Страница:
Люди шли по улице двумя разнонаправленными потоками — одинаково радуясь погоде и одинаково обсуждая одни и те же фильмы Можно было пять минут тащиться за какой-нибудь парочкой, потом нагнать другую и услышать продолжение того же самого разговора.
Машин было мало, все — отечественные, по-родственному тупорылые, крашенные в одни и те же, словно разведенные в общей бочке, цвета. Троллейбусы с покатыми крышами ревели у остановок, сжигая почти дармовое электричество. Вся наружная реклама исчерпывалась стандартными вывесками “Книги”, “Хлеб” и “Вино”.
Олег чувствовал, что выделяется и, возможно, смахивает на иностранца. Швеция или Голландия, что-нибудь в этом духе. Он покосился на свою рубашку, мятую и пропитанную потом. Ладно, пусть будет ЮАР. Если подойдет мент, надо сказать “кисе май эсс”, и все дела. Да, и не забыть еще про Нельсона Манделу. Если спросят паспорт — будет хуже. Во-первых, документы выданы спустя двадцать семь лет. Во-вторых, паспорт российский, но не советский. Это, как минимум, расстрел.
Говорить, однако, ничего не пришлось. Те два милиционера, которых Олег заметил, интереса к нему не проявили. Своей небритостью и своим озабоченным видом он напоминал скорее пьющего слесаря, в крайнем случае — пьющего слесаря из Голландии.
Хватившись про мобильник, Шорохов потихоньку сунул его в карман брюк и сверху заткнул носовым платком. Непонятное для простого человека — хуже всего.
Нормальных денег, с Лениным, у Олега не нашлось. Предлагать таксисту дензнаки не существующей пока страны России было бы смешно, а за валюту здесь могли подвезти только ночью — либо к “Интуристу”, либо прямиком на Петровку-38, но уж никак не к роддому в Черемушках.
Шорохов прошел еще метров сто, пока его не посетила новая идея — неразумная, зато выполнимая: вернуться в настоящее, добраться до Черемушек по-человечески и снова перенестись сюда, в семьдесят восьмой. Еще не успев толком ничего обдумать, Олег свернул к продуктовому магазину и приткнулся между двумя витринами: с подвешенным куском сыра — бутафорским, и с пирамидой из кильки в томате — натуральной.
Простояв около минуты, он отважился шагнуть к какому-то работяге с просьбой о помощи.
— Да я таких, как ты… — начал тот, явно смакуя.
— Понятно. До-озвиданья, товарищ.
Вслед за пролетарием тест на гуманность провалили еще двое: дед с орденскими планками и молодой парень. Клянчить у женщин Олег стеснялся и уже не знал, к какой социальной группе ему обратиться. Интеллигенция — как правило, в галстуках и с дерюжными портфелями, — обходила его по краешку тротуара.
Сжалилась, как ни странно, пенсионерка. Глубоко запустив руку в сумку из задубевшего коричневого кожзаменителя, бабушка выудила оттуда тряпочный кошелечек и положила Олегу на ладонь десять копеек.
— А хватит тебе? — спросила она.
— Даже много, — кивнул Шорохов.
Насколько он помнил из туманного детства, вход в метро стоил пятак. Выход, как случается далеко не всегда, был бесплатным.
Олег не отдавал себе отчета, зачем он едет в свой роддом и что он там хочет увидеть, но раз уж поехал — ничего не оставалось. Кое-какие сомнения у него, конечно, были, из-за них-то он все и затеял, но сами эти мысли он гнал от себя прочь, да так усердно, что практически и выгнал.
Поднявшись из подземного перехода на “Новых Черемушках”, Шорохов огляделся — все те же приметы: “Овощи-фрукты”, “Мясо-рыба”, что-то еще… Напротив через дорогу находился магазин “Охотник”, рядом с ним развернулась огромная стройка.
Олег пошел вдоль белых блочных домов. Украдкой, не доставая из кармана всей пачки, он вытянул сигарету и закурил. Увидев на столбе часы, Шорохов перевел свой буржуйский “Ситизен” на местное время. Кажется, он уже родился.
Через несколько кварталов, когда за отступившими домами возник угол типового больничного здания, Олег поймал себя на том, что не сводит глаз с чьей-то спины.
Впереди шел какой-то сутуловатый тип в красной рубашке. Двигались они с одной скоростью, и эта спина маячила всю дорогу от метро.
Олег докурил сигарету до самого конца, пока бледно-голубые буквы “KENT” не превратились в пепел, и, отбросив фильтр, прибавил шаг. У забора они почти поравнялись, но тут Шорохову пришлось пропустить счастливую компанию, в центре которой брел ошалевший мужчина с гукающим свертком. Незнакомец проскочил в калитку рядом с закрытыми воротами и теперь приближался к парадному входу. Чудовищно модная рубашка модели “батник” обтягивала его в талии, как девушку, и под тканью явственно пропечатывался штатный пояс.
Олег не ошибся, им было по пути. И вряд ли этому стоило радоваться. В голове крутанулась какая-то карусель из давно уже проросших, но задавленных до поры предчувствий. Да, Шорохов уже догадывался. Это было хорошее, логичное объяснение многих нестыковок, о которые он спотыкался все чаще. Вот только “хорошее” и “логичное” не всегда совпадает — особенно если речь идет не об “объекте” из служебного предписания, а о тебе самом.
Когда он влетел в холл, оператор уже скрылся на лестнице, — Олег снова заметил его спину, и ничего больше. Он повернул было к регистратуре, но, испугавшись потерять опера в запутанных коридорах, ринулся за ним. При виде взмыленного растерянного мужика народ однообразно захмыкал.
Шорохов бегом преодолел два марша. Сначала из-за ступенек появились синие кеды, потом местного фасона брюки, потом намозолившая глаза красная рубашка и наконец лицо…
Все было хуже, гораздо хуже, чем Олег предполагал. Раз послали такого специалиста, значит, операция была серьезной и справиться с ней мог не каждый. А если он сюда явился в качестве диггера, то это и вовсе хана. Дело будет сделано, каким бы оно ни оказалось — простым или сложным, добрым или не очень.
Лис скользнул по нему безразличным взглядом и, раздосадованно поморщившись, исчез.
Шорохов прошел последнюю половину лестничного пролета и остановился. Подниматься дальше смысла не было, Лис финиширует где-то здесь. Едва ли он отправился вперед, впрочем, у Лиса свои резоны и свои, особые, расчеты. Он мог стартовать и в будущее… Олег тоже мог, но заранее знал, что там он застанет уже выполненную операцию. Либо превосходно выполненное вторжение.
