Разумихин Ал. Короткая жизнь

   Незнакомец и Ботев сделали движение друг к другу, мне подумалось, они сейчас обнимутся, но они обменялись лишь крепким рукопожатием.
   - Прибыл? - негромко, но необычно радостно спросил Ботев.
   - Прибыл, - как-то многозначительно подтвердил незнакомец.
   Любен тоже улыбчиво смотрел на незнакомца.
   - По этому случаю...
   Но Наташа уже разливала вино.
   Ботев поднял стакан.
   - Будь здрав, - произнес он, обращаясь к незнакомцу.
   - Будем, - ответил тот.
   Мы выпили, сели.
   - Познакомься, - сказал Ботев гостю и перевел глаза на меня. - Москвич, друг Аксакова, приехал сюда по зову своего славянского сердца.
   Я смутился, я не был другом Аксакова, и вообще это звучало слишком торжественно.
   Незнакомец приподнялся и протянул мне руку.
   - Васил, - коротко назвался он.
   - Васил Левский, - пояснил Ботев. - Он только что оттуда.
   Мне не надо было объяснять - откуда. Левского не забывали в Бухаресте, болгарские эмигранты отзывались о нем с неподдельным уважением, хотя имя его всегда произносилось осторожно и вполголоса. Я слышал, что Левский в течение двух последних лет готовит народное восстание, что действует он в самой Болгарии, что он неуловим и вездесущ и что с каждым днем все чаще и чаще одно его имя становится призывом к действию. Для болгар Левский был не просто человеком, а человеком-знаменем, таким же, каким был для итальянцев Гарибальди. Я с нескрываемым интересом принялся рассматривать нового знакомого.
   Среднего роста, стройный, он напоминал тонкий стебель камыша. Русоголовый и белокожий, с лицом, украшенным рыжеватыми усами, он проигрывал рядом с высоким и сильным Ботевым.
   Левский тоже рассматривал меня. И чем дольше он смотрел на меня своими синими глазами, тем в большее замешательство я приходил.
   Ботев с первого взгляда отыскивал в каждом человеке что-то хорошее. По-моему, он даже был склонен преувеличивать положительные людские качества. Ботев, да позволено мне будет так выразиться, романтизировал людей. А сидящий сейчас напротив меня Левский смотрел пытливо и спокойно. Это был взгляд реалиста, отлично все замечающего и трезво взвешивающего особенности привлекшего его внимание человека.
   Неожиданно Левский усмехнулся:
   - Так куда же вас влечет ваше сердце?
   В его вопросе мне послышалась ирония. Похоже было, что он не любит красивых слов и не привык судить людей по одним словам.
   Я смешался еще сильнее.
   - Павел Петрович помогает нам в меру своих возможностей, - ответил вместо меня Ботев. - У него есть небольшие средства, и он даже субсидирует нас...
   Левский еще раз внимательно на меня поглядел.
   - Что ж, того, кто дает деньги и вооружает болгарский народ, можно считать болгарским патриотом, - задумчиво произнес он. - Иногда это даже важнее, чем самому стрелять по врагу.
   Любен снова потянулся к бутыли с вином, но Левский предупредительно поднял руку.
   - Погоди, сперва поговорим, потом мне надо отоспаться.
   Только тут я обратил внимание, какой у Левского изможденный вид: щеки ввалились, бледное лицо отсвечивает нездоровой небесной голубизной.
   Серьезный человек только что приехал, не успел даже отдохнуть с дороги, а его на тебе, знакомят с кем-то, не представляющим для него никакого интереса. Хотя в том не было моей вины, меня привел Ботев, должно быть, очень уж ему не терпелось показать мне Левского.
   Тут мне на помощь пришла Наташа. Мягкая и добрая, она во многих случаях проявляла и находчивость, и такт, а в случае необходимости и волю.
   - Павел Петрович, кстати, - сказала она, - только вчера доставили с оказией свежие газеты из Женевы. Я сразу подумала о вас. Поможете мне разобраться?
