Раннамаа Сильвия. Приемная мать

   — А мачеха? — спрашивает девушка. Принц смеется:
   — Разве вы не знаете, что у нас издан закон, по кото­рому все злые мачехи изгоняются из нашего общества, как пережитки. Им будет указано их настоящее место в старых сказках и в некоторых плохих снах. По этому закону всем сиротам будет дано счастье. У них будут новые матери — приемные матери!
   — Но... где же она, моя новая мама? — удивленно спрашивает сирота.
   — Я думал, что вы поняли это, моя красавица. Вы же на пути к ней. Ведь перед тем, как прийти сюда, вы уложили вещи. Вы скоро проснетесь и отправитесь в путь...
   — Она добрая, моя приемная мама? — спрашивает девушка.
   — Добрая и справедливая. Очень справедливая. Она поможет стать счастливой, — горячо уверяет принц и берет девушку за руку. Тут появляются гномы и при­носят семь камней счастья.
   Занавес.

ВТОРНИК...

   Теперь я уже здорова, и пьеса закончена, и даже тетя Эльза ее просмотрела. Репетиции идут полным ходом. Но все это получается совсем иначе, чем я мечтала во время болезни.
   Когда мы лежали в изоляторе, девочки приходили нас проведать. Хотя это вообще-то не разрешается. Однажды, когда Анне и Тинка были у нас и Тинка спро­сила, не скучно ли нам, Сассь не смогла удержаться:
   — Нет, нисколько. Вы ведь не знаете, Кадри пишет для нас пьесу и сочиняет альтерционные стихи — или как их там? Это вроде песен. С гномами или эль­фами. Это мы, и с нами приключается много смешного. Я уже знаю на память.
   — Какая пьеса? — навострила уши Анне.
   — Ах, оставь, Сассь, — запротестовала я.
   Тогда еще все было не закончено и я не была уве­рена, что из этого вообще что-нибудь получится. Я очень коротко рассказала, как я это задумала. Анне была ра­зочарована.
   — Только для малышей? Жаль. Почему ты не пи­шешь для нас? Попробуй. Ну, скажем, из нашей школь­ной жизни.
   Попробуй. Из школьной жизни. Легко сказать. Как будто я писательница. Да и писатели пишут очень мало пьес из школьной жизни. Я и с этим, в общем-то, пере­сказом столько намучилась. И убедилась наконец, что из меня никогда в жизни не получится писатель. Даже похудела от этих мук творчества и потения. Анне посо­ветовала мне заменить на географии указку, может, поэтому-то и получилось... впрочем, зачем забегать вперед.
   Во всяком случае, Тинка тут же согласилась играть красивую мачеху. Только с условием, что переоде­тую ведьму будет играть кто-нибудь другой. Принцем был единодушно выбран Свен, так что мне не при­шлось высказывать свое предложение. Тинка даже обе­щала сама поговорить со Свеном.
   На этот раз остальные вопросы остались открытыми. Но когда я вернулась в группу, Марелле как-то вече­ром стала настаивать, чтобы я прочла свою пьесу. Вна­чале я ужасно волновалась, но когда девочки стали смеяться там, где Тинка-мачеха кичится своим знатным происхождением и красотой, я осмелела. Читала я, по-моему, даже «вдохновенно», особенно монолог сироты.
   Когда я закончила, Анне сказала:
   — Давай сюда! Я и не представляла себе, что у тебя такое получилось. Это ведь что-то совсем другое. Дай-ка я сама посмотрю. — Она забрала мою рукопись и стала листать ее.
   — Роль сироты просто чудесная. Я буду ее играть. Думаю, она мне очень подходит.
   И тут же прочла:
 
    Была я в доме радостью,
    Любимицей и ягодкой,
    Пока жива была моя матушка.
 
