Раджниш Бхагаван. Мессия. Том 1

понимания,он бы обязательно последовал за Ситой, рука об руку через огонь, чтобы предоставить ей доказательство своей чистоты.
   Но это шовинистическое общество самцов, и все ваши религии - шовинистические, они созданы самцами, и там господствуют самцы. А невинная Сита даже не спрашивает: «А как же ты? Так же как я была три года вдали от тебя, ты был три года вдали от меня. Мы в одинаковом положении. Фактически, я находилась в заключении, и человек, державший меня в заключении, твой враг, — один из самых ученых людей, известных Индии.
   Он даже не коснулся моего тела. Со мной обращались как с королевой. Он предоставил мне свой лучший сад, свой лучший дворец для жилья. Но ты был свободен — как насчет твоей чистоты?»
   Нет, Сита не спросила этого. В этом и состоит ее скромность, ее красота и изящество. Рама опускается гораздо ниже Ситы. Она прошла через огонь, ни о чем не спрашивая.
   Я говорю это с тем, чтобы полицейскому комиссару стало ясно, почему я критикую другие религии: ведь они — это также и мое прошлое; все прошлое человека — это и мое прошлое. Я имею право оглянуться и посмотреть, где человек сбился с пути; и не третьеразрядному правительственному служащему мешать мне.
   И даже после испытания огнем, когда Рама возвратился с Ситой в свою столицу в Айодхью, он опять повел себя жестоко. Жена мойщика белья не вернулась ночью домой, а когда утром она пришла домой, тот заявил: «Убирайся! Я не Рама, чтобы принимать жену, которая была три года в руках врагов».
   Раме доложили: «Мойщик белья критиковал тебя!» Сита дает доказательство перед тысячами очевидцев, но всего лишь критика мойщика белья... и хотя она теперь беременна, Рама оставляет ее в лесу, в общине учеников браминов. Как говорилось столетиями в этой стране, «Какую великую жертву он принес!».
   Я изумлен. Это жертва, или просто жадность из-за королевства? Это жертва, или просто жажда почестей? Он трус! Он не последовал за ней ни в огонь, ни в лес. Он мог сказать: «Если люди моей столицы не доверяют мне — я отказываюсь от этого королевства, но я не могу отказаться от женщины, которая прошла испытание огнем перед тысячами очевидцев».
   Ему жалко королевства, ему жалко почестей. И кто же оказался жертвой? Сита жертва. А люди говорят: «Посмотрите, какую великую жертву принес Рама».
   Принести в жертву кого-нибудь другого очень легко. Если бы он пожертвовал собой, королевством, почестями, я любил бы его как одного из великих людей, великую душу. Но если мне предлагают, чтобы я, зная все факты, признал его реинкарнацией Бога, — я отказываюсь. Он даже не человеческое существо. Он — недочеловек, просто политик.
   И вы говорите мне, что я не должен критиковать? Я критикую, потому что хочу очистить путь человечеству, будущему. В противном случае мы будем продолжать повторять одни и те же идиотские идеи.
   Я не против кого-либо. Я попросту забочусь, чтобы нового человека не обременяло гнилое прошлое. По существу, я не критикую прошлое, моя критика — в поддержку нового человека, с целью подготовить почву для нового человечества. Никто не может помешать мне.
    И разве лютня, что утешает ваш дух, не была вырезана из дерева ножом?
   Потому что он не понимает и не способен заявить: «Я не знаю ответа на ваш вопрос...» Было бы гораздо замечательней, если бы Альмустафа сказал женщине: «Ответа на ваш вопрос я не знаю — вам придется поискать кого-то другого, кто сможет ответить на него». Но он старается скрыть свое неведение за прекрасной поэзией.
    И разве лютня, что утешает ваш дух, не была вырезана из дерева ножом?
   Лютня, вырезанная ножом, — не ваше сердце, не ваше существо. Так что если она успокаивает... — это не духовный рост. Это не утешает ваш дух, как говорит он: это утешает только вашу голову. И не благодаря ножу, не благодаря боли, через которую проходит лютня. Какое вы имеете отношение к лютням и чашам?
   Меня просто изумляет, что такой человек, как Халиль Джебран, не осознает, о чем говорит, и что никто никогда не возразил ему. Ведь если Халиль Джебран не осознает, то что же говорить о людях, которые читают Халиля Джебрана по всему миру? Красота, замечательная поэзия — они загипнотизированы всем этим.