   Она увела меня в кабинет Любена, и я занялся там не столько разбором почты, сколько чтением новостей.
   Вскоре Наташа оставила меня, у нее всегда было множество дел.
   Отвлек меня от чтения Ботев.
   - Павел Петрович, пойдем?
   - А проститься?
   - Васила уложили спать, он глаз еще не сомкнул за последние двое суток.
   Я думал, мы заглянем в "Трансильванию", там всегда хорошо разговаривалось за чашкой кофе, но Ботев повел меня к себе.
   - Запомните этого человека, - сказал мне Ботев. - Васил один стоит всего нашего Революционного комитета. Такие выдающиеся личности не часто появляются на исторической сцене.
   Ботев не был щедр на похвалы, но превосходство Левского над всеми он признавал безоговорочно.
   Как выяснилось, они познакомились в 1868 году и сразу друг другу пришлись по душе, дружба вспыхнула и никогда уже не затухала.
   - Если бы вы могли представить себе объем деятельности и степень опасности, какой подвергается Левский, - говорил Ботев. - Он без преувеличения обошел всю Болгарию, нелегально появляясь в городах и селах то под видом странствующего торговца, то скупщика скота, то угольщика или батрака. Это он заложил основы Внутренней революционной организации и вплотную занялся подготовкой восстания. Он - уникальный организатор. По стране им создано свыше пятисот комитетов с разветвленной сетью связных. Это настоящая организация, а не просто болтовня, какой мы все здесь занимаемся. В Бухарест Левский прибыл с целью объединить усилия Внутренней революционной организации и известного вам Болгарского революционного центрального комитета, руководимого Каравеловым.
   ...На несколько дней я перестал быть гостем Каравеловых. В их квартире проводились заседания Революционного комитета.
   Ботев, не входивший в состав комитета, не принимал непосредственного участия в заседаниях, но был в курсе всего там происходившего. Именно от Ботева и я знал, что Левский занял там резкую позицию, осуждая всех, кто привык ждать и откладывать. После долгих споров Болгарский революционный центральный комитет и Внутренняя революционная организация, созданная Левским, объединились. Была утверждена программа, председателем был избран Каравелов, а Левский получил неограниченные полномочия представлять центральный комитет во всех комитетах Болгарии.
   В те дни обычно каждый вечер я шел к резиденции митрополита Панарета, заходил к Ботеву в комнату и дожидался его возвращения.
   В один из таких вечеров я долго ждал и уже собрался было уходить домой, когда в комнату вошли возбужденные Ботев и Левский. Впрочем, кипел и то и дело повышал голос Ботев, Левский был само спокойствие.
   - Признайся, тебе его просто навязали? - кипятился Ботев.
   - А что мне оставалось делать? - хладнокровно возражал Левский. - Их заворожили его дела.
   - Как же! - насмешливо отозвался Ботев. - Годится в герои романа. Сражался в легионе Раковского, служил волонтером у Гарибальди, участвовал в восстании на Крите. Куда как замечательно! Только я что-то не встречал свидетелей его подвигов.
   - Ты не прав, - рассудительно возражал Левский. - Обштий - отчаянный человек, в смелости ему не откажешь. Меня беспокоит его самоуверенность. И потом - он совсем не умеет слушаться.
   Как я понял, речь шла о только что назначенном помощнике Левскому. Оба, и Ботев, и Левский, сомневались в деловых качествах нового помощника и не слишком были рады этому назначению.
   Только тут они заметили меня.
   - Заждались? - сочувственно спросил меня Ботев.
   - Нет, отчего же, - ответил я. - Я и читал, и мечтал...
   - Что ж, буду рад, если ты не обманешься в Обштем и он не испакостит все дело, - закончил разговор Ботев и вдруг спохватился: - Однако соловья баснями не кормят, схожу на митрополичью кухню, может, добуду чего-нибудь, если не спят.
   Вернулся он со скудной добычей: куском брынзы, ломтем хлеба и несколькими стручками перца.
