– Не думаю. – Немоту наконец удалось победить. – И может быть, если бы люди больше стремились узнать, кто они, с судьбами мира тоже бы обстояло получше…
– Хорошо. Но это нужно мне. Ты в любом случае не выигрываешь ничего… вот сегодня едва не погиб. Если бы я сорвалась со скалы, я бы знала, что погибаю на пути к своей цели. А ты? Ничего хорошего на моем пути тебя не ждет, уж я знаю.
– Ты знаешь, но не понимаешь. Еще в тот день, когда в деревню пришел конвой с «тримейнской еретичкой», у меня было предчувствие, будто что-то случится… что-то навсегда изменит мою жизнь… и ждал знака. А потом я услышал твой голос. Я еще не видел тебя, но знал, что всюду последую за тобой.
Это было наиболее откровенное признание, на которое он решился за все время путешествия. И следовало идти до конца – но по напряженному очертанию ее плеч, по наклону головы он, даже не видя лица, ощущал волну неприятия, исходившую от нее. Она, не хотевшая знать ничего, кроме правды о самой себе, запрещала ему говорить о своих чувствах, запрещала, не произнося ни слова. И, скомкав фразу, он закончил нелепо и неуместно – настолько, насколько его чувства были неуместны при ее целях.
– Не важно… как бы то ни было, ты ведь убедилась, что я твой друг.
– Друг… У меня никогда не было друзей. «Шлюхино отродье», «колдовское отродье»… Никогда. И я не помню, чтоб это когда-либо меня огорчало. А ты… под видимой мягкостью и сговорчивостью ты всегда делаешь только то, что хочешь. И добиваешься, чего хочешь. Ты – опасный человек. Самый опасный из всех, кого я знала.
Это был уже не просто запрет. Это было обвинение. И он растерялся – настолько это не сочеталось с тем, что он привык думать о себе и слышать о себе – никчемном и слабовольном.
Неужели Селия видит его таким… из-за своей чудовищной подозрительности?
А кому она могла бы доверять, если даже себе не доверяет? Что бы он ни сказал, что бы ни сделал – это послужит лишним доказательством в ее списке обвинений.
Он обречен молчать.
Но не обо всем.
– Тебе бы лучше поспать. Я посторожу, – сказал он. – Да, и вот что – надо бы поразмыслить, где тебе раздобыть теплую одежду. Хоть и не бывает здесь морозов, но кто знает, может, мы будем в пути всю зиму…
– Верно, – сказала она. – Но если деревень больше не будет, теплую одежду придется добывать как и эту.
– А как?
– Иногда ты задаешь удивительно глупые вопросы.
Это снова была обычная Селия, спокойная и циничная, и это его радовало. Лучше пусть этот взгляд остается непроницаемым, чем видеть встающую за ним жуть. Пусть это и чистейшей воды эгоизм.
Тем не менее забыть обо всем, что Селия ему рассказала, он не мог. И всю свою стражу размышлял об этом. Все больше Оливер склонялся к выводу, что «вторая память» Селии есть ложная память, следствие обширного и беспорядочного чтения, пережитых испытаний, но в первую очередь – неестественного воспитания, интриг, а также истерических подначек Найтли. Так называемого «учителя» Оливер заочно возненавидел, в отличие от конвойных, которые были не лучше и не хуже других таких же, а Найтли – имя, конечно, не настоящее, нарочито двусмысленная кличка – был, как и он сам, человеком книги. Так и корпел бы себе над книгами, искал философский камень – чем еще заняты алхимики, у Оливера было представление смутное; Так нет же, мерзавцу понадобилось ставить опыты над живой душой. То, что он был, вероятно, безумен, оправдывает его не больше, чем бешеного пса, стремящегося перекусать всех окружающих. И ведь Селия находилась на его попечении с самого рождения! Неудивительно, что у нее остаются сомнения, чья же душа живет в ней. Будь она послабее, она могла бы слепо в это уверовать… Хотя вряд ли Алиена была порождена исключительно воображением Найтли. Можно посвятить жизнь служению образу воображаемой дамы, но посвятить жизнь отмщению унизившей тебя женщине можно, только если такая женщина существовала в действительности.