   Но ничто не может загипнотизировать меня. И я не делаю никакого различия: если я увижу, что что-нибудь не так с Рамой, я непременно скажу об этом. Если я увижу, что что-нибудь не так с Иисусом, я не собираюсь просто промолчать, чтобы христиане не гневались на меня, чтобы не разрушали мои коммуны, чтобы моим саньясинам не препятствовали, чтобы меня не изводили, не мучили любым возможным способом, не наказывали без всякой вины.
   И вот двери всех стран закрыты, я не могу войти. Я не прихожу с армией, но не вынуждайте меня — ведь я могу ухитриться прийти и с армией тоже, а армиям не нужны визы.
   Халиль Джебран никогда не был учеником. Поэтому он не понимает многих вещей, которые может понять только ученик. Он никогда не был мастером, поэтому он не осознает полную истину. Он никогда не был мистиком, он был только великим поэтом. И я избрал его для своих комментариев, чтобы показать вам, как не обмануться прекрасными словами. Всегда смотрите вглубь, содержат ли они что-нибудь. Не беспокойтесь о сосудах — сосуды могут быть прекрасными, очень эстетичными, — а внутри? Там нет ничего, только тьма и пустота.
   И Халиль Джебран — подходящая личность для выбора, потому что иногда он летит, как орел к солнцу, а иногда просто сидит в своем гнезде; вы не способны будете провести границу. И мои усилия направлены на то, чтобы заставить вас осознавать так, чтобы даже величайший поэт не смог обмануть вас, чтобы даже величайшее имя не смогло испугать вас: «Как можно сказать, что Махавира мог ошибиться, Гаутама Будда мог упустить суть?»
    Когда вы радуетесь, вглядитесь в глубину своего сердца, и увидите, что ныне вы радуетесь именно тому, что прежде печалило вас.
   Это слишком заурядно. Было бы хорошо, если бы он не говорил этого, это ниже его. Всем известно — когда вы теряете то, что радует вас, это приносит печаль. Что за великое открытие?
    Когда вы печалитесь, снова вглядитесь в свое сердце...
   Не нужно заглядывать снова и снова в сердце, это такие очевидные факты: и вы увидите, что воистину вы плачете о том, что было вашей отрадой.
   Я говорю вам, никогда не заглядывайте в сердце без необходимости! Потому что это может сделаться вашей привычкой — какая-нибудь глупость, и вы начнете заглядывать в сердце. Для таких поверхностных вещей даже просто заурядного ума, отсталого ума довольно. Поэтому заглядывайте в свою отсталость, если уж вам хочется, — иначе не стоит. Эти вещи так поверхностны; но если вы чувствуете, что должнызаглянуть, тогда загляните в свой отсталый ум. Оставьте сердце для тех случаев, когда ваш ум бессилен, когда даже величайший ум беспомощен. Тогда, и только тогда, заглядывайте в свое сердце.
   Здесь Халиль Джебран заставляет заглядывать в свое сердце точно так же, как всякий раз, когда, нервничая, вы заглядываете к себе в карман за сигаретой, чтобы закурить, и в курении забыть проблему, тревогу и возбуждение. Люди курят из-за своего возбуждения.
   Сердце — это святыня. Стучитесь в двери сердца только в те мгновения, когда ваш ум чувствует, что его возможности исчерпаны.
   Но ни разу он не упоминает: «Загляните в свое существо». Он даже не осознает того, что все эти глубокие истины и секреты не содержатся в сердце. Придет момент, когда даже сердце не сможет помочь вам. Тогда у Халиля Джебрана не будет ответа для вас. Но у меня есть ответ:
   В этом случае двигайтесь дальше, за пределы сердца, загляните в свое собственное существо. Только это должны быть весьма редкие случаи, они не должны сделаться привычными: то, что печалит вас, то, что радует вас...
    Когда вы печалитесь, снова вглядитесь в свое сердце, и увидите, что воистину вы плачете о том, что было вашей отрадой.
    Некоторые из вас говорят: «Радость сильнее печали», — а другие говорят: «Нет, печаль сильнее».
   Да, в мире есть только два вида философии. Есть языческие философы, которые исчезли из мира. Они говорят: «Ешь, пей и веселись, потому что радость сильней печали. Пусть твоя жизнь будет постоянным удовольствием; женщины и вино, и нет другой истины. Не трать попусту свое время».