   - Больше ничего, - виновато сказал Ботев. - Даже неудобно потчевать.
   Левский улыбнулся белозубой улыбкой, потянулся за алым стручком. Мгновение любовался перцем:
   - Помнишь? Нам бы такой ужин на мельнице...
   И с хрустом надкусил стручок.
   Он так аппетитно ел, что мне самому захотелось и брынзы, и перца, и хлеба, хотя я и поужинал дома.
   Разговор как-то сам собой вернулся к Обштему.
   - Нет, Ангела он мне не заменит, - вздохнул Левский.
   - А кто этот Ангел, и зачем его заменять? - тихо спросил я Ботева.
   - Потому что он сделал уже все, что мог, - так же тихо ответил Ботев и повернулся к Левскому, указывая на меня глазами. - Он ведь ничего не знает об Ангеле.
   Левский ничего не сказал и этим как бы позволил Ботеву поведать мне об Ангеле.
   Ангел Кынчев был, оказывается, ближайшим помощником и преданным другом Левского все время, что тот нелегально пребывал в Болгарии. Выполнял множество поручений и счастливо ускользал от полиции. Однако, как часто бывает, ему не повезло. Его выследили, и Ангелу ничего другого не оставалось, как бежать в Румынию. В Рущуке он добрался до пристани, купил билет, очутился на пароходе. Еще полчаса - и он плыл бы посреди Дуная. Но то ли кто указал, то ли жандармы сами случайно решили обыскать пароход, но преступник - с их точки зрения, злейший преступник - оказался, как говорится, в их руках. Вернее, обнаруженный, Кынчев понял безвыходность своего положения, но сдаться живым в руки врагов не захотел и застрелился на глазах уже торжествующих жандармов.
   - Два месяца прошло. А ведь ему не исполнилось и двадцати двух, выговорил Левский.
   Мы помолчали. В раскрытое окно пахнуло сыростью, и Ботев притворил раму.
   - Павел Петрович, - перевел разговор Ботев, - вы думаете, я случайно познакомил вас с Василем? Помните, я вам обещал встречу с человеком, который знает Болгарию вдоль и поперек? - взмахом руки он указал на Левского. Человек этот перед вами. Если он не ответит, то, боюсь, никто не сумеет вам ответить. Задавайте же ему свой вопрос.
   У меня вылетело из головы, по какому поводу мне была обещана встреча с Левским. Мысли мои двигались совсем в другом направлении. Я решил, что Ботев дает мне возможность по-настоящему включиться в борьбу, которую до сих пор я как бы наблюдал со стороны.
   - Христо прав, вероятно, только вы можете мне помочь, - обрадовался я, с надеждой глядя на Левского. - Возьмите меня с собой!
   Я увидел, как удивился Левский:
   - Куда?
   - В Болгарию, - сказал я. - К себе в помощники. Или в какую-нибудь чету. В гайдуки.
   Левский широко улыбнулся.
   - Павел Петрович, дружок, - ласково сказал Ботев. - Я не о том...
   - А я о том! - перебил я. - Я приехал бороться за освобождение славян, я уже почти два года живу в Бухаресте, выполняю какие-то несущественные поручения, но ничего серьезного не сделал.
   - Но вы не готовы к нашей борьбе, - возразил Ботев. - Вы думаете, что все болгары - братья, а это не так...
   Ботева остановил Левский:
   - Подожди, Христо, я объясню нашему другу его ошибку.
   Он с минуту подумал и спросил:
   - Скажите, вы разделяете взгляды Аксакова?
   - Да, - неуверенно сказал я.
   - А убеждения Чернышевского?
   - Да, - растерялся я.
   - Вот потому-то я вас с собой и не возьму, - произнес Левский. - Когда постигнете разницу между Аксаковым и Чернышевским, продолжим разговор.
   - Так для чего же я нахожусь на Балканах? - закричал я, до того мне показались обидными его слова.
