Страница:
*Глава 21.**Солдатская** находчивость*
Анекдот о том, как сержант Петров сделал то, что не удалось самому Эйнштейну - совместил время с пространством:
- Взво-од, слушай мою команду: вот вам шанцевый инструмент, и копайте канаву - от забора до обеда!
Но тут, по крайней мере, орудия труда налицо. А что нам было делать, когда в первый день по прибытии, едва обмундировав, приказали:
- Подмести территорию!
- А - чем? - задали мы резонный вопрос. Ведь ни метелок, ни веников…
Но резонным этот вопрос считается "на гражданке". В Советской
Армии на него ответ, если и последует, то всегда в одной и той же формуле: */- Прояви солдатскую находчивость!/*
В случае с метелками выход и в самом деле был: в Приморье растут буйные травы. Веники из них, правда, никудышние: с сорванных будыльев осыпается на землю всяческая дрянь, подметание превращается в мартышкин труд. И все-таки приказание выполняли: мели - аж пыль столбом!
Но что было делать в более серьезных случаях: когда, например, нам с Петром Поповичем было приказано перед серьезнейшими учениями оборудовать себе в кузове взводной машины рабочее место и установить на нем радиостанцию?!
Надо было изготовить и закрепить столик или полку, - да не хлипко, абы как, а прочно, чтобы и на тряской дороге не обрушился вместе с приемопередатчиком и упаковкой питания. Но ни Петро, ни я плотничать не умеем, да и нет у нас ни инструмента, ни материала.
Где-то раздобыли или выпросили (но, возможно, и украли) толстую и широкую доску, несколько прочных реек. Влезли в кузов нашего взводного "студера" и начали обмозговывать: как соорудить такую конструкцию, чтобы и станцию установить, и машину не разрушить?
Я и так, и эдак примерял - ни до чего не мог додуматься. Петро вдруг выхватил у меня топор - и обухом стал что есть силы загонять толстый брусок между двумя дощечками переднего ограждения кузова - возле кабины. Вогнал, подпер снизу другим куском бруса - получился приличный, а главное - прочный кронштейн. Так же сделали и второй, а на них сверху уложили и закрепили доску. Все-таки Петька - мужик, хотя и работал геодезистом.
(За этим столиком я в самом начале учений "отличился". Полковая колонна машин выстраивалась на дороге, я, сидя в кузове за станцией, установил связь с батареями в микротелефонном режиме (это значит: не азбукой Морзе, а обычным разговором, голосом). Перегновариваюсь с одним из парнеров по связи (радисты говорят: "корреспондантом")
Ваней Бирюковым - длинным, сутулым, корявым, неуклюжим и вместе с тем ужасно старательным украинским парнем по прозвищу "Ось".
Вообще-то он по паспорту русский, но говорит только по-украински:
"Ось послухай…" Русские ребята, на Украине не бывавшие, слово
"ось" ("вот") воспринимают в его предметном русском значении: как ось телеги или автомобиля. Вот и прозвали они Ивана "Осью". Он, должно быть, даже не понимал, почему: ведь русская "ось" - по-украински "вiсь".
- "Иголка"! Я "Чемайдан"! - кричит мне из эфира мой корреспондент
Ваня "Ось". - Як мэнэ чуеш? Прыем!
- "Чемодан"! - отвечаю я Ване. - Слышу на четыре. Дайте настройку! Прием.
В это время, совершая перестроение, машина четвертой батареи, в которой сидит Ваня "Ось", поровнялась с нами. Мне это не видно - я с головой ушел в работу и кричу в трубку:
- Как теперь меня слышите?
За моей спиной вдруг ребята из нашей машины разразились хохотом.
Оказывается, из соседнего "студера", почти вплотную, борт о борт, подошедшего к нашему, кричит с ликованием Ваня Бирюков:
- Зараз чую на п'ятiрку!!!)
Солдату выдавалось (на зимний сезон) по две пары портянок и по полотенцу в неделю. Полотенце, как и все белье, еженедельно меняли.
Днем оно, сложенное в треугольник, лежало сверху на одеяле, составляя непременный элемент заправленной солдатской постели.
Полотенца полагалось равнять в одну, безупречной прямизны, линию - как и служившие пододеяльниками простыни, сложенные несколько раз и обнимающие собой нижний край матраса в ногах у каждой постели.
Отсутствие хотя бы одного полотенца прерывает выстроенную линию треугольничков и немедленно бросается в глаза. Так что не выложить полотенце снаружи, припрятать его под подушку, в тумбочку или куда-нибудь еще - не получится: сразу же заметит старшина, командир взвода, батареи - да любой, кому по должности положено следить за порядком в казарме.
А между тем. именно полотенца солдаты безбожно друг у дружки воровали. В армии выяснилось, что родился я если и не в рубашке, то в носках: у меня совершенно не потеют ступни. Выгоды этого замечательного их свойства стали ясны первой же зимой: мне не так угрожало обморожение ног, да и не было необходимости на любом привале спешить к печке или костру, чтобы просушить намокшие портянки. (Прошу прощения у читателя за неароматность этой прозы!)
У ребят, страдавших от потливости ног, быстро приходили в негодность портянки, и надо было взамен искать другие. Для этого вполне годились полотенца. "Проявляя солдатскую находчивость", ребята "тырили" полотенца с коек своих товарищей. При этом, будучи патриотами своего подразделения, верными подданными своего старшины, старались украсть не в своей батарее, а у соседей…
У нас в одной казарме помещалась одна батарея, да еще парочка отдельных взводов. Так что возможность увести чужое - была. И то, что каждое из этих подразделений выставляло свой наряд дневальных, помогало не абсолютно: чуть дневальный зазевался - злоумышленник, проходя за рядами двухэтажных коек, отчасти закрывающих собою свободный обзор, успевал в одно мгновение схватить полотенце…
Дошла очередь и до меня: возвратившись в казарму, своего полотенца я на месте не увидел. Докладываю о пропаже нашему помкомвзвода Крюкову, спрашиваю:
- Что делать?
- Проявить солдатскую находчивость, - отвечает мой командир с хитрой улыбкой на круглом курносом лице. Я уже знаю, что это синоним глагола украсть (стырить, слямзить и других - похуже…)
Но в меня мои атеистические родители с младых ногтей вложили библейскую заповедь "Не укради!" В уже полуголодном 1942-м, в вятской деревне под названием Содом, бабка моя, страшная горемыка с несчастным опытом ранней вдовы, в одиночку воспитавшей трех дочерей, сорвала с соседского огорода и принесла нам. внукам, два огурчика и две морковки. Я со скандалом заставил ее вернуть огурцы на грядку и вставить морковки в землю.
