На другой день все участники заседания, кроме ван Штангена, вполне могли сойти по внешнему виду за кандидатов на скамью подсудимых. Вассерсуп был понур и все время жевал губами, будто что-то подсчитывал. У Суперстаара тряслась голова, и глаза покраснели, как у вампира. У Пулькера в равной мере заплетались язык и ноги.
О себе я скромно умолчу – моя внешность уже много лет находится по ту сторону добра и зла.
Конечно, непредвзятый зритель мог бы понять, что Вассерсуп беспрестанно подсчитывает убытки, понесенные городским бюджетом, ректор провел бессонную ночь над старой рукописью, а Пулькер вчера излишне засиделся в «Ушастой козе». Но зрителей вблизи не случилось. Ван Штанген никак не смотрелся таковым. Скорее он напоминал сурового обвинителя, ожидающего признаний от преступников, терзаемых муками совести. Его квадратный подбородок целил в нас, как кирпич, рот изогнулся капканом, глаза сверлили нас буравчиками. Не человек, а собрание инструментов, призванных построить обвинение и заклеймить виной.
– Для начала, – твердо вступил он, – я должен сообщить вам, что вчера я взял под стражу доктора Обструкция.
– Это мы уже слышали, – пробурчал Вассерсуп.
– Дабы уничтожить ваш скептицизм, господин бургомистр, довожу до вашего сведения, что, когда я вызвал доктора в тюрьму для консультации, то одновременно направил к нему на квартиру приставов Вайба и Гезанга. Они провели обыск и обнаружили в доме пустые бутыли из-под аквавиты и счет от купца Пластикарда на небольшую партию пеньки.
– А пенька-то здесь при чем? – спросил Пулькер.
– Горючий материал. Не зря же этот купец, – дознаватель усмехнулся, – хотел в тюрьму его перенести.
– Не довод, – сказал Вассерсуп. – Многие люди пеньку покупают. Что же они все – поджигатели?
– А если арестовывать за использование аквавиты не как лекарства для наружного применения, – поддержала я бургомистра, – то мы с вами, дознаватель, вместе должны под суд идти. За распитие оной.
Ван Штангену, разумеется, неприятно было слышать напоминание о нашей совместной дегустации аптекарской жидкости, но он этого никак не обнаружил.
– Я мог бы перечислить и прочие улики, свидетельствующие о виновности доктора Обструкция. Но достаточно и того, что он сам сознался, что поджег храм Присноблаженного Фогеля. А вас, милитисса Этелинда, я попрошу воздержаться от демонстрации проницательности. Жители этого города проявляют удивительное единообразие, изобретая себе оправдания.
– Он тоже уверял, что ему все приснилось?
Ван Штанген не счел необходимым ответить.
– Но зачем ему это было нужно? – воскликнул Вассерсуп. – Ведь он не получил от своего преступления ровно никакой выгоды!
– Наваждение! – Суперстаар воздел палец к небесам. Затем передумал и устремил его в пол.
– Как бы не так! – Ван Штанген встал и прошелся по кабинету. – Сейчас я вам все объясню.
Я встрепенулась. В канонических сюжетах, если сыщик собирается все объяснить, значит, развязка близка, и один из собравшихся и есть преступник.
– Итак, вы раскрыли тайну?