Он прижался к холодной чугунной батарее и вытащил синхронизатор. Ловить чужой финиш вслепую — удовольствие сомнительное. Олег решил, что будет двигаться назад по две минуты, при большем интервале Лис мог проскочить мимо. Хотя и при таком тоже мог — много ли нужно времени, чтобы спуститься на пол-этажа и выйти в коридор?… Однако дробить еще мельче было некуда: возможно, Лис вернулся на целый час, а это даже по две минуты — тридцать перемещений. И тьма неизбежных свидетелей.
“Ситизен” показывал “13:07”. Шорохов выставил на табло “13:05” и стартовал.
Пусто.
“13:03”. На лестнице ни души, лишь вверху шлепают тапочки.
“13:01”. Опять пусто, Те же тапочки, но пока еще на первом этаже. Женский голос: “Мариночка, захвати, пожалуйста…”
“12:59”. Снова голос — другой, молодой: “…мне показаться! Я что, по-вашему, сумасшедшая?!” Лиса не видно.
“12:57”. Лиса на площадке нет. Где-то в коридоре: “Валерий Палыч!… Надежда Тимофевна! Тут… быстрее сюда! Тут такое!…” Это вроде та же, которая не сумасшедшая.
“12:55”. В паре сантиметров от Олега возникло чье-то лицо. Девушка в белом халате ойкнула и, отшатнувшись, оцепенела. Вот и попался… Ладно. Дальше.
“12:53”. Никого.
“12:51” Никого. Слышен смех.
“12:49”. За дверью мелькнул задник синего ботинка. Кеды, поправил себя Шорохов. До синих ботинок здесь еще не дожили.
Олег не спеша поднялся на третий этаж. Лис шел по коридору, высматривая кого-то на дерматиновых банкетках. Народу было полно, и сидячие места достались не всем. Еще человек десять бродили от окна к окну, отстранение поглядывая на улицу. Те, кто успел пристроиться на лавочках, беспокойно ерзали и будто бы собирались вставать, но в то же время как будто и не собирались.
Шорохов не представлял, что за операцию можно провести при таком количестве посторонних глаз и что из этого получится. Люди приходили и уходили, отлучались покурить и снова возвращались — закрыть их всех было нереально. Единственный вариант — выстроить под дулом автомата и подойти с корректором к каждому.
На середине коридора Лис кого-то приметил. Он задержался у окна и, что-то там рассматривая, почесал бок. Рубашка вздернулась, и одна из железок перекочевала в ладонь.
Через секунду Лис уже мог начать.
— О! Май фрэнд! — возопил Олег. — Фрэнд!…
На Шорохова уставились все, и Лис в том числе, но реагировал он точно так же, как и другие, — мол, что это за дурак тут орет?
Пауза прервалась, люди, опустив головы, вновь принялись гулять и елозить, и в этом монотонном движении вдруг выделился крепкий мужчина, стриженный ежиком. Он вышел из закутка напротив окон и тронул пуговицу на двубортном пиджаке — достаточно широком, чтобы скрыть кобуру с каким-нибудь нешуточным стволом. Например, с “Сайбершутером” компании “Стерлинг”, запрещенным к частному обороту в первый же год выпуска, еще в тридцать седьмом. Не этого века, разумеется. Следующего.
Из другого конца коридора, на ходу раскрывая большую коробку из-под торта, мягко ступал еще один. Увидев его, Олег тут же вспомнил обоих — он встречал их на своей дебютной операции с Павловой-Цыбиной.
Музыкант и Боксер. Опять роддом, и опять в паре.
Худощавый сегодня был при волосах — вероятно, надел парик, дабы не смущать социалистическое общество своим татуированным черепом. Белобрысый крепыш не изменился, разве что привел костюм в некоторое соответствие с местными понятиями о прекрасном.
Яркая точка наведения пронеслась по линолеуму, и Шорохов, не дожидаясь, пока она взберется ему на горло, нырнул в какую-то дверь. Вытянутые руки натолкнулись на железную тележку, и кто-то коротко взвизгнул. Тележка с шестью малюсенькими кульками медленно опрокинулась. Женщины повскакивали с кроватей и застыли в ужасе.
— Тихо! Все живые… Все нормуль, бабы!
Одновременно, доказывая, что все далеко не “нормуль”, в коридоре раздался звук падающих тел — взрослых, тяжелых. Олег, не поднимаясь, выглянул наружу. Лис выстрелил в Боксера, но, поскольку между ними оказались еще двое, разряд задел всех. Крепыш, получив свою долю паралича, начал заваливаться вперед, и мужики у стенки почему-то затряслись — по очереди, справа-налево. Когда вздрогнул четвертый, Шорохов додумался посмотреть на пол. По линолеуму шла кривая строчка мелких курящихся дырочек, — если б не дым, их бы и не найти… шла, взбираясь, — за плинтус, по стене, по трем животам, черными мушками по чьему-то лицу, оплавленными отверстиями через оконное стекло, и снова вниз, левее, ко второй банкетке, на которой сидели еще четверо.
Разряд прихватил Боксера уже с согнутым пальцем, и он, не имея возможности отпустить курок, продолжал стрелять. Четырехгранный ствол работал бесшумно, и людям в коридоре — кроме тех, в кого уже попали, — было неясно, откуда взялась эта внезапная свалка. Кто-то расхохотался.
Музыкант, освободив от картонных обрывков второй “Сайбершутер”, кого-то искал красной меткой, Олег вдруг понял, что это за операция. Семьдесят восьмой год, первый провал Лиса. Он не справится с заданием и сделает так, что компенсировать вновь уже ничего не получится — ни вторжение, ни саму его командировку. Все будет застроено вероятностными последствиями настолько плотно, что разобрать их никто не рискнет. Лиса закроют, отряд Василия Вениаминовича расформируют. Так проще. Дешевле для человечества.
Шорохов выдернул из пояса станнер и, почти не целясь, выпустил в сторону Музыканта серию разрядов. Все попали в кого угодно, только не в диггера, однако это позволило Лису перекатиться из сектора обстрела. На месте Музыканта улегся штабель из парализованных тел, но самого его там уже не было. Диггер выстрелил по Лису еще раз, и в дальнем углу кто-то застонал.
Народ начал осознавать, что тут творится, и осторожно пополз к выходам. Некоторые пытались забежать в палаты к женам и падали у порогов. Шорохов взял под контроль правую лестничную дверь и стрелял в каждого, кто к ней приближался. Все трое — он, Лис и Музыкант оказались заняты одним и тем же: локализацией вторжения. Они не могли позволить, чтобы кто-то ушел, вызвал милицию, взбаламутил весь город и превратил конфликт в катастрофу. “Сайбершутер” с интеллектуальным наведением редко ранил и часто убивал, но все же на какое-то время он уравнялся в правах со служебными станнерами.
