Новые, оттепельные веяния, сменившие в армии (после коварного смещения Хрущевым боевого маршала Жукова) острый приступ строевой муштры, привели к очередному перегибу: бездумному смягчению дисциплинарной практики, чрезмерному росту увещевательных тенденций в воспитании личного состава. И такой насквозь военный город, как
Днепропетровск, был лишен не только своей гауптвахты. но даже комендатуры!
Это был особняк в самом центре города, выходивший, если память мне не изменяет, одной стеной прямо в центральный городской парк.
Внутри была широкая глухая, без окон, прихожая, в которую с разных сторон выходили двери комнат, отданных теперь семьям военных. В этом помещении во всю его длину установили столы, накрыли их всяческой снедью, частью купленной на полученные нами деньги, частью предоставленной старшиной-поваром из его собственных (читай - ворованных) запасов. Ну, и, конечно, среди еды там и сям возвышались бутылки с горячительными напитками - преимущественно, водкой. Мы пришли, дружно уселись за стол и немедленно напились - каждый в меру своих вкусов, привычек, наклонностей и стойкости. Один из пьющих, лейтенант Сасин, - тот, под чьим фактическим руководством совершался описанный выше рейд бронетранспортера по колхозным тылам - был жителем Днепропетровска, работал на одном из предприятий и на сборы, в отличие от нас, из дому прибыл трамваем или даже пришел пешком.
Семья его ютилась в маленьком домишке недалеко отсюда и нуждалась в улучшении и расширении жилища. Мы все с пирушки разошлись кто куда
(большинство просто ушло в палатки и улеглось спать), а худой и резвый Сасин, алкаш со стажем, очень похожий лицом и фигурой на киноактера Олега Даля, разгоряченный выпитым, побежал к обкому партии и стал проситься немедленно на прием к первому секретарю, члену ЦК КПСС товарищу Гаевому, твердо решив сегодня же добиться у него предоставления новой квартиры. Был поздний вечер, милиционер, естественно, не пустил в обком пьяного человека в солдатской форме с лейтенантскими погонами и золотистым эллипсом офицерской кокарды на солдатской пилотке. Но лейтенант Сасин стал ломиться в дверь и - уж не знаю чем - разбил толстое литое дверное стекло. Случись такое раньше, до расформирования комендатуры - милиционер вызвал бы комендантский патруль, и дебошира водворили бы в камеру комендантской "губы". Но теперь ни комендатуры. ни патрулей, ни
"губы" в городе не было, а задерживать военнослужащих, вступать с ними в конфронтацию сотрудникам милиции было строго воспрещено.
Поэтому, насвинячив у входа в обком, лейтенант Сасин бежал с поля боя домой - в маленький домик одноэтажного района Днепропетровска.
Между тем, благодаря нашей "особой" форме одежды, милицейскому посту, охранявшему обком партии, не стоило труда установить, что хулиган в настоящее время проходит здесь же, в родном
Днепропетровске, военный сбор. Позвонили начальнику сборов, подполковнику Садчикову, который тут же провел расследование и без труда установил личность ханыги.
Для подполковника, кадрового, прошедшего войну фронтовика, командование нашим сбором было последней страницей его военной карьеры. Уже пошел по инстанциям приказ о его увольнении в запас или отставку, и боевой офицер только о том и мечтал, чтобы благополучно, без особых ЧП, уйти на покой в полковничьем звании и с соответствующей полковничьей пенсией. Учиненный Сасиным дебош грозил ему прискорбными осложнениями, и группа наших неформальных лидеров
(такие всегда выявляются в любом, даже временном, коллективе) решила принять свои меры, чтобы, поелику возможно, притушить могущий разразиться скандал. Для этого попросили у Садчикова грузовик, поехали (человека два-три) к Сасину на квартиру. вынули его из постели, погрузили в кузов, предварительно связав, отвезли в пригородный лес, там окончательно протрезвили молодца, а потом хорошенько его отлупили. После чего отвезли к начальнику сборов и велели просить прощения. Присмиревший Сасин покорно подчинился диктату.
