Страница:
У одного мозольного оператора была вывеска: «Couper de cors»; у гробовщика висела вывеска с надписью: «Krapu». По объяснению этого гробовщика, надпись была сделана «для тону» и чтоб французы, здесь умирающие, знали, где могут достать прочные гробы. По стародавнему обычаю, гробы на вывесках всегда изображались не гробами, а красными сундуками или шкатулками.
В двадцатых годах в Петербурге была фабрика табаку Смекаева, на вывеске которой представлено было следующее: за круглым столом сидел с одной стороны господин со стаканом в руке, с другой - стояла дама; она подавала господину трубку и старалась отнять от него стакан; внизу находилось следующее четверостишие:
В музее Павла Свиньина хранилась железная вывеска питейного дома в Петербурге с портретом Петра I с аллегориями и надписями, современными основанию Петербурга.
В старину лучшие трактиры вывесок с надписями не имели. Так, на вывеске одной из гостиниц Невского проспекта в начале текущего столетия представлены были султан и султанша огромного роста - дама и кавалер в национальной одежде, и они читали «Сенатские Ведомости». На других трактирных вывесках изображались баснословные фениксы в пламени, медведь в задумчивости с газетой и т. д.
Над простыми трактирами рисовали мужиков, чинно сидящих вокруг стола, уставленного чайным прибором или закускою и штофиками. Живописцы обращали особенное внимание на фигуры людей: они заставляли их разливать и пить чай в самом грациозном положении, совсем непривычном для посетителей таких мест.
На вывесках иногда людские фигуры были заменены предметами: чайный прибор, закуски и графин с водкой: последнее изображение ещё красноречивее говорило за себя. Существовал близ Сенной трактир и с такою вывеской: «Здесь трактир для приезжающих и приходящих с обеденным и ужинным расположением».
На вывесках винных погребов изображали золотые грозди винограда, а также нагих правнучат и потомков Бахуса верхом на бочках, с плющевыми венками на голове, с чашами, с кистями винограда в руках. Также рисовали прыгающих козлов, полагая, что греки этому четвероногому приписывали открытие вина. На вывесках табачных лавок и сигарных фабрик писали толстых голландцев, американцев, арабов с сигарою в зубах или мастеров, изготовляющих сигары и крошащих табак. Бывали также нагие негры или группы амуров, как белых, так и черных, куривших сигары. Изображали и турок в чалмах, задумчиво курящих из кальяна. Акушерки в старину выставляли вывеску с надписью: «бабка-голанка». Где-то на Песках существовала вывеска, на которой изображен был рог изобилия, из которого падали новорожденные младенцы, - но до полного падения руки акушерки не допускали и подхватывали младенцев колоссальными акушерскими щипцами.
ГЛАВА XXI
В ряду заметных чудаков первой четверти текущего столетия был провиантский чиновник генеральского чина Д-ов. Наружным видом он ничем не отличался от известного Собакевича. Д-ов был страстный любитель всяких «антиков», как он выражался, из которых и составил большой музей, собирая их в течение пятидесяти лет своей службы во время служебных поездок по всем почти губерниям России и Сибири. Описание этого любопытного кабинета могло бы рассмешить, кажется, чуть не умирающего человека, так он был примитивен, бесхитростен и своеобразен. Музей состоял, нельзя оказать, чтобы из особенно ценных вещей. В коллекции его редких вещей были экземпляры, которые для непосвященного в их происхождение не представляли никакой ценности.
Например, в большом его собрании тростей и палок самыми драгоценными считались: палица из высушенного лопуха, крепкая, как кость, трость, сделанная из одного корня хрена; затем простой, жестяной, выкрашенный черною краскою дорожный посошок, в который вливался полуштоф полугара. Далее шли такие диковинки, как железная кочерга, более чем в полвершка толщиною, свитая и согнутая рукою силача в дугу, с надписью «кто кочергу эту спрямит, тот нашу дружбу прекратит». Лежал у него на почетном месте и простой кирпич из города Царева, взятый будто бы из развалин дворца Мамаева. Был и старый барабан из кожи одного волжского разбойника, сделанный по приказу грозного астраханского воеводы. В спирту в узкогорлом сосуде хранилась огромная груша, видимо, запрятанная туда зародышем, так что росла в сосуде до полной зрелости, привязанная к дереву. Была табакерка, сделанная из мужицкого лаптя, на котором написано: «и счастье, как табак, со смертными играет: иного веселит, иного в нос щелкает».
Находился у него «алебастровый слепок с кулака великана Преображенского полка тамбур-мажора Митрофана Случкина, сверенный с подлинным у него в квартире». Была и портретная галерея кисти суздальских богомазов.
В числе замечательных портретов обращало внимание изображение крестьянина Якова Кирилова, которому первая его жена, Федосья, родила 57 живых детей, а вторая -18. Был и другой портрет такого же плодовитого крестьянина, Федора Васильева, которому первая супруга подарила 69 детей, а вторая -16. Существовал портрет и девицы француженки Дюбуа: эта ветреная парижанка вела список своих обожателей и в двадцать лет насчитала их 16527 человек!
Из серебряных вещей у него хранилась вистовая марка, серебряная с чернью, принадлежавшая графу Аракчееву. На одной её стороне были изображены трефы, на другой - герб и надпись: «без лести предан». Она была куплена на аукционе у Свиньина, и как гласила другая на ней надпись, сделанная рукою Д-ва, «купил для того, чтоб хранить с почтением таковый памятник!»
В коллекции скульптурных вещей под стеклом у него хранилась мышь, сделанная из яблочных зерен. Под этим изваянием было приписано рукой бывшего провиантского чиновника: «от сего насекомого у нас произошло слово «мышеяд», которое усердием и попечением некоторых смотрителей казенных магазинов уничтожается и от коих, по словам Кронау (?), описывавшего в 1789 году чему люди научились от животных, «от мышей научились мы портить все, что ни попадется!»