Все происходило в тишине, нарушаемой лишь хриплыми вздохами и гулким уханьем о пол. На других этажах люди и не догадывались, что в течение нескольких секунд здесь погибло едва ли не больше чем родилось с самого утра.
Олег срезал последнего из желавших покинуть коридор и тут обнаружил, что Музыкант исчез. Боксер лежал посередине, неподалеку от ниши, а его напарник, похоже, успел воспользоваться синхронизатором.
Шорохов прислушался. Только стоны.
— Фрэнд!… — позвал он. — Лис!…
— Чего?… — раздалось откуда-то справа.
— Не видишь его?
— Не-а…
Женщины в палате тихонько завыли. Медсестра подняла каталку и начала укладывать свертки обратно. Детишки, судя по шевелениям, не пострадали. Трое из шести были настолько активны, что даже умудрились распеленаться.
— Эй, ты!… — подал голос Лис.
— Я тут, — ответил Шорохов, не сводя глаз с Боксера.
— Ты кто такой?
— Долгая история. Иди сюда, я прикрою.
— Скажи чего-нибудь. Если ты наш.
— Твой координатор — Лопатин Василий Вениаминович. Старые песни любит, — добавил Олег, подумав.
— Ч-черт… что же мы тут… Я иду. Смотри, чтобы второй не вернулся.
Лис, пригнувшись, перебежал из соседнего кабинета.
— О, черт! — повторил он, глядя на тележку с грудничками. — Их меняли?
— Нет, я первый сюда попал.
— А зачем она их перекладывает?
— Рассыпались они… немножко… Кажись, все здоровенькие.
Сестра глянула исподлобья на Олега, но ничего вв сказала.
— Рассыпались? — воскликнул Лис. — Обалдел, что ли?!
— А кто тут? Глава Службы? Деятели Европарла?… — Шорохов осекся. Ему неожиданно пришло в голову, что на этой тележке может лежать он сам. Он осторожно себя пощупал, словно определяя, не объявилось ли в нем каких дефектов.
— Ты сам-то кто? — спросил Лис. — На подмогу, что ли, послали? Или ты из этих, из вольных стрелков? Из диггеров, — пояснил он презрительно.
— Не важно. Тебе это все равно закроют.
— Точно закроют?
— Так и будет, — заверил Шорохов.
— А что потом?
— Ничего. Пошли отсюда. Натворили, блин, делов…
— Сейчас переиграем, — сказал Лис.
— Нельзя…
— Что значит нельзя?! Ты рехнулся? Вот так все оставить?!
— Все, что тут сделано, — сделано навсегда, — тяжело произнес Олег.
Ему не давала покоя мысль о том, что, если бы он не оказался в этом месте и в этом времени, операция прошла бы по-другому. Возможно, у Лиса могло бы как-нибудь и получиться… Главное — как-нибудь иначе.
— Не-ет… — протянул тот. — Сейчас оформим. Сейчас… Где бы только?… На лестнице?
— Сортир надежней. — В счастливый исход Олег не верил, но считал, что останавливать Лиса не имеет права. — Мясорубка без десяти началась по местному.
— Да, я засек.
Они вышли из палаты и направились к нише. Коридор был завален телами, живыми и мертвыми. Здесь же лежало и несколько женщин. Беременных среди них вроде не было, но от ханжеского “слава богу” Олег воздержался. Когда из тридцати человек половина — трупы, то не все ли равно?…
Сзади, у лестницы, зацокали туфли, и кто-то крикнул:
— Валерий Па-алыч!… Надежда Тимофе-евна! Тут… быстрее сюда! Тут такое! Позовите!… Позовите кого-нибудь!…
В дверях, покачиваясь, стояла медсестра, с которой Шорохов недавно столкнулся. На циферблате было без трех минут час, а без одной, — Олег отлично помнил, — девушке придется оправдываться и доказывать, что она не сумасшедшая. Это так обнадеживало, что взяться за станнер Шорохов не рискнул.
Хотя в принципе он должен был…
Лис добрался до Боксера и в упор всадил ему еще пяток зарядов. Потом откинул на нем пиджак и, пошарив под рубашкой, вытащил новую обойму для “Сайбершутера”.
— Вот теперь постреляемся!
— Не надо… — проронил Олег.
— Не дрейфь!
Они зашли в туалет, удивительно чистый, даже с намеком на ароматизацию.
— Кто субъект? — запоздало спросил Шорохов.
— А что?…
— Дело больно громкое.
Лис самодовольно хмыкнул. Он ни секунды не сомневался, что все это еще можно исправить.
— Кровать у окна видел? Вторая слева. — Он зарядил оружие и дал пробный выстрел по зеркалу. — Видел, нет?
— Кровать?… Нет, я не приглядывался.
— Ну возле окна, говорю же! Там женщина пятнадцатилетняя.
— Пятнадцатилетняя?… Женщина? А я думал, в прошлом такого блядства не было.
Лис медленно приставил ствол к стене и, развернувшись, ударил его по лицу — честно, кулаком, без всяких “приемов”.
Шорохов растерянно моргнул и сплюнул в раковину.
— Извиняюсь… — выдавил он. — Так это ты там обыскался, на тележке? И который из шести?
— Хрен знает… Они все похожие.
— Это тебя подменить хотели?… А я боялся, что меня.
— Серьезно? — обрадовался Лис. — Земляки, выходит! Тебя как кличут?
— Я Шорох. Но ты обо мне забудешь.
Лис настроил синхронизатор и проследил за тем, как Олег набирает на табло “12:50”.
— Поехали?…
Шорохов положил палец на кнопку и, когда опер исчез, переставил время на “12:57”. За эти семь минут все началось и закончилось — от выхода Боксера до вопля той девчонки в белом халатике.
Короткое перемещение предоставило Олегу уже готовый результат, — он находился там, за закрытой дверью. Нужно было только решиться и открыть. Там же, снаружи, была и надежда на то, что невмешательство в операцию изменит события к лучшему. Что Боксер с Музыкантом не собирались стрелять, а притащили свои бандуры лишь для страховки. Что Лиса они не знают, и он легко зайдет им в спины. Что переполох, без которого в людном месте не обойтись, не выльется в бойню. И что у сестры, забежавшей на третий этаж, не будет повода звать своего Аркадия… или Валентина?…
— Валерий Палыч!… — как подсказка, раздалось в коридоре. — Надежда Тимофевна! Тут… быстрее сюда!
Олег выскочил из туалета и, споткнувшись о чью-то ногу, растянулся на теплом линолеуме. И, пока летел, многое успел увидеть. Не все. Но достаточно. Столько, что и вставать уже не хотелось.
