Страница:
Стартовали Прелесть и Шорохов почти синхронно, однако Олег финишировал на двенадцать лет раньше. Асе впервые досталась командировка в будущее — недалекое, но она была рада и такому. Олег опять отправился в прошлое — тоже в близкое, и тоже с удовольствием.
Из бункера он вышел в мае девяносто пятого. Вокруг звенела весна, и Олегу как будто снова было семнадцать лет.
Да, столько ему здесь и было — семнадцать. Ужасный возраст.
У порядочных людей принято вспоминать о юности что-нибудь романтическое, про цветочки и поцелуйчики. Олег ничего подобного вспомнить не мог. Поцелуи были, и в большом количестве, и все остальное было тоже, но в памяти отложилось совсем другое. Школа, экзамены, и впереди — неизвестность.
Неизвестность предстала перед семнадцатилетним Олегом массой шансов, которые на поверку оказались мыльными пузырями. Все до единого. Даже странно… Ему должно было повезти хоть в чем-то, пусть для начала не слишком крупно, — ан нет… Подал документы сразу в два института, в обоих провалился, прыгал с работы на работу, постоянно цеплял за хвост нечто похожее на удачу, — “нечто похожее” всегда оборачивалось притаившимся обломом. Олег не мог сказать, что он несчастлив, для этого он был слишком молод, но и счастья как такового он не ощущал. Все было смутно, и сейчас, вспоминая ту весну, Шорохов словно просматривал отрывки полузнакомого кино. Туманная юность вполне укладывалась в прожитые двадцать семь лет, такие же туманные, как будто чужие.
Роддом находился на юго-западе, в районе новостроек. Операция обещала быть тривиальной — опять младенец, опять прямо в палате. Шорохов уже раздумывал, не поздновато ли он едет, — гораздо легче было повторить шаблонный фокус с обратной подменой, чтобы нарушитель не только все исправил, но и попал в руки оперотряда удовлетворенным.
“Сейчас определимся”, — решил Олег, подходя к синему панельному корпусу.
У подъезда курили несколько издерганных папаш, чуть в стороне разгуливала девушка лет двадцати, без всякого намека на живот. На маленьком асфальтированном пятачке, между “восьмеркой” и тридцать первой “Волгой”, стоял затрапезный милицейский “уазик”.
Олег поднялся на низкое крыльцо, и девушка уверенно двинулась в его сторону. Он из вежливости приостановился, хотя и понял, что девица обозналась. Семнадцатилетний Шорохов чудил, конечно, но не до такой же степени. Да и не похож был Олег на того юношу. Сколько лет уже минуло…
— Простите… — обратилась к нему незнакомка. — Сигаретки не найдется?
Олег покосился на мужиков — смолили все до единого. Или у них самокрутки?… В любом случае, отлавливать прохожих, когда рядом столько народа, было нерационально.
Шорохов протянул девице открытую пачку “Кента”.
— Вообще-то я не курю… — призналась она.
— Нетрудно догадаться.
— Давайте отойдем… — Девушка сделала пару шагов к перилам.
“Странное место для знакомств, — отметил Олег. — У нее, наверно, семеро по лавкам, вот и намекает… Или попытается заболтать, пока нарушитель не закончит с подменой. Очень глупо…”
— Давно мечтала взять у вас автограф… — Она порывисто развернулась к Олегу. Личико у нее при ближайшем рассмотрении оказалось ничего так, симпатичненькое.
— Н-да?… — обронил Шорохов. — Вы меня с кем-то перепутали.
Он собрался уйти, но девушка схватила его за локоть.
— Вас нельзя ни с кем спутать, Шорох. Я вас по глазам узнала. У вас взгляд… несчастный. Такого ни у кого нет.
— Н-да?… — повторил Олег, уже без сарказма.
Он посмотрелся в темную стеклянную панель рядом с дверью — взгляд был вроде нормальный. Как всегда.
— Я знаю, вы заняты, у вас же задание… — сказала незнакомка. — Я потому сюда и прибыла, что вас здесь можно поймать. Позже вы станете недоступны, а пока…
— Пока еще я доступен, — согласился Олег.
— Ой, нет!… Я не то имела в виду! Я вовсе не считаю вас легкомысленным или распущенным…
— Спасибо… — Олег подумал, что, имей он такую возможность, распустился бы непременно.
Девица, продолжая теребить его за рукав, заговорила вдруг быстро и сбивчиво:
— Вы мой герой, Шорох! Я с самого детства… У меня над кроватью ваша фотография с первого класса висела. Знаете, чего мне это стоило? Это перемещение… Вы же выкроите для меня минутку? Полчасика хотя бы… Я понимаю, важное задание… Но они у вас все важные! А минуток — их же много, и можно будет вернуться сюда опять. Ау меня… Только раз в жизни!
Она все не выпускала его руки, и Олегу такое внимание было… не то чтобы приятно… он просто растекался от блаженства. Однако чем дольше он слушал, тем меньше ему нравились эта беседа и эта поклонница.
— Если вам автограф, давайте я подпишу что-нибудь, — неловко предложил Шорохов.
— Ну, автограф — это не совсем то, что я собиралась… — Девушка погладила его локоть. Можно было подумать, что она стесняется, но Олег понял, что поклонница элементарно боится его обидеть. Она приподнялась на цыпочки и, приблизив губы к его уху, прошептала: — Я хочу вас, Шорох!
Он глупо засмеялся.
— Ты откуда такая скорая? Из какого века?
— Вы не пожалеете, Шорох! — заявила фанатка во весь голос. — Один разик!… От вас же не убудет, правильно? А мне это такое…
— Совсем очумели в своем будущем… — пробормотал он. — Иди домой, овца! Еще раз тут объявишься — сдам как нарушителя.
Томящиеся у входа мужики сути разговора не уловили, но на Олега посмотрели с неодобрением.
Он отнял руку и, оттолкнув девицу, рванул дверь.
До вторжения оставалось минуты две, и он вряд ли успел бы поучаствовать даже в качестве зрителя. Шорохов бежал по длинному коридору и заранее прикидывал, где удобней перенестись назад.
Детская палата находилась на втором этаже — лифтом было бы хлопотно, и Олег повернул к лестнице. На площадке, как выяснилось, его тоже ждали — правда, уже не девушка. Молодой сержант, с усами и в бронежилете. Автомата при нем не было — только дубинка.
Увидев Шорохова, милиционер оживился и выставил палку вперед.
— Документики… — меланхолично произнес он. — С какой целью?… Рожаем?…
Олег вручил ему свой паспорт и терпеливо вздохнул. Все равно уже опоздал.
Сержант, едва взглянув на фотографию, опустил паспорт в карман броника и приглашающе взмахнул дубинкой.
— Пройдемте…
— Что-то не так?