А теперь вот - вынужден взамен украденного у меня полотенца украсть другое, чтобы Крюков, выполнявший во взводе хозяйственные обязанности старшины, мог сдать на прачечную полное количество полотенец, - а иначе мне не получить от него в бане новое…
И что ж вы думаете? Украл! Запишите мне через полвека явку с посинной…
Не ручаюсь, что за время службы согрешил подобным образом лишь раз. Сколько полотенец пропадало у меня, столько раз мне приходилось… проявлять находчивость.
Мы строили для взвода каптерку. Легче всего было выкопать яму для землянки. Но для кровли нужны балки, слеги, стропила, стены надо обшить досками… Раздобыть центральную балку оказалось нетрудно: до войны в гарнизоне была зачем-то (как видно, для вагонетки) проложена рельсовая колея, ее остатки сохранились - вот отсюда мы и взяли рельс, послуживший центральной балкой. Остальное воровали, где только могли. Труднее всего оказалось достать материал для обшивки земляных стен. Нанесли, что называется, с бору по сесенке. Половину украли у танкистов (а они при случае не стеснялись воровать у нас).
Один из элементов обшивки выглядел особенно выразительно: то была широченная и толстенная доска с двумя или тремя большими овальными отверстиями. Вид ее сомнения не вызывал: уперли со строительства туалета… Хорошо, если не выломали из уже построенного "объекта"!
Позже те дыры чем-то залатали. Тоже, должно быть, продуктом
"находчивости"…
А разве не проявляла такую "находчивость" вся страна? По древней русской формуле: "Вор у вора дубинку украл"
- Взво-од, слушай мою команду: вот вам шанцевый инструмент, и копайте канаву - от забора до обеда!
Но тут, по крайней мере, орудия труда налицо. А что нам было делать, когда в первый день по прибытии, едва обмундировав, приказали:
- Подмести территорию!
- А - чем? - задали мы резонный вопрос. Ведь ни метелок, ни веников…
Но резонным этот вопрос считается "на гражданке". В Советской
Армии на него ответ, если и последует, то всегда в одной и той же формуле: */- Прояви солдатскую находчивость!/*
В случае с метелками выход и в самом деле был: в Приморье растут буйные травы. Веники из них, правда, никудышние: с сорванных будыльев осыпается на землю всяческая дрянь, подметание превращается в мартышкин труд. И все-таки приказание выполняли: мели - аж пыль столбом!
Но что было делать в более серьезных случаях: когда, например, нам с Петром Поповичем было приказано перед серьезнейшими учениями оборудовать себе в кузове взводной машины рабочее место и установить на нем радиостанцию?!
Надо было изготовить и закрепить столик или полку, - да не хлипко, абы как, а прочно, чтобы и на тряской дороге не обрушился вместе с приемопередатчиком и упаковкой питания. Но ни Петро, ни я плотничать не умеем, да и нет у нас ни инструмента, ни материала.
Где-то раздобыли или выпросили (но, возможно, и украли) толстую и широкую доску, несколько прочных реек. Влезли в кузов нашего взводного "студера" и начали обмозговывать: как соорудить такую конструкцию, чтобы и станцию установить, и машину не разрушить?
Я и так, и эдак примерял - ни до чего не мог додуматься. Петро вдруг выхватил у меня топор - и обухом стал что есть силы загонять толстый брусок между двумя дощечками переднего ограждения кузова - возле кабины. Вогнал, подпер снизу другим куском бруса - получился приличный, а главное - прочный кронштейн. Так же сделали и второй, а на них сверху уложили и закрепили доску. Все-таки Петька - мужик, хотя и работал геодезистом.
(За этим столиком я в самом начале учений "отличился". Полковая колонна машин выстраивалась на дороге, я, сидя в кузове за станцией, установил связь с батареями в микротелефонном режиме (это значит: не азбукой Морзе, а обычным разговором, голосом). Перегновариваюсь с одним из парнеров по связи (радисты говорят: "корреспондантом")
Ваней Бирюковым - длинным, сутулым, корявым, неуклюжим и вместе с тем ужасно старательным украинским парнем по прозвищу "Ось".
Вообще-то он по паспорту русский, но говорит только по-украински:
"Ось послухай…" Русские ребята, на Украине не бывавшие, слово
"ось" ("вот") воспринимают в его предметном русском значении: как ось телеги или автомобиля. Вот и прозвали они Ивана "Осью". Он, должно быть, даже не понимал, почему: ведь русская "ось" - по-украински "вiсь".
- "Иголка"! Я "Чемайдан"! - кричит мне из эфира мой корреспондент
Ваня "Ось". - Як мэнэ чуеш? Прыем!
- "Чемодан"! - отвечаю я Ване. - Слышу на четыре. Дайте настройку! Прием.
В это время, совершая перестроение, машина четвертой батареи, в которой сидит Ваня "Ось", поровнялась с нами. Мне это не видно - я с головой ушел в работу и кричу в трубку:
- Как теперь меня слышите?
За моей спиной вдруг ребята из нашей машины разразились хохотом.
Оказывается, из соседнего "студера", почти вплотную, борт о борт, подошедшего к нашему, кричит с ликованием Ваня Бирюков:
- Зараз чую на п'ятiрку!!!)
Солдату выдавалось (на зимний сезон) по две пары портянок и по полотенцу в неделю. Полотенце, как и все белье, еженедельно меняли.
Днем оно, сложенное в треугольник, лежало сверху на одеяле, составляя непременный элемент заправленной солдатской постели.
Полотенца полагалось равнять в одну, безупречной прямизны, линию - как и служившие пододеяльниками простыни, сложенные несколько раз и обнимающие собой нижний край матраса в ногах у каждой постели.
Отсутствие хотя бы одного полотенца прерывает выстроенную линию треугольничков и немедленно бросается в глаза. Так что не выложить полотенце снаружи, припрятать его под подушку, в тумбочку или куда-нибудь еще - не получится: сразу же заметит старшина, командир взвода, батареи - да любой, кому по должности положено следить за порядком в казарме.