   Но эти языческие философы исчезли, потому что все священники мира против них. Если правы они, то кому же слушать священников в храмах, в мечетях, в церквах. Зайдите в церковь и посмотрите — вас будет окружать печаль. Несчастный Иисус Христос, висящий на кресте, — конечно, вам не до танцев в храме. Это было бы совсем неуместно. Вы не сможете петь песню любви в церкви, у вас не может быть утробного хохота в церкви. Церковь — это почти кладбище. Вы сидите там как мертвые — грустные и печальные. И это считается религией!
   Вот почему вы не видите ваших святых улыбающимися. Вы будете удивлены, если обнаружите вашего святого, который занимался богослужением, за игрой в карты. Вы скажете: «Боже мой, а я прежде считал этого человека великим святым».
   Но я не вижу никакого противоречия. Почему не может великий святой играть в карты? Да, он будет играть в карты без жульничества, это я понимаю... Но вы не позволите вашим святым танцевать.
   А я говорю вам: если святой не способен танцевать, он не значит ничего. Он просто труп, который умер давным-давно. Не ходите возле таких людей, потому что они могут быть заразными. Они могут нести множество болезней; грусть — это болезнь, скорбь — это болезнь.
   Вам никогда не стать молодым, если вы не сможете смеяться, если не сможете любить, если не сможете танцевать, если не сможете петь.
   Я был в городе, когда маленького мальчика, лет десяти наверное, инициировали как джайнского монаха. Сейчас джайнские монахи — самые больные люди во всем мире. Я спросил родителей ребенка: «Вы сошли с ума? Сами по-прежнему производите детей, и в то же время очень довольны и горды тем, что ваш десятилетний молодой мальчик собирается стать джайнским монахом. Неужели вы не понимаете, о чем речь? Вы отбираете у своего мальчика его юность. Из десяти лет он просто совершит квантовый скачок,| ему сразу станет семьдесят. Шестьдесят лет вы уберете из его жизни.
   Он никогда не сможет любить, он никогда не сможет видеть красоту существования. Он никогда не будет молодым. Вы делаете его стариком! Все вы убийцы — и очень гордитесь этим. Из-за вашей гордости этот невинный мальчик готов, совсем не понимая, что происходит, стать монахом».
   Но они разгневались на меня. Они сказали, что я должен оставить их храм. Я ответил: «Это не храм. Я собираюсь сообщить в полицию, что несколько человек убивают молодого мальчика десяти лет и их нужно остановить. Позвольте ему расти. Позвольте ему найти свое собственное небо, и если однажды он найдет что-то более прекрасное, что-то более юное, что-то более животворное, нечто такое, что принесет песню его устам и танец его ногам, тогдаон будет святым».
   Но люди так слепы, так до крайности слепы — они не способны увидеть простые факты жизни. Все эти религии говорят: «Нет, печаль сильнее»,— потому что ваши слезы отмоют ваши преступления. Что за преступления вы совершили?
   У меня была постоянная проблема с моим отцом — он обычно говорил мне: «Ты уже не ребенок. Ты должен начать ходить в храм, ты должен начать богослужение. Ты должен начать молиться». Но я говорил: «Зачем?»
   Он отвечал: «Просто чтобы отмыть все свои преступления». Я говорил: «Это странно. Я не совершал никакого преступления и все же должен мыться?»
   Я рассказал ему: В небольшой школе перед малыми детьми христианский священник говорил, что, если вы живете безгрешно, если вы отойдете и откажетесь от всего, что противно религии, награда ваша будет безмерной в другом мире. А потом он спросил мальчиков: «Каков же путь в царство Божье?»
   Поднялся малыш и заявил: «Сначала совершить грехи». Священник возмутился: «Что? Я потратил все свое время, говоря вам: "Откажитесь от грехов!"».
   «Но, — сказал мальчик, — я не совершал никакого греха. Как же я могу отказываться от чего-то, чего у меня нет? Сперва позвольте мне совершить все грехи. Пожалуйста, научите нас грешить. Когда мы нагрешим достаточно, мы откажемся от этого, и войдем в царство Божье».
   Это было в последний раз. Мой отец сказал: «Я сказал все. Не изводи меня».
   Я ответил: «Странно... это тыизводишь меня! Я никогда не принуждал тебя ходить в какой-нибудь храм. Я не забочусь о том, что произойдет после смерти. Я озабочен тем, что же происходит сейчас? А если ты совершил преступление, грехи, это твоя проблема. Ты должен идти в храм, ты должен молиться, но дай мне жить моей жизнью. И если я почувствую, что это неправильная жизнь, я откажусь».
