Раткевич Элеонора. Меч без рукояти (Деревянный меч - 3)

   Лицо Хэсситая закаменело; котенок на широкой груди дернул лапкой.
   - Не в обиду вам будь сказано, - продолжал меж тем банщик как ни в чем не бывало, - а только морочить меня незачем. У меня глаза не глупее рук будут.
   - И что ж такого твои глаза увидели? - негромко спросил Хэсситай.
   - Да уж что увидели, то увидели. - Толстяк в последний раз промял Байхиновы плечи, встал и неспешно потянулся всем телом. Из-под складок жира выплыл на мгновение громадный треугольный рубец с рваными краями наложенных некогда впопыхах и неумело швов, колыхнулся и снова скрылся в недрах этой необъятной плоти.
   Хэсситай неожиданно рассмеялся.
   - Действительно, не стоило труда отказываться, - беспечно произнес он и опустился на лежанку. - Пожалуй, и мне тоже растирание не повредит.
   - Вот сразу бы так, - укорил его банщик, жестом подзывая подручного. Тот помог Байхину подняться и вновь облачиться в зеленый банный кафтан, а толстяк тем временем занялся Хэсситаем.
   - Вина, лимонной воды, ягодный взвар? - осведомился подручный.
   - Отвар шелкоцветки, если есть, - отозвался Хэсситай.
   - Есть, как не быть, - явно подражая толстяку в его несуетливой степенности, отозвался подручный и удалился.
   Байхин проводил его взглядом и вновь улегся, закинув руки за голову.
   - Давно бросил мечом махать? - Голос Хэсситая звучал неразборчиво.
   - Да почитай, годков пятнадцать, - ответствовал банщик, вовсю трудясь над его спиной. - Вот как мне пузо пропороли, я это дело и бросил. Болел я тогда долго... а потом - ну, вы б меня видели! Худущий, что твоя жердь!
   Байхин сдавленно фыркнул: вообразить банщика худым оказалось ему не под силу.
   - Нанялся я тогда к здешнему банщику в подручные, - пробасил толстяк, продолжая орудовать. - Одежки выдавать и пересчитывать. Что потяжелей - мне тогда невмочь было. А как банщик помер с перепою, я так при сыне его и остался.
   Так, выходит, молодой парень - не подручный, а хозяин?
   - Толковый парень, - одобрил Хэсситай. - Заморенный только.
   - Это он сейчас заморенный, - возразил толстяк. - А тогда и вовсе не жилец был. Ничего, выровняется. Через годик-другой женю его. В самой ведь уже поре малец.
   - Это верно, - согласился Хэсситай, переворачиваясь на спину.
   - А вы когда мечом махать бросили, господин киэн? - не без опаски полюбопытствовал банщик. - Или... не бросили?
   - Бросил, - лениво отозвался Хэсситай. - Лет уже двадцать, как бросил. Бывает, что и таким, как я, удается другим ремеслом заняться. И до сих пор ни одна душа живая... нет, но надо же мне было на тебя наскочить!
   - А вы что же, совсем по баням не ходите? - удивился толстяк.
   - Отчего же, - возразил Хэсситай. - Вот только в массажную не заглядываю. И ни разу еще не встречал банщиков из бывших воинов... не в обиду будь сказано.
   - Какая тут обида, - ухмыльнулся толстый банщик.
