Они сидели в темноте – теперь темнело рано – на значительном расстоянии, не то что в Кулхайме, когда они инстинктивно искали прибежища друг у друга. Хорошо, что темно, и она не видит…
– Послушай… – Он едва не вздрогнул, услышав ее голос. Это была не ее манера начинать разговор. – Ты говорил о прорывах Темного Воинства в области Вала. Что тебе, собственно, известно об этом?
– Мало, – честно ответил он. – Почти ничего. Так, предположения…
– Пусть предположения. Есть примеры, в которых ты уверен… ну, предположительно уверен?
Он помедлил с ответом. Следовало соблюдать осторожность. Он помнил, чем кончилась их предыдущая беседа о Темном Воинстве. Такое чувство, что эта тема кровно ее затронула… хотя о реальных опасностях, угрожающих ее жизни, говорила бестрепетно.
– Хорошо. Вот одна история. В канонических списках «Крещения эрдов» она отсутствует. Но я ведь ищу неканонические… И встретил два варианта… Кстати, это в опровержение твоего утверждения, что историки никогда не пишут о женщинах… Если ты помнишь, эрды приняли крест в IX-Х веках от Воплощения, точнее время установить нельзя. Первоначальные нравы эрдов отличались исключительной жестокостью, даже для варваров. Но к этому времени – более четырехсот лет спустя после нашествия – их нравы смягчились.
– Ты, между прочим, говорил, что к этому времени эрды и карнионцы уже смешались.
– Я несколько упростил ситуацию. Так было в центральных областях. А на окраинах, в тех поселениях, где эрды жили обособленно, подобное вряд ли могло быть. Хотя, разумеется, влияние Карнионы ощущалось. Возможно, в этом самом смягчении обычаев. Так вот, у эрдов преступника, по тем или иным причинам сумевшего бежать из-под стражи, никогда не преследовали. Считалось, что он достаточно наказан своим изгойством, – жизнь была слишком сурова, да и климат тогда, судя по всем сведениям, был гораздо хуже. Жизнь в одиночестве была ужасна. Так считали эрды во время язычества. Итак, эрды стали отходить от прежней веры. И некое горное селение приняло крещение от миссионера, имя которого нигде не названо. Но «одна отроковица втайне продолжала исполнять поганые богопротивные обряды». И миссионер приказал схватить и заключить ее. «Тогда мать отроковицы, следуя пагубной слабости женской, что низменное чадолюбие превыше спасения души ставит», ночью отомкнула затвор и вывела дочь за пределы селения. И успокоилась, наверное, потому, что по прежним законам беглых не преследовали. Но прежние законы пали… Миссионер, понукаемый благочестивым рвением, отрядил погоню, и беглянку привели обратно. И казнили.
– Ее сожгли? – Голос Селии был лишен всяческих эмоций.
– В одном из списков сказано, что сожгли. Но в другом – а я думаю, он древнее – сказано, что жители деревни забросали ее камнями.
Он сделал паузу, ожидая вопроса. Не дождался.
– И тогда мать казненной, сказано дальше, продала душу дьяволу за возможность отомстить. Позднейший список этим замечанием и ограничивается. А в старом сказано: «Воззвала к демонам сильным, демонам древним, демонам злобным, алчба их ненасытима, жажда неутолима, уродство превосходит все, что глаза в силах вынести, душа человечья им приманка и поводырь». А дальше говорится, что силы сатанинские убили всех жителей деревни. До единого.
Селия в темноте повернулась – слышно было, как хрустнули нарубленные ветки.
– А если все до одного убиты, как же хронист узнал, что именно там произошло? Ведь «не осталось никого, кто мог бы возвестить».
– Сам удивляюсь, – сказал Оливер.
– И ты считаешь, что под демонами разумеется Темное Воинство?
– Похоже… Вряд ли хронист все измыслил – он бы не стал сочинять историю, где Церковь терпит поражение, недаром же этот фрагмент позднее был изъят… А потом, человечья душа, конечно, приманка для сатанинских сил, но с каких это пор им понадобился проводник, то бишь поводырь? Только если эти силы из другого мира. Женщина, не в силах отомстить одна всем жителям деревни, связанным кровью, совершила некий вызов… и, возможно, ей пришлось заплатить за него собственной душой. «Смерть открывает дверь, а жизнь ее закрывает…»
– Возможно, что, если бы моего ребенка убили, я сделала бы то же самое…
– То есть отдала душу за месть?