   Лет тридцать, сорок, должно быть, прошло после этого диалога с моим отцом, но я тем не менее не обнаружил, что жизнь — это преступление или грех. Я жил дальше, я жил глубже, я обнаружил, что люди, отказавшиеся от жизни, — несчастны, потому что царство Божье не в отказе от жизни, а в том, чтобы радоваться жизни, обнажаясь... совсем как луковица, когда вы чистите ее. Продолжайте очищать — и вы обнаружите, в конце концов, чистую пустоту в своей руке; ведь луковица — не что иное, как слой за слоем, слой за слоем — такова и жизнь. Продолжайте очищать ее. Продолжайте жить глубже, глубже и глубже, и в конце концов у вас в руках будет пустота Будды, называемая окончательной истиной. Вы уже вступили в царство Божье.
    Но я говорю вам они нераздельны.
   Опять он приходит к той же точке зрения — что радость и печаль неотделимы. Поэтому ни радость, ни печаль не является более сильной; они нераздельны.
   И это верно для слепого, для сонного, для бессознательного. Но те, кто хоть немножечко бдительны, могут превзойти обеих. Они нераздельны —поэтому в тот миг, когда вы превосходите печаль, вы также превосходите и радость. В их трансценденции — тишина, мир, блаженство, благословение.
   У Халиля Джебрана есть способность превзойти это поверхностное интеллектуальное понимание — существуют моменты, когда он поднимается над этим; однако он неизменно снова падает.
    Вместе они приходят, и когда одна из них сидит с вами за столом, помните, что другая спит в вашей постели.
   Он прав в отношении заурядного, спящего человечества. Но он не прав в отношении Гаутамы Будды, или в отношении Махавиры, или в отношении меня.
    Истинно, вы как чаши весов, колеблетесь между своей печалью и радостью.
    Лишь когда вы пусты, вы в покое и уравновешены. Когда же хранитель сокровищ возьмет вас, чтобы взвесить свое золото и серебро, ваша радость или печаль непременно поднимется или опустится.
   И я говорю вам, что ум может быть уравновешен — если ваша печаль и ваша радость уравновешены, вы обнаружите себя в покое; однако не о танце я говорю и не об экстазе. Этот покой — разновидность смерти. Вы не превзошли — просто чаши весов уравновешены.
    Когда же хранитель сокровищ возьмет вас, чтобы взвесить свое золото и серебро, ваша радость или печаль непременно поднимется или опустится, —а я говорю вам: это абсолютная бессмыслица. Так будет происходить, если вы в покое просто из-за равновесия — пятьдесят процентов радости, пятьдесят процентов печали. Естественно, вы ни радостны, ни печальны. Вы почувствуете некое равнодушие, тупость.
   Эта тупость не духовна. Вы обнаружите таких тупых людей повсюду. Они выглядят чрезвычайно скучными. Ведь даже если они печальны, по крайней мере, что-то происходит; даже если их глаза полны слез, они подают признак жизни. Или если они радуются, улыбаются, смеются — хоть все это и поверхностно, — это лучше, чем пребывать в покое.
   Всякий раз, как вы в покое, вы признали, что жизнь — не что иное, как скука. Вот почему Жан Поль Сартр говорит: «Жизнь — это скука». Он, должно быть, пришел к покою. Это не имеет ничего общего с жизнью, это имеет нечто общее с внутренним равновесием между радостью и печалью. Если вам скучно, то самое время начинать движение. Значит, вы остановились; вы больше не дышите, ваше сердце больше не бьется.
   Если вы хотите оставаться поверхностными, тогда выбирайте что-нибудь — либо радость, либо печаль, ведь что бы вы ни выбирали, вы выбираете также и другое. Сегодня вы можете быть радостными, завтра вы будете печальными, так как жизнь всегда сохраняет равновесие. Но это не имеет ничего общего с духовным ростом.
   Духовный рост происходит по ту сторону радости и по ту сторону печали. Другими словами, духовный рост означает движение по ту сторону всех противоречий.
   Только в этом пространстве — непротиворечивом, недуальном — вы переживаете истину, бога, который скрыт внутри вас. Это очень близко. Совсем немного разума...
   Но вы будете удивлены: ни одна религия не придавала значения тому факту, что у разума есть нечто общее с религией. Я бесполезно потратил свое зрение, разглядывая всевозможный хлам по всему миру, но я не нашел ни одного места ни в каком священном писании, которое гласило бы, что разум — самое важное религиозное качество. Они все говорят, что вера и преданность — самое основное качество. И то, и другое против разума.