   Дело у него было поставлено отменно. Едва только он отнял руки от Хэсситая, как в то же самое мгновение раздался перестук бамбуковин. Младший банщик, облаченный в длинное темно-коричневое одеяние, внес небольшой подносик, уставленный чашками, крохотными мисками с сухим и соленым печеньем, цукатами и тыквенными семечками, а также прочей утварью для приятного поглощения напитков и закуски. В центре подноса красовался пузатый сосуд для кипятка и маленький заварник из тяжелого фарфора с темно-синей подглазурной росписью - старинные вещи, теперь таких не делают, теперь такие покупают у торговцев древностями за бешеные деньги. Вот только эти предметы никогда не слыхивали тяжелого дыхания оценщика из антикварной лавки, не изведали осторожных любовно-алчных прикосновений знатока всяческих редкостей. Их не купили, дабы потрафить моде на старину. Просто их приобрели очень давно - может, прадедушка прадедушки нынешнего владельца пленился их тяжеловесным изяществом, - а потом их любовно берегли из поколения в поколение. Небогатые люди обычно куда как ревностно относятся к той малой толике красоты, которая входит в их наполненную трудами жизнь. Сотни и сотни возчиков, рыбаков, ткачей, воинов, разносчиков, лекарей и прочего люда касались этих вещей изо дня в день - и простой белый с синим рисунком фарфор жил своей повседневной жизнью, переходя из рук в руки. Он помнил столько прикосновений, что был неизмеримо древнее всех своих ровесников, ведущих полусонное существование в доме богатого собирателя диковин, - и древностью своей мог гордиться по праву.
   - А вот и шелкоцветка! - Хэсситай принял из рук молодого банщика поднос, поставил его на низенький столик, сам распечатал банку с отборными листьями шелкоцветки, сам и напиток заварил, вежливо отказавшись от услуг обоих банщиков.
   - А вы, почтенные, нам компанию не составите? - осведомился он после того, как вручил Байхину небольшую тяжелую чашку с восхитительно ароматной жидкостью.
   - Мы бы и рады, да никак нельзя. - Старший банщик растопырил толстые пальцы с крохотными вдавлинками от постоянного пребывания в горячей воде. Это сейчас затишье, а скоро народ валом повалит, знай успевай поворачиваться.
   - Если так, то и мы особо рассиживаться не станем, - заметил Хэсситай, с наслаждением прихлебывая из своей чашки.
   Толстый банщик кивнул, и по его кивку молодой вновь покинул комнату. Вернулся он почти сразу же. На сей раз он нес с собой сумку Хэсситая и два небольших плотных свертка.
   - А это что? - недоуменно вопросил Байхин, покосившись поверх чашки на загадочную ношу банщика.
   - Одежда наша, - пояснил Хэсситай. - Все честь честью - выстирано, откатано и уложено так, чтоб не помять. Остается только развернуть и на просушку повесить, а потом хоть сразу надевай. Все как по первому разряду полагается.
   - Но... а в чем же мы назад пойдем? - взвыл Байхин. - Мы ведь сменной одежды с собой не захватили...
   - Так то - ты, - поправил его Хэсситай, - а я так захватил. И для тебя тоже. Одевайся.
   - Но это не моя одежда! - возопил несчастный Байхин, уставясь на новехонький наряд, извлеченный из Хэсситаевой сумки.
   - Я сказал твоя - значит твоя, - отрезал Хэсситай. - А если не нравится... как угодно. Хоть в банном кафтане на постоялый двор иди, хоть нагишом.
   Байхин представил себе, на что он будет похож в фисташково-зеленом коротеньком банном одеянии на голое тело посреди людной улицы, и с трудом подавил нервный смешок.
   - Спасибо, - выговорил он куда-то себе под ноги и принялся облачаться во все новое. От купленной Хэсситаем одежды еще исходил еле уловимый запах самой ткани. Ношеное платье, даже и отстиранное дочиста, принимает запах своего владельца, а вот ни разу не надеванное пахнет шелком, холстом, шерстью - собственным своим естеством... чем-то новым... радостным, как ожидание праздника... а ведь недаром обычай велит по праздникам облачаться во все новое. До чего же восхитительно пахнет небеленое полотно простой рубашки - словно и впрямь у Байхина сегодня праздник какой-то!
   - А вы и правда бывший воин? - с любопытством спросил молодой банщик, глядя, как Хэсситай расправляет рубаху, и явно гадая, что же в его теле, повадках, стати подсказало толстяку, кем раньше был этот заезжий киэн.
   - Подслушивать нехорошо, - наставительно произнес Хэсситай, ныряя в свою просторную рубашку.
