Бой увидать
И в него не вмешаться –
То низкие мысли! —
согласился конунг.
– Тем более, что колдовство вполне может исходить от того, кого мы ищем. И было бы неразумно проехать мимо, не выяснив это, – сказала я.
– Тогда – к бою!
– Одно уточнение, граф. Дубинок нет, будем работать тем, что есть. Не убивайте жителей стойбища! Скорее всего, они вовсе не заметят нас. Но если они все же нападут, не рубите их, а бейте плашмя. Шланг, тебе лучше вообще в это не встревать.
И мы двинулись к стойбищу. Вблизи зрелище было еще более диким. Кочевники хекали и гекали, при этом рожи у них были совершенно осоловевшие. Некоторые спотыкались на истоптанной земле – травы тут, почитай, не осталось, падали, и те, кто были рядом, наступали на них.
Вдали жалобно блеяли овцы. Мерзко воняло паленой шерстью.
«Ишак-Мамэ, куда эти степные берсерки подевали женщин и детей? Кирдык настойчиво утверждал, что кочевники не едят себе подобных, но кто знает, на что они способны после наведения заклятья».
Сабли зазвенели рядом, и я сочла возможным извлечь из ножен меч, а также тот из кинжалов, у которого была рукоять-кастет. Сабля свистнула перед мордой Тефтеля, и тот шарахнулся в сторону.
– Да что ж ты нервный какой стал…
В ответ раздался яростный вопль. Но вопил вовсе не Тефтель. Хотя голос и казался нечеловеческим, принадлежал он конунгу Ауди.
Северяне умеют ездить верхом. Но сражаются они пешими. Традиция такая. И пусть Ауди находился далеко от страны своих предков, отступать от обычая он не был намерен. И, в отличие от всех нас, он спешился и двинулся через стойбище на своих двоих. И оказался в окружении белышей с обнаженными саблями. Вот тогда он и издал боевой клич. А я сквозь зубы помянула Ядрену Вошь. С высоты седла оглушить пешего не трудно, а вот так – затруднительно. К тому же у Ауди топор, а не меч. Конунг уже размахивал им над головой с радостным воем. Дорвался! Знаю я этих северян – грибков покушают, и давай рубить всех окружающих.
Но, как уже говорилось, Ауди был поумнее покойного брата Грабли, которому было все равно, кого бить, лишь бы бить. Он ударил ближайшего орка – или белыша – обухом топора. А поскольку ростом он был гораздо выше кочевника, и руки у него были длинные, замах получился славный. Степняк упал на землю, а конунг продолжал теснить остальных. Граф Бан спешил к нему на помощь. Ласкавый и Кирдык не торопились вмешиваться. Следили за происходящим.
Сраженный конунгом белыш приподнялся, встал на колени и завизжал:
– Уухай! Тенгри-отомри!
Потом отшвырнул саблю и что-то закричал, простирая руки к небу.
– Чего это он? – удивленно спросил Ласкавый.
– Радуется, – объяснил Кирдык.
Язык, на котором говорил ошеломленный, несколько отличался от классического орковского, но все же он был достаточно похож, чтобы я могла разобрать:
– Я больше не сплю! Я вижу степь! Я вижу юрты! Я вижу белышей! Хвала тебе, великий дух Тенгри-отомри! Хвала тебе, славный воин!
– Ауди! – крикнула я. – Продолжай в том же духе! Удар по кумполу лишает колдовство силы. Сейчас мы поможем!
И я направила недовольного Тефтеля на кочевников, продолжавших полосовать пространство. Кирдык и Ласкавый последовали моему примеру и принялись хлестать белышей саблями плашмя. После коротких колебаний то же принялся делать и граф, орудуя древком копья с фамильным Трикотином.
Тут главное было – не переусердствовать. Особенно это касалось Ауди, увлеченно тюкающего вокруг себя. Но, видно, у белышей были крепкие черепа. После каждого удара кочевники вели себя одинаково – на короткий миг полностью теряли сознание, валились с ног, а очнувшись, радовались своему пробуждению. Некоторые, включая первого из проснувшихся, попытались помочь нам, но у них ничего не получалось – они устали и ослабели.