По старинке полагалось бы теперь его посадить суток на пять-десять. Но - куда?! В городе гауптвахты не было, она была, самая близкая, в Киеве, но чтобы его туда водворить, надо было везти арестованного пароходом, снаряжать сопровождающего, выписывать командировочные… В результате начальство плюнуло на всю эту историю. а уж как оправдалось перед товарищем Гаевым - право, не знаю…
Разумеется, вскоре и комендатуры, и практика внутренних арестов были в армии восстановлены и, должно быть, существуют там, на просторах СНГ, до сих пор.
По воскресеньям, когда занятий на сборах не было, мы переодевались в припрятанное в палатках гражданское платье и шли гулять по городу, как бы возвращались на несколько часов к обычной, не военной, жизни. В первый раз, прогуливаясь в одиночку по главной улице города (кажется, проспекту Маркса), встретил нашего же, со сборов, человека, тоже интеллигента-одиночку, и мы стали бродить вместе. Зашли в кафетерий, который был устроен на новомодный западный манер: вдоль стойки, за которой орудовал бармен, стояли высокие круглые стульчики на одной ножке… Мы забрались на них, поджали ноги и стали думать, что бы заказать. Сошлись на кофе с коньяком - такого ни он, ни я еще не пробовали, а только читали в книжках западных авторов. Бармен налил в наши стаканы на донышко по чуточке коньяка. потом заполнил их черным холодным кофе, мы с удовольствием выпили, уплатили достаточно высокую цену и продолжили нашу прогулку.
Вечером в палатке каждый "отчитывался" о проведенном дне. Дошла очередь до меня. Рассказом о кофе с коньяком заинтересовался мой сосед по койке Витька Жогов.
- А сколько же там кофе и сколько - коньяка? - спросил он.
- Коньяка - 15 граммов на стакан кофе, - ответил я.
- Пятнадцать грамм?! - с явным пренебрежением воскликнул Жогов. -
И сколько же вы заплатили за все?
- По 13 рублей…
- Что??? - В голосе завзятого выпивохи зазвучало нескрываемое презрение и негодование. - И это всего за пятнадцать грамм коньяка?
Да вы же могли на эти деньги хлопнуть по четвертушке водки!!!
Он долго не мог успокоиться - и в течение всех оставшихся дней так и не простил мне этой моей бездарной траты…
Еще одно воспоминание светлой звездочкой горит в моей памяти.
Однажды в воскресенье, гуляя по городу, я вышел к городскому автовокзалу. который тогда находился напротив вокзала железнодорожного. Моя семья: жена, маленький сын и теща - находились в это время на даче, которую снимали в селе Белики, Полтавской области, у станции Лещиновка. Читая от нечего делать расписание автобусов, я вдруг увидел такой маршрут: "Днепропетровск -
Кобеляки". Кобеляки - это была следующая железнодорожная станция после Лещиновки по дороге из Полтавы на Кременчуг, я знал, что там ходит рабочий поезд. В справочном бюро узнал: время в пути отсюда до
Кобеляк - всего лишь четыре часа. А что если съездить к семье на выходной? Обратился к подполковнику Садчикову - он не возражал и отпустил меня. И вот я в маленьком автобусе ПАЗ, временами набитом под завязку, трясусь на мощеных булыжником, а то и грунтовых дорогах украинской глубинки - напрямик от Днепра через Царичанку к
Кобелякам… Неожиданно нагрянул к жене, а лучшей наградой был мне счастливый смех моего малыша, которому едва исполнилось тогда два с половиной года. Увидав меня, он так трогательно обрадовался. так весело прыгнул ко мне на руки…
Сдав чисто формальные экзамены, мы были представлены к очередному офицерскому званию, и наша харьковская группа автобусом отправилась домой. На этом мое физическое пребывание в составе советских вооруженных сил завершилось навсегда. Любопытно было бы подсчитать, какие колоссальные потери несло "народное хозяйство" Советского
Союза от таких вот "переподготовок" в масштабе всей страны. Ведь за каждым призванным на сборы согласно закону сохранялась средняя зарплата в течение всех месяцев пребывания в армии. Плюс к этому, каждому выплачивалось некоторое денежное содержание по месту прохождения временной службы. Обмундирование и питание этой массы людей тоже обходилось в копеечку. А толку от подобной "учебы", как видно из обрисованной картины, если и было, то - чуть…
*
*
*
К о н е ц
Эта и следующие 14 глав повести были опубликованы в литературно-публицистическом еженедельнике "Калейдоскоп" - приложении к израильской газете "Время" (Тель-Авив" (5. 4. - 7. 6.
