— А я против, — громко и нахально заявил Котляков. — А если у нас самих тут жопа стрясется? У нас на руках один антикорректор серьезной ступени и один “рут” вообще неизвестно какого потенциала. И оба уже несколько месяцев ходят на грани инициации. Причем неизвестно, от кого больше вреда будет. Нет, вы только представьте: Илюха улетит на Венеру, а у нас тут подряд — две инициации! И чего? Вы, что ль, потом будете объяснять людям без памяти, что могли бы спасти цивилизацию, но не сделали этого, потому что Митричу жениться приспичило?!
   — Ты на кого батон крошишь? — полушутливо осведомился Митрич.
   — Ты сам батон! — взорвался Котляков. — С глазами! Блин, ты мужик или нет?! У тебя одного тут личная жизнь, да?!
   — Тихо, — очень спокойно сказал Илья. — Я уже сказал: полечу я. И ничего не случится. Ни со мной, ни с Землей.
   Он говорил твердо, но в голосе кое-кто расслышал нотки обреченности. Лоханыч посмотрел на него совершенно психиатрическим взглядом. Илья уставился в стол, делая вид, что все нормально.
   — Тебе это очень нужно? — спросил Лоханыч.
   — Да, — твердо сказал Илья. — Мне это очень нужно. На самом деле.
   “Мне действительно нужно уехать, — мог бы сказать он. — И как можно быстрей. Пусть даже там меня ждет безумный риск. Главное — уехать до того, как мне опять скажут, что я третий лишний”.
 
* * *
 
   02 ноября 2083 года, вторник
   Селенград
   Первым заданием от МолОта для Оли стал субботник. От нее требовалось организовать первокурсников на уборку территории. Правда, не в субботу, как положено, а во вторник. Вполне обычное дело, проводилась такая уборка каждый год, никто не удивлялся и не возмущался. Оля просто наведалась заранее во все группы первого курса, поставила перед фактом, они это приняли как должное. Оля вспомнила себя на первом курсе — она тогда тоже принимала как должное любое распоряжение старшекурсников, облеченных какой-либо властью.
   Участки работы распределяла не она, но от нее требовалось личное присутствие на одном из участков. Оля решила, что проконтролирует деятельность своих “наследников” — группы В-1011.
   И очень быстро поняла, что ни о каком спокойном наблюдении не может быть и речи. Бешеная группа! Двадцать два подростка, еще не отвыкших от школьных вольностей, не понявших, что Академия — это серьезно, еще не проникшихся духом этих стен настолько, что внутренняя дисциплина входила в кровь. Дети. Девочки — их всего две — были удивительно маленькие, как куклы. И совершенно одинаковые на лицо, только что цветом волос различались. Но не сестры.
   С хохотом и гомоном сгребли верхний слой недавно выпавшего снега. Слой был тоненький, так, инеем припорошило. А потом старательно собрали опавшие листья, оголяя землю. Получилось несколько огромных куч. Оля послала командира группы узнать, когда приедут мусоросборщики. Тот вернулся и сказал, что комбайна не будет, он у третьего корпуса, на площади Гагарина, и вряд ли освободится до вечера. Тогда какой-то умник предложил просто сжечь листья на месте. Еще и обосновал, мол, зола как удобрение для почвы полезна.
   Оля хоть и понимала, что так не делают, идею поддержала. Кучи подожгли. Дымовуха была зверская, потому что листья, естественно, отсырели. Приехал Яков и сказал, что столб черного дыма виден аж с “Академической”. Полгруппы тут же собралось вокруг Якова, покидав инструменты, — ну правильно, когда еще дождешься, чтоб старшекурсник до малолеток снизошел?! Обе девочки повисли на Якове, глядя на него сияющими глазами. Яков был доволен. Собственнически обнял Олю к восторгу первокурсников. Оля возмутилась, попыталась разогнать группу по местам — бесполезно. Тогда она прикрикнула на Якова:
   — Яш, иди отсюда! Нечего аудиторию вокруг себя собирать, срываешь мне всю работу!