— Обычная формальность, не расстраивайтесь.
— А чего мне расстраиваться-то? — зло улыбнулся Шорохов. — У меня тут жена… а вы меня неизвестно на сколько!…
— Проверим, и все.
Сержант взял его за локоть — как фанатка, только потверже, — и направил обратно. Бодаться с милицией инструкция строго запрещала, да Олегу не сильно-то и хотелось. Ему было даже интересно, что сделают в отделении, когда наткнутся на фээсбэшный гриф. Лопатин сулил кучу извинений и доставку в любой конец города.
“Козел” у роддома стоял не зря — это Шорохов почуял сразу, как только вышел на улицу. Задняя дверь в машине распахнулась, и оттуда вылетел окурок. Сержант подтолкнул Олега к “уазику”.
Шальная поклонница уже куда-то исчезла; папаши по-прежнему стояли на крыльце и с любопытством наблюдали за Олегом. Тот, сам немало заинтригованный, забрался в машину.
Внутри сидел мужчина — в возрасте, но не старый, сухощавый, но не худой. С доброжелательным лицом и холеными ногтями. На нем был китель с погонами подполковника, и погоны смотрелись нормально, однако фуражка ему шла, как почетному члену гей-клуба. То есть в принципе шла, но не так, как надо.
Водитель, тоже сержант, вылез покурить.
— Здравствуйте, Шорох, — сказал подполковник. — Моя фамилия Федяченко, и я представляю интересы одного человека… Очень серьезного человека… Подальше! — крикнул он подчиненным и вновь обернулся к Олегу. — От подписи моего доверителя зависит половина всей вашей Службы и уж точно те, кого вы знаете, Шорох. Включая вас самих.
— Подпись… — Олег зевнул. — У меня действительно в будущем фанатки заведутся?
— Если только после смерти. Раньше вас не рассекречивают.
— Значит, не доживу, — констатировал он. — А девка-то ваша была… Ну, от пряника я отказался. Теперь что?… Кнут?
— Другой пряник, — скромно ответил Федяченко.
— Деньги?
— Я вижу, наш диалог конструктивен. Серьезные деньги, — уточнил подполковник.
Олегу захотелось воспользоваться станнером немедленно, но логика требовала вытащить из собеседника хоть какую-то информацию. К тому же это могла быть и обычная служебная проверка.
— Цена, акция, фамилия вашего серьезного человека, — проговорил Шорохов. Кажется, приоритеты он выстроил верно; самое важное задвинул в конец.
— Миллион, ликвидация, мистер Икс, — так же чеканно произнес Федяченко.
— “Миллион” — это чего? Рублей?… копеек?… тугриков?
— Тугриков!… — крякнул подполковник. — Миллион евро, который вы получите в своем настоящем.
— Богато живете… И скоро в России так сорить деньгами научатся?
Вопрос был вроде бы абстрактным, и Шорохов надеялся, что как-нибудь проскочит.
— Смотря кто, — сдержанно ответил Федяченко. Не проскочило.
— И смотря за что, — сказал Олег, закуривая. — Ликвидация… Звучит слишком неопределенно.
— От вас требуется организовать убийство одного типа.
— Спасибо, не двух…
— Убивать никого не надо, только подготовить. Мой доверитель все сделает сам.
— Он что, охотник? Скальпы собирает?
— У него была давняя мечта, и сейчас он принял решение ее осуществить.
— Мститель? Самое противное — это мстители.
— Миллион двести, и мы продолжаем, — сказал Федяченко. — Да!… Вы, наверное, торопитесь? Не стоит. Сегодня здесь ничего не случится, никаких вторжений. Просто нам нужно было где-то встретиться.
— Вам известно, где я служу…
— Где и когда, — подтвердил подполковник. — И многое другое. О, не волнуйтесь, я вас не шантажирую, это бессмысленно. Только добровольное сотрудничество, откажетесь — никаких претензий. Мнемокорректор для вас у меня найдется. И... чуть не забыл! — обрадовался Федяченко. — Разоружать вас я не буду, это невежливо, но обязан предупредить: во-он там… — он показал на здание, выходящее из-за больницы углом. — Мой снайпер. Не обессудьте. Всего лишь меры предосторожности.
— Сколько же вас здесь сшивается?
— Семеро. Это те, про кого я знаю. Не исключено, что мой доверитель подстраховался еще и самостоятельно. Имеет право.
— Твой доверитель, раз он так крут, мог бы и без меня обойтись.
— Проблема в том, что вы это компенсируете. И все останется, как было.
— Обязательно компенсируем. И еще накажем.
— Это вряд ли. Но скандал действительно нам не нужен. А нужен результат. Обеспечьте его, Шорох. И мы обеспечим вас.
Олег отстрельнул окурок и вытащил вторую сигарету. Теперь ему стало интересно по-настоящему.
— Любое вторжение отслеживается, — сказал он, — Вторжение без последствий невозможно, ради них оно и совершается. Последствия себя проявляют. Служба реагирует. Вы же не купите всю Службу?
— Прекратите, Шорох. Этим все занимаются, шила в мешке не утаишь. Ну, пусть не все… только хорошие специалисты. А Служба реагирует, что ей еще делать?… Но некоторые вторжения так запутаны, что корректно компенсировать их нельзя. Я мог бы и к другому оперу обратиться, но вы, Шорох… вы мне кажетесь лучшим. Миллион четыреста.
Олег поперхнулся дымом. Если это была все-таки провокация…
— Поверьте, Шорох, я не провокатор. — Федяченко посмотрел ему в глаза, и Олег почему-то поверил. — Я… тоже специалист в своем роде. Агент по особым поручениям, так сказать.
— Допустим, — молвил Олег. — Пока только допустим… В каком году он хочет это сделать?
— В две тысячи третьем. Это рядом с вами, так что ваш визит туда будет вполне оправдан.
— И кому он собрался мстить?
— Пол — мужской, возраст — семьдесят.
— Убивать старика? Отвратительно… Caм-то он из две тысячи сорокового, не ближе.
— Чуть подальше, но примерно так.
— В вашем времени он давно уже мертв…
— Воля доверителя, — пояснил Федяченко. — Ему не нужна естественная смерть, он желает убить этого человека лично. И данный вопрос не обсуждается.
— Убить старика… Что за мерзость? Он у вас не извращенец?
— Извращенцем был как раз старик, — ответил подполковник. — Отец моего доверителя. Если угодно — доверительницы. Ей тоже ровно семьдесят, и она ничего не забыла, — Федяченко помолчал, разглядывая свои полированные, совсем не милицейские ногти. — Вы меня устраиваете, Шорох. Полтора миллиона, и сделка состоялась.
— Слишком быстро, — возразил Олег. — Мне надо подумать.