– О воины! – заявил крепкий белыш, ростом повыше прочих, кривоногий, с редкой бородой. – Я – Тарбаган-мэргэн, вождь белышей. Кто ваш вождь?
– Вот он, – Кирдык благоразумно указал на графа Бана.
Тот кивнул и спросил:
– Что здесь случилось?
Кирдык перевел его вопрос.
– Злое колдовство обрушилось на наше племя.
– Но кто сотворил с вами такое?
– Заезжий шаман из страны длинноносых, принятый у наших костров.
Ауди к этому моменту закончил бороться с чужим наваждением и отдувался, опираясь на топор. Шланг, убедившись, что ничего страшного не происходит, направил к нам своего коня.
Тарбаган-мэргэн подозвал соплеменников.
– Отпразднуем наше освобождение! Режьте баранов в честь наших гостей! Будет пир! Кумыса не жалеть, и… где кобылицы? Где все кони?
– Может, разбежались, – дипломатично предположил Ласкавый.
– О, нет! Злобный шаман украл их! Шелудивый варан!
– Сын змеи и собаки! – подхватили вразнобой белыши. – Долгоносик недорезанный!
Кое-кто, не забывая о проклятьях, поплелись исполнять распоряжения вождя. «Поплелись» – не потому, что распоряжение вызывало у них недовольство, а просто с устатку. Хорошо, хоть здесь не было гражданских междоусобиц и массовых чисток. Впрочем, для гражданских усобиц нужны граждане…
Другие представители нашего отряда удовольствовались бы ожиданием пира, но не граф Бан (и я, но об этом после).
– Бан-хан хочет знать, каким образом шаман сотворил это с вами? – продолжал переводить Кирдык.
– Он пришел со стороны Оркостана… – начал было Тарбаган, но Кирдык перебил его.
– Пришел?
– Сказал, что загнал коня.
– И вы после этого его приняли? – возмутился орк. – Убивать таких надо!
– Ну, все же гость… Гость священен. Так что мы, наверное, только немножечко ограбили бы его и продали в рабство. Уркам… или урхам. Но ты прав – надо было его убить. Потому что он обманул нас. Сказал, что будет нам счастье. Всем сразу.
– И даром? – усомнилась я.
– Он сказал, что нам его принесет птица счастья завтрашнего дня. И даже показал эту птицу. Она была не живая, а золотая. Но он немножко поколдовал над ней, и мы получили то, что он обещал.
– А что он обещал?
– Вечный бой, который нам только снится. Жизнь-то у нас скучная. Овец пасем, коней пасем, никто к нам не заходит, изредка только в набег сходим – тьфу! А он нам таких врагов наобещал… как это… верто… верта…
– Вертячих? – предположил Кирдык.
– Нет…
– Вертухаев? – внес свою лепту Ласкавый.
– Нет… слово какое-то не наше… и не поволчанское… виртуальных, вот!
– Это наверняка от перворимского слова virtus, то есть доблесть, – сказал граф, когда Кирдык перевел слова вождя. – Колдун предложил храбрым степнякам самых доблестных врагов, каких можно представить. Воистину, это страшный соблазн!
– И мы увидели мангасов и убыров, шулмусов и кунмусов с дюжинами голов и пастями до неба, каждая из которых могла проглотить отару овец вместе с пастухами; келе и шурале с клыками как сабли… А еще илбэчей и оройхонов!
– Это еще что? – содрогнулся Кирдык.
– Не знаю, но что-то очень страшное. И мы рубили их саблями, сносили их мерзкие головы, разносили их на части и убивали без счета, косили их, как траву в степи. Но сколь бы мы не убивали чудовищ, их не убывало. На месте сраженных возникали новые, еще страшнее, еще свирепее и быстрее прочих, и не было у нас сил оторваться от этого бесполезного занятия! Мы так и махали бы саблями, пока не упали бы замертво, если б вы нас не разбудили. Теперь белыши не будут мечтать о подвигах. Нет уж! Теперь нам будет сниться только покой.
