Разумихин Ал. Короткая жизнь

   ...Город просыпается рано. Но Христо просыпается еще раньше. Вместе с воробьями, вылетающими из-под застрех. Вместе с дворниками, выходящими подметать улицы. Вместе с торговками, торопящимися на базар. А иногда еще раньше. Это зависит от того, где довелось ночевать. Денег на оплату содержания в пансионе не хватает. Если Христо ночует у земляка, тоже приехавшего в Россию за образованием, он встает незадолго до начала занятий в гимназии. Если его приютили в семье малознакомых болгар и позволили провести ночь в сенях или на кухне, он встает вместе с первыми лучами солнца. А если ночует где-нибудь под навесом у забора, он вынужден встать еще до рассвета, чтобы избежать подозрительных взглядов.
   Самая обычная утренняя картинка: он бежит по крикливым и пыльным одесским улицам.
   - Пирожки! Пирожки! С рыбой, с луком!
   Пирожки - это прекрасно, но - увы! Он минует "Молочное заведение Метаксиди". На окне объявление: "Лучшая простокваша, заквашенная на настоящих болгарских палочках". Эх, даже слюнки текут. Но, во-первых, некогда, во-вторых, надо экономить. Завтрак откладывается до обеда.
   Чем ближе гимназия, тем медленнее его шаг. Вот оно, постылое здание с выпирающими на улицу балкончиками. Он поднимается на третий этаж. В коридоре уже полно гимназистов.
   - А, Болгария! - снисходительно приветствует его кто-то из одноклассников.
   Христо сразу заходит в свой класс, садится на заднюю парту. Не хочется бросаться в глаза. Только сделать это не так-то просто. Он на голову выше своих сверстников, его выделяют черные кудри, всем заметна его серая курточка с короткими заштопанными рукавами, хорошо еще, что под партой не видны порванные сапоги.
   ...Почти все биографы вспоминают об одной "странности" Ботева. Обитая в пансионе и позже, после исключения из гимназии, живя на квартире своего однокашника Смилова, он частенько имел привычку уходить на всю ночь из дома.
   - Где ты пропадаешь? - поинтересовался у него Смилов.
   - Делю компанию с босяками, - со смехом отвечал Ботев. - С такими же бедняками, как и я. Хочу узнать, на что можно надеяться нищим!
   Они собирались, эти бедолаги, по ночам на берегу моря. Что привлекает его в компанию бездомных, отверженных обществом людей? О чем говорят они, сидя вокруг костерка, разожженного на прибрежном песке?
   Обо всем на свете! Прежде всего о работе. О том, где достать кусок хлеба. О своих надеждах, которые никогда не покидают тех, кто еще стремится работать. А еще рассказывают друг дружке различные истории. Страшные, придуманные, со счастливым концом, трагические, героические...
   О чем же рассказывает Ботев? О Рахметове. Вот он какой - Рахметов! Ни с чем не смиряется, всему противостоит, закалил свою волю. И о Вере Павловне. Вот это женщина! Чистая и верная. Судьба Рахметова и собственные мечты переплетаются в его рассказах. Ими он упражнялся в практическом русском языке, в них он чувствовал себя учителем, в них он сам учился навыкам ораторского искусства, столь необходимым, сказали бы мы сегодня, каждому лидеру.
   И учителем, и лидером, смело можно сказать, Христо почувствовал себя уже в ранней молодости и остался ими до последних дней своей жизни.
   ...Наступил, однако, день, когда гимназический инспектор объявил Ботеву, что тот исключен из гимназии. Сообщение не было неожиданностью. Все шло к тому. Однако уезжать из Одессы Христо не собирается. Он приехал учиться и будет учиться. Ботев решает записаться в университет вольнослушателем на историко-филологический факультет. Это было не столь уж сложно. Требовалось подать заявление и внести установленную плату. Метрикой в университете даже не поинтересовались - рослый, мужественный Ботев выглядел старше своих лет. Подивиться можно лишь тому, откуда Христо наскреб деньги.