На сей раз у Лиса был “Сайбершутер” — к станнеру он даже не прикасался. Неизвестно, с какого выстрела он срубил Музыканта, но Боксер, похоже, успел укрыться. Он палил в Лиса, а Лис палил по нему, кроме того, Боксер держал выходы на лестницу. В итоге оператор выполнил задачу: не позволил поменять младенцев и уничтожил диггеров. Попутно погиб сам и явился причиной других смертей.
Живых в коридоре не осталось.
— Позовите!… Позовите кого-нибудь!… — надрывалась медсестра.
Шорохов поднялся и направился в ее сторону. Проходя мимо палаты, он заглянул внутрь. Он не мог этого не сделать, а сделав, пожалел.
Каталка была перевернута, но не так, как в первый раз, когда ее уронил Олег. Нелепая конструкция из крашеных металлических трубок упала, потому что по ней тоже стреляли. Никто из женщин не плакал, и это могло означать только одно…
Это означало, что компенсация невозможна, и что вторжение должно состояться.
Лис сидел напротив двери, привалившись к стене. Он умер с открытыми глазами, как будто до последнего мгновения следил за этой комнатой — за пятнадцатилетней матерью и за самим собой в казенном клетчатом одеяльце…
Шорохов приблизился к медсестре и уложил ее из станнера. Раскрыв синхронизатор, он перебрал строчки с последними перемещениями и нашел самое раннее, когда застал Лиса на лестнице. Вычел из этого времени одну минуту и стартовал — не сомневаясь, что вот теперь-то все получится. И проклиная себя за это. И понимая, что выбора нет.
Внизу показался красный “батник”. Ровно через минуту на площадке должен был финишировать двойник Олега, следовавший за Лисом от метро, и, чтобы с ним не столкнуться, Шорохов пошел навстречу.
— Время, Земля, человечество, — сказал он. — От Лопатина тебе привет, от Василь Вениаминыча.
— А-а… Привет… Случилось что? Или тебя ко мне в помощь определили?
— Вроде того. В помощь. — Шорохов выстрелил и придержал Лиса, чтобы тот не разбился о ступени.
— Ой! — послышалось сзади. — Плохо, да? Валерий Па-алыч!… НадеждаТимофе-евна!…
Олег посмотрел на часы.
— Чего орешь? Рано же… — буркнул он. — Тьфу ты… Вызывайте “Скорую”, у него приступ. Быстрее! Только не шевелите. Сердце.
— Бывает, бывает, да… У нас это бывает… — залопотала сестра и унеслась куда-то на второй этаж.
Шорохов пристроил Лиса в углу и потрепал за подбородок.
— Такая вот ерунда, дружище… Я не знаю, на кого тебя сейчас поменяют, но… Служба — тоже не жизнь. Так что, может, еще и в плюсе окажешься… Прощай.
Он спустился в холл и направился к регистратуре. Тетенька с гладким, блестящим лицом что-то торопливо доела и вопросительно глянула на Олега через закругленное окошко.
— Шорохова, — назвал он.
— Шо-орохова… Шо-орохова… — Женщина уткнулась в журнал и сосредоточилась так, будто запускала баллистическую ракету. — Шо-орохова… Нет. Не привозили.
— Че-его?…
— У нас ее нет.
— Это я понял, — отозвался Олег. — Я только не понял, как это — “у нас ее нет”…
— Не привозили, — доброжелательно пояснила женщина.
Олег облокотился на деревянную стойку и попробовал рассмотреть каракули в журнале. Шорохова Алла Николасина в списке отсутствовала. Зарегистрирована под девичьей фамилией?… С какой стати?…
— Терентьева… — попросил он.
— Тере-ентьева… Тере-ентьева… А у вас их, вообще много? — между делом поинтересовалась женщина. — Тере-ентьева… Нет. Терентьеву тоже не привозили.
— Да как же не привозили-то?! — возмутился Олег. — Она уже родила!
— Кого?
— Что “кого”?…
— Кого родила?
— Мальчика… — оторопело ответил он.
— Ну, так поздравляю! От меня-то вы что хотите?
— Поищите еще.
— Шорохову или Терентьеву?
— Обеих… — Олег прикусил губу. По вискам синхронно скатились две капельки пота. — Поищите пожалуйста.
Женщина, печально вздохнув, полистала журнал туда-сюда. Почитала, поискала. И закрыла.
Шорохов врезал по деревяшке и медленно пошел к выходу.
Отняли шесть месяцев, якобы проведенные в школе… Надеялся разобраться.
Отняли квартиру и удалили его персону из настоящего… Тоже надеялся, хотя на что — неизвестно.
Теперь у него отняли сам факт рождения.
“Лиса с кем-то перепутали… Меня — просто не родили. Меня нет. Нигде и никогда. Я не существую. Я пустое место… Фантом”.
Он плелся по холлу, не замечая, что на него косятся.
Фантом был одет неряшливо, но для семьдесят восьмого года — с шиком. Он был небрит и нечесан, но при этом достаточно обаятелен. Под его расстегнувшейся рубашкой виднелся кожаный ремень — не иначе итальянский. И еще он что-то бормотал про “сраное человечество”.
Фантом Шорох был абсолютно материален.
У Олега оставался еще один пятачок. Кроме пяти копеек — несколько кредиток и полный карман мятой налички, но здесь это ничего не стоило. В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году реальную ценность представлял только пятак — с древней, почти былинной аббревиатурой “СССР” и с глубокой царапиной на гербе, идущей через весь глобус наискосок.
Шорохов не надеялся застать родителей дома, он уже убедился, что эта квартира, которую он считал своей, никогда ему не принадлежала. Он ехал не ради встречи, отнюдь. Ради другого.
Дверь открыла дородная бабища в цветастом фартуке, перепачканном мукой. Открыла, не посмотрев в “глазок”, — “глазки” были пока еще редкостью. Даже не сказала “кто там?”. В семьдесят восьмом люди боялись парторга и участкового, но не грабителей.
— Моховы здесь проживают? — спросил Шорохов. — Вы одна?
— Так дети в школе, а муж…
Олег выстрелил и, перешагнув через порог, закрыл дверь.
Планировка была ему знакома, мебель — разумеется, нет. Прежде чем он здесь проснется, пройдет двадцать семь лет, и Моховы успеют переехать, уступив жилплощадь глухой бабке с дочкой и зятем. В один из декабрьских вечеров их, как рыжую Ирину, под каким-нибудь предлогом удалят из квартиры — для проведения странного мероприятия под названием “выпускной тест”. Это была единственная точка, где Олег мог себя гарантированно застать. И еще Лопатина, к которому он имел крупный разговор.
Точное время пробуждения Шорохов не помнил — что-то в районе девяти. Он набрал “20:30”. Подумав, отнял полчаса, потом еще столько же и в итоге остановился на девятнадцати ноль-ноль. Над головой жужжал комарик — юный и, видимо, зверски голодный. Олег помахал рукой и хлопнул себя по шее. Так и не выяснив, попал он или нет, Шорохов сказал комару что-то предельно грязное и вдавил “Старт”.