2001). Кроме того, глава 34-я напечатана в литературном альманахе
"Долина" N1, 1999 (Афула), а глава 36-я увидела свет в приложении
"Досуг" к израильской же газете "Новости недели" (Тель-Авив) от 20.
Госпром (Дом Госпромышленности) - административное здание в
Харькове, известное как "первый советский небоскреб".
Гой - слово из древнееврейского языка (иврит), обозначавшее один из синонимов слова народ, но впоследствии, особенно в языке идиш, принявшее значение "любой другой народ, кроме еврейского".
Реинкарнация - согласно мистическим верованиям, прошлое или будущее переселение души в иное физическое существо: ее пресуществление, перевоплощение, инобытие.
МОСТ - малая обнаружительная станция (локатор).
Койлер, кейлер (/идиш/) - убийца, громила.
Видит Бог: придумывая псевдоним для реальной фигуры начальника нашего гарнизона (настоящая его фамилия в памяти не сохранилась), автор не имел и еще не мог иметь в виду никаких звуковых ассоциаций.
Глава написана задолго до выдвижения на первый план российской и мировой политики полковника Путина.
В Советской Армии было принято: приказы общего назначения, не секретные, нумеровать числами натурального ряда; предназначенные для служебного пользования - начиная с одного нуля; секретные - с двух.
ОСВОД - общество спасения на водах.
Курсак (/татар./) - живот.
"Юст из Тивериады" - персонаж романа Л. Фейхтвангера "Иудейская война".
ОБХСС - "отдел (милиции) по борьбе с хищениями социалистической собственности".
"Гипро" - государственный институт по проектированию. Отец поступил в Гипроэнергопром, а до этого работал (перечисляю в ретроспективной последовательности) в Облпроекте, Горстройпроекте,
Гипростали.
Днепропетровск, был лишен не только своей гауптвахты. но даже комендатуры!
Это был особняк в самом центре города, выходивший, если память мне не изменяет, одной стеной прямо в центральный городской парк.
Внутри была широкая глухая, без окон, прихожая, в которую с разных сторон выходили двери комнат, отданных теперь семьям военных. В этом помещении во всю его длину установили столы, накрыли их всяческой снедью, частью купленной на полученные нами деньги, частью предоставленной старшиной-поваром из его собственных (читай - ворованных) запасов. Ну, и, конечно, среди еды там и сям возвышались бутылки с горячительными напитками - преимущественно, водкой. Мы пришли, дружно уселись за стол и немедленно напились - каждый в меру своих вкусов, привычек, наклонностей и стойкости. Один из пьющих, лейтенант Сасин, - тот, под чьим фактическим руководством совершался описанный выше рейд бронетранспортера по колхозным тылам - был жителем Днепропетровска, работал на одном из предприятий и на сборы, в отличие от нас, из дому прибыл трамваем или даже пришел пешком.
Семья его ютилась в маленьком домишке недалеко отсюда и нуждалась в улучшении и расширении жилища. Мы все с пирушки разошлись кто куда
(большинство просто ушло в палатки и улеглось спать), а худой и резвый Сасин, алкаш со стажем, очень похожий лицом и фигурой на киноактера Олега Даля, разгоряченный выпитым, побежал к обкому партии и стал проситься немедленно на прием к первому секретарю, члену ЦК КПСС товарищу Гаевому, твердо решив сегодня же добиться у него предоставления новой квартиры. Был поздний вечер, милиционер, естественно, не пустил в обком пьяного человека в солдатской форме с лейтенантскими погонами и золотистым эллипсом офицерской кокарды на солдатской пилотке. Но лейтенант Сасин стал ломиться в дверь и - уж не знаю чем - разбил толстое литое дверное стекло. Случись такое раньше, до расформирования комендатуры - милиционер вызвал бы комендантский патруль, и дебошира водворили бы в камеру комендантской "губы". Но теперь ни комендатуры. ни патрулей, ни
"губы" в городе не было, а задерживать военнослужащих, вступать с ними в конфронтацию сотрудникам милиции было строго воспрещено.