И Алиена, вероятно, существовала.
Если ее так звали.
Что за склонность играть именами! Сам он никогда не беспокоился о значении собственного имени, было ли оно дано в честь храбро и глупо сгинувшего в Ронсевальском ущелье пэра Франции или в честь горы Олив, где когда-то звучало моление: «Господи! Да минует меня чаша сия!» Знать он не хотел этих игр. Не потому, что считал их глупыми, а потому, что они были опасны.
Пример был перед ним.
Он с радостью успокоился бы на этой версии. Но…
Разумеется, он слышал о переселении душ, читал пифагорейцев и Платона. Но все эти мистики и философы сходились в одном – душа возрождается вместе с новой сущностью, это столь же естественно и столь же таинственно, как телесное рождение. Но человеческой волей призвать душу умершей, вселить ее в чужое тело?
Он сказал бы, что это полный бред. Но совсем рядом были Открытые земли. Заклятые земли. Где жизнь лишь поколение назад строилась по законам бреда. Здесь господствовали странные силы… «Душа же человечья им приманка и поводырь».
Он вздрогнул. Чушь все это! Селия родилась не в Заклятых землях, а в прозаичнейшем Солаие. Все прочее – домыслы.
Не важно. Он сказал ей, что им, возможно, придется блуждать всю зиму. Но если он был готов принять на веру существование Алиены, в существовании Сломанного моста он более чем сомневался. А это значит, что на поиски уйдет не только зима. Сколько можно искать то, чего нет?
Хоть всю жизнь.
Ну и пусть. А справа от них солдаты, слева – молодчики Козодоя, а вдали маячит Святой Трибунал. Весело, нечего сказать!
Ему и в самом деле стало весело. И легче на душе.
Еще висела утренняя мгла, когда они снова двинулись в путь, – без дороги, без карты, следуя по неразведанной местности вдоль ручья, – иных ориентиров не было. Лес смыкался над ними, все густея по мере того, как они спускались, но сейчас он казался более дружелюбным, чем горы.
– Селия, – неожиданно спросил Оливер, – у тебя бывают предчувствия?
– То есть?
– Ты наточила оружие перед нападением. Ты взяла веревку перед тем, как я упал.
– Нет… – Она помедлила, очевидно, прежнее «приятель» ее уже не устраивало, а называть его по имени она еще не привыкла. – Это у тебя бывают предчувствия. – Веревку я взяла, говорила же, потому что предстояло ехать по горам, и оказалась права. Оружие давно пора было привести в порядок, только случая не представлялось… Но… – Она вдруг помрачнела. Оливер задал вопрос безо всяких задних мыслей, однако вдруг почувствовал, что они там были, и Селия их угадала.
– И еще одно соображение, – быстро продолжал он. – Помнишь, Вальтарий ссылался на кастеляна в Файте? И нас еще туда приглашал? Как думаешь, он просто языком молотил, понимая, что мы откажемся, или кастелян действительно замешан в разбойных делах?
– Не знаю. По правде, я тоже думала об этом. Возможно и то и другое. Если замешан, то помоги Бог владельцу замка, мы уже не поможем. Меня другое смущает – почему бандиты послали за нами только одного человека? Я бы рада поверить, что мы кажемся безобидными, но Вальтарий вроде бы так не считал.
– Возможно, они не собирались убивать нас. Просто обокрасть. Вальтарий, как ты слышала, считал нас излишне простыми, а не безобидными.
– Похоже, мы такие и есть. Излишне простые. Или будем, если поверим, что мы в безопасности.