   — Хорошо, Вимал?
   — Да, Мастер.
 

16. ОТ ЖИЛИЩА К ДОМУ, ОТ ДОМА К ХРАМУ

    16 января 1987.
 
    Возлюбленный Мастер,
 
    Тогда вышел вперед каменщик и просил: «Скажи нам о Жилищах».
    И сказал он в ответ:
    «Постройте в пустынном месте беседку из своих мысленных образов, прежде чем строить жилище в стенах города.
    Ибо, как вы возвращаетесь домой в своих сумерках, так возвращается странник в вас, вечно далекий и одинокий.
    Жилище ваше — это ваше увеличенное тело.
    Оно растет под солнцем и спит в ночной тиши, и ему снятся сны. Разве не спит ваше жилище и не уходит оно во сне из города в рощу или на вершину холма?
    Если б я мог собрать ваши жилища в свои ладони и, как сеятель, разбросать их по лесам и лугам!
    Если бы долины были вашими улицами и зеленые тропы— аллеями, чтобы вы могли искать друг друга в виноградниках и приходить с ароматом земли в своих одеждах!
    Но этому не настал еще срок.
    В страхе своем ваши праотцы собрали вас слишком близко друг к другу. Не сразу исчезнет этот страх. Не сразу перестанут городские стены отделять очаги ваши от ваших полей».
 
    Тогда вышел вперед каменщик и просил: «Скажи нам о Жилищах».Первое, что мне хотелось бы, чтобы вы помнили: жилище и дом — две абсолютно разные вещи. Вопрос исходит от каменщика — ему известно только строительство жилищ. Жилища мертвы. Если они не наполнены вашей любовью, вашей тишиной, вашей песней, если ваше жилище не становится отражением вашего танцующего сердца, оно остается мертвым.
   Но в тот момент, когда появляется любовь, когда появляется благодарность, празднование, — жилище больше не жилище: оно становится домом. Оно живое. Оно начинает дышать. Оно наполняется всем ароматом, который вы создаете.
   Есть еще один шаг — когда дом становится храмом. Но бедный каменщик не может задать эти вопросы.
   Когда ваша медитативность уходит к таким глубинам, что вы начинаете чувствовать себя беременными Богом, дом становится храмом. Но миллионы людей так несчастны, они продолжают жить в жилищах. Даже преобразить жилище в дом для них кажется трудным. А из-за того, что они не могут преобразить свой дом в храм, они вынуждены создавать храмы, создавать церкви, создавать соборы как место пребывания Бога.
   Но я говорю вам: ни церковь, ни храм, ни синагога не смогут стать местопребыванием Божьим, если сначала вы не станете местопребыванием божественности.
   Если произойдет эта серия трансформаций — от жилища к дому, от дома к храму, — миру не понадобятся ни церкви, ни храмы, ни мечети. Люди ходят в храм — это же абсурд. Храм должен прийти в их сердце и трансформировать все место их пребывания в священное, святое, божественное место.
   Говорят, когда на Моисея слишком уж наседали его последователи: «Сколько еще нужно, чтобы достичь града Божьего, божественной земли, Израиля? Почему ты не пойдешь и не спросишь самого Бога? Ведь ты рассказывал нам, что ты просто посланник, и послание не твое, а Божье. На этот раз довольно, похоже мы на неверном пути».
   Тогда Моисей сказал: «Я пойду, но ни один не должен следовать за мной, потому что Бога можно встретить только в абсолютном одиночестве».
   Поэтому весь караван евреев ожидал в долине, когда Моисей отправился на вершину горы Синай. Там он столкнулся с удивительным феноменом. Он не увидел Бога, но он увидел сверхъестественную вещь: зеленый куст, окруженный пламенем, — и все же зеленый. Он, должно быть, горел давным-давно, и тем не менее куст был усыпан благоухающими цветами.
   Он не мог поверить своим глазам. Чтобы рассмотреть получше, он двинулся ближе к кусту. Когда он приблизился, послышался голос — он не смог увидеть, чей это был голос. А голос произнес: «Моисей! Оставь свою обувь и себя самого снаружи этого священного места. Только после этого можешь входить».