   О, что значило мое чтение по сравнению с Анне! Как восклицала, подняв руки, словно защищаясь, Анне: Не бейте сиротинку, Не бейте — нет у нее батюшки. Не бейте — нет у нее матушки.
   И хотя все это звучало очень задушевно и хотя я считаю Анне гениальной, почти зрелой актрисой, все же я никак не могла справиться с горьким комком, за­стрявшим у меня в горле, как отравленное яблоко в горле сироты. И я тоже довольно долго была словно мертвая.
   Мне было так жаль расставаться с этой сценой, где я могла бы в роли сироты стоять в своем воздушном розовом платье, ярко освещенная прожектором и самый красивый мальчик из нашей школы преклонял бы пе­редо мной колено. На этот раз меня не утешали никакие похвалы. Что пользы, что Сассь сразу начала протесто­вать, уверяя, что сироту должна играть я, а Лики и еще некоторые девочки поддержали ее. Во-первых, мне­ния разошлись и, во-вторых, решающим оказалось то, что Анне сама хотела играть и решилась сказать об этом, тогда как я не решилась.
   И ничуть не легче было оттого, что Анне восхищалась моим литературным талантом. Мне не давала покоя мысль о том, что меня могли бы, по крайней мере, спросить, кого я хотела бы видеть в главной роли. Может быть, я все равно предложила бы эту роль ей, потому что ведь знаю себя, вряд ли я стала бы откро­венно добиваться главной роли.
   В этот вечер я была так огорчена, что чуть не выска­зала лишнего. К счастью, я все-таки не сделала этого, и теперь сама понимаю, что тогдашнее мое восприятие всего случившегося было просто очень мелочным и глупым. Тем более, что потом случилось то, что случи­лось. Сейчас у меня больше нет времени. Скоро на­чнется репетиция. Надо спешить.

СРЕДА...