Поэтому, насвинячив у входа в обком, лейтенант Сасин бежал с поля боя домой - в маленький домик одноэтажного района Днепропетровска.
Между тем, благодаря нашей "особой" форме одежды, милицейскому посту, охранявшему обком партии, не стоило труда установить, что хулиган в настоящее время проходит здесь же, в родном
Днепропетровске, военный сбор. Позвонили начальнику сборов, подполковнику Садчикову, который тут же провел расследование и без труда установил личность ханыги.
Для подполковника, кадрового, прошедшего войну фронтовика, командование нашим сбором было последней страницей его военной карьеры. Уже пошел по инстанциям приказ о его увольнении в запас или отставку, и боевой офицер только о том и мечтал, чтобы благополучно, без особых ЧП, уйти на покой в полковничьем звании и с соответствующей полковничьей пенсией. Учиненный Сасиным дебош грозил ему прискорбными осложнениями, и группа наших неформальных лидеров
(такие всегда выявляются в любом, даже временном, коллективе) решила принять свои меры, чтобы, поелику возможно, притушить могущий разразиться скандал. Для этого попросили у Садчикова грузовик, поехали (человека два-три) к Сасину на квартиру. вынули его из постели, погрузили в кузов, предварительно связав, отвезли в пригородный лес, там окончательно протрезвили молодца, а потом хорошенько его отлупили. После чего отвезли к начальнику сборов и велели просить прощения. Присмиревший Сасин покорно подчинился диктату.
По старинке полагалось бы теперь его посадить суток на пять-десять. Но - куда?! В городе гауптвахты не было, она была, самая близкая, в Киеве, но чтобы его туда водворить, надо было везти арестованного пароходом, снаряжать сопровождающего, выписывать командировочные… В результате начальство плюнуло на всю эту историю. а уж как оправдалось перед товарищем Гаевым - право, не знаю…
Разумеется, вскоре и комендатуры, и практика внутренних арестов были в армии восстановлены и, должно быть, существуют там, на просторах СНГ, до сих пор.
По воскресеньям, когда занятий на сборах не было, мы переодевались в припрятанное в палатках гражданское платье и шли гулять по городу, как бы возвращались на несколько часов к обычной, не военной, жизни. В первый раз, прогуливаясь в одиночку по главной улице города (кажется, проспекту Маркса), встретил нашего же, со сборов, человека, тоже интеллигента-одиночку, и мы стали бродить вместе. Зашли в кафетерий, который был устроен на новомодный западный манер: вдоль стойки, за которой орудовал бармен, стояли высокие круглые стульчики на одной ножке… Мы забрались на них, поджали ноги и стали думать, что бы заказать. Сошлись на кофе с коньяком - такого ни он, ни я еще не пробовали, а только читали в книжках западных авторов. Бармен налил в наши стаканы на донышко по чуточке коньяка. потом заполнил их черным холодным кофе, мы с удовольствием выпили, уплатили достаточно высокую цену и продолжили нашу прогулку.
Вечером в палатке каждый "отчитывался" о проведенном дне. Дошла очередь до меня. Рассказом о кофе с коньяком заинтересовался мой сосед по койке Витька Жогов.
- А сколько же там кофе и сколько - коньяка? - спросил он.
- Коньяка - 15 граммов на стакан кофе, - ответил я.
- Пятнадцать грамм?! - с явным пренебрежением воскликнул Жогов. -
И сколько же вы заплатили за все?
- По 13 рублей…
- Что??? - В голосе завзятого выпивохи зазвучало нескрываемое презрение и негодование. - И это всего за пятнадцать грамм коньяка?
Да вы же могли на эти деньги хлопнуть по четвертушке водки!!!
Он долго не мог успокоиться - и в течение всех оставшихся дней так и не простил мне этой моей бездарной траты…
Еще одно воспоминание светлой звездочкой горит в моей памяти.
