Страница:
«Идут из отдаленной страны, от края неба, Господь и орудия гнева Его, чтобы сокрушить всю землю.
Рыдайте: ибо день Господа близок, идет как разрушительная сила от Всемогущего.
Оттого руки у всех опустились, и сердце у каждого человека растаяло.
Ужаснулись, судороги и боли корчат их; мучатся, как рождающие, с изумлением смотрят друг на друга, лица у них разгорелись.
Вот приходит день Господа– лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с нее грешников ее» (Ис. 13:5—9).
Стали видны отличительные знаки десятков – узоры на щитах в виде молний, венков, цветов, звезд – и значки манипул – изображение ладони, представляющей собой символ присяги.
Со звоном и хрустом, от которого глохли уши и обмирали сердца, первый рой пилумов – шершней с железными жалами – впился в тела и щиты зелотов. Кто не упал сразу мертвым или раненым, были вынуждены отбросить щиты – в них накрепко застряли длинные дроты, утяжеляя нагрузку на руку. Кое-кто попытался обрубить торчащие копья. Не тут-то было! Железные наконечники были намеренно сделаны такими длинными, чтобы вооруженный обычным клинком человек не мог достать им до деревянного древка. Тут способна была помочь только большая, в две трети человеческого роста, персидская карга, но их в распоряжении Ревностных оказалось слишком мало.
Да и не было уже возможности избавляться от застрявших дротиков. Второй, потом третий смертельный град обрушились на ополчение «ганна'им» – и вот уже четыре когорты, еще миг тому назад бывшие в полусотне шагов, впились, как клыки голодного волка, в живое трепещущее тело разодранной иудейской фаланги. Евреи пытались заполнить промежутки между когортами, но только расчленили свой плотный строй и попали сразу под три удара: прямой от второй римской линии и охватывающие – с обоих боков.
Толпа плохо обученных ополченцев, привыкших к грабежам, а не к смертельным схваткам с превосходящим противником, рассыпалась подобно рассохшемуся глиняному забору под острием мотыги. Гай усилил лобовой натиск когортами второй линии, а оставшуюся третью линию и триста конников повел в обход левого фланга неприятеля, чтобы прижать деморализованное еврейское войско к оврагу.
То, что последовало дальше, не заслуживало названия «битва», точнее подходило слово «избиение». Побросав оружие, большинство мятежников – крестьяне, разбойники, пастухи, бывшие рабы, городской плебс – падали на колени, пытались прятаться под трупами, притворялись мертвыми.
Лишь около двух тысяч повстанцев – телохранители Иуды, обученные и фанатично преданные вере Израиля крепкие молодцы; ветераны, набранные в войско «ганна'им» еще Иезекией, да недавно пришедшие бывшие солдаты и профессиональные наемники – дорого продавали собственные жизни и тем самым спасли жизнь своего вождя. Преградой разбушевавшемуся римскому потоку стала плотина из их мертвых тел, позволившая Иуде и двум сотням самых верных сподвижников некоторое время выдерживать напор легионеров, постепенно пятясь назад, – и обнаружить, что очутились они на краю глубокого оврага.
На несколько минут римляне отпрянули, не ожидая от, казалось бы, уже разгромленного врага такой стойкости, и приступили к перегруппировке для новой – на сей раз финальной – атаки.
Гавлонит тоже попытался сплотить остатки своей рати для последнего боя, пользуясь передышкой. Тут к нему подбежал Леонид, возглавлявший отряд телохранителей.
– Иуда, помнишь, как Пандера рассказывал о скольжении на деревянных досках вниз по холмам, покрытым снегом и льдом? Садись на щит, скатывайся по склону оврага на дно, прячься до темноты и уходи в горы! Мы задержим италиков и не дадим тебя преследовать...
–Я вас не брошу! «Горе негодному пастуху, оставляющему стадо!» (Зах. 11:17). Я убил слишком мало римлян!
И тут Леонид поразил своего бывшего ученика:
– Не от тебя ли я слышал слова: «Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя» (Пр. 24:10)? Наша сила беднее, нежели римская. Чего ты добьешься, если продолжишь неравный бой? Только погибнешь зря.
– Но вы же умрете за меня...
– Долг воина – пасть за вождя и во имя грядущей победы. Вспомни моего тезку и дальнего предка – царя Леонида – и его триста спартанцев! Пойми, наше войско сейчас – как петух, коему отрезали голову. Кровь хлещет из шеи, тушка дергается, когти скребут, тело сражается, голова силится прокукарекать боевой клич. Но мертвого кочета ожидает не победа, а суповой котел. Ты один способен превратить отрубленную голову птицы в гадючью головку со смертельным ядом, которая в будущем отравит римлян. Пусть не насмерть, но вреда нанесет много! Я верю, что ты, Гавлонит, отомстишь за нас этим волкам... Своей смертью ты убьешь, самое лучшее, с десяток италиков, своей жизнью и дальнейшей борьбой – тысячи...
– Пойми, я не могу предать людей, которые в меня верят...
– Великая цель оправдывает все, даже предательство. Смотри, римляне атакуют! Нет времени больше тебя уговаривать! Не будь глупцом, скрывайся на дно оврага, пока мы отвлекаем италиков!
Леонид повернулся... и застыл на миг. Бросил назад, через плечо:
– Если окажется возможным, найди мое тело и похорони по эллинским обычаям. Или хотя бы поставь кенотаф[21]. Не хочу непогребенной тенью скитаться по ойкумене и губить невинных людей... Боюсь стать ламией, сосущей кровь...
– Постараюсь, – шепнул Иуда пересохшими губами, с тоской глядя на удаляющуюся спину наставника...
Оказаться непогребенным – самое страшное для эллина и иудея. Поэтому греки всегда стремились забрать с поля боя абсолютно все тела погибших. Было немало случаев, когда победоносные полководцы, вернувшись домой, подвергались казни за то, что не сумели похоронить своих мертвецов.
Иудеи не доходили до таких крайностей, но и для них лежать вне гробницы – значит, лишиться возможности восстать из мертвых с приходом Мессии.
Не уготована ли сия участь ему, Иуде?
Гавлонит сел на спасительный щит, ухватившись руками за края, толкнулся – и покатился вниз, стараясь удержать равновесие.