   Теперь все репетиции проходят великолепно. После­завтра генеральная репетиция. Но первая репетиция была все-таки ужасной. Учительница Вайномяэ взяла над нами шефство. Тинка кое-как справилась со своей ролью, а Вильма играла мачехину подругу. И тут на­ступила очередь Анне. Вдруг вмешался Свен:
   — Постойте! А почему Кадри сама не читает?
   — Как Кадри? Сироту играет Анне, — возразила Тинка.
   — То есть как — Анне? Ведь должна была играть Кадри! — удивился Свен.
   Я поспешила объяснить:
   — Ты, наверно, неправильно понял. Я играю только этот голос, который рассказывает о превращении дей­ствительности в сказку-сон. Сироту играет Анне. Ей эта роль подходит больше всего.
   — Анне? Эта роль? Не смешите! Исполнительница главной роли должна быть прежде всего красивой.
   Я не решалась ни на кого взглянуть. И только испу­ганно оглянулась, когда за нашими спинами с грохотом захлопнулась дверь.
   — Анне! — Я бросилась за ней. Успела только услы­шать, как Свен сказал:
   — Тогда пусть уж Андрес играет принца. Меня исключите из игры.
   Я нашла Анне в спальне. Она лежала, уткнув лицо в подушку. Мне еще никогда не случалось попадать в такое неловкое положение. Как тут утешать? Сказать, что одному нравится одно, а другому — другое? Нет, будет еще хуже. Противнее всего было, конечно, что я сама — участница этой истории и даже, помимо моей воли, в чем-то словно бы виновата.
   — Анне, голубушка, родная, не плачь! Ну, посмотри на себя в зеркало. Ведь Свен же чудак. Он и в литера­туре-то не может отличить Татьяну от Ольги, ну чего с него взять... Не случайно же его. почти выгнали из одной школы. Что-то у него не так. Не принимай эту чепуху к сердцу.
   Я наговорила о Свене все, что пришло в голову. Даже то, во что и сама не верила. Мне было просто ужасно жалко Анне.
   — Пусть принцем будет кто-нибудь другой, более толковый. Свен все равно поленится выучить роль. И эта роль совсем не для него. Такой самонадеянный дурак! Может, еще возьмет на сцену зеркальце, как Тинка. Я никогда не могла понять, что в нем девочки находят...
   Анне не отрывала головы от подушки. Можно было лишь предполагать, что она плачет. Когда я в предель­ной растерянности и отчаянии предложила ей в утеше­ние самое лучшее, что у меня было — маленькое ве­чернее платье, которым мачеха когда-то хотела завое­вать мое сердце, — к счастью, в комнату ворвалась Тинка. Она бросилась обнимать свою подругу и стала ей горячо доказывать:
   — Анне, ну что ты из-за эдакого плачешь! Анне, ми­лая, он не стоит этого. Твоих слез! Я напишу папочке. На этот раз в самом деле напишу. Папочка приедет и задаст этой обезьяне жару, Свен ужасно боится нашего папашу, я знаю. Боже, Анне, не показывай только, что слова такого типа что-то для тебя значат.
   Последнее подействовало, как удар хлыста. Анне подняла голову. У нее были совершенно сухие глаза.
   — Ну, а что вы-то тут причитаете? Ведь не стану же я от этого умирать.
   И деловито, словно ничего и не случилось, обратилась ко мне:
   — О каком платье ты говорила, Кадри?
   Да, о каком платье я говорила?! Ох, я наверно сде­лала это от растерянности Я сама, добровольно, пред­ложила Анне то самое волшебное платье, которое надевала всего один раз на семейном вечере моей ма­чехи и в котором каждая девушка просто не может не выглядеть красивой, и в котором я тоже могла бы выглядеть красивой! Именно об этой возможности я столько мечтала, как это ни смешно. А теперь оно бу­дет украшать Анне! Отступать было некуда, и не было даже надежды, что мое платье не подойдет Анне. По­тому что, во-первых, совершенно бессовестно надеяться на такие вещи и, во-вторых, мы с Анне почти одного роста
   Я всматриваюсь в себя и вижу безнадежно запутан­ную внутреннюю жизнь вперемешку со старым хла­мом. Что же это такое? То ты так жалеешь другого человека, что согласна любой ценой утешить его, и тут же сама раскаиваешься, что делаешь это! Как дурочка, беспрестанно думаешь о том, что другая в твоей пьесе будет блистать на сцене в твоем самом красивом платье, а ты сама только голос, то, что в тебе самое некрасивое, то, за что ни один учитель пения никогда не поставит тебе больше тройки и то больше по доброте душевной.
   Но хуже всего то, что, как я ни пыталась уверить себя, что Свен самый бессовестный, самый грубый, са­мый бестактный мальчишка, все-таки где-то в глубине души таилась мысль: Свен все-таки считает, что я больше всех подхожу для роли красивой сироты. Больше всех подхожу я!
   Кто знает, что случилось бы дальше и что стало бы с моей бедной пьесой, если бы Свен в тот же вечер не пришел извиняться! Как выяснилось впоследствии, он предпринял этот шаг, главным образом, под нажимом Тинкиных угроз и какую-то роль тут сыграла учитель­ница Вайномяэ. Ну, во всяком случае, это позволило продолжить репетиции, и у Анне появилась возмож­ность не отказываться от роли.

ПЯТНИЦА...