– За ребенка… Мне кажется, – она говорила медленно, с трудом подбирая слова, – ребенок для женщины и есть ее душа. Без него все остальное не имеет цены – жизнь, спасение, благосостояние… Вот за это вы нас всех и презираете – за низменность нашу.
– Селия, я…
– Речь не о нас с тобой. Кроме того, детей у меня нет, неизвестно, будут ли, и вообще, весь этот разговор представляет для меня чисто академический интерес.
– И где ты набралась подобных выражений?
– От тебя. Ты употребил его на четвертый день после нашей встречи.
– Ну и память у тебя! Немудрено, что ты столько знаешь. Впрочем, сказал же философ, что всякое знание есть воспоминание…
– Да, – сухо произнесла она. – Он это сказал. – И умолкла. Как будто Оливер, неведомо для себя, снова нарушил установившееся между ними доверие.
Поскольку она не собиралась продолжать беседу, после продолжительной паузы он сказал:
– Ладно. Давай спать.
– Я посторожу, – сказала она.
Почему, хотел было спросить он, ведь с тех пор, как они удалились от Белой дороги, этого «спать по очереди» больше не было? Или ему казалось, что не было?
– Лучше я.
Против ожидания, она согласилась:
– Хорошо. Ты первый. Потом я тебя сменю. И вытянулась на своей постели из веток. Он сидел, прислушиваясь, благо ничего не было видно в безлунной ночи. Селия, казалось, сразу уснула. Неприятная мысль: неужели за все время, что они вместе, она спит вполглаза? Или нет, с самого ее побега… сколько времени тому? Но за этот месяц он мог бы сообразить… на что годится со своей преданностью? Дурак – он дурак и есть. Немудрено, что она сразу же согласилась. Первая помощь, которую она от него увидела. Все остальное было только помехой. Не будет он ее будить. Пусть спит до утра.
Напрасно Оливер на это надеялся. Посреди ночи Селия проснулась как по команде. На его протесты зарычала:
– А ежели ты завтра в седле заснешь и свалишься? Он мне еще условия будет ставить!
Это была уже прежняя Селия. Пришлось подчиниться.
Весь день тропа шла на подъем, а к вечеру прибыли в Бастион. Это была странная деревня. Когда-то в незапамятные времена она и в самом деле представляла собой бастион – отчасти вырубленный в скале, отчасти надстроенный сверху. Пограничная крепость, расположенная здесь, была не самой мощной, но достаточной, чтобы гарнизон продержался до прихода войска. А потом граница ушла далеко на юг, гарнизон то ли перевели, то ли забыли сменить, и все понемногу пришло в упадок. Впрочем, названия «странной» деревня вряд ли заслуживала, хотя дома, точнее, халупы и были здесь построены террасами, если бы не здешний постоялый двор, который размещался в бывшей крепости, нависшей над всей деревней.
Будь Бастион расположен у проезжей дороги, заведение могло бы процветать. Но сюда добирались лишь случайные путники, и в качестве гостиницы оно пришло в такой же упадок, как и в качестве укрепления. За десятилетия небрежения большая часть каменных надстроек разрушилась. Единственный сохранившийся ярус, кое-как залатанный камнями и глиной, был приспособлен под жилые комнаты. Внизу, где крепость была врезана в гору, устроили конюшню и погреба. Оливер на глаз прикинул, что эти вырубленные в скале помещения наверняка больше, чем потребно для нужд гостиницы, и, вероятно, во времена усобиц используются местными жителями как убежища. Кто знает, не понадобится ли оно им вскоре, в зависимости от того, как пойдут действия между карательными отрядами и теми, кого они призваны карать? Расспрашивать подробнее об устройстве крепости-харчевни он не стал. Вид у владельца был не располагающий к расспросам. Это был самый угрюмый и самый тощий представитель своего сословия из тех, кого Оливеру приходилось видеть. Кормили здесь, однако, не хуже, чем в гостеприимном «Лебеде», – правда, и не лучше.
Селия спросила у хозяина точильный брус и моток веревки. На недоуменный взгляд Оливера пояснила, что собирается привести в порядок их оружие.
– А веревка зачем?
– С собой заберем. Пригодится, в горах же будем.
Он отдал ей свой меч и стилет и остался сидеть в зале, где пылал очаг, – иначе было бы слишком холодно, – и слушал, как она работает во дворе.
С чего бы это она вдруг озаботилась об оружии? Предчувствие? Или просто сознание того, что им надолго придется уйти от населенных мест?