В числе редких сокровищ в музее Д-ова хранился в пузырьке в довольно измельченном виде необходимый предмет всех кладоискателей - «разрыв-трава». По народному поверью, без нее клада не взять, она отпирает все замки и составляет ключ к открытию всех сокровищ.
Д-в, как рассказывал, отыскал эту траву у одного простого кузнеца за большие деньги. К отысканию этого сокровища ему содействовал один известный московский купец-миллионер, пробу над нею производили в кузнице, действие травы вышло изумительно: полоска железа почти в четверть аршина длиной и в шину толщиной, положенная на наковальню, от одного прикосновения волшебной травы с треском, наподобие выстрела, разлеталась на четыре части.
По мнению скептиков, чудодейственность разрыв-травы была ничто иное, как «гремучее серебро», травка же была примешана только для вида.
Был у этого собирателя столь же мифический высушенный цвет папоротника. По его рассказу, здесь находился только один лепесток цветка, весь же цветок случайно попал в лапоть мужика в Иванову ночь и сообщил счастливцу всеведение, так что он знал, где закопаны клады. Однако мужик, не зная чудодейственного действия цветка, был счастлив только одну ночь, пока в лапте цветок им не был растоптан.
Д-в имел феноменальную способность есть много. Часто обедая у купцов-подрядчиков, имевших с ним дела, накануне обеда он обыкновенно давал реестрик, в котором подробно означал, какое именно кушанье для него приготовить. Своих знакомых он уверял, что у него желудок «треховчинный».
Вот образчик одной такой росписи любимых им блюд. Щи кислые, жирные, подать непременно в горшке, с крынкой сметаны. К ним сто подовых пирожков - пятьдесят пустить в разноску, а остальные пятьдесят положить возле моего прибора. Это, как объяснял он, «в промежутках» (т.е. пока разносят кушанье, чтобы не сидеть праздно). Пирог или кулебяку он непременно велел делать длиною в аршин восемь вершков, шириной двенадцать вершков, а высота какая только возможна. В один её угол надо было положить семги, в другой рыбных молок, в третий курицу с рублеными яйцами, а в четвертый разного фарша. Окорок ветчины он приказывал подать большой, какой только можно было найти. Жареную четверть теленка наказывал всегда обложить парой уток, парой тетеревов и десятком рябчиков. Пирожное, добавлял он, какое хотите, это не мое кушанье. За таким обедом, если какое-либо блюдо ему особенно нравилось, то он на него так чихал, что охотников его есть уже не находилось, и блюдо целиком предоставлялось его аппетиту.
Однажды подрядчик встретил Д-ва стоявшим возле строящегося дома в размышлении с приятной улыбкой на устах перед бревном огромной величины. «Что вы, ваше превосходительство, думаете здесь?» - спросил подрядчик. «А вот что: ну если бы эдакая колбаса! А? Один ломтик был бы мне достаточен на закуску после рюмочки сивушки». Д-в никакого вина, за исключением браги и квасу, не пил; пил же он перед обедом, завтраком и ужином «сивушку» - настой из мелко истолченных кореньев и трав, которые ему присылал известный малороссийский знахарь Трофимович. По его методу от всякой простуды и болезни он принимал ежедневно ножную ванну изо льда, в котором он держал ноги не более пяти минут; по совету того же знахаря он ходил еженедельно в баню, где терли его тело мелким песком.
В прежних наших рассказах о чудаках Голицыных мы говорили об известном князе Иване Голицыне, прозванном «Jean de Paris», который выиграл в игорном доме в Париже миллион франков и спустя несколько дней проиграл их. Кличку свою он получил вот по какому случаю. Князь женился в Париже на известной певице Комической оперы, которая была особенно хороша в опере Буальдье «Jean de Paris». Певица эта разбогатела на богатые средства князя и когда у последнего не оставалось ничего от его громадного состояния, то и вышла за него замуж - от этого и стали называть князя «Jean de Paris».
Получив за женой три миллиона франков, князь задумал возвратиться на родину - уселся с нею в великолепный дормез и пустился в дальний путь. Проезжая по улицам Парижа, князь вдруг увидел вывеску известного в то время оружейника Лепажа. Он тотчас же вспомнил, что ему придется проезжать через Варшаву и там явиться к своему прежнему начальнику, великому князю Константину Павловичу. Вспомнил он также, что цесаревич страстно любит охоту с ружьем, а потому решил, что будет кстати, если он купит у Лепажа лучшее охотничье ружье цесаревичу в подарок.
Когда он выбрал ружье и хотел расплатиться, Лепаж, зная хорошо страсть князя, предложил лучше не платить за ружье, а сквитаться с ним на зелёном поле. И вот игроки сели. С первой же карты князю не повезло, и в какие-нибудь полчаса он проиграл все женины миллионы. Осталась в кармане только небольшая сумма на путевые издержки от Парижа до Варшавы.
Прибыв в Варшаву, князь поднес цесаревичу великолепное ружье. Константин Павлович, любуясь им, спросил: «А что может стоить это ружье?» - «Угадайте, ваше высочество». - «Несколько тысяч франков?» - «Около того: три миллиона франков». - «Ты шутишь?» - «Увы! говорю сущую правду…» И тут Голицын рассказал печальную историю поднесенного ружья и окончил свой рассказ следующим: «И вот теперь я остался без куска хлеба и обращаюсь к вашему высочеству с просьбою: дайте мне какое-нибудь место, чтобы не умереть с голоду вместе с моею женою и дочерью». - «Какое же дам я тебе место? Хочешь, как бы сказать, место моего забавника? Согласен?» - спросил великий князь. «Но только с тем, что моя должность не должна идти дальше следующего: я буду смешить и забавлять ваше высочество рассказами о всех глупостях, сплетнях, смехотворных или скандальных историях Варшавы, но ни о чём более». - «Идет!» - отвечал цесаревич. Таким образом тот вступил в должность официального буфона при особе его высочества. И все знали его за такого в Варшаве, и все любили и уважали. Он никому не делал ни малейшего зла, а, напротив, делал много добра, отстаивая и выручая из беды прибегавших под его защиту угнетенных и несправедливо преследуемых.