   Наконец-то все это позади! Все, что в последнее время делало жизнь такой стремительной и увлекательной и заставляло волноваться. Можно опять перевести дух и почувствовать себя свободнее!
   Утром, когда мы бежали в школу, шел чистый пра­здничный снег и все выглядело как-то особенно радо­стно.
   Все как-то вдруг стали беспокойными. Школьная дверь ни на минуту не оставалась закрытой. Всем надо было непременно куда-то бежать, кого-то громко, во весь голос, звать. Повсюду было полно школьников и всяких вещей, и никого невозможно было найти. Все наталкивались друг на друга. Одним словом — была дикая суета, волнение и движение.
   И наконец наступило это самое важное и последнее из всех мгновений, чтобы в следующую минуту стать первым. За кулисами открывалась довольно забавная картина. Почти все были заняты дыхательной гимнастикой по системе йогов. Кто вдыхал, до последней возможности втягивая в себя воздух, кто изо всех сил выдувал его из легких. Даже Анне попыталась этим заняться.
   Не знаю, это ли помогло, только все прошло вели­колепно. Даже наша кукольная демонстрация мод. Она привлекла самое большое внимание гостей. На кани­кулах она будет открыта для всех. Трудно было пред­положить, что она так славно удастся.
   Я, правда, сказала журналистам (их было целых двое, один то и дело щелкал фотоаппаратом), что пьеса — это, в общем, очень старая история о Бело­снежке, и я только переделала ее применительно к на­шей школе и жизни. И призналась также, что с демон­страцией мод нам очень помогла учительница рукоде­лия и что очень много идей я позаимствовала у своей мачехи. И все-таки меня хвалили. Сверх всякой меры и незаслуженно. Журналист даже посоветовал мне са­мой что-нибудь написать для их газеты. Я не знаю — надо будет подумать.
   Но Анне выглядела в моем платье очаровательно! Она была рядом со Свеном настоящей принцессой. И как она играла! Именно благодаря ее игре пьеса ка­залась не такой, как обыкновенная «Белоснежка». И гномов тоже не в чем упрекнуть. Они были просто прелестны. Марью сияла своей застенчивостью. А Сассь и на сцене была верна себе и очень мило хмурилась. Все громко аплодировали, и большие, и маленькие.

ПОЗЖЕ...

   Я, как всегда, возвращалась вместе с малышами. Как мне в этот вечер хотелось танцевать! Так хотелось владеть этим искусством, таким доступным всем осталь­ным. Когда мы спускались с лестницы, я подумала: был бы у меня крошечный хрустальный башмачок и я по­теряла бы его, убегая... И тогда...
   Ох, все-таки старые сказки повторяются. В новых изданиях и с новыми героями. Я как раз умывалась вместе с малышами, собираясь ложиться спать, как вдруг появилась Роози и позвала меня в переднюю. Там она молчапередала мне сложенное письмо. Я развер­нула его и прочла:
   «Золотко, куда ты исчезла? Разве я плохо сыграл свою роль? Почему я не нахожу любви в твоих прекрас­ных глазах? Жду в награду от моей настоящей(это слово было трижды подчеркнуто) принцессы хотя бы один танец.
   Твой покорный слуга, известный принц неизвестной страны С.»
   Ой, что за день сегодня! Неужели этот мальчик умеет так писать? И еще мне! Совсем не плохо быть чьей-то принцессой, пусть это даже праздничная шутка.
   Но во всем этом была лишь одна беда. Я не могла принять лестное приглашение принца. Роози стояла, теребя свою косу, и разглядывала висящие в углу пальто и шапки.
   — Скажи... это тебе передал Свен?
   — Да... и он внизу ждет ответа.