Машин было мало, все — отечественные, по-родственному тупорылые, крашенные в одни и те же, словно разведенные в общей бочке, цвета. Троллейбусы с покатыми крышами ревели у остановок, сжигая почти дармовое электричество. Вся наружная реклама исчерпывалась стандартными вывесками “Книги”, “Хлеб” и “Вино”.
Олег чувствовал, что выделяется и, возможно, смахивает на иностранца. Швеция или Голландия, что-нибудь в этом духе. Он покосился на свою рубашку, мятую и пропитанную потом. Ладно, пусть будет ЮАР. Если подойдет мент, надо сказать “кисе май эсс”, и все дела. Да, и не забыть еще про Нельсона Манделу. Если спросят паспорт — будет хуже. Во-первых, документы выданы спустя двадцать семь лет. Во-вторых, паспорт российский, но не советский. Это, как минимум, расстрел.
Говорить, однако, ничего не пришлось. Те два милиционера, которых Олег заметил, интереса к нему не проявили. Своей небритостью и своим озабоченным видом он напоминал скорее пьющего слесаря, в крайнем случае — пьющего слесаря из Голландии.
Хватившись про мобильник, Шорохов потихоньку сунул его в карман брюк и сверху заткнул носовым платком. Непонятное для простого человека — хуже всего.
Нормальных денег, с Лениным, у Олега не нашлось. Предлагать таксисту дензнаки не существующей пока страны России было бы смешно, а за валюту здесь могли подвезти только ночью — либо к “Интуристу”, либо прямиком на Петровку-38, но уж никак не к роддому в Черемушках.
Шорохов прошел еще метров сто, пока его не посетила новая идея — неразумная, зато выполнимая: вернуться в настоящее, добраться до Черемушек по-человечески и снова перенестись сюда, в семьдесят восьмой. Еще не успев толком ничего обдумать, Олег свернул к продуктовому магазину и приткнулся между двумя витринами: с подвешенным куском сыра — бутафорским, и с пирамидой из кильки в томате — натуральной.
Простояв около минуты, он отважился шагнуть к какому-то работяге с просьбой о помощи.
— Да я таких, как ты… — начал тот, явно смакуя.
— Понятно. До-озвиданья, товарищ.
Вслед за пролетарием тест на гуманность провалили еще двое: дед с орденскими планками и молодой парень. Клянчить у женщин Олег стеснялся и уже не знал, к какой социальной группе ему обратиться. Интеллигенция — как правило, в галстуках и с дерюжными портфелями, — обходила его по краешку тротуара.
Сжалилась, как ни странно, пенсионерка. Глубоко запустив руку в сумку из задубевшего коричневого кожзаменителя, бабушка выудила оттуда тряпочный кошелечек и положила Олегу на ладонь десять копеек.
— А хватит тебе? — спросила она.
— Даже много, — кивнул Шорохов.
Насколько он помнил из туманного детства, вход в метро стоил пятак. Выход, как случается далеко не всегда, был бесплатным.
Олег не отдавал себе отчета, зачем он едет в свой роддом и что он там хочет увидеть, но раз уж поехал — ничего не оставалось. Кое-какие сомнения у него, конечно, были, из-за них-то он все и затеял, но сами эти мысли он гнал от себя прочь, да так усердно, что практически и выгнал.
Поднявшись из подземного перехода на “Новых Черемушках”, Шорохов огляделся — все те же приметы: “Овощи-фрукты”, “Мясо-рыба”, что-то еще… Напротив через дорогу находился магазин “Охотник”, рядом с ним развернулась огромная стройка.
Олег пошел вдоль белых блочных домов. Украдкой, не доставая из кармана всей пачки, он вытянул сигарету и закурил. Увидев на столбе часы, Шорохов перевел свой буржуйский “Ситизен” на местное время. Кажется, он уже родился.
Через несколько кварталов, когда за отступившими домами возник угол типового больничного здания, Олег поймал себя на том, что не сводит глаз с чьей-то спины.
Впереди шел какой-то сутуловатый тип в красной рубашке. Двигались они с одной скоростью, и эта спина маячила всю дорогу от метро.
Олег докурил сигарету до самого конца, пока бледно-голубые буквы “KENT” не превратились в пепел, и, отбросив фильтр, прибавил шаг. У забора они почти поравнялись, но тут Шорохову пришлось пропустить счастливую компанию, в центре которой брел ошалевший мужчина с гукающим свертком. Незнакомец проскочил в калитку рядом с закрытыми воротами и теперь приближался к парадному входу. Чудовищно модная рубашка модели “батник” обтягивала его в талии, как девушку, и под тканью явственно пропечатывался штатный пояс.
Олег не ошибся, им было по пути. И вряд ли этому стоило радоваться. В голове крутанулась какая-то карусель из давно уже проросших, но задавленных до поры предчувствий. Да, Шорохов уже догадывался. Это было хорошее, логичное объяснение многих нестыковок, о которые он спотыкался все чаще. Вот только “хорошее” и “логичное” не всегда совпадает — особенно если речь идет не об “объекте” из служебного предписания, а о тебе самом.
Когда он влетел в холл, оператор уже скрылся на лестнице, — Олег снова заметил его спину, и ничего больше. Он повернул было к регистратуре, но, испугавшись потерять опера в запутанных коридорах, ринулся за ним. При виде взмыленного растерянного мужика народ однообразно захмыкал.
Шорохов бегом преодолел два марша. Сначала из-за ступенек появились синие кеды, потом местного фасона брюки, потом намозолившая глаза красная рубашка и наконец лицо…
Все было хуже, гораздо хуже, чем Олег предполагал. Раз послали такого специалиста, значит, операция была серьезной и справиться с ней мог не каждый. А если он сюда явился в качестве диггера, то это и вовсе хана. Дело будет сделано, каким бы оно ни оказалось — простым или сложным, добрым или не очень.
Лис скользнул по нему безразличным взглядом и, раздосадованно поморщившись, исчез.
Шорохов прошел последнюю половину лестничного пролета и остановился. Подниматься дальше смысла не было, Лис финиширует где-то здесь. Едва ли он отправился вперед, впрочем, у Лиса свои резоны и свои, особые, расчеты. Он мог стартовать и в будущее… Олег тоже мог, но заранее знал, что там он застанет уже выполненную операцию. Либо превосходно выполненное вторжение.
Он прижался к холодной чугунной батарее и вытащил синхронизатор. Ловить чужой финиш вслепую — удовольствие сомнительное. Олег решил, что будет двигаться назад по две минуты, при большем интервале Лис мог проскочить мимо. Хотя и при таком тоже мог — много ли нужно времени, чтобы спуститься на пол-этажа и выйти в коридор?… Однако дробить еще мельче было некуда: возможно, Лис вернулся на целый час, а это даже по две минуты — тридцать перемещений. И тьма неизбежных свидетелей.