   - Для того, чтобы учиться, - объяснил Ботев. - Мы все постоянно чему-нибудь учимся. Вы искренний человек, и потому-то я пытаюсь уберечь вас от неосмотрительных шагов.
   Вот, оказывается, что. Я предлагаю им свою жизнь, а они... они... они считают, что я к жертве не подготовлен.
   - Так для чего же тогда задавать вопрос? - обиделся я на Ботева.
   - Да я не о том, - воскликнул Ботев. - Как-то вы говорили, что у вас поручение передать одной женщине, находящейся в нашей стране, драгоценные серьги. Я не знаю, ни где она, ни что с ней, но если она верна памяти своего мужа, думаю, сейчас эти бриллианты очень даже пришлись бы ей кстати.
   Теперь уже ничего не понимал Левский. И Ботев рассказал ему о поручении Анны Васильевны Стаховой и о том, что я хотел бы найти вдову тургеневского Инсарова.
   - А знаете, пожалуй, я попробую вам помочь, - не слишком уверенно произнес Левский. - Я слышал о женщине, у которой вроде бы такая судьба, как вы говорите. У нее, насколько я знаю, другая фамилия, и, может быть, это вовсе не она. И все же я попытаюсь...
   Так закончился этот немаловажный для меня разговор.
   А недели две спустя Ботев предложил мне встретиться с Левским еще раз:
   - Если хотите проститься с Левским, приходите завтра днем ко мне. Через несколько дней Васил уезжает.
   ......Тополя уже отцвели, ровными рядами высились они вдоль дорожки. Я миновал здание школы (из приоткрытых окон доносился мелодичный гуд громадного улья), подошел к дому, где жил Ботев. В нем тоже были распахнуты окна, и в комнате Ботева звучала протяжная, но вовсе не грустная песня.
   Я перегнулся через подоконник. На полу сидел Левский и раскладывал перед собой какие-то бумаги.
   - День добрый, - сказал я.
   Левский поднял голову и махнул мне рукой.
   - Заходите, Христо сейчас придет.
   - Собственно говоря, я к вам, - признался я.
   - Прощаться? - весело спросил Левский. Видимо, он был предупрежден Ботевым.
   Я бы не сказал, что в комнате царил беспорядок, но все свидетельствовало о том, что здесь заняты дорожными сборами.
   - Как, Павел, не передумали ехать со мной? - весело спросил Левский, явно не придавая серьезного значения своему вопросу.
   Я безнадежно пожал плечами.
   - Я бы поехал...
   - Увы! - Левский сочувственно улыбнулся. - В моей посудине нет места двоим.
   Тут раздался всплеск детских голосов. Десяток мальчишек орали за окном. Крики: "Васил, Васил, спой!" - заглушили голос появившегося в дверях Ботева.
   За те дни, что Левский захаживал к Ботеву, он, оказывается, успел подружиться со школьниками.
   Левский оторвался от сборов, вышел на тротуар и... запел. Такой непосредственности я еще не встречал в жизни. В моей голове не укладывалось: признанный вождь нарастающего восстания и такая простота.
   Ботев подошел ко мне, и мы вдвоем, улыбаясь, смотрели на поющего с ребятней Левского.
   - Удивительный человек! - только и сказал Ботев. - Веселится, точно пришел на свадьбу, а сам всю ночь занимался брошюровкой.
   - Какой брошюровкой?
   Ботев указал на связанные пачки.
   - Свежеотпечатанный устав революционного комитета. Он берет его с собой.
   Тут Левский поднял руку, и - удивительное дело! - детвора сразу стихла.
   - А теперь прощаемся. Завтра я уезжаю в Болгарию. Что передать от вас родине?
   - Хай живе!
   Я вполголоса обратился к Ботеву:
   - Разве это не конспиративная поездка?
   - Конспиративная. - Ботев согласно кивнул. - А от кого таиться? От детей? Они еще не знакомы с предательством.
   Это тоже поражало меня в болгарских революционерах: с одной стороны чрезвычайная предусмотрительность, а с другой - детская наивность.
