– А я и вовсе узнал о нем от тебя… хотя Кархиддин помечен на картах.
– Погоди, а не может быть такого, что он… ну, как это с безумными бывает… вообразил себя Хьюгом и поверил в это?
– Может, конечно… но я всегда полагал, что сумасшедшие воображают себя героями и властителями, а не злодеями, вдобавок неудачливыми. Но если это правда, то объясняет, почему он живет совсем один, хотя никакой заразы в округе вроде бы не было.
– Но – или я чего-то в вас, дворянах, не понимаю, – «песнь поношения» поется только для равных, и на слуг и крестьян не должна распространяться.
– Верно.
– И кроме того, что он тут вчера лепил насчет Заклятия и Открывателей?
– Не знаю. Я вообще много просто не разобрал из того, что он бормотал. Это же бред все-таки. Но одно я понял определенно – он принимает нас с тобой за… тех. Своего друга, которого он пытался убить, и его невесту. Причем вроде бы осознает, что мы – это не они. А с другой стороны, он как будто ждал, что мы явимся… то есть они явятся – в другом обличье.
– В другом обличье? – Между бровями ее залегла складка. – Что он этим хотел сказать?
– Тоже не знаю. Но если это тебя волнует (он прекрасно понял, почему), могу спросить у него. Только не забывай, что он все равно сумасшедший. И больной.
– Больной сумасшедший, здоровый сумасшедший… – Она провела рукой по лицу. – Бог с ним. Вернемся к делу. Значит, у меня возникла идея. Подогреваю воды побольше и устраиваю стирку. А заодно и баню. Господи, как хорошо-то! Самой мне вон выпал случай искупаться, а одежда с лета не мыта, того и гляди хозяину нашему благообразному уподоблюсь. Я там один гобелен присмотрела, не сильно молью проеденный, сметаю из него что-то вроде рубахи, пока одежда моя сушится.
Возвращение к бездне повседневных забот уводило от опасных догадок, и он мог даже пошутить:
– У тебя тоже своего рода помешательство. На мытье и чистоте.
– Ну, друг, не сидел ты в тюрьме Святого Трибунала – хотя, конечно, все впереди, – а то бы понял. Хочешь притчу? Один мудрец, отправляясь купаться, говорил: «Пойду займусь богоугодным делом». «Как так?» – спросили его. И он ответил: «Даже статуи, подобия человека, надобно мыть и чистить. Насколько же важнее и полезнее содержать в чистоте человеческое тело, сотворенное по образу и подобию Божию!» Нет, честное слово, я бы тех, кто не моется, от Церкви отлучала. А они наоборот… Ладно. Отойдя от высоких материй и возвращаясь к низменным: раз уж мне все равно стирать, я и тебя обстирать могу. Давай свое барахло… В чем дело? Чем я тебя на этот раз смутила или оскорбила?
– Ты не…
– А то я не вижу! Нет, ты мне ответь, что непристойного в моем предложении? Или ничего – а ты просто стесняешься? Одежда грязная? Моя еще грязнее – у тебя как-никак есть сменная, а у меня нет.
– Я… – Ему и в самом деле было стыдно, страшно стыдно, и он не понимал, почему, обстоятельства ведь были совсем другими, чем тогда, в долине. – Ты не должна… ты не обязана… прислуживать мне.
– Ах, вот как ты это понимаешь! Тогда почему же тебя не смущает, что я всю дорогу на нас двоих готовила? Это ведь тоже служба. Конечно, чтобы тебя утешить, я могла бы сказать, что я люблю стирать, просто обожаю, но нет, я вовсе этого не люблю, как не люблю готовить или чинить одежду – кстати, твою не только постирать, но и зачинить бы не мешало, – мыть посуду и полы и так далее, но я умею это делать. А ты нет. Хотя, извини, умеешь, но хуже, чем я. Поэтому работу, которую за меня никто не сделает, я буду делать сама, и без всякого принуждения. А ты выбирай – забыть о моих низменных , служанкиных речах или все же отдать мне свою одежду, а может, и не только свою, но и пациента – ты ведь на себя обязанности взвалил погаже моих… Можешь это сделать, когда я уйду отсюда. Воду для мытья я тебе оставлю. Все! Разговор окончен. Поел? А теперь двигай. А я займусь богоугодным делом!
