Страница:
— С двадцать четвертого столетия Нашей эры масаи не женятся вне племени. Во всяком случае, не должны. Быть может, кое-кто нарушал закон и брал жену из другого племени или народа.
— Но никто из них не попадал в ситуацию, когда женщин-масаи просто не было. Последнему масаи нельзя руководствоваться этим правилом.
— Не в этом дело, мистер Роджас.
— Тогда я повторю вопрос: почему вы не можете жениться?
— Потому что я не мужчина. Я недоуменно воззрился на него.
— Не понял.
— Ни один мальчик-масаи не становится мужчиной, elmoran, пока его не обрежут. Он не может занять место среди равных, не может давать совет старшим, не может жениться. — Он помолчал. — Меня так и не обрезали, мистер Роджас. По закону моего народа я все еще мальчик.
— Обрезание — очень простая операция. Ее может сделать любой врач.
— Это невозможно.
— Тогда почему вас не обрезали, чтобы вы могли жениться и вести нормальную жизнь?
— Я скажу вам, когда вы найдете бивни. Но я уже говорил, что не судьба мне жениться и заводить детей. Я очень сожалею об этом, мне хотелось бы иметь большую семью, но я вынужден избрать другую тропу.
— Какую же?
Он долго смотрел на меня, и, пожалуй, впервые на его лице отразились чувства.
— Более ужасную, чем вы можете себе представить, мистер Роджас.
Маска бесстрастного масаи заняла привычное место, и он предложил мне выпить молока. Я догадался, что такое случалось с ним крайне редко, если вообще случалось, поэтому взял бурдюк в руки.
Прежде чем выпить, заглянул в его темное чрево.
— Пейте спокойно, мистер Роджас. — Мандака усмехнулся. — Крови там нет.
Я глотнул молока, которого не пил с детства, вернул ему бурдюк.
— Спасибо, что разделили его со мной, — искренне поблагодарил его я.
— Молока у меня много, да вот пить его не с кем. — Он пожал плечами. Поднялся. — Пойдемте со мной, мистер Роджас. Я покажу вам остальные комнаты. Другого дома масаи уже не будет, так что вы сможете утолить свое любопытство.
Я встал и последовал за ним, инстинктивно склонив голову, чтобы не удариться головой о воображаемый дверной косяк, и мгновением спустя оказался в другом помещении, размерами побольше.
Украшали его головные уборы из львиного меха, около каждого стояло копье. Аккуратные ярлычки указывали имя владельца головного убора и копья.
— Да у вас тут музей, — восхитился я.
— Такой коллекции нет ни в одном музее, — ответил он с ноткой гордости в голосе. — Вот этот головной убор принадлежал Нельону, в честь которого назвали один из горных пиков.
Несколько минут он рассказывал мне историю каждого головного убора и копья, лицо его оживилось. Такое случалось с ним, лишь когда речь заходила о бивнях. Наконец мы подошли к последнему из головных уборов, самому непритязательному, из сухой травы.
— А это что? — спросил я.
— Это мой головной убор. Львов на Земле не осталось, пришлось пользоваться подручными материалами.
— Неужели ваше детство прошло в таких условиях? — недоверчиво спросил я. — Вы жили в хижине?
— В manyatta, — поправил он меня. — Хижина — часть усадьбы, в которую входят другие хижины и окружающий их забор.
— Но как власти могли допустить, чтобы вы жили, извините, как дикарь.
— Я же все объяснил: Земля практически обезлюдела, те представители властных структур, что еще остались, не считали необходимым указывать семье, живущей в Кении, вдали от всех остальных, как им вести хозяйство и что есть. — Он помолчал. — До тринадцати лет я видел лишь родителей да бабушек с дедушками.
— Вы никогда не играли с другими детьми? — изумился я.
— Никогда.
— И вы жили, как ваши далекие предки?
— По форме, но не по духу, — ответил он. — Да, мы жили в глинобитной хижине, но в ней стояли три компьютера. И хотя я не посещал школу, я получил дипломы по экономике, бизнесу и африканской истории.
— Насчет истории мне понятно. Но почему экономика и бизнес?