– Хватит болтать, мужики! – вмешалась я. – Мы поняли, как поступили с воинами, а куда колдун подевал остальных? Или ты не знаешь?
– Еще бы не знать? – мрачно ухмыльнулся Тарбаган-мэргэн. – Он еще раньше их заколдовал, чтоб под ногами не путались. Пойдем… покажу, если они еще здесь.
Он заковылял к ближайшей юрте. Я спешилась и двинулась за ним. Остальные путешественники – тоже.
Заглянув в юрту, вождь отбросил полог.
– Здесь! Куда они денутся!
Юрта была полна народу. Здесь были старики и старухи, женщины средних лет, юные девушки и малые дети. Все они сидели на кошме и пялились в одну точку. Когда мои глаза привыкли к полутьме, я увидела, что на возвышении перед ними стоит лист из книжки-раскладушки восточной работы, скорее всего, чифаньской, в стиле «весенний дворец», изображающий, как молодой повеса проникает в покои развратницы лукавой (а может, дуры, им обманутой, я тонкостей чифаньских художеств не ведаю).
– У хитрого убыр-кеше была в сумке такая… – вождь пощелкал пальцами, пытаясь подобрать слово, поскольку в лексиконе белышей термин «книга» явно отсутствовал. – Он разорвал ее на куски, разложил по юртам и сказал: «Эти картинки оживут, и покажут тем, кто смотрит, все, что они хотят. Детям – сказки, женщинам – игры в «тучку и дождик», старикам – много всякой еды. И они будут сидеть и смотреть, и не станут мешать вам своей болтовней». Так и случилось.
Я прошлась по стоянке. Во всех юртах было то же самое. Хозяева пялились на картинки, как будто те были живыми, не обращая внимания на духоту, тесноту и холод. Очаги и жаровни давно остыли. Но, похоже, когда в них еще горел огонь, именно они из-за недосмотра стали причиной пожаров. А зрители, вместо того, чтобы тушить огонь, просто перебегали в соседние юрты.
Тарбаган-мэргэн толкал и пинал зачарованных, но тщетно. Они продолжали таращиться на картинки.
– Тьфу на них! – ругался вождь. – Гости приехали, а эти дуры дрыхнут с открытыми глазами! Неужели нам самим готовить еду?
– Это мы сейчас исправим… – Ауди снова взялся за топор.
– Нет, конунг! – я схватила его за руку. – Здесь колдовство было другое, и прежний способ лечения не годится.
– А что делать? – спросил граф Бан.
– Сейчас придумаю… Где Шланг?
– Вот он, за юртой сховался, – Ласкавый выволок миннезингера на всеобщее обозрение.
– Так. Шланг, бери лютню и пой!
– Ты что, пи-пи-пи, с ума спятила? Я же не могу петь, в этом и состоит мое проклятие!
– Не свой репертуар! Что угодно! Хоть «Мону Ванну», хоть «Крыску мою», хоть детскую считалку. Лишь бы погромче и с чувством.
– Не буду, – с достоинством отвечал Шланг. – Это надругательство над высоким искусством, над моими принципами!
– Не снимем колдовство – тебе самому устроят надругательство в лучшем виде. И вообще, они же ни слова не поймут!
Последний довод оказался для Шланга решающим. Он взял лютню, ударил по струнам, не без эффекта сыграл классический зачин и хриплым тенором грянул:
Ты ему, а он тебе,
Принцип сей хорош.
Только редко в жизни
Ты его найдешь.
Трудно в этом мире
Без обмана жить.
Если хочешь выжить,
То умей хитрить!
Только в сказках люди любят правду,
Только в сказках подлость ждет разгром.
А на деле слишком часто платят
Злом за добро!