Предательство всегда начинается с того, что ты покидаешь высоту и скользишь вниз, со стыдом подумал он.
Впрочем, предательство ли это? Воины, тем более «ганна'им», действительно обязаны умереть, чтобы жил высший рангом.
И если бы не стремление выполнить волю Господню, освободить Израиль от чужеземцев, сохранить веру отечественную в неприкосновенности, он, Иуда бар Иезекия, никогда не унизился бы до бегства с поля брани, не бросил бы свое войско на произвол судьбы...
Наткнувшись на камень, щит встал на дыбы, как норовистый скакун, и вывалил седока на шероховатый известняк, образовывавший стенку оврага. Несколько десятков локтей, что оставались до дна ложбины, Иуда то скользил на боку, то кувыркался.
Доспехи спасли от серьезных травм. С исцарапанными лицом, ногами и руками, побитый, как сноп зерна после обработки крестьянским цепом, Сын Божий избавился от брони, оставив лишь меч и кинжал. И, как в юности, несколько часов бежал по оврагу, потом карабкался в гору, уходя от возможной погони.
Не единожды, задыхаясь, ошалев от усталости, обессилев от потери крови и жажды, он останавливался в изнеможении. И тогда ему являлся призрак царя Ахава.
«Я, будучи смертельно раненным в битве с сирийцами, сражался на колеснице до вечера, пока не умер (3 Пар. 22:34—37), говорила тень покойного владыки. То, что сделал я, сумеешь и ты...»
Видение духа Ахава оказало бодрящее действие. Гавлонит дожил до наступления ночи, избежав римских ищеек и солнечного удара. Добрался до тайного убежища в горах, перевязал поврежденные места. Дождался нескольких Избранных, уцелевших от бойни.
Истерзанной овчаркой, не уберегшей овечек от волчьей стаи, приполз он на брюхе к любимому пастырю – Гавриилу. Выкусывал колючки из шкуры, отъедался, отсыпался, зализывал царапины и синяки.
Чуть не ежедневно к нему прибывали ангелы с новостями. Вести были свежие – да пахли дурно.
После победы над Иудой Гай легко покорил Сепфорис, предал его огню, а жителей продал в рабство.
Сам Вар с другой частью войск вторгся в Самарию, не трогая, однако, ее главного города, так как нашел, что последний не принимал участия в волнении. Наместник раскинул свой стан около деревни Ар, принадлежавшей Птолемею и разграбленной потому арабами, которые свою злобу на Ирода вымещали и на его друзьях. Затем он двинулся вперед и остановился у другой укрепленной деревни Самфон; и ее разгромили арабы точно так же, как разграбили все попадавшиеся им в руки государственные запасы. Смерть и огонь царили повсюду, и ничто не могло укрыться от хищнической алчности сынов пустыни. И Еммаус, жители которого заблаговременно спаслись бегством, Вар также приказал уничтожить огнем.
Отсюда он направился в Иерусалим. Один только вид римских сил рассеял иудейское войско; оно поспешно отступило и разбрелось внутри страны. Городские жители, приняв победителей, отрицали участие в восстании, объявляя, что они лично ни в чем не нарушали спокойствия; ради праздника они вынуждены были впустить в столицу народную массу, но не только ничего общего не имели с мятежниками, а, напротив, вместе с латинянами были ими осаждены.
Ликованием встретили Вара троюродный брат Архелая Иосиф, Руф и Грат во главе царского войска и себастийцев, а также оставшиеся когорты легиона. Сабин не посмел показаться наместнику на глаза и заранее ушел из города к приморью, что было приравнено Варом к дезертирству.
Проконсул отрядил часть своего войска внутрь страны против мятежников; многие из них были схвачены. Менее опасных он велел заключить в тюрьму, а наиболее провинившихся в числе около двух тысяч – казнить в назидание остальным.
«Ради полезнейшего примера», как обожали говорить в таких случаях латиняне, политических преступников (иными словами – мятежников) подвергали только одной, самой страшной и мучительной казни – распятию. И выросли по Иудее и Галилее на высоких и далеко отовсюду видных местах черные леса из крестов с распластанными на них повстанцами...
Фоном сей страшной для любого человека, кроме римлянина, картины служили багровые зарева пылающих городов, тучи обожравшихся стервятников, тысячи несчастных стариков, женщин, детей, оплакивающих своих близких, которые погибли позорнейшей для иудеев, запрещенной Торой смертью – были «повешены на дереве».
Подавив бунт, проконсул возвратился в Антиохию. Перед отъездом он дал латинскому гарнизону Иерусалима, которым теперь командовал Гай, а также Архелаю и его приспешникам один-единственный приказ: любой ценой поймать самого главного виновника мятежа, сумевшего ускользнуть из цепких лап римского закона, – Иуду Гавлонита. И доставить к нему, Вару, где бы наместник ни находился, хоть на краю ойкумены.
Восстание прокатилось по Иудее, как морской прилив по прибрежной полосе, и ушло в небытие, оставив после себя лишь трупы, руины, пепелища, плач, слезы и расколотую на несколько частей государственность.
Исполнилась злая воля покойного узурпатора: после смерти Ирода некогда подвластной ему одному территорией стали управлять сразу четыре властителя. Больше Иудея не имела царей-евреев...
ВТОРОЕ ВОССТАНИЕ
Потихоньку раны зарубцевались. Еще пышнее стал Иерусалим. Богатеи вновь отстроили разрушенные войной виллы и дворцы. Ирод Антиппа восстановил и украсил Сепфорис, переименовав его в Автократорис, что означало – «императорский город».
Язвы же в душе Иуды никак не залечивались.
Почти год он скитался, прячась от искавших его повсюду римлян и шпионов сразу трех правителей – одного этнарха и двух тетрархов. Менял одежду, жилье, города и веси. Ночевал то в лавке купца, то у костра пастуха, то в землянке бедняка, то в синагоге, то в горной пещере, то под наскоро сделанной кущей в пустыне, то вовсе под открытым небом.
И ничего почти не замечал вокруг себя, постоянно мучился одним и тем же вопросом: «Что я сделал не так?»