Они никогда больше не возвращались к этому разговору, только однажды, во время их обычных бесед на кухне, он позволил себе остроту не лучшего качества:
– И при таком-то красноречии, как ты не смогла уболтать Святой Трибунал?
Против обыкновения, шутку она не поддержала, ответила серьезно:
– Я бы их уболтала, если бы они слушали, что я говорю. Но ведь что бы я ни сказала и ни сделала, я была заранее виновна, Оливер…
А одежду – свою и старика – он ей тогда принес. И вправду выбрал время, когда ее поблизости не было. С удовольствием вымылся и побрился. И решил, что неназванный Селией мудрец был, безусловно, прав.
Селия с яростью перестирала все, что могла, и вывесила для просушки на окнах – дни установились сухие и ясные, из-за чего со стороны было похоже, что замок капитулирует. Впрочем, завоевательница уже вошла внутрь, не встретив сопротивления, и установила свои порядки. Помимо приготовления еды и стирки, она наводила чистоту где возможно, все сгнившее и рассыпавшееся в прах с триумфом сжигала во дворе, в том числе и превратившуюся в труху солому, которой здесь раньше кое-где для тепла были присыпаны полы. Взамен она притаскивала охапки веток из леса или пучки высохшей нескошенной травы. Когда больной, казалось, чувствовал себя лучше, Оливер присоединялся к Селии. Вместе они обследовали замок. Спустились в погреб, где нашли несколько еще не испорченных крысами мешков с ячменем и пшеницей, и это, конечно, оказалось подспорьем в хозяйстве. Но большей частью осматривали сам замок, когда-то, видимо, далеко не бедный, и внутреннее его убранство, как и застройка, вероятно, было приятно глазу. Но это было когда-то. Теперь все было изъедено жучком, пылью, выцвело или осыпалось. Оливер по привычке искал книги, но их не было, даже Часослова, имевшегося в каждом дворянском доме. Может быть, раньше он и был, но тлен погубил его. Они проходили по темным комнатам, поднимались по спиральным лестницам. Однажды наткнулись на забитую дверь. Но отсыревшие доски легко отдирались. Странно, но забитой оказалась дверь в часовню. Здесь Оливер тоже не нашел для себя ничего любопытного. Часовня как часовня, только запертая, и распятие там отсутствовало, что, конечно, уже само по себе есть грех, но, если некому служить… Они оставили дверь открытой. Со стен на них смотрели выщербленные гербы, лысеющие восточные ковры (возможно, предки хозяина участвовали в крестовых походах, но, скорее всего, ковры были куплены на ярмарках в Тримейне), ветхие гобелены, на которых единороги (единорылы) склонялись перед изогнувшими стан белокурыми красотками, рыцари осаждали нечто, навеки скрытое огромной прорехой, путники ехали к некой выцветшей цели. Из одного такого Селия, как и грозилась, соорудила себе нечто вроде платья и носила его, чтобы дать отдых свой заслуженной одежде. Это было странно – видеть ее в платье. Хотя ничего удивительного тут нет и быть не может, говорил себе Оливер, до нынешнего лета она всегда носила платье, и метла и сковородка были ей привычнее, чем меч и арбалет. Она и волосы, должно быть, в косы заплетала…
Но ведь полюбил-то он ее совсем иной. Коротко остриженной, в мужской одежде, с оружием в руках.
Что же, убийца милее ему, чем хозяйка дома?
Глупости! Его любовь сильнее внешних перемен, он будет любить ее всегда, в каком бы облике она ни предстала перед ним, – возвышенном или пошлом, опасном или полным слабости…
…Даже тогда, когда она изменится настолько, что перестанет быть собой и от нее останется лишь оболочка?