Медленно, с трудом, еле-еле те, кто сидели в юрте, зашевелились, заморгали. Кое-кто из них повернул голову в сторону Шланга. Воспользовавшись этим, я, держа наготове кинжал-кастет, заорала:
– Добрые женщины! Почтенные старцы! Храбрые отроки! Только у нас! Только сейчас! Проездом из Второримской губернии в Камбалу – прославленный на всю Ойойкумену миннезингер Шланг! Единственный концерт! Оставайтесь с нами!
Шланг продолжал, переведя дух:
Исполняй обеты,
Будь добрым и молись.
Но на свете этом
На беса не нарвись!
Добродетель любишь?
Так не проиграй!
Разбирайся в людях,
Если хочешь в рай!
Предок лгал Всевышнему когда-то.
Ложь – обыкновенные слова.
И ни ты, ни я не виноваты –
Жизнь такова!
Нет для правды права,
Побеждает ложь!
Не ищи ты правды,
Где ее найдешь?
Теперь все повернулись к Шлангу и, ошеломленно хлопая глазами, воззрились на него. Я побежала к следующей юрте, чтоб откинуть полог. Шланг, умница, закончив песню, тут же затянул другую. Старики, женщины и дети, позабыв о картинках, потянулись за ним.
На эту жизнь
Нам наплевать.
Ведь двум смертям на свете не бывать!
И чтоб с пути не сбиться,
С тоски не удавиться,
С утра до ночи будем танцевать! —
распевал миннезингер.
– Оставайтесь с нами! – кричала я.
Избавление от заклятья затянулось до ночи. Шланг не халтурил, перебирая все, что приходило ему на память – от сочинений трубадуров минувших веков до детских песенок. И когда стемнело, засыпая, я слышала его голос. Самого Шланга не было видно – он был окружен благодарными слушателями.
И тогда наверняка
Мы задавим песняка.
И хугларо заиграют на виолах.
Пусть доходов ни черта,
Но зато наши текста
Учат в школах, учат в школах,
Учат в школах!
Не успела я увериться, что от компании, которой я обзавелась по выезде из Червоной Руты, есть польза, как мне пришлось в этом усомниться.
Граф-воевода заявил, что нельзя оставлять белышей в трудный час – мы, мол, в ответе за тех, кого расколдовали. Хотя у кочевников и впрямь началась депрессия после ремиссии, наверняка они бы и без нас справились, в степи народ крепкий. Но остальные сочли возможным поддержать Бана. И, вместо того, чтобы встать на хвост убегающему магу, мы на пару дней застряли на стоянке.
К счастью для белышей, Ик Бен Банг угнал не всех лошадей, а в основном просто распугал их, чтобы предотвратить возможность погони. Это выяснили в первый же день Ласкавый и Кирдык, отправившись на разведку. Так что в эти дни кочевники были заняты тем, что собирали разбежавшийся табун. Разумеется, это касалось рядовых белышей. Знать, во главе с Тарбаган-мэргэном, пировала с Бан-ханом и Ауди-баем.
Однако наибольшие испытания ожидали Шланга. Женское население, разбуженное ото сна, усиленно жаждало его отблагодарить. К чести миннезингера надо сказать – каким бы задохликом он ни выглядел, не одна не ушла обиженной.
– Это что, – гордо сказал он мне, – вот когда я на вершине славы был, там такое творилось! Бабы, пи-пи-пи, в очередь на квартал выстраивались! Графини и баронессы в космы друг другу вцеплялись!
Меня поначалу этот избыточный успех Шланга несколько беспокоил, и я опасалась, что белыши, полностью оправившись от последствий колдовства, снова возьмутся за сабли, дабы отмстить поругателю женской чести. Но Кирдык успокоил меня, заметив, что у степняков девушек держат свободно, и до замужества им многое дозволено.
Я не была уверена, что все степные красавицы, лоснящиеся от бараньего сала (единственная косметика, которую они признавали), осаждавшие Шланга, были незамужними девицами. Но, когда в племени народятся белобрысые младенцы, мы, надеюсь, будем уже далеко.