– Так просто все выглядит лишь в измышлениях дилетантов… Но в каком-то смысле вы правы. Да, я еще не закрыл дело. Но я разгадал тайну… Однако не будем забегать вперед. Что происходит в Киндергартене и его окрестностях? Ряд нелепых и мрачных событий. Лесоруб, доселе не замеченный ни в чем противозаконном, с нечеловеческой жестокостью убивает почтенного старца, с которым прежде никогда не встречался. Уважаемый врач сжигает храм, множество людей получают ожоги, только чудом обошлось без худшего. Почтенный трактирщик, отец семейства, свершает действие, более приличествующее молодому хулигану. Что общего у всех этих преступлений? Казалось бы, лишь то, что никто из преступников не извлек выгоды из своих деяний – это отмечалось неоднократно. Нельзя их поступки объяснить и местью. Но если связать эти происшествия воедино, то все случившееся получает логическое объяснение. – Дознаватель остановился и обвел нас взглядом. – Мы имеем дело с преступлением сложным и чрезвычайно элегантным. Следственная практика герцогства Букиведенского еще не знала такого. Я начал догадываться об этом два дня назад. В случае с поджогом все указывало на доктора Обструкция, но у доктора не было никакого мотива. Напротив, мотив был у Ферфлюхтера, но тот обладал железным алиби. Однако после истории с наводнением все стало на свои места. Зачем Ферфлюхтеру было покушаться на источники? Из ненависти к их целебным свойствам? Господа, это несерьезно. Что бы делали трактирщики без воды, чем бы они разбавляли пиво? Но, как показало следствие, доктор Обструкций тяготился своим ремеслом и занялся им лишь под жестким давлением. Как мы знаем, в качестве наиболее употребительного лекарственного средства от всех болезней в этом городе принято прописывать воду из источников Киндербальзама. Можно ли усомниться в том, что для доктора эти источники стали символом ненавистной профессии, который он желал бы уничтожить? Однако улики неопровержимо свидетельствуют о вине Ферфлюхтера. И мне стало ясно: эти два преступления – только фрагмент головоломки. На самом деле мы имеем дело с разветвленным заговором, каждый участник которого совершает преступление, потребное не ему, а другому. Каждый преступник обеспечивает алиби другого и освобождается от подозрений. Поскольку не имеет повода совершить то, что он сделал, и не извлекает из этого выгоды. Мы знаем, что у арестованного Хардкора не было причин убивать мануфактур-советника Шнауцера. Но дайте несколько дней – и обнаружится, что такие причины были у сапожника Штюккера.
– Почему именно Штюккера? – уточнил Вассерсуп.
– Именно выстрел Штюккера положил начало цепи роковых событий. Возможно, он исполнял то, что должен был сделать Хардкор. В Киндергартене нередки драки между горожанами и лесорубами. Вероятно, имела место ссора между Броско и Хардкором. Итак, четыре преступления – четыре преступника. Но каждый исполнял партию другого.
– А как же пророчество Похареи?
– Значит, дело закрыто?
Суперстаар и Пулькер задали свои вопросы одновременно, и ван Штанген досадливо мотнул головой.
– Всему своя очередь, господа. Я сказал вам, что раскрыл тайну. Но закрыто ли дело? Нет. Я весьма сомневаюсь, чтоб кто-нибудь из арестованных мог измыслить такой план и привлечь к нему исполнителей. Глава заговора должен быть человеком умным, образованным, решительным и обладающим организаторскими способностями. Что же мы видим? Доктор Обструкций – интеллектуал, но он слабоволен и труслив. Ферфлюхтер, как всякий удачливый предприниматель, организаторскими способностями обладает, но должного образования не получил. Хардкор силен и решителен, но во всем прочем – полный тупица. Что ж говорить о Штюккере, который на жизненном пути не пошел дальше ремесла сапожника? Следовательно, истинный глава заговора все еще на свободе.
– У вас есть кто-нибудь на подозрении? – Вассерсуп откашлялся.
– Да, – скромно отвечал ван Штанген. – Четверо.
Воцарилась тишина. Присутствующие напряженно подсчитывали, сколько человек находится в комнате.
– Вот именно, – подтвердил ван Штанген. – Вы все входите в число подозреваемых. – Он придвинул стул, сел и повернулся ко мне. – Признаюсь, вас я поначалу поставил в список подозреваемых под номером первым…
– Ну, естественно, опять бабы во всем виноваты…
Он пропустил мое замечание мимо ушей.
– Слишком уж велик был соблазн. Вы имеете нехарактерные для вашего пола навыки и привычки. По видимости служа закону, вы постоянно его нарушаете. Вы не теряетесь в сложных обстоятельствах – это я наблюдал лично. И, что особенно важно, преступления в Киндергартене начались после вашего приезда. Причем не сразу, а по прошествии срока, достаточного для того, чтобы выработать изощренный план…
– Если я все это придумывала, зачем мне было помогать захватывать Харди, рискуя своей шеей?
– Отыгранные фигуры сбрасывают с доски, не правда ли? А шеей и прочими частями тела, если Хардкор был вашим сообщником, вы ничуть не рисковали.
– И огонь, в который я перед этим лезла, тоже был моим сообщником? К сведению: меня называют Этелинда, а не Саламандра.
– О, вы вполне способны рискнуть, чтобы войти в доверие к следственной бригаде и получать сведения из первых рук. Оттого вы и стремились сблизиться с моими приставами – хотя бы путем совместного распития аквавиты. Оттого вы и последовали за мной к месту наводнения. И если ради этой цели вы не побоялись войти в огонь, то пожертвовать болваном Хардкором для вас – раз плюнуть. Но…
К его манере делать многозначительные паузы я уже успела привыкнуть.