Он не хотел думать об этом. Тем более, что этого, возможно, не будет никогда. Да и об отъезде речи пока что не было.
Кроме того, Селия не насовсем забросила прежнюю одежду и оружие. Нужно было есть, и, желая разнообразить рыбу и кашу, она уходила в лес, чтобы подстрелить зайца или глухаря, что ей нередко удавалось. А Оливер оставался со стариком, который оказался Хьюгом Кархиддином. Но Оливеру почему-то не хотелось называть его так.
Они сидели, как всегда, на кухне. Селия потрошила невинноубиенного зайца и рассказывала, вдохновленная этим занятием, очередную байку, заимствованную на сей раз не из книг.
– Ходил к нам в «Морское чудо» один мясник. То есть по виду это был не мясник, а какой-нибудь трубадур или ангел с витража – белокурый, кудрявый, глаза голубые, ресницы длинные и так далее. Красавчик, одним словом. Но он таки был мясником и обожал свое занятие, только о нем и говорил. Девицы, надо сказать, при нем млели, и одна служаночка помоложе всячески с ним заигрывала. И как-то при этом дерни черт ее спросить, как бы он ее оценил – с точки зрения мясника. Ожидая, наверное, услышать что-нибудь вроде «лакомый кусочек» или что-то подобное, что в таких случаях полагается говорить. А красавец поднимает свои голубые глаза, осененные длинными ресницами, смотрит на нее проникновенным взором и начинает: «Весу в тебе, на глаз, столько и столько фунтов. Волосы, кожу долой – останется столько-то. Да кости, хрящи и сухожилия, которые, конечно, могут пойти в дело, но добросовестный мастер их не оставит, потому убираем еще столько-то…» Короче, всего, что он говорил, я повторить не в состоянии, заняло это не меньше получаса, а может, и поболее, но это, скажу тебе, была поэма! И по ее окончании девица, совершенно ошеломленная, уползла на кухню, где потом шарахалась от одного вида сырого мяса, и если раньше красавец имел шансы подержаться за ее сочные части, то после ему такого случая не представилось.
Она поставила мясо тушиться, вытерла стол и села напротив Оливера.
– А теперь твоя очередь. Я устала молотить языком в ожидании, пока ты что-нибудь расскажешь. Или ты чувствуешь себя кем-то вроде исповедника?
– Ты скажешь! – Его почему-то передернуло от этого сравнения, хотя, если вдуматься, она была не так уж не права. – Но… я хотел бы рассказать тебе более связно, чем он… только, наверное, не получится. А дело в том, что, хотя твоя песня говорит правду, она говорит не всю правду. Видишь ли, эта женщина, из-за которой Кархиддин сбился с пути истинного… не знаю, как ее звали, но он называет ее то Виола, то Венена…
– Ничего себе!
– И важно, это, скорее всего, прозвища… слишком много прозвищ… Извини, я отвлекся. Так вот, она была Открывательницей Путей.
– Еще того не легче! А он… ну, жених?
– О нем старик почти не говорит, даже имени… может быть, стыдно ему… сказал только, что они вместе служили на южной границе… Он все больше о ней, о женщине… кстати, он сказал, что она тоже носила мужскую одежду, ездила верхом и у нее было оружие…
– Поэтому он нас и спутал.
– Надо полагать… А приехали они сюда из Заклятых земель. Тут я тоже еще не во всем разобрался, но о многом песня умолчала или просто не знала…
– О, черт… Заклятые земли… женщина с оружием и воин… Оливер, ты не мог бы как-нибудь выудить из старика имя этого воина?
– Зачем тебе это?
Он уже знал, о чем она думает, когда на лице у нее появляется такое мрачное выражение.
– Просто мне пришло в голову… а если это были Алиена и Найтли?
Он хотел было дотронуться до ее руки, но вовремя остановился.
– Селия. Во-первых, даже если я и узнаю его имя, это нам ничего не даст. Когда Найтли был воином, его наверняка звали по-другому.