   Занятия в университете он посещал аккуратнее, чем уроки в гимназии. Особенно нравились ему лекции Виктора Ивановича Григоровича. Крупнейший русский славист, один из основоположников славянской филологии в России, он еще в молодости совершил длительную поездку по землям балканских славян, находившихся под турецким владычеством, собрал множество интереснейших письменных памятников... Вот кого Христо всегда готов слушать!
   Пытливый взгляд юноши привлек внимание профессора. Ему запомнилось выразительное лицо молодого болгарина, и как-то после лекции, думаю, Григорович окликнул студента:
   - Вижу, вы всерьез интересуетесь филологией?
   - Меня интересует все, что связано с прошлым моего народа.
   - А вы... - с любопытством спросил было Григорович и не докончил вопроса.
   - Я болгарин, - ответил Христо. - И я читал вашу книгу.
   - О моем путешествии по Турции? - удивился Григорович. - Книга давно распродана.
   - Я нашел ее в университетской библиотеке, - объяснил Христо.
   - Вы давно из Болгарии? - поинтересовался профессор.
   - Третий год.
   - Я собираю песни западных славян, - сказал Григорович. - Вы знакомы с ними?
   - Моя мама знает их великое множество, - простодушно похвастал Христо.
   - А вы не могли бы записать для меня те, что запомнились вам?
   Профессор даже зазвал студента к себе домой. Христо пришел в назначенное время.
   - Принесли?
   Григорович перелистал страницы принесенной тетради, остался доволен записями, напоил гостя чаем, пригласил Христо заходить еще.
   - Если что еще вспомните, приносите.
   Через несколько дней он, набравшись смелости, сам напросился в гости.
   - Заходите, заходите.
   Наступило мгновение, которого с волнением ждал Христо. Протянул профессору две тетради.
   - Вот еще...
   - Отлично. - Григорович углубился в чтение. - Такое богатство ваши песни! - Профессор развернул вторую тетрадь. - А это что?
   Христо заставил себя сказать:
   - Стихи...... мои.
   Григорович прочел страницу, другую, посмотрел пытливо на юношу, опять обратился к стихам. Облачко задумчивости налетело на его лицо, он медленно заговорил:
   - Так вы поэт? Пишете о матери, о любви... Успели уже кого-то полюбить? Вам нравится Лермонтов? Вам надо писать...
   Здесь я вынужден вступить в спор с биографами Ботева, утверждающими: "В Одессе началась творческая деятельность Христо Ботева...", ""Моей матери" его первое поэтическое произведение..."
   Биографы Ботева часто повторяют, что за свою жизнь он написал двадцать шесть стихотворений. Всего двадцать шесть!
   Не может того быть. Сохранилось двадцать шесть! А сколько не сохранилось? "Моей матери" - не первое, написанное Ботевым, а первое опубликованное им стихотворение.
   И еще уверен, поэта в Ботеве открыл не Григорович. Но он помог утвердиться поэтическому мировоззрению Ботева. Опьянев от похвалы признанного знатока литературы и забыв в квартире профессора тетрадку со стихами, Христо ушел от Григоровича с верой в свое призвание.
   В следующий раз Христо пришел к Григоровичу без приглашения.
   - Извините, Виктор Иванович, попрощаться, уезжаю.
   - Бросаете университет?
   Григорович принялся расспрашивать. Жаловаться Ботев не любил и не хотел, но пришлось признаться - денег нет, жилья нет, не то что платить за обучение, даже пообедать не на что.
   - А если я устрою вас на какое-то время в Одессе? Я знаком со многими поляками, сосланными в Одессу после восстания. Есть одна польская дама. Госпожа Рудзиевская. Состоятельная. Ищет для сына домашнего учителя. Хотите, порекомендую?