Однажды в воскресенье, гуляя по городу, я вышел к городскому автовокзалу. который тогда находился напротив вокзала железнодорожного. Моя семья: жена, маленький сын и теща - находились в это время на даче, которую снимали в селе Белики, Полтавской области, у станции Лещиновка. Читая от нечего делать расписание автобусов, я вдруг увидел такой маршрут: "Днепропетровск -
Кобеляки". Кобеляки - это была следующая железнодорожная станция после Лещиновки по дороге из Полтавы на Кременчуг, я знал, что там ходит рабочий поезд. В справочном бюро узнал: время в пути отсюда до
Кобеляк - всего лишь четыре часа. А что если съездить к семье на выходной? Обратился к подполковнику Садчикову - он не возражал и отпустил меня. И вот я в маленьком автобусе ПАЗ, временами набитом под завязку, трясусь на мощеных булыжником, а то и грунтовых дорогах украинской глубинки - напрямик от Днепра через Царичанку к
Кобелякам… Неожиданно нагрянул к жене, а лучшей наградой был мне счастливый смех моего малыша, которому едва исполнилось тогда два с половиной года. Увидав меня, он так трогательно обрадовался. так весело прыгнул ко мне на руки…
Сдав чисто формальные экзамены, мы были представлены к очередному офицерскому званию, и наша харьковская группа автобусом отправилась домой. На этом мое физическое пребывание в составе советских вооруженных сил завершилось навсегда. Любопытно было бы подсчитать, какие колоссальные потери несло "народное хозяйство" Советского
Союза от таких вот "переподготовок" в масштабе всей страны. Ведь за каждым призванным на сборы согласно закону сохранялась средняя зарплата в течение всех месяцев пребывания в армии. Плюс к этому, каждому выплачивалось некоторое денежное содержание по месту прохождения временной службы. Обмундирование и питание этой массы людей тоже обходилось в копеечку. А толку от подобной "учебы", как видно из обрисованной картины, если и было, то - чуть…
*
Да, больше мне служить в армии не пришлось. Однако она не хотела меня отпустить так уж легко и бескровно. К следующему году мы с женой надумали провести свои отпуска в Ленинграде (Инна уже вновь работала в школе). За 15 минут до отъезда на вокзал мне принесли домой повестку: срочно явиться в военкомат с вещами для отбытия на очередной двух- или даже трехмесячный офицерский сбор. Вообще-то, как правило, вырывать военнослужащих запаса из гражданской жизни, отрывать их от производства чаще, чем один раз в три года, было не принято. Но военкоматам давалось право в отдельных случаях нарушать этот порядок в случае настоятельной необходимости, и они этим правом широко злоупотребляли. Иди проверь: есть необходимость или нет, достаточно ли она настоятельна… Как видно, при формировании команды для отправки на очередные сборы кому-то одному удалось отбояриться, и военкому понадобилось срочно найти замену. Я решительно отказался расписаться на корешке повестки в ее получении, стал показывать нарочному наши билеты, но он не пожелал даже взглянуть на них, бросил повестку на пол в коридоре и удалился.
Конечно, я не кинулся вслед за ним и не побежал в военкомат - мы взяли чемоданы и уехали на вокзал, но я вплоть до отхода поезда опасался,. что за мной приедут и вынут из вагона…
Однако обошлось.
Конечно, я не кинулся вслед за ним и не побежал в военкомат - мы взяли чемоданы и уехали на вокзал, но я вплоть до отхода поезда опасался,. что за мной приедут и вынут из вагона…
Однако обошлось.
*
Но уже в следующем, 1962 году вновь пришла мне повестка. К этому времени мною командовал на нашем заводе новый заместитель секретаря парткома по идеологической работе полковник в отставке Попик. Я был ему очень нужен, так как, сверх основной моей редакторской работы, писал разные бумаги для парткома (сам он, хотя и был в прошлом военным журналистом, с сочинением всяких текстов справлялся туго).
Попик по своей последней воинской должности был начальником политотдела тыловых частей харьковского гарнизона и благодаря этому обладал обширными связями в служилом военном мире города. Но сам не вмешался в дело освобождения меня от призыва на сбор, а поручил это другому своему подчиненному - заведующему парткомовским кабинетом политического просвещения товарищу Безкоровайному.