– …поразмыслив, я пришел к выводу, что многое из вышеизложенного свидетельствует о вашей невиновности. Все арестованные – мужчины. Сомнительно, чтоб целое сообщество мужчин подчинялось женщине. Да и характер ваш… Вы – особа решительная, поступки ваши доказывают, что живете вы чувствами, не головой. Следуете порыву, а не расчету. А ваши пируэты вокруг приставов объясняются не тонким коварством, а извечной женской тоской по сильному мужскому плечу. Вы не соблюдаете правил, оттого что не в силах их соблюдать. Какой там организаторский талант! Вы себя-то не можете подчинить дисциплине, не то, что других…
– Неправда! – оскорбилась я. – У меня есть понятие о дисциплине! Я целый воинский устав наизусть знаю!
Это соответствовало истине. В библиотеке МГБ мне как-то в руки попалась «Памятка молодого бойца Ералашалаимской армии», где устав этой армии и содержался. В нем было всего три пункта:
«1. Не учить жизни старших по званию.
2. Не отвечать вопросом на приказ.
3. Не размахивать руками!»
– Одним словом, пусть подозрения с вас и не сняты окончательно, на роль главного подозреваемого имеется гораздо лучшая кандидатура. – Ван Штанген резко повернулся: – Это вы, преподобный Суперстаар!
Ректор едва не поперхнулся.
– Почему? Как? Ведь я… ведь мне…
– Знаю, что вы хотите сказать. Вы выглядите едва ли не самым пострадавшим в результате последних событий – из тех, кто остался жив. Ваш храм сгорел, вы сами героически проявили себя на пожаре. Однако посмотрим правде в глаза. Церковь Присноблаженного Фогеля давно обветшала, и вы много лет безуспешно добивались от городского совета денег на ремонт. Теперь же местные власти вынуждены выделить вам средства, и в совокупности с той суммой, которую оставил вам по завещанию советник Шнауцер, их будет достаточно, чтобы выстроить новый храм. К тому же главная его святыня – образ Трудного Детства чудесным образом спасся. Это привлечет толпы поклонников, и принесет храму – и вам заодно – невиданные прежде богатства. Кстати, о невиданном. Никто ведь не видел, как именно спасли вы образ. Милиса побежала с вами только во второй раз, за архивами. Не значит ли это, что, зная о готовящемся поджоге, вы заранее перенесли образ поближе к выходу? Однако во второй раз вы действительно бросились в огонь – ведь рядом была свидетельница. Из чего следует, что вы отважны, умны и хладнокровны. Как священнослужитель, вы обладаете влиянием на людей и умеете использовать их в своих целях. Да и образованы вы лучше, чем кто-либо в Киндергартене. Если кто и отвечает всем требованиям, необходимым главе заговора, так это именно вы, ректор. К тому же который день вы пытаетесь внушить мне, что события в городе соответствуют высказываниям пророка Похареи. Подверстать преступления к пророчествам о конце света и убедить в этом окружающих – такое в первую очередь придет в голову именно священнику. Впрочем, не будь меня здесь, вы обошлись бы без всяких пророчеств. Ведь до моего появления в Киндергартене ни о каком конце света речи не было, верно? Но тут приехал я, а остановиться вы уже не могли… тогда и пророк Похарея пошел в дело.
Ректор тихо плакал, приговаривая:
– Кощунство… кощунство…
– Да, ректор Суперстаар – самый подходящий среди наших подозреваемых. И как раз его идеальная пригодность на роль злодея внушает сомнения. Такие совпадения встречаются крайне редко. Разве что их кто-то подстроил.
Он смерил взглядом оставшихся.
– Если подумать, то бургомистр Вассерсуп обладает практически теми же свойствами, что и ректор Суперстаар. К тому же, будучи главой городского самоуправления, он просто обязан быть человеком циничным и беспринципным. Вы достаточно знаете о своих согражданах, как старых, так и новых. Например, вы наняли на работы женщину с темным прошлым, с подозрительными документами, без опыта службы в следственных органах, поскольку при случае ее можно будет легко подставить.
– Но ведь я сам уволил ее и вызвал вас! – промямлил «циничный и беспринципный».