– Это не довод…
– А во-вторых, одна из редких вещей, о которых старик высказывался определенно, это время, когда все произошло. Он сказал: «Шесть лет спустя после Большой Резни».
– Получается – тридцать лет назад. А Найтли сказал, что Алиена умерла сорок лет назад…
– Вот видишь? Разница в десять лет. А кроме того, было бы слишком много совпадений. Мало того, что мы повстречались с Хьюгом Кархиддином, так еще сразу найти следы Алиены? Не верю я в такое стечение обстоятельств.
– Ну, с Хьюгом – это не совпадение. Мы же знали, что замок существует. Собственно, я и песню вспомнила после того, как ты мне его на карте показал. Но в общем ты прав. Значит, это были не они. Десять лет…
– После чего получается, что Хьюг Кархиддин – не такой уж старик, каким кажется. Ему и шестидесяти, наверное, нет.
– Выходит, Найтли гораздо старше его – ему ведь под семьдесят… Да, Найтли, Найтли, Найтли… Напрасно я его Альбертом Ничтожным обозвала. Он скорее Раймунд Луллий наоборот. Помнишь наш разговор? Оба подались из рыцарей в чернокнижники, и оба из-за женщин. Только один из любви, а другой из ненависти.
– И оба не достигли того, чего искали…
– А вот это неизвестно, – сказала она. – Хотя бы в последнем случае.
– Так вернемся к Хьюгу Кархиддину. Я надеюсь получить от него кое-какие полезные сведения. Относительно Закрытых земель. Ведь он знал, что там происходило до того, как Заклятие было снято.
– Да, конечно, – рассеянно произнесла Селия.
Оливер не был уверен, что ему удалось отвлечь ее от мыслей об Алиене.
Но, как бы то ни было, уезжать они по-прежнему не уезжали. Похоже было, что им придется здесь зимовать. Правда, холоднее не становилось. Видимо, Вальтарий не солгал хотя бы в одном – настоящей зимы здесь не бывает. Но даже и такую зиму лучше проводить под крышей.
Все, казалось, забыли о них или потеряли след – разбойники, солдаты, Священный Трибунал. Поверить в это было бы слишком опасно, но возможно. Если сюда тридцать лет никто не совался… Селия, правда, выражала сомнение, что Хьюг Кархиддин мог прожить один все тридцать лет, независимо от того, когда он сошел с ума – сразу же после своего неудавшегося преступления или за неделю до их прихода. Ведь он не пашет и не сеет и, понятно, не торгует, а охотой, конечно, прокормиться можно, но не тридцать же лет на одном и том же месте. Он бы просто умер с голоду. Возможно, соглашался Оливер, когда дворяне подвергли его остракизму, с ним оставались слуги, которые собирали оброк с подвластных Кархиддину крестьян, – отсюда зерно в подвале, – но годы шли, слуги умирали, другие не заступали на их место, а сам хозяин не хотел или отвык общаться с людьми и, оставшись в одиночестве, постепенно одичал, но произошло это в последние несколько лет…
Старик явно выздоравливал – не рассудком, но телом, однако вниз спускаться не хотел. Оливеру казалось, что он боится встречи с Селией. Что ж, если он отождествляет ее с той женщиной, что волей или неволей погубила его жизнь, это можно понять. Поэтому приходилось сидеть с ним и слушать.
Старик никогда не говорил о своей жизни после «песни поношения». Похоже, для него все кончилось тем покушением. О нем он тоже не говорил, а вот о событиях, прямо или косвенно с ним связанных, – постоянно. Причем предугадать, что он сочтет связанным с тем событием в тот или иной раз, было невозможно. Оливер почти перестал слушать его. Но однажды пришлось не только прислушаться, но и поделиться с Селией.
– Знаешь, он сегодня все время говорил о Заклятых землях… и об Открывателях… причем такое, чего мне раньше слышать не приходилось. Впрочем, хотя легенды о Заклятых землях распространены по всей стране, об Открывателях я до встречи с Вальтарием не знал.
