Рахлин Феликс. Грудь четвертого человека

*Глава 14.** Начальник ликбеза*

   Вся учеба в Советской Армии называлась "боевой и политической подготовкой". Ну, без боевой ни одна армия в мире не обойдется. А
   Советская не могла, конечно же, и дня прожить без политики.
   Политзанятия проходили еженедельно, в обязательном порядке. Но ПУР
   (так многие по старой привычке называли Главное политуправление
   Советской Армии) не успевал за стремительным бегом жизни. Уже появились в рядовом составе лица с высшим, вроде моего, образованием, а "политика" все еще преподавалась по выпущенной ПУРом тоненькой брошюрке "Как жили и боролись трудящиеся нашей страны до
   Великого Октября". Содержание этого пособия было рассчитано на еле грамотных и, в основном, деревенских парней с образованием не выше четырех классов.
   …Идет политзанятие. Ведет его один из полковых лейтенантов, как видно, и сам не слишком разбирающийся в материале, но пыжащийся от доверенной ему роли наставника.
   - Почему случилась Великая Октябрьская социалистическая революция? - вопрошает он строгим тоном. А черт его знает, почему и зачем она случилась… Во всяком случае, никто не рвется ответить.
   Подождав, лейтенант выкликает:
   - Рядовой Прокофьев!
   Встает телефонист Прокофьев - скромный, молчаливый татарин из
   Кузбасса - молодой шахтер-проходчик. Молчалив он, главным образом, потому, что почти не умеет говорить по-русски. Может быть, в Кузбасс явился из приволжской глубинки. В семье по-русски не говорили, а на шахте научиться еще не успел.
   - Вы вопрос поняли? - догадывается спросить преподаватель.
   Предвкушая развлечение, за спиной Прокофьева трясутся от смеха три сибиряка: Панов, Здобнов и Курбаков - товарищи телефониста
   Прокофьева по взводу связи.
   - Так тошно! - отвечает Прокофьев. Первое основание для взрыва хохота у него за спиной.
   - Отвечайте! - требует лейтенант. И татарин, как видно, переводя в уме с родного языка, начинает продираться сквозь заросли русских склонений, спряжений, глагольных форм, с невероятным трудом подбирая слова:
   - Ранше… многа работал… рабочий, крестян… Кушал мала-мала, работал многа-многа… на помещика рука…
   Позади отвечающего - трясучка безмолвного хохота. Углами губ улыбается, не в силах удержаться, и сам педагог-лейтенант. Но многие из солдат полностью отключились от происходящего, так как не понимают, что, собственно, происходит. Ведь среди пополнения, прибывшего из Прибалтики, Молдавии, глухих районов Галиции и
   Закарпатья, есть такие, кто понимает по-русски еще хуже Прокофьева!
   Например, таких немало среди литовцев. Вот толстый, как откормленный поросенок, розовощекий и улыбчивый Нойекайтис, похожий на "фрица" с карикатуры военных лет. В первый же вечер в уборной, где он присел для известного дела, с него кто-то в полной темноте сдернул новенькую форменную зимнюю шапку, напялив взамен на его круглую голову старую пилотку. Шапки в армии выдают две за всю трехлетнюю службу. Если в начале третьего года полученную только что новенькую не припрячешь, то за зиму она так выносится, что домой приедешь в уже потрепанной. Поэтому старослужащие исхитрялись раздобыть себе на отъезд совсем новую, предлагая ребятам из пополнения поменяться. Но мало кто на это соглашался, и оставалось - грабить. А где? Удобнее всего - в сортире. "Фазан" присел над очком, освещения, как правило, в этом учреждении нет, а если есть - лампочку разобьют специально. Новичок чувствует, что кто-то с него шапку на мгновение снял, потом опять нахлобучил. Но он не знает, что этот "головной убор" уже другой - выцветший, обтерханный, скомкавшийся, потерявший форму и вид… Но даже такой не достался бедняге Нойекайтису. Он натягивал пилотку на уши и так и ходил в этом дурацком колпаке среди лютой, ветреной приморской зимы…
   Что-либо ему объяснить, приказать возможно было только через переводчика.
   Не понимая ничего на любых занятиях, а уж особенно на политических, такие вот "слушатели" мирно хлопали ушами. А нередко задремывали. Среди безъязыких были: мой сослуживец по взводу молдаванин Филипп Кирияк, этнический немец Цапенцавер,. два русина из горного закарпатского села… Немец прекрасно говорил на каком-то диалекте славянского, но какого именно славянского - так и осталось мне непонятным…
   Считается, что большинство жителей Закарпатской области - украинцы. Спорить не буду, но уж очень их говор своеобразен. Мне одна случайная знакомая, работавшая там по институтскому распределению, рассказала:
 