   В тот же день Христо уже был на даче Рудзиевской, где обитала сама Ядвига Генриховна, ее дети - Эвелина, совсем уже взрослая барышня, и двенадцатилетний Адамчик, и еще жил пан Юзеф Свентославский, которого Ядвига Генриховна назвала старым другом своей семьи.
   Юному репетитору отвели комнату. По утрам теперь он должен был заниматься с Адамчиком, а остальным временем мог распоряжаться как угодно.
   В семье Рудзиевских говорили по-польски, но с появлением Христо в ход пошел и русский язык.
   После уроков к учителю и ученику присоединялась Эвелина. Христо и она много времени проводили вместе. И вскоре между ними возникло чувство легкой влюбленности. Пани Ядвига это заметила, но вмешиваться в его отношения с дочерью не стала.
   Всего лишь три месяца, как они познакомились. Казалось бы, у них мало общего: он - болгарин, она - полька, он вырос в неприметном городке центральной Болгарии, а она - в шумной и многолюдной Варшаве, он до пятнадцати лет жил в семье скромного провинциального учителя, а она воспитывалась в богатом аристократическом доме... Но есть нечто, что сближает юную пару. Он принадлежит к народу, угнетаемому турецкими поработителями, а она - к народу, которым вот уже второе столетие помыкает российское самодержавие; оба с раннего детства слышали разговоры об угнетении своих народов и оба мечтают о свободе.
   Дом пани Ядвиги привлекал многих сосланных, кто мечтал о независимости Польши. Кто-то приходил, движимый любовью к отчизне, а кто и просто потому, что пани Ядвига была богатой дамой, приходил, чтобы пообедать или перехватить сколько-нибудь рублей. Все посетители, решительно все, упивались речами о независимости Польши - иначе им не нашлось бы места за столом у пани Ядвиги. Христо с волнением внимал этим речам. Его отношение к русским раздваивалось: с одной стороны, русские для поляков - те же турки, а с другой, именно с Россией болгары связывали свои надежды на освобождение родины.
   От Христо не таились, считали его своим. Иногда пан Свентославский выносил из своей комнаты газету или брошюрку и вслух читал прокламацию польских эмигрантов, нашедших приют в Лондоне или Париже, или статью Герцена, напечатанную в "Колоколе".
   ...Довольно скоро, однако, безоблачная жизнь Ботева у Рудзиевских завершилась. Как-то поздним вечером, когда Ботев уже спал, его разбудили чьи-то возбужденные голоса. В дверь его комнаты постучали, и на пороге вырос жандарм, потребовавший пройти в гостиную.
   В гостиной - и пани Ядвига, и Эвелина, и пан Свентославский, и даже сонный Адамчик в кресле рядом с матерью, жандармский офицер и еще две личности в штатской одежде.
   - Не скажете ли вы нам, молодой человек, что за собрания происходят на этой даче? Какую литературу и кто читает в этом доме? - офицер кивнул личности в штатском. - Дай-ка сюда!
   У него в руке появилась пачка листков с печатным текстом и поверх листков несколько номеров "Колокола".
   - Откуда у вас эта литература? - обратился офицер к Свентославскому.Где вы ее достали?
   Христо захотелось помочь приютившим его людям, и он решил взять вину на себя.
   - Это моя литература, - громко заявил он. - К господину Свентославскому она не имеет отношения.
   - Каким же образом эти прокламации очутились в комнате господина Свентославского? - спросил офицер.
   - Я их туда спрятал, - сказал Христо. - Думал, там они будут в большей безопасности.
   Ботева задержали, доставили в полицейский участок. В участке он переночевал, утром его вызвали для допроса.
   - Чем вы занимаетесь в Одессе?
   - Я вольнослушатель университета, изучаю литературу.
   - Которую мы у вас забрали?
   Неожиданно Ботева выручил его паспорт.
   - Вы турок?
   - Я болгарин.