В первые годы царствования Александра Благословенного между светскою петербургскою молодежью, как мы не раз уже рассказывали, существовало несколько тайных обществ, цель которых была не политическая, а разгульная, и было много таких, где преследовались любовные цели. Любовные похождения были в то время в большой чести и придавали светскому человеку некоторый блеск и известность. Нравы регентства были не чужды нам, и у нас были в своем роде герцоги Ришелье. В числе отечественных волокит был некто X., впоследствии посланник при одном из итальянских дворов. Похождения его, кажется, по числу побед были ничуть не менее донжуановских. Он не знал непокорившейся ему красавицы. Его ум и светскую любезность умели ценить, впрочем, и не одни женщины.
Почти каждый вечер он проводил у известного в то время ресторатора Кулона, где собирался весь цвет тогдашнего общества и, как тогда говорили, «premier Petersbourg». Очень понятно, что оригиналов и разных эксцентриков здесь было довольно много, и частые пари и заклады между ними были весьма распространены. Так, раз X., побился об заклад, что оставит в дождливую ночь всех посетителей Каменного (Большого) театра, не имеющих собственных экипажей, без извозчиков, а ресторан Кулона - без воды.
В тот вечер в Большом театре был бенефис какой-то театральной знаменитости. Театр ломился от публики. Площадь у театра была заставлена извозчиками, но ни один из них не хотел везти нанимателя; все были заняты. Взбешенная публика едва не перебила извозчиков, но должна была разойтись по домам, шлепая по лужам и ручьям. После спектакля вся эта цепь извозчиков потянулась к Кулону и остановилась перед рестораном. Из него вышел X. и закричал «ванькам»: «Теперь можете ехать по домам». И все возницы с шумом помчались в разные стороны.
Вторую часть заклада он исполнил так. Выйдя в зал ресторана, он поместился за маленьким столиком, заказал себе ужин и спросил графин воды. Все обратили на это внимание, потому что он никогда не пил ничего, кроме шампанского. Тщательно вытер он графин салфеткою, потом вынул из кармана микроскоп и стал пристально глядеть на воду сквозь свет лампы.
Покачав с сомнением головою, он обратился к буфетчику: «Ваше заведение, конечно, лучшее в Петербурге, но этой воды пить нельзя! Посмотрите сами». Буфетчик взглянул в микроскоп и вскрикнул от ужаса. То же повторилось и с прочими посетителями: они увидели в графине с водою всяких водяных чудовищ.
За минутным ужасом последовал единодушный хохот, но графины с водою были убраны и заменены бутылками с шампанским. Пари X. выиграл: воды никто не пил.
В первые годы текущего столетия был моряк С-н, побочный сын известного вельможи павловских времен, графа К-ва [186], человек блестящего образования, лингвист, необыкновенно остроумный, отважный до дерзости и в высшей степени благородный и честный. Он не мог равнодушно слышать ни о малейшем нечестном или злом поступке. Это не был, как говорят, шалун - его шалости иногда доходили до грандиозного. За его проделки и проказы, несмотря на сильные родственные связи, его услали из Петербурга на службу в Архангельск, где он и прослужил несколько лет. Долго он оставался памятен тому городу, куда его закинула судьба, по той необычайной роли, которую он взял на себя и которую исполнял с необыкновенною смелостью, решительностью и редким счастьем. Он играл роль своего рода мстителя за угнетенных и слабых. Это был в полном смысле слова каратель пороков, и он навел страх на весь Архангельск или, вернее, на всех тех, у кого на совести лежало недоброе, несправедливое или злое дело.
Он перепорол если не всех взяточников и притеснителей, то большую часть угнетателей этого города. Особенно он был лют с местными шемяками и держимордами. И все ему сходило с рук. Благодаря большим денежным средствам, он подобрал себе ватагу из десяти отчаянных матросов, преданных ему душою и телом и готовых за него в огонь и воду.
Много платил он и своей тайной полиции, которую имел как в судебных местах, так и в частных домах. Ему сейчас же доносили, кто, где и когда совершил какую-нибудь мерзость. Вслед за этим у него составлялся суд и исполнение по возможности в скорейшем времени. Наказание, смотря по вине, большей частью состояло в отсчитывании виновному от пятидесяти до ста линьков.
Для достижения этой цели несколько тайных агентов С-на неусыпно следили за каждым шагом обреченной на линьки жертвы, и рано ли, поздно ли, будучи в масках, подкарауливали, завязывали ей рот, скручивали руки и увлекали в какое-нибудь глухое, пустынное место и там, под председательством мстителя, тоже замаскированного, исполняли приговор над осужденным. Немногим из мелких архангельских пакостников удалось избегнуть наказания.
А с одним крупным взяточником сделано было однажды следующее. Просидев долго в присутствии, возвращается он домой, но дома своего не находит: весь он был разобран по бревнам и сложен во дворе в правильную кучу. Все знали, что это были штуки С-на, все трепетали перед ним, но ничего нельзя было сделать, так хитро и ловко всё это учинялось. По своим связям, по своему богатству, уму и образованию, он был принят во всех лучших домах города. Начальником был там тогда добрейший человек С. П-в, любимый и уважаемый всеми, однако супруги его никто не терпел. Она была женщина необыкновенно гордая, заносчивая и вспыльчивая до полной невежливости.
Раз, играя в карты с нашим героем, она вспылила и дошла до того, что бросила ему в лицо карты, сильно поранив картою глаз.