   - Приехала ко мне мама с Полтащины, из села. Вышла во двор посидеть - по двору гуси ходят. А хозяйка ей и говорит:
   - Утки?
   Мать ей возражает:
   - Та ни, це гуси!
   Хозяйка - свое:
   - Утки?!
   Мать заспорила:
   - Гуси!!!
   Так они друг на друга покричали: "Утки - гуси, утки - гуси", и лишь потом дело выяснилось. Оказывается, хозяйка хотела у приезжей спросить - "удки вона", то есть, по-нашему, "звидкы, видкиля", из каких мест…
 
   Но это мелочь, случай. А вот что говорили прибывшие из Закарпатья
   Чишко и Ружчак, понять никто не мог. Единственное, что было в их речах понятно - это мат.
   Конечно, таким на политзанятиях только и оставалось, что спать.
   Но и мне, с моим "верхним" - выше телеграфного столба - образованием - тоже ведь так! Правда, у меня на это была причина как бы противоположная: пройдя полный курс марксизма-ленинизма - все три его источника и столько же составных частей, - неужели я не знаю наизусть, как "жили и боролись"?! Мне на политзанятиях невыносимо скучно. А заниматься чем-то другим (например, читать книги) нельзя!
   Потомившись так несколько раз, вдруг додумался я до великолепной мысли - и тут же высказал ее начальству. Замполитом (заместителем командира полка по политической части) был у нас подполковник Койлер
   - спокойный (несмотря на свою мрачноватую фамилию), доброжелательный еврей. Ежедневно он появлялся в казарме с обходом, разговаривал с солдатами на разные темы, проводил собрания, выступал с информациями. К замполиту, в отличие от командира полка, мы имели право обращаться без соблюдения субординации, то есть непосредственно. Вот я и обратился с предложением: мне, учителю русского языка, под силу обучать во время и*вместо* политзанятий этому языку тех солдат, которые им не владеют. Ведь пока что они на политзанятиях*ничего не понимают,*я же, наоборот,*"слишком много понимаю"…*Так не воспользоваться ли такой нашей "зеркальной симметрией", чтобы в короткий срок дать этим солдатам толчок к овладению русским?
   Идея была (не стану скромничать) проста и изящна. Но в глазах начальства именно потому и подозрительна. Ну, как это так:
   "освободить от политзанятий"?! Вообще, разве допустимо - заниматься чем бы то ни было*вместо политзанятий?*Уверен, что не предрасполагал к внедрению новшества и мой политический статус. Ну, сами подумайте, на что это похоже: "сын врагов народа" обучает чему бы то ни было наших советских солдат*за счет политической подготовки!*
   Подполковник Койлер, как я прекрасно понимал, не может взять на себя решение столь сложного вопроса. Поэтому, пока в каких-то высших сферах (не исключаю, что и в самом ПУРе!) было дано согласие на мой проект, прошло довольно много времени. За эти недели или месяцы
   "безъязыкие" кое-как выучились изъясняться на великом-могучем-свободном, и это сильно облегчило мою задачу.
   Впрочем, я даром время не терял: разыскал в полковой библиотеке несколько экземпляров учебного пособия по русскому языку для солдат нерусских национальностей, выпущенного. оказывается, Воениздатом
   (если б не моя идея - они бы там лежали невостребованными еще долгие годы).
   Итак, в конце концов начальство решилось (в этом тоже сказалась начавшаяся "оттепель"), и я приступил к преподаванию.
   По понедельникам, после завтрака, ко мне в казарму стали присылать молодых солдат из всех подразделений полка. Не стал ли понедельник считаться "тяжелым днем", с тех пор как его по всей стране отвели для политзанятий?! Потом я наблюдал и "на гражданке: по понедельникам после работы люди задерживались в цехе или учреждении часа на полтора - на два и получали заряд марксизма-ленинизма, чтоб легче жилось на свете (кому?) Признаюсь, что и я внес свой "лепет" в это дело… Впрочем, как и многие, верил в то, что говорил…
   Сейчас, однако, мне выпало поработать в русле своей "узкой" специальности. Ни опыта, ни знаний в преподавании РКИ ("русского как иностранного", - такой предмет с течением времени появится в учебных планах многих советских вузов и обретет свою методику, инструментарий, специалистов) у меня. разумеется, не было. Все приходилось делать на ощупь. Но в лице своих "студентов" я обрел терпеливую и благодарную аудиторию. Каждый из них уже изрядно намучился от своего незнания языка - смешно было бы ожидать от неотесанных командиров уважительного отношения к "чертям нерусским",
   "чуркам", "чухне" и т. д. Любое непонимание истолковывалось ими как проявление тупости, упрямства. хитрости и лени. Недаром же, наверное, закрепилось в русском языке дикое выражение: "Я тебе по-русски говорю!" - то есть говорю заведомо так, что всем должно быть понятно… Или: "Как-то ты это делаешь не по-русски", то есть неловко, неправильно, шиворот-навыворот… В такой атмосфере невладение языком, который объявлен первым среди равных, было существенным минусом. И слушатели за мою помощь в изучении языка относились ко мне с теплотой и благодарностью.
   Один из них, мой ровесник Филипп Кирияк, молдавский колхозник из-за Днестра, попавший в армию, уж не знаю по какой причине, тоже с опозданием на четыре года, с большим трудом подбирая слова, сказал мне:
   - Рахлин, мне почта посылал посылка. Там есть вино. Я тебе говорить, мы буду пить вино из Молдавия вместе!
   Сослуживец мой сдержал свое слово. Но что из этого получилось - это тема для отдельного рассказа (см. главу 15).
   Наибольших усилий из всех моих учеников потребовали два закарпатца - Ружчак. и Чишко. Первый был носат, улыбчив и хитер.
   Второй, по моему теперешнему пониманию, просто дебил. Выяснилось, что, несмотря на запись в учетных документах об окончании шести классов, оба не умеют ни читать, ни писать.
   Ружчак оказался явно обучаемым. Я быстро научил его читать по складам. Впрочем, мне даже показалось, что он это и раньше умел, а теперь для чего-то просто притворился "неписьменным". Он показал мне письмо,. которое сам написал домой, и, хотя оно не соответствовало даже самому мягкому из школьных критериев, из него все же можно было почерпнуть какую-то информацию.
   Этот долгоносый, лупоглазый рыжеватый парень как-то раз задал мне загадку, которую я так и не смог разрешить. Он объяснил, что его зовут Георгий, или Юра, а по-венгерски это Дьердь. Пока что все понятно и возражений не вызывает. Но дальше он принялся втолковывать, будто одновременно это еще и означает, что его зовут… женским именем Лиза! А вот этого я уже постигнуть не в состоянии!
   Но, в чем, собственно, диво? Лиза и Лиза… Известен же в русской литературе Елисаветъ Воробей. "Лиза" Ружчак, при всей загадке своего дамского имени, был все-таки настоящим гением по сравнению со своим земляком Чишко. Вот кто оказался мне совершенно не по зубам.
 
