Раннамаа Сильвия. Приемная мать

   — Ладно, Веста. Лучше не стоит об этом.
   — Я больше не могу. Должна тебе что-то сказать. Знаешь, сначала я считала, что ты такая же, как Тинка. Избалованная и капризная. Я не очень-то вы­ношу таких. И еще я думала, что ты относишься ко мне враждебно и высокомерно. Я знаю, все думают, что мне легко, только... Ну, ты сама понимаешь, как мне может быть легко, когда все тут против меня, хотят от меня избавиться и...
   В шепоте Весты были очень понятные мне, но такие непривычные для нее нотки.
   — Ах, ну что же ты, право. Зачем воспринимать все так мрачно. Разве сама ты мало говоришь о других? Ну, так же говорят о тебе, что же тут такого? Ну, тот раз, правда... Но, знаешь, как это вышло? Тинка иногда и в самом деле бывает такой капризной, уж если зауп­рямится, то не знает меры, но сама первая забывает об этом, ты же знаешь...
   — Почему же не знаю. Она не может смириться с тем, что приходится подчиняться такой, как я. По ее мнению, я этого не стою. Знаешь, она и с Ааду просто мне назло. Ни в чем другом она не смогла показать мне свое превосходство.
   — Ах, не говори сразу столько глупостей. Ведь Тинка неплохая. Вообще у нас в группе нет ни одной плохой девчонки. Я, например, ни за что не хотела бы быть в какой-нибудь другой группе, кроме нашей.
   — Я тоже, — ясно и уверенно ответила Веста.
   — Правда ведь, — горячо подхватила я, — на буду­щий год у нас здесь станет еще лучше. Обязательно завоюем пианино. Конечно, это зависит от многих об­стоятельств, но до тех пор, пока ты у нас староста, у нас больше всех шансов. Нет, честное слово. Я совсем не шучу!
   — Спасибо, Кадри!
   — Что ты сказала? — Я не верила своим ушам.
   — Спасибо тебе, Кадри! — повторила Веста и доба­вила: — За все.
   Мы старались утешить друг друга. Я и Веста. В этом было что-то очень трогательное. Что-то, о чем ни в коем случае нельзя говорить, потому что это такое осо­бенное чувство, гораздо более глубокое, чем, если бы мы были давними друзьями.

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ...

   Только вчера, после всех этих событий, я приняла непоколебимое решение — стать мужененавистницей. Во всяком случае, ни одному из мальчиков нашего класса никогда в жизни не сказать ни одного слова. А уже сегодня сомневаюсь, стоит ли ко всему этому относиться так серьезно. Какие-то исключения мне все-таки придется сделать.
   Сегодня — Женский день. Даже в такой день маль­чики из нашего класса не могли воздержаться от иро­нии. Они поздравили нас утром словами, заключен­ными в огромные кавычки. Их замечания по поводу нашей женственности были куда как остроумны, но никак не доброжелательны и, к сожалению, нередко просто невежливы и обидны.
   Конечно, мы и сами понимаем, что сегодняшний день предназначается не для нас, десятиклассниц, но они могли бы оказать нам хоть такую услугу — оставить нас в этот день в покое.
   При этом они умеют вести себя прекрасно. Торжест­венную речь по поводу Женского дня произнес Андрес из девятого класса. И какую речь. Просто невероятно. До сих пор я считала, что только Урмас может выска­зывать такие мысли. Выходит, что есть и другие.
