Страница:
— Будешь хамить, так и останешься третьекурсницей, — плюнув на условности, прошипел Филька. — Отчислю, пойдешь на завод пахать.
— Только попробуй! — Оля нахально улыбнулась. — И запомни: мы отсюда уйдем вместе. Я на завод, а ты — за решетку. За растраты. Думаешь, я совсем идиотка? Не понимаю, сколько чего стоит? А все твои документики я давно скопировала себе.
Филька позеленел и выгнал секретаршу. Послал ее в приемную комиссию спросить, нет ли для него информации. Потом проверил, плотно ли закрыта дверь в смежную комнату.
— В Америку ты не поедешь, — свистящим шепотом пообещал он. — Прогулы этого семестра, так и быть, я тебе закрою. Но не надейся на легкую жизнь!
— Ты тоже. Потому что я тебе ничего закрывать не собираюсь. Я тебя еще и Службе вложу. За договор с Игорем, по которому ты подписался угробить Вещего.
Филька резко сел.
— Откуда знаешь?
— А я дельфиец, я все знаю.
Филька отвел глаза. Промолчал. Оля встала, мило улыбнулась:
— Ну ладно, я пошла. Приятно было побеседовать.
— Еще встретимся, — пообещал Филька.
Оля посмотрела на него сверху вниз, устало-покровительственно сказала:
— Разумеется! Первого сентября, в начале учебного года. И будем наслаждаться общением еще целых два года. А пока — чао! Желаю приятного летнего отдыха.
Оля точно знала, что ни приятного, ни летнего отдыха у Фильки не намечалось. И еще ей понравилось, как она его уделала. Ну должно же быть в ее жизни хоть что-то хорошее?
10 июля 2084 года, понедельник
Московье
Решительный разговор с сыном Моравлин откладывал. Илья приехал после защиты диплома, не задержавшись в Селенграде ни на один лишний день. Приехал мрачный и неразговорчивый, но упрямо делал вид, что у него все в порядке. Моравлин спросил у него:
— Зачем ты уделал Цыганкова?
— Я? — Сын удивился. — Если б я, было бы не обидно.
Больше не сказал ничего. Все подробности Моравлин узнавал от Жабина. Илья нанес Цыганкову сокрушительный удар “постовым” разрядом. Цыганков едва дополз до своей подружки — та отметила, что Василий был бледен и выглядел плохо, — а там уже выбросился с балкона двенадцатого этажа. Сам Цыганков заявление пока писать не спешил, но его интересы защищал Фил Дойчатура. Моравлину очень не нравилось, что вмешались партийные деятели.
Целыми днями сын сидел в своей комнате, увлеченно монтируя какие-то сопряженки. Отмалчивался. Гулять не ходил, особого интереса к жизни не выказывал. И не жаловался.
Решился Моравлин, лишь узнав, что соседкина дочь Оля прилетает пятнадцатого июля. Он не мог допустить, чтобы сын встретился с ней в Московье.
Илья не хотел его слушать.
— Пап, это государственная тайна, — сказал он, едва увидев открытый файл прогноза. — Ты забыл, я больше не работаю в Службе.
Моравлин настоял на своем. Дотошно объяснил, какое будущее грозит человечеству. Признал, что допустил ошибку, думая, что прогнозирует появление корректировщика. В действительности он предсказал нечто несравненно более худшее: вероятность зарождения нового Поля. А якобы существующий стихийник с прямоугольным импульсом — следствие искривления Поля. Результат выполнения служебной программы Поля. Не более того.
Он не скрывал ничего. Да, его сын обладает несвойственной дару психологией. И эта девушка, Оля, — тоже. Их союз недопустим. Им даже на одной планете находиться вредно, не то, что встречаться.
Илья слушал с непроницаемым лицом.
— Ты понимаешь, к чему это приведет? Смотри.
Моравлин смоделировал на экране компьютера глобус. От Питера до Находки — толстая кривая, захватившая Московье, Саратов, Селенград, все русло Амура, Находку.
— Разлом пройдет по середине зоны. Материк развалится надвое. Ориентировочно погибнет от ста до трехсот миллионов человек. Это только сразу, на месте. Но изменения коснутся всех континентов и всей биосферы в целом.
Илья посмотрел Моравлину в глаза:
— Когда ты это узнал?
— Весной. Поговорил с Лихенсоном, у него тоже накопились вопросы.
— Почему вы сразу ничего не сказали?
— Лихенсон ничего не знает. Я уж потом просчитал вероятности.
— Почему ты сразу не сказал? — повторил Илья.
— Смысла не видел. Все равно помешать можно только одним способом: исключить причину искривления.
— Почему ты мне не сказал тогда?! — Илья начал злиться. — Ведь тогда еще можно было выправить, можно было… На Венере полно сильных “рутов”, они сделали бы.
Моравлин посмотрел на сына печально, как на больного:
— Сделали бы? За какую цену?
— Я тебя не понимаю.
— Тогда новости послушай. Твой Стрельцов, которого ты боготворишь, уже заявил, что ни один венерианский корректировщик не будет принимать участия ни в каких земных делах. Венере нет дела до того, что произойдет с Землей.
— Это по какому поводу он так заявил? — насторожился Илья.
— А вот по этому самому. Дал интервью CNN по телефону, и, когда ему задали вопрос о грядущей катастрофе, ответил, что Венеры это не касается, и он не позволит растрачивать ресурсы Ольговой Земли на латание дыр в земной информатике. Но, в любом случае, сейчас об этом говорить поздно. Сейчас уже никакой корректировкой ничего не изменишь. У нас всех остался единственный выход: один из вас должен покинуть планету. До четвертого августа. Я не хочу даже видеть Ольгу, не говоря уже о том, чтоб убеждать ее в чем бы то ни было. Она не тот человек, на которого можно повлиять доводами рассудка. Я надеюсь на тебя. Ты-то хоть понимаешь, что это необходимо?
Илья отвернулся и замолчал. Через минуту глухо спросил:
— Когда это случится?
— Может случиться, — поправил педантичный Моравлин. — Точка субкритического перегиба будет достигнута четвертого августа в 12:35 по московскому времени. Центр искривления — Селенград, но разлом начнется от Японии.
— Хорошо, — выдавил Илья. — Я поменяю билет и улечу третьего.
Моравлин кивнул.
— Я бы посоветовал тебе и до этого срока поменьше находиться в измененной зоне. Что ты думаешь об экскурсии по Евросоюзу?
Илья равнодушно пожал плечами. Моравлин сам подобрал ему автобусный тур по Европе с возвращением тридцать первого июля. Илья согласился. И отчего-то Моравлину показалось: Илье что ни предложи сейчас — на все согласится.