Так или иначе, работать она закончила, когда совсем стемнело. От усталости, видимо, к беседе не была расположена. Как и в Файте, они заняли одну комнату, хотя могли бы и целый этаж. Даже несколько смешно это выглядело. «Лебедь» хотя бы был небольшой гостиницей, а здесь все-таки целая крепость, и они в ней единственные постояльцы. Постояльцы крепости… не самая лучшая шутка.
Улеглись спать так же, как и прежде, хотя Оливер подумал, что упорное стремление Селии исполнять роль сторожевой собаки при укрепленности помещения и толщине стен доходит до нелепости.
Он ошибся.
Из-за того, что в комнате было весьма не тепло, они спали не раздеваясь, Селия, кажется, даже сапог не сняла. Одеяло Оливер отдал ей, сам укрылся плащом. Подушек здесь не водилось, очевидно, здешние жители придерживались старинных традиций, по которым подушки полагались только роженицам, остальным и полено под голову сгодится (тут, правда, не было и полена). Но он прекрасно уснул и так. Из блаженнейшего этого состояния его вывел такой звук, будто рядом шмякнулся мешок с репой. Он открыл глаза и поначалу ничего не увидел, хотя отчетливо слышал хриплое дыхание, доходящее до шипения, и шварканье об пол.
Приподнявшись и поглядев вниз, он увидел довольно странное зрелище. На полу распластался человек, которого Селия, похоже, успела схватить за ноги, когда он через нее перешагивал. Встать он не мог – она так и держала его, вцепившись воистину, как собака. Но из-за того, что не выпускала его, она сама не в состоянии была схватить оружие, у пришельца же в правой руке Оливер, несмотря на полумглу, разглядел нож, которым он, яростно извиваясь, пытался до нее дотянуться.
Почти не соображая, что делает, Оливер набросил на незнакомца плащ, которым укрывался, – старая как мир уловка в драках. Пока тот путался в плотной матери, Селия наконец выпустила его. Оливер лихорадочно шарил по постели в поисках пояса с оружием, но никак не мог его нащупать. Но неизвестный был быстрее. Он отбросил плащ и ринулся с ножом на Оливера. Он успел вскочить, перехватить руку врага и дать ему подножку. Они катались по полу молча (Оливеру почему-то в голову не приходило позвать на помощь) и с переменным успехом. Противник был не столько силен, сколько ловок и жилист. В какой-то миг он начал одолевать, и перед глазами Оливера блеснуло длинное лезвие. Единственное, что он мог сделать, – это удерживать запястье. Потом нож исчез из поля зрения, и нечто слабо хрустнуло. Освободившись от хватки, Оливер понял – Селия наступила на руку нападавшего сапогом и давила, пока тот не выпустил оружие. Оливер навалился на грабителя – или кто он там был. Селия, уже успев подобрать нож, кинула ему пресловутую веревку:
– На, спеленай его, хозяин, а я пока его вещички посмотрю.
Когда она успела сорвать с пояса грабителя кошель, неизвестно. Поскольку тот уже снова начал брыкаться, ничего не оставалось, кроме как сесть ему на грудь и увязать руки-ноги, как получится. В слабом рассеянном свете можно было разобрать, что это человек еще молодой, среднего роста, рыжеватый, в одежде, нимало не напоминавшей крестьянскую и сшитой из добротной ткани, но сильно поношенной, а местами и просто рваной. Он был в сознании, но не кричал – то ли некого было звать, то ли незачем.
– Почему ты хотел нас убить?
– А пошел ты… – ответствовал пленник и указал, куда. Зубы у него были, несмотря на цветущий возраст, гнилые, и Оливер вспомнил, как в детстве старая тетка его учила: «Будешь ругаться – зубки сгниют». Незадачливый грабитель служил наглядным тому подтверждением.
Селия высыпала из кошеля небогатое его содержимое – несколько медяков, огниво и короткую сальную свечу малоприятного вида. Завидев ее, Селия хмыкнула:
– Можно я его допрошу, хозяин? Я умею…
Оливера удивило вторичное обращение «хозяин», но раз она хочет представить дело так, что он здесь главный, остается только подыграть.
– Ну давай.
Он отодвинулся, Селия высвободила сломанную руку пленника и снова наступила на нее. Тот застонал, в углах его рта блеснула слюна. Он сглотнул ее, дергая кадыком.
– Слушай, хозяин, – осведомилась Селия, – граблю ему дробить или сразу отчалить?
Совершенно неожиданно Оливер услышал собственный голос:
– Лучше сразу режь – зачем ему теперь рука?