   В программе, как всегда, был великолепен Свен, но и наш хор малышей тоже хорошо справился с выступ­лением. Да и все остальные. У нас в гостях были мамы, живущие поблизости, а некоторые приехали и изда­лека. По временам мы почти забываем, что где-то у нас есть свой дом. Но вот приезжают мамы, сидят с нами и радуются нам, а мы — им. Некоторые мамы уже старенькие и усталые и очень скромные, некоторые еще молодые и энергичные, но всем интересна наша жизнь, всех волнуют наши дела. Они расспрашивают о нас и им хочется слышать только хорошее, и мы сами хотим, чтобы все было хорошо. Удивительно, но по­чему-то напрашивается мысль, что и родители наши в чем-то похожи друг на друга. Может быть, это оттого, что все остальное у нас общее. И очень приятно слы­шать, когда воспитательница говорит той или иной маме что-то хорошее о ее ребенке. У бабушки Сассь немножко трясутся руки и голова и, когда воспитательница сказала ей, что Сассь у нас молодец и что она исправилась, то у старушки еще больше затряслась седая голова, и тогда я сама еще много хорошего рас­сказала ей о внучке.
   Но чудеснее всех все-таки Роозина мама. Я о ней уже слышала, но сама она превзошла все ожидания. По профессии она геолог. Это само по себе кое-что значит. И как увлекательно она умеет об этом говорить.
   Вся наша группа немножко гордится Роозиной ма­мой. Во всяком случае, ни в одной группе таких нет. Когда она рассказывала о своей работе, об экспедициях в разных отдаленных местах, то так умело связывала это с нашей повседневной жизнью, с нашей общей целью. Вообще, сколько у нее знаний и как она любит свою работу! Целый зал слушал ее, затаив дыхание, и было настолько непривычно тихо, что я заметила, как даже Энту не решился громко закашлять и поста­рался заглушить кашель платком.
   После акта мама Роози вместе с нами пришла к нам в группу. Ну, эту картину стоило бы запечатлеть на пленку, когда все вокруг нее столпились. И смелее всех, конечно, Сассь. Когда мама села, Сассь просунула го­ловку под ее руку и никому не заступила своего места. Даже Роози. Хотя Роози и не пыталась ее оттеснить. Она стояла за маминым стулом и, улыбаясь, держала руку на мамином плече. А мама, обхватив одной рукой худенькую Сассь, другой рукой время от времени гла­дила руку Роози, лежавшую на ее плече. Во всем этом было что-то, на мгновение пробудившее мою старую боль и горечь, но я быстро справилась с этим чувством. Ведь я уже не маленькая и, кроме того, я была здесь и во всем участвовала.
   Разумеется, маму Роози интересовало все, что каса­ется нашей жизни. Оказалось, что она знает о нас очень многое. Она знала даже меня, хотя мы встретились впервые. Несомненно, Роози ей обо всем пишет. Но меня поражает ее необыкновенная память и интерес ко всем и ко всему. Мы, с нашими маленькими радо­стями и заботами, стали даже в своих собственных глазах как-то значительнее, наш маленький коллектив и вся жизнь здесь приобрели новое значение, потому что всем этим интересовался такой человек. И, конечно же, такому человеку хочется все рассказать. На каждый ее вопрос слышалось сразу несколько ответов. Ра­зумеется, мы ни за что не хотели отпускать ее и в конце концов отправились провожать всей группой. Признаться, тут мы не проявили особой чуткости. Вос­питательница нам прямо сказала, что мы должны были быть догадливы и хотя бы ненадолго оставить Роози наедине с ее мамой. Но полная разочарования пауза, последовавшая за этим замечанием, была настолько единодушной и у Сассь было такое лицо, словно ее на глазах у всех ограбили до нитки, что Роози сама при­гласила пойти с нею всех, кто хочет. Захотели все. Этот вечер я, несомненно, запомню на всю жизнь, как самый хороший за время моего пребывания в школе-интернате.
   После ужина, когда мы остались одни с воспитатель­ницей Сиймсон, мы торжественно подарили ей выши­тую нами скатерть. И, пожалуй, вовсе не усталость за­ставила ее украдкой потереть глаза.
   Со своей стороны, она решила угостить нас чаем. Мы едва успели поставить на стол булочки и разлить чай, как отворилась дверь, и мальчики из седьмой группы вместе со своим воспитателем вошли в комнату. У Свена в руках был огромный букет цветов, и он передал его своей бывшей воспитательнице с таким элегантным поклоном, что слов уже не потребовалось. Андрес ска­зал самое главное — слова благодарности.