   - Да я почему спросил, - произнес парень, смущаясь от собственной неожиданной настойчивости, - просто никогда бы на вас не подумал. У нас вот даже ткачи или мусорщики, и те парятся по нескольку часов, друг перед дружкой похваляются... или тоже воду погорячей потребуют - кто дольше усидит...
   Толстый банщик фыркнул, зажимая рот рукой.
   - Так то - ткачи и мусорщики, - невозмутимо ответствовал Хэсситай, проверяя, ладно ли завязан пояс, - а я все-таки бывший воин, мне гонору ради над собой измываться не с руки. Да я и вообще человек скучный, по правде говоря.
   Байхин, по примеру толстяка, украдкой зажал рот ладонью, подавляя смешок.
   - Скучный, - строго повторил Хэсситай. - Но с фанабериями.
   Байхин посмотрел на него в упор и откровенно расхохотался. Когда Хэсситай толкнул тяжелую дверь, тело Байхина невольно чуть напряглось: он предполагал, что улица встретит его, разомлевшего после мытья и растирания, влажной сумеречной прохладой. Однако солнце, к его немалому удивлению, стояло совсем еще высоко; жаркое дыхание мостовой обдавало ноги.
   - А я думал, уже стемнело, - поразился Байхин.
   - Где там, - ухмыльнулся Хэсситай. - Мы ведь с тобой совсем недолго выступали. Это тебе по первому разу показалось, что долго, а на самом деле едва за полдень.
   Байхин представил себе трясучий кисель, в который превратятся его мускулы после целодневного выступления, и ужаснулся. Не будь его решимость сделаться киэн так крепка, первое же выступление оказалось бы для него и последним.
   - А я долго еще буду так... уставать? - неожиданно для самого себя спросил он.
   - Нет, - уверенно ответил Хэсситай. - Так - нет. Ты ведь больше со страху устал, чем от работы. У меня поначалу тоже все поджилочки дрожали, а после привык. Да и ты уже, я погляжу, в себя пришел.
   - Вполне, - кивнул Байхин. - Вот только есть охота, аж мутит.
   - Дело понятное, - понимающе подхватил Хэсситай. - И поправимое.
   Аппетит у Байхина и впрямь разыгрался не на шутку. Едва воротившись в "Свиное подворье", он первым делом заказал себе громадную порцию знаменитой свинины - впрочем, если Хэсситай от него и отстал по части еды, то ненамного. Вдвоем они отдали дань и свинине во всех и всяческих видах, и легкому горьковатому местному винцу, и свежим лепешкам, тонким и огромным, как скатерть. Под конец обеда Байхин едва челюстями двигал. Усталость вновь навалилась на него. Слишком много пережил он за день. Страх. Стыд. Гордость. Изнеможение. Неприметное разочарование будничностью одоления, ведомое актерам и воинам: "Так вот это и есть победа?" У него больше не оставалось сил испытывать хоть что-нибудь, кроме сытой истомы. Конечно, отобедав, надо встать из-за стола, не век же тут сидеть... но Байхину зевать и то не хотелось.
   - А ну-ка вставай, - потребовал Хэсситай, и Байхин покорно воздвигся, опираясь обеими ладонями о столешницу и поглядывая на него с недоуменной укоризной.
   - После отдохнешь, - безжалостно поторопил его Хэсситай, и Байхин со вздохом оторвал ладони от стола и медленно поплелся через трапезную. Он ожидал, что мастер начнет его понукать, но Хэсситай отчего-то и сам замешкался. Байхин оглянулся через плечо и искренне изумился, увидев, как Хэсситай берет из рук слуги еще один кувшин с вином. Вот ведь чудак человек! Конечно, здешнее вино слабенькое и почти не пьянит... но Байхин даже под страхом немедленного выступления не смог бы проглотить больше ни капельки. Неужели Хэсситай еще способен вместить в себя хоть что-нибудь? Навряд ли. И охота ему была тащить с собой здоровенный кувшин!