– Я тоже.
– А поскольку Вальтарий – лжец, он вполне мог солгать и об этом. Но старик тоже говорит о них, и вполне уверенно… правда, утверждает, что воочию из Открывателей видел одну тебя… то есть ее, ту… но слышал и раньше. И вот что он сказал: «злые места»… возможно, то что я называл «прорывом Темного Воинства»… в Заклятых землях меняли свое расположение. На его памяти такое случилось перед снятием Заклятия – и это было не так уж далеко, если знать дорогу и идти с Открывателем, – если не считанные дни, то недели точно. А раньше – севернее…
– Раньше – это когда?
– На этот вопрос он был не в состоянии ответить. Что-то лепетал, потом спросил, зачем мы туда идем. Я сказал: «Мы не ищем кладов». А он ответил: «Там нет кладов, туда никто за кладами и не ходил, и ты тоже. Туда ходили искать зло и свободу. И раз ты с ней, ты их найдешь». Я спросил: «Из-за нее?» Он ответил: «Из-за того, что вас двое».
– И что это значит? Мы должны преуспеть, потому что нас не трое и не четверо? Или потому, что мы – мужчина и женщина?
– Я пытался выяснить. Но осмысленного ответа не добился.
Селия уселась на стол:
– Бред какой-то. Впрочем, помешанный и не обязан изъясняться ясно. Хотя что-то в этом есть. Та женщина и ее спутник пришли из Заклятых земель… а еще раньше там побывали Алиена и Найтли… зло и свобода… зачем их искать? Я и так зла и свободна. В отличие от тебя.
Он ничего не ответил на последнее утверждение.
Сказал:
– Может быть, речь идет о большем зле и большей свободе, чем те, о которых мы с тобой имеем представление.
– «Я думал, вы простые совсем», – сказал один грабитель и признал, что ошибся.
– Надеюсь.
– На большее зло? Извини, – она махнула рукой, – я не хотела тебя обидеть.
– Ты не можешь меня обидеть, – пробормотал он и пожалел об этом.
– Что, недостойна? А мне наплевать. Какая есть. Манерам не обучена. Многому обучена, но не манерам.
– Ты не так поняла…
– И дурная заодно? Что с бабы взять?
– Не надо… я же вижу, что ты нарочно пытаешься меня разозлить.
Она тут же прекратила огрызаться, ограничилась только замечанием:
– В следующий раз постараюсь, чтобы было не так заметно.
Некоторое время они сидели молча – он за столом, она на столе, не глядя друг на друга. Селия первая нарушила молчание:
– Свел бы старика вниз, что ли. А то держишь его наверху, как в заточении. Может, толку больше будет.
Оливер не знал, чем было вызвано это предложение, – стремлением загладить грубость или желанием выжать из старика побольше об Открытых… а для того все еще Закрытых землях? Может быть, она и права. Но если это попытка извиниться…
Однако, прежде, чем он успел что-то ответить, Селия, бросив: «Ладно, поговорили», соскочила со стола, цапнула из угла деревянную бадью и покинула кухню. Подойдя к окну, он увидел ее у колодца. Опять затеяла стирать что-то или мыть. Просто болезнь какая-то. Хотя говорили уже об этом. И в самом деле пора сменить тему.
И все-таки Оливер опасался, что Хыог Кархиддин учинит припадок или какое-нибудь буйство, когда свел его за руку вниз. Не особенно, впрочем. Был уже на их пути такой буйный припадочный, что после трудно опасаться чего-то в этом роде.
Хьюг стоял посреди кухни, озираясь. Какой он ни есть, а, несомненно, заметил произошедшие здесь перемены. (Собственно, кухня была сейчас самым обжитым местом в замке. В других помещениях Селия тоже что-то делала, какую-то комнату приспособила себе под жилье, но кухня казалась уютнее других – может, потому, что они постоянно тут сиживали, а может, просто из-за огня в очаге.) Осматривался, и во взгляде его читалось некое удовлетворение.