   Конечно, я должна по крайней мере хоть ответить. Как-то объяснить свой отказ.
   — Знаешь, я ужасно устала. Наверное, я еще не сов­сем оправилась от болезни и... скажи ему, пожалуйста, что у меня болит голова. Что я уже в постели. Ска­жешь? Я и правда уже ложусь.
   Роози кивнула головой и повернулась к выходу.
   — Роози, подожди! Постой! Знаешь, я хотела еще сказать, что... ну, ладно, иди. Ах да, ты никому не скажешь об этом письме?
   По лицу Роози скользнула тень. Как я могла быть такой глупой! Даже Свен знал, кого выбрать для этой миссии, а я...
   Когда все девочки вернулись с вечера, у нас начался шумный обмен впечатлениями. То и дело слышалось: «Девочки, вот это был вечер», «Это была прекрасная идея устроить кукольную выставку», «Лучше всех была Сассь!», «Ну, а Анне как же!» «Да и Марью была, что надо!», «До чего красива была Тинка!», «И вся пьеса просто прелесть!», «Девочки, вы заметили, что мамам больше всего понравилось то место, где эта народная песня. Многие даже прослезились», «Мальчишки чуть не лопнули от зависти, когда директор похвалил дево­чек» и т. д. и т, д.
   Бесчисленные похвалы, восторженные возгласы праздничным серпантином вились в нашей комнате. Радость по поводу удавшегося вечера была так велика, что даже Веста выглядела сегодня как обыкновенная, веселая семнадцатилетняя школьница!
   Ведь в речи похвалили нашу группу отдельно, как инициатора заботы о малышах, о том, чтобы исправи­лось их поведение и был организован их досуг, и имя Весты, как старосты группы, конечно, было упомянуто. Кроме того, ее пионерский отряд получил специальный приз за изготовление кукольной мебели. Эти вещички трудно сделать лучше. Во всяком случае, десяти-четырнадцатилетним ребятам, которыми руководит старшая девочка, сама обучающаяся этому делу. Злые языки говорят, будто бы Ааду заглянул раз в мастерскую, но Веста пригрозила облить его столярным клеем, если он сейчас же не уберется.
   Вообще-то вся эта кукольная затея здорово удалась, и у меня нет никаких причин стыдиться ее. На вы­ставке гости задерживались и у стола ребят моей группы. Там на самом видном месте красовался ма­ленький конькобежец в светло-зеленом костюме, в крошечных коричневых фетровых сапожках, на конь­ках из серебряной бумаги.
   Гости восхищались куклой-мальчиком и его модными костюмами, сделанными в бригаде Лики, и «приданым малютки», связанным малышами под руководством Марелле Но больше всего пожалуй, охали у стола, на котором были разложены праздничные кукольные на­ряды, сшитые в пионерской группе, где шефствует Тинка. Там была тафта, кружева, бусы и даже меха, совсем как на картинках из модного журнала, только все крошечное и потому особенно очаровательное. И правда, это большое искусство — сшить красивый и модный костюм, когда модель обыкновенная малень­кая кукла с выпуклым животиком и неуклюжими ручками и ножками.
   Пришедшие к нам родители и другие гости были приятно удивлены всем увиденным, мы сами, как «модельеры» и «руководители», были в восторге, в восторге были и пионеры, принимавшие участие во всех делах, но больше всего радости было на лицах тех, для кого все это предназначалось. Пока все эти поделки еще не отдали им, потому что наша кукольная выставка в дни школьных каникул будет открыта для посетителей, но сразу после каникул будут выданы призы.
   Самым большим событием на танцах было поведе­ние Свена, который в самом начале протанцевал с Анне два танца, а потом бесследно исчез.