– Нет, – хрипло выдохнул пленник. – Не надо.
Селия надавила коленом ему на грудь и приставила нож к «душе» – надключичной ямке.
– Так кто тебя послал?
– Козодой, кто же…
Не дожидаясь вопроса Оливера, Селия пояснила:
– Один из больших парней с Вала – в Кулхайме говорили. Из тех, по чью душу каратели пришли.
– Разбойник? Зачем же нас грабить – у нас денег-то всего ничего…
– Как же! – сварливо сказал пленник. – Взять с них нечего! А карта?! Карта открывательская…
– Нас торговец сдал? – спросила Селия. – Вальтарий этот?
Несмотря на свое печальное положение, пленник хохотнул:
– Да какой он торговец! Наш он… от городских с долей шел… вроде гонца…
– А на кой хрен ему охрана от воров понадобилась, ежели он сам вор?
– Так не от воров! От патрульных! Вас в Кулхайме видели, солдаты об вас хорошо говорили, вот в случае чего ему бы при заставе ваши рожи пропуском бы и послужили. А после… – Его уже понесло, клинок у горла вряд ли мешал ему. – После… как до нас добрался… ну, есть там место… сказывал – можно дело сделать. Говорит – двое, один постарше и с ним не то парень, не то девка, но простые совсем, карту не только что не прячут, а разве в глаза не тычут… Козодой меня и послал, я двинул. И впрямь: идете открыто, в харчевнях дорогу спрашиваете, стоянку я вашу в лесу нашел и дальше уж прямиком. Думал, вы и вправду простые, а вы страшненькие… страшные… ребятишки…
– Здешний трактирщик в деле?
– Нет. Но он смолчал бы… ежели что.
Селия встала:
– И что прикажешь с ним делать, хозяин?
Оливер не знал, как выйти из затруднения. Он сумел бы прирезать грабителя в драке, но сейчас он этого не хотел… несмотря ни на что. Противно было.
– Думаю, гнать его надо в шею. Ты верхами?
– Нет.
– Врет, наверное… – сообщила Селия. – Хотя черт с ним.
– Ладно, ступай к своему Козодою и скажи, что Вальтарий – проще простых. Не знаем мы никаких кладов.
Селия сняла с пленника веревку и швырнула ему кошель:
– На, а шило твое оставлю. Не то порежешься небось…
Оливер поднял грабителя за шиворот, поставил на ноги, тот оказался на полголовы ниже, так же за шкирку вывел во двор, развернул и прицельно дал пинка. Если кто-то и наблюдал за ними, то не показался. Только Селия, стоя в дверях, сматывала веревку. Когда Оливер, возвращаясь, поравнялся с ней, она протянула ему отобранный нож:
– Возьми, не то твой – сущая игрушка.
– Ты сердишься, что я его отпустил?
– Напротив, приятель, напротив… Только давай тоже убираться отсюда побыстрее.
Когда они выехали за пределы деревни, удалились по тропинке до затенявшего ее приземистого холма (Оливеру показалось, что он когда-то служил основанием рухнувшей башне, но, возможно, он ошибался), Селия сказала:
– А теперь – быстро сворачиваем.
– Что ты задумала?
– Как говорил наверняка любимый тобою Сенека: «Если женщина о чем-то думает, она думает о дурном». И он был прав! Хотя бы в отношении меня.
– При чем тут Сенека?
– К черту его, но мы с тобой едем в горы. Мы говорили об этом в Файте, говорили в Бастионе, и все видели, что мы туда направились.
– И что?
– А то, что мы поедем в низину. Всегда считала, что с преступниками общаться легче, чем с Трибуналом, – я же сама преступница, – но не тогда, когда банда висит у тебя на пятках.
– Ты считаешь, что этот парень будет нас преследовать?
– Он-то вряд ли… даже когда очухается…
– Почему?
– Видишь ли, я засунула ему карту в кошель, к мертвой свечке поближе…
– Какой свечке?
– Мертвой. Она из жира мертвеца вытоплена. Это воровская магия, я в своем кабаке про это наслушалась. Зажжешь свечку, и все в доме уснут мертвым сном, грабь – не хочу. Но то ли обманул его тот, кто свечку продавал, то ли мы с тобой к воровской магии не чувствительны. Хорошо, он еще «мертвую руку» не приволок…
– Ладно, так что с картой?