Но, несмотря на эту предостерегающую ноту, никто не потревожил их в этот день. Все было как в первые дни их совместных странствий, имевших оболочку мирной, почти идиллической прогулки.
Ручей, вдоль которого они продвигались, принимал в себя все новые звенящие родники, – Оливеру, выросшему на Юге, их пение казалось прекрасным, – и превратился в быстрый поток, по которому плыли желтые палые листья. На сей раз на привале они развели костер, чего не делали… Бог мой, последний раз они разводили костер еще до Кулхайма – правда, с тех пор сиживали они и у костра, и у очагов, но это были не их костры и очаги, и Селия сказала: «Давненько я не готовила ничего горячего». Они решили наловить рыбы – крючки у Селии имелись, она смастерила их из обломка шила и иглы, еще когда ехала одна. Для наживки использовали крошки, оставшиеся от взятого в Бастионе хлеба. И все еще сохранялись в котомке у Селии остатки соли и чеснока – подарки хитрого хуторянина.
– Если бы Святой Трибунал хоть что-нибудь понимал, – прокомментировала она их явление из свертка, – тут же снял бы с меня все обвинения. Все бабки утверждают, что нечистая сила не переносит ни соли, ни чеснока.
– А еще железа, серебра и омелы. К чему бы это?
– Насчет твоего сообщения сомневаюсь. Но в любом случае варить из этого суп не умею…
Рыбная похлебка, приготовленная ею, казалась Оливеру такой же вкусной, как грибная. Очевидно, ее треклятый учитель был, помимо прочего, и чревоугодник. Но он не рискнул высказать это вслух. Пусть вчерашний день останется вчера, а Селия – не в меру начитанной и не по возрасту много пережившей девушкой, а не странным существом, причастным запретных бездн. И в этот вечер так оно и было. Они все же были очень молоды и легко забывали. И он забыл за разговорами о том, как когда-то где-то удавалось вкусно поесть и сладко выпить, – а в тот вечер только такие разговоры и велись, такие, как правило, случаются среди голодных людей, но иногда и сытые ими разражаются, в конце концов, воспоминания о говяжьих почках с грибами или бараньей лопатке с красным вином ничуть не хуже воспоминаний о славных сражениях и геройских поединках. Он забыл о том, что затеняло их путь, что милая девушка, столь искушенная в домашнем хозяйстве, вот этими руками, которыми варила ему суп, убила меньше чем три месяца назад полтора десятка человек, причем большинство из них у него на глазах, что не далее как позавчера угрожала еще одному человеку – раненному! – пыткой, и кто знает, возможно, осуществила бы свою угрозу… Потому что тогда пришлось бы вспомнить о своем участии во всем этом, а ему надоело копаться в себе. Хотелось радоваться жизни, пусть радость заключается всего лишь в том, чтобы сидеть у костра, есть рыбу и рассказывать, как ее запекают в родном городе.
Это был хороший вечер. Но сколько бы Оливер ни забыл, об одном он помнил – рассчитывать на то, что такие вечера будут повторяться часто, не приходится.
По разным причинам. Тем больше оснований ценить то, что есть.
Лес становился плотнее, а река – шире. Теперь им порой приходилось спешиваться, спускаясь под уклон, – хорошо, что не прорубаться сквозь заросли. Это их не очень беспокоило ввиду отсутствия опасности. Селия положила арбалет на плечо, готовясь не столько обороняться, сколько подстрелить что-нибудь на ужин, в продолжение вчерашней кулинарной поэмы. И поглядывала по сторонам, стараясь приметить дикую утку, – она видела, что те еще не улетели зимовать.
Но вместо уток она заметила старика.
Они с Оливером шли высоким берегом, но несколько ниже тропа спускалась к самой воде. И там, на узкой полосе галечника, был седой человек с вершами.