   Мы попросили нежданных гостей чувствовать себя как дома. У нас было тесновато, но очень весело. Даже мне, новоиспеченной мужененавистнице. К счастью, ни Энту ни Ааду не входят в эту группу.
   Раз-два — и мальчики помогли нам отставить в спальне мебель в сторонку и у нас образовалось место для танцев. Булочки разрезали пополам, а сладостей досталось всем понемногу, но зато у их воспитателя оказался с собой целый ящик вафель.
   Таким образом, настоящий вечер танцев пришел ко мне в дом. Я уже не смогла изображать цветок у стены. Два танца танцевала с Андресом и все остальные со Свеном. С ним танец идет как будто сам по себе. Не знаю, какие еще курсы тут требуются. Он опять ска­зал, что я легкая, как перышко. Может быть. При моем росте я вешу всего сорок девять килограммов. И школь­ный врач тоже считает, что это слишком мало.
   Во время последнего танца Свен сказал:
   — Тебя, наверно, легко носить на руках.
   Мне стало так жарко, словно меня кто-то с головой окунул в бочку горячей воды. Я очень смутилась и, конечно, сбилась с ритма и споткнулась о собственную ногу. Свен поддержал меня, чтобы я не упала, и изви­нился. Хорошее воспитание все-таки замечательная штука. У Свена оно просто в крови.
   Теперь я уверена, что Свен не мог принимать уча­стия в кампании по выкрадыванию моей тетрадки. Кроме того, это единственный, кроме Урмаса, мальчик, которому я сама могла бы дать прочесть ее. Может быть, он хоть немножко понял бы, что я там писала.
   Потому что он умеет сделать то, что произошло по­том. Конечно, именно он сделал это...
   Дело в том, что, когда после ухода гостей, мы, в пре­красном настроении, стали готовиться укладываться спать, случилось нечто для всех нас, особенно для меня, совершенно неожиданное.
   На моей подушке лежал белый цветок.
   — Как он здесь очутился?
   Когда мальчики помогали нам переставлять кровати на место, его не было, а теперь вдруг он оказался здесь. Ведь откуда-то он должен же был взяться? Прежде чем я успела обдумать это, Мелита заявила:
   — Конечно, Свен. Он же беспрерывно смотрит на тебя влюбленными глазами!
   Другие девочки присоединились к ее мнению, в том числе и я. Только вот когда умудрился он положить цветок на мою подушку да еще так, что ни одна душа этого не заметила?
   Я спросила Сассь:
   — Послушай, ты была в спальне, когда мы пошли в прихожую провожать мальчиков? Ты ничего не за­метила?
   Сассь сердито пожала плечами:
   — Очень мне надо сторожить твоего Свена.
   По-видимому, для Сассь не существует неопределен­ного, равнодушного отношения ни к кому на свете. Если ей кто-то не нравится, то уж действительно не нравится.
   Однако известно, что на подушках сами по себе цветы не расцветают, даже в Женский день и, конечно, кто-то должен был его туда положить. Это ужасно мило со стороны Свена и это немножко сгладило воспомина­ние о том, что сделали по отношению ко мне мои милые одноклассники.
   Необыкновенный белый цветок, как трубочка, свер­нувшаяся только затем, чтобы скрыть свою золотую сердцевину и сохранить слабый, едва уловимый, но та­кой тонкий аромат, стоит в банке на моем ночном сто­лике и рассказывает о чем-то, чего я пока еще не могу понять до конца.

ВОСКРЕСЕНЬЕ...

   Так больше не может продолжаться! Бедная Веста! Сегодня у нас был вечер. Я все-таки не пошла. Из-за малышей и вообще. Подумала, а что, если какой-нибудь Ааду или Энту пригласит танцевать. Они способны на это, хотя бы просто назло мне, а я уж такая дурочка, что не решусь отказать.