– Еще бы. Ваш сообщник несколько перестарался. Обстоятельства смерти Шнауцера были таковы, что скрыть их было невозможно. Если бы слухи о них дошли до Букиведена, а вы бы не приняли никаких мер, то оказались бы под подозрением. Но вы сделали первый ход, заготовив в качестве жертвы милису… или ректора.
– Зачем же, по вашему, мне это нужно?
– Власть, господин Вассерсуп – первопричина всех преступлений.
– Но я и так бургомистр!
– Бросьте, Вассерсуп. Положение главы городского совета в забытом богами Киндергартене – это пародия на власть. Положение главы заговора, повелевающего жизнью и смертью, главы преступного сообщества – вот истинная власть. Вот что способно принести наслаждение тому, кто годами вынужден был изображать добропорядочного гражданина! То же можно сказать и о вас, господин Пулькер…
– Ну вот и до меня очередь дошла, – угрюмо проговорил нотариус.
– А как же! Было бы обидно позабыть о вас. А вам и без того пришлось испытать немало обид. Довольно бесперспективное занятие – быть должностным лицом в Киндергартене. Скучное. Никакой надежды сорвать солидный куш. Зато, постоянно возясь с документами, имеешь возможность узнать имущественное положение сограждан, их прошлое и настоящее. Кого чем можно запугать, кого заманить…
– А как же быть с пророчеством Похареи? Я-то не священник.
– Но каков священник, таков и приход. Иными словами, если Суперстаар знал это пророчество, о нем знали и его прихожане. Для священника естественно предложить сверхъестественную версию событий. А вы подстроились под эту версию.
Пулькер посидел, нахохлившись, затем поднял голову.
– Это что же, по-вашему, получается, что мы все виновны?
– Нет. Каждый из вас может быть виновным. Но структура данного заговора исключает коллективное руководство. Должен остаться только один! И я даю этому одному шанс. Признание вины смягчает наказание. Признайтесь!
Участники чрезвычайного заседания комиссии уставились друг на друга волками. Каждый ждал признания от другого.
Терпеть ненавижу такие моменты.
Я встала.
– Господа, я хочу сделать заявление…
По комнате пронесся дружный вздох. Но не единодушный. Ван Штанген взглянул на меня с удивлением. Он же признал, что, несмотря на личную антипатию, уволил меня из главных подозреваемых. Зато остальных моя виновность вполне устраивала. Я была чужой, приезжей, ни с кем не в родстве и не в свойстве, а уж свалить все на женщину – святое дело.
– …Все, что нам тут наговорил уважаемый господин ван Штанген – полная фигня!
– Я попросил бы выбирать выражения!
– А я попросила бы меня выслушать. Я же вас слушала? Итак, логическая схема, выстроенная ван Штангеном, почти безупречна. У нее только один недостаток – она не работает. Это беда всех элегантных, тщательно продуманных преступлений, особенно основанных на заговорах. Они хороши лишь в теории, но в жизненных условиях неприменимы. И дерзкие начинанья теряют имя действия! Посмотрите на арестованных, посмотрите на жертвы! Хардкор заказал Броско, потому что они подрались? Да если им действительно пришлось драться, Харди пришиб бы портняжку одним щелчком. Да и не участвовали в драках между горожанами и лесорубами ни тот, ни другой, уж я-то знаю. Но это так, к слову… Скажите, как укладывается в вашу схему то обстоятельство, что стрела, даже при рикошете не способна перевернуться в воздухе?
– Но в виде исключения…
– Ага. Как говорят в Поволчье, «раз в год и палка стреляет?»
– Возможно, Броско убила другая стрела.
– То есть на крыше сидел снайпер? Такое предположение уже высказывалось сразу после убийства и было отброшено как несостоятельное. К тому же это излишне осложняет ваш план.
– Это не мой план, а план преступника.
– Но усложняет? Пойдем дальше. Предварительное следствие показало, что в дом Шнауцера мог проникнуть только человек очень мелкой комплекции. Никто из нас не смог бы протиснуться в то окно, а Хардкор – и подавно. Но Хардкор, как все слышали, видел себя во сне ребенком… маленькой девочкой. Да и само преступление… Конечно, можно предположить, что Хардкор способен был голыми руками оторвать человеку голову, но совершить такое на практике… Хардкор – исключительно силен, вспыльчив, но не переносит вида крови. Он мог бы придушить жертву, сломать Шнауцеру шею, проломить череп – но произошло то, что произошло. Преступление из разряда тех, каких в реальной жизни быть не должно. Такое может только присниться в кошмарном сне… вероятно, для Хардкора это и был сон.