А между тем. именно полотенца солдаты безбожно друг у дружки воровали. В армии выяснилось, что родился я если и не в рубашке, то в носках: у меня совершенно не потеют ступни. Выгоды этого замечательного их свойства стали ясны первой же зимой: мне не так угрожало обморожение ног, да и не было необходимости на любом привале спешить к печке или костру, чтобы просушить намокшие портянки. (Прошу прощения у читателя за неароматность этой прозы!)
У ребят, страдавших от потливости ног, быстро приходили в негодность портянки, и надо было взамен искать другие. Для этого вполне годились полотенца. "Проявляя солдатскую находчивость", ребята "тырили" полотенца с коек своих товарищей. При этом, будучи патриотами своего подразделения, верными подданными своего старшины, старались украсть не в своей батарее, а у соседей…
У нас в одной казарме помещалась одна батарея, да еще парочка отдельных взводов. Так что возможность увести чужое - была. И то, что каждое из этих подразделений выставляло свой наряд дневальных, помогало не абсолютно: чуть дневальный зазевался - злоумышленник, проходя за рядами двухэтажных коек, отчасти закрывающих собою свободный обзор, успевал в одно мгновение схватить полотенце…
Дошла очередь и до меня: возвратившись в казарму, своего полотенца я на месте не увидел. Докладываю о пропаже нашему помкомвзвода Крюкову, спрашиваю:
- Что делать?
- Проявить солдатскую находчивость, - отвечает мой командир с хитрой улыбкой на круглом курносом лице. Я уже знаю, что это синоним глагола украсть (стырить, слямзить и других - похуже…)
Но в меня мои атеистические родители с младых ногтей вложили библейскую заповедь "Не укради!" В уже полуголодном 1942-м, в вятской деревне под названием Содом, бабка моя, страшная горемыка с несчастным опытом ранней вдовы, в одиночку воспитавшей трех дочерей, сорвала с соседского огорода и принесла нам. внукам, два огурчика и две морковки. Я со скандалом заставил ее вернуть огурцы на грядку и вставить морковки в землю.
А теперь вот - вынужден взамен украденного у меня полотенца украсть другое, чтобы Крюков, выполнявший во взводе хозяйственные обязанности старшины, мог сдать на прачечную полное количество полотенец, - а иначе мне не получить от него в бане новое…
И что ж вы думаете? Украл! Запишите мне через полвека явку с посинной…
Не ручаюсь, что за время службы согрешил подобным образом лишь раз. Сколько полотенец пропадало у меня, столько раз мне приходилось… проявлять находчивость.
Мы строили для взвода каптерку. Легче всего было выкопать яму для землянки. Но для кровли нужны балки, слеги, стропила, стены надо обшить досками… Раздобыть центральную балку оказалось нетрудно: до войны в гарнизоне была зачем-то (как видно, для вагонетки) проложена рельсовая колея, ее остатки сохранились - вот отсюда мы и взяли рельс, послуживший центральной балкой. Остальное воровали, где только могли. Труднее всего оказалось достать материал для обшивки земляных стен. Нанесли, что называется, с бору по сесенке. Половину украли у танкистов (а они при случае не стеснялись воровать у нас).
Один из элементов обшивки выглядел особенно выразительно: то была широченная и толстенная доска с двумя или тремя большими овальными отверстиями. Вид ее сомнения не вызывал: уперли со строительства туалета… Хорошо, если не выломали из уже построенного "объекта"!
Позже те дыры чем-то залатали. Тоже, должно быть, продуктом
"находчивости"…
А разве не проявляла такую "находчивость" вся страна? По древней русской формуле: "Вор у вора дубинку украл"
*Глава 22.**Товарищи офицеры*
Командир полка подполковник Якимов - высокий, худощавый, стройный, строгий, - ну, прямо киношный, а ко всему этому похож лицом - ну, прямо как двойник! - на известного киноактера Олега
Жакова. С солдатами немногословен, жесток (не жесток!), шутит редко, никогда не заигрывает, личный состав, как и положено, боготворит его и боится; рядом лишний раз стараемся не возникать, а обходим десятой дорогой, памятуя одно из золотых правил Советской Армии: "Всякая кривая в обход начальства короче любой прямой,. ведущей через точку, где оно находится".
За все время службы мне с "батей" (так, по традиции, называют командира части его подчиненные) довелось говорить не больше трех - четырех раз. Тем не менее, он меня знал и помнил - этому содействовала, конечно, моя неординарная анкета. Кроме того, отдельные мои особенности - как положительные (успешная стрельба), так и отрицательные (неуспешное физо) тоже могли привлечь его начальственное внимание.
Например, однажды во время кросса на трехкилометровую дистанцию он, стоя у финиша, встретил меня, добежавшего лишь на самолюбии, не сошедшего с дистанции только усилием воли, но явившегося в числе последних, - встретил сперва подбадривающими словами и возгласами, а потом, когда я, едва добежав, весь измученный, истекающий потом, хватал воздух, как рыба на песке, - принялся весело хохотать. Я ничуть не обиделся, - должно быть, и в самом деле со стороны было смешно.
В другой раз я очутился случайно возле штаба в момент, когда там шло укрощение упившегося вдрабадан старослужащего солдата. В штаб как раз направлялся "батя". Остановился возле бушующего ханыги, стал с ним строго разговаривать. А тот принялся выламываться, куражиться,
"выступать" - обложив матом самого командира полка.
- Да я тебя сейчас… - сказал подполковник, оглянулся по сторонам, -. как видно,. в поисках подмоги,- увидел меня и приказал:
- Рахлин! Вяжи его!
Мне сроду не приходилось кого-либо вязать, и я растерялся.
Командир полка решил действовать сам. В одно мгновение он через подножку свалил парня наземь, заломил ему руки за спину, а дальше подоспели - уж не помню, кто и связали пьяному руки и ноги.
О других моих встречах с "батей" - в свое время и в другом месте.
Правая рука командира части - "зампострой": заместитель по строевой подготовке. В начале моей службы на этой должности сидел подполковник Моган. Вот именно, что - сидел: почти не вмешивался в течение полковой жизни, большую часть дня проводил в штабе, изготовляя какой-то затейливый макет боевых действий, - с горами и долами, с укрепленными пунктами, туда и сюда снующими танками, замаскированными зенитками… К солдатам обращался кротко и ласково:
"Сынок", совершенно ни к кому и никогда не придирался… Статью своей и ликом он был, как говорится, "настоящий полковник": осанистый, плотный, с густыми усами… Солдаты вполголоса рассказывали о нем, со слов офицеров, вот какую историю.