Она хотела было окликнуть Оливера, но поостереглась. Старик, – ей почему-то сразу показалось, что это старик, хотя она не видела его лица, – их не замечал. В этот миг Оливер повернулся к ней и сказал:
– Послушай…
Она поднесла палец к губам, но было слишком поздно. Голос Оливера ясно разнесся над рекой, и склонившийся над водой человек выпрямился. И увидел над собой двух вооруженных людей.
Сам он был именно старик, и более всего к нему подходило слово «клочковатый». Серая борода в клочьях, и в клочья же износившаяся одежда, когда-то, похоже, вполне добротная. Несколько мгновений он молча смотрел на них так, что глаза были готовы выскочить из орбит, а потом закричал, да что там – взвыл в ужасе. Оливер неподдельно изумился. Нет, их, конечно, обозвали «страшными ребятишками», но не настолько же! Однако довести до конца это соображение не удалось. Старик попятился, взмахнул руками, точно пытаясь отвести от себя представшее ему зрелище, поскользнулся и рухнул в воду. Течение тут же подхватило и потащило его, и он снова завопил, но теперь с гораздо большим основанием.
– Селия, кидай ему веревку!
– Сейчас!
Чертыхаясь, она забросила арбалет за спину и схватила с седла свой моток. Веревка свистнула в воздухе, но старик отнюдь не проявил той сноровки, как Оливер на осыпи. Более того, он вообще не проявил никакого желания ухватиться за конец, по крайней мере, не предпринимал таких попыток. Между тем, пока он бился в воде, течение волокло его дальше, и длины веревки уже не хватало.
– Бежим!
Они сорвались с места, бросив флегматично фыркающих лошадей. Оливер вскоре обогнал Селию. Ему было неловко – это он виноват, что рот раскрыл не вовремя. Мало того, что напугал человека, а теперь едва не утопил. Припустив дальше, он поравнялся со стариком и бросился в воду, готовый во искупление своей вины принять ледяное купание. Однако оказалось совсем не глубоко. Если бы старик не был так напуган, он мог бы выбраться сам. Подхватив его, Оливер, хлюпая набрякшими сапогами, вылез из воды и поволок старика вверх по обрыву. Старик вроде бы затих, но, когда подоспела Селия, едва не скатился обратно и закричал:
– Это она!
Селия нахмурилась, брови ее сдвинулись к переносице.
Но старик тут же обмяк, пробормотав:
– Нет, не она…
Настороженное выражение с лица Селии не исчезло. За все время, что они странствовали, никто явно не признал в Селии женщину. Вальтарий, правда, догадывался, но и он сомневался. А этот – с первого взгляда… Или он просто видит то, что хочет увидеть?
Старик промок до нитки, а стоит, между прочим, не июль, а конец сентября. Или уже октябрь наступил? Совсем счет времени потерял…
– Надо бы нам его в сухое переодеть. Возьми мой плащ на седле, попробуй его завернуть.
Однако до этого он попытался раздеть несостоявшегося утопленника.
Тот отбивался с яростью, которой вовсе не проявлял в борьбе с водной стихией. При этом его набрякшие лохмотья окончательно расползлись. Господи! Сначала мало что не утопил человека, теперь приходится одежду, может быть последнюю, на нем рвать, а дальше, не дай Бог, руку ему сломаешь…
Селия с плащом молча стояла за его спиной, наблюдая за возней. Наконец, отчаявшись, Оливер прекратил попытки и попросту закутал старика своим плащом поверх мокрого. Все лучше, чем ничего.
– Скажи, почтенный, как ты здесь оказался? Кто ты?
Старик не отвечал. Нахохлившись, он перебегал взглядом с Оливера на Селию и обратно.
– По-моему, он не понимает, – сказала Селия.
– Мне тоже кажется, что он отвык от людей. Может, он в лесу живет? Отшельник какой-нибудь?
– Где это ты видел отшельников в бархате? – проворчала она. – Пусть даже это бархатные обноски. – На такую подробность могла обратить внимание только женщина. – Нет, это больной. Сумасшедший, бежавший из-под надзора.