Всегда гордился Иуда силой и ума своего, и тела. Ему удавалось все. Он мог затмить в споре самого искусного рабби, доказать любому масорету, что превосходит его памятью, изгнать множество бесов из тел больных, выпить больше Чаш Испытаний, нежели другие Сыны Божьи. И с мечом он управлялся, как заправский вояка, и копье метал лихо, и из лука стрелы бросал метко, и выносливостью не уступал ветерану-легионеру.
А сражение (да что там – целую войну!) проиграл позорнейшим образом, отправил в геенну огненную слишком мало римлян. Предал, бросил собственное войско в погибельный миг...
Знать, сильно прогневил Господа, если так сразу и бесповоротно отвернулась от него удача!
В чем же его роковая ошибка?
Посчитал себя Мессией? Ведь это тягчайший грех! Предупреждал же Господь устами Моисея:
«А кто не послушает слов Моих, которые Пророк тот будет говорить Моим именем, с того Я взыщу. Но пророка, который дерзнет говорить Моим именем то, чего Я не велел говорить, и который будет говорить именем богов иных, такого пророка предайте смерти. И если скажешь в сердце твоем: «как мы узнаем слово, которое не Господь говорил?». Если пророк скажет именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие слово, но говорил сие пророк по дерзости своей, – не бойся его» (Втор. 18:19—22).
Однако ведь он, Иуда, не выдавал себя ни за помазанника Божия, ни за пророка. В отличие от всех остальных вождей восстания не тянул длани даже к царской короне. Подхалимы, которые сразу после удачной схватки подбираются к полководцу, как шакалы ко льву после успешной охоты, шептали ему на ухо, что надо-де объявить себя Мешиахом, дабы укрепить пыл войска. Иуда отворачивал от них свой слух.
Особо экзальтированные Ревностные намекали своим менее пылким и догадливым собратьям по оружию, что их предводитель – муж далеко не простой, отмеченный Адонаи. А среди простых людей подобные слухи ходили еще до смерти Ирода...
Однако сам Гавлонит никому никогда ничего подобного не говорил и слухов не распространял. Даже о том, что он – Сын Божий, никто не ведает, кроме немногих Избранных.
Значит, не за дерзость, не за лжепророчество разгневался на него Вседержитель.
Разгневался, да ведь еще и милость оказал – оставил в живых. Видать, еще предстоят ему, Иуде, иные жатвы, угодные Всевышнему. Других ведь вожаков восстания Шаддай не пощадил – знать, они не заслуживали того. «Праведник спасётся от беды, а вместо него попадет в нее нечестивый» (Пр. 11:8).
В чем разница между ним, Иудой, и Симоном, Афронтом, знатными родичами Ирода, которые устроили погоню за царской диадемой и окончили свой бег в гробницах?
Те забыли о славе Элохима, не испугались гнева Его за беззакония свои. «Идущий прямым путем боится Господа; но чьи пути кривы, тот небрежет о нем» (Пр. 14:2).
Погибшие предводители мятежников радели только о себе. Он, Гавлонит, воевал за дело Адонаи, за веру отцов, за спасение народа от римского ярма.
«Благотворительная душа будет насыщена; и кто напояет других, тот и сам напоен будет... Кто стремится к добру, тот ищет благоволения; а кто ищет зла, к тому оно и приходит... Коснись нечестивых несчастие – и нет их, а дом праведных стоит» (Пр. 11:25, 27; 12:7).
Господь устами Соломона за тысячу лет до нынешнего восстания предсказал его исход: праведный Галилеянин спасется, остальные падут!
И все же ополчение «ганна'им» наголову разбито. Его некогда могучий предводитель сменил мантию повелителя целой области на рубище бездомного скитальца.
Так что он тоже где-то уклонился от правильной стези, нарушил Закон. «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним» (Пр. 16:17). Чего уж тут говорить о примирении с неприятелем, даже союзниками обзавестись не удалось...
Ну в чем же он грешен? Как важно понять свои ошибки, чтобы никогда снова их не повторить! «Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их – путь к смерти» (Пр. 14:12).
Где он, истинно прямой путь?
Ответы на все вопросы есть в Святой Книге.
«Во множестве народа – величие царя, а при малолюдстве народа – беда государю» (Пр. 14:28).
И впрямь, слишком малое ополчение успел собрать он, Иуда. Чтобы победить римлян, надо поднять против них всех до единого!
«Кто теснит бедного, тот хулит Творца его; чтущий же Его благотворит нуждающемуся... Насилие нечестивых обрушится на них же» (Пр. 14:31; 21:7).
Что делали Афронг, Симон и иже с ними? Убивали и грабили всех подряд! Сам он, Иуда, запрещал обижать бедняков. Все равно его солдаты их обирали, порой даже лишали последней лепешки! «Сладок для человека хлеб, приобретенный неправдою, но после рот его наполнится дресвою» (Пр. 20:17).
«Лучше смириться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми» (Пр. 16:19).
Кого он, Гавлонит, набрал в свою рать? Всякое отребье, мечтающее о добыче и насилиях, но никак не о славе Адонаи. От них, как от гнилых яблок – здоровым, лежащим в корзине по соседству, передалась парша алчности и трусости и обычным людям, самим по себе ни плохим, ни хорошим. «Человек неблагонамеренный развращает ближнего своего и ведет его на путь недобрый» (Пр. 16:25). И все ополчение упало к ногам римлян, как увядшая смоква с древа, при первом же толчке...
«Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города» (Пр. 16:32). А среди повстанцев лишь один из четверых подчинялся приказам командиров без понуканий и угроз, умел терпеть походные лишения, заставлял себя идти врукопашную.
«Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором» (Пр. 17:1). В стане мятежников никогда не селилось согласие. Богатые рядились с бедными, галилеяне с иудеями, беглые рабы с рабовладельцами, наемники с добровольцами, горожане с селянами, пехотинцы с конниками. Рать без единства – стая волков в период гона, когда самки грызут самцов, а те – друг друга.
«Глупость человека извращает путь его, а сердце его негодует на Господа» (Пр. 19:3). Большинство солдат, пришедших под водительство Гавлонита, плохо знали Тору и не соблюдали ее заветы в полной мере, часто богохульствовали.