Полковник Моган был незадолго перед нашим прибытием начальником гарнизона Спасска-Дальнего, - того самого, о котором в песне:
"Боевые ночи Спасска, волочаевские дни…". Он командовал там какой-то воинской частью и возглавил гарнизон по Уставу внутренней службы как старший по званию. Впрочем, может я неправильно помню, и был он в этом городе военным комендантом? Так или иначе, полковник навел там образцовый воинский порядок, бывал неоднократно отмечен командованием - словом, преуспевал. Как вдруг каким-то образом выяснилось: на фронте воевали честно и доблестно два родных брата:
Моган и Моган, - отличавшиеся друг от друга лишь именами и званиями.
Оба не были обойдены наградами, но по званию один был ступенькой ниже другого. И вот старший по званию на фронте погиб. А младший… воспользовался его документами, чтобы подняться в звании… Поступок неприглядный, и когда через семь-восемь лет по окончании войны случайно все выяснилось, полковника Могана судили офицерским судом чести - и приговорили: понизив в звании на одну ступень - уволить с воинской службы. Офицеры наши говорили: другому пришлось бы хуже, но суд офицеров учел боевые заслуги провинившегося, его запоздалое, но искреннее раскаяние.
И вот теперь подполковник в нашей глуши дожидался утверждения министром обороны приговора суда. Дождался - и тихо отчалил из части.
Ему на смену явился маленький, черноволосый, говорящий резким фальцетом подполковник Русин - ужасный грубиян. Мы уже в этой повести с ним встречались: это он путал меня с Манеску и каждому кричал: "Пять минут - побриться - доложить!" Помню свое изумление от первой встречи его с личным составом: перед строем всего полка он даже не кричал, а выл:
- Сгною-у-у на гауптвахте!!!.
Это было его любимое выражение. Но на самом деле он оказался не так страшен, как сам себя малевал. Солдаты это быстро раскусили - и не слишком перед ним трепетали.
О заместителе по политической части, подполковнике Койлере, я уже рассказывал. Медлительный, с типично еврейским лицом, умным взглядом хитроватых маслянистых глаз, он часто появлялся в казармах, тихо и спокойно шел по центральному проходу, иногда останавливаясь возле дневальных, чтобы что-то спросить, делал тихим голосом замечания, никогда не устраивал разносов… На время моей службы ему досталась непростая задача "разъяснять" личному составу небывало смятенные события: то были "оттепельные" годы, одно за другим сыпались разоблачения, реабилитации, "закрытые письма" ЦК КПСС… И, вместе с тем, новое возвышение Жукова, его атака на институт замполитов, стоившая прославленному маршалу не только министерского поста, но и государственно-политического статуса… То был период ратификации парижских соглашений, резкого противостояния НАТО и стран Вршавского договора, вспыхнувшей на Ближнем Востоке войны вокруг Суэцкого канала… Замполиту надо было бдительно держать нос по ветру1 и в этих условиях он лично для меня сделал огромное дело: в ответ на мою просьбу отпустить меня домой - повидаться с вернувшейся по амнистии матерью, ответил: "Поедешь!" - и слово сдержал.
У командира полка - две правых руки: одна - зампострой, а другая
- начальник штаба. У нас на этой должности был подполковник
Данилевский - вкрадчивый, очень сдержанный, суховатый, но к солдатам относившийся тепло и, как правило, с симпатией. Наши взвода боевого обеспечения были штабными. Правда, взвод разведки непосредственно подчинялся начальнику разведки полка майору Емельянову, но
Данилевский тоже много с нами возился. Например, проводил у нас комсомольские собрания, читал нотации - надо ему отдать справедливость,.не слишком нудные.
Об остальных старших офицерах мои воспоминания отрывочны, но о некоторых еще будет рассказано в эпизодах.
Солдатский труд довольно часто использовался нашими старшими начальниками для обслуживания хозяйственных нужд их семей. Бывало, утром в неучебные периоды года на хозяйственном разводе кто-то из офицеров или старшин выкликает: "Два человека - на рытье котлована под овощехранилище! Три человека - на ремонт казармы! Пять человек - в распоряжение майора Емельянова! Два человека - в распоряжение подполковника Данилевского!".
И вот - Емельянов уводит с собой пятерых пилить дрова возле его дома. мы двое (с Поповичем0 идем вслед за подполковником… С Женей, его женой, я вчера в полковой библиотеке обсуждал свежие номера толстых журналов, она очень внимательно и с уважением прислушивалась к моим оценкам, в беседе участвовала и библиотекарь - жена капитана
Савельева - тоже Женя…
Данилевская встретила нас на крыльце домика. Увидав меня - ужасно смутилась: не ожидала, что перенести в сарай доставленный вчера машиной уголь ей пришлют этого интеллигента… Но я не разделял ее смятения - хладнокровно вдвоем с Петром перетаскал уголь в сарай.
Вечером в курилке шло обсуждение: майор Емельянов - хороший: каждому из пиливших ему дрова дал по пачке папирос, а его жена угостила всех пирожками.
- А вам чего дали у Данилевского? - спросил кто-то из ребят. Ну, что было ответить? Интеллигентная Женя постеснялась. И я ее понимал..
Жакова. С солдатами немногословен, жесток (не жесток!), шутит редко, никогда не заигрывает, личный состав, как и положено, боготворит его и боится; рядом лишний раз стараемся не возникать, а обходим десятой дорогой, памятуя одно из золотых правил Советской Армии: "Всякая кривая в обход начальства короче любой прямой,. ведущей через точку, где оно находится".
За все время службы мне с "батей" (так, по традиции, называют командира части его подчиненные) довелось говорить не больше трех - четырех раз. Тем не менее, он меня знал и помнил - этому содействовала, конечно, моя неординарная анкета. Кроме того, отдельные мои особенности - как положительные (успешная стрельба), так и отрицательные (неуспешное физо) тоже могли привлечь его начальственное внимание.
Например, однажды во время кросса на трехкилометровую дистанцию он, стоя у финиша, встретил меня, добежавшего лишь на самолюбии, не сошедшего с дистанции только усилием воли, но явившегося в числе последних, - встретил сперва подбадривающими словами и возгласами, а потом, когда я, едва добежав, весь измученный, истекающий потом, хватал воздух, как рыба на песке, - принялся весело хохотать. Я ничуть не обиделся, - должно быть, и в самом деле со стороны было смешно.