На эту дерзость С-н не промолвил ни слова, подобрал с пола карты, стасовал их и снова сдал и, когда кончился робер, он сделал расчет, положил на стол деньги, им проигранные, и, сказав тихим и спокойным голосом: «я не могу продолжать игру», раскланялся и оставил дом гордой помпадурши. Терпение и смирение, высказанное благовоспитанным моряком, сильно рассердило и озлобило её. Ненависть её к нему дошла до того, что она принялась чернить его всюду и добилась, что из страха к этой важной губернской даме С-ну стали все отказывать от дома, а самые угодливые на улицах перестали даже узнавать и кланяться. Умный моряк смекнул в чём дело и поклялся строго наказать виновницу этого несправедливого поступка. Начал он с того, что тотчас купил богатым подарком горничную своей превосходительной обидчицы и гонительницы. Горничная обязана была ежедневно доносить ему все верные сведения о том, что её госпожа делает, куда собирается, где бывает и т.д.
Вскоре в Купеческом собрании был назначен маскарад. Обидчица со своей приятельницей заказала у модистки довольно характерный костюм. По получении этого известия у моряка явилась мысль, каким образом жестоко отомстить барыне. Он поехал к одному своему приятелю, у которого жила кухарка-шведка, довольно красивая молодая женщина, имевшая с его обидчицей много наружного сходства. Кухарка была из разбитных женщин. Он упросил её сыграть для него роль в будущем маскараде, и та без труда согласилась на предложение. Он отправился к модистке, у которой были заказаны платья. Последняя подрядилась сшить такой же костюм и для кухарки.
В день маскарада моряку дано знать, что важная барыня уже одевается и скоро будет в маскараде. Тогда кухарка, одетая в известный костюм, едет с моряком в карете. Приехав и не снимая салопа, она стала ожидать приезда барыни. Моряк идет в зал, у входа ловит одного довольного глуповатого гостя, завязывает с ним оживленный разговор и как будто невзначай загораживает вход в зал так, что не было возможности никому войти. Поэтому все приезжавшие на бал говорили ему: «Позвольте пройти». Моряк тотчас дает дорогу и снова занимает свою позицию у входных дверей. Но вот он замечает, что сзади приближаются две стройные дамы в костюмах - и одна из них важный его недруг. Постояв несколько минут при входе, в надежде, что моряк сам догадается пропустить их, она не выдержала и, не желая сказать «позвольте пройти», схватывает моряка своею могучею рукою за шитый воротник мундира, толкает его в грудь и вламывается в бальный зал.
В этот момент, отскочив от входа, моряк говорит: «Дерзкая маска!» и со всего размаху посылает ей ногою сильнейшего шлепка, который очень звучно раздался по залу.
Мгновенно все в зале стихло и все взгляды обратились на эту маску. В ту самую минуту в дверях появляется другая высокая женщина в таком же точно костюме, как и дама, получившая шлепок. Более дерзкая, чем находчивая, первая дама, вместо того, чтобы поскорее вмешаться в толпу масок и затем подобру-поздорову убраться, сдернула с себя маску и закричала, задыхаясь от бешенства: «Дерзкий! Разве вы не знаете, кто я?» - «Ах, это вы! Простите меня великодушно, ваше превосходительство, я полагал, что это кухарка моего приятеля, известная всему городу. Я видел вчера на ней точь-в-точь такой же костюм, как и на вас. Если бы я знал, что это не кухарка, а вы, я никогда не позволил бы себе того, что я сделал. Сообразите сами, мог ли я предполагать, что кто-либо из дам общества посмел меня схватить за воротник и толкнуть в грудь в публичном месте? Я предполагал, что только кухарка могла это сделать.
Да вот и она, - произнёс он, обратясь к той. - Прошу тебя снять маску». Кухарка сняла маску и продолжала довольно дерзко рассматривать важную даму. Важная барыня в сильном гневе пошла отыскивать своего мужа, чтобы пожаловаться на дерзкого офицера. Но муж, выслушав её, только пожал плечами и заметил: «Ты сама виновата во всем, вольно же быть тебе такою дерзкою? На месте офицера я сам сделал бы то же самое…»
Рассказывают, что этот губернский каратель нравов не чужд был странностей и в своей частной жизни. Оригинальным был дом, где жил этот моряк-проказник. Он помещался на окраине города, но каково удивление было каждого подъезжавшего к нему увидеть вместо обыкновенного загородного дома - корабль! В самом деле здание имело вид корабля - виднелась чистая палуба, на лафетах лежали пушки, качались паруса, флаги, виднелась и мачта с целым лесом веревочных снастей. Внутренность тоже ничем не отличалась от настоящего корабля: каюты содержались в совершенной чистоте, вместо кроватей качались койки. Хозяина встречал старик-матрос в полной форме: хозяин привык жить на море, все обычаи морской жизни он перенес на сушу, не изменив ничего и на своем сухопутном корабле.
Большими странностями в Петербурге отличался известный книгопродавец И.Т. Ли[сенк]ов [187]. Он торговал более тридцати лет на Садовой, в доме Пажеского корпуса, а после того переселился в Гостиный двор, на верхнюю линию, которую в своих объявлениях называл бельэтажем и местом рандеву аристократов. Магазин Ли[сенк]ова, действительно, в свое время служил рандеву отечественных литераторов. Сюда сходились И.А. Крылов, Н.И. Гнедич, А.Ф. Воейков, А.С. Пушкин, Ф.В. Булгарин, Б.М. Федоров, В.Г. Соколовский и многие другие. Иные из них, как, например, Гнедич, питали к нему даже дружбу, которую признательный книгопродавец нежно чувствовал. Так, ещё при своей жизни Ли[сенк]ов вырыл себе могилу в Невской лавре рядом с переводчиком «Илиады» и водрузил на ней весьма любопытный саркофаг с витиеватыми образцами стихов всевозможных поэтов, начиная с Державина, затем испестрил его нотными знаками и изукрасил разными аллегорическими изображениями.