Бывший полковник Николай Ефимович Безкоровайный незадолго перед тем ушел в отставку с поста начальника политотдела Харьковского облвоенкомата. Получив задание Попика. он немедленно поехал в
Киевский райвоенкомат. Вернувшись оттуда, сказал мне следующее:
- Мне обещали вас освободить. Но все-таки вы должны явиться по повестке с вещами. А там вам скажут, как решился вопрос.
К указанному сроку я прибыл с чемоданчиком в военкомат к капитану или майору… Иванову! Да-да, к тому представителю этой могучей русской фамилии, которого в свое время майор Охапкин (см. главу
"Квартирьеры", стр. 7 - 11) пытался мне навязать в покупатели моей комнаты на Лермонтовской. Иванов сказал мне:
- Посидите здесь, пожалуйста, часик - полтора, мы попытаемся все уладить. Думаю, что все получится, но если не выйдет, вам придется ехать.
Через полтора часа он подошел ко мне (я сидел в коридоре) и сказал:
- Все в порядке, можете идти домой.
Как видно, вместо меня нашли другого человека - как за год перед тем меня хотели послать вместо кого-то…
Попик по своей последней воинской должности был начальником политотдела тыловых частей харьковского гарнизона и благодаря этому обладал обширными связями в служилом военном мире города. Но сам не вмешался в дело освобождения меня от призыва на сбор, а поручил это другому своему подчиненному - заведующему парткомовским кабинетом политического просвещения товарищу Безкоровайному.
Бывший полковник Николай Ефимович Безкоровайный незадолго перед тем ушел в отставку с поста начальника политотдела Харьковского облвоенкомата. Получив задание Попика. он немедленно поехал в
Киевский райвоенкомат. Вернувшись оттуда, сказал мне следующее:
- Мне обещали вас освободить. Но все-таки вы должны явиться по повестке с вещами. А там вам скажут, как решился вопрос.
К указанному сроку я прибыл с чемоданчиком в военкомат к капитану или майору… Иванову! Да-да, к тому представителю этой могучей русской фамилии, которого в свое время майор Охапкин (см. главу
"Квартирьеры", стр. 7 - 11) пытался мне навязать в покупатели моей комнаты на Лермонтовской. Иванов сказал мне:
- Посидите здесь, пожалуйста, часик - полтора, мы попытаемся все уладить. Думаю, что все получится, но если не выйдет, вам придется ехать.
Через полтора часа он подошел ко мне (я сидел в коридоре) и сказал:
- Все в порядке, можете идти домой.
Как видно, вместо меня нашли другого человека - как за год перед тем меня хотели послать вместо кого-то…
*
Хотя больше я в армии не служил, но еще один или два раза проходил сборы без отрыва от производства - надо было после работы ехать на другой конец города - в высшее авиационное училище связи и просиживать там на занятиях часа по четыре… Затея дикая, потому что вместо повышения своей военной квалификации слушатели, как правило, весь вечер дремали.
В одно из моих посещений военкомата неожиданно выяснилось, что я уже не младший, а просто лейтенант. Это было последствием днепропетровского сбора. Но далее мой карьерный рост затормозился, и по достижении определенного возраста я был снят с воинского учета.
Тем не менее, подав документы на выезд в Израиль, был вынужден еще раз явиться в военкомат (теперь уже Московского района) для сдачи военного билета. Вот теперь-то. наконец, настал для меня момент моей окончательной демобилизации!
Но мои воспоминания о Советской Армии будут неполными без рассказа о том, как пытались туда призвать нашего сына. К сожалению, у него смолоду развилась высокая близорукость, и в мирное время, по нормам министерств обороны и здравоохранения, он призыву не подлежал. Однако военкомату не хватало призывников для выполнения разнарядки, и дыру решили заткнуть нашим мальчиком. Призывная комиссия вознамерилась направить его в артиллерийскую часть.
Непосвященным разъясняю: человека, который страдает высокой близорукостью, не принимают на военную службу не потому, что он плохо видит, и не потому, что во время боя с него могут слететь очки. Нет, дело вовсе не в этом, а в том. что люди, носящие очки с линзами более чем минус 6 диоптрий, опасно предрасположены к отслоению сетчатки глаз, то есть к мгновенной слепоте. Таким людям противопоказаны поднятие тяжестей, прыжки, значительное мышечное напряжение - словом, то, без чего невозможна воинская, особенно солдатская, служба.