   Вот что произошло. Мы с малышами как раз умыва­лись, когда дверь отворилась, и вошла Веста. Мы остол­бенели, открыв рты. Не столько потому, что она так рано вернулась с танцев, сколько из-за странного вы­ражения ее лица и даже походки. Казалось, она не заметила нас. Прошла прямо в спальню и даже по ее спине было видно, что ее обидели.
   Я пошла за ней. Веста совершенно одетая лежала на постели, прямо на одеяле. Это было бы естественно для Мелиты или еще для кого-нибудь из девочек, но Веста могла это сделать только, если очень больна или с ней случилось что-то еще более ужасное.
   — Веста, тебе плохо?
   Никакого ответа.
   — Тебя тошнит?
   Я стояла около ее кровати. Светлые ресницы Весты дрогнули, но она тут же прикрыла глаза, словно они боялись света.
   — С тобой что-то случилось?
   Но прежде чем я успела понять, собирается ли Веста ответить на мой вопрос, вбежала Лики. Что же произошло на этом вечере?
   Лики присела на кровать Весты:
   — Не обращай внимания. Сейчас там мальчишки все выясняют. В зале такой шум, только держись!
   — В чем все-таки дело?
   Вкратце, вот в чем: последнее время Ааду танцует только с Тинкой, но на дамский вальс сегодня Тинка возьми да и пригласи своего бывшего партнера. Тогда Веста тоже решила пригласить своего бывшего парт­нера — Ааду. А Ааду, развалясь на стуле, ответил ей:
   — Неохота!
   Ой, бедная, бедная Веста! Это уже переходит всякие границы! Не успела я сказать и слова, как девочки вернулись с вечера. Из нашей группы не было только Мелиты, а все остальные девятиклассницы и десяти­классницы собрались у нас.
   Началось величайшее возмущение. Каждая стара­лась излить свой гнев, вспоминали случаи плохого по­ведения и других гадостей наших мальчишек. Сгоряча бранили и тех, кто ни в чем не провинился.
   Нет, больше этого так оставлять нельзя. Сначала выкрадывают наши дневники, смеются и издеваются над нами, потом оскорбляют девочек самым бессовест­ным образом. Кто знает, до чего так можно дойти. Конечно, не все такие, но достаточно выступить отдель­ным заправилам, как все они объединяются. По одному мы бы их одолели.
   Сколько же мы должны терпеть подобные выходки? Неужели мы не можем ничего предпринять в свою защиту? Но что? Скажешь им слово, они десять в ответ. Может быть, лучше вообще не обращать на них внима­ния. В конце концов, они для нас такие же одноклас­сники, как мы для них одноклассницы, и мы нужда­емся в них ничуть не больше, чем они в нас.
   И в самом деле! Меня вдруг осенило!
   — Девочки, знаете, что мы сделаем? Объявим маль­чишкам бойкот. Перестанем их замечать. Будем просто игнорировать. Ни с кем из них ни одного слова. Если мы все это сделаем, то, безусловно, подействует. Как вы считаете?
   — Сверхгениальная идея! — пришла в восторг Анне. Почти все девочки согласились с моим предложением.
   — Надо их проучить. Покажем, что и мы умеем постоять друг за друга.
   — А как же с танцами? Что же, выходит, мы больше вообще не будем ходить на танцы? — спросил кто-то из девочек.
   — Разумеется, не будем. Вот именно. Пусть танцуют друг с другом, если придет охота. Ни одна из девочек не пойдет на танцы до тех пор, пока у Весты не попро­сят прощения. И не как-нибудь, а публично. Точно так же, в зале, где все это случилось. И перед Кадри тоже придется извиниться.
   Анне уже была полностью в своем репертуаре. Очень скоро было установлено, как все должно произойти. Разумеется, нельзя да и не имеет смысла привлекать к участию в этом деле малышей. Одним словом, присут­ствовать должны старшеклассницы и, главным образом, комсомолки. Пожалуй, лучше без семиклассниц. Они все-таки далеки от нас, да и комсомольцев среди них единицы. Из нашего класса тогда отпадает Марелле. Оно и лучше. Она все равно не рискнет на такое меро­приятие, да и сердце ей этого не позволит. В нашем сегодняшнем собрании она тоже не участвовала, потому что еще не вернулась из дому.