   Учу его читать. Все буквы знает. Называет их без ошибки. Но вот начинаем из букв складывать слоги. В лежащем перед нами учебнике - напечатанное по складам слово*сол-дат.* *-* Ну, Чишко. Это вот какая буква?
   Маленькие глазки под большим лбом впились в текст, лоб весь сошелся в морщинках: Чишко вспоминает с трудом, но выпаливает уверенно:
   - Сы!
   - Молодец, правильно. А вот это?
   Снова все меленькие детали его лица напряглись, снова, кажется, слышен скрип удрученных мозгов в этой каменной голове - но ответ опять точный:
   - О-о-о-о!
   - Правильно: о! - радуюсь я. - Ну, а теперь соединяй эти буквы, как я тебя учил, - что получится?
   - Ос! - синтезирует эта несчастная башка… Сколько раз говорил я ему, что читать надо не справа налево, а - наоборот: слева направо, и - бесполезно.
   …А может быть, он был тайный еврей?..
 
   Однажды мы с Чишко оказались оба на дороге у казармы в тот момент, когда мимо проходил заместитель полка по ПФС - продуктово-фуражному снабжению. Уж какой там в современной армии фураж - для кого он? Но многие термины оставались прежними. Правда, в гарнизоне у нас было две-три клячи…
   - Слушай, что ты делал в своем колхозе? - спросил меня остановивший нас обоих подполковник. Пришлось объяснить: я - из города.
   - А лошадь запрячь сможешь? - с надеждой спросил офицер.
   - В детстве когда-то запрягал, а сейчас, наверное, забыл, - честно признался я. Подполковник приуныл. Но меня вдруг осенило:
   - Вот он умеет, товарищ подполковник!
   Нас с Чешко послали в конюшню, и тут я увидел, как ловко и красиво управляется с лошадью и ее сбруей мой тупой ученик.
   Случилось что-то с водоснабжением,. и нам было приказано доставлять воду в бочке на подводе. Чишко сидел на передке телеги, свирепо кричал на кобылу и бранился… как извозчик. Слушая родные формулы мата, кто бы поверил, что этот человек не знает русского языка
 

***

 
   Неожиданная педагогическая карьера, хотя бы и временная, создала мне в полку определенную известность - у меня появилось много друзей в разных подразделениях. Может быть, отчасти благодаря этому мне служилось в целом хорошо, без особых трений и конфликтов, хотя бывали, конечно, и несогласия, и ссоры и даже пару раз кое-что похуже. Но в целом с ребятами я ладил.
   Надо, однако, выполнять обещанное: сейчас расскажу, как получил я за свои педагогические труды единственный гонорар. Зато какой! .

*Глава 15.**Вино из Молдавии*

   Почта для личного состава нашего гарнизона прибывала сперва в
   Чернятинское отделение связи, а оттуда ее забирали полковые почтальоны. Специальной должности письмоносца в воинских частях нет, эти обязанности выполняет кто-либо из солдат - кому поручат. К моменту нашего прибытия почтальоном был ефрейтор Федоров из нашего взвода - простенький парнишка, по должности планшетист, дослуживавший свой трехлетний срок и вот-вот готовый демобилизоваться. Поэтому его сменил новый во взводе человек - Илья
   Шульц, солдат второго года службы, переведенный к нам из другой какой-то части. При такой своей немецкой фамилии человек он был, подобно лермонтовскому Вернеру, совершенно русский, при том - местный, из Приморья, что для дислоцированных здесь войск - большая редкость: гражданского населения в крае чуть ли не меньше, чем военного… Илюшка был родом из таежного селения и до армии занимался охотой и сбором целебного корня жень-шень, о котором такую чудную повесть написал Михаил Пришвин.