– Конечно, конечно, – пробормотал он. – Я так и думал…
– Что он думал, прах его побери? Что мы придем и наведем здесь порядок?
Это Селия вошла с метлой в руках. Поставила ее в угол.
Хьюг взглянул на нее и попятился.
– Привет, почтенный хозяин. Не бойся, я не улечу, – заявила она. Не дав Оливеру вклиниться, добавила, вытирая руки о вывешенное у очага полотенце: – Вот что, господа мои и нахлебники. Садитесь за стол, буду кормить вас обедом.
Поскольку Хьюг на двигался, Оливер взял его за плечо, подвел к столу и усадил. Старик покорно повиновался. Селия расставила миски и принялась разделывать жаркое из птицы. Оливер едва не спросил, какой, но это был явно не голубь. Хьюг не сводил глаз с ее рук, орудовавших ножом. Может, и впрямь боится? А ведь он не видел, как Селия обращается с оружием. Да, но он, верно, видел, как с ним обращается та женщина.
Они молча принялись за еду. Через некоторое время Селия спросила:
– Хозяин, а ты сам бывал в Заклятых землях?
Старик не ответил, хотя, безусловно, расслышал вопрос. Оливер повторил его. На сей раз ответ последовал:
– Нет. Никогда. Зачем?
– В самом деле, зачем? – фыркнула Селия, на что старик снова никак не среагировал.
– Но Заклятия же больше нет? Путь открыт? – спросил Оливер.
– Конечно, путь открыт, а Заклятия там. больше нет.
– Если его нет там, то где же оно? – Теперь уже Оливер не дал Селии вклиниться, поняв, что по каким-то своим причинам старик не хочет разговаривать с ней.
– Зачем ты спрашиваешь? – проскрипел Хьюг, отодвигая миску. – Ты же знаешь. – Он перевел взгляд с Оливера на Селию. – Кому знать, как не вам!
– Напомни мне, что я знаю.
– Здесь, конечно. И вы наконец его снимете.
– Нету здесь никакого Заклятия, – вмешалась все же Селия. – Если, правда, не считать Заклятием горы грязи, которые я отсюда выгребла.
– Почему ты считаешь, что мы в силах снять Заклятие? – продолжал Оливер. – Мы не колдуны, не маги, даже не Открыватели. Просто путники, случайно попавшие сюда.
– Кому же под силу снять Заклятие, как не тому, кто его наложил?
– Ты ошибаешься. На тебя никто не накладывал Заклятия. Это «песнь поношения», в ней нет ничего сверхъестественного.
– Нет, – упорствовал Хьюг. – Вы могли. Только вы могли. Вы сняли Заклятие оттуда, – он ткнул костлявой рукой в сторону, где, по его разумению, находились Открытые земли, – и перенесли его сюда.
– Еще того не легче, – сквозь зубы прошипела Селия.
– Вот видишь, – тихо сказал ей Оливер. – Он все воспринимает с этой точки зрения. Те люди, что смогли поломать его жизнь, по его мнению, были способны сотворить что-то и на Заклятых землях. Его не переубедишь.
– А если это правда? – мрачно осведомилась Селия. – Время-то совпадает. Заклятие было снято, как ты сам говорил, лет тридцать назад. Причем никто не может объяснить, в чем это заключалось.
– Зло было убито, – произнес Хьюг. – В одном месте убито, в другом родилось. Я не виновен!
– Угу. Мы все ни в чем не виновны, потому что Ева очень любила кушать яблоки. И, в отличие от Адама, который наверняка все сожрал бы один, не жадничала.
– Ты признаешь. – Это были первые слова, которые Хьюг обратил непосредственно к Селии. Потом встал и вышел.
Оливер вскочил и выглянул посмотреть, куда тот направился. Убедился, что к себе в спальню, и вернулся назад.
– Какое гостеприимство… и благодарность. – Селия собирала со стола.