   Впрочем, не так Байхин объелся на радостях, как ему казалось. Стоило ему подняться из-за стола, как сонная одурь мигом развеялась, да и тяжести прежней в желудке он уже не ощущал. В той, бесповоротно оставленной им жизни он и больше съедал за один присест, хотя ему не случалось и вполовину так проголодаться. Странно - еще вчера прежняя жизнь казалась Байхину такой близкой, а сейчас вспоминается смутно, как полузабытый сон...
   Хэсситай вошел в комнату следом за Байхином и бережно водрузил кувшин с вином на массивный низкий столик. Сам Байхин тем временем распустил пояс, скинул кафтан и с блаженным вздохом растянулся на кровати.
   - После отдохнешь, - напустился на него Хэсситай. - Вставай живо - ишь разлегся. Оденься, пояс подтяни.
   Байхин ушам своим не поверил. Неужели и это еще не все? Неужели не окончился еще многотрудный день? Неужели мало он на сегодня мук принял? Однако ему и в голову не пришло ослушаться. Он встал, снова надел новехонький, необмятый еще кафтан и под пристальным взором Хэсситая с особой тщательностью затянул пояс.
   - Вот и хорошо, - кивнул Хэсситай. - А теперь становись на колени.
   Нет, на колени Байхин не встал - он замер на месте, вытаращив глаза. А Хэсситай продолжал как ни в чем не бывало, словно бы даже и не замечая остолбеневшего парня.
   - В ученики я тебя принимал не так, как обычай велит... но ты и сам ученик не из обычных, так что не взыщи. - Хэсситай запустил руку в сумку и извлек из нее маленький сверток. - Мы, киэн, и вообще народ безалаберный. Одним обрядом меньше, одним больше... что за беда. Если все обряды всех стран, куда нас нелегкая заносит, еще и соблюдать - жить некогда станет. Он бережно положил сверточек возле кувшина и вновь выпрямился. - Так что учеником я тебя не нарекал, обрядности не соблюдал никакой... но первое выступление - дело другое. Это не просто ритуал.
   Байхин хотел кивнуть в знак понимания - и не смог, хотел сглотнуть застрявший в горле тугой комок - и не сумел. Многотрудный день и в самом деле не окончился.
   Загадочный сверточек так и притягивал его к себе, но Байхин не смел к нему рукой притронуться, ни даже спросить у Хэсситая, что же такое обретается внутри.
   А Хэсситай продолжал свои непонятные приготовления. Он снова запустил руку в сумку. На сей раз он извлек оттуда шарики Байхина - а их-то зачем?
   - Первым ученическим Посвящением пренебрегать нельзя, - ответил Хэсситай на его невысказанный вопрос. - Иначе добра не жди.
   - А ты его тоже проходил? - замирающим голосом спросил Байхин.
   - Я... - Хэсситай чуть приметно усмехнулся. - У меня все было совсем иначе. Я сначала получил как раз мастерское Посвящение... а уж потом искал мастера, который посвятит меня, как ученику подобает. Так уж у меня получилось нескладно.
   - Почему? - Байхин оторопел: зачем тому, кто уже наречен мастером, добровольно искать ученического Посвящения? Да и как могло случиться, чтобы кто-то был назван мастером прежде, чем учеником?
   - После как-нибудь расскажу, - нетерпеливо ответил Хэсситай. - Теперь не время. Не отвлекайся на посторонние разговоры.
   Легко сказать - не отвлекайся! Когда в твоей судьбе грядет бесповоротная перемена, пусть даже и самая желанная, о ней и думать-то боязно - не то что говорить. Так и тянет поболтать о чем угодно - о вине, о еде, о городских новостях или, наоборот, о преданиях замшелой старины, лишь бы не о том, что должно свершиться с минуты на минуту.
   - Мне нужно что-то сделать? - враз севшим голосом произнес Байхин. Ну... приготовиться как-то?
   - Все уже сделано, - ответил Хэсситай. - Умыться ты уже умылся, во все новое оделся...
   Так вот зачем Хэсситай его в баню поволок! Не только в себя прийти после выступления, не только грязь смыть и усталые мышцы размять! Вот зачем и одежду купил!