   - Нет, турок, вы подданный турецкого султана. А у госпожи Рудзиевской вы в качестве кого?
   - Репетитор ее сына.
   - Так вот, господин репетитор, трое суток вам для того, чтобы покинуть пределы Российской империи.
   На даче Христо встретили с тревогой.
   - Выясняли, откуда у вас "Колокол"?
   - Спрашивали, сказал - привезли из Пловдива.
   Пан Юзеф облегченно вздохнул, пожал Христо руку:
   - Вы благородный человек.
   Вмешалась пани Ядвига:
   - Чем это вам грозит?
   - Дали три дня, приказали ехать обратно в Турцию.
   Рудзиевская и Свентославский переглянулись, и после некоторой паузы пани Ядвига сообщила о своем решении перебраться в Париж.
   -Я предлагаю вам, Кристоф, ехать во Францию вместе с нами. Вы по-прежнему будете давать уроки Адамчику, мальчик не хочет с вами расставаться. И будете получать стол, квартиру, жалованье. Вы сможете продолжать свое образование. Выучите язык, поступите в Сорбонну, один из лучших университетов Европы. Вы пишете стихи... Не смущайтесь, Эвелина рассказала мне... Вы начнете печататься.
   Все, что рисовала перед ним пани Ядвига, звучало как сказка. Перспектива завораживала: обеспеченное существование, привязанность воспитанника, возможность продолжить образование, возможность печататься...
   Но пани Ядвига сказала еще больше:
   - Пан Кристоф, отвечайте мне, отвечайте по совести: вы любите Эвелину? Только не лгите, пан Кристоф, Богом прошу вас...
   Спросила бы она что-нибудь полегче! Любит ли он Эвелину?
   - Люблю.
   Он не знал сам, как это у него вырвалось.
   - Мне кажется, Эвелина тоже любит вас. Не будем торопиться, вы оба слишком молоды. Поживем... Посмотрим... Мы знаем, вы благородный человек. Вы поедете с нами, я обеспечу вас, об этом вы можете не тревожиться.
   Да, он хотел бы учиться в Сорбонне, хотел бы сочинять и печатать свои стихи, он любит Эвелину...
   - Нет, пани Ядвига, - произносит Ботев. - Спасибо за все. Но с вами я не поеду.
   Пани Ядвига смотрит на него широко раскрытыми глазами.
   - Но почему? Дорогой Кристоф...
   Он не может объяснить, самому себе он не смог бы сейчас объяснить, почему он не едет в Париж.
   Не выдержал пан Юзеф:
   - Счастье само идет к тебе в руки, а ты... На что будешь жить?
   - Поеду в Комрат, устроюсь учителем в какое-нибудь болгарское село.
   Пан Юзеф задумался.
   - Где-то возле Сливена квартирует казацкий полк, дам тебе письмо к его командиру, поможет в случае чего, он влиятельный человек у турок.
   - Кто такой?
   - Садык-паша.
   - Турок поможет?
   - Он поляк.
   - Садык-паша?
   - Поляк, говорю тебе! Чайковский его фамилия. Командует турецким полком.
   - С какой стати будет он мне помогать?
   - А с такой, что поляк! Не одного христианина выручил. Поможет и тебе.
   На следующий день пан Юзеф вручил Ботеву письмо "Пану Михаилу Чайковскому от пана Юзефа Свентославского".
   Удивительное дело, о Ботеве написаны сотни книг, множество литературоведов изучало его жизнь, сколько биографий и монографий посвящены Ботеву, и никто не увидел поступка, с какого, собственно, и началась его сознательная жизнь борца. Много ли мы наслышаны о героях, которые в обстановке покоя, не побуждаемые никакими экстремальными обстоятельствами, решились, смогли отказаться от личного счастья ради счастья своей родины и народа?