“Ситизен” показывал “13:07”. Шорохов выставил на табло “13:05” и стартовал.
Пусто.
“13:03”. На лестнице ни души, лишь вверху шлепают тапочки.
“13:01”. Опять пусто, Те же тапочки, но пока еще на первом этаже. Женский голос: “Мариночка, захвати, пожалуйста…”
“12:59”. Снова голос — другой, молодой: “…мне показаться! Я что, по-вашему, сумасшедшая?!” Лиса не видно.
“12:57”. Лиса на площадке нет. Где-то в коридоре: “Валерий Палыч!… Надежда Тимофевна! Тут… быстрее сюда! Тут такое!…” Это вроде та же, которая не сумасшедшая.
“12:55”. В паре сантиметров от Олега возникло чье-то лицо. Девушка в белом халате ойкнула и, отшатнувшись, оцепенела. Вот и попался… Ладно. Дальше.
“12:53”. Никого.
“12:51” Никого. Слышен смех.
“12:49”. За дверью мелькнул задник синего ботинка. Кеды, поправил себя Шорохов. До синих ботинок здесь еще не дожили.
Олег не спеша поднялся на третий этаж. Лис шел по коридору, высматривая кого-то на дерматиновых банкетках. Народу было полно, и сидячие места достались не всем. Еще человек десять бродили от окна к окну, отстранение поглядывая на улицу. Те, кто успел пристроиться на лавочках, беспокойно ерзали и будто бы собирались вставать, но в то же время как будто и не собирались.
Шорохов не представлял, что за операцию можно провести при таком количестве посторонних глаз и что из этого получится. Люди приходили и уходили, отлучались покурить и снова возвращались — закрыть их всех было нереально. Единственный вариант — выстроить под дулом автомата и подойти с корректором к каждому.
На середине коридора Лис кого-то приметил. Он задержался у окна и, что-то там рассматривая, почесал бок. Рубашка вздернулась, и одна из железок перекочевала в ладонь.
Через секунду Лис уже мог начать.
— О! Май фрэнд! — возопил Олег. — Фрэнд!…
На Шорохова уставились все, и Лис в том числе, но реагировал он точно так же, как и другие, — мол, что это за дурак тут орет?
Пауза прервалась, люди, опустив головы, вновь принялись гулять и елозить, и в этом монотонном движении вдруг выделился крепкий мужчина, стриженный ежиком. Он вышел из закутка напротив окон и тронул пуговицу на двубортном пиджаке — достаточно широком, чтобы скрыть кобуру с каким-нибудь нешуточным стволом. Например, с “Сайбершутером” компании “Стерлинг”, запрещенным к частному обороту в первый же год выпуска, еще в тридцать седьмом. Не этого века, разумеется. Следующего.
Из другого конца коридора, на ходу раскрывая большую коробку из-под торта, мягко ступал еще один. Увидев его, Олег тут же вспомнил обоих — он встречал их на своей дебютной операции с Павловой-Цыбиной.
Музыкант и Боксер. Опять роддом, и опять в паре.
Худощавый сегодня был при волосах — вероятно, надел парик, дабы не смущать социалистическое общество своим татуированным черепом. Белобрысый крепыш не изменился, разве что привел костюм в некоторое соответствие с местными понятиями о прекрасном.
Яркая точка наведения пронеслась по линолеуму, и Шорохов, не дожидаясь, пока она взберется ему на горло, нырнул в какую-то дверь. Вытянутые руки натолкнулись на железную тележку, и кто-то коротко взвизгнул. Тележка с шестью малюсенькими кульками медленно опрокинулась. Женщины повскакивали с кроватей и застыли в ужасе.
— Тихо! Все живые… Все нормуль, бабы!
Одновременно, доказывая, что все далеко не “нормуль”, в коридоре раздался звук падающих тел — взрослых, тяжелых. Олег, не поднимаясь, выглянул наружу. Лис выстрелил в Боксера, но, поскольку между ними оказались еще двое, разряд задел всех. Крепыш, получив свою долю паралича, начал заваливаться вперед, и мужики у стенки почему-то затряслись — по очереди, справа-налево. Когда вздрогнул четвертый, Шорохов додумался посмотреть на пол. По линолеуму шла кривая строчка мелких курящихся дырочек, — если б не дым, их бы и не найти… шла, взбираясь, — за плинтус, по стене, по трем животам, черными мушками по чьему-то лицу, оплавленными отверстиями через оконное стекло, и снова вниз, левее, ко второй банкетке, на которой сидели еще четверо.
Разряд прихватил Боксера уже с согнутым пальцем, и он, не имея возможности отпустить курок, продолжал стрелять. Четырехгранный ствол работал бесшумно, и людям в коридоре — кроме тех, в кого уже попали, — было неясно, откуда взялась эта внезапная свалка. Кто-то расхохотался.
Музыкант, освободив от картонных обрывков второй “Сайбершутер”, кого-то искал красной меткой, Олег вдруг понял, что это за операция. Семьдесят восьмой год, первый провал Лиса. Он не справится с заданием и сделает так, что компенсировать вновь уже ничего не получится — ни вторжение, ни саму его командировку. Все будет застроено вероятностными последствиями настолько плотно, что разобрать их никто не рискнет. Лиса закроют, отряд Василия Вениаминовича расформируют. Так проще. Дешевле для человечества.
Шорохов выдернул из пояса станнер и, почти не целясь, выпустил в сторону Музыканта серию разрядов. Все попали в кого угодно, только не в диггера, однако это позволило Лису перекатиться из сектора обстрела. На месте Музыканта улегся штабель из парализованных тел, но самого его там уже не было. Диггер выстрелил по Лису еще раз, и в дальнем углу кто-то застонал.
Народ начал осознавать, что тут творится, и осторожно пополз к выходам. Некоторые пытались забежать в палаты к женам и падали у порогов. Шорохов взял под контроль правую лестничную дверь и стрелял в каждого, кто к ней приближался. Все трое — он, Лис и Музыкант оказались заняты одним и тем же: локализацией вторжения. Они не могли позволить, чтобы кто-то ушел, вызвал милицию, взбаламутил весь город и превратил конфликт в катастрофу. “Сайбершутер” с интеллектуальным наведением редко ранил и часто убивал, но все же на какое-то время он уравнялся в правах со служебными станнерами.
Все происходило в тишине, нарушаемой лишь хриплыми вздохами и гулким уханьем о пол. На других этажах люди и не догадывались, что в течение нескольких секунд здесь погибло едва ли не больше чем родилось с самого утра.