02 августа 2084 года, среда
Московье
В стройотряд Оля не поехала. Почти три недели она сидела в Московье, как привязанная. Вопреки тому, что сказал Иосыч, Ильи не было. А его отец разговаривал с Олей сухо, сквозь зубы, и отказался говорить, когда Илья вернется.
Она почти не выходила из квартиры. Сидела и смотрела телевизор. Везде только и говорили, что о грядущем конце света. Перепуганные дикторы выдавали такую информацию, которая еще месяц назад была страшнейшей государственной тайной. По крайней мере, слово “корректировщики” считалось допустимым для употребления в желтой прессе, никак не серьезными компаниями.
— …Глубина разлома материка достигнет двадцати километров, — скороговоркой верещала дикторша. — Заполнение трещин океанической водой приведет к катастрофическому падению уровня воды в Мировом Океане…
А ведь в этой зоне разлома живут люди. Они все погибнут. Оля поискала настройкой, попала на первый канал британского телевидения:
— Ученые американского центра информатики в Далласе, штат Техас, продолжают утверждать, что русские сгущают краски и никакой катастрофы не будет. По их прогнозам, вероятно извержение вулкана Фудзи, которое не повлечет за собой никаких последствий для материка. Сходного мнения придерживаются и греческие ученые. Профессор Майкл Макферти из Эдинбургского университета утверждает, что для предотвращения катастрофы необходимы усилия как минимум троих реал-тайм корректировщиков высших ступеней и десятерых пост-корректировщиков четвертой ступени. Союз располагает лишь двумя пост-корректировщиками нужной квалификации и не может выставить ни одного реал-тайм корректировщика. Исходя из того, что Президент Союза Независимых Государств Валерий Оскомышин до сих пор не обратился за помощью ни к земным коллегам, ни к венерианским, можно сделать вывод, что слухи о грядущем конце света сильно преувеличены…
— …Прямой репортаж из Нью-Йорка ведет собственный корреспондент второго канала Юрий Колесниченко, — это Оля перескочила опять на родное телевидение. — Юрий, скажите, каково настроение американской молодежи в канун грядущей гибели человечества?
Даже в тоне дикторши сквозила издевка. Никто не верил, что до катастрофы остаются считанные дни. Олю это пугало, потому что нельзя так беспечно относиться к судьбе планеты. На экране веселились молодые американцы, радостно закидывая мусором плакаты с изображениями суровых людей в буденновках с красными звездами и подписями: “Русские опять пугают мир! Не позволим им вмешаться в нашу жизнь!”
В Ватикане шли беспрерывные богослужения. Римский папа не выступал с официальными заявлениями и воздерживался от категорических высказываний. Он был очень умным человеком, этот нынешний глава католической церкви. Патриарх Русской православной церкви был чуточку откровенней: он заявлял, что паника — от дьявола. Понимать можно как угодно — и как “ничего не случится”, и как “спасаться надо организованно, без паники”.
В Евросоюзе шли карнавалы и праздники. Мир как с цепи сорвался, с головой кинувшись в водоворот бесконечных увеселений. Такого разгула не случалось уже лет сто, и это пугало. Пир если не во время, то накануне чумы.
— Родион Стрельцов, кандидат в губернаторы Ольговой Земли, — напомню, это русская колония на Венере, — согласился дать интервью нашей телекомпании.
Раньше Оля никогда не смотрела передачи BBC. Сейчас пожалела. Уж больно грамотные репортажи они делали. Придвинулась к телевизору поближе. Ей очень хотелось увидеть того загадочного человека, на которого Илья едва не молился. Но Стрельцова не показали, он отвечал на вопросы по телефону. Голос, правда, у него был хороший: уверенный, приятного тембра.
— Мистер Стрельцов, что вы думаете о возможности грядущей катастрофы на Земле?
— Ее прогнозировали еще в то время, когда я был на Земле.
— Вы не скрываете тот факт, что под вашим руководством работает бригада реал-тайм корректировщиков. Они примут участие в ликвидации последствий катастрофы?
— Реал-тайм корректировщики не ликвидируют последствия. Они предотвращают саму катастрофу. Как я и говорил ранее, вероятнее всего, мы воздержимся от решения земных проблем.
— Вы бросите человечество на произвол судьбы?!
— Нет. Сложность положения заключается в том, что земляне могут выставить скрытые ресурсы, и тогда наше самопроизвольное вмешательство будет не только бесполезным, но и вредным. Мало того, это, фактически, будет информационной интервенцией. Я бы предпочел дождаться, пока лидеры земных правительств сами обратятся за помощью. В этом случае, вне всякого сомнения, мы быстро найдем компромисс, поскольку всем, кто проживает на Венере, судьба Земли вовсе не безразлична.
— Вы могли бы спрогнозировать исход катастрофы?
— Земля располагает всеми необходимыми прогнозами, настолько подробными, что они не нуждаются в дополнительных комментариях.
— Благодарю вас, мистер Стрельцов. Телекомпания BBC желает вам успеха на предстоящих выборах.
— …Ассоциация американских корректировщиков официально заявила, что их возможностей не хватит для ликвидации последствий катастрофы, если таковая будет иметь место, в чем большинство информатиков серьезно сомневается…
— …Напоминаю, что высшими ступенями режима реального времени обладали такие известные нам по курсу истории реал-тайм корректировщики, как Иисус Христос, Моисей, Один, Зевс и некоторые другие персонажи…
И Вещий Олег, думала Оля.
Когда чуть ли не круглосуточное сидение у телевизора стало невыносимым, Оля позвонила Валерии. Встретились в Старом Центре, погуляли. Валерия была угрюмой и молчаливой. У американского посольства шел концерт, артисты фиглярствовали и высмеивали тех, кто осмеливался серьезно говорить о катастрофе. Валерия сказала:
— Пойдем отсюда. Пока я не захотела поубивать тут половину.
— Так конец света будет или нет?
Валерия посмотрела на нее мрачно, а голос ее был равнодушным:
— Будет, конечно. Если сейчас Оскомышин не договорится со Стрельцовым — непременно будет. А Оскомышин с ним не договорится, потому что Стрельцов за участие потребовал независимость Ольговой Земли.
— И… что ты думаешь?
Валерия пожала плечами:
— Да прав он. Земля тысячелетиями сосала свои соки, доигралась до катастрофы. Теперь сосет из Венеры и ее же обвиняет в том, что Венера не желает нести ответственность за ошибки землян. Оскомышину нужно соглашаться на все условия Стрельцова. — Помолчала. — Нет, шансы у нас есть. В конце концов, у Союза самый многочисленный контингент “постовщиков”. Опять же, в Селенграде есть как минимум один “рут” — твой знакомый Роберт. У него “вышка”. Но тут в чем сложность — он неинициированный, неизвестно, как себя поведет. Вполне вероятно, что Оскомышин договорится с Индией, чтобы нам помогли двое ихних “рутов”. Американцы своих не дают, уже точно.