   — А как же с тобой, Тинка? — прямо спросила Лики.
   — А что со мной? — обиженно удивилась Тинка.
   — Ничего, — успокоила Анне. — Пусть недельки две поносит по Ааду траур.
   — Какой там траур. Все это ваши фантазии. Вы во­обще не представляете себе, какой Ааду на самом деле. Я могла бы кое-что рассказать вам. По мне пусть покиснет!
   Интересно, как мы все это проведем?

ПОНЕДЕЛЬНИК...

   Какой необычный день! Нам, девочкам-заговорщицам, пришлось совсем не легко! Как это отразится на мальчиках, пока еще неизвестно.
   Утром в классе, как всегда перед уроками, сначала были обычные шум и суета, и вдруг в них ворвалось что-то новое:
   — Ты не слышишь, что ли?
   Уши Майе горели, но она решительно повернула Тийту спину.
   Почти одновременно послышался резкий голос Ааду:
   — Ты-ы! Что это с тобой? Уши отоспала, что ли?
   Веста не отвернулась, но даже с нашей задней парты было видно, что со вчерашнего дня Ааду стал для нее пустым местом.
   Когда же и Лики на какой-то вопрос Энту ответила не своей обычной улыбкой, но полным молчанием, мальчики, казалось, начали о чем-то догадываться.
   Если бы они реагировали на это иначе, пожалуй, нам было бы гораздо сложнее продолжать задуманное. Но они — и именно вожаки — использовали свое обычное оружие.
   Энту пожал плечами:
   — Похоже, что девчонки со сна помешались.
   Откуда-то с задней парты послышалось:
   — Горячая каша в голову ударила!
   И все в том же духе. Чем более ядовитые замечания сыпали мальчишки, тем больше я укреплялась в нашем решении. Как выяснилось, то же самое испытывали все девочки. Нам, девочкам, становилось ясно, что и мы — сила. И именно потому, что мы были правы, теперь оставалось только выдержать до конца!
   Труднее всего, конечно, на уроках. Наш обет молча­ния неизбежно распространяется и на подсказку. А ведь эта привычка засела в школьниках прочнее, чем какая-либо другая. Совершенно непроизвольно, словно сам по себе, рот открывается, когда тот, кто вызван, не знает, а ты сама знаешь и сидишь в подходящем для отве­чающего месте.
   Я сама чуть не попалась, когда Прямая вызвала по алгебре Тийта. Во всяком случае, за сегодняшний день мы сумели провести в классе твердую линию. Мальчики сами довольно скоро оказались по ту сторону этой линии. К концу дня они уже не искали общения с нами. В особенности, в отношении подсказок. Возможно, на­деются, что мы без этого пропадем. Ну, в части подго­товки к урокам мы всегда сильнее.
   Учителя пока ничего не заметили. В девятом, гово­рят, такое же положение.
   Сложнее всего, конечно, отдельные случаи. Свен встретился мне в коридоре и заговорил со мной таким голосом и с таким выражением лица, как будто само собой разумеется, что для него я сделаю исключение. Со своей точки зрения он может быть и прав, если вспомнить, что он рассказал мне о стенном шкафе. И мне в особенности трудно было при мысли о цветке, когда он спросил:
   — Послушай, объясни, что все это значит? Чего вы добиваетесь?
   Я молчала, как русалочка из сказки Андерсена. Тем­ные брови Свена приподнялись:
   — О-о, и ты тоже не разговариваешь? Даже со мной?
   Я уже хотела покачать головой, но тут же подумала, что в сущности это тоже разговор, и опустила глаза.
   — Скажи только, вы это из-за вчерашней чепухи? Из-за Ааду, да?