   - А все прочее я заранее запас, - продолжал Хэсситай. - Можно начинать.
   - П-прямо сейчас? - прошептал Байхин.
   Исполнение мечты было таким близким и неотвратимым, что на какую-то долю мгновения его охватила мучительная печаль. Осталось совсем немного... вот только руку протянуть... и та вселенная, где он так жарко мечтал сделаться киэн, умрет... умрет, и ее больше никогда не будет... а взамен народится совсем другая вселенная - та, в которой существует Байхин, полноправный ученик киэн... ведь это так естественно - скорбеть о гибели целого мира...
   - Прямо сейчас, - кивнул Хэсситай. - Подай мне вон те три чашки.
   Байхин чуть было не брякнул - мол, как же три, когда нас двое! Но ведь не мог Хэсситай оговориться... едва ли он и вообще на это способен. Уж лучше не возражать, а делать что велено.
   Нет, Хэсситай не оговорился. Он налил вина во все три чашки да еще посмотрел, поровну ли, - и лишь тогда перевел озабоченный взгляд на Байхина.
   Затем он вынул из сумки канат и уложил его посреди комнаты аккуратной окружностью.
   - Становись на колени, - повторил он, указывая в центр круга. Байхин послушно подогнул колени и опустился на холодный деревянный пол.
   Хэсситай выложил перед ним шарики в ряд, поставил по обе стороны от них по чашке вина, а с третьей в руках плавно опустился на колени напротив Байхина. Эту чашку он поставил подле себя.
   - Кланяйся, - тихо велел он. - Земно. Три раза.
   Байхин трижды поклонился, уперев руки в пол. Требование отдать поклон потертым деревяшкам почему-то не показалось ему ни смешным, ни странным, ни даже чрезмерным. Воин почитает свой меч - не с большим ли правом комедиант почитает орудия своего ремесла?
   Хэсситай обмакнул кончики пальцев правой руки в чашке с вином и окропил его каплями шарики.
   - Встань, возьми со стола сверток и вернись на место, - по-прежнему приглушенно скомандовал Хэсситай. - Вот так... а теперь дай его мне.
   Байхин протянул Хэсситаю сверток. Киэн почтительно принял его на вытянутые руки, склонил голову и одним резким движением развернул его.
   Байхин ахнул. В свертке скрывалась головная повязка - но какая! Неведомая Байхину вышивальщица постаралась на славу: словно заморские цветы, жарко полыхали на ней расписные шарики и пестрополосые кольца! И когда Хэсситай, помедлив мгновение, бережно положил повязку поверх шариков, Байхин трижды склонился перед ней, не дожидаясь подсказки.
   - Я вижу, ты уже понял, - одобрительно произнес Хэсситай.
   - Да как тут не понять... мастер! - взмолился Байхин. - Мне ее и тронуть страшно.
   - И не трогай, - кивнул Хэсситай. - Она покамест еще не твоя.
   Он снова смочил кончики пальцев в вине и брызнул им на повязку.
   Потом нагнулся и посмотрел: ни одна капля не упала на незаполненную вышивкой ткань - все до единой опустились на шелковые мячики и кольца.
   - Очень хорошо. - Голос Хэсситая явственно дрогнул. - Хорошее предзнаменование. Твоя новая жизнь сложится удачно.
   Байхин молча смотрел, как прозрачные золотистые капли медленно впитываются в вышивку, оставляя за собой еле заметный влажный след. И снова он понял, что должен поклониться - в последний раз.
   Хэсситай совершил все три поклона одновременно с ним, движение в движение, да так четко и слаженно, словно по команде.
   - Надевай, - приказал он.
   Байхин поднял повязку так осторожно, как если бы она могла от малейшего его прикосновения развеяться струйкой дыма.
   - Надевай, - повторил Хэсситай, и Байхин подчинился.
   Хэсситай медленно протянул руку к чашке справа от шариков, взглядом указав Байхину на вторую. Байхин поднял чашку, пригубил одновременно с Хэсситаем и так же одновременно поставил ее на место.