– Да ладно. – Оливер махнул рукой. – Он болен.
– И до каких пор ты намерен с ним нянчиться? По-моему, телесно он вполне оправился. А умственно ты его вылечить не в состоянии. И никто не в состоянии.
– Я понимаю. И это он тебе предстал еще не в худшем виде. Но знаешь, мне его жаль.
– Мне тоже. Если бы он страдал за дело, он бы, наверное, не так мучился. Но пострадать за преступление, которое не сумел совершить, – вот что, наверное, особенно грызло его все эти годы…
– Мне как-то не приходило в голову взглянуть на это дело с такой точки зрения.
– Может, и ему тоже. Не у всех же такое извращенное сознание, как у меня. – Она снова знакомо нахмурилась, потом стала складывать посуду в бадью. – Но все же пора тебе перестать торчать при нем неотлучно. А то что он будет делать, когда мы уедем?
– Мы уедем… – В последнее время вопрос об отъезде ни разу не поднимался, и Оливер был совершенно уверен, что Селия смирилась необходимостью провести зиму здесь. – Конечно, – быстро сказал он, понимая, что в случае промедления последует: «Или я уеду».
– Ты там будешь ночевать? Или я тебе комнату приготовлю?
На сей раз с ответом он помедлил:
– Приготовь.
Ночью он почти не спал. Как-то разом обрушились все мучения, которые он, казалось, сумел преодолеть за то время, что они с Селией были наедине в дороге. Вот пока они ночевали рядом на земле, это его не смущало (ну, почти), а теперь, когда между ними было две стены и десяток шагов, – мысль неотвязная, как зубная боль…
И что самое глупое – он, как тогда в долине, вовсе не был уверен, что она отвергнет его притязания. В самом деле, во многих отношениях она вела себя с ним более чем откровенно, и ее сегодняшнее приглашение переехать вниз могло означать (и не впервые) явное предложение… Но и в том, что это именно так, он тоже не был уверен.
Боже, и такое ничтожество, такого слюнтяя она еще называла опасным человеком!
И тут ужасная мысль пришла ему в голову. Что, если она принимает его за мужчину, который, мягко говоря, не любит женщин? Что она привлекла его тем, что похожа на юношу, и он шарахается от нее, как только она напоминает ему о своей женской природе? Проклятие, и ведь он сам дал ей к этому повод! Он вспомнил, как убежал от нее в долине, как отскочил после ночлега в Кулхайме, как по-дурацки вел себя здесь… Но причина-то была совсем другая! Полностью противоположная… Единственным верным способом доказать ей, что она ошибается, было прямо сейчас встать, пойти к ней и… это… доказать…
А если ей ничего подобного и в голову не приходило? Нет, право, напрасно она говорила про свое извращенное сознание. Если у кого-то из них и впрямь извращенный образ мыслей, так это у него.
Но даже если он и пойдет к ней, и она его не оттолкнет… в этом будет что-то неправильное… из-за того, что это произойдет здесь… в замке, хозяин которого когда-то едва не убил человека, за коего теперь принимает Оливера, из-за женщины, за которую принимает Селию. Может, Хьюг Кархиддин именно этого от них и ждет? Может, как раз под этим он подразумевает «снятие Заклятия»? И не случайно ли Селия сегодня упомянула об отъезде?
А может, хватит находить всяческие объяснения собственной нерешительности?
И снова они сидели на кухне – втроем. Уже не в первый раз. Мужчины за столом, Селия в углу что-то шила. Хьюг пристально следил за движениями ее рук, как и в первый день, когда он спустился на кухню, будто ее руки были какими-то заморскими животными, к виду которых он не мог привыкнуть. Так за ним повелось: с Селией он по-прежнему не разговаривал, но к присутствию ее относился настороженно.
– Я вот думаю, – сказала Селия, откладывая шитье, – может, нам с тобой на большую охоту пойти? Запастись мясом как следует? Я заметила – здесь олени есть.