— Я знал, что наступит день, когда мне придется покинуть Землю и убедиться, что я — последний масаи. А если моя догадка окажется верна, на меня ляжет поиск бивней. И первое, и второе будет стоить немалых денег.
— И когда вы покинули Землю?
— Двадцать шесть лет тому назад, после того как умерли мои родители.
— И больше вы туда не возвращались? Он покачал головой.
— Еще нет.
— Но собираетесь вернуться?
— Собираюсь, — вздохнул он.
— Я вам завидую.
— Правда? Почему?
— Потому что я всегда хотел побывать на прародине человечества.
— Вы — богатый человек. Почему вы не съездили туда? — спросил он.
— Пару раз намечал такую поездку, — признал я. — Но всегда что-то мешало.
— Вроде бивней?
— Именно. Передо мной ставились такие интересные задачи, что я не мог от них отказаться. Но я надеюсь, что все-таки выкрою время.
— Меня это не удивит, — усмехнулся Мандака. На какое-то время в хижине повисла тишина.
— Пожалуй, мне пора, — нарушил я молчание. — День выдался долгим, я устал.
— Уделите мне еще пару минут, мистер Роджас, — остановил меня Мандака. — Я хочу вам кое-что показать. Вас это заинтересует.
Следом за ним я прошел в еще одну топографическую хижину. Я увидел несколько примитивных картин и скульптур, потом Мандака подвел меня к рисунку, изображавшему огромного слона с непропорционально большими бивнями.
— Что вы на это скажете, мистер Роджас? Я всмотрелся в рисунок.
— Это он?
— Я думаю, да. Даты совпадают, художник нарисовал еще нескольких слонов, но не с такими бивнями.
— Каких же он был габаритов? — с трепетом спросил я.
— Мы лишь знаем длину его бивней — более десяти футов, так что обычный человек доходил бы ему до сих пор. — Он указал на точку посередине ноги.
— Просто великан! — вырвалось у меня.
— Самое крупное животное из всех, живших на Земле, — согласился со мной Мандака.
На рисунке слон выглядел как живой, и я без труда представил себе, как он идет по саванне Восточной Африки. Земля дрожит от его шагов, а трубит он громче грома.
— Есть другие рисунки или фотографии? — спросил я Мандаку.
— Только этот.
— Позвольте вас поблагодарить. Я так рад, что вы показали мне его.
— Пустяки.
— Но мне действительно пора. Надо поработать.
— Я думал, вы собрались спать.
— Я могу поспать и в моем кабинете. Но сначала я должен кое-что выяснить.
— Знаю.
Я изучающе посмотрел на него.
— Вроде бы вы не одобряли моего интереса к истории бивней.
— Я ошибался. Мне казалось, что охотник не должен слишком много знать о добыче.
Через другие хижины он провел меня к входной двери.
— Завтра вы свяжетесь со мной? — спросил я. Он кивнул.
— Позвольте поблагодарить вас за ваше гостеприимство.
Дверь открылась.
— Это я благодарю вас за то, что пришли. Вы — мой первый гость;
— С тех пор как вы приехали сюда. — Я вышел в коридор. — Вы мне это уже говорили.
— С тех пор как я покинул Землю, — уточнил он, когда коридорная дорожка понесла меня к воздушному лифту. Я оглянулся, чтобы посмотреть, машет ли он мне на прощание рукой, но дверь уже закрылась.
В кабинете царил мрак. Я приказал компьютеру включить неяркий свет и налить мне чашечку кофе, сел в кресло, установил нужный мне угол наклона спинки, закинул руки за голову.
— Компьютер?
— Да, Дункан Роджас?
— Какой процент твоей мощности занят розысками бивней?
— Семьдесят два и три десятых процента.
— Направь пять процентов на выполнение моего следующего распоряжения и продолжай розыски.
— Приступаю… Исполнено.
— Я видел рисунок, судя по всему, прижизненный, Слона Килиманджаро.
— В соответствии с имеющейся у меня информацией таких рисунков нет. Я должен просмотреть банки памяти и сравнить хранящиеся там сведения с вашим наблюдением.
— Прекрасно. Но мне почему-то кажется, что таких свидетельств очевидцев может быть несколько.
— Логичное умозаключение.
— Я хочу, чтобы ты связался с банком памяти библиотечного компьютера на Делуросе VIII и выяснил, нет ли там таких свидетельств. Ограничь поиск временным периодом от тысяча восемьсот семьдесят пятого до тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры. Свидетельства могли написать и позже, но этот отрезок времени просмотри обязательно.
— Приступаю…
— И, пожалуйста, поставь мне концерт Крониза. Вновь мой кабинет наполнила атональная музыка. Я держал чашку с кофе, а пальцы другой руки выбивали на ней мелодию концерта.
Покончив с кофе, я бросил чашку в дезинтегратор, принял молекулярный душ, переоделся и лег на кушетку.
— Я нашел свидетельство, в котором речь скорее всего идет о Слоне Килиманджаро, — внезапно объявил компьютер.
Я резко сел, от сонливости не осталось и следа.
— Выключи музыку.
— Исполнено.
— Чем обусловлена неопределенность твоего заключения? — спросил я.
— Свидетельств других очевидцев нет, так что сравнивать не с чем. Но я провел сравнение со всеми известными свидетельствами тех, кто встречался с очевидцами, и вероятность того, что в найденном мною материале речь идет о животном, которое вы называете Слоном Килиманджаро, составляет девяносто четыре и тридцать две сотых процента.
— Хорошо! — с жаром воскликнул я. — Расскажи, что ты раскопал.
— Исполняю…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Два месяца провел я, шагая по выжженной солнцем Рифтовой долине, пока наконец последнее из озер не осталось позади и не пришло время вновь подниматься на плато.
Я понюхал ветер, не один раз, многократно, ибо с годами пришла осторожность. С запада пришел запах травы, зеленеющей на равнине Лоита, и я знал, что там река Мара с холодной и чистой водой, но повернул я на юго-восток, потому что именно на равнине Лоита я впервые столкнулся с существом, способным вселить в меня страх, бледным человеком, умеющим убивать издалека, и больше я там не появлялся.
Я остановился, чтобы раздавить кожных паразитов, потеревшись боками о ствол акации, а оставшихся забросал пылью, набранной хоботом. Последний раз взглянул на великий разлом в теле Земли и проследовал древней тропой, проложенной по восточному обрыву. Птицы и обезьяны рассыпались в стороны при моем приближении, а когда я встретил львицу, идущую навстречу, она зарычала и шмыгнула в кусты.
Наконец я поднялся на равнину, где начался последний этап моего путешествия.
Старик Ван дер Камп оглядел бар, занимающий половину лачуги, которую он гордо называл торговый пост Мбого, и пересчитал белые лица: три, четыре, если считать и его, — гораздо больше, чем обычно.
Торговый пост он назвал в память о буйволе, который жестоко поранил ему ногу, прежде чем он сумел всадить пулю в глаз разъяренного зверя. Располагался пост на Песчаной реке, собирая как клиентов, так и термитов примерно в равной пропорции. В задней комнате старый бур хранил тюки с кожей и слоновой костью с указанием владельца и цены, дожидавшиеся того дня, когда пойдут дожди, обмелевшее русло заполнится водой и за товаром прибудет грузовое судно. В подвале, закопанные в землю, хранились двадцать бочек пива. Ван дер Камп не кормил клиентов, но мог приготовить принесенную ими еду.
На стене за стойкой бара белели черепа и рога (на таксидермистов денег у Ван дер Кампа не было) антилоп, лошадей, канн, газелей и буйвола, того самого, что дал название торговому посту.
Старик налил себе пива, присмотрелся к клиентам. У края стойки сидел англичанин Райc, в аккуратном, только что выглаженном костюме, с сильными, мозолистыми руками, очень бледный, словно тропическое солнце обесцветило его лицо. Как это странно, отметил Ван дер Камп. Обычно у человека, проводящего много времени под солнцем, кожа темнеет, а у англичанина она светлела.
Другой край стойки оккупировал Гюнтерманн, немец, лысый, усатый, синеглазый, в костюме, который когда-то был белым, а теперь напоминал цветом темно-серую африканскую почву. Даже под крышей он не снимал пробкового шлема, скрывающего его лысину. Пусть выглядел он нелепо, но дело свое знал: на складе лежали сорок два заготовленных им бивня.