– Похоже на то… Тем более мы должны его отвезти в безопасное место. Иначе он простудится и умрет… Послушай, где твоя семья? – Это слово не вызвало у старика никакого отклика. – Где ты живешь?
На сей раз блуждающий взгляд приобрел несколько осмысленное выражение, и старик ткнул рукой, которую выпростал из-под плаща, указывая направление. Поскольку ничего там, кроме леса, не имелось, это движение можно было отнести на счет больного рассудка, однако, поднявшись взглядом выше, Оливер дернул Селию за рукав. Она посмотрела туда же, куда и он, – для этого ей пришлось закинуть голову, – и присвистнула.
Пока они шли вдоль реки, то смотрели куда угодно, но не вверх, поэтому ничего и не заметили. А там, за плотным рядом древесных крон, возвышалась башня замка.
Чтобы добраться туда, у них ушел почти целый день. Оливер взгромоздил старика в седло перед собой, точно плененную красавицу, однако надежды на него как на проводника оказались тщетны. Дороги они не знали, двигались напролом, прорубались через чащобы, петляли. Селия откровенно ругалась, но ни разу не предложила плюнуть на все и предоставить спасенного его судьбе, и Оливер был благодарен ей за это. Он не был уверен, что нашел бы в себе силы отказаться. Воду из сапог он, конечно, вылил, но и без того двигаться в мокрой обуви удовольствие маленькое. Хотя, разумеется, старику было не в пример хуже – он и так уже, несмотря на плащ, трясся крупной дрожью, – правда, не жаловался. Вообще ничего не говорил. Если бы не те странные слова, брошенные им на берегу, его можно было бы считать немым.
Наконец выбрались на открытое место, но лучше не стало. Перед ними вставал холм с замком на вершине, а к нему худо-бедно вела тропа. Но холм зарос каким-то колючим и вдобавок разлапистым кустарником, а по тропе мог пройти только один человек, и то с риском оставить половину одежды на шипах.
Оливер в который уже раз спешился. И, проклиная все на свете, и себя в первую очередь, достал меч и стал прореживать кусты, чтобы дать возможность пройти лошадям. Все это идиотическим образом напоминало детские сказки, где герой обязательно прорубается к замку красавицы – если не через полчища врагов, так хоть через непроходимую чащу. И он тоже – хорош герой с непобедимым мечом, только что годится кусты рубить. Не то чтобы ему совсем не пришлось драться в этом путешествии, но меч в этом как-то не участвовал.
Наконец они добрались до вершины холма.
– Пресвятая Дева! – вырвалось у Оливера, когда он позволил себе разогнуть ноющую спину.
Замок, выстроенный из серого песчаника, не мог, насколько Оливер понимал в архитектуре, равняться древностью с бастионом, давшим название деревне. Он был выстроен лет сто, от силы полтораста назад и претендовал изначально не только на мощь, но и на изящество. И вероятно, таковым обладал. Но что с ним стало теперь! Надвратную сторожевую башню затянуло плющом, стены успешно штурмовала ежевика, а противостояла ей лишь мохнатая плесень, во рву, через который был переброшен мост, не было воды, только зеленая тинистая муть, коей и жабы побрезговали бы.
– Похоже, что здесь никто не живет…
– Верно, – отозвалась Селия. – Посмотри на дымоходы – ни одного дымка.
– Это что же здесь произошло? Может, чума была и все, кроме него, – Оливер кивнул на старика, – вымерли?
– Сомневаюсь. Про чуму знали бы в деревнях – ведь замок не вчера заброшен. А ни в Файте, ни в Бастионе разговора об этом не было.
Они все еще стояли в озадаченности, когда раздался скрипучий голос.
– Так это вы? – На сей раз старик обращался к Оливеру. – Вы все-таки вернулись… Я вас ждал.
Оливер поднял руку и дотронулся до лба едва ли не свешивающегося с седла старика. И чуть не отдернул ее.