В другой раз я очутился случайно возле штаба в момент, когда там шло укрощение упившегося вдрабадан старослужащего солдата. В штаб как раз направлялся "батя". Остановился возле бушующего ханыги, стал с ним строго разговаривать. А тот принялся выламываться, куражиться,
"выступать" - обложив матом самого командира полка.
- Да я тебя сейчас… - сказал подполковник, оглянулся по сторонам, -. как видно,. в поисках подмоги,- увидел меня и приказал:
- Рахлин! Вяжи его!
Мне сроду не приходилось кого-либо вязать, и я растерялся.
Командир полка решил действовать сам. В одно мгновение он через подножку свалил парня наземь, заломил ему руки за спину, а дальше подоспели - уж не помню, кто и связали пьяному руки и ноги.
О других моих встречах с "батей" - в свое время и в другом месте.
Правая рука командира части - "зампострой": заместитель по строевой подготовке. В начале моей службы на этой должности сидел подполковник Моган. Вот именно, что - сидел: почти не вмешивался в течение полковой жизни, большую часть дня проводил в штабе, изготовляя какой-то затейливый макет боевых действий, - с горами и долами, с укрепленными пунктами, туда и сюда снующими танками, замаскированными зенитками… К солдатам обращался кротко и ласково:
"Сынок", совершенно ни к кому и никогда не придирался… Статью своей и ликом он был, как говорится, "настоящий полковник": осанистый, плотный, с густыми усами… Солдаты вполголоса рассказывали о нем, со слов офицеров, вот какую историю.
Полковник Моган был незадолго перед нашим прибытием начальником гарнизона Спасска-Дальнего, - того самого, о котором в песне:
"Боевые ночи Спасска, волочаевские дни…". Он командовал там какой-то воинской частью и возглавил гарнизон по Уставу внутренней службы как старший по званию. Впрочем, может я неправильно помню, и был он в этом городе военным комендантом? Так или иначе, полковник навел там образцовый воинский порядок, бывал неоднократно отмечен командованием - словом, преуспевал. Как вдруг каким-то образом выяснилось: на фронте воевали честно и доблестно два родных брата:
Моган и Моган, - отличавшиеся друг от друга лишь именами и званиями.
Оба не были обойдены наградами, но по званию один был ступенькой ниже другого. И вот старший по званию на фронте погиб. А младший… воспользовался его документами, чтобы подняться в звании… Поступок неприглядный, и когда через семь-восемь лет по окончании войны случайно все выяснилось, полковника Могана судили офицерским судом чести - и приговорили: понизив в звании на одну ступень - уволить с воинской службы. Офицеры наши говорили: другому пришлось бы хуже, но суд офицеров учел боевые заслуги провинившегося, его запоздалое, но искреннее раскаяние.
И вот теперь подполковник в нашей глуши дожидался утверждения министром обороны приговора суда. Дождался - и тихо отчалил из части.
Ему на смену явился маленький, черноволосый, говорящий резким фальцетом подполковник Русин - ужасный грубиян. Мы уже в этой повести с ним встречались: это он путал меня с Манеску и каждому кричал: "Пять минут - побриться - доложить!" Помню свое изумление от первой встречи его с личным составом: перед строем всего полка он даже не кричал, а выл:
- Сгною-у-у на гауптвахте!!!.
Это было его любимое выражение. Но на самом деле он оказался не так страшен, как сам себя малевал. Солдаты это быстро раскусили - и не слишком перед ним трепетали.
О заместителе по политической части, подполковнике Койлере, я уже рассказывал. Медлительный, с типично еврейским лицом, умным взглядом хитроватых маслянистых глаз, он часто появлялся в казармах, тихо и спокойно шел по центральному проходу, иногда останавливаясь возле дневальных, чтобы что-то спросить, делал тихим голосом замечания, никогда не устраивал разносов… На время моей службы ему досталась непростая задача "разъяснять" личному составу небывало смятенные события: то были "оттепельные" годы, одно за другим сыпались разоблачения, реабилитации, "закрытые письма" ЦК КПСС… И, вместе с тем, новое возвышение Жукова, его атака на институт замполитов, стоившая прославленному маршалу не только министерского поста, но и государственно-политического статуса… То был период ратификации парижских соглашений, резкого противостояния НАТО и стран Вршавского договора, вспыхнувшей на Ближнем Востоке войны вокруг Суэцкого канала… Замполиту надо было бдительно держать нос по ветру1 и в этих условиях он лично для меня сделал огромное дело: в ответ на мою просьбу отпустить меня домой - повидаться с вернувшейся по амнистии матерью, ответил: "Поедешь!" - и слово сдержал.
У командира полка - две правых руки: одна - зампострой, а другая
- начальник штаба. У нас на этой должности был подполковник
Данилевский - вкрадчивый, очень сдержанный, суховатый, но к солдатам относившийся тепло и, как правило, с симпатией. Наши взвода боевого обеспечения были штабными. Правда, взвод разведки непосредственно подчинялся начальнику разведки полка майору Емельянову, но
Данилевский тоже много с нами возился. Например, проводил у нас комсомольские собрания, читал нотации - надо ему отдать справедливость,.не слишком нудные.
Об остальных старших офицерах мои воспоминания отрывочны, но о некоторых еще будет рассказано в эпизодах.
***
Солдатский труд довольно часто использовался нашими старшими начальниками для обслуживания хозяйственных нужд их семей. Бывало, утром в неучебные периоды года на хозяйственном разводе кто-то из офицеров или старшин выкликает: "Два человека - на рытье котлована под овощехранилище! Три человека - на ремонт казармы! Пять человек - в распоряжение майора Емельянова! Два человека - в распоряжение подполковника Данилевского!".
И вот - Емельянов уводит с собой пятерых пилить дрова возле его дома. мы двое (с Поповичем0 идем вслед за подполковником… С Женей, его женой, я вчера в полковой библиотеке обсуждал свежие номера толстых журналов, она очень внимательно и с уважением прислушивалась к моим оценкам, в беседе участвовала и библиотекарь - жена капитана
Савельева - тоже Женя…
Данилевская встретила нас на крыльце домика. Увидав меня - ужасно смутилась: не ожидала, что перенести в сарай доставленный вчера машиной уголь ей пришлют этого интеллигента… Но я не разделял ее смятения - хладнокровно вдвоем с Петром перетаскал уголь в сарай.