   Яков засмеялся:
   — Работа не волк. А без тебя я не уйду. Вот сейчас в сумку засуну и унесу!
   Сумка у него и вправду была такая, что туда две Оли поместилось бы. В плотно заархивированном виде. Но вот поднять сумку даже с одной Олей… Оля смерила Якова взглядом. Маленький, щупленький, она рядом с ним — большая тетя.
   — Не поднимешь!
   В ответ Яков поймал ее, обхватил и поднял так высоко, что Оля болтала ногами в воздухе. Группа В-1011 ликовала.
   Жители соседних с корпусами Академии домов вызвали две бригады пожарных и наряд милиции. Восторгам первокурсников не было предела: настоящее приключение! А Оле было не до смеха: на представителей городской власти ее статус МолОтского лидера впечатления не произвел. Хотели забрать в кутузку командира группы, Оля не позволила, взяла всю ответственность на себя. Яков вякнул, но его откровенно послали. Оля собралась ехать в изолятор, а перед этим реализовала свое право на звонок адвокату, потому что ей грозил суд и штраф за нарушение административных и экологических законов города. Вместо адвоката позвонила Фильке. Филька примчался мгновенно и навел порядок. Его-то милиция испугалась — молодой, а тон ледяной, властный. Группа тоже притихла, одна из девочек, Олина тезка Лескова, испуганным шепотом спросила, что будет Оле. Оля пожала плечами: наверное, Филька снимет ее с поста ответственной. Столкновение с властями — не шутка.
   Филька ей слова не сказал. Ободряюще улыбнулся, окинул взглядом убранную территорию:
   — Мусорщикам за халатность — выговор, — решил он. — Они должны были прислать три бригады, а не одну.
   Оля вдруг подумала, что если бы она встречалась с таким парнем, как Филька, ей бы не было так тоскливо. Он не красавец, как Яков, и девочки на него глядят со страхом, зато с ним чувствуешь себя не большой тетей, а самой собой, да еще и в безопасности. Он не спасует, как Яков, едва на него рявкнешь.
   Потом Филька сделал широкий жест и позвал всех, кто не сбежал при виде милиции, пить чай в комитет. Из группы сбежало трое, но двое ушли еще раньше, Оля видела, как они крались к воротам, — у них были свои личные планы. Что такое личные планы, Оля понимала, поэтому Фильке сказала, что отпустила их сама. Группа смотрела на нее с обожанием. И еще смылась классная руководительница, наверное, от греха подальше. Ее Оля заложила без колебаний.
   Оля невозмутимо отправила Якова в ближайший магазин купить что-нибудь вкусное — должна же быть от него хоть какая-то польза. Филька взял ключи от соседней с комитетом аудитории, велел ребятам притащить оттуда все стулья. Потом пили чай, смеялись и отогревались, на ходу придумывая новые подробности неожиданного приключения. Филька всех похвалил, сказал, что территорию убрали очень чисто, чище остальных. Конечно, законы нарушили. Но хорошо, что не побежали от ответственности.
   Потом группа отправилась по домам, в комитете остались только Оля, Филька и Яков. Филька жестоко отругал Якова за беспомощность. А Олю похвалил: за то, что не дала в обиду группу, и за то, что не растерялась при виде властей. Оля думала, что Яков непременно обидится, ему ж в пример девчонку поставили. А Якову хоть бы хны. Потом, уже на улице, еще прошелся на Филькин счет, мол, много на себя берет, и вообще вся эта партийная деятельность — сплошная фикция. Сейчас не время революционеров и фанатиков, чтоб властям противостоять. Лучше прогнуться, а потом взятку сунуть. И все будет хорошо.