   Почтальон в армейском быту фигура особая - недаром о почте полевой даже песни сложены. Почтальона в полку всегда с нетерпением ждут, ему рады, ему готовы услужить, потому что именно он вынужден таскать на своем горбу не только мешок с письмами и газетами, но и тяжелые посылки. За это его всегда готовы угостить, поделиться им же доставленными сластями и - радостью…
   Филипп Кирияк давно, еще со времен карантина, ждал посылку из дому, из далекой Молдовы. Он попросил родных, чтобы непременно вложили туда большую бутыль, а с чем - сами должны догадаться! И чтоб упаковали безопасно, обложив чем-нибудь мягким. В свои ожидания посылки посвятил почтальона (чтоб тот нес осторожно, не разбил, не пролил); меня - как своего учителя русского языка; нашего общего товарища Манеску - как самого уважаемого среди своих соплеменников… И всем обещал: когда вино из Молдавии будет получено - я вас угощу!
   И вот - торжественный момент: Илюха Шульц припер из Чернятина солидный ящик, Кирияк проверил содержимое - литровая бутыль в целости и сохранности!
   Филипп ликовал. Его курносое, несколько бульдожье крестьянское лицо сияло от предвкушаемого удовольствия. Вообще-то он выглядел старше своих 23-х лет, - даже, я бы сказал, старообразно, однако теперь от радости морщины на лбу и на щеках разгладились, человек помолодел!
   В это время в армии властвовал "сухой закон". Не так чтобы его строго придерживались: офицеры в своем кругу, в свободное от службы время могли себе позволить выпить. Но солдат и сержант срочной службы находится на службе всегда. И за одно только появление в нетрезвом виде, как правило, наказывали гауптвахтой. Однако ведь давно известно: "Руси есть веселие пити", - должно быть, и Молдавии
   - тоже… Что ж (думал я), ради удовольствия отведать вкус и аромат тамошней знаменитой лозы - стоит рискнуть…
   Теперь предстояло в условиях строгого запрета на употребление любых видов алкогольной продукции организовать распитие прибывшей бутыли. По-видимому, для облегчения задачи ее хозяин пригласил к пиршественному столу, кроме уже названной троицы, еще и нашего помкомвзвода младшего сержанта Крюкова, который только что сменил на этой должности младшего сержанта Фетищева. Казалось, начальство специально подбирало их на этот пост по признаку наибольшей курносости, а главное - по росту: в каждом от макушки до пят было по
   1м 52 см - минимальный призывной рост в СССР. Но если Гена Фетищев был добряк, то Коля Крюков - ревностный служака. По всякому поводу и без всякого повода он нас дергал: строил, ровнял, тренировал - лишь бы не давать ни минуты покоя. У него были свои присловки и обмолвки: станешь, например, о чем-нибудь расспрашивать (на тему предстоящих учений, завтрашнего кино или еще что-то) - он в ответ: "В армии тем хорошо, что все скажут!" Но прямо, не уклончиво - никогда ни слова!
   Или - вот как он пересказывал дисциплинарный устав. Там говорится: командир, чтобы заставить подчиненного выполнить приказание, имеет вообще-то право применить оружие, но - "только в крайнем, не терпящем отлагательства случае". У Крюкова эта формула звучала так:
   - Когда командир имеет право применить к подчиненному оружие?
   Спросил - и глядит победительно на замершую перед ним шеренгу солдат. Переждав мгновение, сам же и отвечает с потешной назидательной важностью: *- Только в крайнем, не терпящем отлагательстве!*
 