Вечером в курилке шло обсуждение: майор Емельянов - хороший: каждому из пиливших ему дрова дал по пачке папирос, а его жена угостила всех пирожками.
- А вам чего дали у Данилевского? - спросил кто-то из ребят. Ну, что было ответить? Интеллигентная Женя постеснялась. И я ее понимал..
*Глава 23.**Евре**йская рапсодия*
Дважды в Израиле (в двух несколько различающихся версиях) был опубликован мой непридуманный рассказ "На железной дороге", отрывок из которого я включаю и в это повествование,. потому что он имеет к нему прямое отношение.
/"//П//осле первого года службы в армии на Дальнем Востоке, по случаю досрочного возвращения моей матери из лагеря, получил отпуск и еду в Харьков - с нею повидаться: отец еще сидит, но для моего начальства то, что мать - с такой гиблой статьей. а отпустили,
- //это // знак новых времен. От изумления мне и предоставили побывку. Еду, конечно же. опять в "общем" - теперь в солдатском, но там есть и штатские, среди них пожилой работяга с большим семейством и с кучей чемоданов и узлов. В вагоне не тесно, и я занял "нижнюю боковую"//. /
/Вечерело. В сумерках глава семейства подсел ко мне и сам вдруг стал рассказывать: он - из бывших заключенных "Давлага"
(Дальневосточ//ного лагеря), просидел там лет 1//5, был расконвоирован, женился, освобожден, но оставлен на поселении, а теперь, по новым временам, амнистирован. И решил со всей семьей податься в родные места./
/- Да-а-а! - протянул он, как видно, по поводу своих мыслей о пережитом. - Полжизни на чужбине прошло, как коту под хвост! А посадили меня, сынок, знаешь, через кого? /
/У меня под ложечкой екнуло от нехорошего предчувствия.
Непрошенный собеседник тут же и бухнул в ответ на собственный вопрос:/
/- Чэрэз еврэя!/
/И, захлебываясь собственной слюной, торопливо стал выкладывать резоны:/
/- Ведь до чего же врэдная нация! Ну, посмотры: в армии они не служат - откупаются… Вот у вас в части - скажи: есть хоть один?/
/У нас в части - в зенитном полку - был я: рядовой Рахлин, отличник боевой и политической подготовки, к этому времени уже радист 3-го класса//, носивший на гимнастерке значок "Отличный связист". Еще в полку служили: рядовой Зуси Махатас, родом из Литвы, по военной специальности - телефонист, популярная фигура в части, так как, будучи художником, мастерски расписывал миниатюрными пейзажами циферблаты наручных часов. А, кроме того, был полковым почтальоном, ежедневно таскал на своем горбу мешок с письмами и посылками. "Зусю" все любили за беззлобный, миролюбивый характер, а еще за то, что с готовностью выполнял разные просьбы товарищей: для каждого из нас сбегать в село Чернятино на почту или в магазин
"сельпо"// -// было проблемой. В соседней батарее был младший сержант Школьников - ладный, спортивный командир огневого расчета. В транспортном взводе - шофер Здоровяк из Одессы, которому я заочно, про себя, дал забавное прозвище: "чахлый еврей Здоровяк", - чистейшая литературщина//, так как на самом деле он был крепенький, широкогрудый и, кажется, драчун./
/Еще служил у нас Мордхэ Нудельман из Молдавии - полковой кингомеханик; осенью он отличился во время наводнения на полигоне: поехал в машине менять коробки с фильмами - и грузовик попал в бурный поток разлившейся от сезонных дождей таежной речки. Мордхэ оказался отличным пловцом и парнем не робкого десятка: несколько раз прыгая в бурлящую, стремительно несущуюся воду, вывел на сушу сидевших в кузове колхозников, а заодно спас и ленты с фильмами. /
/Правда//, служил у нас и разнесчастный // Либин - этот был
"моряком", то есть страдал ночным недержанием мочи. Но ведь с таким недостатком он был не единственный// -// например, //те//м же страдал и сибиряк //Шатуров. И. с другой стороны, должен же хоть кто-то в еврейской семье соответствовать хрестоматийному образу, созданному фольклором наших заклятых друзей! /
/Были евреи, конечно же, и в других частях нашего гарнизона. В учебном танковом полку - мои земляки-харьковчане Лева Гутма//н//,
Женя Гиль, Леня Балагур… Наконец, заместителем командира нашего полка по политчасти был подполковник Койлер//, которому я и по сей день обязан тем своим отпуском. Сильно подозреваю, что он мне его выхлопотал не только по политическим соображениям//,// //н//о и из национального сочувствия. А что ж тут плохого?///
/ Е//вреями были и //еще //два-три офицера// в полку.// ///
/Все это мгновенно пронеслось в моем сознании - но должен ли я был предъявлять такие доказательства старому урке? Лучше всего было бы схватить его за грудки и произнести что-нибудь вроде: "Ах ты, падла, пропадина, пидор ты гнойный", - короче. //н//а знакомом ему языке. Судите меня - я этого не сделал, а лишь пробормотал в ответ: /
/- Ну, отчего же - у нас //"//их//" // есть несколько…/
/- Есть, но - мало! - возразил он. (Любопытно, какого бы количества ему было достаточно?) Поскольку я разговора не поддержал, он от меня отлепился. А назавтра уже не подходил - и потом, все десять дней пути, даже не заговаривал: видно, на свету рассмотрел, кто я такой".///
//
Хотя в этом тексте кое-что из уже рассказанного выше повторено, все же я решил включить его в эту непридуманную повесть, потому что здесь собраны все евреи нашего полка - так, как они, к сожалению или к счастью, не собирались нигде и никогда. Некий критик в газетной статье призвал меня к ответу: отчего я все-таки не отлупил жидоеда-урку или. по крайней мере, не дал ему словесную отповедь? Но как раз это и составило смысл четырех сюжетов, вошедших в рассказ
"На железной дороге": в них показан преобладающий тип поведения евреев в окружении недоброжелательного нееврейского большинства. В жизни (в том числе и моей) бывали случаи, когда таким разговорам, наскокам, придиркам давался решительный отпор, но надо все же признать, что "сила солому ломит", и более типичным было со стороны еврея стремление сгладить конфликт, обойти его, не идти на противостояние и стычку.