   Оля ничего не сказала. Но запомнила. Они поехали к Якову домой, он показал любительский фильм, отснятый им летом на даче. Места действительно были красивые, но фильм Оле не понравился: бродят какие-то лопающиеся от самодовольства молодые люди, друг перед другом перья распускают. Ни ума, ни фантазии. Да и особого профессионализма в съемке она не увидела. О каком профессионализме можно говорить, если фильм — ни о чем? Если б Яков снял в ускоренном режиме, как цветы на рассвете распускаются, или подглядел за каким-нибудь зверьком, или хотя бы смешные эпизоды про людей — другое дело.
   На тропинке, ведущей к остановке маршрутки, им встретилась девушка, посмотревшая на них дико, как на смерть с косой. Яков жутко смутился:
   — Моя соседка. Она в меня безумно влюблена.
   Оле стало неудобно. Она так хорошо представила себе, что должна была пережить та девушка в эту минуту!
   В центре выбрали скверик потише, уселись на скамейку. Вспомнили предсказание Виктора. Яков уверял:
   — Да про меня он говорил, про меня. Так что можешь не капризничать, все равно никуда не денешься.
   Олю раздражали подобные заявления. Но она устала, а потому только отмахнулась:
   — Не. Не выйдет ничего.
   Он засмеялся:
   — Что ж я, по-твоему, не могу в тюрьму сесть? Или задушить тебя?
   Оля приняла шуточный уход от серьезной темы:
   — Задушить не сможешь.
   Он тут же принялся показывать, как он это будет делать. Оля уворачивалась, сдирала его цепкие пальцы со своей шеи и думала, что игры играми, а он мог серьезно ее задушить. Потом принялся щекотать ей под подбородком.
   — Прекрати, — потребовала Оля.
   — Всем девушкам так нравится, — сказал Яков. — Как кошке, чтоб мурлыкала.
   — Да что я тебе, кошка, что ли?
   — Все девушки немножко кошки, — согласился Яков.
   — Я не все, — возмутилась Оля.
   Принялась вырываться. Ему понравилось. Началась возня, он опять потянулся к ее горлу. Оля, чтоб отвести его пальцы, запрокинула голову. Яков взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Оля стерпела.
   Потом они разъехались по домам, Оля не разрешила провожать ее до квартиры. Ехала в метро и думала, что с Яковом возиться совершенно неинтересно. Он это делает, как взрослый играет в детские игры, с каким-то брезгливым снисхождением. И тут же переходит к поцелуйчикам, будто Оля возню для этого затевала. А ей нравилось просто играть, только если уж играть — так на совесть и без скидок на возраст.
   С Моравлиным играть лучше, подумала она. Он включается полностью и никогда не выходит за рамки. Хотя… причем здесь Моравлин?
 
* * *
 
   02 — 05 ноября 2083 года
   пл. Венера, Ольгова Земля, космодром “Ольжичи” — Ольжичи — Адельгея — о. Юрик
   Понятно, что слово “Внеземелье” у Ильи вызывало трепет, как у любого, кто там ни разу не был. Однако робость перед Космосом Илья умело скрывал. Таможенник на Плисецком космодроме даже не распознал в нем “первача” — их, таможенное, жаргонное обозначение новичков.
   Сам перелет не оставил ровным счетом никаких ощущений. Иного и быть не могло. Пассажиров единственного пока гражданского лайнера “Афродита” усыпили еще на орбите. Затем — прыжок, и проснулся Илья уже над Венерой, так и не ощутив глубины бесконечного пространства. Ну и ладно, подумал он.
   Космодром на Венере, где Илью должны были встречать, назывался “Ольжичи”, как и столица союзной колонии. Но находился далеко, причем не только от города, но и от Ольговой Земли. Базировался в океане в пятидесяти километрах от берега. Отсюда берега Ольговой Земли и не видны были. Считалось, что старт в этой точке планеты наиболее экономичен. Наверное, так оно и было, потому что американцы и европейцы тоже предпочитали ездить через “Ольжичи”, а на свои космодромы сажали только военные грузовики.