   Во всех биографиях Ботева, которые мне довелось прочесть, мельком говорится о том, что, находясь в Одессе, он познакомился с одной польской семьей. "Внешние обстоятельства отношений Ботева и польской семьи, - пишет биограф, - не имеют для нас большого значения..." И - все.
   Однако, позволю заметить, именно в дни своего сближения с семьей Рудзиевских Ботев осознал себя борцом за народное счастье и во имя родины отказался от личного счастья, от благополучной, обеспеченной жизни- совершил деяние, на которое мог решиться только человек исключительной целеустремленности и необычайно сильной воли.
   ...Село Комрат - административный центр, где сосредоточено управление болгарскими школами в Бессарабии. Сюда и прибыл Ботев - с благими намерениями, с узелком, в котором смена белья да старый офицерский китель, подаренный паном Свентославским, и с любимой книжкой за пазухой. Что за книга, догадаться нетрудно, - роман Чернышевского, который для Ботева не столько роман, сколько наставление на все случаи жизни.
   Избытка в педагогах для болгарских школ не было, а справка о том, что он обучался на втором курсе университета, давала ее владельцу право занять должность учителя сельской школы. Христо Ботева направили в село Задунаевку.
   Он взялся за обучение ребятишек. Дети полюбили молодого учителя, а учитель привязался к детям. Он учил их всему - грамматике, арифметике и даже закону божьему, хотя на уроках закона божьего не столько заучивал с учениками молитвы, сколько знакомил их со сказаниями о великих славянских просветителях Кирилле и Мефодии, водил детей в поле и лес, изучал с ними природоведение среди живой природы.
   Постепенно Ботев осваивался в Задунаевке. Дети рассказывали о нем родителям, и многие жители села были уже знакомы или наслышаны о молодом учителе. Его зазывали на сельские сходки, обращались при случае за советом к грамотному и отзывчивому молодому человеку. Только советы Ботева частенько оказывались непривычными, потому как выходили за пределы местных событий.
   По вечерам он встречался с молодежью и пел вместе со всеми в хоре. Но не только пел, но и о Рахметове рассказывал, о Герцене, о его "Колоколе", и о тех, кто боится революции, и о тех, кому она не страшна.
   Сельскому старосте вроде и не с руки заходить к Вакуленкам, у которых квартирует учитель, а зашел.
   - Слыхал я, Фома Петрович, полиция в село должна наведаться.
   - С чего бы это?
   - Учителем интересуются. Народ мутит. Предупреди.
   Опять нависла туча над головой. Надо уезжать подобру-поздорову...
   По пути в Калофер Христо заглянул в Сливен - тот просторнее Калофера, но те же глинобитные одноэтажные домишки и глухие заборы. Решил на всякий случай дать крюка - чем черт не шутит, надежда того стоит! Вдруг пан Чайковский, он же Садык-паша, и впрямь чем поможет. Пан Свентославский заверял в том Христо.
   Можно предположить, что в их встрече не было ничего особенного.
   - Тебе чего?
   В просторной горнице на широкой оттоманке полулежит седовласый мужчина в расстегнутой белой рубахе. Паша? Должно быть, он и есть паша.
   - У меня письмо к вам.
   Человек берет письмо, неспешно вскрывает конверт, расправляет листок, начинает читать.
   - Ба-а-а! Пан Свентославский! Старый знакомый... Просит помочь тебе. Разве можно отказать пану Свентославскому? - на минуту задумывается, почесывает грудь. - Грамотный?
   Христо рассказывает о себе, о том, как не поладил в Одессе с полицией, что едет домой к отцу, который, быть может, поспособствует устроиться в Калофере учителем.
   - На учительское жалованье сыт не будешь, - резонно замечает Чайковский и предлагает: - Иди ко мне в писаря. Дам приличное жалованье, будешь сыт, а там поглядим.
   - Попробую.
   - Вот и ладно. Располагайся в соседней комнате. Обедать будешь вместе со мной. Только не зови меня паном, здесь я паша.
   Христо остался в Сливене, - может, удастся скопить толику денег, будет семье поддержка на первое время, как вернется. Кроме того, Чайковский заинтересовал его и сам по себе.
   Командир полка расквартированных в Сливене турецких казаков Чайковский просыпался ни свет ни заря, умывался, завтракал и шел на плац, где проводил полдня. Порядок у него в полку образцовый. Спуску не давал никому. Был строг, но не жесток.
   Вторую половину дня Чайковский посвящал личным занятиям. Для них-то и понадобился ему Ботев. Подумать только! Командир полка, оказывается, писал мемуары. Каждый день после обеда Чайковский заваливался на оттоманку, Ботев усаживался за стол и приступал к выполнению своих обязанностей личного секретаря. От него и требовалось-то лишь слушать и записывать. Слушать же Чайковского, надо признать, было интересно. Рассказывая о пребывании в Турции, Чайковский вспоминал и о своих юношеских годах.
   Бедный польский шляхтич мечтал о военной карьере, поступил в военное училище, откуда вышел подпоручиком. Начало тридцатых годов. Польские аристократы бредят независимостью Польши, стремятся вырваться из-под власти России. Нарастало восстание. Но фортуна не улыбалась Чайковскому. Царским властям он подозрителен. Для того чтобы стать в ряды руководителей восстания, недостаточно родовит. Молодой офицер еле-еле сводит концы с концами, честолюбие побуждает его бросаться из одной крайности в другую. Вздумалось бежать в Турцию...
   Ему исполнилось тридцать лет. Нищий и гордый поляк, бывший российский офицер очутился в Константинополе гол как сокол. Турецкие власти охотно принимали на службу иностранцев. Кто только не попадался среди турецких чиновников: англичане, французы, бельгийцы, австрийцы... Если беглец обладал способностями, он находил себе место.
   Высокого, статного Чайковского зачислили в драгунский полк, несший службу при дворе, ему повезло, на него обратил внимание сам Абдул-Меджид. Молодого офицера, наделенного обаянием, успевшего завести знакомства с влиятельными турками, навестил мулла.
   - Ты нравишься султану, - сказал он. - Но к тебе нет полного доверия. Зайди к шейху Исаму.
   Шейх Исам - влиятельная фигура при султанском дворе, по пустякам вызывать не станет. Пан Чайковский явился к шейху. Шейх поглаживал седую бороду. Молчал. Молчал и Чайковский. Того требовал этикет.
   - Ты верен султану? - нарушил молчание шейх. - А султан верен Магомету. Какому Богу верен ты?
   - Тут не до шуток, - рассказывал Чайковский. - Шейх предложил мне принять магометанство. Это значило - или ты наш, или не наш. Примеров вокруг было сколько угодно. Англичане сами посоветовали генералу Гюйону перейти в магометанство, полковник Кольман, перешедший на службу к туркам из австрийской армии, стал Тайши-пашой, польский генерал Бем превратился в Мурад-пашу. Все было ясно: или ты полковник, или покойник.
   - И вы предпочли стать полковником? - спросил Христо, с трудом скрывая насмешку.
   - А иначе мне прислали бы шнурок.
   - Какой шнурок?
   - Шелковый. Чтобы повеситься. Или прислали бы какого-нибудь эфиопа помочь мне залезть в петлю. Так кончился пан Чайковский и появился Мехмед-Садык-паша. Знаешь, что значит Садык? Верный! Шейх подарил золотые часы, султан отвалил несколько тысяч пиастров...
   - И с тех пор?
   - С тех пор я, Садык-паша, командую то одним полком, то другим, лет двенадцать назад участвовал в русско-турецкой войне, сражался в армии Омер-паши, отбил у русских Журжево... - Чайковский покрутил ус. - А потом русские отбили Журжево обратно.
   Христо видел: Чайковский многое повидал в жизни и правильно о многом судит, в средствах, надо признать, он был не слишком разборчив, но людей щадил, был смел, даже отчаян, считал себя справедливым, всему знал цену и мечтал окончить жизнь... писателем.
   Забегая вперед, скажу, что мечта Чайковского в известной мере осуществилась. В 1871 году он ушел с военной службы у турок, уехал в Россию, в 1873 году опубликовал в Киеве повесть "С устьев Дуная", в Москве уже посмертно вышли его "Турецкие анекдоты", а позже "Русская старина" напечатала "Записки Михаила Чайковского".
   Но это - будущее, а пока что Садык-паша диктует писарю свои воспоминания. Христо записывает и запоминает.
   Рассказы Садык-паши помогли Ботеву лучше понять, что за люди играют судьбой Болгарии. Чайковский умело служил турецкому правительству, был ревностным служакой, но он нисколько не идеализировал тех, кому служил, знал цену и султану, и его приспешникам.
   Что ждать болгарам от правителей, которые болгар и за людей-то не считают? Невежество доходило до того, что первый секретарь французского посольства в Константинополе господин де Бутенвиль в разговоре с Чайковским, когда тот упомянул о страданиях болгар, высказал искреннее удивление:
   - Да разве болгарский народ существует? Я всегда думал, что слово "болгарин" - синоним слова "пастух".
   Двойственное чувство питал Христо к Чайковскому - смел, умен и все-таки авантюрист, пренебрег интересами своего народа, оставил Польшу, бежал в Турцию, сменил веру, а теперь, когда служба уже прискучила, стала в тягость, собирается, судя по всему, удрать в Россию.
   Тут как раз приспело письмо от отца. Старый Ботьо звал сына домой.
   В письме доктору Атанасовичу, написанному 21 ноября 1867 года после возвращения в Калофер, Ботев так объяснил причины своего возвращения: "В прошлом году я получил письмо от своего раньше времени состарившегося отца, который все двадцать пять лет учительской работы в Калофере с трудом мог прокормить свое семейство. Прочтя это письмо, я был вынужден уволиться, чтобы, как старший сын, выслушать последнюю волю отца, а главное поддержать мое нуждающееся семейство".
   Чайковский не был богат, но и скупым не был, - узнав о желании Христо покинуть его, вытянул из-под подушки кисет, высыпал горсть золотых монет, отсчитал пять червонцев, положил их на стол перед своим секретарем.
   - Бери. Будь счастлив.
   ...Ботьо Петков позвал сына, увидев приближение к концу своего жизненного пути. Долгие годы учительствовал он в Калофере. Любил свое дело. О том, какой он был учитель, говорил тот факт, что к нему в училище везли учеников со всей Болгарии. Был честным, трудолюбивым, любящим. Но было нечто, что никогда в нем не заживало. Как язва на теле. Покорность. Он и сыновей учил тому, что надо подчиняться.
   Легким шагом вошел Христо в родной дом. Припал к плечу матери. Ботьо, высокий, худой, изможденный, оглядел сына с головы до ног: ладный парень.
   - Долго же ты добирался.
   - Задержался в Сливене. Заработал немного.
   Положил перед отцом золотые монеты.
   - Не доучился в Одессе? - не стал расспрашивать почему. - И я не доучился. А детей в школе обучать сможешь? Сходи к Вылковым, к Цанковым. Просись в учителя. Скажи: замена отцу.
   Так и случилось. Приняли Христо в ту самую школу, где он начинал учиться.
   Христо недоволен учебниками Груева, по которым учатся во всех болгарских школах. Молодой учитель выходил на уроках за пределы официальных учебников. Жители Калофера быстро заметили, что новый учитель слишком уж вольно толкует историю. Учить-то учит, только как бы такая учеба не сманила учеников в гайдуки.
   Отец предостерегал Христо:
   - Как бы тебе не сменить школу на тюрьму, будь осторожнее...