Станет ли Элохим поддерживать таких?! «Хранящий заповедь хранит душу свою, а нерадящий о путях своих погибнет» (Пр. 19:16).
Так чего же он, Иуда, подобно Иову, ропщет на Господа Бога своего?! Радоваться надо! «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся крикам его. Гневливый пусть терпит наказание: потому что, если пощадишь его, придется тебе еще больше наказывать его» (Пр. 19:18—19).
Не содержалось в Писании указаний о том, что надо лучше вооружить свое войско, перенять у римлян или парфян их военную тактику, которая только и может принести победу, что необходимо постоянно тренировать своих солдат, найти союзников среди других покоренных Римом народов, попытаться поднять рабские мятежи на территории самой Италии. Этого требовал здравый смысл, и такие мысли были в голове потерпевшего поражение полководца. Однако, к сожалению, «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом... Перестань, сын мой, слушать внушения об уклонении от изречений разума» (Пр. 19:21, 27).
Долгих десять лет после смерти Ирода создавал Иуда новую армию – полчище подлинных «ганна'им». Презрев отличия Избранных от фарисеев, ессенов, саддукеев, ходил он по синагогам и проповедовал то, что сближало абсолютно всех евреев, к какой бы секте они ни принадлежали, – веру в Царство Небесное и в исключительность народа избранного.
Не уставал он укорять потомков Иакова: они, кроме божественной власти, признают еще и господство над собой италиков и их сторожевых псов – иродиан.
– Позор, что единственный в олам народ, заключивший завет с истинным Богом, мирится с положением римских данников и считает своими владыками, кроме Адонаи, еще и смертных людей! – кричал он на базарах и привратных площадях, на молениях в синагогах и во время кагалов – вечерних посиделок старейшин.
– «Нет царя, кроме Бога!» – повторял он заветный клич Маккавеев и молился святейшей молитвой Израиля: «Господи, царствуй над нами один!»
– Давайте с оружием в руках вернем Иудее независимость! – призывал Галилеянин восторженные толпы. – Если мы победим, то Царство Божие с нами придет; если же погибнем, то Шаддай, воскресив нас из мертвых, как первенцев возлюбленных Своих, для дней Мессии, дарует нам венец нетленной славы!
До того красноречив и убедителен был Иуда сын Иезекии, что даже враги признавали его замечательным софистом – законоучителем, несмотря на то, что он не учился ни в одной из известных раввинских школ[22].
Провидение так устроило душу, что она легко поддается внушению.
Эмоции, которые оратор старается передать аудитории, настрой соседа, рассказывающего что-то узкому кругу дружков, изливаются из этого единственного источника на все окружение. В свою очередь, толпа с неизменной силой тянет одиночку за собой, как табун лошадей жеребенка, боящегося отстать от матери-кобылы.
Семьдесят старейшин израильских колен, выведенных Моисеем из плена египетского, впали в экстаз и стали пророчествовать перед тем, как Саваоф прислал перепелов изголодавшимся потомкам Иакова, а потом поразил их великой язвой за прихотливость (Чис. 11:25).
Адонаи уготовил первому израильскому царю событие, которому суждено было коренным образом изменить жизнь Саула, – встречу с групповыми пророками наби[23]: «встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и пред ними псалтырь и тимпан, и свирель и гусли, и они пророчествуют. И найдет на тебя Дух Господень, и ты будешь пророчествовать с ними, и сделаешься иным человеком» (1 Цар. 10:5—6).
Несколько лет спустя Саул послал слуг в погоню за Давидом. Беглец скрылся в городе Рама, где обитал его благодетель Самуил, возглавлявший сонм наби. Посланцы царя выслушали пророка, и их охватил экстаз.
Государь направил вторую группу охотников за беглым зятем, потом третью – все, прибыв в Раму, начинали пророчествовать.
Наконец, властитель, изуверившись в прислуге, сам взялся за дело: «пошел он тогда в Наваф в Раме, и на него снизошел Дух Господень, и он шел и пророчествовал, доколе не пришел в Наваф в Раме. И снял он одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь день тот и всю ту ночь лежал не одетый; поэтому говорят: «неужели и Саул во пророках?» (1 Цар. 19:19—24).
Жители подвластной Риму земли обетованной оказались не менее подвержены пророческому экстазу, нежели их предки двенадцать и десять веков назад, в эпохи Моисея и Саула. Большинство из тех, кто приходил хоть единожды послушать пламенные проповеди Гавлонита, привыкали к ним, как пьяница к раке – крепкому хмельному напитку из фиников[24]. Им хотелось все больше и больше. Они уже не могли обходиться без проповедей, без участия в совместных многочасовых молениях, без духа братства, пронизывающего многосотенную толпу, без возможности наконец-то свободно выплеснуть ярость и ненависть к захватчикам, без обретенной надежды в избавление от власти нечестивых италиков, без заново родившейся веры в скорый приход Мешиаха и Царства Божия!
Стоит ли удивляться, что число «ганна'им» – зелотов, как они стали открыто себя называть, – волшебным образом выросло стократно за эти десять лет. Ревностные стали самой влиятельной и массовой религиозно-политической партией в стране, далеко обогнав фарисеев, саддукеев, ессенов.
Отцом же нового, подлинно популярного, поистине всенародного течения, образовавшегося в том бурлящем море, какое представлял из себя народ избранный, и сами иудеи, и римляне, и греки[25], объявили Иуду Галилеянина. Забыв, что Гавлонит всего лишь, как ему заповедовал Гавриил, раздувал в большое пламя маленькую искорку, которая не затухала в Палестине уже полтора столетия, со времен огромного пожара народной войны против сирийцев, зажженного Маккавеями.
Божья рать была создана, оставалось лишь найти повод для мятежа.
Знаком для того, чтобы начать избавление Израиля от гнета фараона, было явление Моисею ангела «в пламени огня среди тернового куста», а потом и самого Яхве, чье имя непроизносимо вслух (Исх. 3:2—12).
Иуда в нетерпении сердца ждал подобного знака. Увы!
Либо не ровня он был Моисею, либо Вседержитель поменял свои привычки...
А потом вдруг неожиданно знамение состоялось.
Рыдайте: ибо день Господа близок, идет как разрушительная сила от Всемогущего.