   Это, может быть, и притча — скорее всего, так оно и есть, — но она содержит глубокую истину. Огонь Божий никогда не уничтожает. Он прохладен, он животворящ. И во-вторых, там, где создана такая тишина, прохлада, живительная атмосфера, место становится священным — храмом. И, разумеется, вы должны оставить свою обувь и себя самого снаружи священного места. Это показывает дорогу к цели: если вы оставляете обувь снаружи своего жилища, оно становится домом. Но если вы сможете оставить и самого себя тоже, вместе с обувью, — дом становится храмом. И тогда вы ходите по святой земле.
   Меня не интересует историческая достоверность рассказанного. Меня интересует сущностная истина, которую оно содержит. Странно, что Альмустафа не делает различия между жилищем, домом и храмом. Может он, и сам не осознает.
    И сказал он в ответ:
    «Постройте в пустынном месте беседку из своих мысленных образов, прежде чем строить жилище в стенах города».
   Вместо того чтобы заставить каменщика осознать науку трансформации, он начинает рассказывать о строительстве жилья в пустынном месте. Но это по-прежнему будут жилища, а если каждый построит свое жилище в пустынной местности, то это уже не будет пустынная местность. Вскоре там появятся рестораны, дискотеки, кинотеатры, проститутки и политики. Вся шайка, которой он опасается, живет в городе, она будет создавать город вокруг вас.
   В Индии на протяжении столетий люди путешествовали к подножию Бадри Кедарнатха — Гималаи так девственны, чисты, не осквернены человеком и его дуростью. И поскольку так много людей ходит — а это опасно, тропинка узка, многие погибли или навеки потерялись, — решено было сделать дорогу.
   Дорога сделана. Теперь люди не ходят к подножию, они путешествуют автобусом. На каждой остановке есть ресторан, чайные, продавцы и все, что угодно. Они уничтожили красоту. Теперь Бадри Кедарнатх уже не то священное место, что прежде. Потому что не место священно. Сердце, полное любви — настолько полное любви, что даже готово умереть, — вот что делает место священным.
   Теперь садитесь в автобус, все доступные удобства ждут вас вдоль дороги... но прекрасное явление испорчено. И люди, испортившие его, полагают, что они служат Богу, поскольку теперь больше людей смогут побывать там. Сейчас Бадри Кедарнатх всегда переполнен. Это не те люди. Их единственное достоинство заключается в том, что они могут позволить себе билет на автобус; а с людьми, которые прежде ходили к подножию, прощался весь город, потому что возможность их возвращения была невелика. Тропа была опасной, высота была опасной, но они слышали некий зов и были готовы жертвовать своими жизнями ради него. Это были храбрые люди.
   Тогда, в тишине и вечном спокойствии Гималайских пиков, Бадри Кедарнатх был совершенно другим явлением. То был храм. Теперь это даже не дом. Это просто жилище, окруженное всевозможными деловыми людьми, лавками. Все, что угодно, вы можете получить. Это стало базаром. Теперь только идиоты ходят туда, или туристы — что, в принципе, одно и то же. Прежде это было духовное паломничество — потому что оно было рискованным, потому что вам приходилось забыть о себе, забыть все свои страхи смерти.
   Поверхностно судя, он прав: Постройте в пустынном месте беседку из своих мысленных образов, прежде чем строить жилище в стенах города.
   Города сделались тюрьмами. Нации — это большие тюрьмы. Все человечество живет в заключении, не осознавая этого факта. Вы считаете Пуну местом, где люди живут? Это же тюрьма.
   Совсем недавно одна газета опубликовала угрозу от того же человека, который в заговоре с полицейским комиссаром и другими. Ему не удалась первая попытка... но что же это за город? Я никогда не совершал никакого преступления в этом городе или где-нибудь еще в мире. Полиция располагает документами о моем семилетнем пребывании здесь. Усталый, я добрался сюда, а через несколько часов мне приказали оставить город в течение тридцати минут, потому что я представляю опасность для спокойствия города.
   Полицейский комиссар, очевидно, думал, что точно так же, как он продолжает поступать с другими людьми, у которых нет никакого чувства собственного достоинства... Я отказался переселяться! Я хотел знать: что за преступление я совершил? Я находился здесь в течение семи лет...
   Видя, что теперь он попал в беду... а я пояснил его офицерам, которые приходили, что ему придется смотреть мне в лицо на суде и объяснять, на каких это основаниях он заявляет, что я буду нарушать спокойствие города. Фактически, это он нарушает спокойствие города заговором с индуистскими шовинистическими