   Войдя, как влитой, в посадочное “гнездо”, лайнер повисел около часа, остывая, а затем мягко скользнул вниз, в недра космодрома. Сойдя с борта лайнера, Илья зарегистрировался на терминале и минуты три топал по бесконечному коридору, все время поднимавшемуся. Постоял полминуты в шлюзе, пока его дезинфицировали. Вот я и на Венере, подумал он, стараясь проникнуться торжественностью мгновения. Тут ему это удалось, в отличие от “космического” эпизода. Местное Поле сразу дало понять, что он на другой планете.
   В пассажирском зале к нему направился средних лет крепко сбитый мужчина.
   — Моравлин? Илья Иванович? — уточнил он и деловито протянул руку: — Свиридов. Андрей Георгиевич, можно просто Андрей.
   Илья слегка опешил. Разумеется, ему в числе прочих документов прислали триграфию встречавшего лица. Так вот, Свиридов на триграфии совсем не был похож на Свиридова в зале. Тот кивнул:
   — Это самая безобидная из странностей Венеры. Я вас тоже не узнал. Все изображения, что пересылаются по сети или через спутники, — безнадежно искажены. Только если лайнером перевозить, но кто ж будет платить за почту такие деньги?!
   Получив свой багаж, Илья прошел со Свиридовым к выходу. “Выходом” считалась собственно крыша космодрома, плававшая на поверхности океана. К этой крыше швартовались всевозможные плавучие средства передвижения.
   Илья со Свиридовым поднялись на лифте, створки распахнулись на крыше. И тут на Илью обрушилось НЕБО. В буквальном смысле. Оно было совсем другим. Непрозрачным, матово-белым и как будто жидким. Свиридов засмеялся:
   — А-а, этого все поначалу пугаются! Да вы попробуйте глаза закрыть, чтоб пейзаж не шокировал. Ничего, не стесняйтесь, психический удар вам сейчас ни к чему. А к завтрашнему дню уже привыкнете.
   — Бесполезно, — сказал Илья. — Я все равно кожей чувствую, что не на Земле.
   — Ах, ну да, вы же корректировщик. Тогда да, не поможет. У нас Поле другое, оно к вам приспосабливается, а вы к нему. Оно вас долго еще щупать будет. Но на самом деле с нашим Полем договориться проще, чем с земным. У вас какая ступень?
   — Вторая в потенциале. — Илья даже удивился, с какой легкостью здесь говорили о корректировке. Как будто ничего страшного, нечеловеческого в этом не было. Хотя, с другой стороны, ведь здесь все создано корректировщиками, и для местных жителей корректировщики — явление естественное, чуть ли не обыденное.
   — Ничего, ничего. Здесь будет третья. Наше Поле усиливает способности. Или ваше — занижает.
   Отметил Илья и это подчеркивание разницы между “вашим” и “нашим”. Венериане уже не воспринимали себя частью земного человечества. И в этом была какая-то особенная прелесть.
   У пирса их ждал транспорт. Танк. Нормальный венерианский танк. Тот самый, на котором Илья пытался приехать домой, чтоб мамочке показаться.
   — Это у нас тут самый нормальный транспорт для дальних поездок, — пояснил Свиридов, ловко спускаясь в люк. — Конечно, мы их слегка модифицируем, адаптируем к нашим условиям. Воздушную подушку добавили, чтоб зеленку на берегу не ломать. Еще кое-что… Да потом посмотрите, если интересуетесь.
   Илья оглянулся еще раз на чудовищные в своей легкости кружевные фермы космодрома, и полез в танк. Через два часа пути он уже был на “ты” со Свиридовым. Приехали в Ольжичи, в гостиницу. Свиридов кому-то позвонил, потом сказал:
   — Губернатор уехал в Адельгею. Ничего страшного, он приедет сразу на место.
   Губернатор, отметил Илья, а не исполняющий обязанности. И вряд ли это была оговорка ради краткого словца. Скорей всего, никто тут не сомневался, что Стрельцов так и останется у руля. Неудивительно, если вспомнить, что Стрельцова вперед вывела “рутовая команда”.
   После обеда Свиридов повез Илью по городу. Ольжичи просто шокировали с непривычки. Здесь были только сферические здания — одиночные и составные, тянувшиеся вверх, как подвешенные вертикально нитки бус. Бусинки были разноцветными. На Земле такие здания начали строить недавно, лет пять всего, понравилась венерианская технология. А здесь иначе строить было нельзя.
   “Зеленка” оказалась морем голубоватых растений. Ими было засажено все, буквально каждый клочок свободного пространства. Свиридов сказал, что не из-за недостатка кислорода, его здесь у поверхности было больше, чем на Земле — почти тридцать процентов. Нет, у венерианских растений была мощнейшая корневая система, уходившая вглубь на пару километров. Иначе не удержишься на болотах. Правда, у других растений корней не было вовсе, плавали по поверхности.
   По дороге встретилась экскурсия американцев.
   — Мы их сюда не очень-то пускаем, — сказал Свиридов. — Только за большие деньги и на короткие сроки. Ольгова Земля — единственное место во Вселенной, где западники люто завидуют нам. Мы ж как белые люди тут живем, на твердой земле. А остальные — аки негры, на плавучих плантациях. Сколько Стрельцова упрашивали хоть клочок, хоть квадратный километр земли им выделить — отказывал. Правильно. Наших здесь полтора миллиона, куда еще западников-то?
   К вечеру Илья почувствовал себя вымотанным и разбитым. Свиридов сказал, что он еще крепкий — обычно Венера валила с ног уже через пару-тройку часов. Еще ж космический перелет, не только непривычные условия.
   Когда выехали на “место”, Илья чувствовал себя вполне освоившимся, только на небо смотреть было страшновато. И под ноги, где плескалась обыденная венерианская суша — топкий кисель розовато-зеленого цвета, — тоже.
   Только тут Илья узнал, что Свиридов не чиновник из администрации, а директор венерианской Службы.
   — А ты что думал? — хохотал Свиридов. — Что у меня полная контора адъютантов?! Или у Стрельцова есть свободные люди?! Нет уж, у нас так принято: кому нужен командировочный, тот с ним и нянькается. — Взял бинокль, посмотрел на остров: — Укрепился, собака. Вот ведь засел, и не вышибешь его без блокатора.
   — Какая хоть у него ступень?
   — Троечка в потенциале. Наша, венерианская. Ваша двойка. А может, и побольше. Гад, нашего блокатора ухлопал в Юганске.
   — Что ж, его ваши “руты” взять не смогли, что ли?
   Свиридов дернул бровью:
   — Это Венера. И на Земле-то после того, как “рут” ручку приложит, антикорректору несладко делается. У нас они просто дохнут. А он живым нужен. Мы его показательно судить будем. Хотя, — тут же оговорился Свиридов, — не получится у тебя взять его живым — черт с ним. Твоя жизнь нам дороже.
   Илье даже не сказали его имени — на случай, если клиент помрет. Все ж легче пережить смерть абстрактного объекта, чем человека, которого можешь идентифицировать по имени. Позиция у клиента была самая что ни на есть выгодная: остров посреди огромного участка топи. Кусок суши был создан совсем недавно, и под него подвели существенно более надежную опору, чем под материк. Здесь хотели строить новый комбинат для добычи редкоземельных элементов, и потому укрепили берега на совесть. Больше ничего не успели сделать, только смешное имя дали — Юрик. А потом был путч Хохлова, на который все отвлеклись.
   Потом уже сообразили, что Хохлов был в сговоре с венколами под руководством нынешнего клиента Ильи. Потому что пока Хохлов разыгрывал из себя героя, венколы втихаря захватили Юрик. Между прочим, расположенный так, что с него контролировались почти все пути между колониями. Хорошо, хоть космодром с другой стороны был.