– Она нам не нужна, верно? Пусть они забирают… К тому же там мои пометки, а по ним видно, что мы в горы идем…
– Погоди-погоди. Он ведь не видел, что ты подсунула ему карту. И хорошо, если заметит это по дороге. А если нет? Вернется он к своему Козодою, побожится, что карты не добыл, а потом ее у него найдут. Ты ему все равно что горло перерезала…
– А ты что бы предпочел? – ощерилась она.
– Очевидно, – в задумчивости сказал Оливер, – я должен упрекнуть тебя в коварстве. Но я не буду. Я тоже предпочитаю, чтобы эти бандиты перегрызли себя сами… Наверное, мы ребятишки и в самом деле страшные.
– Раз-го-во-ры! Сама виновата – языком мету. Едем!
Но ехать пришлось недолго. После того как они обогнули холм, им пришлось спешиться. Пробираться верхами по крутому скату, не зная пути, казалось небезопасным. Они осторожно двинулись, ведя «полководцев» в поводу. За спиной у Оливера Селия неожиданно усмехнулась.
– В чем дело?
– Да вот думаю – мужик сам себя перехитрил. Представляешь, каким пропуском послужили бы Вальтарию наши рожи, если бы нас действительно задержали и задумали проверять?
– Верно… Почти жалею, что этого не произошло. Но – почти.
Теперь, когда тень холма перестала загораживать вид, Оливер мог только подивиться, как высоко они забрались всего за пару суток пути. Оставленные ими низины темнели, словно дно морское, а до леса, пока редкого, тоже оставалось еще порядочно. Оглядывая изломанный рельеф, он от души поздравил себя с тем, что изучал историю, а не космографию. По крайней мере, нет причин бранить себя за незнание.
Склон впереди достаточно пологий – поверхность ската нарушала лишь невесть откуда возникшая среди этого галечника невысокая скала, и ниже – несколько жидких кустов. Но Оливер странствовал не первый год и не доверял чрезмерно надежным с виду склонам.
Он обернулся к Селии:
– Подожди здесь. Я спущусь и разведаю, можно ли здесь пройти.
Она кивнула и взяла повод Гнея. Оливер начал боком спускаться вниз, нащупывая дорогу сапогом. Он успел уже достаточно отойти, и казалось, что тропа найдена, когда камни под его ногами точно поплыли, все перевернулось – склон, небо над головой, Селия, державшая лошадей, и осыпь, унося его, покатилась вниз, скользя с мертвенным стуком. Хотя сознание его было парализовано, тело действовало по собственному усмотрению, ища любую опору. И нашло. Галечная осыпь обтекала торчащий корень погибшего дерева, за него-то Оливер и ухватился. Тут сознание восстановилось, и он огляделся. Склон выгибался перед ним, как чудовищное брюхо горы, которое она прятала под одеждой галечника. Любая попытка шевельнуться могла привести к тому, что эта одежда сползет.
Рядом шлепнулась веревка с петлей на конце. Трепыхаясь, как рыба на крючке, он просунулся в эту петлю… в петлю полез… Веревка натянулась.
– Давай, Оливер!
Он был слишком занят, чтобы заметить, что Селия впервые за весь месяц назвала его по имени. Бесполезно, думал он. Селия гораздо меньше и легче, ей его не вытянуть… Но она тащила, тащила изо всех сил… а ведь, насколько он мог судить, чтобы добросить до него веревку, ей пришлось спуститься опасно близко к осыпи… и привязать веревку к седлу она не могла… Но потом дело пошло лучше – он почувствовал это по натяжению веревки. Очевидно, Селия тоже нашла какую-то опору. Когда он прополз еще немного, увидел, какую, – ту самую скалу, что он заметил при спуске. И закрепила веревку там. Теперь он мог ползти, не опасаясь, что стащит Селию вниз. Он полз на животе, пока не почувствовал, что может подняться на ноги, которые, впрочем, подламывались от слабости. Селия рванула веревку на себя, подхватила Оливера за локти и подтянула к себе. Устоять, правда, они не смогли – оба съехали на землю.
– Надо было тебе меня там оставить, – одышливо сказал Оливер, – а то вечно из-за меня одни неприятности.
– Дурак! – сердито выпалила она. И уже без злобы добавила: – Раньше бы предложил, а теперь что, обратно тебя сталкивать?
Они оба расхохотались. Это была почти истерическая реакция на недавнюю опасность, тот смех, который приходит на смену страху. Потому что Селия была испугана, – он это видел, – впервые по-настоящему испугана на его памяти. Сейчас же она, оглядывая его, грязного, пообтрепавшегося после подъема, приговаривала сквозь смех: «Ну ты хорош!» – и вытирала рукавом пот со лба.