Справочник медицинских нормативов и противопоказаний воинскому призыву формально не составлял военной или государственной тайны, но военкоматы тщательно скрывали его от призывников и их родителей. Не имея четких сведений об этом документе, мы не могли протестовать против призыва нашего сына, потому что у нас не было на руках официальных оснований для**этого. Но тут к нам на помощь пришла мать его товарища - санитарный врач, хорошо осведомленная в призывной политике военкоматов. Она возглавляла один из районных отделов здравоохранения в нашем городе и попросила медицинскую комиссию военкомата в своем районе провести неофициальное переосвидетельствование Миши. Вывод был однозначен: в мирное время он категорически не подлежит призыву даже в нестроевую часть. Но, главное, нам назвали интересующий нас пункт утвержденного министерствами обороны и здравоохранения перечня медицинских показателей, несовместимых с призывом. При этом нам был дан такой совет: с претензиями к военкомату обратиться должен не отец призывника, а мать. Отец ведь и сам состоит на воинском учете в данном военкомате, на него легче прикрикнуть, да и в самом деле как-то потом ему навредить… Поэтому в военкомат отправилась моя жена. Не без труда добилась она повторного официального переосвидетельствования зрения сына, причем он был направлен к специалистам областной глазной клиники. Разумеется, там подтвердили его полную негодность к службе. В ходе дальнейших разбирательств оказалось, что в военно-учетной карточке сына были ранее проставлены фальсифицированные данные: вместо указания о том, что он носит очки минус 9 диоптрий значилось, что - минус четыре! А с таким зрением можно служить - например, в таких очках отправился в армию я!
Чтобы "сохранить лицо", сидящий в военкомате солдафон сказал жене:
- Это в гражданской жизни все решают врачи, а у нас в армии другие порядки. Прикажет военком - и любой пойдет служить, как миленький!
Но ни сын наш не захотел стать "миленьким", ни мы с таким его званием не согласились бы…Так и не судилось ему держать равнение на грудь четвертого человека, ни на пятого, ни на двадцатого.
По этому поводу, дорогие товарищи, подруги, дамы и господа, крикнем дружное солдатское "Ура!" Лично я не жалею, что отдал два с половиной года моей жизни военной службе в Советской Армии. Но, как и все на фактической нашей родине, этот государственный институт постепенно деградировал, и некоторые стороны и эпизоды такого процесса, надеюсь, мне удалось отразить в моей правдивой, непридуманной повести.
В одно из моих посещений военкомата неожиданно выяснилось, что я уже не младший, а просто лейтенант. Это было последствием днепропетровского сбора. Но далее мой карьерный рост затормозился, и по достижении определенного возраста я был снят с воинского учета.
Тем не менее, подав документы на выезд в Израиль, был вынужден еще раз явиться в военкомат (теперь уже Московского района) для сдачи военного билета. Вот теперь-то. наконец, настал для меня момент моей окончательной демобилизации!
*
Но мои воспоминания о Советской Армии будут неполными без рассказа о том, как пытались туда призвать нашего сына. К сожалению, у него смолоду развилась высокая близорукость, и в мирное время, по нормам министерств обороны и здравоохранения, он призыву не подлежал. Однако военкомату не хватало призывников для выполнения разнарядки, и дыру решили заткнуть нашим мальчиком. Призывная комиссия вознамерилась направить его в артиллерийскую часть.
Непосвященным разъясняю: человека, который страдает высокой близорукостью, не принимают на военную службу не потому, что он плохо видит, и не потому, что во время боя с него могут слететь очки. Нет, дело вовсе не в этом, а в том. что люди, носящие очки с линзами более чем минус 6 диоптрий, опасно предрасположены к отслоению сетчатки глаз, то есть к мгновенной слепоте. Таким людям противопоказаны поднятие тяжестей, прыжки, значительное мышечное напряжение - словом, то, без чего невозможна воинская, особенно солдатская, служба.