В двадцатых годах в Петербурге была фабрика табаку Смекаева, на вывеске которой представлено было следующее: за круглым столом сидел с одной стороны господин со стаканом в руке, с другой - стояла дама; она подавала господину трубку и старалась отнять от него стакан; внизу находилось следующее четверостишие:
В старину на вывесках виднелись и аллегорические картины, многосложные рисунки из арабесков, цветов и разных атрибутов, сообразно с характером лавки или мастерства.
Оставь вино, кури табак,
Ты трубочкой разгонишь всю кручину;
Клянусь, что раскуражишь так,
Как будто выпил на полтину!
В музее Павла Свиньина хранилась железная вывеска питейного дома в Петербурге с портретом Петра I с аллегориями и надписями, современными основанию Петербурга.
В старину лучшие трактиры вывесок с надписями не имели. Так, на вывеске одной из гостиниц Невского проспекта в начале текущего столетия представлены были султан и султанша огромного роста - дама и кавалер в национальной одежде, и они читали «Сенатские Ведомости». На других трактирных вывесках изображались баснословные фениксы в пламени, медведь в задумчивости с газетой и т. д.
Над простыми трактирами рисовали мужиков, чинно сидящих вокруг стола, уставленного чайным прибором или закускою и штофиками. Живописцы обращали особенное внимание на фигуры людей: они заставляли их разливать и пить чай в самом грациозном положении, совсем непривычном для посетителей таких мест.
На вывесках иногда людские фигуры были заменены предметами: чайный прибор, закуски и графин с водкой: последнее изображение ещё красноречивее говорило за себя. Существовал близ Сенной трактир и с такою вывеской: «Здесь трактир для приезжающих и приходящих с обеденным и ужинным расположением».
На вывесках винных погребов изображали золотые грозди винограда, а также нагих правнучат и потомков Бахуса верхом на бочках, с плющевыми венками на голове, с чашами, с кистями винограда в руках. Также рисовали прыгающих козлов, полагая, что греки этому четвероногому приписывали открытие вина. На вывесках табачных лавок и сигарных фабрик писали толстых голландцев, американцев, арабов с сигарою в зубах или мастеров, изготовляющих сигары и крошащих табак. Бывали также нагие негры или группы амуров, как белых, так и черных, куривших сигары. Изображали и турок в чалмах, задумчиво курящих из кальяна. Акушерки в старину выставляли вывеску с надписью: «бабка-голанка». Где-то на Песках существовала вывеска, на которой изображен был рог изобилия, из которого падали новорожденные младенцы, - но до полного падения руки акушерки не допускали и подхватывали младенцев колоссальными акушерскими щипцами.
ГЛАВА XXI
Собиратель антиков. Моряк-проказник С-н. И.Т. Лисенков.
В ряду заметных чудаков первой четверти текущего столетия был провиантский чиновник генеральского чина Д-ов. Наружным видом он ничем не отличался от известного Собакевича. Д-ов был страстный любитель всяких «антиков», как он выражался, из которых и составил большой музей, собирая их в течение пятидесяти лет своей службы во время служебных поездок по всем почти губерниям России и Сибири. Описание этого любопытного кабинета могло бы рассмешить, кажется, чуть не умирающего человека, так он был примитивен, бесхитростен и своеобразен. Музей состоял, нельзя оказать, чтобы из особенно ценных вещей. В коллекции его редких вещей были экземпляры, которые для непосвященного в их происхождение не представляли никакой ценности.
Например, в большом его собрании тростей и палок самыми драгоценными считались: палица из высушенного лопуха, крепкая, как кость, трость, сделанная из одного корня хрена; затем простой, жестяной, выкрашенный черною краскою дорожный посошок, в который вливался полуштоф полугара. Далее шли такие диковинки, как железная кочерга, более чем в полвершка толщиною, свитая и согнутая рукою силача в дугу, с надписью «кто кочергу эту спрямит, тот нашу дружбу прекратит». Лежал у него на почетном месте и простой кирпич из города Царева, взятый будто бы из развалин дворца Мамаева. Был и старый барабан из кожи одного волжского разбойника, сделанный по приказу грозного астраханского воеводы. В спирту в узкогорлом сосуде хранилась огромная груша, видимо, запрятанная туда зародышем, так что росла в сосуде до полной зрелости, привязанная к дереву. Была табакерка, сделанная из мужицкого лаптя, на котором написано: «и счастье, как табак, со смертными играет: иного веселит, иного в нос щелкает».
Находился у него «алебастровый слепок с кулака великана Преображенского полка тамбур-мажора Митрофана Случкина, сверенный с подлинным у него в квартире». Была и портретная галерея кисти суздальских богомазов.
В числе замечательных портретов обращало внимание изображение крестьянина Якова Кирилова, которому первая его жена, Федосья, родила 57 живых детей, а вторая -18. Был и другой портрет такого же плодовитого крестьянина, Федора Васильева, которому первая супруга подарила 69 детей, а вторая -16. Существовал портрет и девицы француженки Дюбуа: эта ветреная парижанка вела список своих обожателей и в двадцать лет насчитала их 16527 человек!
Из серебряных вещей у него хранилась вистовая марка, серебряная с чернью, принадлежавшая графу Аракчееву. На одной её стороне были изображены трефы, на другой - герб и надпись: «без лести предан». Она была куплена на аукционе у Свиньина, и как гласила другая на ней надпись, сделанная рукою Д-ва, «купил для того, чтоб хранить с почтением таковый памятник!»
В коллекции скульптурных вещей под стеклом у него хранилась мышь, сделанная из яблочных зерен. Под этим изваянием было приписано рукой бывшего провиантского чиновника: «от сего насекомого у нас произошло слово «мышеяд», которое усердием и попечением некоторых смотрителей казенных магазинов уничтожается и от коих, по словам Кронау (?), описывавшего в 1789 году чему люди научились от животных, «от мышей научились мы портить все, что ни попадется!»