– Значит, снимаешь? – невнятно пробормотал тот.
– Так я и думал. У него жар, как я ни старался помочь. Да еще и бредит. Путает нас с кем-то…
– Теперь и я вижу, что путает. А то поначалу, когда он кричал, я решила… что он меня узнал.
– Не думаю, чтоб сюда добрались глашатаи из Тримейна, – медленно сказал Оливер.
– Не то. – Ее лицо потемнело. – Это глупо, конечно… но мне показалось… что он узнал во мне… Алиену.
Она вскинула взгляд на старика, но произнесенное имя не произвело на него ровно никакого впечатления. Он жутко щерился щербатым ртом, что долженствовало изображать улыбку.
– Что ж, идем? – спросил Оливер.
– Идем… Только смотри, осторожнее, что-то этот мост у меня доверия не вызывает.
Оливер тоже опасался, что мост прогнил, но тот еще держался. Решетка была поднята, надо думать, уже навсегда, а вот ворота закрыты. Но в них обнаружилась врезанная дверь, куда они и прошли.
И очутились на пустынном дворе, некогда мощеном, теперь же покрытом пробивавшейся между булыжниками упорной сорной травой. И во всем – ощущение заброшенности, гнили, распада.
– Ну и убожество, – буркнула Селия. Устремилась к колодцу, отодвинула крышку. – И как это колодец не зацвел… Хотя это удача, конечно.
Оливер озирался. Да уж, на сказочный замок не похоже. Но если сказка обернулась кошмаром, тут их, по всем правилам, должна была поджидать засада. Что, если старик – из шайки Козодоя? Но эта мысль показалась ему какой-то… отстраненной. Несвойственной. Как бы из чужой головы.
– По-моему, здесь никого нет, – сказала Селия, словно отвечая на его невысказанный вопрос.
– Точно. Даже голубей на карнизах.
– Так это все-таки вы, – прокаркало за ними.
Осматриваясь кругом, они не заметили, как старик съехал с седла. А он съехал, сделал несколько шагов – плащ Оливера, слишком длинный для него, волочился по плитам. Замер, уставившись на них, – тощий, сгорбленный, грязно-седой, с лихорадочно горящими глазами, – на девушку с грубо обкорнаной копной волос, цветом напоминавших мокрый песок, не сильно примечательными чертами лица и очень светлыми глазами без проблеска голубизны и на молодого человека, долговязого, темноволосого, лохматого, горбоносого, с темными же, глубоко сидящими глазами, обманчиво, а может быть, и нарочито неловкого и неуклюжего, – словно старательно сверяя то, что видел, с какими-то вколоченными в его сознание образами. Неизвестно, наложились ли эти образы друг на друга или он просто устал. Глаза у него заслезились, и он протянул к ним костлявые руки.
– Вы здесь… и Заклятие будет снято… – С этими словами он осел на колени и приложился бы к булыжникам двора, если бы Оливер его не подхватил.
– Он уже ничего не соображает, – проворчала Селия. – При чем здесь Заклятие? Его давно сняли, да и не дошли мы до Заклятых земель… то бишь Открытых…
– Открытых… ты и открыла… путь…
– Совсем болен, – заключил Оливер. – Ничего не поделаешь, надо мне оттащить его .внутрь и посмотреть, что можно сделать.
– Привет! Ты не говорил, что еще и лекарь.
– Ну, не совсем. Но когда учился в Тримейне, посещал и медицинский факультет.
– Ладно. А я напою и расседлаю лошадей. И заодно все же проверю, что здесь и как.
Примерно через час Селия выбралась на кухню замка – это, казалось, было едва ли не единственное помещение, которое время от времени посещалось: об этом свидетельствовали сравнительно свежая зола в очаге и покрытая толстенным слоем копоти посуда. Больше ничего особо разглядеть было нельзя – уже стемнело, зато запах… Впрочем, на лестнице замелькал огонек. Это спускался Оливер с лучиной в руке.