Отсмеявшись, Оливер сделал попытку встать – и замер. Уцепившись за край скалы, он увидел вырезанный на ее ребре полустершийся от ветра древний символ – квадрат, вписанный в круг. Знак Четырех Врат.
Скала была не просто скалой. Вросший в склон стоячий камень – свидетельство языческих времен…
Последний раз он видел этот знак в день, когда понял, что жизнь его изменится.
– Ты что уставился, – услышал он голос Селии, – будто призрак увидел?
– Может, и увидел, – медленно произнес он. Селия встала.
– Теперь вперед пойду я, – решительно сказала она. – Я легче, в случае чего…
Он не возражал.
Почти три часа потребовалось, чтобы найти тропу, пригодную для лошадей. И почти весь остаток дня ушел на спуск. Когда они позволили себе стать лагерем, уже темнело. Но место было хорошее. Поблизости звенел катившийся вниз, к реке наверное, ручей. Гай и Гней бродили по еще не совсем пожухлой траве. Это была небольшая впадина, защищенная зарослями орешника, – теперь приходилось хорониться на случай, если ребята Козодоя последовали вслед за своим скорбным рукою товарищем. Пока что, кроме журчания ручья и фырканья лошадей, ничего не было слышно. С вечера подходил туман, от которого Оливер уже успел отвыкнуть, – много ли надо?
Снова туман.
Селия вернулась от ручья – опять умывалась, собственно, ему бы тоже не мешало, пообнимавшись с горой.
– Ты так мне и не ответил, что тебя насторожило у скалы.
Он не видел причин скрывать и рассказал ей о знаке.
– В общем-то ничего удивительного в том, что я его увидел, нет. Укрепления Вала строили карнионцы, а как нам говорят, развалин укреплений здесь предостаточно, кое-что мы уже повидали. Просто перед нашей встречей я был в часовне во имя святого Хамдира Эрдского, вот и вспомнил… этот знак почему-то часто рисуют при образах Хамдира… сомнительного святого, которого, может, и не было никогда, как и той Елены…
– Угу. Надо бы хворосту собрать, костер развести. – Она посмотрела на орешник, но почему-то медлила. – Кстати, святой Хамдир существовал. Только он был языческим святым. Знатным эрдом, перешедшим в карнионскую веру. У карнионцев ведь были монастыри. А тот, в котором он подвизался, назывался монастырем Четырех Врат.
Все это звучало вполне разумно и логично. Если забыть о том, что Селия почти ничего не знала об эрдах и карнионцах. А то, что знала, он сам ей рассказал.
Конечно, это можно было счесть блестящей догадкой. Но только в этот миг, точно бусины, нанизанные на нить, зависли отдельные высказывания и поступки.
«То, что сидит во мне и приказывает убивать…» «Я здесь никогда не бывала… кажется…» «Теперь я начинаю понимать… или вспоминать…» И мастерский удар, нанесенный неумелой рукой.
– Селия, – тихо произнес он. – Ведь твоя цель ко всем обвинениям против тебя отношения не имеет? И к Открывателям тоже? Это как-то связано… с твоей личностью?
Она повернулась, и ему стало не по себе. Непроницаемые зеркала, служившие ей глазами, словно повернулись на оси, и оттуда глянуло на Оливера какое-то привычное, усталое отчаяние.
– Так тебе важно это знать? Изволь…
Так они и не развели костер. Уже стемнело, но я все еще – правда, смутно, как при первой встрече, различал ее лицо.
– По-твоему, я сумасшедшая?
– Нет. Безумна твоя история, но не ты.
– Красно говоришь…
– И ты надеешься… если найдешь тот мост, сумеешь вспомнить?
– «Надеюсь» – неверное слово. Просто я хочу попробовать. «Не попробуешь – не узнаешь», – как говаривали, правда несколько по другому поводу, в «Морском чуде». Может, просто от злости – на Трибунал, на Найтли, на себя… Если бы я была так же умна, как зла, давно бы уже во всем разобралась.
Она умолкла, опустив голову, и он хотел сказать, что то зло, воплощением которого она себя считает, для него представляется абсолютным добром, но не мог – губы не шевелились. Она вдруг встрепенулась, развела руками:
– Понимаешь, вот есть герои. Обязательно герои, настоящие мужчины – они всегда стремятся мир спасти, в крайнем случае по мелочи – государство. А мне вот судьбы мира – как-нибудь сами… Я хочу просто узнать, кто я. Или что я. Жалкая цель, а?