   Если бы я и кивнула, это все равно не имело бы смысла. По правде говоря, я не сделала этого только из-за Ааду. Пришлось бы объяснять куда пространнее. Я была в невозможно трудном положении. Открыла было рот, чтобы объяснить наказуемому вину, за кото­рую он вместе с другими должен понести наказание, но тут же осеклась. К счастью, я вспомнила, что у Анне, например, гораздо меньше оснований для того, чтобы не разговаривать с Андресом, и все же она не разгова­ривает. Она тоже молчит. Только из солидарности с нами, остальными девочками.
   Тут очень кстати подоспела Лики, взяла меня за руку и потащила на тренировку.
   Оставили Свена, где он стоял. Пусть сердится! Пусть постарается объяснить остальным то, чего они, по-види­мому, сами понять не могут.

ПЯТНИЦА...

   Мы выдержали уже пять дней. И к таким вещам, оказывается, можно привыкнуть... В нашем классе по­средником стала Марелле. Если возникает необходи­мость общения с противной стороной, то это делается посредством Марелле. Она относится к своей роли чрезвычайно серьезно и каждый раз пытается примирить противников, смягчить их сердца. Но это относится, главным образом, к нам. С мальчиками она держится и разговаривает так, как будто она в чем-то виновата перед ними. Не знаю, что заставляет ее поступать так — сострадание к побежденным или просто потребность в заискивании. Во всяком случае, я, да и многие другие, не пользуемся посредничеством Марелле. Обойдемся и без нее. В девятом, например, нет ни одного нейтраль­ного пункта и ничего, справляются. Но там на страже неусыпное око Анне.
   Забавно было сегодня смотреть на Сассь, когда Энту в столовой неожиданно подошел к ней и спросил:
   — Ну, как твой утюг, работает?
   Сассь набрала воздуху, вытаращила глаза, взглянула на меня и выпалила:
   — Если хочешь, я отдам его обратно, но с тобой я все равно не разговариваю!
   Я бы с удовольствием тут же расцеловала ее за это, но с ней в таких делах нужно быть особенно осторож­ной.
   В общем-то я страшно устала. Конечно, не от молча­ния, а от тренировок. Я теперь в запасной команде. А Лики жмет со своими тренировками, как сумасшед­шая. Конечно, у каждого своя точка зрения. А Лики убеждена: если мы хотим произвести на мальчишек какое-то впечатление, то должны занять первое место. Это, конечно, правильно. Наши мальчишки и по баскет­болу и по волейболу занимают среди школьных команд первое место в городе.
   Похоже, что Мелита варится в собственном соку. Она уже просила Лики допустить ее хотя бы к тренировкам. Лики повернулась к ней спиной. Когда учительница физкультуры вчера во время тренировки ввела ее в игру, мы так ловко подавали мячи мимо нее, что она сама вскоре исчезла с площадки.
   Спортивной величины или мастера мяча из меня, конечно, никогда не получится, но все-таки я стараюсь, как могу, если дело касается серьезной игры. Ведь нам обязательно надо завоевать первенство в игре со II средней школой.

СУББОТА...

   Бывают же на свете сложные ситуации! Сегодня нас посетили очередные гости. Вообще к нам приезжают гости со всего света, как будто мы показательный обра­зец из области школ-интернатов. На этот раз прибыли из министерства. Побывали в спальнях, в столовой, в классах — словом, повсюду. Всеобщие похвалы заслу­жил наш уголок отдыха. Именно сегодня я вместе с Энту дежурила по кухне. Вошли гости. Заглядывали в каждый угол, в котлы, в сковородки и в шкафы и принялись нас расспрашивать о самых разных вещах. Один из гостей спросил Энту:
   — Ну как, молодой человек, работа в кухне не ка­жется вам неприятной?
   Я с любопытством взглянула на Энту. Я довольно точно знала, что он думает, например, о чистке кар­тошки, потому что он только что достаточно вырази­тельно и непечатно выразил об этом свое мнение. Энту поднялся из-за корзины с картофелем и произнес с наигранным простодушием:
   — Нет. Почему же мне должно быть неприятнее, чем девочкам. Ведь мы, мальчики, тоже едим картошку.