Оттого руки у всех опустились, и сердце у каждого человека растаяло.
Ужаснулись, судороги и боли корчат их; мучатся, как рождающие, с изумлением смотрят друг на друга, лица у них разгорелись.
Вот приходит день Господа– лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с нее грешников ее» (Ис. 13:5—9).
Стали видны отличительные знаки десятков – узоры на щитах в виде молний, венков, цветов, звезд – и значки манипул – изображение ладони, представляющей собой символ присяги.
Со звоном и хрустом, от которого глохли уши и обмирали сердца, первый рой пилумов – шершней с железными жалами – впился в тела и щиты зелотов. Кто не упал сразу мертвым или раненым, были вынуждены отбросить щиты – в них накрепко застряли длинные дроты, утяжеляя нагрузку на руку. Кое-кто попытался обрубить торчащие копья. Не тут-то было! Железные наконечники были намеренно сделаны такими длинными, чтобы вооруженный обычным клинком человек не мог достать им до деревянного древка. Тут способна была помочь только большая, в две трети человеческого роста, персидская карга, но их в распоряжении Ревностных оказалось слишком мало.
Да и не было уже возможности избавляться от застрявших дротиков. Второй, потом третий смертельный град обрушились на ополчение «ганна'им» – и вот уже четыре когорты, еще миг тому назад бывшие в полусотне шагов, впились, как клыки голодного волка, в живое трепещущее тело разодранной иудейской фаланги. Евреи пытались заполнить промежутки между когортами, но только расчленили свой плотный строй и попали сразу под три удара: прямой от второй римской линии и охватывающие – с обоих боков.
Толпа плохо обученных ополченцев, привыкших к грабежам, а не к смертельным схваткам с превосходящим противником, рассыпалась подобно рассохшемуся глиняному забору под острием мотыги. Гай усилил лобовой натиск когортами второй линии, а оставшуюся третью линию и триста конников повел в обход левого фланга неприятеля, чтобы прижать деморализованное еврейское войско к оврагу.
То, что последовало дальше, не заслуживало названия «битва», точнее подходило слово «избиение». Побросав оружие, большинство мятежников – крестьяне, разбойники, пастухи, бывшие рабы, городской плебс – падали на колени, пытались прятаться под трупами, притворялись мертвыми.
Лишь около двух тысяч повстанцев – телохранители Иуды, обученные и фанатично преданные вере Израиля крепкие молодцы; ветераны, набранные в войско «ганна'им» еще Иезекией, да недавно пришедшие бывшие солдаты и профессиональные наемники – дорого продавали собственные жизни и тем самым спасли жизнь своего вождя. Преградой разбушевавшемуся римскому потоку стала плотина из их мертвых тел, позволившая Иуде и двум сотням самых верных сподвижников некоторое время выдерживать напор легионеров, постепенно пятясь назад, – и обнаружить, что очутились они на краю глубокого оврага.
На несколько минут римляне отпрянули, не ожидая от, казалось бы, уже разгромленного врага такой стойкости, и приступили к перегруппировке для новой – на сей раз финальной – атаки.
Гавлонит тоже попытался сплотить остатки своей рати для последнего боя, пользуясь передышкой. Тут к нему подбежал Леонид, возглавлявший отряд телохранителей.
– Иуда, помнишь, как Пандера рассказывал о скольжении на деревянных досках вниз по холмам, покрытым снегом и льдом? Садись на щит, скатывайся по склону оврага на дно, прячься до темноты и уходи в горы! Мы задержим италиков и не дадим тебя преследовать...
–Я вас не брошу! «Горе негодному пастуху, оставляющему стадо!» (Зах. 11:17). Я убил слишком мало римлян!
И тут Леонид поразил своего бывшего ученика:
– Не от тебя ли я слышал слова: «Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя» (Пр. 24:10)? Наша сила беднее, нежели римская. Чего ты добьешься, если продолжишь неравный бой? Только погибнешь зря.
– Но вы же умрете за меня...
– Долг воина – пасть за вождя и во имя грядущей победы. Вспомни моего тезку и дальнего предка – царя Леонида – и его триста спартанцев! Пойми, наше войско сейчас – как петух, коему отрезали голову. Кровь хлещет из шеи, тушка дергается, когти скребут, тело сражается, голова силится прокукарекать боевой клич. Но мертвого кочета ожидает не победа, а суповой котел. Ты один способен превратить отрубленную голову птицы в гадючью головку со смертельным ядом, которая в будущем отравит римлян. Пусть не насмерть, но вреда нанесет много! Я верю, что ты, Гавлонит, отомстишь за нас этим волкам... Своей смертью ты убьешь, самое лучшее, с десяток италиков, своей жизнью и дальнейшей борьбой – тысячи...
– Пойми, я не могу предать людей, которые в меня верят...
– Великая цель оправдывает все, даже предательство. Смотри, римляне атакуют! Нет времени больше тебя уговаривать! Не будь глупцом, скрывайся на дно оврага, пока мы отвлекаем италиков!
Леонид повернулся... и застыл на миг. Бросил назад, через плечо:
– Если окажется возможным, найди мое тело и похорони по эллинским обычаям. Или хотя бы поставь кенотаф[21]. Не хочу непогребенной тенью скитаться по ойкумене и губить невинных людей... Боюсь стать ламией, сосущей кровь...
– Постараюсь, – шепнул Иуда пересохшими губами, с тоской глядя на удаляющуюся спину наставника...
Оказаться непогребенным – самое страшное для эллина и иудея. Поэтому греки всегда стремились забрать с поля боя абсолютно все тела погибших. Было немало случаев, когда победоносные полководцы, вернувшись домой, подвергались казни за то, что не сумели похоронить своих мертвецов.
Иудеи не доходили до таких крайностей, но и для них лежать вне гробницы – значит, лишиться возможности восстать из мертвых с приходом Мессии.
Не уготована ли сия участь ему, Иуде?
Гавлонит сел на спасительный щит, ухватившись руками за края, толкнулся – и покатился вниз, стараясь удержать равновесие.
Предательство всегда начинается с того, что ты покидаешь высоту и скользишь вниз, со стыдом подумал он.
Впрочем, предательство ли это? Воины, тем более «ганна'им», действительно обязаны умереть, чтобы жил высший рангом.