   Левский распростер руки и, как наседка птенцов, привлек к себе стоящих рядом мальчишек.
   - Прощайте, друзья!
   Задиристо поглядел на меня, на Ботева и озорно подмигнул ребятам.
   - Вот они нам нос и утрут! - крикнул он Ботеву. - А сами мы еще ничего не сделаем!
   Затем слегка оттолкнул от себя детей:
   - А теперь по домам!
   И повернулся ко мне:
   - Спасибо, что пришли проводить. Вас я тоже не задержу. Извините, сборы, хлопоты, множество дел. Вернетесь в Россию, поклонитесь ей от меня. А пока живите здесь, держитесь Ботева. Христо - это такой человек...
   Он протянул мне руку и сильно пожал мою.
   Через несколько дней Ботев поделился со мной новостями:
   - Васил уже там. Переплыл Дунай на лодке.
   - А если бы его задержали пограничники?
   - Задержали - он назвался бы турком, бежавшим из Румынии.
   - А багаж? Он же собирался взять с собой устав.
   - Он не рискнул брать его с собой. На помощь пришла бабушка Тонка.
   - Что за бабушка?
   - Великая болгарка! Вы еще недостаточно знаете наших женщин. Ей уже лет пятьдесят. У нее пятеро сыновей и две дочери. Она жена крупного купца Тихо Обретенова. Связной рассказывает, что вместе с дочкой Петраной и еще с четырьмя женщинами они в большой лодке приплыли в Журжево, погрузили литературу, патроны, порох и поплыли обратно в Рущук. Когда лодка пристала к болгарскому берегу, появился турецкий жандарм: "Эй, мать, что ты там привезла? Что это с тобой за орава?" Но бабушка Тонка - это бабушка Тонка. Говорят, что она никого не боится, зато ее - многие. "Идите, идите вперед! крикнула она женщинам. - Не задерживайтесь. -А сама подошла к жандарму. Тебе же известно, эфенди, дочь у меня на выданье. Сватает ее один парень из Журжево. А эти женщины приехали со мной на смотрины. Обычай! Милости прошу, заходи и ты на чашку кофе".
   Ботев всегда был прекрасно осведомлен о том, что происходило на том берегу.
   - Значит, все благополучно?
   - Пока. А завтра...
   Что будет завтра, не мог предсказать никто.
   ...Ночь давно наступила, но сна не было. Я лежал и злился на себя за то, что я такой никчемный. Все вокруг меня заняты делом, а я слоняюсь меж этих людей ни Богу свечка, ни черту кочерга. Если откровенно, все же я был не столько участником, сколько свидетелем событий.
   Где-то в глубине дома мне почудилось движение, точно кто-то нарушил покой моих хозяек. По вечерам обычно я их не слышал. На этот раз до меня донесся посторонний мужской голос. Потом я услышал приближающиеся шаги, за моей дверью кто-то остановился, прислушался и постучал.
   Я поднялся.
   - Войдите.
   Кем окажется странный посетитель?
   Им оказался хозяин дома Дамян Добрев.
   Он редко появлялся в Бухаресте. Я лишь мельком видел его раза два-три. Жена и дочь не вспоминали о нем в моем присутствии, и поэтому его появление было для меня полной неожиданностью.
   - День добрый, - сказал я вопреки тому, что за окнами давно уже была темень.
   Приземистый, смуглый, с резкими чертами лица, с черными свисающими усами, в папахе из черного каракуля, он мало походил на жителя большого города.
   - Жена сказала, вы спите, но уж извините меня, - продолжал он, не обратив никакого внимания на мое странное приветствие. - Нехорошо будить доброго человека, но ежели случился пожар...
   - Пожар?!
   Сдержанное поведение хозяина дома меньше всего соответствовало его тревожному сообщению.
   - Не волнуйтесь, - успокоил Добрев, - я сказал "пожар" в том смысле, что надо спешить.