   И, подло используя момент, тут же обратился ко мне:
   — Не правда ли, Кадри? Ведь тебе не трудно чистить картошку?
   Больше всего мне хотелось заткнуть ему рот неочи­щенной картофелиной, но я стояла среди посторонних, немая, как придорожный столб, и на моем покраснев­шем лице, наверно, можно было прочитать только одно. Я очень надеюсь, что мое упорное молчание гости при­писали застенчивости.
   К счастью, один из гостей догадался повторить свой вопрос:
   — А вам, девушка, это дежурство на кухне не в тя­гость?
   — Не очень.
   Пусть здесь был директор и старший воспитатель, все равно сейчас я была абсолютно не в состоянии изворачиваться, подобно Энту.
   — Значит, все-таки не очень. А не скажете ли мне, как вам тут вообще нравится?
   И найдут же, что спросить! Почему тогда уж сразу не полюбопытствовать, как мне вообще нравится жить на свете. Итак, я оказалась в центре внимания. Меня это никогда не устраивает. К счастью, на свете есть простые правила вежливости. И я прибегла к одному из них.
   — Спасибо, нравится.
   — А не могли бы вы сказать, что именно вам в этой школе нравится? Раньше вы учились в другой, не так ли? Что здесь иначе или что вам тут больше по душе, чем, в прежней школе?
   Уж лучше бы спросили, что не нравится. Это я успела хорошо обдумать и сразу сумела бы ответить. А так...
   — Не знаю...
   Должно быть, я произвела на них совершенно безна­дежное впечатление. Слышала, как директор стал объ­яснять стоявшим рядом, что я поступила сюда только в этом году.
   — И все же.
   Отвернувшиеся было лица вновь обратились ко мне.
   — Прежде всего равноправие. Я хочу сказать, что все должны уметь все делать. Видите, даже мальчики чистят картошку. Дома бы они этим не занимались. Вообще многим из нас некоторыми вещами дома не пришлось бы заниматься, а в сущности, все это лишь на пользу. Научимся самостоятельности и не будем на­деяться только на родителей. Ну да, именно, у нас тут все равны. Я думаю, что в такой школе мы гораздо ближе к коммунизму, чем в других. Мы придем к нему немножко раньше, чем люди из других школ. Я ду­маю... как бы это сказать... ну, конечно не фактически, то есть, значит, и фактически, но...
   Кок-кок, мёк-мёк. Наконец, я все-таки нашла более-менее подходящее слово:
   — Морально!
   — Так, так...
   Дяденька из министерства потирал свой подбородок.
   — Как вы учитесь? Какой, например, табель вы полу­чили за полугодие? А-га — пятерки и несколько четве­рок. Так. Так.
   Да-да, товарищ. Так-так. Четверки и пятерки были у меня даже и в седьмом классе. Но вообще-то дело не в этом. Уж такая я уродилась — если у меня вот так — бух! — что-то спрашивают, то настоящий ответ прихо­дит мне в голову не раньше, чем через двадцать четыре часа. Вообще вам следовало дать нам время подумать, раз уж вы задаете такие исчерпывающие вопросы. Но, по правде говоря, насчет коммунизма я все-таки не­плохо сказала. Сама не понимаю, как это у меня полу­чилось. Я раньше об этом как-то не думала. Надеюсь, что, несмотря на мое заикание, они все-таки поняли мою мысль. Только вот надо было говорить о конкретных вещах. О наших практических занятиях, об опыте, ко­торый мы в этой школе приобретаем, и еще я совсем забыла упомянуть о наших взаимоотношениях с малы­шами. Что незаметно для себя мы становимся для них старшими братьями-сестрами. А это очень важно. Я могла бы рассказать, например, о том же утюге, сде­ланном Энту. Но этот Энту?! Ведь все же прекрасно поняли, что насчет картошки он просто паясничал.