   Подобраться незаметно — невозможно. На острове стояла дальнобойная ракетная батарея. Да плюс танки, угнанные в Юганске. Бомбить их было жалко, земля-то своя, да и заложники… Потому с Земли вызвали блокатора, рассчитывая вывести из строя лидера, на котором, собственно, все держалось.
   — Через час, — сказал Свиридов вскоре. — Ты как?
   — Нормально, — ответил Илья.
   Ровно через час Илья по сигналу вышел в Поле. Оно действительно было другим. Не давящим, как на Земле, и не серым. Радужным и легким. Илья шагнул вперед так далеко, как только хватило дыхания. Закрыл глаза. Каким-то щупальцем истинно корректировщицкого поискового органа отыскал поток клиента. Нехилый поток-то, какая тут, на фиг, троечка, успел подумать он, заворачивая его в “постовую” петлю. Никакой реакции. Вспомнил Риту Орлову, резистентную к блокаде, и решил для надежности скрутить клиента дважды. Заложил внутреннюю петлю. И на этот раз почти физически ощутил отчаянный крик заблокированного антикорректора. Крик дикой боли.
   А потом, проморгавшись уже в реальном пространстве, увидел, как из-под поверхности киселя вынырнули тяжелые танки, помчались к острову. Им ответили беспорядочной пальбой. Танк, на котором были Илья со Свиридовым, тоже поплыл вперед.
   Взрыва он не услышал. Слух просто отказал. Запомнил только, что сначала его тащил Свиридов, потом он сам тащил кого-то, и вот они уже на самом верху танковой скорлупы, шесть человек. Обреченных. Потому что ракета угодила в двигатель, и танк быстро погружался. Из венерианской топи живыми не возвращаются.
   Вспомнил еще Митрича, подумал: правильно он сделал, иначе бы Митричева невеста соломенной вдовой осталась. А самому ему терять нечего: Оле, судя по всему, весьма по вкусу, что кто-то за ней по всей Академии бегает. Кто-то. Не Илья.
   А потом в топкую жижу ударила светло-голубая бесшумная молния, замеченная только Ильей, — за молнию он принял реал-таймовый разряд. Танк остановился, застряв во внезапно загустевшей, как замороженная смола, каше. И суетились спасатели, снимая их всех с крыши. Свиридов, раненый, успел пояснить:
   — Стрельцов как всегда… в последний момент приехал.
   И потерял сознание.
   Илью повезли на Юрик — там шел ближний бой, и его помощь блокатора могла потребоваться в любую секунду. Хотя Илья был уверен, что не потребуется: укатал клиента на совесть, после таких ударов редкий антикорректор выздоравливает раньше, чем через две недели. И в Поле еще год выходить не может.
   Клиентом оказался изящный молодой человек. Девушки таких считают красивыми. Илье он чем-то напоминал Яшку Ильина с технологического. Наверное, этот антикорректор до инициации был таким же: песни под гитару при луне, вздохи поклонниц, каждую неделю новая любовница… По крайней мере, Яшка в стройотряде не стеснялся. Интересно, кого он обхаживает сейчас, когда в Селенграде почти зима, и девушки больше думают об учебе, а не о песнях при луне?
   — Грамотно, — послышался позади уверенный насмешливый голос.
   Илья даже глаза прикрыл. Первая мысль — идиоты, облажались! Им подставили слабачка, а подлинный лидер зашел со спины! Потому что от этого человека так несло Полем, что даже Илье стало не по себе.
   Медленно обернулся. Крупный, тяжелый в плечах зрелый мужчина. Светлые волосы, твердый взгляд. С ним здоровались сдержанно, но не скрывая некоего суеверного почтения. И еще вокруг него воздух высыхал мгновенно, электризовался и сыпал искрами. Посмотрели друг другу в глаза.