Мне в эти дни делать было решительно нечего. На пиру мне по статусу не полагалось находиться, и это не очень меня огорчало. Побывала я уже на празднествах степных народов и никакой роскоши и размаха в них не видела. Правда, белыши не злоупотребляли кониной, как хамы, либо дурманящими веществами, как Пришельцы с Заокраинного Запада. Но то, что они именовали чаем, употреблять мог только весьма закаленный человек. То же относится к кумысу и айрану. Проводить время с женщинами я не могла. Ну, не сложились у нас отношения. Особенно после того, как я прибрала по юртам обрывки колдовской раскладки и предала их огню. Знаю, что книги жечь нехорошо, но вдруг колдовство Ик Бен Банга дает рецидив? Однако женщины после того стали смотреть на меня косо – при их разрезе глаз это удавалось без труда – и называть меня «перерожденной шаманкой».
После того, как пиршество закончилось, начался военный совет. Вот туда меня позвали. Собственно, от наших обычных посиделок у костра совет отличался тем, что отсутствовал Шланг (он был все еще занят с поклонницами), но присутствовал Тарбаган-мэргэн. Он держал речь первым:
– Бан-хан и его храбрые воины! Вы идете в поход против злобного убыр-кеше. Предлагаю вам заключить союз. Как только мы вернем всех наших коней, я пошлю гонцов по всем улусам. Мы соберем Большой Заболтай степных племен, и если он постановит начать войну, вся степь выступит в поход.
Я ужаснулась. Эдак мы до будущей весны с места не сдвинемся! Да еще целое войско претендентов на Золотого Фазана!
Это в состоянии понять был и граф-воевода. Он сделал знак Кирдыку, чтоб переводил.
– Нам приятен союз с такими храбрецами, как рыцарь Тарбаган. Но покуда войско будет собираться в поход, злой колдун может укрыться за хребтом Балалайских гор. Поэтому мы отправимся незамедлительно. А вы, если не получите от нас известий, выступите, дабы поддержать – и, может быть, отомстить за нас!
Мне идея насчет «отомстить» не понравилась. Предпочитаю мстить за себя лично. А лучше, чтоб до мести вообще дело не доходило. Но Тарбаган-мэргэн как-то подозрительно быстро согласился. Должно быть, он и впрямь мечтал о покое, а не о подвигах, и поход этот предложил, чтобы сохранить лицо.
– Ты лучше скажи, кто там дальше кочует? – спросил Кирдык уже от себя.
– Перемячи. А дальше только урки бывают, на Упал в набеги ходят.
– Урки – это моя забота. А вот дай нам пайцзу для перемячей, чтоб они нас пропустили.
Тут они заспорили, послушают ли перемячи вождя белышей.
– О чем это он? – с беспокойством спросил у меня граф.
– Пропуск просит.
– Лучше спросите у вождя, как выглядит злой маг.
Я перевела вопрос.
– Он был из ваших, из длинноносых. Седой и тощий. А больше не могу сказать – все вы, круглоглазые, на одно лицо!
– Подозрения вновь подтвердились, – задумчиво произнес граф-воевода, услышав ответ. – Все свидетели, не сговариваясь, описывают Анофелеса. Но… я вижу, вас что-то смущает?
Он угадал. И я открыла ему сомнения, угрызавшие меня в те дни, пока мои соратники наслаждались бараниной, айраном и национальными видами борьбы.
– Эти штучки с заколдованными белышами, с которых мы сняли чары с полпинка, хотя среди нас не то что мага – паршивой ворожейки нет… Как-то слишком легко все получилось. Такое впечатление, что Анофелес действительно утратил значительную часть своей колдовской силы. Я и раньше об этом думала – когда узнала, что он не переносится в пространстве, а ворует лошадей. Но эти чары… как-то мелки они в сравнении с тем, что Анофелес творил под Балдино.
– Он не придавал значения этим кочевникам.