Однажды в свободное послеобеденное время - даже, кажется, в праздничный день - привезли в крошечную военторговскую лавочку свежие глазурованные пряники в мешках. Мгновенно выстроилась на улице очередь - в основном, из солдат-новобранцев, я был в их числе.
Но старослужащие "нахалом" шли без очереди, силой расталкивая молодых. Один из "стариков", шофер Сашка Новиков из четвертой батареи, полез в дверь, пуская в ход локти и плечи. Я стал этим громко возмущаться. Здоровый, наглый Новиков взял меня за горло и начал душить, приговаривая: "Ах ты фазан" и уж конечно "Жидяра!".
Сил бороться с ним у меня не было, железными пальцами он перехватил мне дыхание, еще немного - и он бы меня удавил… Но это не входило в его планы. Отпустив мое горло, он беспрепятственно вошел внутрь лавки и через три минуты вышел с пряниками, даже не взглянув на меня. Простите, господин критик, что я оказался слабым. Но ни один из стоявших в очереди не подал голоса в мою защиту.
Правда и то, что когда хватало решительности, я вступал в конфликт без оглядки. Как-то раз на территории склада боеприпасов мы переносили со двора в помещение ящики с зенитными снарядами калибра
85 мм. Каждый ящик весил что-то килограммов 75. Двое клали из штабеля такую ношу третьему, он шел согнувшись в здание склада, а там кто-то помогал ему снять со спины ящик, и вместе они укладывали его в новый штабель. Я как раз и носил этот груз на спине, а снимать его помогал долговязый солдат из батареи - по звбавному совпадению и фамилия-то у него была - Довгаль. Этот Довгаль вообще надо мною подтрунивал, подхихикивал весьма недвусмысленно, однако я до поры до времени терпел. Как вдруг, донеся тяжеленный ящик до места, почувствовал, что вместо помощи он еще и нажимает сверху на ящик, нарочно увеличивая мне нагрузку. Освободившись от ноши, я не задумываясь ударил хихикающего болвана ногой под зад. Он оторопел от изумления, я хотел повторить удар - он проворно отбежал… и больше таких шуток не повторял.
Антисемитские проявления мне время от времени случалось ощущать - но, в основном, вне своей обжитой среды. Например. когда однажды огромный фурункул на животе мешал мне ходить в строю, и я вынужден был в одиночку, полусогнувшись от боли, плестись в столовую, то из проходящего мимо какого-то "чужого" строя донеслось до меня издевательское:
- Е-о-о-ня?-а-а?! Аб- га-ша?!
Но в своем взводе никогда я не чувствовал ни малейшего морального дискомфорта, никто не выказывал какого-либо недоброхотства. В видах правды и объективности должен это отметить: в довольно пестром по составу, хотя и небольшом коллективе взвода разведки антиеврейских настроений не было.
/"//П//осле первого года службы в армии на Дальнем Востоке, по случаю досрочного возвращения моей матери из лагеря, получил отпуск и еду в Харьков - с нею повидаться: отец еще сидит, но для моего начальства то, что мать - с такой гиблой статьей. а отпустили,
- //это // знак новых времен. От изумления мне и предоставили побывку. Еду, конечно же. опять в "общем" - теперь в солдатском, но там есть и штатские, среди них пожилой работяга с большим семейством и с кучей чемоданов и узлов. В вагоне не тесно, и я занял "нижнюю боковую"//. /
/Вечерело. В сумерках глава семейства подсел ко мне и сам вдруг стал рассказывать: он - из бывших заключенных "Давлага"
(Дальневосточ//ного лагеря), просидел там лет 1//5, был расконвоирован, женился, освобожден, но оставлен на поселении, а теперь, по новым временам, амнистирован. И решил со всей семьей податься в родные места./
/- Да-а-а! - протянул он, как видно, по поводу своих мыслей о пережитом. - Полжизни на чужбине прошло, как коту под хвост! А посадили меня, сынок, знаешь, через кого? /
/У меня под ложечкой екнуло от нехорошего предчувствия.
Непрошенный собеседник тут же и бухнул в ответ на собственный вопрос:/
/- Чэрэз еврэя!/
/И, захлебываясь собственной слюной, торопливо стал выкладывать резоны:/
/- Ведь до чего же врэдная нация! Ну, посмотры: в армии они не служат - откупаются… Вот у вас в части - скажи: есть хоть один?/
/У нас в части - в зенитном полку - был я: рядовой Рахлин, отличник боевой и политической подготовки, к этому времени уже радист 3-го класса//, носивший на гимнастерке значок "Отличный связист". Еще в полку служили: рядовой Зуси Махатас, родом из Литвы, по военной специальности - телефонист, популярная фигура в части, так как, будучи художником, мастерски расписывал миниатюрными пейзажами циферблаты наручных часов. А, кроме того, был полковым почтальоном, ежедневно таскал на своем горбу мешок с письмами и посылками. "Зусю" все любили за беззлобный, миролюбивый характер, а еще за то, что с готовностью выполнял разные просьбы товарищей: для каждого из нас сбегать в село Чернятино на почту или в магазин
"сельпо"// -// было проблемой. В соседней батарее был младший сержант Школьников - ладный, спортивный командир огневого расчета. В транспортном взводе - шофер Здоровяк из Одессы, которому я заочно, про себя, дал забавное прозвище: "чахлый еврей Здоровяк", - чистейшая литературщина//, так как на самом деле он был крепенький, широкогрудый и, кажется, драчун./
/Еще служил у нас Мордхэ Нудельман из Молдавии - полковой кингомеханик; осенью он отличился во время наводнения на полигоне: поехал в машине менять коробки с фильмами - и грузовик попал в бурный поток разлившейся от сезонных дождей таежной речки. Мордхэ оказался отличным пловцом и парнем не робкого десятка: несколько раз прыгая в бурлящую, стремительно несущуюся воду, вывел на сушу сидевших в кузове колхозников, а заодно спас и ленты с фильмами. /
/Правда//, служил у нас и разнесчастный // Либин - этот был
"моряком", то есть страдал ночным недержанием мочи. Но ведь с таким недостатком он был не единственный// -// например, //те//м же страдал и сибиряк //Шатуров. И. с другой стороны, должен же хоть кто-то в еврейской семье соответствовать хрестоматийному образу, созданному фольклором наших заклятых друзей! /
/Были евреи, конечно же, и в других частях нашего гарнизона. В учебном танковом полку - мои земляки-харьковчане Лева Гутма//н//,