   И первое, что заметил Илья, — у незнакомца скулы были покрыты характерной сеточкой кровивших ранок. Трещинки, какие рано или поздно появляются у всякого корректировщика. У всякого прямого корректировщика. У антикорректоров их не бывает. У антикорректоров шрамы на сердечной мышце — от частых блокад. Значит, подумал Илья, “руты” не такие уж неуловимые, и почуять их все-таки можно.
   — Стрельцов, — протянул тот широкую ладонь.
   Илья удивился: на триграфиях он выглядел узколицым фанатиком с мефистофелевскими залысинами. А в жизни — нормальный мужик. Ничего общего с изображением. Но странно не это, другое: Илью не предупредили, что местный губернатор — корректировщик. Хотя не исключено, что об этом просто не знали. Он мог инициироваться уже на Венере, а венерианская Служба земной была неподотчетна.
   Стрельцов присел на корточки около клиента:
   — И эта шавка мне столько крови выпила! Н-да, грамотно ты его укатал, грамотно, ничего не скажешь… Я видел в Поле, как ты его — двойной петлей. Это что, новый метод?
   — Да нет. Просто мне показалось, что он к обычной блокаде резистентен. Решил сымпровизировать.
   Стрельцов внимательно посмотрел на Илью:
   — Правильно тебе показалось. А наш бывший блокатор не догадался.
   Антикорректора забрали, упаковав в наручники и вколов ему внутривенно двадцать кубиков какой-то утихомиривающей дряни. На Венере никто с антикорректорами не церемонился.
   Стрельцов свойски пригласил Илью в свой танк. Эта машина отличалась от других. Илье показалось, что Стрельцов и сам приложил руку к ее модификации. Если не к модификации, то к раскраске — факт.
   — Нет, — засмеялся Стрельцов. — Раскрашивал мой старший сын. Он у меня большой любитель всякой мазни. Я ему не запрещаю. А вдруг художником вырастет? И будет у нас на Венере свой собственный Пикассо. — Похлопал танк по борту: — Хороша коняга, да? Хоть и железная. Из каких мест он меня выносил — вспомнить страшно. Ни на что его не променяю.
   — А смерть от любимого коня принять не боишься? — съязвил Илья.
   — Я тебе не Вещий Олег, чтоб мне такую смерть предсказывать, — парировал Стрельцов. — Давай, ползи в люк. Тебя ж, эта, после работы реабилитировать надо, да? Я тебя сейчас в такое место отвезу — у всех Рокфеллеров мира денег не хватит там отдохнуть! Так что тебе будет что вспомнить. Обещаю.
 
* * *
 
   06 ноября 2083 года, суббота
   Селенград
   По случаю праздников сделали короткий день. Оля чувствовала себя заболевшей, ей всю ночь снились кошмары, и почему-то казалось, что с Ильей что-то произошло. Даже на картах гадала. Карты ничего плохого не говорили, но она все равно переживала.
   Наведалась к Якову, на нем можно без стыда сорвать плохое настроение. Там уже собралась теплая компания, кое-кто даже пиво с собой притащил. Оля пить не стала, брезгливо морщилась. Яков сидел на самом видном месте, с гитарой.
   Оле совершенно не понравилось, как он поет. Играет замечательно, а вот голос некрасивый. Никакой, если точней.
   Потом все разошлись, Оля осталась. Она хотела съездить в Звездный парк, там сегодня намечалось какое-то действо. Но оно начиналось только в пять вечера.
   — Возьми меня с собой, — попросился Яков.
   Оля согласилась, ей было все равно.
   Наверное, Яков все-таки чувствовал, что у Оли ничего к нему нет. Устроился на полу у ее ног, взял за руки, принялся перебирать пальцы. Оля отобрала руки.
   — Не бросай меня, — вдруг сказал он. — Ты мне так подходишь, мне никто так не подходил.