   - Возьми шарики и вставай... вот так... а теперь прокинь их трижды... хорошо, достаточно. Дай их мне.
   Байхин положил шарики в ладони Хэсситая.
   - Теперь сними повязку и положи поверх шариков... правильно. А теперь выходи из круга.
   Когда Байхин переступил через очерченный канатом круг, Хэсситай тяжело перевел дыхание, словно этот короткий обряд заставил его поволноваться еще пуще Байхина.
   - Вот и все. - Хэсситай положил шарики и повязку на столик, рядом поставил недопитые чашки, смотал и убрал канат. - Как себя чувствуешь, господин ученик киэн?
   - Еще не разобрался, - ответил Байхин, осторожно повернув голову в его сторону.
   Хэсситай усмехнулся: Байхин не только головой, но и всем своим телом двигал настолько скованно, словно опасался, что оно ему не подчинится, как если бы теперь, по окончании обряда, это тело сделалось иным, не прежним, принадлежавшим ему с рождения, а другим, чужим, которым он еще не вполне овладел.
   - Ничего, разберешься, - заметил Хэсситай. - Дело нехитрое.
   На сей раз измотанный пережитым за день Байхин уснул почти мгновенно, А Хэсситай долго еще ворочался с боку на бок и елозил щекой по изголовью. Сон не шел к нему. Он мысленно перебирал все, что случилось с тех пор, как Байхин навязался к нему в ученики, клял и казнил себя в душе нещадно, искал хоть каких-то оправданий - и не находил их.
   Ну что, Хэсситай, домудрился? Допридумывался? И кого перехитрил - сам себя! Что теперь новенького измыслишь? То-то у тебя в голове умных мыслей, что в кошельке после попойки - денег...
   И кому ведь врать затеял - себе! Сначала притворился, будто и вовсе тебе до блажного воина дела нет. Мол, окати его холодом, так он и сам отстанет. Мог ведь уже и тогда сообразить, когда не отстал парень. Мог ведь и прогнать его, когда смекнул, к чему дело клонится. Так нет же, при себе оставил! Все тешил себя - какой же ты, Хэсситай, умный, и какую ты хитрость удумал. Хороша хитрость, нечего сказать. За собой мальчишку потащил. Да еще и выставлялся всяко: пусть посмотрит, до чего суровое ремесло себе избрал, - глядишь, испугается трудов и лишений, сбежит... а вот не сбежал ведь! И шарики себе раздобыл, и кидать их выучился. И голодать согласен был - а не то, так ведь и башку свою дурацкую под плюхи подставить. В призовых боях участвовать. А ты и размяк, дурень несмысленный. Гнать парнишку надо было хотя бы тогда, гнать в три шеи - а ты его учеником своим назвал, остолоп! Всем бы такого ученика - упорный, старательный и ремесло не почем зря долбит, во всем смысла доискаться хочет. Всем бы такого ученика... всем, кроме тебя. Или ты забыл, куда собираешься? И не отговаривайся, что пожалел парня за старание, посочувствовал... себя ты пожалел, не его. В радость тебе было, что парнишка мастерство твое перенимает. За голову тебе хвататься в пору - а ты радовался. И опять все отговорки пустые придумывал. Дескать, что парень ноги себе в кровь мучит, за тобой доглядывает, ночей не спит - это ничего еще не значит. С воина ведь станется. А вот лицо себе размалевать... да показаться с размалеванной рожей прилюдно... да на потеху зрителям выламываться... вот тут-то он и спасует. И ведь уверил же ты себя в этом крепко... эх, Хэсситай, зачем стараешься - себя-то не обманешь. Ты и думать не думал, что он струсит. Никак не думал. Иначе зачем новую одежду ему приготовил, как обычай требует? Зачем купил головную повязку и заранее отдал ее вышивать? Ты ведь был уверен, что понадобится повязка. Ты знал, что сегодня будешь кропить ее вином.
   Ну что - отогнал ты парня? Испугал? Оттолкнул?