– Вы продолжаете настаивать на версии безумия арестованного?
– Отнюдь. Я настаиваю, что в данном случае сон стал явью. Причем это был не сон Хардкора, – я воздержалась от того, чтобы назвать имя Фикхен. – Пойдем еще дальше. Я не собираюсь отрицать все вами сказанное. Кое-что в своей теории вы подметили верно. Поджог храма и разрушение плотины – преступления, не приносящие выгоды. Это бессмысленные действия. А такие действия, как правило, совершаются во сне. Я не присутствовала на допросах Ферфлюхтера и Обструкция и не знаю, что они вам говорили. Но полагаю, что каждый утверждал, будто во сне он не был собой. Они действовали внутри чужих снов!
– И что вы этим хотите сказать? Что в Киндергартене распространяется эпидемия лунатизма?
– Что вы все к медицинским терминам цепляетесь? Лунатизм, безумие… В Киндергартене появилась неизвестная нам магия. И только не говорите мне, уважаемые господа, будто в этом благословенном городе магия не действует. Что было, то сплыло. В конце концов, что такое ваше пророчество, ректор? Явление того же рода, что и предсказание, которое я вас просила разыскать. Вот все, что я имела сказать почтенному собранию.
Я поискала глазами графин с киндербальзамом, обычно стоявший на столе у бургомистра, но, по понятным причинам, сегодня его там не было. Поэтому пришлось смириться с сухостью в глотке и сесть на место.
Ван Штанген не склонен был сдаваться.
– Типичный пример того, что женский ум – если допустить возможность существования такового – не способен принять рационального объяснения событий. Вам обязательно нужно верить в сверхъестественное, в колдовство, вампиров, драконов, призраков…
– Это верно. Мне проще поверить в колдовство, чем в теорию заговора. И с драконами я встречалась чаще, чем с людьми, способными по уму спланировать преступление.
– Ваши суеверия…
– Насчет суеверий – это не ко мне. Это к преподобному Суперстаару.
– Пророчество Похареи – это не суеверие! – обиделся ректор.
– Да, кстати. Каким образом в вашу теорию укладывается это пророчество? – ядовито полюбопытствовал ван Штанген.
– Ну, я же сказала, что не собираюсь в корне отметать ваши доводы. Вполне возможно, что пророчество влияет на развитие событий не потому, что оно правильное, а потому, что многим оно известно из речей почтенного Суперстаара. Действия пытаются уложить в заданную схему.
Ван Штанген фыркнул.
– Как будто действия не зависят от тех, кто их совершает. Что ж, проверим, кто из нас прав, по дальнейшему развитию событий. Если тот, кто стоит за данными преступлениями, действует в соответствии с пророчеством Похареи, его ждут изрядные затруднения. Ведь дальше, если не ошибаюсь, небо должно упасть на землю. Интересно, как это возможно осуществить на практике? Разве что и впрямь прибегнуть к сверхъестественным методам, колдовству и прочему.
И, словно в ответ на его слова, раздался ужасающий грохот, от которого у меня едва кровь не хлынула из ушей. Да что там я! Пулькер свалился со стула. Суперстаар, прикрывал лицо руками, дабы защититься от осколков выбитого оконного стекла.
С потолка сыпалась штукатурка.
– Такая гроза… никогда… – бормотал Вассерсуп.
– Земле…трясе… – подал голос Пулькер.
Грохот раскатился снова – аккурат в тот миг, когда Вассерсуп попытался подойти к окну, и бургомистр упал, цепляясь за портьеру.
Ректор отнял руки от бледного лица. Его указующий перст нацелился в ван Штангена.
– Небо упало на землю, – произнес он таким голосом, что пророк Похарея удавился бы с тоски, если б его услышал. – Вы хотели знать, как это может быть? Вы издевались над святыми словами! Так убедитесь в том, что пророчества не лгут. Внемлите крикам устрашившихся, воззрите на ужас, заполонивший Ойойкумену!
Ван Штанген не нашелся с ответом.
Я вылезла из-за стола, обогнула сидящего на полу Вассерсупа, подошла к окну и выглянула наружу.
Не поручусь насчет всей Ойойкумены – она очень велика, – но город Киндергартен ужас точно объял. Со всех сторон слышались испуганные крики, женский и детский плач. И небо… на землю оно не упало, Суперстаар несколько преувеличил, но безмятежной синевы летнего дня не осталось и в помине. Клубы дыма застилали небо, и вдали виднелись языки огня.