– А братия храма Края? Анофелес убил их, причем походя, а не целенаправленно! Что, если Анофелес нарочно пытается создать впечатление о собственной слабости?
Я заметила, что Кирдык прислушивается к нашему разговору, а Ласкавый – тот и вовсе внимает в открытую.
– Но Анофелес не может знать, что за ним гонимся именно мы – знающие о его истинной силе!
– Вы в этом уверены? Правда… – тут меня посетило очередное соображение. – Покойный Малагис считал Анофелеса довольно слабым магом. Он сам мне об этом говорил на Том-еще-Свете. А если так, сила Анофелеса зависит от умения обращаться с магическими предметами, попавшими ему в руки. В прошлый раз это была Дорога Скатертью, сейчас – Золотой Фазан. Но Дорога, созданная некроманткой Логистиллой, была смертоносна по своей природе. А Золотой Фазан, возможно, предназначен для иного…
– Значит, колдун врал Верховному Бабаю, и эта штуковина неспособна служить оружием? – глазки бывшего сотрудника ОНО недобро сверкнули.
– Так для нас это даже хорошо, если она не убивает! – возразил ему бывший сотрудник УО.
– Напрямую, видимо, нет. Но я бы не радовалась прежде времени. Можно применить такие меры воздействия, которые приведут к гибели людей опосредованно. Мы же видели, что несколько белышей пали случайными жертвами колдовства.
Об убитых жителях Киндергартена я не упомянула, ибо не имела доказательств, что Ик Бен Банг – Анофелес к этому причастен.
– Неважно, – провозгласил граф Бан. – Если бы мы боялись смерти, то не вышли бы в этот поход. Но наша задача – не погибнуть, а победить.
– Согласна с вами, граф-воевода. И знаете, что меня будет воодушевлять в этом поиске? Возможность передать Анофелесу то, что о нем думает мудрец, не взявший его в ученики.
– Так вам пайцза нужна или нет? – спросил Тарбаган-мэргэн, обиженный тем, что общее внимание отвлечено от него.
– Нужна! – хором ответили мы.
* * *
Пропуск – великое дело, даже в таком месте, как степь. Тарбаган-мэргэн еще дал нам проводника до пастбищ перемячей и разослал гонцов по соседним стойбищам, чтоб те не давали приюта длинноносому шаману. Была у меня слабая надежда, что Шланг, вновь вкусивший успеха, от нас отстанет. Но нет. Ему крепко запало в память, что мы сами, без помощи специально приглашенных магов, сумели снять заклятие с белышей. И теперь по дороге он назойливо требовал, чтоб я придумала, как ему избавиться от проклятого писка.
– Да не знаю я, что нужно делать! – отговаривалась я. – У тебя совсем другой случай. На белышей заклятие накладывали скопом, в массовом варианте оно всегда слабее. А твое проклятие штучное, индивидуальное.
– Но что-то же можно предпринять! Я хочу, пи, свободно самовыражаться!
– Ну… употребляй близкие по звучанию слова. Трать-тарарать, например. Или вот… «кудри вьются, кудри вьются завсегда у стерлядей»…
– Это полумеры. Уступка обывательским вкусам.
– Тогда пользуйся иностранными словами.
– Я же тебе говорил – пробовал, не помогает!
– Нет, я советую не иностранные ругательства. Просто достаточно смачно звучащие слова. У нас вот в МГБ служил один охранник, у него любимое ругательство было «полный компендиум». Он думал, это что-то очень неприличное. Так что возьми любое слово, к примеру, «адвокат» – в Поволчье никто не знает, что это за зверь такой, вложи в него достаточно чувства…
– Это слишком сложно.
– А кто тебе сказал, что будет легко? Хочешь не пищать – изволь потрудиться!
Но Шланг подобных способов исцеления принимать не желал и упрямо пер навстречу опасности и неизвестности.
Перемячи могли ведь и не пропустить нас, несмотря на пайцзу и проводника. Кочевники – люди, склонные к неожиданностям.