   А ведь должен был. Никогда ты на чужие плечи свою ношу не перекладывал - неужто теперь начнешь? Неужто возьмешь с собой беднягу туда, куда тебе и самому-то идти страшно? Ты ведь его не отталкивал, ты его к себе привязывал крепко-накрепко - неужели только затем, чтобы погубить? Чтобы не успел твой ученик сделаться мастером?
   Мастером... а ведь это мысль. Ведь не завтра еще ты со своей судьбой повстречаешься. Времени у тебя не так чтобы много, но и не мало. Для такого старательного смышленого паренька, как Байхин, с лихвой хватит. Чтобы такой да не успел мастером сделаться за самый недолгий срок... быть того не может. Если от души постараться, задолго до конца пути можно будет дать ему мастерское Посвящение. А как мастером станет, сам уйдет на все четыре стороны. Вроде и не гнал его никто... и расстанетесь вы с ним по-хорошему... просто он уйдет... и волен ты тогда идти, куда пожелаешь, хоть бы и к самой смерти в пасть. Но только тут уж без поблажек, Хэсситай. Ни парню, ни себе. И думать не моги удовольствие растягивать. Ясное дело, всякому приятно, когда ученик попался дельный да старательный. Хоть и редко ты кого в выучку брал, а не забыл еще, каково дубине стоеросовой премудрость ремесла втолковывать. А ведь что за наслаждение, когда ученик понимает с полуслова... тебе после Тэйри и Аканэ таких, почитай, и не попадалось... вот ты и размяк. Но теперь чтобы не сметь! Не сметь растягивать обучение ради одного только удовольствия обучать. Хоть стой, хоть падай, хоть жилы из себя заживо тяни, а Байхина мастером сделай. Не о себе - о нем подумай. Иначе останется он с тобой и пропадет почем зря.
   Да, вот оно, решение. Правильное и единственно возможное.
   Глава 6
   Три месяца спустя Хэсситай уже не был уверен ни в том, что это единственное решение, ни тем более - что верное.
   А ведь задумано было вроде бы правильно. Хэсситай отказался от своей прежней тактики. Он больше не петлял по окрестным селам и городкам в надежде стряхнуть со своей полы налипший на нее репейник - ученичка самозваного: пустая потеря времени, и только. Нет, теперь Хэсситай шел кратчайшим путем к своей цели. Куда только подевалась монотонная вереница однообразных дней, неторопливо сменяющих друг друга! Теперь уже не на дни шел счет - на мгновения. Время летело, неслось, кувыркалось через голову, обгоняя само себя. Казалось, будто солнце застыло в небесах, задыхаясь от непрестанной беготни, не в силах унять колотье в боку, - да так и остановилось. И зима никак не может вступить в свои права - все осень да осень.
   Конечно, промедли Хэсситай хотя бы день, и зима настигла бы его в пути. Но он словно в погоню пустился за неуловимой осенью, уходящей все дальше и дальше на юг. Двое киэн, мастер и ученик, следовали за осенью неотступно - то пешком, то верхом, то в попутной телеге. Они то отставали от осени на несколько часов, оскальзываясь на подернутых предутренним ледком лужах, то вновь настигали ее под восхищенные вздохи опадающих листьев, а то и вырывались вперед, туда, где сквозь почти еще не тронутую прожелтью крону горели жарким румянцем запоздалые яблоки. И все же осень мало-помалу опережала путников. Алые, желтые, пурпурные и багряные с чернетью расписные осенние шелка под ногами незаметно выцветали; их пестроцветный ковер понемногу сменялся нагромождением бурых, сухих до звона листьев, которые уже и листьями-то не назовешь. Сначала по щиколотку в золоте, потом по колено в шорохе - а захочешь дать себе поблажку да передохнуть денек, так и по пояс в грязи. Где уж тут расположиться на отдых, когда позади то и дело слыхать, как возится дождь в палой листве! Выйдешь на дорогу - и тут его тихий дробный стукоток за спиной: так и лупит по лужам вприскачку, так и примеривается окатить половчей. Если уж пустился с осенью наперегонки, мешкать никак нельзя.