Олег срезал последнего из желавших покинуть коридор и тут обнаружил, что Музыкант исчез. Боксер лежал посередине, неподалеку от ниши, а его напарник, похоже, успел воспользоваться синхронизатором.
Шорохов прислушался. Только стоны.
— Фрэнд!… — позвал он. — Лис!…
— Чего?… — раздалось откуда-то справа.
— Не видишь его?
— Не-а…
Женщины в палате тихонько завыли. Медсестра подняла каталку и начала укладывать свертки обратно. Детишки, судя по шевелениям, не пострадали. Трое из шести были настолько активны, что даже умудрились распеленаться.
— Эй, ты!… — подал голос Лис.
— Я тут, — ответил Шорохов, не сводя глаз с Боксера.
— Ты кто такой?
— Долгая история. Иди сюда, я прикрою.
— Скажи чего-нибудь. Если ты наш.
— Твой координатор — Лопатин Василий Вениаминович. Старые песни любит, — добавил Олег, подумав.
— Ч-черт… что же мы тут… Я иду. Смотри, чтобы второй не вернулся.
Лис, пригнувшись, перебежал из соседнего кабинета.
— О, черт! — повторил он, глядя на тележку с грудничками. — Их меняли?
— Нет, я первый сюда попал.
— А зачем она их перекладывает?
— Рассыпались они… немножко… Кажись, все здоровенькие.
Сестра глянула исподлобья на Олега, но ничего вв сказала.
— Рассыпались? — воскликнул Лис. — Обалдел, что ли?!
— А кто тут? Глава Службы? Деятели Европарла?… — Шорохов осекся. Ему неожиданно пришло в голову, что на этой тележке может лежать он сам. Он осторожно себя пощупал, словно определяя, не объявилось ли в нем каких дефектов.
— Ты сам-то кто? — спросил Лис. — На подмогу, что ли, послали? Или ты из этих, из вольных стрелков? Из диггеров, — пояснил он презрительно.
— Не важно. Тебе это все равно закроют.
— Точно закроют?
— Так и будет, — заверил Шорохов.
— А что потом?
— Ничего. Пошли отсюда. Натворили, блин, делов…
— Сейчас переиграем, — сказал Лис.
— Нельзя…
— Что значит нельзя?! Ты рехнулся? Вот так все оставить?!
— Все, что тут сделано, — сделано навсегда, — тяжело произнес Олег.
Ему не давала покоя мысль о том, что, если бы он не оказался в этом месте и в этом времени, операция прошла бы по-другому. Возможно, у Лиса могло бы как-нибудь и получиться… Главное — как-нибудь иначе.
— Не-ет… — протянул тот. — Сейчас оформим. Сейчас… Где бы только?… На лестнице?
— Сортир надежней. — В счастливый исход Олег не верил, но считал, что останавливать Лиса не имеет права. — Мясорубка без десяти началась по местному.
— Да, я засек.
Они вышли из палаты и направились к нише. Коридор был завален телами, живыми и мертвыми. Здесь же лежало и несколько женщин. Беременных среди них вроде не было, но от ханжеского “слава богу” Олег воздержался. Когда из тридцати человек половина — трупы, то не все ли равно?…
Сзади, у лестницы, зацокали туфли, и кто-то крикнул:
— Валерий Па-алыч!… Надежда Тимофе-евна! Тут… быстрее сюда! Тут такое! Позовите!… Позовите кого-нибудь!…
В дверях, покачиваясь, стояла медсестра, с которой Шорохов недавно столкнулся. На циферблате было без трех минут час, а без одной, — Олег отлично помнил, — девушке придется оправдываться и доказывать, что она не сумасшедшая. Это так обнадеживало, что взяться за станнер Шорохов не рискнул.
Хотя в принципе он должен был…
Лис добрался до Боксера и в упор всадил ему еще пяток зарядов. Потом откинул на нем пиджак и, пошарив под рубашкой, вытащил новую обойму для “Сайбершутера”.
— Вот теперь постреляемся!
— Не надо… — проронил Олег.
— Не дрейфь!
Они зашли в туалет, удивительно чистый, даже с намеком на ароматизацию.
— Кто субъект? — запоздало спросил Шорохов.
— А что?…
— Дело больно громкое.
Лис самодовольно хмыкнул. Он ни секунды не сомневался, что все это еще можно исправить.
— Кровать у окна видел? Вторая слева. — Он зарядил оружие и дал пробный выстрел по зеркалу. — Видел, нет?
— Кровать?… Нет, я не приглядывался.
— Ну возле окна, говорю же! Там женщина пятнадцатилетняя.
— Пятнадцатилетняя?… Женщина? А я думал, в прошлом такого блядства не было.
Лис медленно приставил ствол к стене и, развернувшись, ударил его по лицу — честно, кулаком, без всяких “приемов”.
Шорохов растерянно моргнул и сплюнул в раковину.
— Извиняюсь… — выдавил он. — Так это ты там обыскался, на тележке? И который из шести?
— Хрен знает… Они все похожие.
— Это тебя подменить хотели?… А я боялся, что меня.
— Серьезно? — обрадовался Лис. — Земляки, выходит! Тебя как кличут?
— Я Шорох. Но ты обо мне забудешь.
Лис настроил синхронизатор и проследил за тем, как Олег набирает на табло “12:50”.
— Поехали?…
Шорохов положил палец на кнопку и, когда опер исчез, переставил время на “12:57”. За эти семь минут все началось и закончилось — от выхода Боксера до вопля той девчонки в белом халатике.
Короткое перемещение предоставило Олегу уже готовый результат, — он находился там, за закрытой дверью. Нужно было только решиться и открыть. Там же, снаружи, была и надежда на то, что невмешательство в операцию изменит события к лучшему. Что Боксер с Музыкантом не собирались стрелять, а притащили свои бандуры лишь для страховки. Что Лиса они не знают, и он легко зайдет им в спины. Что переполох, без которого в людном месте не обойтись, не выльется в бойню. И что у сестры, забежавшей на третий этаж, не будет повода звать своего Аркадия… или Валентина?…
— Валерий Палыч!… — как подсказка, раздалось в коридоре. — Надежда Тимофевна! Тут… быстрее сюда!
Олег выскочил из туалета и, споткнувшись о чью-то ногу, растянулся на теплом линолеуме. И, пока летел, многое успел увидеть. Не все. Но достаточно. Столько, что и вставать уже не хотелось.
На сей раз у Лиса был “Сайбершутер” — к станнеру он даже не прикасался. Неизвестно, с какого выстрела он срубил Музыканта, но Боксер, похоже, успел укрыться. Он палил в Лиса, а Лис палил по нему, кроме того, Боксер держал выходы на лестницу. В итоге оператор выполнил задачу: не позволил поменять младенцев и уничтожил диггеров. Попутно погиб сам и явился причиной других смертей.