   Я пока ничего не понимал. Тем более что он говорил бессвязно.
   - У вас, говорят, бывает Христо. Я только что приехал. Так не будете ли вы столь ласковы сходить до него и пригласить до нашего дома? - и добавил: Мне самому не стоит показываться у Христо.
   Короче, он послал меня за Ботевым. Торопливо идя по засыпающему Бухаресту, я думал, что пожарные обстоятельства, о которых помянул Добрев, вряд ли связаны с его торговыми операциями.
   Ботев не спал. Я со двора постучал в окно его комнаты. Он на мгновение прильнул лицом к стеклу и тут же вышел на улицу.
   - Вас просит к себе мой хозяин.
   Ни о чем не расспрашивая, Ботев пошел со мной.
   - Давно он появился? - только и спросил по пути.
   - Кто? - переспросил я.
   - Дамян, - нетерпеливо сказал Ботев. - Давно он появился у себя в доме?
   - Только что.
   И Ботев, ничего больше не говоря, прибавил шагу.
   Мы нашли Добревых на кухне. Дамян ужинал. Жене с дочерью хлопотать особенно не приходилось, ужин был скромный - лепешки, сыр, помидоры и баклажка с вином.
   При виде Ботева хозяин дома тотчас поднялся.
   - Христо!
   Ботев проницательно на него посмотрел.
   - Плохие новости?
   - Почему ты думаешь, что плохие?
   - С хорошими новостями не торопятся.
   На это Добрев ничего не ответил, допил из стакана вино и лишь тогда сказал:
   - Пойдем? - он кивнул на меня. - Ну, хотя бы к нему.
   Я гостеприимно заторопился к себе.
   - Не все скажешь при женщинах, - сказал Добрев, прикрывая за собой дверь.
   Я собрался было оставить Христо и Добрева вдвоем, но Ботев остановил меня:
   - Можете остаться.
   Он точно наперед знал, о чем пойдет речь.
   - Димитр арестован, - вдруг выпалил, точно выстрелил, Добрев.
   - Обштий? - уточнил Ботев.
   - Кто же еще! Васил послал меня известить комитет, но прежде я решил сказать тебе.
   Димитра Обштего, нового помощника Левского, я видел всего один раз. Меня познакомили с ним в кафе Фраскатти. О нем ходили почти что легенды. Но меня он не очаровал. Бретер и дуэлянт, похож на заносчивых французских мушкетеров Дюма, подумалось тогда мне.
   - Рассказывай, - приказал Ботев.
   И мы услышали в общем-то необыкновенную историю.
   По возвращении в Болгарию Левский вместе со своими молодыми соратниками взялся за создание новых окружных комитетов, тайной почты и тайной полиции Внутренней революционной организации. Движение приобретало невиданный размах. Будущие боевые отряды занимаются стрелковой и тактической подготовкой, вооружаются, покупают оружие и порох, шьют специальную повстанческую форму. Левский успевает бывать всюду. Он странствует по городам и селам, напутствует, ободряет, собирает средства и оружие.
   Разумеется, для покупки оружия требовалось много денег. Их добывали разными путями. Часть передавали верные, давно известные Левскому люди, часть давали богачи, сочувствующие делу национального освобождения, часть Левский принимал от гайдуков, отнимавших их у богачей, равнодушных к судьбе своего народа. Но всегда Левский старался как можно меньше рисковать, следуя давно выработанному в подполье правилу: большому делу риск - не помощник.
   Обштию же осторожность была не по душе, и он все время пытался вырваться из-под опеки Левского. Через подчиненных ему четников Обштий узнал, что турки должны привезти в Ловеч крупную сумму денег.
   - Они будут нашими, - загорелся он.
   В конце сентября в горном проходе Арабаканак Димитр Обштий в мундире турецкого офицера, сопровождаемый четниками, переодетыми турецкими солдатами, производит "экс".