Справочник медицинских нормативов и противопоказаний воинскому призыву формально не составлял военной или государственной тайны, но военкоматы тщательно скрывали его от призывников и их родителей. Не имея четких сведений об этом документе, мы не могли протестовать против призыва нашего сына, потому что у нас не было на руках официальных оснований для**этого. Но тут к нам на помощь пришла мать его товарища - санитарный врач, хорошо осведомленная в призывной политике военкоматов. Она возглавляла один из районных отделов здравоохранения в нашем городе и попросила медицинскую комиссию военкомата в своем районе провести неофициальное переосвидетельствование Миши. Вывод был однозначен: в мирное время он категорически не подлежит призыву даже в нестроевую часть. Но, главное, нам назвали интересующий нас пункт утвержденного министерствами обороны и здравоохранения перечня медицинских показателей, несовместимых с призывом. При этом нам был дан такой совет: с претензиями к военкомату обратиться должен не отец призывника, а мать. Отец ведь и сам состоит на воинском учете в данном военкомате, на него легче прикрикнуть, да и в самом деле как-то потом ему навредить… Поэтому в военкомат отправилась моя жена. Не без труда добилась она повторного официального переосвидетельствования зрения сына, причем он был направлен к специалистам областной глазной клиники. Разумеется, там подтвердили его полную негодность к службе. В ходе дальнейших разбирательств оказалось, что в военно-учетной карточке сына были ранее проставлены фальсифицированные данные: вместо указания о том, что он носит очки минус 9 диоптрий значилось, что - минус четыре! А с таким зрением можно служить - например, в таких очках отправился в армию я!
Чтобы "сохранить лицо", сидящий в военкомате солдафон сказал жене:
- Это в гражданской жизни все решают врачи, а у нас в армии другие порядки. Прикажет военком - и любой пойдет служить, как миленький!
Но ни сын наш не захотел стать "миленьким", ни мы с таким его званием не согласились бы…Так и не судилось ему держать равнение на грудь четвертого человека, ни на пятого, ни на двадцатого.
По этому поводу, дорогие товарищи, подруги, дамы и господа, крикнем дружное солдатское "Ура!" Лично я не жалею, что отдал два с половиной года моей жизни военной службе в Советской Армии. Но, как и все на фактической нашей родине, этот государственный институт постепенно деградировал, и некоторые стороны и эпизоды такого процесса, надеюсь, мне удалось отразить в моей правдивой, непридуманной повести.
К о н е ц
____________________
/Примечания/
155
Эта и следующие 14 глав повести были опубликованы в литературно-публицистическом еженедельнике "Калейдоскоп" - приложении к израильской газете "Время" (Тель-Авив" (5. 4. - 7. 6.
2001). Кроме того, глава 34-я напечатана в литературном альманахе
"Долина" N1, 1999 (Афула), а глава 36-я увидела свет в приложении
"Досуг" к израильской же газете "Новости недели" (Тель-Авив) от 20.
6. 2002 г.
Госпром (Дом Госпромышленности) - административное здание в
Харькове, известное как "первый советский небоскреб".
Гой - слово из древнееврейского языка (иврит), обозначавшее один из синонимов слова народ, но впоследствии, особенно в языке идиш, принявшее значение "любой другой народ, кроме еврейского".
Реинкарнация - согласно мистическим верованиям, прошлое или будущее переселение души в иное физическое существо: ее пресуществление, перевоплощение, инобытие.
МОСТ - малая обнаружительная станция (локатор).
Койлер, кейлер (/идиш/) - убийца, громила.
Видит Бог: придумывая псевдоним для реальной фигуры начальника нашего гарнизона (настоящая его фамилия в памяти не сохранилась), автор не имел и еще не мог иметь в виду никаких звуковых ассоциаций.
Глава написана задолго до выдвижения на первый план российской и мировой политики полковника Путина.
В Советской Армии было принято: приказы общего назначения, не секретные, нумеровать числами натурального ряда; предназначенные для служебного пользования - начиная с одного нуля; секретные - с двух.
ОСВОД - общество спасения на водах.
Курсак (/татар./) - живот.
"Юст из Тивериады" - персонаж романа Л. Фейхтвангера "Иудейская война".
ОБХСС - "отдел (милиции) по борьбе с хищениями социалистической собственности".
"Гипро" - государственный институт по проектированию. Отец поступил в Гипроэнергопром, а до этого работал (перечисляю в ретроспективной последовательности) в Облпроекте, Горстройпроекте,
Гипростали.