Живых в коридоре не осталось.
— Позовите!… Позовите кого-нибудь!… — надрывалась медсестра.
Шорохов поднялся и направился в ее сторону. Проходя мимо палаты, он заглянул внутрь. Он не мог этого не сделать, а сделав, пожалел.
Каталка была перевернута, но не так, как в первый раз, когда ее уронил Олег. Нелепая конструкция из крашеных металлических трубок упала, потому что по ней тоже стреляли. Никто из женщин не плакал, и это могло означать только одно…
Это означало, что компенсация невозможна, и что вторжение должно состояться.
Лис сидел напротив двери, привалившись к стене. Он умер с открытыми глазами, как будто до последнего мгновения следил за этой комнатой — за пятнадцатилетней матерью и за самим собой в казенном клетчатом одеяльце…
Шорохов приблизился к медсестре и уложил ее из станнера. Раскрыв синхронизатор, он перебрал строчки с последними перемещениями и нашел самое раннее, когда застал Лиса на лестнице. Вычел из этого времени одну минуту и стартовал — не сомневаясь, что вот теперь-то все получится. И проклиная себя за это. И понимая, что выбора нет.
Внизу показался красный “батник”. Ровно через минуту на площадке должен был финишировать двойник Олега, следовавший за Лисом от метро, и, чтобы с ним не столкнуться, Шорохов пошел навстречу.
— Время, Земля, человечество, — сказал он. — От Лопатина тебе привет, от Василь Вениаминыча.
— А-а… Привет… Случилось что? Или тебя ко мне в помощь определили?
— Вроде того. В помощь. — Шорохов выстрелил и придержал Лиса, чтобы тот не разбился о ступени.
— Ой! — послышалось сзади. — Плохо, да? Валерий Па-алыч!… НадеждаТимофе-евна!…
Олег посмотрел на часы.
— Чего орешь? Рано же… — буркнул он. — Тьфу ты… Вызывайте “Скорую”, у него приступ. Быстрее! Только не шевелите. Сердце.
— Бывает, бывает, да… У нас это бывает… — залопотала сестра и унеслась куда-то на второй этаж.
Шорохов пристроил Лиса в углу и потрепал за подбородок.
— Такая вот ерунда, дружище… Я не знаю, на кого тебя сейчас поменяют, но… Служба — тоже не жизнь. Так что, может, еще и в плюсе окажешься… Прощай.
Он спустился в холл и направился к регистратуре. Тетенька с гладким, блестящим лицом что-то торопливо доела и вопросительно глянула на Олега через закругленное окошко.
— Шорохова, — назвал он.
— Шо-орохова… Шо-орохова… — Женщина уткнулась в журнал и сосредоточилась так, будто запускала баллистическую ракету. — Шо-орохова… Нет. Не привозили.
— Че-его?…
— У нас ее нет.
— Это я понял, — отозвался Олег. — Я только не понял, как это — “у нас ее нет”…
— Не привозили, — доброжелательно пояснила женщина.
Олег облокотился на деревянную стойку и попробовал рассмотреть каракули в журнале. Шорохова Алла Николасина в списке отсутствовала. Зарегистрирована под девичьей фамилией?… С какой стати?…
— Терентьева… — попросил он.
— Тере-ентьева… Тере-ентьева… А у вас их, вообще много? — между делом поинтересовалась женщина. — Тере-ентьева… Нет. Терентьеву тоже не привозили.
— Да как же не привозили-то?! — возмутился Олег. — Она уже родила!
— Кого?
— Что “кого”?…
— Кого родила?
— Мальчика… — оторопело ответил он.
— Ну, так поздравляю! От меня-то вы что хотите?
— Поищите еще.
— Шорохову или Терентьеву?
— Обеих… — Олег прикусил губу. По вискам синхронно скатились две капельки пота. — Поищите пожалуйста.
Женщина, печально вздохнув, полистала журнал туда-сюда. Почитала, поискала. И закрыла.
Шорохов врезал по деревяшке и медленно пошел к выходу.
Отняли шесть месяцев, якобы проведенные в школе… Надеялся разобраться.
Отняли квартиру и удалили его персону из настоящего… Тоже надеялся, хотя на что — неизвестно.
Теперь у него отняли сам факт рождения.
“Лиса с кем-то перепутали… Меня — просто не родили. Меня нет. Нигде и никогда. Я не существую. Я пустое место… Фантом”.
Он плелся по холлу, не замечая, что на него косятся.
Фантом был одет неряшливо, но для семьдесят восьмого года — с шиком. Он был небрит и нечесан, но при этом достаточно обаятелен. Под его расстегнувшейся рубашкой виднелся кожаный ремень — не иначе итальянский. И еще он что-то бормотал про “сраное человечество”.
Фантом Шорох был абсолютно материален.
* * *
У Олега оставался еще один пятачок. Кроме пяти копеек — несколько кредиток и полный карман мятой налички, но здесь это ничего не стоило. В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году реальную ценность представлял только пятак — с древней, почти былинной аббревиатурой “СССР” и с глубокой царапиной на гербе, идущей через весь глобус наискосок.
Шорохов не надеялся застать родителей дома, он уже убедился, что эта квартира, которую он считал своей, никогда ему не принадлежала. Он ехал не ради встречи, отнюдь. Ради другого.
Дверь открыла дородная бабища в цветастом фартуке, перепачканном мукой. Открыла, не посмотрев в “глазок”, — “глазки” были пока еще редкостью. Даже не сказала “кто там?”. В семьдесят восьмом люди боялись парторга и участкового, но не грабителей.
— Моховы здесь проживают? — спросил Шорохов. — Вы одна?
— Так дети в школе, а муж…
Олег выстрелил и, перешагнув через порог, закрыл дверь.
Планировка была ему знакома, мебель — разумеется, нет. Прежде чем он здесь проснется, пройдет двадцать семь лет, и Моховы успеют переехать, уступив жилплощадь глухой бабке с дочкой и зятем. В один из декабрьских вечеров их, как рыжую Ирину, под каким-нибудь предлогом удалят из квартиры — для проведения странного мероприятия под названием “выпускной тест”. Это была единственная точка, где Олег мог себя гарантированно застать. И еще Лопатина, к которому он имел крупный разговор.
Точное время пробуждения Шорохов не помнил — что-то в районе девяти. Он набрал “20:30”. Подумав, отнял полчаса, потом еще столько же и в итоге остановился на девятнадцати ноль-ноль. Над головой жужжал комарик — юный и, видимо, зверски голодный. Олег помахал рукой и хлопнул себя по шее. Так и не выяснив, попал он или нет, Шорохов сказал комару что-то предельно грязное и вдавил “Старт”.