– Я слышал, что при землетрясениях бывают пожары, – Пулькер, слегка оживившись, поднялся на ноги.
– Какие землетрясения в Киндергартене? – Вассерсуп едва не плакал. – Вы еще скажите – вулканы…
Я высунулась из окна едва ли не по пояс, принюхиваясь к запахам, доносимым ветром. Пахло дымом, пахло горелой сажей… и еще кое-чем.
– Что ты там говорил, хранилось в тюрьме, – не чинясь, спросила я Пулькера. – Порошок для производства праздничных фейерверков? Бежим!
– Куда?
– К тюрьме! Она у вас прочная, может, кого еще можно спасти!
Большей паники, чем та, что царила в Киндергартене, мне еще не приходилось видеть. Даже в городах, куда врывались вражеские армии. Например, во время первого моего визита на Ближнедальний Восток, когда армия халифата захватила султанат… Или наоборот, армия султаната захватила халифат? Теперь уж не упомню, давно это было. Или вот в прошлом году, когда мятежный маршал Мордальон схватился с имперцами на полуострове Гран-Ботфорте, народ разбегался с большим знанием дела. Наверное, это было потому, что те страны постоянно переживали войны и нашествия, и жители сохраняли необходимые навыки. Киндергартен же слишком долго жил в тишине и спокойствии, когда самым страшным бедствием казался неурожай вишни, и теперь добрые бюргеры совершенно растерялись. Они метались на улицах, налетая друг на друга, плача, бранясь, затевая бессмысленные свары. Женщины, похватав узлы с барахлом, стремились к воротам, либо жались во дворах. Набат гремел над крышами – Вассерсуп, победив первоначальную растерянность, приказал бить пожарную тревогу номер один, присовокупив, что, если воды и сегодня не будет, он лично распорядится повесить водовозов.
Мы бежали по брусчатке. Пулькер и Суперстаар немного отстали, но позади меня топал ван Штанген. Никто из нас не старался уязвить другого. Не до того было. Не знаю, чувствовал ли дознаватель вину за то, что засадил людей в тюрьму, оказавшуюся ловушкой. Но он не мог не думать о приставах, которые там оставались.
А я? Покуда я ни шатко ни валко пыталась найти доказательства невиновности Сая Штюккера, его взорвали.
Огнепальный порошок для фейерверков давно был известен в Ойойкумене. Изобрели его, разумеется, на Ближнедальнем Востоке. Там горазды на подобные хитромудрости. И там же, как рассказывали мне в Чифане, пытались когда-то применить в военных целях. Однако новшество это распространения не получило. Что может сделать взрывчатый порошок против огнедышащего дракона? А если вспомнить, что каждый полководец старается приобрести для своей армии сильного мага-военспеца, которому заклинание самовозгорания произнести – как плюнуть, то становится ясно, что обладатели запасов взрывчатого порошка находятся в большей опасности, чем их противники. Поэтому судьба предопределила этому изобретению служить исключительно игрищам и забавам.
На Западе взрывчатый порошок ожидало то же, вдобавок его распространению помешала собственная гордость и память о наличии воспламеняющейся смеси местного изготовления. Мне самой приходилось наблюдать, какой смертоносный эффект производит «чай Вылезария».
В Поволчье взрывчатый порошок вообще не поставляли – там же все постройки деревянные, одна искра – и нет города. На Западе, где города были каменные, не говоря уж о дворцах и замках, хранение порошка представляло меньшую опасность. Или так казалось. До сегодняшнего дня.
Тюрьма была обнесена высокой кирпичной стеной, и это помешало пожару распространиться – так же, как в случае с храмом Фогеля. Но то, что мы увидели внутри стен, внушало мало радости. В камере хранилось не так много чифаньского порошка, чтобы снести здание с лица земли, но крыша рухнула, а деревянные пристройки были охвачены пламенем.
Во дворе, усыпанном каменной крошкой, были люди – сидели и лежали.
– Гезанг! – отчаянно завопил ван Штанген. – Наши все живы?
– Мы-то живы, – ответствовал пристав. Он выглядел похуже, чем после недавнего пожара – весь в саже, одежда в клочьях, – верно, продирался через руины. – А вот за прочих не поручусь. Спасибо вот этому малому, – он, как собаку, погладил по голове Хардкора, сидевшего на земле. – Когда грохнуло, он дверь у себя в камере высадил и людей помогал вытаскивать.