В числе редких сокровищ в музее Д-ова хранился в пузырьке в довольно измельченном виде необходимый предмет всех кладоискателей - «разрыв-трава». По народному поверью, без нее клада не взять, она отпирает все замки и составляет ключ к открытию всех сокровищ.
Д-в, как рассказывал, отыскал эту траву у одного простого кузнеца за большие деньги. К отысканию этого сокровища ему содействовал один известный московский купец-миллионер, пробу над нею производили в кузнице, действие травы вышло изумительно: полоска железа почти в четверть аршина длиной и в шину толщиной, положенная на наковальню, от одного прикосновения волшебной травы с треском, наподобие выстрела, разлеталась на четыре части.
По мнению скептиков, чудодейственность разрыв-травы была ничто иное, как «гремучее серебро», травка же была примешана только для вида.
Был у этого собирателя столь же мифический высушенный цвет папоротника. По его рассказу, здесь находился только один лепесток цветка, весь же цветок случайно попал в лапоть мужика в Иванову ночь и сообщил счастливцу всеведение, так что он знал, где закопаны клады. Однако мужик, не зная чудодейственного действия цветка, был счастлив только одну ночь, пока в лапте цветок им не был растоптан.
Д-в имел феноменальную способность есть много. Часто обедая у купцов-подрядчиков, имевших с ним дела, накануне обеда он обыкновенно давал реестрик, в котором подробно означал, какое именно кушанье для него приготовить. Своих знакомых он уверял, что у него желудок «треховчинный».
Вот образчик одной такой росписи любимых им блюд. Щи кислые, жирные, подать непременно в горшке, с крынкой сметаны. К ним сто подовых пирожков - пятьдесят пустить в разноску, а остальные пятьдесят положить возле моего прибора. Это, как объяснял он, «в промежутках» (т.е. пока разносят кушанье, чтобы не сидеть праздно). Пирог или кулебяку он непременно велел делать длиною в аршин восемь вершков, шириной двенадцать вершков, а высота какая только возможна. В один её угол надо было положить семги, в другой рыбных молок, в третий курицу с рублеными яйцами, а в четвертый разного фарша. Окорок ветчины он приказывал подать большой, какой только можно было найти. Жареную четверть теленка наказывал всегда обложить парой уток, парой тетеревов и десятком рябчиков. Пирожное, добавлял он, какое хотите, это не мое кушанье. За таким обедом, если какое-либо блюдо ему особенно нравилось, то он на него так чихал, что охотников его есть уже не находилось, и блюдо целиком предоставлялось его аппетиту.
Однажды подрядчик встретил Д-ва стоявшим возле строящегося дома в размышлении с приятной улыбкой на устах перед бревном огромной величины. «Что вы, ваше превосходительство, думаете здесь?» - спросил подрядчик. «А вот что: ну если бы эдакая колбаса! А? Один ломтик был бы мне достаточен на закуску после рюмочки сивушки». Д-в никакого вина, за исключением браги и квасу, не пил; пил же он перед обедом, завтраком и ужином «сивушку» - настой из мелко истолченных кореньев и трав, которые ему присылал известный малороссийский знахарь Трофимович. По его методу от всякой простуды и болезни он принимал ежедневно ножную ванну изо льда, в котором он держал ноги не более пяти минут; по совету того же знахаря он ходил еженедельно в баню, где терли его тело мелким песком.
В прежних наших рассказах о чудаках Голицыных мы говорили об известном князе Иване Голицыне, прозванном «Jean de Paris», который выиграл в игорном доме в Париже миллион франков и спустя несколько дней проиграл их. Кличку свою он получил вот по какому случаю. Князь женился в Париже на известной певице Комической оперы, которая была особенно хороша в опере Буальдье «Jean de Paris». Певица эта разбогатела на богатые средства князя и когда у последнего не оставалось ничего от его громадного состояния, то и вышла за него замуж - от этого и стали называть князя «Jean de Paris».
Получив за женой три миллиона франков, князь задумал возвратиться на родину - уселся с нею в великолепный дормез и пустился в дальний путь. Проезжая по улицам Парижа, князь вдруг увидел вывеску известного в то время оружейника Лепажа. Он тотчас же вспомнил, что ему придется проезжать через Варшаву и там явиться к своему прежнему начальнику, великому князю Константину Павловичу. Вспомнил он также, что цесаревич страстно любит охоту с ружьем, а потому решил, что будет кстати, если он купит у Лепажа лучшее охотничье ружье цесаревичу в подарок.
Когда он выбрал ружье и хотел расплатиться, Лепаж, зная хорошо страсть князя, предложил лучше не платить за ружье, а сквитаться с ним на зелёном поле. И вот игроки сели. С первой же карты князю не повезло, и в какие-нибудь полчаса он проиграл все женины миллионы. Осталась в кармане только небольшая сумма на путевые издержки от Парижа до Варшавы.
Прибыв в Варшаву, князь поднес цесаревичу великолепное ружье. Константин Павлович, любуясь им, спросил: «А что может стоить это ружье?» - «Угадайте, ваше высочество». - «Несколько тысяч франков?» - «Около того: три миллиона франков». - «Ты шутишь?» - «Увы! говорю сущую правду…» И тут Голицын рассказал печальную историю поднесенного ружья и окончил свой рассказ следующим: «И вот теперь я остался без куска хлеба и обращаюсь к вашему высочеству с просьбою: дайте мне какое-нибудь место, чтобы не умереть с голоду вместе с моею женою и дочерью». - «Какое же дам я тебе место? Хочешь, как бы сказать, место моего забавника? Согласен?» - спросил великий князь. «Но только с тем, что моя должность не должна идти дальше следующего: я буду смешить и забавлять ваше высочество рассказами о всех глупостях, сплетнях, смехотворных или скандальных историях Варшавы, но ни о чём более». - «Идет!» - отвечал цесаревич. Таким образом тот вступил в должность официального буфона при особе его высочества. И все знали его за такого в Варшаве, и все любили и уважали. Он никому не делал ни малейшего зла, а, напротив, делал много добра, отстаивая и выручая из беды прибегавших под его защиту угнетенных и несправедливо преследуемых.
В первые годы царствования Александра Благословенного между светскою петербургскою молодежью, как мы не раз уже рассказывали, существовало несколько тайных обществ, цель которых была не политическая, а разгульная, и было много таких, где преследовались любовные цели. Любовные похождения были в то время в большой чести и придавали светскому человеку некоторый блеск и известность. Нравы регентства были не чужды нам, и у нас были в своем роде герцоги Ришелье. В числе отечественных волокит был некто X., впоследствии посланник при одном из итальянских дворов. Похождения его, кажется, по числу побед были ничуть не менее донжуановских. Он не знал непокорившейся ему красавицы. Его ум и светскую любезность умели ценить, впрочем, и не одни женщины.
Почти каждый вечер он проводил у известного в то время ресторатора Кулона, где собирался весь цвет тогдашнего общества и, как тогда говорили, «premier Petersbourg». Очень понятно, что оригиналов и разных эксцентриков здесь было довольно много, и частые пари и заклады между ними были весьма распространены. Так, раз X., побился об заклад, что оставит в дождливую ночь всех посетителей Каменного (Большого) театра, не имеющих собственных экипажей, без извозчиков, а ресторан Кулона - без воды.
В тот вечер в Большом театре был бенефис какой-то театральной знаменитости. Театр ломился от публики. Площадь у театра была заставлена извозчиками, но ни один из них не хотел везти нанимателя; все были заняты. Взбешенная публика едва не перебила извозчиков, но должна была разойтись по домам, шлепая по лужам и ручьям. После спектакля вся эта цепь извозчиков потянулась к Кулону и остановилась перед рестораном. Из него вышел X. и закричал «ванькам»: «Теперь можете ехать по домам». И все возницы с шумом помчались в разные стороны.
Вторую часть заклада он исполнил так. Выйдя в зал ресторана, он поместился за маленьким столиком, заказал себе ужин и спросил графин воды. Все обратили на это внимание, потому что он никогда не пил ничего, кроме шампанского. Тщательно вытер он графин салфеткою, потом вынул из кармана микроскоп и стал пристально глядеть на воду сквозь свет лампы.
Покачав с сомнением головою, он обратился к буфетчику: «Ваше заведение, конечно, лучшее в Петербурге, но этой воды пить нельзя! Посмотрите сами». Буфетчик взглянул в микроскоп и вскрикнул от ужаса. То же повторилось и с прочими посетителями: они увидели в графине с водою всяких водяных чудовищ.
За минутным ужасом последовал единодушный хохот, но графины с водою были убраны и заменены бутылками с шампанским. Пари X. выиграл: воды никто не пил.
В первые годы текущего столетия был моряк С-н, побочный сын известного вельможи павловских времен, графа К-ва [186], человек блестящего образования, лингвист, необыкновенно остроумный, отважный до дерзости и в высшей степени благородный и честный. Он не мог равнодушно слышать ни о малейшем нечестном или злом поступке. Это не был, как говорят, шалун - его шалости иногда доходили до грандиозного. За его проделки и проказы, несмотря на сильные родственные связи, его услали из Петербурга на службу в Архангельск, где он и прослужил несколько лет. Долго он оставался памятен тому городу, куда его закинула судьба, по той необычайной роли, которую он взял на себя и которую исполнял с необыкновенною смелостью, решительностью и редким счастьем. Он играл роль своего рода мстителя за угнетенных и слабых. Это был в полном смысле слова каратель пороков, и он навел страх на весь Архангельск или, вернее, на всех тех, у кого на совести лежало недоброе, несправедливое или злое дело.
Он перепорол если не всех взяточников и притеснителей, то большую часть угнетателей этого города. Особенно он был лют с местными шемяками и держимордами. И все ему сходило с рук. Благодаря большим денежным средствам, он подобрал себе ватагу из десяти отчаянных матросов, преданных ему душою и телом и готовых за него в огонь и воду.
Много платил он и своей тайной полиции, которую имел как в судебных местах, так и в частных домах. Ему сейчас же доносили, кто, где и когда совершил какую-нибудь мерзость. Вслед за этим у него составлялся суд и исполнение по возможности в скорейшем времени. Наказание, смотря по вине, большей частью состояло в отсчитывании виновному от пятидесяти до ста линьков.
Для достижения этой цели несколько тайных агентов С-на неусыпно следили за каждым шагом обреченной на линьки жертвы, и рано ли, поздно ли, будучи в масках, подкарауливали, завязывали ей рот, скручивали руки и увлекали в какое-нибудь глухое, пустынное место и там, под председательством мстителя, тоже замаскированного, исполняли приговор над осужденным. Немногим из мелких архангельских пакостников удалось избегнуть наказания.
А с одним крупным взяточником сделано было однажды следующее. Просидев долго в присутствии, возвращается он домой, но дома своего не находит: весь он был разобран по бревнам и сложен во дворе в правильную кучу. Все знали, что это были штуки С-на, все трепетали перед ним, но ничего нельзя было сделать, так хитро и ловко всё это учинялось. По своим связям, по своему богатству, уму и образованию, он был принят во всех лучших домах города. Начальником был там тогда добрейший человек С. П-в, любимый и уважаемый всеми, однако супруги его никто не терпел. Она была женщина необыкновенно гордая, заносчивая и вспыльчивая до полной невежливости.
Раз, играя в карты с нашим героем, она вспылила и дошла до того, что бросила ему в лицо карты, сильно поранив картою глаз.
На эту дерзость С-н не промолвил ни слова, подобрал с пола карты, стасовал их и снова сдал и, когда кончился робер, он сделал расчет, положил на стол деньги, им проигранные, и, сказав тихим и спокойным голосом: «я не могу продолжать игру», раскланялся и оставил дом гордой помпадурши. Терпение и смирение, высказанное благовоспитанным моряком, сильно рассердило и озлобило её. Ненависть её к нему дошла до того, что она принялась чернить его всюду и добилась, что из страха к этой важной губернской даме С-ну стали все отказывать от дома, а самые угодливые на улицах перестали даже узнавать и кланяться. Умный моряк смекнул в чём дело и поклялся строго наказать виновницу этого несправедливого поступка. Начал он с того, что тотчас купил богатым подарком горничную своей превосходительной обидчицы и гонительницы. Горничная обязана была ежедневно доносить ему все верные сведения о том, что её госпожа делает, куда собирается, где бывает и т.д.
Вскоре в Купеческом собрании был назначен маскарад. Обидчица со своей приятельницей заказала у модистки довольно характерный костюм. По получении этого известия у моряка явилась мысль, каким образом жестоко отомстить барыне. Он поехал к одному своему приятелю, у которого жила кухарка-шведка, довольно красивая молодая женщина, имевшая с его обидчицей много наружного сходства. Кухарка была из разбитных женщин. Он упросил её сыграть для него роль в будущем маскараде, и та без труда согласилась на предложение. Он отправился к модистке, у которой были заказаны платья. Последняя подрядилась сшить такой же костюм и для кухарки.
В день маскарада моряку дано знать, что важная барыня уже одевается и скоро будет в маскараде. Тогда кухарка, одетая в известный костюм, едет с моряком в карете. Приехав и не снимая салопа, она стала ожидать приезда барыни. Моряк идет в зал, у входа ловит одного довольного глуповатого гостя, завязывает с ним оживленный разговор и как будто невзначай загораживает вход в зал так, что не было возможности никому войти. Поэтому все приезжавшие на бал говорили ему: «Позвольте пройти». Моряк тотчас дает дорогу и снова занимает свою позицию у входных дверей. Но вот он замечает, что сзади приближаются две стройные дамы в костюмах - и одна из них важный его недруг. Постояв несколько минут при входе, в надежде, что моряк сам догадается пропустить их, она не выдержала и, не желая сказать «позвольте пройти», схватывает моряка своею могучею рукою за шитый воротник мундира, толкает его в грудь и вламывается в бальный зал.
В этот момент, отскочив от входа, моряк говорит: «Дерзкая маска!» и со всего размаху посылает ей ногою сильнейшего шлепка, который очень звучно раздался по залу.
Мгновенно все в зале стихло и все взгляды обратились на эту маску. В ту самую минуту в дверях появляется другая высокая женщина в таком же точно костюме, как и дама, получившая шлепок. Более дерзкая, чем находчивая, первая дама, вместо того, чтобы поскорее вмешаться в толпу масок и затем подобру-поздорову убраться, сдернула с себя маску и закричала, задыхаясь от бешенства: «Дерзкий! Разве вы не знаете, кто я?» - «Ах, это вы! Простите меня великодушно, ваше превосходительство, я полагал, что это кухарка моего приятеля, известная всему городу. Я видел вчера на ней точь-в-точь такой же костюм, как и на вас. Если бы я знал, что это не кухарка, а вы, я никогда не позволил бы себе того, что я сделал. Сообразите сами, мог ли я предполагать, что кто-либо из дам общества посмел меня схватить за воротник и толкнуть в грудь в публичном месте? Я предполагал, что только кухарка могла это сделать.
Да вот и она, - произнёс он, обратясь к той. - Прошу тебя снять маску». Кухарка сняла маску и продолжала довольно дерзко рассматривать важную даму. Важная барыня в сильном гневе пошла отыскивать своего мужа, чтобы пожаловаться на дерзкого офицера. Но муж, выслушав её, только пожал плечами и заметил: «Ты сама виновата во всем, вольно же быть тебе такою дерзкою? На месте офицера я сам сделал бы то же самое…»
Рассказывают, что этот губернский каратель нравов не чужд был странностей и в своей частной жизни. Оригинальным был дом, где жил этот моряк-проказник. Он помещался на окраине города, но каково удивление было каждого подъезжавшего к нему увидеть вместо обыкновенного загородного дома - корабль! В самом деле здание имело вид корабля - виднелась чистая палуба, на лафетах лежали пушки, качались паруса, флаги, виднелась и мачта с целым лесом веревочных снастей. Внутренность тоже ничем не отличалась от настоящего корабля: каюты содержались в совершенной чистоте, вместо кроватей качались койки. Хозяина встречал старик-матрос в полной форме: хозяин привык жить на море, все обычаи морской жизни он перенес на сушу, не изменив ничего и на своем сухопутном корабле.
Большими странностями в Петербурге отличался известный книгопродавец И.Т. Ли[сенк]ов [187]. Он торговал более тридцати лет на Садовой, в доме Пажеского корпуса, а после того переселился в Гостиный двор, на верхнюю линию, которую в своих объявлениях называл бельэтажем и местом рандеву аристократов. Магазин Ли[сенк]ова, действительно, в свое время служил рандеву отечественных литераторов. Сюда сходились И.А. Крылов, Н.И. Гнедич, А.Ф. Воейков, А.С. Пушкин, Ф.В. Булгарин, Б.М. Федоров, В.Г. Соколовский и многие другие. Иные из них, как, например, Гнедич, питали к нему даже дружбу, которую признательный книгопродавец нежно чувствовал. Так, ещё при своей жизни Ли[сенк]ов вырыл себе могилу в Невской лавре рядом с переводчиком «Илиады» и водрузил на ней весьма любопытный саркофаг с витиеватыми образцами стихов всевозможных поэтов, начиная с Державина, затем испестрил его нотными знаками и изукрасил разными аллегорическими изображениями.