Но они пропустили. У них Ик Бен Банг жертв и разрушений не произвел, они его даже не видели. Правда, табунщики заметили скачущих в степи бесхозных лошадей, а когда погнались за ними, чтобы поймать, были охвачены неодолимым сном. Но тогда они списали свою внезапную сонливость на айран дурного качества. Теперь же, узнав, что законной добычи их лишил один-единственный старикашка, они впали в гнев и хотели идти на него войною. Но потом передумали и тоже стали требовать созыва народного Заболтая и даже отправки гонцов к Орккомитету Суверенного Оркостана. Под эти гневные речи удалось снабдиться провиантом в дорогу. К счастью, удалось обойтись без концертов, и появилась надежда, что мы не совсем отстали.
Кирдык начал развивать стратегические планы.
– Как завидим злодея, я его подобью из лука. Или Прис-ханум – из самострела. Не насмерть, а чтоб колдануть не мог. После чего вяжем и забираем его. Тут главное, чтоб эти заволчанские имперцы в раж не вошли и не зарубили колдуна. А то Ауди-бай чуть что, за топор хватается.
– Нет, главное не это, – возразил ему Ласкавый. – Главное – не заснуть!
Это было верное замечание. Но пока что преждевременное, как и диспозиция Кирдыка. При том, что вольные степи, где мы могли бы изловить Анофелеса, не вступая ни с кем в территориальный конфликт, заканчивались, и нам предстояло попасть на территорию предгорных княжеств, контролирующих Длинный Сатиновый Путь вдоль Балалаев до Радужного моря. Я никогда здесь раньше не была, и местные дела были известны мне мало. Хотелось бы верить, что Ласкавому с Кирдыком – в особенности последнему – ведомо больше.
Кирдык был настроен оптимистично.
– Конечно, здешние не любят всех, кто прибывает из степи, считают их варварами. Но нас слишком мало, чтоб нас приняли даже за самую мелкую орду. Так что нас пропустят.
– Я не думаю, чтоб нас приняли за орду. Не сочтут ли нас за шпионов – вот в чем вопрос.
– Этого ты, Прис-ханум, можешь не опасаться. Здешние жители верят, что все варвары – тупые, безмозглые дикари. Вроде как вы трактуете нас, орков. Предположить в варварах шпионов – значит признать за ними какие-то умственные способности. А это для местных никак невозможно. Зато они любят, когда всяческие варвары приезжают изъявлять покорность. Этим надо воспользоваться. Изобразим варварских вождей, которые прибыли эту самую покорность изъявить и привезли дань.
– А дань-то где возьмем? – хмуро поинтересовался Ласкавый.
– За дань сойдет любая фигня. Мы же дикари, ценности вещей не знаем, что с нас взять? Набьем дичи и поднесем начальнику заставы.
План Кирдыка представлялся вполне разумным. Оставалось уговорить графа Бана с ним согласиться. Чтоб гордый имперский дворянин, даже в изгнании, согласился изображать дикарского вождя – для этого нужны очень веские основания. И то, что его в любом случае таковым и сочтут – не довод.
Но все повернулось совсем не так, как предполагал Кирдык. Что делать, жизнь не движется по плану.
Урки, встречи с которыми мы благополучно избежали на бескрайних степных просторах, обнаружились возле самого Сатинового Пути. Причем напали они не на нас. Не исключаю, что нас они давно заметили, но мы им были не интересны. Явно не купцы, вдобавок хорошо вооружены. Караваны на Сатиновом Пути – дело другое. Там, конечно, тоже есть охрана, но она, как правило, действует по понятиям. И я не особенно переживала, когда Кирдык, самый остроглазый из нас, сообщил, что урки грабят обоз.
– Разомнемся? – предложил Ауди, любовно оглаживая рукоять топора, и изрек:
Всю дорогу железо
Кровушки не испило.
Это, братья, нечестно.
– У тебя вампир какой-то, а не топор, – отозвался Ласкавый. – Купцы возят, урки грабят, каждый занят своим делом. Знают, на что идут.