– Никого не нашла, – объявила она. – Никого и ничего. Ну и развал! Ну и вонища! А здесь – матушка моя на небесах! Миллион лет, наверное, не мели и посуду не мыли.
– Наверху еще хуже. В спальне у него. И даже не хочу, чтобы ты туда заходила. У тебя и так было в жизни много испытаний.
– Верю, ох верю… И что нас вдоль реки понесло? Ладно, если задержимся, попробую завтра влезть в погреб, посмотреть, может, там что сохранилось.
– Придется задержаться. Он плох, Селия. Сейчас уснул, но что будет дальше – не знаю. Я там буду сидеть. Ты уж поищи на ночь место почище…
– Н-да. Из-за нашего с тобой взаимного благородства ночлег будет на пустой желудок. Ничего, завтра с утра этим озабочусь. И уберусь здесь как смогу. Потому что я, ей-богу, лучше сдохну с голодухи, чем буду есть в таком свинарнике!
Оливер снова выбрался на кухню только после полудня. При свете это обширное помещение разительно изменилось, и, надо сказать, виной был не только и не столько солнечный свет. Каменный пол был вымыт, так же как и длинный дубовый стол. Ставни были распахнуты, но с осенним холодом боролся огонь, пылавший в огромном очаге. Над огнем был подвешен большой медный котел. Водрузившая его туда Селия стояла рядом – отдуваясь, с засученными рукавами.
– Привет, – весело обратилась она к нему. – Как пациент?
– Снова уснул, – пробормотал Оливер. – Атак….
– Ну, давай сюда. Можешь садиться, не страшась приклеиться, и есть, не боясь отравиться. – Она поставила перед ним глиняную миску с вареной рыбой. – Извини, что опять рыба, о другом позаботиться было некогда. Как солнце встало – я тут все драила, порвала пару старых покрывал, все равно они больше ни на что не годились, кроме как на тряпки, сгнили и расползлись к чертовой матери…
– Я там тоже немного прибрался. – Оливер придвинул к себе тарелку.
– Видела. Возвращаюсь с реки – груда мусора во дворе навалена. В окно швырял, верно? Это по-вашему, по-мужски, уборка называется.
– Я…
– Да ладно, сожгу я все это безобразие. – Она уселась против него, наслаждаясь передышкой, вытянула ноги.
– Я только хотел сказать… Да, вот что, знаешь, почему голубей здесь нет? По-моему, он их всех поел. Судя по… хм… останкам наверху.
– Хорошо бы он еще и крыс поел – так нет же… Голубей ему не обещаю, пусть рыбную похлебку ест, тем паче что рыба – из его сетей. Только это я пока и успела – кухню вымыть, хворост собрать и за рыбой сходить. Колодец здешний – это мне просто подарок, если бы еще и воду пришлось от реки таскать, я бы точно перекинулась. Поэтому и пить тебе ничего не могу предложить, кроме воды. Зато воды, как говорится, сколько угодно. Но, кроме шуток, возникла мысль… – Она осеклась. В своем хозяйственном запале она не сразу обратила внимание на немногословие и отсутствующий вид своего сотоварища, который хотя вроде бы и слышал, и рыбу ел, но явно был поглощен чем-то другим.
– Слушай, что с тобой? Ты сам-то, часом, не заболел? Или просто не выспался?
– Нет. То есть я, конечно, не выспался, но не в этом дело. Старик тут говорил в бреду, и я… нет, ты, право, не поверишь. Я и сам не поверил сперва. – Он вздохнул, собираясь с силами, и закончил: – Можешь смеяться, но это место называется замок Кархиддин. А старик – это Хьюг Кархиддин.
Она не засмеялась, но вид у нее был крайне недоуменный.
– Но я ведь думала, что это просто песня! И если что-то было, так в незапамятные времена…