И если бы не стремление выполнить волю Господню, освободить Израиль от чужеземцев, сохранить веру отечественную в неприкосновенности, он, Иуда бар Иезекия, никогда не унизился бы до бегства с поля брани, не бросил бы свое войско на произвол судьбы...
Наткнувшись на камень, щит встал на дыбы, как норовистый скакун, и вывалил седока на шероховатый известняк, образовывавший стенку оврага. Несколько десятков локтей, что оставались до дна ложбины, Иуда то скользил на боку, то кувыркался.
Доспехи спасли от серьезных травм. С исцарапанными лицом, ногами и руками, побитый, как сноп зерна после обработки крестьянским цепом, Сын Божий избавился от брони, оставив лишь меч и кинжал. И, как в юности, несколько часов бежал по оврагу, потом карабкался в гору, уходя от возможной погони.
Не единожды, задыхаясь, ошалев от усталости, обессилев от потери крови и жажды, он останавливался в изнеможении. И тогда ему являлся призрак царя Ахава.
«Я, будучи смертельно раненным в битве с сирийцами, сражался на колеснице до вечера, пока не умер (3 Пар. 22:34—37), говорила тень покойного владыки. То, что сделал я, сумеешь и ты...»
Видение духа Ахава оказало бодрящее действие. Гавлонит дожил до наступления ночи, избежав римских ищеек и солнечного удара. Добрался до тайного убежища в горах, перевязал поврежденные места. Дождался нескольких Избранных, уцелевших от бойни.
Истерзанной овчаркой, не уберегшей овечек от волчьей стаи, приполз он на брюхе к любимому пастырю – Гавриилу. Выкусывал колючки из шкуры, отъедался, отсыпался, зализывал царапины и синяки.
Чуть не ежедневно к нему прибывали ангелы с новостями. Вести были свежие – да пахли дурно.
После победы над Иудой Гай легко покорил Сепфорис, предал его огню, а жителей продал в рабство.
Сам Вар с другой частью войск вторгся в Самарию, не трогая, однако, ее главного города, так как нашел, что последний не принимал участия в волнении. Наместник раскинул свой стан около деревни Ар, принадлежавшей Птолемею и разграбленной потому арабами, которые свою злобу на Ирода вымещали и на его друзьях. Затем он двинулся вперед и остановился у другой укрепленной деревни Самфон; и ее разгромили арабы точно так же, как разграбили все попадавшиеся им в руки государственные запасы. Смерть и огонь царили повсюду, и ничто не могло укрыться от хищнической алчности сынов пустыни. И Еммаус, жители которого заблаговременно спаслись бегством, Вар также приказал уничтожить огнем.
Отсюда он направился в Иерусалим. Один только вид римских сил рассеял иудейское войско; оно поспешно отступило и разбрелось внутри страны. Городские жители, приняв победителей, отрицали участие в восстании, объявляя, что они лично ни в чем не нарушали спокойствия; ради праздника они вынуждены были впустить в столицу народную массу, но не только ничего общего не имели с мятежниками, а, напротив, вместе с латинянами были ими осаждены.
Ликованием встретили Вара троюродный брат Архелая Иосиф, Руф и Грат во главе царского войска и себастийцев, а также оставшиеся когорты легиона. Сабин не посмел показаться наместнику на глаза и заранее ушел из города к приморью, что было приравнено Варом к дезертирству.
Проконсул отрядил часть своего войска внутрь страны против мятежников; многие из них были схвачены. Менее опасных он велел заключить в тюрьму, а наиболее провинившихся в числе около двух тысяч – казнить в назидание остальным.
«Ради полезнейшего примера», как обожали говорить в таких случаях латиняне, политических преступников (иными словами – мятежников) подвергали только одной, самой страшной и мучительной казни – распятию. И выросли по Иудее и Галилее на высоких и далеко отовсюду видных местах черные леса из крестов с распластанными на них повстанцами...
Фоном сей страшной для любого человека, кроме римлянина, картины служили багровые зарева пылающих городов, тучи обожравшихся стервятников, тысячи несчастных стариков, женщин, детей, оплакивающих своих близких, которые погибли позорнейшей для иудеев, запрещенной Торой смертью – были «повешены на дереве».
Подавив бунт, проконсул возвратился в Антиохию. Перед отъездом он дал латинскому гарнизону Иерусалима, которым теперь командовал Гай, а также Архелаю и его приспешникам один-единственный приказ: любой ценой поймать самого главного виновника мятежа, сумевшего ускользнуть из цепких лап римского закона, – Иуду Гавлонита. И доставить к нему, Вару, где бы наместник ни находился, хоть на краю ойкумены.
Восстание прокатилось по Иудее, как морской прилив по прибрежной полосе, и ушло в небытие, оставив после себя лишь трупы, руины, пепелища, плач, слезы и расколотую на несколько частей государственность.
Исполнилась злая воля покойного узурпатора: после смерти Ирода некогда подвластной ему одному территорией стали управлять сразу четыре властителя. Больше Иудея не имела царей-евреев...
ВТОРОЕ ВОССТАНИЕ
Иудея, 6 г. н. э.
Не нужно ни славы, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет:
Шагайте без страха по мертвым телам,
Несите их знамя вперед!
С врагом их, под знаменем тех же идей,
Ведите их бой до конца!
Нет почести лучшей, нет тризны святей
Для тени достойной бойца!
Л.Пальмин «Реквием»
Потихоньку раны зарубцевались. Еще пышнее стал Иерусалим. Богатеи вновь отстроили разрушенные войной виллы и дворцы. Ирод Антиппа восстановил и украсил Сепфорис, переименовав его в Автократорис, что означало – «императорский город».
Язвы же в душе Иуды никак не залечивались.
Почти год он скитался, прячась от искавших его повсюду римлян и шпионов сразу трех правителей – одного этнарха и двух тетрархов. Менял одежду, жилье, города и веси. Ночевал то в лавке купца, то у костра пастуха, то в землянке бедняка, то в синагоге, то в горной пещере, то под наскоро сделанной кущей в пустыне, то вовсе под открытым небом.
И ничего почти не замечал вокруг себя, постоянно мучился одним и тем же вопросом: «Что я сделал не так?»