ВОСКРЕСЕНЬЕ...

   Снова дома. На каникулах. Сестренка — прелесть. Но если быть совсем честной, то Марью и Сассь мне ничуть не менее дороги. И мачеха уж слишком много говорит мне о необходимости обращаться с сестренкой бережно. Как будто я сама не знаю, что детей нельзя брать на руки, если только что пришла с улицы, и что прежде чем подойти к ней, нужно вымыть руки, и что целовать ее не следует.
   Ну вот. Значит, я снова дома, а ведь только сегодня утром я была там, в моем втором доме, а потом мы все вместе ехали в поезде и было очень весело, и так шумно, словно кроме нас больше никого на свете нет.
   Я заметила, что Свен Пурре дуется на меня. Мне это было немножко неприятно и даже грустно, но чем я могла поправить дело? В поезде, когда на промежуточ­ных станциях вышло большинство ребят и нас, ехав­ших до конца, оставалось совсем мало, я вышла в там­бур к окошку. Свен вышел за мной.
   — По-видимому, сегодня у тебя голова не болит?
   Я наклонилась еще ближе к окну, словно решила непременно пересчитать все придорожные телефонные столбы. Но боюсь, что он заметил, как я покраснела. Отвечать я не стала. Да и какой ответ может быть у лгуньи? Свен спросил, наклоняясь ко мне:
   — Скажи, почему ты так поступила?
   Ух, у меня не осталось и следа от радостного чув­ства, как было вчера вечером, когда я читала его письмо. Было только неловко. Мы стояли рядом, и я взглянула прямо ему в глаза. От его взгляда я очень смутилась и тут же возненавидела себя за это смущение.
   Попыталась перевести разговор:
   — Я не успела тебя похвалить. Ты замечательно сыграл принца, — пошутила я. — Ты и сам настоящий принц.
   — Не правда ли? Ты тоже находишь. Мне это не раз говорили. Я думаю, это дело привычки. Я еще во вто­ром классе играл принца.
   Он тоже только пошутил, но что-то в этой шутке задело меня. Во всяком случае, лучше не иметь дела ни с кем из мальчишек, кроме Урмаса.
   — Кадри, ведь я нравлюсь тебе?
   Пусть это была просто болтовня, но я все-таки пред­почла бы другие шутки. И, главное, я не умею отвечать на такие вещи, даже если они говорятся в шутку, Свен, разумеется, по-своему объяснил мое смущение и сразу предложил:
   — Ты должна вознаградить меня. Сходим на кани­кулах куда-нибудь вместе. Куда бы тебе хотелось пойти?
   Я попыталась изобразить, что давно привыкла к та­ким приглашениям и ответила, равнодушно растягивая слова:
   — Не знаю.
   — Я тоже не знаю, что теперь там делается, но зна­ешь что, я сегодня же все выясню. Давай условимся где-нибудь встретиться сегодня вечером и тогда по­смотрим, что можно предпринять.
   Уже сегодня? О, нет, из этого ничего не выйдет. Мы с Урмасом уже давно условились. И, кроме того, о чем нам со Свеном вообще договариваться? Ну ладно, мы одноклассники, он сказочный принц — может, этого довольно?
   Но в красивых глазах Свена вдруг появилось какое-то умоляющее выражение или уж я не знаю, что там в них было, только когда он предложил послезавтра пойти на книжную выставку, я до того растерялась, что не смогла отказаться и обещала встретиться с ним у Дома искусств, чтобы вместе пойти на книжную выставку.
   И только когда мы уже расстались на вокзале, я со­образила, что должна была сразу сказать ему, что возьму с собой Урмаса.
   И вот теперь я сижу здесь с малышкой и придумы­ваю, под каким предлогом я могла бы послезавтра по­лучить выходной, потому что, как я понимаю, мачеха на время моих каникул запланировала для себя все свободные вечера. А с малышкой кому-то обязательно нужно быть.
   Лучше я и правда не пойду. А Свену, пожалуй, даже полезнее посмотреть книги одному.

ПОНЕДЕЛЬНИК...

   Совершенно неожиданно сегодня у меня свободный вечер. Тетя Эльза позвонила, что у нее есть для меня билет в театр, а на ее предложения мачеха почему-то особенно не возражает. Я, конечно, очень обрадовалась этой возможности.
   Шла «Тоска». Неужели жизнь и правда была когда-то такой? Если бы не эти мелодии, не такая музыка, я бы, пожалуй, не выдержала до конца спектакля.
   В антракте, когда мы с тетей Эльзой прогуливались в фойе, во встречном потоке я увидела не кого иного, как самого Свена Пурре с хорошенькой, как картинка, девушкой. Когда Свен приветствовал меня самым не­принужденным поклоном и самой естественной улыб­кой, то я, как мне казалось, ответила почти тем же.
   Но когда тетя Эльза спросила:
   — Кто этот красивый юноша? — я почему-то опять покраснела.
   — Твой одноклассник? — удивилась тетя Эльза. — Он выглядит по крайней мере лет на двадцать.
   — Да, так и есть. Точно не знаю, но с ним что-то случилось, и он какое-то время не ходил в школу... Но он очень способный пианист, он...
   Не знаю, почему, но мне было неловко рассказывать тете Эльзе, что этот красивый юноша несколько раз оставался на второй год. Нелепо — словно я могу как-то отвечать за успеваемость моих одноклассников! Поэтому я попыталась поскорее перевести разговор и спросила тетю Эльзу:
   — Вы не находите, что девушка, что с ним, необык­новенно хорошенькая?
   Тетя Эльза мельком взглянула на меня:
   — Ты находишь? По-моему, она слишком броско одета и вообще в ней, для такой молодой девушки, слишком много искусственного.
   И, слегка потрепав меня по руке, тетя Эльза доба­вила:
   — Знаешь, по-настоящему красивы такие, как ты — милые, скромные девушки.
   Но нечто по-другому, по-настоящему прекрасное я пережила во время последнего действия, когда звучала ария о любви и жажде жизни. Последняя ария Каварадосси.
   Я уловила очень мало слов, хотя потом мне сказала их тетя Эльза. Но слова там лишь беспомощные блед­ные намеки: «...умираю покинутым. Но я так жажду жизни, так жажду жизни!..» Именно мелодия выра­жает все, доходит до самого сердца. На мгновение чув­ствуешь себя на грани проникновения в самое вели­кое, почти ничто не отделяет тебя от совершенства и сама ты готова в любую минуту отдать жизнь за свою идею. Ту самую жизнь, которой только что жаждала с такой страстной болью.
   Как много великого, высокого и прекрасного в этом мире, и как много мелкого и уродливого в нем встре­чаешь иногда. И все-таки каждый человек жаждет жизни, жаждет любви, стремится к прекрасному.
   Удивительно, что и теперь, когда в нашей жизни больше нет таких преград на пути к счастью, таких ужасов, как в этой старинной опере, все же есть еще несчастные люди! Или это потому, что нам даны лишь возможности, а если мы не умеем их использовать, то в этом виновата глупость несчастных? Может быть, мы сами слишком беспомощны и просто не умеем найти свое место в нами же построенном счастливом мире?
   Ох, до чего же хочется знать больше, чем я знаю. Можно думать ночи напролет, но всегда за ответом встают новые вопросы.
   Одно все-таки бесспорно: никогда нельзя заменять жизнь игрой.
   Как это говорила бабушка? «...Смеясь, вы гони­тесь за большим счастьем. А жизнь? Жизнь — дело серьезное».

В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ…

   ... Самая чудесная ночь в году. Радио принесло Но­вый год ко мне домой. Он начался боем Кремлевских курантов. Меня уже поздравили с Новым годом на мно­гих языках. Теперь я знаю, как бьют знаменитые часы во многих странах! И каждые по-своему шлют в эфир «Счастья в новом году!»
   И я счастлива! Даже не знаю, почему. Просто я сча­стлива.
   Ведь это такая необыкновенная ночь... сквозь стены, сквозь пол, сквозь окна из глубины улиц доносится до меня радость чужих людей и отзывается в моем сердце. Но сегодня ночью не может быть чужой радости. Одна огромная радость, общая радость — она моя, а моей радости хватит на весь мир!
   Ой, до чего же хорошо! Так хочется совершить что-нибудь прекрасное и великое. Хочется быть доброй ко всем на свете! Хочется всегда быть такой, как я бываю лишь в отдельные мгновения.
   Мачеха и папа еще вечером ушли куда-то встречать Новый год. Папа хотел встретить его дома, но мачеха ведь такая непоседа. Ей непременно надо было мчаться куда-то навстречу Новому году. До чего же она была красива! Я сижу тут и желаю, чтобы она становилась еще красивее, чтобы она была счастлива, потому что в этом счастье моего отца.
   А мы вдвоем с малышкой дома, и у нас всего доста­точно. Тепла, света, уюта. Хороших вещей даже сверх меры. Стенные часы тикают о нашем счастье, и пол­ная радостных мыслей ночь принадлежит нам.
   Подожди, моя маленькая сестренка, давай, я перенесу тебя сюда, поближе к елке, к сиянию свечей и давай, я расскажу тебе, как все это было. Я расскажу тебе это еще и еще раз и опять сначала...
   Мы остались с тобой вдвоем и стали ждать. Не правда ли, ты ведь тоже ждала? Иначе почему бы ты с таким любопытством посматривала по сторонам? Ты была уверена, что он придет. Быть может, больше, чем я. Кажется, ты первая и сказала: вы друзья. Самые большие друзья! По-видимому, ты знала и то, как я встретила его утром и рассказала, что вечером мы будем только с тобой вдвоем.