Оля качала головой:
— Кошмар… Лер, ну ладно, Венера. А ведь американцы — они же здесь живут! Если планета развалится, они же тоже погибнут! И почему они не хотят спасать?!
— Вот потому Стрельцов и требует независимости. Потому что земляне до последнего будут политику делать. Потому что земляне уже в такое дерьмо превратились, что спасать их не стоит.
Возвращалась Оля разбитая и расстроенная. И прямо около подъезда наткнулась на выходившего Илью.
— Илья! — обрадовалась Оля. — Слушай, а мне твой отец сказал, что ты уехал!
— Вернулся два дня назад.
— А я только вчера звонила, мне твой отец сказал…
— У него вчера было плохое настроение, — перебил ее Илья.
Оля остыла. Кажется, Илья вовсе не рад ее видеть.
— Слушай, мне с тобой надо поговорить, — набравшись смелости, сказала она, не представляя, что делать, если он скажет “Говори сейчас” или спросит, о чем.
Но он не спросил и не сказал. Кивнул:
— Мне в одно место надо съездить, потом — пожалуйста. Я тебе позвоню.
Два часа Оля сидела как на иголках, вздрагивая от малейшего звука на лестничной площадке. И каждый раз после того, как приезжал лифт, она с замиранием сердца ждала телефонного звонка. А Илья позвонил, когда Оля уже махнула рукой.
Дома он был один. Провел ее в свою комнату, сам уселся за стол, спиной к ней, и занялся своими делами. Оля сразу поняла: настроен серьезно, никаких шуток не будет. Так неинтересно. В его мрачности она отчего-то усматривала упрек для себя.
— Что ты делаешь?
— Отбираю диски, которые возьму на Венеру. — Встал, выволок из-под стола целую коробку. Вытряхнул ее содержимое на диван перед Олей. — Посмотри, если что понравится, я тебе перепишу.
Оля разгребла сверкающее голограммами великолепие. Маленькие, с половину ладони, диски в радужных пленках — их тут было не меньше тысячи!
— Откуда у тебя столько? Даже “родные” есть, я про них только в сети читала…
— Собирал несколько лет. Все корректировщики неравнодушны к музыке. А “родных” я напокупал, пока в Евросоюзе был. — Перехватил Олин удивленный взгляд, пояснил: — Решил мир посмотреть, пока я на Земле.
Внутри отчаянно заныла, затосковала какая-то струнка. Оля загнала поглубже мысли о том, что скорей всего, это их последняя встреча. Бодро сказала:
— Я смотрю, у нас с тобой вкусы совпадают. По крайней мере, если судить по знакомым мне названиям.
Здесь был ранний “Парфенон”, полное собрание “ShowSnow”… Включая селенградский концерт. Сейчас Оля понимала, что это не предел совершенства, но на тот концерт они ходили вместе. С удивлением нашла и запись красноярского концерта Джованни Бертоло.
— Это раритет, — пояснил Илья. — Их было отштамповано всего пять тысяч экземпляров, какой-то меценат оплатил пиратский тираж. Я случайно купил.
— А я была на том концерте, — с улыбкой сказала Оля.
— Ты говорила.
Потом Илья сделал ей выборочное прослушивание незнакомого. Оле нравилось решительно все. Он поставил запись, и ничего подобного Оле слышать не доводилось. На модные “хохочущие” ритмы был положен хриплый ехидный голос, а уж слова там были такие, что Оля давилась от смеха.
— Это кавер-версия одного модного сто лет назад певца, Владимира Асмолова. Вокал оставили, а инструментовку переписали заново. Писк нынешнего сезона. Тебе записать?
— Да нет, — подумав, сказала Оля. — Если это модно, я сама могу купить, чего тебе время тратить? Давай чего-нибудь другое, чего в Московье не найдешь.
Илья взял пульт, но диск менять не стал. Перепрыгнул через два или три трека, и сел обратно. Спиной к Оле. Она хотела уточнить, что это с ним, но тут расслышала слова… и спрашивать ей расхотелось.
Я знаю, расстаемся мы напрасно.
Я знаю, что любовь еще жива.
Мне ясно все, мне лишь одно неясно —
Как отыскать мне нужные слова?
Как объяснить, что все мои ошибки,
Все глупости и выходки мои,
Все это — ожидание улыбки,
Неловкое признание в любви.
Оля заворошилась еще в середине первого куплета, думая, что только грустных песен про любовь ей сейчас для полного счастья и не хватает. А потом ее накрыло понимание, и стало совсем плохо. Потому что Оля совершенно искренне могла бы произнести все до единого слова этой песни от своего имени.
Илья обо всем догадался. Обо всем, что она скрывала. И выбрал такую вот тактичную форму полунамека на то, что ее чувства останутся неразделенными. Фактически, он предлагал расстаться, чтоб она не травила себе душу понапрасну.
Илья остановил песню после слов “Неловкое признание в любви”, сразу поставил другой диск, западный, и еще некоторое время сидел молча, давая Оле время оклематься. Что ж, надо отдать ему должное, он достаточно деликатен. По крайней мере, он вообще не смотрел в ее сторону — понимал, что вряд ли Оле будет приятно, если он увидит выражение ее лица.
Можно было уходить, но Оля подумала, что это будет невежливо. Он поступил мягко, и ее долг теперь — показать, что она с достоинством приняла этот удар и не будет ни обвинять его, ни изматывать слезами и мольбами.
— Как тебе понравилось в Евросоюзе?
Илья красноречиво скривился:
— Почти из гостиниц не выходил. Не могу на это смотреть. Ну, ты наверняка телевизор смотрела, да? Там все то же самое, только выключить нельзя.
И замолчал. Оля любовалась его движениями, думая, что за два года он сильно возмужал. Когда они познакомились, он не мог похвастаться ни такими широкими плечами, ни такой уверенностью сильного мужчины.
— Ты левша, что ли? — спросила она, заметив, как ловко он орудует левой рукой.
— Нет, — довольно резко отозвался Илья.
Оля принялась доказывать очевидную, на ее взгляд, вещь. Разгорелся какой-то глупый спор, как всегда, из-за пустяка. Ну спрашивается, какая кому разница, кто прирожденный правша, а кто — переученный левша? Но Оля упрямо стояла на своем, а Илья, как обычно, не собирался ей уступать. В конце концов разозлился:
— Между прочим, родителей дома нет.
— И что?
— Я могу с тобой сделать все, что захочу.
— А я кричать буду.
— Ничего. Я музыку погромче сделаю. У меня такие динамики, что взрыва слышно не будет, не то, что криков. Хочешь убедиться?
Он обернулся и смотрел на нее исподлобья, не улыбаясь. И взгляд у него был темным, тяжелым. Однако Оля не обратила внимания. У нее даже не екнуло нигде. И сердце быстрей не забилось.
— Ой, я так испугалась, прямо пол дрожит, так трясусь!
— Хочешь, чтобы попугали?
— Да нет, зачем же, — быстро сказала Оля, желая прекратить этот странный разговор.
Илья опять отвернулся и погрузился в свои дела. Оля чувствовала себя лишней. Надо уходить, только перед этим не мешает выполнить одно обещание.
— Тебя Иосыч просил позвонить, — сказала она. — До третьего августа.
— Зачем?
— Они разобрались, что там было с Цыганковым.
— Поздно.
— Но почему?!
— Меня это уже не волнует, потому что завтра я улетаю на Венеру.
Оля потеряла дар речи. Вот тут внутри все оборвалось и замерзло. Она сидела, глядя ему в спину широко раскрытыми глазами, и не могла собраться с мыслями. Как же так, ведь Иосыч сказал — пятнадцатого… А выходит, сегодня — последний день. Вот, значит, зачем он на самом-то деле поставил ту песню: да, он все понял, но расставание неизбежно.
— К-как — завтра?! Не пятнадцатого?
— Так. — Он даже не спросил, откуда ей известна дата его отлета. — Я билет поменял.
— Ты… ты не можешь улететь завтра, — пролепетала Оля. — Ты просто не имеешь права. Четвертого катастрофа будет, ты же корректировщик, ты… ты не можешь. Нет, ты не улетишь. Так нельзя, так неправильно… Ты же должен спасти мир, ты к этому готовился…
— Вот для того, чтобы это сделать, я и улетаю завтра. Если я это сделаю, катастрофы просто не случится.
— Нет… — Оля качала головой, всеми силами стараясь сдержать слезы. — Нет, Илья, так нельзя, ты должен остаться… А Филька?! — вцепилась она в спасительную идею. — Слушай, нельзя ж так все бросать, он же будет думать, что ему все можно. Тебя вернут с Венеры для суда, это будет намного хуже. Ты должен остановить его сейчас, он же тебе всю жизнь испортит!
— Тех, кто эмигрирует на Венеру, не трогают. Они для Земли умирают.
— И ты вот так все бросишь, оставишь Службу, друзей…
— У меня нет друзей.
— Потому что ты сам всегда всех гнал! Ты сам себе внушил, что если родители бросили тебя в Селенграде одного в страхе перед твоей инициацией, то ты вообще никому не нужен! — крикнула Оля. — Ты сам виноват, что остался один!
Илья встал:
— Знаешь, тебе лучше пойти домой.
— И пойду! Если ты струсил, я сама разберусь! Я не боюсь ни Фильки, ни черта с рогами! Мне Цыганков все объяснил, что надо делать!
— Что делать?
— Все! Так что лети себе на Венеру и упивайся там своим унижением! Тебя опустили, а ты молча обтекаешь! А я — не буду! Ты завтра вылетаешь на Венеру? А я прямо сейчас — в Селенград! Чао! Скатертью дорожка!
И, не дожидаясь, когда он ее попросту вытолкает, выскочила в коридор и хлопнула дверью. Влетев в свою квартиру, на минуту прислонилась к стене. По щекам текли слезы злой обиды.
Ничего не получилось. Ничего из того, что она запланировала. Вместо того, чтобы договориться на все случаи жизни, опять поругались. Как обычно. Только сейчас Оля поняла, почему: все то, что ей казалось важным, он игнорировал, как пустяк или досадную помеху. Они всегда хотели разного.
02 августа 2084 года, среда
Московье
Чертова девчонка, думал Илья. Это ж кошмар какой-то, а не девушка. Нарезал несколько кругов по квартире, унимая нервную дрожь и желание кинуться за ней и в буквальном смысле вытряхнуть из нее все. Все, что он хотел знать.
Ему казалось, что он продумал все детали. Она просто обязана была хоть что-то сказать! Он построил разговор так, чтобы она поняла: с одной стороны, он не провоцирует на ссору, с другой — ему нужен хоть какой-то ответ. Определенный. От нее, а не от Цыганкова.
Черт, ему надо было выяснять тогда. Сразу. По горячим следам. Но тогда он думал, что сумеет вычеркнуть ее из своей жизни. Просто забыть про ее существование. А поди, забудь, если это стихийное бедствие делает только то, чего хочется ей!
Главное, он так и не смог понять, с чего она психанула. Если только рассказала не все, и Филька там развил чересчур бурную деятельность… Илья совершенно не удивлялся тому, что помощи она потребовала именно у него. Она всегда шла к нему. Не к Робке, не к Котлякову или Черненко. К нему.
Черт, что делать-то? Она ж действительно рванет в Селенград. И напорется на то, что у Фильки четвертая ступень анти-режима. Дьявол, как все складывается, один к одному. Она выведет его из себя, у Фильки на нервной почве начнется инициация, и черт бы с Филькой, пусть помирает, но он ведь успеет угробить Олю. Такую цену Илья платить не соглашался. Значит, надо перехватить ее в стратопорту. Или в Селенграде. А в Селенград ему нельзя, потому что там эпицентр катастрофы. Ч-черт, что же делать?! Нет, лететь всяко придется. И лететь нельзя. Ладно, с катастрофой как-нибудь разберется, в крайнем случае еще сутки в запасе есть. Но вот на космодром он опоздает. А туда опаздывать нельзя, потому что он днем отправил уведомление о своем приезде в канцелярию губернатора. Если б не это, отлет можно было бы перенести. Но теперь деваться некуда.
Замкнутый круг.
Телефонный звонок заставил его подпрыгнуть на месте. Жгучая надежда опалила нервы: Оля?! Успокоилась? И, как всегда, когда дело касалось ее, Илья не угадал.
— Илья, это Стрельцов.
Голос венерианского губернатора заполнил комнату. Илья спохватился, что ни вчера, ни сегодня не смотрел новости, и не знает результата вчерашних выборов на Венере.
— Да все нормально, — беззастенчиво считав его мысли, сказал Стрельцов. — Я ж не Хохлов, чтоб выборы проиграть.
— Поздравляю. Без эксцессов прошло?
— Ну, что значит — без эксцессов? Была парочка комичных моментов, но у нас еще найдется время об этом поговорить. Я, эта, чего? Мне только что принесли уведомление о твоем прибытии завтра. А насколько мне помнится, виза у тебя открыта только с пятнадцатого.
— Только попробуй! — Оля нахально улыбнулась. — И запомни: мы отсюда уйдем вместе. Я на завод, а ты — за решетку. За растраты. Думаешь, я совсем идиотка? Не понимаю, сколько чего стоит? А все твои документики я давно скопировала себе.
Филька позеленел и выгнал секретаршу. Послал ее в приемную комиссию спросить, нет ли для него информации. Потом проверил, плотно ли закрыта дверь в смежную комнату.
— В Америку ты не поедешь, — свистящим шепотом пообещал он. — Прогулы этого семестра, так и быть, я тебе закрою. Но не надейся на легкую жизнь!
— Ты тоже. Потому что я тебе ничего закрывать не собираюсь. Я тебя еще и Службе вложу. За договор с Игорем, по которому ты подписался угробить Вещего.
Филька резко сел.
— Откуда знаешь?
— А я дельфиец, я все знаю.
Филька отвел глаза. Промолчал. Оля встала, мило улыбнулась:
— Ну ладно, я пошла. Приятно было побеседовать.
— Еще встретимся, — пообещал Филька.
Оля посмотрела на него сверху вниз, устало-покровительственно сказала:
— Разумеется! Первого сентября, в начале учебного года. И будем наслаждаться общением еще целых два года. А пока — чао! Желаю приятного летнего отдыха.
Оля точно знала, что ни приятного, ни летнего отдыха у Фильки не намечалось. И еще ей понравилось, как она его уделала. Ну должно же быть в ее жизни хоть что-то хорошее?
* * *
10 июля 2084 года, понедельник
Московье
Решительный разговор с сыном Моравлин откладывал. Илья приехал после защиты диплома, не задержавшись в Селенграде ни на один лишний день. Приехал мрачный и неразговорчивый, но упрямо делал вид, что у него все в порядке. Моравлин спросил у него:
— Зачем ты уделал Цыганкова?
— Я? — Сын удивился. — Если б я, было бы не обидно.
Больше не сказал ничего. Все подробности Моравлин узнавал от Жабина. Илья нанес Цыганкову сокрушительный удар “постовым” разрядом. Цыганков едва дополз до своей подружки — та отметила, что Василий был бледен и выглядел плохо, — а там уже выбросился с балкона двенадцатого этажа. Сам Цыганков заявление пока писать не спешил, но его интересы защищал Фил Дойчатура. Моравлину очень не нравилось, что вмешались партийные деятели.
Целыми днями сын сидел в своей комнате, увлеченно монтируя какие-то сопряженки. Отмалчивался. Гулять не ходил, особого интереса к жизни не выказывал. И не жаловался.
Решился Моравлин, лишь узнав, что соседкина дочь Оля прилетает пятнадцатого июля. Он не мог допустить, чтобы сын встретился с ней в Московье.
Илья не хотел его слушать.
— Пап, это государственная тайна, — сказал он, едва увидев открытый файл прогноза. — Ты забыл, я больше не работаю в Службе.
Моравлин настоял на своем. Дотошно объяснил, какое будущее грозит человечеству. Признал, что допустил ошибку, думая, что прогнозирует появление корректировщика. В действительности он предсказал нечто несравненно более худшее: вероятность зарождения нового Поля. А якобы существующий стихийник с прямоугольным импульсом — следствие искривления Поля. Результат выполнения служебной программы Поля. Не более того.
Он не скрывал ничего. Да, его сын обладает несвойственной дару психологией. И эта девушка, Оля, — тоже. Их союз недопустим. Им даже на одной планете находиться вредно, не то, что встречаться.
Илья слушал с непроницаемым лицом.
— Ты понимаешь, к чему это приведет? Смотри.
Моравлин смоделировал на экране компьютера глобус. От Питера до Находки — толстая кривая, захватившая Московье, Саратов, Селенград, все русло Амура, Находку.
— Разлом пройдет по середине зоны. Материк развалится надвое. Ориентировочно погибнет от ста до трехсот миллионов человек. Это только сразу, на месте. Но изменения коснутся всех континентов и всей биосферы в целом.
Илья посмотрел Моравлину в глаза:
— Когда ты это узнал?
— Весной. Поговорил с Лихенсоном, у него тоже накопились вопросы.
— Почему вы сразу ничего не сказали?
— Лихенсон ничего не знает. Я уж потом просчитал вероятности.
— Почему ты сразу не сказал? — повторил Илья.
— Смысла не видел. Все равно помешать можно только одним способом: исключить причину искривления.
— Почему ты мне не сказал тогда?! — Илья начал злиться. — Ведь тогда еще можно было выправить, можно было… На Венере полно сильных “рутов”, они сделали бы.
Моравлин посмотрел на сына печально, как на больного:
— Сделали бы? За какую цену?
— Я тебя не понимаю.
— Тогда новости послушай. Твой Стрельцов, которого ты боготворишь, уже заявил, что ни один венерианский корректировщик не будет принимать участия ни в каких земных делах. Венере нет дела до того, что произойдет с Землей.
— Это по какому поводу он так заявил? — насторожился Илья.
— А вот по этому самому. Дал интервью CNN по телефону, и, когда ему задали вопрос о грядущей катастрофе, ответил, что Венеры это не касается, и он не позволит растрачивать ресурсы Ольговой Земли на латание дыр в земной информатике. Но, в любом случае, сейчас об этом говорить поздно. Сейчас уже никакой корректировкой ничего не изменишь. У нас всех остался единственный выход: один из вас должен покинуть планету. До четвертого августа. Я не хочу даже видеть Ольгу, не говоря уже о том, чтоб убеждать ее в чем бы то ни было. Она не тот человек, на которого можно повлиять доводами рассудка. Я надеюсь на тебя. Ты-то хоть понимаешь, что это необходимо?
Илья отвернулся и замолчал. Через минуту глухо спросил:
— Когда это случится?
— Может случиться, — поправил педантичный Моравлин. — Точка субкритического перегиба будет достигнута четвертого августа в 12:35 по московскому времени. Центр искривления — Селенград, но разлом начнется от Японии.
— Хорошо, — выдавил Илья. — Я поменяю билет и улечу третьего.
Моравлин кивнул.
— Я бы посоветовал тебе и до этого срока поменьше находиться в измененной зоне. Что ты думаешь об экскурсии по Евросоюзу?
Илья равнодушно пожал плечами. Моравлин сам подобрал ему автобусный тур по Европе с возвращением тридцать первого июля. Илья согласился. И отчего-то Моравлину показалось: Илье что ни предложи сейчас — на все согласится.
* * *
02 августа 2084 года, среда
Московье
В стройотряд Оля не поехала. Почти три недели она сидела в Московье, как привязанная. Вопреки тому, что сказал Иосыч, Ильи не было. А его отец разговаривал с Олей сухо, сквозь зубы, и отказался говорить, когда Илья вернется.
Она почти не выходила из квартиры. Сидела и смотрела телевизор. Везде только и говорили, что о грядущем конце света. Перепуганные дикторы выдавали такую информацию, которая еще месяц назад была страшнейшей государственной тайной. По крайней мере, слово “корректировщики” считалось допустимым для употребления в желтой прессе, никак не серьезными компаниями.
— …Глубина разлома материка достигнет двадцати километров, — скороговоркой верещала дикторша. — Заполнение трещин океанической водой приведет к катастрофическому падению уровня воды в Мировом Океане…
А ведь в этой зоне разлома живут люди. Они все погибнут. Оля поискала настройкой, попала на первый канал британского телевидения:
— Ученые американского центра информатики в Далласе, штат Техас, продолжают утверждать, что русские сгущают краски и никакой катастрофы не будет. По их прогнозам, вероятно извержение вулкана Фудзи, которое не повлечет за собой никаких последствий для материка. Сходного мнения придерживаются и греческие ученые. Профессор Майкл Макферти из Эдинбургского университета утверждает, что для предотвращения катастрофы необходимы усилия как минимум троих реал-тайм корректировщиков высших ступеней и десятерых пост-корректировщиков четвертой ступени. Союз располагает лишь двумя пост-корректировщиками нужной квалификации и не может выставить ни одного реал-тайм корректировщика. Исходя из того, что Президент Союза Независимых Государств Валерий Оскомышин до сих пор не обратился за помощью ни к земным коллегам, ни к венерианским, можно сделать вывод, что слухи о грядущем конце света сильно преувеличены…
— …Прямой репортаж из Нью-Йорка ведет собственный корреспондент второго канала Юрий Колесниченко, — это Оля перескочила опять на родное телевидение. — Юрий, скажите, каково настроение американской молодежи в канун грядущей гибели человечества?
Даже в тоне дикторши сквозила издевка. Никто не верил, что до катастрофы остаются считанные дни. Олю это пугало, потому что нельзя так беспечно относиться к судьбе планеты. На экране веселились молодые американцы, радостно закидывая мусором плакаты с изображениями суровых людей в буденновках с красными звездами и подписями: “Русские опять пугают мир! Не позволим им вмешаться в нашу жизнь!”
В Ватикане шли беспрерывные богослужения. Римский папа не выступал с официальными заявлениями и воздерживался от категорических высказываний. Он был очень умным человеком, этот нынешний глава католической церкви. Патриарх Русской православной церкви был чуточку откровенней: он заявлял, что паника — от дьявола. Понимать можно как угодно — и как “ничего не случится”, и как “спасаться надо организованно, без паники”.
В Евросоюзе шли карнавалы и праздники. Мир как с цепи сорвался, с головой кинувшись в водоворот бесконечных увеселений. Такого разгула не случалось уже лет сто, и это пугало. Пир если не во время, то накануне чумы.
— Родион Стрельцов, кандидат в губернаторы Ольговой Земли, — напомню, это русская колония на Венере, — согласился дать интервью нашей телекомпании.
Раньше Оля никогда не смотрела передачи BBC. Сейчас пожалела. Уж больно грамотные репортажи они делали. Придвинулась к телевизору поближе. Ей очень хотелось увидеть того загадочного человека, на которого Илья едва не молился. Но Стрельцова не показали, он отвечал на вопросы по телефону. Голос, правда, у него был хороший: уверенный, приятного тембра.
— Мистер Стрельцов, что вы думаете о возможности грядущей катастрофы на Земле?
— Ее прогнозировали еще в то время, когда я был на Земле.
— Вы не скрываете тот факт, что под вашим руководством работает бригада реал-тайм корректировщиков. Они примут участие в ликвидации последствий катастрофы?
— Реал-тайм корректировщики не ликвидируют последствия. Они предотвращают саму катастрофу. Как я и говорил ранее, вероятнее всего, мы воздержимся от решения земных проблем.
— Вы бросите человечество на произвол судьбы?!
— Нет. Сложность положения заключается в том, что земляне могут выставить скрытые ресурсы, и тогда наше самопроизвольное вмешательство будет не только бесполезным, но и вредным. Мало того, это, фактически, будет информационной интервенцией. Я бы предпочел дождаться, пока лидеры земных правительств сами обратятся за помощью. В этом случае, вне всякого сомнения, мы быстро найдем компромисс, поскольку всем, кто проживает на Венере, судьба Земли вовсе не безразлична.
— Вы могли бы спрогнозировать исход катастрофы?
— Земля располагает всеми необходимыми прогнозами, настолько подробными, что они не нуждаются в дополнительных комментариях.
— Благодарю вас, мистер Стрельцов. Телекомпания BBC желает вам успеха на предстоящих выборах.
— …Ассоциация американских корректировщиков официально заявила, что их возможностей не хватит для ликвидации последствий катастрофы, если таковая будет иметь место, в чем большинство информатиков серьезно сомневается…
— …Напоминаю, что высшими ступенями режима реального времени обладали такие известные нам по курсу истории реал-тайм корректировщики, как Иисус Христос, Моисей, Один, Зевс и некоторые другие персонажи…
И Вещий Олег, думала Оля.
Когда чуть ли не круглосуточное сидение у телевизора стало невыносимым, Оля позвонила Валерии. Встретились в Старом Центре, погуляли. Валерия была угрюмой и молчаливой. У американского посольства шел концерт, артисты фиглярствовали и высмеивали тех, кто осмеливался серьезно говорить о катастрофе. Валерия сказала:
— Пойдем отсюда. Пока я не захотела поубивать тут половину.
— Так конец света будет или нет?
Валерия посмотрела на нее мрачно, а голос ее был равнодушным:
— Будет, конечно. Если сейчас Оскомышин не договорится со Стрельцовым — непременно будет. А Оскомышин с ним не договорится, потому что Стрельцов за участие потребовал независимость Ольговой Земли.
— И… что ты думаешь?
Валерия пожала плечами:
— Да прав он. Земля тысячелетиями сосала свои соки, доигралась до катастрофы. Теперь сосет из Венеры и ее же обвиняет в том, что Венера не желает нести ответственность за ошибки землян. Оскомышину нужно соглашаться на все условия Стрельцова. — Помолчала. — Нет, шансы у нас есть. В конце концов, у Союза самый многочисленный контингент “постовщиков”. Опять же, в Селенграде есть как минимум один “рут” — твой знакомый Роберт. У него “вышка”. Но тут в чем сложность — он неинициированный, неизвестно, как себя поведет. Вполне вероятно, что Оскомышин договорится с Индией, чтобы нам помогли двое ихних “рутов”. Американцы своих не дают, уже точно.
Оля качала головой:
— Кошмар… Лер, ну ладно, Венера. А ведь американцы — они же здесь живут! Если планета развалится, они же тоже погибнут! И почему они не хотят спасать?!
— Вот потому Стрельцов и требует независимости. Потому что земляне до последнего будут политику делать. Потому что земляне уже в такое дерьмо превратились, что спасать их не стоит.
Возвращалась Оля разбитая и расстроенная. И прямо около подъезда наткнулась на выходившего Илью.
— Илья! — обрадовалась Оля. — Слушай, а мне твой отец сказал, что ты уехал!
— Вернулся два дня назад.
— А я только вчера звонила, мне твой отец сказал…
— У него вчера было плохое настроение, — перебил ее Илья.
Оля остыла. Кажется, Илья вовсе не рад ее видеть.
— Слушай, мне с тобой надо поговорить, — набравшись смелости, сказала она, не представляя, что делать, если он скажет “Говори сейчас” или спросит, о чем.
Но он не спросил и не сказал. Кивнул:
— Мне в одно место надо съездить, потом — пожалуйста. Я тебе позвоню.
Два часа Оля сидела как на иголках, вздрагивая от малейшего звука на лестничной площадке. И каждый раз после того, как приезжал лифт, она с замиранием сердца ждала телефонного звонка. А Илья позвонил, когда Оля уже махнула рукой.
Дома он был один. Провел ее в свою комнату, сам уселся за стол, спиной к ней, и занялся своими делами. Оля сразу поняла: настроен серьезно, никаких шуток не будет. Так неинтересно. В его мрачности она отчего-то усматривала упрек для себя.
— Что ты делаешь?
— Отбираю диски, которые возьму на Венеру. — Встал, выволок из-под стола целую коробку. Вытряхнул ее содержимое на диван перед Олей. — Посмотри, если что понравится, я тебе перепишу.
Оля разгребла сверкающее голограммами великолепие. Маленькие, с половину ладони, диски в радужных пленках — их тут было не меньше тысячи!
— Откуда у тебя столько? Даже “родные” есть, я про них только в сети читала…
— Собирал несколько лет. Все корректировщики неравнодушны к музыке. А “родных” я напокупал, пока в Евросоюзе был. — Перехватил Олин удивленный взгляд, пояснил: — Решил мир посмотреть, пока я на Земле.
Внутри отчаянно заныла, затосковала какая-то струнка. Оля загнала поглубже мысли о том, что скорей всего, это их последняя встреча. Бодро сказала:
— Я смотрю, у нас с тобой вкусы совпадают. По крайней мере, если судить по знакомым мне названиям.
Здесь был ранний “Парфенон”, полное собрание “ShowSnow”… Включая селенградский концерт. Сейчас Оля понимала, что это не предел совершенства, но на тот концерт они ходили вместе. С удивлением нашла и запись красноярского концерта Джованни Бертоло.
— Это раритет, — пояснил Илья. — Их было отштамповано всего пять тысяч экземпляров, какой-то меценат оплатил пиратский тираж. Я случайно купил.
— А я была на том концерте, — с улыбкой сказала Оля.
— Ты говорила.
Потом Илья сделал ей выборочное прослушивание незнакомого. Оле нравилось решительно все. Он поставил запись, и ничего подобного Оле слышать не доводилось. На модные “хохочущие” ритмы был положен хриплый ехидный голос, а уж слова там были такие, что Оля давилась от смеха.
— Это кавер-версия одного модного сто лет назад певца, Владимира Асмолова. Вокал оставили, а инструментовку переписали заново. Писк нынешнего сезона. Тебе записать?
— Да нет, — подумав, сказала Оля. — Если это модно, я сама могу купить, чего тебе время тратить? Давай чего-нибудь другое, чего в Московье не найдешь.
Илья взял пульт, но диск менять не стал. Перепрыгнул через два или три трека, и сел обратно. Спиной к Оле. Она хотела уточнить, что это с ним, но тут расслышала слова… и спрашивать ей расхотелось.
Я знаю, расстаемся мы напрасно.
Я знаю, что любовь еще жива.
Мне ясно все, мне лишь одно неясно —
Как отыскать мне нужные слова?
Как объяснить, что все мои ошибки,
Все глупости и выходки мои,
Все это — ожидание улыбки,
Неловкое признание в любви.
Оля заворошилась еще в середине первого куплета, думая, что только грустных песен про любовь ей сейчас для полного счастья и не хватает. А потом ее накрыло понимание, и стало совсем плохо. Потому что Оля совершенно искренне могла бы произнести все до единого слова этой песни от своего имени.
Илья обо всем догадался. Обо всем, что она скрывала. И выбрал такую вот тактичную форму полунамека на то, что ее чувства останутся неразделенными. Фактически, он предлагал расстаться, чтоб она не травила себе душу понапрасну.
Илья остановил песню после слов “Неловкое признание в любви”, сразу поставил другой диск, западный, и еще некоторое время сидел молча, давая Оле время оклематься. Что ж, надо отдать ему должное, он достаточно деликатен. По крайней мере, он вообще не смотрел в ее сторону — понимал, что вряд ли Оле будет приятно, если он увидит выражение ее лица.
Можно было уходить, но Оля подумала, что это будет невежливо. Он поступил мягко, и ее долг теперь — показать, что она с достоинством приняла этот удар и не будет ни обвинять его, ни изматывать слезами и мольбами.
— Как тебе понравилось в Евросоюзе?
Илья красноречиво скривился:
— Почти из гостиниц не выходил. Не могу на это смотреть. Ну, ты наверняка телевизор смотрела, да? Там все то же самое, только выключить нельзя.
И замолчал. Оля любовалась его движениями, думая, что за два года он сильно возмужал. Когда они познакомились, он не мог похвастаться ни такими широкими плечами, ни такой уверенностью сильного мужчины.
— Ты левша, что ли? — спросила она, заметив, как ловко он орудует левой рукой.
— Нет, — довольно резко отозвался Илья.
Оля принялась доказывать очевидную, на ее взгляд, вещь. Разгорелся какой-то глупый спор, как всегда, из-за пустяка. Ну спрашивается, какая кому разница, кто прирожденный правша, а кто — переученный левша? Но Оля упрямо стояла на своем, а Илья, как обычно, не собирался ей уступать. В конце концов разозлился:
— Между прочим, родителей дома нет.
— И что?
— Я могу с тобой сделать все, что захочу.
— А я кричать буду.
— Ничего. Я музыку погромче сделаю. У меня такие динамики, что взрыва слышно не будет, не то, что криков. Хочешь убедиться?
Он обернулся и смотрел на нее исподлобья, не улыбаясь. И взгляд у него был темным, тяжелым. Однако Оля не обратила внимания. У нее даже не екнуло нигде. И сердце быстрей не забилось.
— Ой, я так испугалась, прямо пол дрожит, так трясусь!
— Хочешь, чтобы попугали?
— Да нет, зачем же, — быстро сказала Оля, желая прекратить этот странный разговор.
Илья опять отвернулся и погрузился в свои дела. Оля чувствовала себя лишней. Надо уходить, только перед этим не мешает выполнить одно обещание.
— Тебя Иосыч просил позвонить, — сказала она. — До третьего августа.
— Зачем?
— Они разобрались, что там было с Цыганковым.
— Поздно.
— Но почему?!
— Меня это уже не волнует, потому что завтра я улетаю на Венеру.
Оля потеряла дар речи. Вот тут внутри все оборвалось и замерзло. Она сидела, глядя ему в спину широко раскрытыми глазами, и не могла собраться с мыслями. Как же так, ведь Иосыч сказал — пятнадцатого… А выходит, сегодня — последний день. Вот, значит, зачем он на самом-то деле поставил ту песню: да, он все понял, но расставание неизбежно.
— К-как — завтра?! Не пятнадцатого?
— Так. — Он даже не спросил, откуда ей известна дата его отлета. — Я билет поменял.
— Ты… ты не можешь улететь завтра, — пролепетала Оля. — Ты просто не имеешь права. Четвертого катастрофа будет, ты же корректировщик, ты… ты не можешь. Нет, ты не улетишь. Так нельзя, так неправильно… Ты же должен спасти мир, ты к этому готовился…
— Вот для того, чтобы это сделать, я и улетаю завтра. Если я это сделаю, катастрофы просто не случится.
— Нет… — Оля качала головой, всеми силами стараясь сдержать слезы. — Нет, Илья, так нельзя, ты должен остаться… А Филька?! — вцепилась она в спасительную идею. — Слушай, нельзя ж так все бросать, он же будет думать, что ему все можно. Тебя вернут с Венеры для суда, это будет намного хуже. Ты должен остановить его сейчас, он же тебе всю жизнь испортит!
— Тех, кто эмигрирует на Венеру, не трогают. Они для Земли умирают.
— И ты вот так все бросишь, оставишь Службу, друзей…
— У меня нет друзей.
— Потому что ты сам всегда всех гнал! Ты сам себе внушил, что если родители бросили тебя в Селенграде одного в страхе перед твоей инициацией, то ты вообще никому не нужен! — крикнула Оля. — Ты сам виноват, что остался один!
Илья встал:
— Знаешь, тебе лучше пойти домой.
— И пойду! Если ты струсил, я сама разберусь! Я не боюсь ни Фильки, ни черта с рогами! Мне Цыганков все объяснил, что надо делать!
— Что делать?
— Все! Так что лети себе на Венеру и упивайся там своим унижением! Тебя опустили, а ты молча обтекаешь! А я — не буду! Ты завтра вылетаешь на Венеру? А я прямо сейчас — в Селенград! Чао! Скатертью дорожка!
И, не дожидаясь, когда он ее попросту вытолкает, выскочила в коридор и хлопнула дверью. Влетев в свою квартиру, на минуту прислонилась к стене. По щекам текли слезы злой обиды.
Ничего не получилось. Ничего из того, что она запланировала. Вместо того, чтобы договориться на все случаи жизни, опять поругались. Как обычно. Только сейчас Оля поняла, почему: все то, что ей казалось важным, он игнорировал, как пустяк или досадную помеху. Они всегда хотели разного.
* * *
02 августа 2084 года, среда
Московье
Чертова девчонка, думал Илья. Это ж кошмар какой-то, а не девушка. Нарезал несколько кругов по квартире, унимая нервную дрожь и желание кинуться за ней и в буквальном смысле вытряхнуть из нее все. Все, что он хотел знать.
Ему казалось, что он продумал все детали. Она просто обязана была хоть что-то сказать! Он построил разговор так, чтобы она поняла: с одной стороны, он не провоцирует на ссору, с другой — ему нужен хоть какой-то ответ. Определенный. От нее, а не от Цыганкова.
Черт, ему надо было выяснять тогда. Сразу. По горячим следам. Но тогда он думал, что сумеет вычеркнуть ее из своей жизни. Просто забыть про ее существование. А поди, забудь, если это стихийное бедствие делает только то, чего хочется ей!
Главное, он так и не смог понять, с чего она психанула. Если только рассказала не все, и Филька там развил чересчур бурную деятельность… Илья совершенно не удивлялся тому, что помощи она потребовала именно у него. Она всегда шла к нему. Не к Робке, не к Котлякову или Черненко. К нему.
Черт, что делать-то? Она ж действительно рванет в Селенград. И напорется на то, что у Фильки четвертая ступень анти-режима. Дьявол, как все складывается, один к одному. Она выведет его из себя, у Фильки на нервной почве начнется инициация, и черт бы с Филькой, пусть помирает, но он ведь успеет угробить Олю. Такую цену Илья платить не соглашался. Значит, надо перехватить ее в стратопорту. Или в Селенграде. А в Селенград ему нельзя, потому что там эпицентр катастрофы. Ч-черт, что же делать?! Нет, лететь всяко придется. И лететь нельзя. Ладно, с катастрофой как-нибудь разберется, в крайнем случае еще сутки в запасе есть. Но вот на космодром он опоздает. А туда опаздывать нельзя, потому что он днем отправил уведомление о своем приезде в канцелярию губернатора. Если б не это, отлет можно было бы перенести. Но теперь деваться некуда.
Замкнутый круг.
Телефонный звонок заставил его подпрыгнуть на месте. Жгучая надежда опалила нервы: Оля?! Успокоилась? И, как всегда, когда дело касалось ее, Илья не угадал.
— Илья, это Стрельцов.
Голос венерианского губернатора заполнил комнату. Илья спохватился, что ни вчера, ни сегодня не смотрел новости, и не знает результата вчерашних выборов на Венере.
— Да все нормально, — беззастенчиво считав его мысли, сказал Стрельцов. — Я ж не Хохлов, чтоб выборы проиграть.
— Поздравляю. Без эксцессов прошло?
— Ну, что значит — без эксцессов? Была парочка комичных моментов, но у нас еще найдется время об этом поговорить. Я, эта, чего? Мне только что принесли уведомление о твоем прибытии завтра. А насколько мне помнится, виза у тебя открыта только с пятнадцатого.