Всегда гордился Иуда силой и ума своего, и тела. Ему удавалось все. Он мог затмить в споре самого искусного рабби, доказать любому масорету, что превосходит его памятью, изгнать множество бесов из тел больных, выпить больше Чаш Испытаний, нежели другие Сыны Божьи. И с мечом он управлялся, как заправский вояка, и копье метал лихо, и из лука стрелы бросал метко, и выносливостью не уступал ветерану-легионеру.
А сражение (да что там – целую войну!) проиграл позорнейшим образом, отправил в геенну огненную слишком мало римлян. Предал, бросил собственное войско в погибельный миг...
Знать, сильно прогневил Господа, если так сразу и бесповоротно отвернулась от него удача!
В чем же его роковая ошибка?
Посчитал себя Мессией? Ведь это тягчайший грех! Предупреждал же Господь устами Моисея:
«А кто не послушает слов Моих, которые Пророк тот будет говорить Моим именем, с того Я взыщу. Но пророка, который дерзнет говорить Моим именем то, чего Я не велел говорить, и который будет говорить именем богов иных, такого пророка предайте смерти. И если скажешь в сердце твоем: «как мы узнаем слово, которое не Господь говорил?». Если пророк скажет именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие слово, но говорил сие пророк по дерзости своей, – не бойся его» (Втор. 18:19—22).
Однако ведь он, Иуда, не выдавал себя ни за помазанника Божия, ни за пророка. В отличие от всех остальных вождей восстания не тянул длани даже к царской короне. Подхалимы, которые сразу после удачной схватки подбираются к полководцу, как шакалы ко льву после успешной охоты, шептали ему на ухо, что надо-де объявить себя Мешиахом, дабы укрепить пыл войска. Иуда отворачивал от них свой слух.
Особо экзальтированные Ревностные намекали своим менее пылким и догадливым собратьям по оружию, что их предводитель – муж далеко не простой, отмеченный Адонаи. А среди простых людей подобные слухи ходили еще до смерти Ирода...
Однако сам Гавлонит никому никогда ничего подобного не говорил и слухов не распространял. Даже о том, что он – Сын Божий, никто не ведает, кроме немногих Избранных.
Значит, не за дерзость, не за лжепророчество разгневался на него Вседержитель.
Разгневался, да ведь еще и милость оказал – оставил в живых. Видать, еще предстоят ему, Иуде, иные жатвы, угодные Всевышнему. Других ведь вожаков восстания Шаддай не пощадил – знать, они не заслуживали того. «Праведник спасётся от беды, а вместо него попадет в нее нечестивый» (Пр. 11:8).
В чем разница между ним, Иудой, и Симоном, Афронтом, знатными родичами Ирода, которые устроили погоню за царской диадемой и окончили свой бег в гробницах?
Те забыли о славе Элохима, не испугались гнева Его за беззакония свои. «Идущий прямым путем боится Господа; но чьи пути кривы, тот небрежет о нем» (Пр. 14:2).
Погибшие предводители мятежников радели только о себе. Он, Гавлонит, воевал за дело Адонаи, за веру отцов, за спасение народа от римского ярма.
«Благотворительная душа будет насыщена; и кто напояет других, тот и сам напоен будет... Кто стремится к добру, тот ищет благоволения; а кто ищет зла, к тому оно и приходит... Коснись нечестивых несчастие – и нет их, а дом праведных стоит» (Пр. 11:25, 27; 12:7).
Господь устами Соломона за тысячу лет до нынешнего восстания предсказал его исход: праведный Галилеянин спасется, остальные падут!
И все же ополчение «ганна'им» наголову разбито. Его некогда могучий предводитель сменил мантию повелителя целой области на рубище бездомного скитальца.
Так что он тоже где-то уклонился от правильной стези, нарушил Закон. «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним» (Пр. 16:17). Чего уж тут говорить о примирении с неприятелем, даже союзниками обзавестись не удалось...
Ну в чем же он грешен? Как важно понять свои ошибки, чтобы никогда снова их не повторить! «Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их – путь к смерти» (Пр. 14:12).
Где он, истинно прямой путь?
Ответы на все вопросы есть в Святой Книге.
«Во множестве народа – величие царя, а при малолюдстве народа – беда государю» (Пр. 14:28).
И впрямь, слишком малое ополчение успел собрать он, Иуда. Чтобы победить римлян, надо поднять против них всех до единого!
«Кто теснит бедного, тот хулит Творца его; чтущий же Его благотворит нуждающемуся... Насилие нечестивых обрушится на них же» (Пр. 14:31; 21:7).
Что делали Афронг, Симон и иже с ними? Убивали и грабили всех подряд! Сам он, Иуда, запрещал обижать бедняков. Все равно его солдаты их обирали, порой даже лишали последней лепешки! «Сладок для человека хлеб, приобретенный неправдою, но после рот его наполнится дресвою» (Пр. 20:17).
«Лучше смириться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми» (Пр. 16:19).
Кого он, Гавлонит, набрал в свою рать? Всякое отребье, мечтающее о добыче и насилиях, но никак не о славе Адонаи. От них, как от гнилых яблок – здоровым, лежащим в корзине по соседству, передалась парша алчности и трусости и обычным людям, самим по себе ни плохим, ни хорошим. «Человек неблагонамеренный развращает ближнего своего и ведет его на путь недобрый» (Пр. 16:25). И все ополчение упало к ногам римлян, как увядшая смоква с древа, при первом же толчке...
«Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города» (Пр. 16:32). А среди повстанцев лишь один из четверых подчинялся приказам командиров без понуканий и угроз, умел терпеть походные лишения, заставлял себя идти врукопашную.
«Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором» (Пр. 17:1). В стане мятежников никогда не селилось согласие. Богатые рядились с бедными, галилеяне с иудеями, беглые рабы с рабовладельцами, наемники с добровольцами, горожане с селянами, пехотинцы с конниками. Рать без единства – стая волков в период гона, когда самки грызут самцов, а те – друг друга.
«Глупость человека извращает путь его, а сердце его негодует на Господа» (Пр. 19:3). Большинство солдат, пришедших под водительство Гавлонита, плохо знали Тору и не соблюдали ее заветы в полной мере, часто богохульствовали.