   Сперва турецкие власти приписали нападение на правительственную почту уволенным со службы солдатам. Однако розыски оказались безуспешными, задержанные там и тут солдаты показывали, что если они кого и грабили, так только болгар. Тогда власти пришли к выводу, что ограбление совершено обычной шайкой грабителей.
   И все бы ничего. Операция прошла бы, возможно, без каких-либо последствий. Но Обштий не смог сдержать своего характера. Со дня нападения не прошло и месяца, как он собрал своих подельников и они отправились в харчевню отметить удачную операцию.
   Выпито было немало, но, как известно, если выпито много, хочется еще больше. Обштий решил продолжить пирушку в более тесном кругу. Перебрались к священнику Крыстю Недялкову, снисходительному пастырю, который хорошим гайдукам не ставил в вину ни один грех. В гостях у хорошего человека Обштий дал себе волю, принялся со смехом вспоминать подробности нападения. Вот и вышло: свой не продаст, да хвастаться горазд.
   Нельзя было дознаться, кто проговорился о пирушке, только 27 октября Обштий был выслежен, схвачен, связан и препровожден в тюрьму. Ему грозила виселица, сомнений в том не было. Но умирать обычным разбойником? Захотелось Обштию посмертной славы. И решил он придать делу политическую окраску. Вскоре весь Ловеч знал, что Димитр Обштий - руководитель тайной патриотической организации и что на почту напал он не из корысти, а ради великого дела освобождения родины.
   - Авантюрист! - резко высказался Ботев. - Не захотел умереть как подобает революционеру.
   - А как подобает умирать революционеру? - обратился я к Ботеву, не стесняясь задать ему наивный вопрос.
   - Когда нужно - громко, когда нужно - молча, - произнес Ботев. - В данном случае он обязан был умереть молча.
   - Почему? - удивился я. - Он ведь и в самом деле не разбойник!
   - А умереть должен был как разбойник. Потому что разбойниками тайная полиция не интересуется. Революционер должен кануть в безвестность, когда этого требуют интересы дела. А теперь Обштий тянет за собой цепочку.
   - Вы думаете, он может предать товарищей?
   Ботев не ответил, повернулся к Добреву и сам спросил в свою очередь:
   - Как, Дамян?
   Добрев поправил папаху и покачал головой.
   - Димитр - гордый человек, из одной гордости не назовет никого. Только теперь они, - Дамян не сказал, кого он подразумевает, но это было ясно и без объяснений, - теперь они переберут всех, кто пировал у попа Крыстю. Аресты уже пошли. Значит, из кого-то нужные имена выбивают.
   Лампа начала коптить, в ней почти уже не осталось керосина, и Ботев подвернул фитиль повыше.
   - Помните, - я не понял, ко мне одному или к нам обоим обращается Ботев, - доверять можно только тому, кто обладает четырьмя достоинствами: рассудительностью, постоянством, бесстрашием и великодушием. И если в человеке отсутствует хоть одно из этих качеств, он обязательно испакостит все дело.
   Фитиль зачадил, Ботев резко повернул его в обратную сторону и задул лампу. Стало темно и в комнате, и на душе.
   - Что ж, Дамян, похоже, пора спать, - произнес в темноте Ботев. - Плохо все, о чем ты сообщил. Боюсь только, не было бы еще хуже. Завтра с утра иди к нашим руководителям, расскажешь им, что произошло.
   Добрева не послали бы в Бухарест с известием об аресте Обштия, если б не предвидели последствий его провала. Увы, заносчивости Обштия не было предела, он преподносил себя с такой многозначительностью, что невольно заставлял жандармов копать еще глубже. Турки начали хватать всех, с кем Обштий хоть как-то общался. Как их допрашивали, описывать не берусь. Позже мне рассказывали об этих допросах, и я не верил, что люди способны на такие зверства. Самая жестокая фантазия не выдумает тех пыток, каким подвергали арестованных болгар. Расскажи я об этих допросах, уверен, мне не поверят. Естественно, кое-кто не выдерживал, признавался, называл новые имена... Созданной с таким трудом организации угрожал разгром.