   Но, как и большинство встречавшихся мне строгих ревнителей уставов, сам наш "младшой" был непрочь от них отлынить - в частности, прикладывался к спиртному. Вот хитрый Кирияк и решил его взять в долю…Иначе было бы практически невозможно нам четверым
   (самому Кирияку, Шульцу, Манеску и мне) не явиться сразу после обеда в казарму.
   Пообедав, мы четверо из столовой побежали во взводный "класс" - глинобитную мазанку в дальнем углу военного городка. Вскоре туда явился и Крюков. Кирияк вытащил из мешка огромную бутылку. Мне, как нельзя кстати, припомнились чудесные стихи Николая Тихонова: "/И струился сок задорный, все печали погребал, - красный, синий, желтый. черный - по заветным погребам"./
   Наш молдавский друг обнажил бутылку от всяческих предохранявших ее тряпиц - и нашим глазам предстала дивная темная жидкость…
   "Красное!" - догадался я. Филипп вытащил пробку… и в нос шибанул одуряющее гнусный дух свекольной сивухи!
 
   Дальнейшее развитие действия таково. Я не смог отпить даже глоток
   - хотя бы из вежливости. Илюшка Шульц оказался тактичнее: он выпил… и тут же отдал все земле. Точнее - некрашеному дощатому полу класс-хибарки. После чего сам принялся удалять следы своей минутной слабости. Манеску оказался более стойким и одолел с полстакана адского пойла. Но Кирияк с помкомвзводом надрались под завязку, и мы втроем вынждены были их двоих средь бела дня тащить в казарму, а там, мертвецки пьяных, укладывать на койки. Как и почему все это обошлось без каких-либо последствий - до сих пор понять не могу.