Станет ли Элохим поддерживать таких?! «Хранящий заповедь хранит душу свою, а нерадящий о путях своих погибнет» (Пр. 19:16).
Так чего же он, Иуда, подобно Иову, ропщет на Господа Бога своего?! Радоваться надо! «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся крикам его. Гневливый пусть терпит наказание: потому что, если пощадишь его, придется тебе еще больше наказывать его» (Пр. 19:18—19).
Не содержалось в Писании указаний о том, что надо лучше вооружить свое войско, перенять у римлян или парфян их военную тактику, которая только и может принести победу, что необходимо постоянно тренировать своих солдат, найти союзников среди других покоренных Римом народов, попытаться поднять рабские мятежи на территории самой Италии. Этого требовал здравый смысл, и такие мысли были в голове потерпевшего поражение полководца. Однако, к сожалению, «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом... Перестань, сын мой, слушать внушения об уклонении от изречений разума» (Пр. 19:21, 27).
Долгих десять лет после смерти Ирода создавал Иуда новую армию – полчище подлинных «ганна'им». Презрев отличия Избранных от фарисеев, ессенов, саддукеев, ходил он по синагогам и проповедовал то, что сближало абсолютно всех евреев, к какой бы секте они ни принадлежали, – веру в Царство Небесное и в исключительность народа избранного.
Не уставал он укорять потомков Иакова: они, кроме божественной власти, признают еще и господство над собой италиков и их сторожевых псов – иродиан.
– Позор, что единственный в олам народ, заключивший завет с истинным Богом, мирится с положением римских данников и считает своими владыками, кроме Адонаи, еще и смертных людей! – кричал он на базарах и привратных площадях, на молениях в синагогах и во время кагалов – вечерних посиделок старейшин.
– «Нет царя, кроме Бога!» – повторял он заветный клич Маккавеев и молился святейшей молитвой Израиля: «Господи, царствуй над нами один!»
– Давайте с оружием в руках вернем Иудее независимость! – призывал Галилеянин восторженные толпы. – Если мы победим, то Царство Божие с нами придет; если же погибнем, то Шаддай, воскресив нас из мертвых, как первенцев возлюбленных Своих, для дней Мессии, дарует нам венец нетленной славы!
До того красноречив и убедителен был Иуда сын Иезекии, что даже враги признавали его замечательным софистом – законоучителем, несмотря на то, что он не учился ни в одной из известных раввинских школ[22].
Провидение так устроило душу, что она легко поддается внушению.
Эмоции, которые оратор старается передать аудитории, настрой соседа, рассказывающего что-то узкому кругу дружков, изливаются из этого единственного источника на все окружение. В свою очередь, толпа с неизменной силой тянет одиночку за собой, как табун лошадей жеребенка, боящегося отстать от матери-кобылы.
Семьдесят старейшин израильских колен, выведенных Моисеем из плена египетского, впали в экстаз и стали пророчествовать перед тем, как Саваоф прислал перепелов изголодавшимся потомкам Иакова, а потом поразил их великой язвой за прихотливость (Чис. 11:25).
Адонаи уготовил первому израильскому царю событие, которому суждено было коренным образом изменить жизнь Саула, – встречу с групповыми пророками наби[23]: «встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и пред ними псалтырь и тимпан, и свирель и гусли, и они пророчествуют. И найдет на тебя Дух Господень, и ты будешь пророчествовать с ними, и сделаешься иным человеком» (1 Цар. 10:5—6).
Несколько лет спустя Саул послал слуг в погоню за Давидом. Беглец скрылся в городе Рама, где обитал его благодетель Самуил, возглавлявший сонм наби. Посланцы царя выслушали пророка, и их охватил экстаз.
Государь направил вторую группу охотников за беглым зятем, потом третью – все, прибыв в Раму, начинали пророчествовать.
Наконец, властитель, изуверившись в прислуге, сам взялся за дело: «пошел он тогда в Наваф в Раме, и на него снизошел Дух Господень, и он шел и пророчествовал, доколе не пришел в Наваф в Раме. И снял он одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь день тот и всю ту ночь лежал не одетый; поэтому говорят: «неужели и Саул во пророках?» (1 Цар. 19:19—24).
Жители подвластной Риму земли обетованной оказались не менее подвержены пророческому экстазу, нежели их предки двенадцать и десять веков назад, в эпохи Моисея и Саула. Большинство из тех, кто приходил хоть единожды послушать пламенные проповеди Гавлонита, привыкали к ним, как пьяница к раке – крепкому хмельному напитку из фиников[24]. Им хотелось все больше и больше. Они уже не могли обходиться без проповедей, без участия в совместных многочасовых молениях, без духа братства, пронизывающего многосотенную толпу, без возможности наконец-то свободно выплеснуть ярость и ненависть к захватчикам, без обретенной надежды в избавление от власти нечестивых италиков, без заново родившейся веры в скорый приход Мешиаха и Царства Божия!
Стоит ли удивляться, что число «ганна'им» – зелотов, как они стали открыто себя называть, – волшебным образом выросло стократно за эти десять лет. Ревностные стали самой влиятельной и массовой религиозно-политической партией в стране, далеко обогнав фарисеев, саддукеев, ессенов.
Отцом же нового, подлинно популярного, поистине всенародного течения, образовавшегося в том бурлящем море, какое представлял из себя народ избранный, и сами иудеи, и римляне, и греки[25], объявили Иуду Галилеянина. Забыв, что Гавлонит всего лишь, как ему заповедовал Гавриил, раздувал в большое пламя маленькую искорку, которая не затухала в Палестине уже полтора столетия, со времен огромного пожара народной войны против сирийцев, зажженного Маккавеями.
Божья рать была создана, оставалось лишь найти повод для мятежа.
Знаком для того, чтобы начать избавление Израиля от гнета фараона, было явление Моисею ангела «в пламени огня среди тернового куста», а потом и самого Яхве, чье имя непроизносимо вслух (Исх. 3:2—12).
Иуда в нетерпении сердца ждал подобного знака. Увы!
Либо не ровня он был Моисею, либо Вседержитель поменял свои привычки...
А потом вдруг неожиданно знамение состоялось.