Женя Гиль, Леня Балагур… Наконец, заместителем командира нашего полка по политчасти был подполковник Койлер//, которому я и по сей день обязан тем своим отпуском. Сильно подозреваю, что он мне его выхлопотал не только по политическим соображениям//,// //н//о и из национального сочувствия. А что ж тут плохого?///
/ Е//вреями были и //еще //два-три офицера// в полку.// ///
/Все это мгновенно пронеслось в моем сознании - но должен ли я был предъявлять такие доказательства старому урке? Лучше всего было бы схватить его за грудки и произнести что-нибудь вроде: "Ах ты, падла, пропадина, пидор ты гнойный", - короче. //н//а знакомом ему языке. Судите меня - я этого не сделал, а лишь пробормотал в ответ: /
/- Ну, отчего же - у нас //"//их//" // есть несколько…/
/- Есть, но - мало! - возразил он. (Любопытно, какого бы количества ему было достаточно?) Поскольку я разговора не поддержал, он от меня отлепился. А назавтра уже не подходил - и потом, все десять дней пути, даже не заговаривал: видно, на свету рассмотрел, кто я такой".///
//
***
Хотя в этом тексте кое-что из уже рассказанного выше повторено, все же я решил включить его в эту непридуманную повесть, потому что здесь собраны все евреи нашего полка - так, как они, к сожалению или к счастью, не собирались нигде и никогда. Некий критик в газетной статье призвал меня к ответу: отчего я все-таки не отлупил жидоеда-урку или. по крайней мере, не дал ему словесную отповедь? Но как раз это и составило смысл четырех сюжетов, вошедших в рассказ
"На железной дороге": в них показан преобладающий тип поведения евреев в окружении недоброжелательного нееврейского большинства. В жизни (в том числе и моей) бывали случаи, когда таким разговорам, наскокам, придиркам давался решительный отпор, но надо все же признать, что "сила солому ломит", и более типичным было со стороны еврея стремление сгладить конфликт, обойти его, не идти на противостояние и стычку.
Однажды в свободное послеобеденное время - даже, кажется, в праздничный день - привезли в крошечную военторговскую лавочку свежие глазурованные пряники в мешках. Мгновенно выстроилась на улице очередь - в основном, из солдат-новобранцев, я был в их числе.
Но старослужащие "нахалом" шли без очереди, силой расталкивая молодых. Один из "стариков", шофер Сашка Новиков из четвертой батареи, полез в дверь, пуская в ход локти и плечи. Я стал этим громко возмущаться. Здоровый, наглый Новиков взял меня за горло и начал душить, приговаривая: "Ах ты фазан" и уж конечно "Жидяра!".
Сил бороться с ним у меня не было, железными пальцами он перехватил мне дыхание, еще немного - и он бы меня удавил… Но это не входило в его планы. Отпустив мое горло, он беспрепятственно вошел внутрь лавки и через три минуты вышел с пряниками, даже не взглянув на меня. Простите, господин критик, что я оказался слабым. Но ни один из стоявших в очереди не подал голоса в мою защиту.
Правда и то, что когда хватало решительности, я вступал в конфликт без оглядки. Как-то раз на территории склада боеприпасов мы переносили со двора в помещение ящики с зенитными снарядами калибра
85 мм. Каждый ящик весил что-то килограммов 75. Двое клали из штабеля такую ношу третьему, он шел согнувшись в здание склада, а там кто-то помогал ему снять со спины ящик, и вместе они укладывали его в новый штабель. Я как раз и носил этот груз на спине, а снимать его помогал долговязый солдат из батареи - по звбавному совпадению и фамилия-то у него была - Довгаль. Этот Довгаль вообще надо мною подтрунивал, подхихикивал весьма недвусмысленно, однако я до поры до времени терпел. Как вдруг, донеся тяжеленный ящик до места, почувствовал, что вместо помощи он еще и нажимает сверху на ящик, нарочно увеличивая мне нагрузку. Освободившись от ноши, я не задумываясь ударил хихикающего болвана ногой под зад. Он оторопел от изумления, я хотел повторить удар - он проворно отбежал… и больше таких шуток не повторял.
Антисемитские проявления мне время от времени случалось ощущать - но, в основном, вне своей обжитой среды. Например. когда однажды огромный фурункул на животе мешал мне ходить в строю, и я вынужден был в одиночку, полусогнувшись от боли, плестись в столовую, то из проходящего мимо какого-то "чужого" строя донеслось до меня издевательское:
- Е-о-о-ня?-а-а?! Аб- га-ша?!
Но в своем взводе никогда я не чувствовал ни малейшего морального дискомфорта, никто не выказывал какого-либо недоброхотства. В видах правды и объективности должен это отметить: в довольно пестром по составу, хотя и небольшом коллективе взвода разведки антиеврейских настроений не было.
*Глава 24.** Певец во стане русских воинов*
Парторг полка капитан Андреянов (предшественник Гриши Шутовских на этом посту) вскоре после нашего прибытия в часть решил
"использовать" меня для выпуска полковой стенгазеты "На страже
Родины". При знакомстве сказал:
- А у нас уже есть один Рахлин!
- Откуда он? - поинтересовался я.
- Из какой-то деревни, - ответил капитан будничным голосом. Как будто Рахлиных полно в русских деревнях. - Из Рязанской, кажется, области. Или из Пензенской…
- Где его найти?
- Да на складе ГСМ. Он там начальник склада.
- А как его зовут?
- */Иван./*
Заинтригованный, я с нетерпением стал искать возможности отлучиться из расположения карантина, чтобы сбегать на склад горюче-смазочных материалов и поглядеть хоть издали на диковинку:
"использовать" меня для выпуска полковой стенгазеты "На страже
Родины". При знакомстве сказал:
- А у нас уже есть один Рахлин!
- Откуда он? - поинтересовался я.
- Из какой-то деревни, - ответил капитан будничным голосом. Как будто Рахлиных полно в русских деревнях. - Из Рязанской, кажется, области. Или из Пензенской…
- Где его найти?
- Да на складе ГСМ. Он там начальник склада.
- А как его зовут?
- */Иван./*
Заинтригованный, я с нетерпением стал искать возможности отлучиться из расположения карантина, чтобы сбегать на склад горюче-смазочных материалов и поглядеть хоть издали на диковинку: