Разумихин Ал. Короткая жизнь

   Левский скрывался в Рущуке у бабушки Тонки, когда до него дошло известие об аресте Обштего. Вряд ли он изменил свое мнение, ранее высказываемое им не раз:
   - От того, кто воображает себя героем, только и жди беды людям.
   Сначала Левский перебрался в Ловеч, в дом Велички Поплукановой, верной своей помощницы. Оттуда отправился по городам и селам, чтобы не пропали результаты долгой работы по созданию организации и налаживанию связей. Затем вновь вернулся в Ловеч, желая разобраться, кто все-таки виновен в предательстве.
   Нити так или иначе тянулись к дому священника Недялкова. И многое указывало на него самого. Но проговорился или донес? Это важно было установить. Тем более что до сих пор отец Крыстю никогда не отказывал гайдукам в помощи, случалось, даже прятал беглецов, хранил оружие.
   Навестить священника Левский решил в день Рождества Христова.
   Отец Крыстю отслужил обедню и только что вернулся домой, когда Левский без стука вошел к нему в горницу.
   - С праздником, отец!
   - Васил, какими судьбами? - обрадовался тот. - А я думал, ты сейчас где-нибудь там, по ту сторону Дуная.
   - Как видишь, здесь, и к тебе неспроста, - сказал Левский. - Не думаешь, отец, что приспело отвечать тебе за Димитра?
   Отец Крыстю вздрогнул.
   - Как ты можешь так говорить, Васил?
   - Посуди сам, - объяснил Левский. - Зачем было приглашать к себе такую компанию? Зачем не пожалел вина? Зачем позволил горлопанить?
   - Не звал я, поверь, сами пришли. Вина же у меня на всех и не нашлось бы - с собой принесли. А что до их речей, так они меж собой говорили. Посторонних, кроме меня, почитай, не было. Дак какой я посторонний! Ты ж меня давно знаешь! Мало, что ли, я добра вам делал?
   - То-то и беда, что посторонних не было, - посетовал Левский. Завелась паршивая овца в стаде. Именно с той пирушки пошли разговоры о Димитре. Чем кончились, сам ведаешь.
   - Чего ты от меня хочешь? - всполошился отец Крыстю.
   - Хочу знать, кто донес на Димитра, - прямо сказал Левский. - Переберем всех, кто был там, на ком-нибудь да остановимся.
   Отец Крыстю забрал в горсть бороду, упер кулак в подбородок.
   - Всех не надо, есть один у меня на примете, приведу к тебе, сам допросишь.
   - Кто такой? - быстро спросил Левский.
   - Сам увидишь, - уклонился от прямого ответа священник.
   - Когда приведешь?
   - Завтра.
   - А почему не сегодня?
   - Надо его еще найти.
   - Хитришь, отец? - забеспокоился Левский. - Пожалеешь, предупредишь, и тот скроется.
   - Что я - плохой болгарин, что ли? - обиделся отец Крыстю. - Завтра же приведу. Не ручаюсь, правда, что именно он виноват. Но это уж тебе разбираться.
   Осторожничал отец Крыстю. Но это-то и убеждало Левского, позволяло думать, что священник вряд ли ошибался. Значит, есть у него какие-то подозрения, зря человека на суд не приведет.
   Отец Крыстю поинтересовался:
   - Ты где остановился?
   - Пока нигде, вот у тебя думаю.
   - У меня не самое надежное место, - покачал головой отец Крыстю. Особо вроде бы не замечал, и все же... Лучше я тебя устрою на постоялом дворе. Там всякий народ крутится, для тебя же безопасней - не так заметен будешь. Отведу тебя к самому хозяину. Верный человек, проверенный. Поместит тебя в укромной каморке, а утром приду к тебе в гости.
   - И не один.
   - Не один, - подтвердил отец Крыстю.
   Левский согласился. Ночевал в каморке, которую действительно трудно было найти, даже зная о ее существовании. Только утром все жандармы Ловеча окружили постоялый двор, ворвались в каморку и увели Левского в тюрьму.
   Весть о том, что Левский схвачен, в одночасье пронеслась по всей Болгарии, пересекла Дунай, поразила всех эмигрантов - вождь национального движения в застенке!
   Турецкие власти были того же мнения, сочтя именно Левского "главным бунтовщиком империи". В сравнении с ним поимка Обштия уже никак не могла выглядеть в глазах начальства большим успехом полиции, и незадачливого организатора шумного "экса" быстренько и без особого шума повесили в Ловече 15 января 1873 года.
   Левского же увезли в Софию. Он был столь важным преступником, что полиция пошла на разоблачение своего провокатора. Отец Крыстю был вызван в качестве одного из главных свидетелей обвинения. Многого он не знал, но и то, что знал, подтверждало, насколько опасен Левский.
   Эмигранты в Бухаресте замерли. Никогда еще я не видел Ботева таким... Трудно подобрать слова. Он молчал. Одиноко, неумолимо, страшно. Казалось, его томила какая-то невысказанная мысль.
   Каравелов, тот, напротив, все время говорил. Советовался с друзьями, придумывал планы спасения Левского, даже пытался обращаться за помощью в русское посольство.
   Как-то зимним вечером, будучи у Каравелова, Ботев не выдержал:
   - Мне надо быть там!
   - Где? - спросил Каравелов, хотя, было видно, прекрасно понял, что имеет в виду Ботев.
   - В Софии. Он там один. А мы здесь лишь говорим, говорим...
   - Ты с ума сошел! - воскликнул Каравелов. - Не хватает только, чтобы и тебя...
   А время меж тем неумолимо шло. Эмигранты отсчитывали день за днем в обсуждениях и спорах по поводу, что надо предпринять. Миновал январь, наступил февраль.
   Как раз тогда я часто заходил к Ботеву. В иные дни, правда, от него и слова нельзя было услышать. Но мне казалось, что ему становилось легче, когда возле него находился кто-нибудь, в чьей верности и незримом сочувствии он не сомневался. Помню, стоял теплый день. Таяло. Уроки в школе только что кончились, навстречу мне бежали дети. Я на несколько минут опередил Ботева и уже стоял перед его квартирой, когда подошел он. Молча кивнул мне, молча пропустил в дверь, вошел сам и встал у окна.
   В ту минуту он показался мне еще выше и крупнее, чем обычно. Какое-то время стоял, точно окаменев, с ледяным выражением лица. Потом оно дрогнуло и не то что потеплело, но как бы немного оттаяло.
   - Сегодня я рассказывал ученикам о Гоголе, - неожиданно заговорил он. Вы любите Гоголя?
   - Очень, - опешил я.
   - Помните "Тараса Бульбу" - казнь Остапа? - спросил Ботев. - Как желалось ему увидеть твердого мужа, который разумным словом освежил бы его и утешил при кончине. Как воскликнул он в духовной немощи: "Батько! Где ты? Слышишь ли ты?" И как среди всеобщей тишины раздалось: "Слышу!"
   Со странным всплеском проглотил он сжавший ему горло воздух и отвернулся от меня.
   - Вчера в Софии повесили Васила Левского, - произнес он шепотом, неотступно глядя в окно.
   Что я мог сказать?
   - Вот для этого мне и надо было быть в Софии. Чтобы крикнуть ему: "Слышу!" - негромко сказал Ботев. - Только сыном был ему я, а он мне батькой.
   Ботев, весь какой-то напружиненный, оторвался от окна, шагнул к двери и позвал:
   - Пошли к Каравеловым. Болгария все же ждет хоть чего-то от нас...
   У Каравеловых известие о случившемся принимали совсем иначе. Там царил настоящий мрак. Наташа плакала. Это было естественно, свое неподдельное горе она выражала по-женски. Сам Каравелов переживал гораздо сильнее Наташи. Он был буквально убит, раздавлен скорбной вестью.
   - Все пропало, - стонал он, глядя на Ботева покрасневшими глазами.- Это такая утрата. Кто сможет его заменить?
   Все были растеряны, потому как, даже зная, что положение Левского безнадежно, эмигранты все это время тешили себя несбыточными надеждами.
   Подробности гибели еще не были известны. Они дошли позже. Очевидцы казни рассказывали, что плотники, сбивавшие виселицу на окраине Софии, не знали, для кого она предназначена. Не мудрено - турки часто вешали людей. Слух о том, кого казнят, пришел вместе с осужденным. Но многие, даже прослышав про казнь Левского, не вышли из домов, не хотели быть свидетелями жестокой расправы. Тем не менее власти нагнали столько солдат, что людей, пришедших на пустырь, где была сооружена виселица, и хотевших хоть как-то выразить свое сочувствие, было трудно разглядеть меж солдатскими шинелями. Казнили быстро и отлаженно. Когда Левский возник на помосте, руки его были стянуты за спиной веревкой. Февральский ветер приглаживал его русые волосы. Потом кто-то говорил, что истерзанный Левский, сверху глянув на толпу у эшафота, усмехнулся. Возможно, так оно и было на самом деле. Левский умел смеяться даже тогда, когда ему было совсем плохо. Когда стали надевать петлю, он попытался что-то сказать. Кто-то даже расслышал слово "отечество". Но ему не дали договорить...
   - Что же будем делать? - глухим голосом спросил Ботев.
   Каравелов только безнадежно махнул рукой.
   Наташа подошла к мужу, хотела утешить, а у самой не просыхали глаза.
   Глазницы Ботева были сухи, его гнев нельзя было выплакать. Он повернулся в мою сторону и сказал, обращаясь именно ко мне, и ни к кому другому, веря, что я его пойму.
   - Запомните этот день, - четко выговорил он. - Болгария потеряла одного из величайших своих сынов.
   - Христо прав! - вскрикнул Каравелов. - Теперь нам не оправиться...
   - Болгария была бы недостойна Левского, если бы не нашла в себе силы продолжать борьбу, - чеканил Ботев. - Наш народ никогда не забудет день 6 февраля 1873 года.
   Васил Левский
   Заметки историка Олега Балашова,
   позволяющие полнее воссоздать события и лица,
   представленные в записках Павла Петровича Балашова
   В ноябре 1867 года Ботев перебирается в Бухарест. Впереди девятилетняя эмиграция - жизнь его непродолжительна, это треть отпущенных ему лет. В эмиграции формируется, - нет, сказать так будет неверно, - Ботев сам в себе формирует качества борца: верность идее, целеустремленность, стойкость, мужество, трудоспособность... Да-да, трудоспособность. Потому что фразер, чуждающийся повседневного напряженного труда, не способен чего-либо добиться. Этому учили его разные люди. Он старался у каждого брать для себя что-то полезное.
   Было у Ботева знакомство, которое могло его скомпрометировать, но не скомпрометировало, а лишь выявило его доброту и принципиальность. Речь идет о Нечаеве. Многие биографы Ботева говорят даже не о близком знакомстве Ботева с Нечаевым, а о дружбе между ними. Однако история, расставив все по своим местам, недвусмысленно определила, что дружба с Нечаевым, случись она у Ботева, способна была бы лишь бросить тень на него самого.
   Увы, находятся современные историки, пытающиеся реабилитировать этого политического, позволю себе сказать, авантюриста, которого они представляют этаким легендарным Робин Гудом русского революционного движения, "фанатически преданным революционному делу".
   Впрочем, замечу, что, опередив таких историков на столетие, им еще в 1873 году возразил Ф.М. Достоевский, который поставил недвусмысленный вопрос и сам на него ответил: "Почему вы полагаете, что нечаевы непременно должны быть фанатиками? Весьма часто это просто мошенники".
   Уже в наши дни видный итальянский общественный деятель Лелио Бассо, философ и социолог, разоблачая левацких фразеров, играющих на руку фашизму, и говоря об истоках нигилизма, так характеризовал Нечаева:
   "Нечаев, знаменитый товарищ Бакунина, думал, что на самом деле допустимо все. Что можно устраивать поджоги, убивать, ибо все направленное против закона служит революционной борьбе. Современным историкам не удалось разгадать его личность. Известно, что он умер после долгого заключения, следовательно, сам заплатил по счету. И все-таки важно подчеркнуть, что настоящий революционер, каким был Энгельс, не мог объяснить себе поведение Нечаева ничем иным, как тем, что он был провокатором".
   Ботев познакомился с Нечаевым случайно, когда летом 1869 года заглянул ненадолго в Бухарест. Тот представился другом Бакунина и Огарева. Только что прибыл из Швейцарии и с полученной от Огарева субсидией пробирается в Россию. Мол, в России есть могучая революционная организация - "Народная расправа". Ботев ничего не слышал о "Народной расправе". Но как не поверить другу Огарева?
   В людях Нечаев разбирался, умел находить среди них действительно способных не только говорить. Он угадал в Ботеве человека действия. Они были знакомы всего две недели, когда Нечаев обратился к Ботеву, ехавшему в Измаил, с просьбой помочь перебраться в Россию. Они вместе добрались до Измаила. Там Ботев помог Нечаеву пересечь границу. На рассвете, через дунайские плавни Нечаева вывели на российскую территорию.
   По прибытии в Москву, в поисках надежного убежища Нечаев оказывается в расположенной невдалеке от города Сельскохозяйственной академии. Там знакомится со студентом Ивановым, известным в молодежной среде своими прогрессивными взглядами. Иванову и другим студентам Нечаев рассказывает вымышленную от начала и до конца, но чрезвычайно впечатляющую историю своего путешествия по России, которое якобы убедило его в том, что народ повсеместно готов восстать. При этом Нечаев агитирует студентов вступать в представляемое им тайное общество "Народная расправа".
   У Иванова возникли сомнения в существовании комитета, от имени которого действовал Нечаев. И тот решает избавиться от ставшего ему помехой студента. Иванова заманивают в парк, где Нечаев с несколькими соучастниками и задушил его собственными руками. Труп обнаружили. Пошли разговоры о каком-то тайном сообществе. Полиция принялась разыскивать, хватать участников преступления. Нечаев скрывается за границу.
   Именно в это время Ботеву удается прочесть два номера "Колокола", изданного в Женеве при участии Нечаева, еще говорили о каких-то прокламациях, распространяемых Нечаевым.
   Преследуемый агентами российской охранки, Нечаев скрывается то в Лондоне, то в Брюсселе, то в Париже. Ускользать от полиции становится все труднее. Тут-то Нечаев и вспоминает про своих болгарских друзей и устремляется в Румынию. Он уверен, что Ботев не откажется ему помочь. Июньским утром 1871 года он обращается к Ботеву с просьбой о помощи. Тот предложил Нечаеву укрыться на маленьком острове среди Дуная.
   Остров - громко сказано, так, намытый серо-зелеными дунайскими волнами песчаный островок. В глубине островка - сложенный из топляка шалаш, где иногда ночевали рыбаки. А по берегу чернели колышки, на которых рыбаки сушили сети.
   Переправились на остров, прихватив с собой хлеба, сыра, сала, крупы. Расположились в шалаше. Сами себе готовили. Рыбной ловлей не занимались - ни тот, ни другой рыбу ловить не умели. Отсыпались. Нечаеву надо было прийти в себя после тревожных скитаний. Ботеву тоже хотелось отдохнуть, начались школьные каникулы. Купались, загорали, читали, беседовали.
   Как раз в это время шел судебный процесс над убийцами Иванова. на скамье подсудимых не было только главного виновника. Вероятно, он рассказал Ботеву об убийстве, только действительность перемешивалась здесь с враньем это было у него в крови.
   Вернувшись как-то на остров после поездки за продуктами, Ботев обмолвился беглецу, что им, Ботевым, интересуется полиция. Нечаев всполошился, забеспокоился, что напали на его след, и сказал, чтобы Ботев привез ему ножницы, бритву, зеркало и денег, сколько достанет.
   Наутро Ботев привез требуемое.
   - Стригите, - не попросил, приказал Нечаев, поставив перед собой зеркало, и принялся указывать, как стричь.
   - Побреюсь сам, а вы возвращайтесь в город. Купите билет до Констанцы. Надо возвращаться в Европу.
   Приказной тон поразил Ботева. Так Нечаев с ним еще не разговаривал. Из революционера-романтика он вдруг превратился в не терпящего возражений диктатора.
   Тем не менее на другой день Ботев привез на остров билет на проходящий пароход и поразился еще больше: перед ним предстал респектабельный господин в недорогом, но вполне приличном костюме. Где, когда и каким образом достал Нечаев себе костюм, так и осталось для Ботева загадкой.
   На лодке доплыли до Измаила. Ботев проводил Нечаева до пристани. Нечаев держал путь в Швейцарию. Где-то в глубине души Ботев испытывал чувство облегчения. Чем ближе он узнавал Нечаева, тем чаще испытывал некую досаду, слушая его. Видеть, с каким небрежением тот говорил буквально обо всех (за исключением, конечно, самого себя), было не самым приятным занятием. Бакунин, Огарев еще хоть как-то выделялись им из общего ряда, а что касается других, то получалось, что в вожди годится он один. Без ложной скромности Нечаев провозглашал: революция, лишенная его руководства, обречена.
   Позже швейцарская полиция выдала Нечаева как уголовного преступника российским властям. Его судили и приговорили к двадцати годам каторги.
   О встречах Ботева с Нечаевым не следует умалчивать. Общение с ним не бросило на Ботева никакой тени. Известно, что Нечаев легко сходился с людьми, часто вовлекал их в свои авантюры, принуждал их действовать в его интересах. Но вот к Ботеву ни разу даже не посмел обратиться с какой-нибудь предосудительной просьбой. Поистине, к чистому нечистое не пристает.
   Если уж говорить о друзьях Ботева, то прежде всего встает имя Васила Левского.
   С ним Ботев впервые встретился в кофейне на окраине Бухареста. Ботев назначил там встречу с несколькими соотечественниками. Среди таких же молодых болгар, получивших образование и мечтающих об освобождении родины из-под турецкого ига, оказался и Васил Левский. Дьякон, как его прозывали юнаки. О Левском Ботев немного слыхал, правда, говорили, что он обретается в Тырнове. Пожали друг другу впервые руки, и потек за скромным ужином долгий разговор о том, что волновало всех.
   Обычный вечер в кофейне. Обычный ужин - кувшин вина и миска мамалыги. Обычный разговор - что пишут с родины, что там происходит, кто и на что надеется, быть ли Болгарии свободной, что для этого делать...
   Когда вышли на улицу, дул осенний ветер. Моросил частый дождик. Погода не располагала задерживаться, и молодежь стала быстро расходиться.
   - Ты где живешь? - спросил Левский.
   - Пока нигде.
   - Так идем, у меня есть квартира.
   Левский повел Ботева с собой.
   - Зачем в Бухарест? - спросил Ботев. - Если, конечно, не секрет.
   - Секрет, но тебе скажу. За деньгами. Не все же богачи христопродавцыкто-нибудь да даст. Оружие, оружие нам нужно, - с каким-то даже вызовом произнес Левский. - Чего стоит безоружный народ!
   Он сразу загорался, как только речь заходила о деле. А дело у него было одно - общенародное вооруженное восстание. На этом они и сошлись. Бывают чувства, которые вспыхивают, как умело зажженный костер: загорается мгновенно и не затухает ни на ветру, ни под дождем. Чаще всего так вспыхивает любовь в пору чистой юности. Куда реже так рождается дружба. Надо ощутить в человеке те же мысли, те же страсти и тот же идеал жизни, какие носишь и ты. Такая дружба и связала Ботева с Левским. Замечу, что на протяжении всей жизни Ботева подобных отношений у него больше не возникало никогда и ни с кем.
   Улица кончилась, потянулись пригородные огороды. Впереди темнела ветряная мельница со сломаным крылом.
   - На мельницу, что ли?
   - На мельницу, - подтвердил Левский. - Есть у меня здесь один знакомый, знаю года два, мельник, не мельник, а владеет мельницей, досталась ему от отца. Встретил на днях, спрашиваю, можно заночевать на мельнице, ночуй, говорит, скамеек, извини, нет, зато в углу мешки, подстилай.
   ...Так началась совместная жизнь Христо и Васила на заброшенной мельнице. Впоследствии Ботев говорил, что, возможно, именно в это время окончательно сформировалось его мировоззрение.
   Обустройство на новом месте заняло не много времени. Мельница, похоже, и впрямь давно уже не действовала, темень и холод, но хотя и заброшенная, в каждом уголке сильно пахнет мукой. Ветра в помещении нет - уже хорошо. Хотя особого тепла тоже нет - хуже, но терпимо.
   Обычно переночуют - и в город. У Левского встречи с соотечественниками, знакомыми и малознакомыми гайдуками, а то и с предводителями чет, время от времени появлявшимися в Бухаресте, и с болгарскими богачами, с теми из них, у кого деньги пока не совсем еще заслонили память о родине.
   А у Ботева беседы с такими же, как и он, эмигрантами, посещения издательств и редакций журналов и газет, где иногда удается устроить заметку, а то так даже и стихи.
   Такую жизнь трудно было бы вынести, если бы не удивительный характер Левского.
   - Холод зверский, такой, что камень и дерево трескаются, голодаем два или три дня, а он поет, - рассказывал впоследствии Ботев. - Ложимся спать поет, открываем утром замерзшие глаза - поет...
   По вечерам, если не с чем пойти в кофейню, долгие, бесконечные разговоры с глазу на глаз. Может быть, эти разговоры и были главным, что сближало друзей и помогало им обоим определить свой путь. Не отдельный путь каждому для самого себя, а тот единственный общий путь, который они избрали с ранних лет.
   ...Васил родился в 1837 году в семье ремесленника-маляра. Мечтал об образовании, поступил в Старой Загоре в школу, но его дядя, Василий Хаджи, монах Хиландарского монастыря, уговорил племянника постричься в монахи. Васил принял имя Игнатия и вскоре был возведен в сан дьякона.
   Юношу многое могло привлечь в монастыре: сравнительно безбедное существование, библиотека, духовная жизнь - в стране, стенавшей под властью турок, монастыри оставались хранителями национальной культуры и веры. Но не такая это была натура, чтобы жить для себя. Молодой двадцатичетырехлетний дьякон сбрасывает с себя монашескую рясу и клянется пожертвовать собой ради освобождения родины.
   В 1861 году Васил Кынчев (тогда еще Кынчев) добирается до Белграда и вступает в Болгарский легион, которым руководит болгарский патриот Раковский. Вскоре Васила Кынчева за его необычайную смелость и удивительную находчивость прозывают Левским: лев - эмблема свободной Болгарии. Под этим именем он и останется навсегда в памяти народа.
   После неудач, постигших легион, Левский возвращается на родную землю и несколько лет учительствует в болгарских школах.
   В 1867 году Левский вновь надевает гайдуцкую форму и становится знаменосцем в чете Панайота Хитова, действующей в Старой Планине. Вооруженные стычки с турками довольно часты, но приносят мало успеха. Куда малочисленным и разрозненным четам справиться с отрядами регулярной и хорошо обученной армии. В конце того же года Левский попадает в Бухарест, где и происходит его знакомство с Ботевым и уединение на старой, заброшенной мельнице.
   - Невероятный характер, - вспоминал Ботев о Левском. - Перед ним- цель, а все остальное несущественно.
   Левский не обращал внимания на физические лишения, его можно было бы принять за аскета, если бы он не любил, когда позволяли обстоятельства, и плотно поесть, и крепко выпить, а при случае и весело сплясать.
   Там, на мельнице, Левский обдумывает пути дальнейшей борьбы. Приобретенный опыт убеждает Левского, что идея Раковского об освобождении Болгарии с помощью чет, организованных в соседних странах, устарела и не может принести победы. Только общенародная организация внутри страны, делится он с Ботевым, сможет поднять народ на победоносную борьбу против турецкого деспотизма.
   О совместной жизни Ботева и Левского зимой на заброшенной мельнице сообщают все биографы Ботева. Но, приводя этот факт, расходятся в подробностях. Одни относят время пребывания на мельнице к 1867, а другие - к 1868 году. Саму же мельницу располагают то в окрестностях Бухареста, то в Измаиле.
   По-моему, и то, и другое не столь существенно. Неоспоримо, и это куда важнее, что одну из холодных зим конца шестидесятых годов Ботев и Левский провели вместе. Результат? Ботев и Левский многое дали друг другу: во-первых, их связала дружба, принципиальная, требовательная и самоотверженная, дружба, как говорится, до гроба; во-вторых, они определили свое взаимодействие.
   Какую цель они ставили перед собой? Определить основное направление дальнейшей борьбы и найти действенные средства приближения победы. Может быть, об этом и не договаривались, но они как бы поделили между собой обязанности: один взялся определить задачи борьбы, а другой- подготовить народное восстание. В известной степени Ботев был стратегом, а Левский тактиком болгарского национально-освободительного движения. О стратегическом мышлении Ботева чуть позже, а вот постулаты Левского перечислю: жить среди народа, искать борцов, создавать революционную организацию.
   Засиживаться в Румынии Левский не собирался. Он торопился обратно в Болгарию, не хотел терять времени, верил, что все сложится хорошо. Он никогда не утрачивал чувства оптимизма.
   - Меня ждут, надо собирать бойцов, - говорил он Ботеву. - А ты здесь шевели мечтателей. Пиши стихи, буди в людях совесть.
   В декабре 1868 года Левский отправляется в первую разведывательную поездку по Болгарии. К весне следующего года возвращается в Бухарест. Летом предпринимает вторую поездку. А с весны 1870 года, подвергаясь смертельной опасности, он за два года обошел всю Болгарию.
   Искусно и часто меняя свой облик, он был неуловим для самых ловких ищеек. Созданная им в эту пору из крестьян, ремесленников, учителей, торговцев и священников Внутренняя революционная организация насчитывала свыше пятисот городских и сельских комитетов, объединивших недовольных, протестующих, готовых к борьбе.
   Весной 1872 года Левский с несколькими своими соратниками выбираются из полицейского окружения и появляются на заседании Болгарского революционного центрального комитета, избравшего местом своего пребывания Бухарест. Заседания комитета с участием представителей Внутренней организации происходили в период с 29 апреля по 4 мая. Участников этих собраний разделяло множество разногласий. По-разному представляли они дальнейшее развитие событий, и все же итогом долгих споров стало объединение Болгарского революционного центрального комитета и Внутренней революционной организации. Была утверждена общая программа действий. БРЦК счел нужным назначить Димитра Обштия помощником Левского, получившего неограниченные полномочия представлять комитет на территории Болгарии.