*Глава 16.**Через день - на ремень…*

   Один из первых образчиков советско-армейского фольклора - веселая получастушка: "Через день - на ремень, через два - на кухню!"
   Популярная речевочка отражает реалию солдатского быта, основанного на сочетании повседневного ратного труда с хозяйственным самообслуживанием. Мне выпало на собственном опыте изведать такую жизнь: аккурат с обозначенной в стишке периодичностью ходить в караул и на пищеблок.
   О кухонном наряде уже немного рассказано выше. После того неудачного случая, когда я, не выдержав невыносимой боли в нарвавших ногах, сбежал из кухни в казарму, мне довелось много раз бывать кухонным рабочим, я втянулся и привык. Правда, это уже когда ноги пришли в порядок.
   Пищеблок солдатской столовой на 2000 человек - это целое предприятие. У нас, например, было шесть котлов: пять - 500-литровых
   - для супов и каш и один - половинного размера: для чая.
   "Зачем так много?" - спросит неискушенный. Но пока один котел отмывают от остатков предыдущего варева, в другой, уже отмытый, закладывается очередное блюдо. После чая драить котел не надо - вот он и есть лишь один. Но все это означает, что кочегару (он тоже из суточного наряда) надо пошевеливаться. Некоторые, однако, любили ходить в наряд именно кочегарами - особенно зимой, когда возле печей так кстати можно согреться. Если правильно организовать свой труд, то удастся временами прикорнуть, "покемарить" (соснуть)… Мне, однако. ни разу не выпала эта должность. Зато в варочном цехе и посудомойке бывал чаще, чем хотелось.
   Самым легким и для большинства соблазнительным был наряд на кухню офицерской столовой. Она была в том же здании пищеблока, но в отдельном его помещении. Привлекательность этого местечка состояла, во-первых, в куда меньшем, чем на солдатской кухне, объеме работ.
   Ночью можно почти легально поспать несколько часов. Кроме того, на офицерской кухне солдата могут угостить котлетами, жареной картошкой… А ведь в солдатском рационе жареное вообще не существует! Вот почему на право пойти в этот наряд в каждом подразделении записывались в особую очередь.
   Я очень скучал по жареной картошке - моему с детства любимому блюду. Однако, побывав на офицерской кухне один-единственный раз, стал решительно отказываться от этого наряда, переуступая свою очередь желающим. Причина - единственная: мое интеллигентское чистоплюйство. В офицерской столовой поварами и официантками работали женщины - вольнонаемные служащие Советской Армии (как правило, жены офицеров и старшин-сверхсрочников). Они безобразно матерились. И я, выдерживавший день за днем и месяц за месяцем отборнейший мат из мужских уст, да и сам не стеснявшийся в выражениях, совершенно не выносил ту же брань, если она исходила из уст "прекрасного пола". Никому не объясняя причину, просто ни разу больше не ходил в этот наряд. Благо, охотники всегда отыскивались.
   Зато научился управляться с несложными, но многотрудными обязанностями рабочего в столовой для солдат. Особенно тяжко приходилось во время мойки котлов. Надо было стать коленками на еще горячую печь и, стоя раком над пышащим жаром котлом, сунув в его отверстое жерло голову и полтуловища, отскребать длинным ножом и оттирать мокрой тряпкой остатки пищи, присохшей ко дну и стенкам.
   Работа поистине адская.
   Характерна при этом "гигиена" процесса. Тряпки для такой работы не выдавали, и мы были вынуждены, "проявляя солдатскую находчивость", отрывать куски от тряпок, используемых для мытья полов. Чтоб скорее отмокли приставшие (чаще всего - пригоревшие) остатки каши, пользовались кусочками хозяйственного мыла. О последствиях такой технологии рассказ впереди.
   Парадокс в том, что требования к санитарному состоянию пищеблока были, казалось, весьма высоки, контроль - постоянный. Например, качество мытья посуды проверялось дежурными по части и полковыми врачами (столовую контролировали два таких дежурных и два врача: из нашего полка и из танкового), и делалось это с чрезвычайной тщательностью. А иногда - с придирчивой строгостью. Например, не раз приходилось наблюдать, как врач, проведя ногтем по тыльной стороне только что вымытой дюралюминиевой миски, демонстрировал начальнику столовой остатки жира на своем ногте и требовал перемыть всю посуду!
   Это надолго задерживало обед, ужин или завтрак, ломало распорядок дня, отодвигало на более позднее время начало столь редких развлечений - например, кинофильма. Но "во имя чистоты, безопасности, борьбы с пищевыми отравлениями и кишечными инфекциями" на это наши начальники шли. И вместе с тем совершенно не заботились о той же чистоте и безопасности и организации мытья котлов, разделочных столов, да и всего варочного цеха.
   Попав в солдатскую столовую сначала в качестве простого едока, я первое время никак не мог понять: почему многие миски из "дюраля" так измяты и искорежены, как будто их черти месили… Но однажды, работая в посудомойке, увидел, как после приказания дежурного по части - перемыть посуду один из старослужащих с досады схватил деревянную, похожую на весло, мешалку (повара с ее помощью мешают кашу в котле) и принялся с остервенением ворочать ею миски в цементированном корыте с водой…
   Бывало, наишачишься над котлом, только-только вознамеришься пересидеть пяток минут в холодке, отдохнуть, дух перевести, как спешит какой-нибудь повар (их почему-то множество было из узбеков и других среднеазиатов. А иногда - из прибалтов). - бежит и вопит на ходу:
   - Рбочий! Рбочий! АсЕх памИт, жьжива-жьжива! (то есть - "живо помыть пол в цехе").
   И если ты еще медлишь, надеясь отсидеться, или пускаешься в спор
   ("и так, мол, чисто…"), - хватает ведро с водой и выливает ее на цементный пол. После чего спорить уже бесполезно, и единственный выход - собрать всю воду тряпкой и протереть пол насухо. То есть - хорошенько вымыть его!