— У вас в запасе еще долгие годы. Пока вы на службе — думайте. Согласитесь ли вы сию секунду, или через пять лет — для нас, как вы понимаете, это роли не играет. Ведь с нашей точки зрения…
— Что? — встрепенулся Олег. — Что с вашей точки?! Это… все уже случилось?!
— Гонорар я мог бы отдать вам прямо сейчас, — сказал Федяченко. — Вы справились блестяще.
К метро Олег не пошел. Глупо беспокоиться о таких мелочах, как лишний прогон машины с пассажиром, которого нет и не было, когда тебе сообщают, что вся твоя жизнь уже расписана наперед. Ничего нового фактически: инструктор говорил то же самое, но Олег успел поверить, что операторов это не касается. Просто ему очень хотелось поверить.
Олег не заметил, как под вытянутой рукой остановилась серая “Волга”. Он назвал адрес, водитель спросил: “Сколько?”, Шорохов сказал: “Сколько хочешь”. Он же миллионер, так какого хрена?… Банкоматы были щедры, да и обещанный мешок евро, в девяносто пятом пока еще никчемный, согревал даже в перспективе.
Олег не желал браться за это дело, но он боялся, что его личное мнение ничего не решает. Как, впрочем, и все остальные мнения. Свободу выбора нельзя купить ни за полтора миллиона, ни за все деньги мира — просто потому, что ее, свободы, не существует. Возможность пройти по единственной дорожке, совершить набор строго определенных действий — и ни шагу в сторону. Подсмотреть, что там в конце, и удовлетворенно застрелиться…
— …холодно… — обронил водитель.
— Что?… — Олег прослушал и теперь не знал, переспросить или отмахнуться.
— Прохладно, говорю, сегодня.
— В декабре прохладней, — отстранение ответил Шорохов.
Водитель пошевелил бровями и занялся магнитолой. Развивать тему он не рискнул.
Олег, оторвавшись от размышлений, повернулся к окну. Ничего знаменательного там не оказалось. Шорохову было безразлично — и то, что появляется впереди, и то, что остается сзади. У него отняли даже не свободу, а веру в какую-либо свободу вообще. Самое ценное, что есть в жизни, — иллюзию выбора. Отняли. Хотя… именно об этом и предупреждал когда-то вербовщик.
Вздрогнув, Олег сфокусировал взгляд на маленьком “Фиате”, сверкающем после мойки. “Волга” начала останавливаться у светофора, и “Фиат” тоже притормозил. На стоп-линии они встали впритирку, дверь к двери.
Шорохов разглядывал соседний салон — рядом, буквально в метре, сидела Ася. Кроме нее, в машине находились еще двое молодых людей, худощавых, крашеных и невыносимо стильных — по меркам девяносто пятого. Вся компания болтала и трясла головами, то ли под музыку, то ли так, от благого расположения духа.
Олега вдруг охватило необъяснимое чувство досады. Ася, вероятно, лет восемнадцати от роду, вероятно, нетрезвая, куда-то ехала с двумя полудурками… Ну и что? Она и сейчас, в настоящем, не обязана перед ним отчитываться, а уж здесь-то, в прошлом… Тем не менее Шорохов не мог себя пересилить. Он прижался к стеклу так, что расплющил нос, и пялился на “Фиат”, пока его там не заметили.
Один из парней толкнул Асю в бок и показал на Олега. Все трое захохотали.
— За ними, — распорядился Олег.
— Так э-э… — замялся водитель.
— Все будет оплачено.
Светофор подмигнул желтым и сразу включил зеленый. “Фиат” пулей сорвался с места. “Волга”, чуть помедлив, стала набирать обороты.
— Не упустим, — сказал водитель. — Девушка твоя? Какая молоденькая…
— Сестра, — буркнул Шорохов.
Он и сам не очень понимал, зачем ему это нужно и что он будет делать, если, к примеру, застанет Асю выходящей из машины.
“Привет, Асель…”
“Аты кто?…” Или даже так: “А пошел на…”
— Отбой, — вздохнул Олег. — Давай куда ехали.
— Так мы и едем. Нам с ними по дороге. А вот… если хочешь знать, не ты один интересуешься, — проговорил шофер, косясь на зеркало. — Еще кое-кто…
— За ней?
— За нами. Беспокойный ты пассажир… Высажу я тебя, пока не нарвался…
— Какой “высажу”?! — воскликнул Шорохов. — Сколько тебе еще?..
— Ну… сотку, наверно.
Олег обернулся — сзади маячили красные “Жигули”.
— Давно за нами прутся… — сообщил водитель.
Шорохов порылся в карманах и, выбрав стотысячную купюру, с хлопком положил ее на приборную панель. В том же кармане вперемешку лежали и деноминированные, и две банкноты по десять марок, и десятка евриков, и даже юбилейный полтинник Центробанка, выпущенный в две тысячи девятом году.
“Это Федяченко, — решил Олег. — Чего ему надо? Проверяет? Больно откровенно…”
— Теперь убегаем? — с издевкой спросил шофер.
— Пусть догонит.
— Послушай, друг… Мы насчет маневров не договаривались.
Шорохов разыскал еще две сотни. Водитель засомневался пуще прежнего, но умолк.
На очередном светофоре красная “девятка” поравнялась с их “Волгой” — для этого ей пришлось опасно подрезать другую “девятку”, молочно-белую.
Это не могло быть совпадением. Это и не было совпадением.
За рулем сидел Иван Иванович. Бывший сокурсник уставился на Олега так же открыто, как он сам недавно таращился на Асю.
“Он же не помнит, — спохватился Шорохов. — Его же закрыли”.
Иванов не отводил взгляд, однако его лицо при этом ничего не выражало. С такими лицами обычно смотрят новости из Гондураса.
“И вообще, он местный, — запоздало сообразил Шорохов. — Он и не может помнить — ни школу, ни меня…”
Иван Иванович, как будто услышав, на секунду отвернулся к светофору и вновь воззрился на Олега. Вряд ли случайно.
Шорохов опустил стекло и махнул рукой.
— Здорово! — крикнул он.
На перекрестке было не очень шумно, и реплика наверняка дошла. Иванов не реагировал. Опасаясь, что машины скоро разъедутся, Олег жестом попросил его остановиться у тротуара, но Иван Иванович плотнее закрыл окно и выразительно покачал головой.
Хоть что-то определенное…
И лишь когда красные “Жигули” газанули и умчались, Шорохов наконец понял, что ему не нравилось. Не в машине — в самом Иванове. Если местная Ася была значительно младше Прелести, то Иван Иванович оказался точно таким, каким Олег запомнил его по школе. Разве что взгляд теперь был поуверенней, без чудинки.
Лопатин утверждал, что Иванова откорректировали, соответственно Служба для него превратилась в пустой звук, а синхронизатор — в несуществующее слово. Что же касается самой возможности перемещения во времени, то для Ивана Ивановича она должна была стать полным абсурдом. Но, похоже, не стала…
Значит, Лопатин врал. И Ася врала. И все, кто примется доказывать, что Иванов не учился с ним в одной группе, — тоже. А доказывать еще будут, это Шорохов чувствовал.
— Меняем курс, — объявил он.
— Да ты что, с дуба рухнул?! — взревел водитель. — Я ж тебе не персональный шофер! Сколько уже катаемся?
— А чем бы ты без меня занимался? — спросил Олег, подкидывая к рублям десять марок. — Кунцево.
— Там не передумаешь?
— Надеюсь, нет…
Шорохов и вправду надеялся — на то, что найдет квартиру, в которой был только один раз, что не испугается сделать дурное, но необходимое, и что если его компенсируют, то не очень жестко. В конце концов, убивать он никого не собирался. Самое страшное, что ему грозило, — это, пожалуй, коррекция памяти. Коррекция Олега не пугала. В памяти действительно завелось слишком много лишнего.
Пугачева пела “Арлекино, Арлекино!…”, Василий Вениаминович барабанил по рулю, Шорохов пытался добыть огонь из пустой зажигалки; синий “Вольво” неспешно удалялся. Тупоносый мини-вэн “Скорой помощи” все еще стоял у тротуара.
Олег бросил окурок в снег, придавил его каблуком и тут же закурил по новой.
Прежде чем перенестись обратно в ненавистный декабрь, он заглянул в магазин и приоделся по сезону. Пальто он напялил прямо на ветровку, обувь пришлось оставить ту, что была, иначе — либо таскать с собой какую-то сумку, либо вернуться к Лопатину в меховых ботинках. С майской-то операции…
От предъявления кредитки Шорохов благоразумно воздержался — наличных, несмотря на транспортные расходы, все же хватило. Олег был уверен, что его необоснованные покупки весной девяносто пятого Служба отследит и так, без засветки карточки, но помогать он никому не желал. Вычислят — значит, вычислят. Накажут — значит, судьба.
Фээсбэшные спецы по прослушке вышли минут через пять, еще через десять на улице показались два липовых санитара с базы. За это время пятки сквозь тонкую подошву прочувствовали снежок настолько, что Шорохов даже перестал пританцовывать.
Выждав после отъезда “Скорой” еще немного, Олег воровато огляделся и направился к дому. Этаж, кажется, четвертый. Квартира вторая слева…
Остановившись перед дверью, он тронул макушку — не то почесал, не то погрел, и коротко позвонил.
Открыв, Рыжая сразу посторонилась, словно это была не квартира, а что-то общественное, вроде вокзального туалета.
— Здравствуй… Ирина… — еле вспомнил Шорохов.
— Ну заходи, чего ты?… — сказала она.
На кухонном столе стояла тарелка, в раковине лежала набоку знакомая Олегу черная кастрюля.
— У тебя пожрать ничего нет? — спросила Рыжая. — Ато просто невозможно, какая дрянь…
Олег развел руками и, чтобы побыстрей согреться, расстегнул пальто. Движение получилось как бы одно, слитное.
— Нету? — не поняла Рыжая. — Эх… У меня только суп. Будешь?
— Ты меня узнаешь, Ира?
— Тебя?… — Она обернулась, но посмотрела почему-то не на лицо, а на живот. — Не обижайся, красавец…
— Забыла? Это правильно.
Рыжая, пропустив реплику мимо ушей, села за стол.
— Сейчас кто-нибудь придет, — сказала она, неохотно поднимая ложку. — Что-нибудь принесет. Может быть…
Олег мимоходом заглянул в ванную — пар после его невостребованного шоу еще не рассеялся. В пепельнице на кухне лежало несколько окурков, два из них оказались от “Кента”. Спецы из ФСБ должны были проявить больше внимания к мелочам.
— Декабрю уже не удивляешься, — констатировал Шорохов, присаживаясь напротив.
— В каком смысле?
Не ответив, он достал из-под куртки мнемокорректор.
— Ты кушай, кушай…
Олег поковырял малюсенькие пуговки, и в окошке высветилось: “скон. сектор 00-00…00-00”.
Рыжая хмыкнула и с отвращением продолжила трапезу. Шорохов нажал мизинцем скрытую в торце прибора кнопку и глянул на табло. Корректор дал сбой. Олег повторил сканирование — результат подтвердился: “реж. фрагмент., 3911-20… 3908-15”. Он даже не сразу сообразил, что это означает. Скорее странное, чем хорошее или плохое, как сказал бы Лис…
Память Рыжей корректировали, но ей закрыли один узкий сектор длительностью не более трех часов. И относился он к каким-то старым событиям полугодовой давности… приблизительно к июлю. Остальное ей как будто и не трогали. Шесть месяцев в школе и выпускной тест, который закончился несколько минут назад, она должна была помнить.
— Ты чего такой потерянный? — спросила Рыжая.
— Я-то ничего… — пробормотал Шорохов. — Ты точно меня не узнаешь? Чем с утра занималась?
— Спала…
— Где? Здесь?!
— У соседки задремала случайно… А что?
— И сколько дремала?
— С вечера… В чем дело-то?
— Да так… — Олег включил прибор еще раз и получил то же самое: три часа в июле. — Проснулась во сколько?
— Только что, даже не умывалась.
— В ванной кто-то был, — заметил Шорохов. — Там пар, и зеркало запотело.
— Серьезно?… Я, наверно, вчера воду не выключила. День рождения отмечали. Соседкин. А это у тебя сигара? — осведомилась Рыжая, указывая на корректор. — Угостишь?
— Обязательно.
Олег шевельнул мизинцем. Такая уж у корректора была форма — с кнопкой под мизинец. Рыжая уронила руки и клюнула носом тарелку. Цифры в окошке тут же обнулились — закрытый сектор памяти стал доступен.
Шорохов опрокинул женщину на спину и перенес в спальню. Сгрузив ее на кровать, он утер ей щеки наволочкой и осмотрелся.
Объективно после теста прошло меньше часа, субъективно — Олег уже прожил больше суток. Однако комнату он помнил отлично: пыльный телевизор, темный затоптанный пол, скомканное одеяло. Найти следы технарей было несложно — на стене возле шкафа осталась тонкая бороздка, а под стулом неуместно блестел мелкий винтик. Шорохов подцепил его ногтями и выкинул в форточку, затем послюнявил палец и растер царапину на обоях.
Рыжая должна была пролежать в шоке еще минут десять Олег вернулся на кухню и закурил. Он не отдавал себе отчета, зачем ему понадобились три часа из чужой жизни, которые за полгода могли забыться и без корректора. Он-то рассчитывал совсем на другое… Шесть месяцев — вся школа, начиная от встречи с вербовщиком и заканчивая выпускным тестом. Куда все подевалось? Не могло же это утрамбоваться в какие-то три часа — три часа в давно прошедшем июле…
Из бункера он вышел в мае девяносто пятого. Вокруг звенела весна, и Олегу как будто снова было семнадцать лет.
* * *
Да, столько ему здесь и было — семнадцать. Ужасный возраст.
У порядочных людей принято вспоминать о юности что-нибудь романтическое, про цветочки и поцелуйчики. Олег ничего подобного вспомнить не мог. Поцелуи были, и в большом количестве, и все остальное было тоже, но в памяти отложилось совсем другое. Школа, экзамены, и впереди — неизвестность.
Неизвестность предстала перед семнадцатилетним Олегом массой шансов, которые на поверку оказались мыльными пузырями. Все до единого. Даже странно… Ему должно было повезти хоть в чем-то, пусть для начала не слишком крупно, — ан нет… Подал документы сразу в два института, в обоих провалился, прыгал с работы на работу, постоянно цеплял за хвост нечто похожее на удачу, — “нечто похожее” всегда оборачивалось притаившимся обломом. Олег не мог сказать, что он несчастлив, для этого он был слишком молод, но и счастья как такового он не ощущал. Все было смутно, и сейчас, вспоминая ту весну, Шорохов словно просматривал отрывки полузнакомого кино. Туманная юность вполне укладывалась в прожитые двадцать семь лет, такие же туманные, как будто чужие.
Роддом находился на юго-западе, в районе новостроек. Операция обещала быть тривиальной — опять младенец, опять прямо в палате. Шорохов уже раздумывал, не поздновато ли он едет, — гораздо легче было повторить шаблонный фокус с обратной подменой, чтобы нарушитель не только все исправил, но и попал в руки оперотряда удовлетворенным.
“Сейчас определимся”, — решил Олег, подходя к синему панельному корпусу.
У подъезда курили несколько издерганных папаш, чуть в стороне разгуливала девушка лет двадцати, без всякого намека на живот. На маленьком асфальтированном пятачке, между “восьмеркой” и тридцать первой “Волгой”, стоял затрапезный милицейский “уазик”.
Олег поднялся на низкое крыльцо, и девушка уверенно двинулась в его сторону. Он из вежливости приостановился, хотя и понял, что девица обозналась. Семнадцатилетний Шорохов чудил, конечно, но не до такой же степени. Да и не похож был Олег на того юношу. Сколько лет уже минуло…
— Простите… — обратилась к нему незнакомка. — Сигаретки не найдется?
Олег покосился на мужиков — смолили все до единого. Или у них самокрутки?… В любом случае, отлавливать прохожих, когда рядом столько народа, было нерационально.
Шорохов протянул девице открытую пачку “Кента”.
— Вообще-то я не курю… — призналась она.
— Нетрудно догадаться.
— Давайте отойдем… — Девушка сделала пару шагов к перилам.
“Странное место для знакомств, — отметил Олег. — У нее, наверно, семеро по лавкам, вот и намекает… Или попытается заболтать, пока нарушитель не закончит с подменой. Очень глупо…”
— Давно мечтала взять у вас автограф… — Она порывисто развернулась к Олегу. Личико у нее при ближайшем рассмотрении оказалось ничего так, симпатичненькое.
— Н-да?… — обронил Шорохов. — Вы меня с кем-то перепутали.
Он собрался уйти, но девушка схватила его за локоть.
— Вас нельзя ни с кем спутать, Шорох. Я вас по глазам узнала. У вас взгляд… несчастный. Такого ни у кого нет.
— Н-да?… — повторил Олег, уже без сарказма.
Он посмотрелся в темную стеклянную панель рядом с дверью — взгляд был вроде нормальный. Как всегда.
— Я знаю, вы заняты, у вас же задание… — сказала незнакомка. — Я потому сюда и прибыла, что вас здесь можно поймать. Позже вы станете недоступны, а пока…
— Пока еще я доступен, — согласился Олег.
— Ой, нет!… Я не то имела в виду! Я вовсе не считаю вас легкомысленным или распущенным…
— Спасибо… — Олег подумал, что, имей он такую возможность, распустился бы непременно.
Девица, продолжая теребить его за рукав, заговорила вдруг быстро и сбивчиво:
— Вы мой герой, Шорох! Я с самого детства… У меня над кроватью ваша фотография с первого класса висела. Знаете, чего мне это стоило? Это перемещение… Вы же выкроите для меня минутку? Полчасика хотя бы… Я понимаю, важное задание… Но они у вас все важные! А минуток — их же много, и можно будет вернуться сюда опять. Ау меня… Только раз в жизни!
Она все не выпускала его руки, и Олегу такое внимание было… не то чтобы приятно… он просто растекался от блаженства. Однако чем дольше он слушал, тем меньше ему нравились эта беседа и эта поклонница.
— Если вам автограф, давайте я подпишу что-нибудь, — неловко предложил Шорохов.
— Ну, автограф — это не совсем то, что я собиралась… — Девушка погладила его локоть. Можно было подумать, что она стесняется, но Олег понял, что поклонница элементарно боится его обидеть. Она приподнялась на цыпочки и, приблизив губы к его уху, прошептала: — Я хочу вас, Шорох!
Он глупо засмеялся.
— Ты откуда такая скорая? Из какого века?
— Вы не пожалеете, Шорох! — заявила фанатка во весь голос. — Один разик!… От вас же не убудет, правильно? А мне это такое…
— Совсем очумели в своем будущем… — пробормотал он. — Иди домой, овца! Еще раз тут объявишься — сдам как нарушителя.
Томящиеся у входа мужики сути разговора не уловили, но на Олега посмотрели с неодобрением.
Он отнял руку и, оттолкнув девицу, рванул дверь.
До вторжения оставалось минуты две, и он вряд ли успел бы поучаствовать даже в качестве зрителя. Шорохов бежал по длинному коридору и заранее прикидывал, где удобней перенестись назад.
Детская палата находилась на втором этаже — лифтом было бы хлопотно, и Олег повернул к лестнице. На площадке, как выяснилось, его тоже ждали — правда, уже не девушка. Молодой сержант, с усами и в бронежилете. Автомата при нем не было — только дубинка.
Увидев Шорохова, милиционер оживился и выставил палку вперед.
— Документики… — меланхолично произнес он. — С какой целью?… Рожаем?…
Олег вручил ему свой паспорт и терпеливо вздохнул. Все равно уже опоздал.
Сержант, едва взглянув на фотографию, опустил паспорт в карман броника и приглашающе взмахнул дубинкой.
— Пройдемте…
— Что-то не так?
— Обычная формальность, не расстраивайтесь.
— А чего мне расстраиваться-то? — зло улыбнулся Шорохов. — У меня тут жена… а вы меня неизвестно на сколько!…
— Проверим, и все.
Сержант взял его за локоть — как фанатка, только потверже, — и направил обратно. Бодаться с милицией инструкция строго запрещала, да Олегу не сильно-то и хотелось. Ему было даже интересно, что сделают в отделении, когда наткнутся на фээсбэшный гриф. Лопатин сулил кучу извинений и доставку в любой конец города.
“Козел” у роддома стоял не зря — это Шорохов почуял сразу, как только вышел на улицу. Задняя дверь в машине распахнулась, и оттуда вылетел окурок. Сержант подтолкнул Олега к “уазику”.
Шальная поклонница уже куда-то исчезла; папаши по-прежнему стояли на крыльце и с любопытством наблюдали за Олегом. Тот, сам немало заинтригованный, забрался в машину.
Внутри сидел мужчина — в возрасте, но не старый, сухощавый, но не худой. С доброжелательным лицом и холеными ногтями. На нем был китель с погонами подполковника, и погоны смотрелись нормально, однако фуражка ему шла, как почетному члену гей-клуба. То есть в принципе шла, но не так, как надо.
Водитель, тоже сержант, вылез покурить.
— Здравствуйте, Шорох, — сказал подполковник. — Моя фамилия Федяченко, и я представляю интересы одного человека… Очень серьезного человека… Подальше! — крикнул он подчиненным и вновь обернулся к Олегу. — От подписи моего доверителя зависит половина всей вашей Службы и уж точно те, кого вы знаете, Шорох. Включая вас самих.
— Подпись… — Олег зевнул. — У меня действительно в будущем фанатки заведутся?
— Если только после смерти. Раньше вас не рассекречивают.
— Значит, не доживу, — констатировал он. — А девка-то ваша была… Ну, от пряника я отказался. Теперь что?… Кнут?
— Другой пряник, — скромно ответил Федяченко.
— Деньги?
— Я вижу, наш диалог конструктивен. Серьезные деньги, — уточнил подполковник.
Олегу захотелось воспользоваться станнером немедленно, но логика требовала вытащить из собеседника хоть какую-то информацию. К тому же это могла быть и обычная служебная проверка.
— Цена, акция, фамилия вашего серьезного человека, — проговорил Шорохов. Кажется, приоритеты он выстроил верно; самое важное задвинул в конец.
— Миллион, ликвидация, мистер Икс, — так же чеканно произнес Федяченко.
— “Миллион” — это чего? Рублей?… копеек?… тугриков?
— Тугриков!… — крякнул подполковник. — Миллион евро, который вы получите в своем настоящем.
— Богато живете… И скоро в России так сорить деньгами научатся?
Вопрос был вроде бы абстрактным, и Шорохов надеялся, что как-нибудь проскочит.
— Смотря кто, — сдержанно ответил Федяченко. Не проскочило.
— И смотря за что, — сказал Олег, закуривая. — Ликвидация… Звучит слишком неопределенно.
— От вас требуется организовать убийство одного типа.
— Спасибо, не двух…
— Убивать никого не надо, только подготовить. Мой доверитель все сделает сам.
— Он что, охотник? Скальпы собирает?
— У него была давняя мечта, и сейчас он принял решение ее осуществить.
— Мститель? Самое противное — это мстители.
— Миллион двести, и мы продолжаем, — сказал Федяченко. — Да!… Вы, наверное, торопитесь? Не стоит. Сегодня здесь ничего не случится, никаких вторжений. Просто нам нужно было где-то встретиться.
— Вам известно, где я служу…
— Где и когда, — подтвердил подполковник. — И многое другое. О, не волнуйтесь, я вас не шантажирую, это бессмысленно. Только добровольное сотрудничество, откажетесь — никаких претензий. Мнемокорректор для вас у меня найдется. И... чуть не забыл! — обрадовался Федяченко. — Разоружать вас я не буду, это невежливо, но обязан предупредить: во-он там… — он показал на здание, выходящее из-за больницы углом. — Мой снайпер. Не обессудьте. Всего лишь меры предосторожности.
— Сколько же вас здесь сшивается?
— Семеро. Это те, про кого я знаю. Не исключено, что мой доверитель подстраховался еще и самостоятельно. Имеет право.
— Твой доверитель, раз он так крут, мог бы и без меня обойтись.
— Проблема в том, что вы это компенсируете. И все останется, как было.
— Обязательно компенсируем. И еще накажем.
— Это вряд ли. Но скандал действительно нам не нужен. А нужен результат. Обеспечьте его, Шорох. И мы обеспечим вас.
Олег отстрельнул окурок и вытащил вторую сигарету. Теперь ему стало интересно по-настоящему.
— Любое вторжение отслеживается, — сказал он, — Вторжение без последствий невозможно, ради них оно и совершается. Последствия себя проявляют. Служба реагирует. Вы же не купите всю Службу?
— Прекратите, Шорох. Этим все занимаются, шила в мешке не утаишь. Ну, пусть не все… только хорошие специалисты. А Служба реагирует, что ей еще делать?… Но некоторые вторжения так запутаны, что корректно компенсировать их нельзя. Я мог бы и к другому оперу обратиться, но вы, Шорох… вы мне кажетесь лучшим. Миллион четыреста.
Олег поперхнулся дымом. Если это была все-таки провокация…
— Поверьте, Шорох, я не провокатор. — Федяченко посмотрел ему в глаза, и Олег почему-то поверил. — Я… тоже специалист в своем роде. Агент по особым поручениям, так сказать.
— Допустим, — молвил Олег. — Пока только допустим… В каком году он хочет это сделать?
— В две тысячи третьем. Это рядом с вами, так что ваш визит туда будет вполне оправдан.
— И кому он собрался мстить?
— Пол — мужской, возраст — семьдесят.
— Убивать старика? Отвратительно… Caм-то он из две тысячи сорокового, не ближе.
— Чуть подальше, но примерно так.
— В вашем времени он давно уже мертв…
— Воля доверителя, — пояснил Федяченко. — Ему не нужна естественная смерть, он желает убить этого человека лично. И данный вопрос не обсуждается.
— Убить старика… Что за мерзость? Он у вас не извращенец?
— Извращенцем был как раз старик, — ответил подполковник. — Отец моего доверителя. Если угодно — доверительницы. Ей тоже ровно семьдесят, и она ничего не забыла, — Федяченко помолчал, разглядывая свои полированные, совсем не милицейские ногти. — Вы меня устраиваете, Шорох. Полтора миллиона, и сделка состоялась.
— Слишком быстро, — возразил Олег. — Мне надо подумать.
— У вас в запасе еще долгие годы. Пока вы на службе — думайте. Согласитесь ли вы сию секунду, или через пять лет — для нас, как вы понимаете, это роли не играет. Ведь с нашей точки зрения…
— Что? — встрепенулся Олег. — Что с вашей точки?! Это… все уже случилось?!
— Гонорар я мог бы отдать вам прямо сейчас, — сказал Федяченко. — Вы справились блестяще.
* * *
К метро Олег не пошел. Глупо беспокоиться о таких мелочах, как лишний прогон машины с пассажиром, которого нет и не было, когда тебе сообщают, что вся твоя жизнь уже расписана наперед. Ничего нового фактически: инструктор говорил то же самое, но Олег успел поверить, что операторов это не касается. Просто ему очень хотелось поверить.
Олег не заметил, как под вытянутой рукой остановилась серая “Волга”. Он назвал адрес, водитель спросил: “Сколько?”, Шорохов сказал: “Сколько хочешь”. Он же миллионер, так какого хрена?… Банкоматы были щедры, да и обещанный мешок евро, в девяносто пятом пока еще никчемный, согревал даже в перспективе.
Олег не желал браться за это дело, но он боялся, что его личное мнение ничего не решает. Как, впрочем, и все остальные мнения. Свободу выбора нельзя купить ни за полтора миллиона, ни за все деньги мира — просто потому, что ее, свободы, не существует. Возможность пройти по единственной дорожке, совершить набор строго определенных действий — и ни шагу в сторону. Подсмотреть, что там в конце, и удовлетворенно застрелиться…
— …холодно… — обронил водитель.
— Что?… — Олег прослушал и теперь не знал, переспросить или отмахнуться.
— Прохладно, говорю, сегодня.
— В декабре прохладней, — отстранение ответил Шорохов.
Водитель пошевелил бровями и занялся магнитолой. Развивать тему он не рискнул.
Олег, оторвавшись от размышлений, повернулся к окну. Ничего знаменательного там не оказалось. Шорохову было безразлично — и то, что появляется впереди, и то, что остается сзади. У него отняли даже не свободу, а веру в какую-либо свободу вообще. Самое ценное, что есть в жизни, — иллюзию выбора. Отняли. Хотя… именно об этом и предупреждал когда-то вербовщик.
Вздрогнув, Олег сфокусировал взгляд на маленьком “Фиате”, сверкающем после мойки. “Волга” начала останавливаться у светофора, и “Фиат” тоже притормозил. На стоп-линии они встали впритирку, дверь к двери.
Шорохов разглядывал соседний салон — рядом, буквально в метре, сидела Ася. Кроме нее, в машине находились еще двое молодых людей, худощавых, крашеных и невыносимо стильных — по меркам девяносто пятого. Вся компания болтала и трясла головами, то ли под музыку, то ли так, от благого расположения духа.
Олега вдруг охватило необъяснимое чувство досады. Ася, вероятно, лет восемнадцати от роду, вероятно, нетрезвая, куда-то ехала с двумя полудурками… Ну и что? Она и сейчас, в настоящем, не обязана перед ним отчитываться, а уж здесь-то, в прошлом… Тем не менее Шорохов не мог себя пересилить. Он прижался к стеклу так, что расплющил нос, и пялился на “Фиат”, пока его там не заметили.
Один из парней толкнул Асю в бок и показал на Олега. Все трое захохотали.
— За ними, — распорядился Олег.
— Так э-э… — замялся водитель.
— Все будет оплачено.
Светофор подмигнул желтым и сразу включил зеленый. “Фиат” пулей сорвался с места. “Волга”, чуть помедлив, стала набирать обороты.
— Не упустим, — сказал водитель. — Девушка твоя? Какая молоденькая…
— Сестра, — буркнул Шорохов.
Он и сам не очень понимал, зачем ему это нужно и что он будет делать, если, к примеру, застанет Асю выходящей из машины.
“Привет, Асель…”
“Аты кто?…” Или даже так: “А пошел на…”
— Отбой, — вздохнул Олег. — Давай куда ехали.
— Так мы и едем. Нам с ними по дороге. А вот… если хочешь знать, не ты один интересуешься, — проговорил шофер, косясь на зеркало. — Еще кое-кто…
— За ней?
— За нами. Беспокойный ты пассажир… Высажу я тебя, пока не нарвался…
— Какой “высажу”?! — воскликнул Шорохов. — Сколько тебе еще?..
— Ну… сотку, наверно.
Олег обернулся — сзади маячили красные “Жигули”.
— Давно за нами прутся… — сообщил водитель.
Шорохов порылся в карманах и, выбрав стотысячную купюру, с хлопком положил ее на приборную панель. В том же кармане вперемешку лежали и деноминированные, и две банкноты по десять марок, и десятка евриков, и даже юбилейный полтинник Центробанка, выпущенный в две тысячи девятом году.
“Это Федяченко, — решил Олег. — Чего ему надо? Проверяет? Больно откровенно…”
— Теперь убегаем? — с издевкой спросил шофер.
— Пусть догонит.
— Послушай, друг… Мы насчет маневров не договаривались.
Шорохов разыскал еще две сотни. Водитель засомневался пуще прежнего, но умолк.
На очередном светофоре красная “девятка” поравнялась с их “Волгой” — для этого ей пришлось опасно подрезать другую “девятку”, молочно-белую.
Это не могло быть совпадением. Это и не было совпадением.
За рулем сидел Иван Иванович. Бывший сокурсник уставился на Олега так же открыто, как он сам недавно таращился на Асю.
“Он же не помнит, — спохватился Шорохов. — Его же закрыли”.
Иванов не отводил взгляд, однако его лицо при этом ничего не выражало. С такими лицами обычно смотрят новости из Гондураса.
“И вообще, он местный, — запоздало сообразил Шорохов. — Он и не может помнить — ни школу, ни меня…”
Иван Иванович, как будто услышав, на секунду отвернулся к светофору и вновь воззрился на Олега. Вряд ли случайно.
Шорохов опустил стекло и махнул рукой.
— Здорово! — крикнул он.
На перекрестке было не очень шумно, и реплика наверняка дошла. Иванов не реагировал. Опасаясь, что машины скоро разъедутся, Олег жестом попросил его остановиться у тротуара, но Иван Иванович плотнее закрыл окно и выразительно покачал головой.
Хоть что-то определенное…
И лишь когда красные “Жигули” газанули и умчались, Шорохов наконец понял, что ему не нравилось. Не в машине — в самом Иванове. Если местная Ася была значительно младше Прелести, то Иван Иванович оказался точно таким, каким Олег запомнил его по школе. Разве что взгляд теперь был поуверенней, без чудинки.
Лопатин утверждал, что Иванова откорректировали, соответственно Служба для него превратилась в пустой звук, а синхронизатор — в несуществующее слово. Что же касается самой возможности перемещения во времени, то для Ивана Ивановича она должна была стать полным абсурдом. Но, похоже, не стала…
Значит, Лопатин врал. И Ася врала. И все, кто примется доказывать, что Иванов не учился с ним в одной группе, — тоже. А доказывать еще будут, это Шорохов чувствовал.
— Меняем курс, — объявил он.
— Да ты что, с дуба рухнул?! — взревел водитель. — Я ж тебе не персональный шофер! Сколько уже катаемся?
— А чем бы ты без меня занимался? — спросил Олег, подкидывая к рублям десять марок. — Кунцево.
— Там не передумаешь?
— Надеюсь, нет…
Шорохов и вправду надеялся — на то, что найдет квартиру, в которой был только один раз, что не испугается сделать дурное, но необходимое, и что если его компенсируют, то не очень жестко. В конце концов, убивать он никого не собирался. Самое страшное, что ему грозило, — это, пожалуй, коррекция памяти. Коррекция Олега не пугала. В памяти действительно завелось слишком много лишнего.
* * *
Пугачева пела “Арлекино, Арлекино!…”, Василий Вениаминович барабанил по рулю, Шорохов пытался добыть огонь из пустой зажигалки; синий “Вольво” неспешно удалялся. Тупоносый мини-вэн “Скорой помощи” все еще стоял у тротуара.
Олег бросил окурок в снег, придавил его каблуком и тут же закурил по новой.
Прежде чем перенестись обратно в ненавистный декабрь, он заглянул в магазин и приоделся по сезону. Пальто он напялил прямо на ветровку, обувь пришлось оставить ту, что была, иначе — либо таскать с собой какую-то сумку, либо вернуться к Лопатину в меховых ботинках. С майской-то операции…
От предъявления кредитки Шорохов благоразумно воздержался — наличных, несмотря на транспортные расходы, все же хватило. Олег был уверен, что его необоснованные покупки весной девяносто пятого Служба отследит и так, без засветки карточки, но помогать он никому не желал. Вычислят — значит, вычислят. Накажут — значит, судьба.
Фээсбэшные спецы по прослушке вышли минут через пять, еще через десять на улице показались два липовых санитара с базы. За это время пятки сквозь тонкую подошву прочувствовали снежок настолько, что Шорохов даже перестал пританцовывать.
Выждав после отъезда “Скорой” еще немного, Олег воровато огляделся и направился к дому. Этаж, кажется, четвертый. Квартира вторая слева…
Остановившись перед дверью, он тронул макушку — не то почесал, не то погрел, и коротко позвонил.
Открыв, Рыжая сразу посторонилась, словно это была не квартира, а что-то общественное, вроде вокзального туалета.
— Здравствуй… Ирина… — еле вспомнил Шорохов.
— Ну заходи, чего ты?… — сказала она.
На кухонном столе стояла тарелка, в раковине лежала набоку знакомая Олегу черная кастрюля.
— У тебя пожрать ничего нет? — спросила Рыжая. — Ато просто невозможно, какая дрянь…
Олег развел руками и, чтобы побыстрей согреться, расстегнул пальто. Движение получилось как бы одно, слитное.
— Нету? — не поняла Рыжая. — Эх… У меня только суп. Будешь?
— Ты меня узнаешь, Ира?
— Тебя?… — Она обернулась, но посмотрела почему-то не на лицо, а на живот. — Не обижайся, красавец…
— Забыла? Это правильно.
Рыжая, пропустив реплику мимо ушей, села за стол.
— Сейчас кто-нибудь придет, — сказала она, неохотно поднимая ложку. — Что-нибудь принесет. Может быть…
Олег мимоходом заглянул в ванную — пар после его невостребованного шоу еще не рассеялся. В пепельнице на кухне лежало несколько окурков, два из них оказались от “Кента”. Спецы из ФСБ должны были проявить больше внимания к мелочам.
— Декабрю уже не удивляешься, — констатировал Шорохов, присаживаясь напротив.
— В каком смысле?
Не ответив, он достал из-под куртки мнемокорректор.
— Ты кушай, кушай…
Олег поковырял малюсенькие пуговки, и в окошке высветилось: “скон. сектор 00-00…00-00”.
Рыжая хмыкнула и с отвращением продолжила трапезу. Шорохов нажал мизинцем скрытую в торце прибора кнопку и глянул на табло. Корректор дал сбой. Олег повторил сканирование — результат подтвердился: “реж. фрагмент., 3911-20… 3908-15”. Он даже не сразу сообразил, что это означает. Скорее странное, чем хорошее или плохое, как сказал бы Лис…
Память Рыжей корректировали, но ей закрыли один узкий сектор длительностью не более трех часов. И относился он к каким-то старым событиям полугодовой давности… приблизительно к июлю. Остальное ей как будто и не трогали. Шесть месяцев в школе и выпускной тест, который закончился несколько минут назад, она должна была помнить.
— Ты чего такой потерянный? — спросила Рыжая.
— Я-то ничего… — пробормотал Шорохов. — Ты точно меня не узнаешь? Чем с утра занималась?
— Спала…
— Где? Здесь?!
— У соседки задремала случайно… А что?
— И сколько дремала?
— С вечера… В чем дело-то?
— Да так… — Олег включил прибор еще раз и получил то же самое: три часа в июле. — Проснулась во сколько?
— Только что, даже не умывалась.
— В ванной кто-то был, — заметил Шорохов. — Там пар, и зеркало запотело.
— Серьезно?… Я, наверно, вчера воду не выключила. День рождения отмечали. Соседкин. А это у тебя сигара? — осведомилась Рыжая, указывая на корректор. — Угостишь?
— Обязательно.
Олег шевельнул мизинцем. Такая уж у корректора была форма — с кнопкой под мизинец. Рыжая уронила руки и клюнула носом тарелку. Цифры в окошке тут же обнулились — закрытый сектор памяти стал доступен.
Шорохов опрокинул женщину на спину и перенес в спальню. Сгрузив ее на кровать, он утер ей щеки наволочкой и осмотрелся.
Объективно после теста прошло меньше часа, субъективно — Олег уже прожил больше суток. Однако комнату он помнил отлично: пыльный телевизор, темный затоптанный пол, скомканное одеяло. Найти следы технарей было несложно — на стене возле шкафа осталась тонкая бороздка, а под стулом неуместно блестел мелкий винтик. Шорохов подцепил его ногтями и выкинул в форточку, затем послюнявил палец и растер царапину на обоях.
Рыжая должна была пролежать в шоке еще минут десять Олег вернулся на кухню и закурил. Он не отдавал себе отчета, зачем ему понадобились три часа из чужой жизни, которые за полгода могли забыться и без корректора. Он-то рассчитывал совсем на другое… Шесть месяцев — вся школа, начиная от встречи с вербовщиком и заканчивая выпускным тестом. Куда все подевалось? Не могло же это утрамбоваться в какие-то три часа — три часа в давно прошедшем июле…