За столиком у дальней стены сидел Слоун, первый встреченный Ван дер Кампом американец. Американцы редко появлялись в Африке, поскольку их государство не стремилось колонизировать Черный континент. Наряд американца не мог не вызвать улыбки: ковбойский стетсон и форма армии конфедератов, но он уже сделал себе имя среди охотников за слоновой костью, из чего старый бур пришел к логичному выводу: слоновая кость, и только она, объединяла этих трех совершенно непохожих друг на друга мужчин.
На улице, у колодца, толпились двадцать черных, проводники и носильщики трех белых. В бар их не пускали, но Ван дер Камп проследил, чтобы им налили пива и вонючей браги, какую варили кизи. Оплачивали все это, разумеется, белые. Ван дер Камп пересчитал черных: лумбва, кикуйю, девять вакамба, полдюжины нанди, ван-деборо, двое баганда. Слава Богу, ни одного масаи, — возможно, удастся обойтись без кровопролития. Каждые несколько минут он высовывался из окна, поглядывая на высокого, мускулистого лумбва, так, на всякий случай, но лумбва, сидевший чуть в стороне, словно и не подозревал о присутствии других африканцев.
— Я выпью еще. — Англичанин Райc осушил стакан, обвел взглядом бар. — Если кто-то желает присоединиться ко мне, угощаю.
Слоун, американец, поднял голову, кивнул, начал сворачивать сигарету.
— Я с удовольствием. — Немец достал носовой платок, вытер с лица пот. — Позвольте представиться: Эрхард Гюнтерманн из Мюнхена.
— Гюнтерманн, Гюнтерманн, — повторил англичанин, резко повернулся к немцу. — Не ваша ли фамилия упоминалась несколько лет тому назад в связи с торговлей рабами?
— Надеюсь, что нет. — Немец добродушно рассмеялся. — Я давно уже не имею к этому никакого отношения, — Он пожал плечами. — Да и денег эти рабы почти не приносили. — Он улыбнулся. — Опять же, сильная конкуренция со стороны англичан. — Он помолчал. — Слоновая кость приносит куда больший доход.
— Господа, за королеву. — Райc поднял стакан. Никто его не поддержал, а он словно этого и не заметил. — Так вы теперь охотник за слоновой костью?
Гюнтерманн покачал головой:
— Я торговец слоновой костью.
— Неужели? Немец кивнул.
— Я иду в Конго, в тропические леса, нахожу там племена, которые жаждут мяса, и продаю им антилопу, получая взамен слоновую кость. — Он опять вытер потное лицо платком и удовлетворенно добавил:
— Очень выгодно.
— Если они убивают слонов, почему они не могут охотиться на антилоп и добывать мясо? — спросил англичанин, убивая муху цеце, усевшуюся к нему на шею.
— Сами они слонов не убивают, — объяснил немец, — но знают, где найти их скелеты. А когда находят, забирают бивни. — Он помолчал, дожидаясь, пока в соседнем болоте не прекратит реветь гиппопотам. — В одной пигмейской деревне столько бивней, что они используют их вместо жердей в заборах, которыми окружают свои дворы. — Немец покачал головой. — Бедняги. Они понятия не имеют, сколько стоит слоновая кость.
— И где же находится деревня с заборами из бивней? — с любопытством спросил англичанин. Гюнтерманн улыбнулся:
— Друг мой, вы же понимаете, что я вам этого не скажу.
Райc улыбнулся в ответ:
— Да, конечно. — Теперь ему пришлось дожидаться, пока замолчит гиппопотам. — Так вы Гюнтерманн.
— Именно так. А вы?
— Блейни Райc, в недавнем прошлом житель Йоханнесбурга.
— Йоханнесбург, — повторил Гюнтерманн. — Вы родились в Африке?
— Родился я в Англии, в Манчестере. Эмигрировал в Южную Африку, купил ферму, дела не заладились, стал торговцем, двинулся на север. Через двенадцать лет добрался до этих мест. Лет десять тому назад.
— Вы торгуете слоновой костью? — с профессиональным интересом спросил Гюнтерманн.
— Уже нет. — Англичанин взял орешек и бросил зеленой мартышке, прыгнувшей на подоконник. Мартышка с визгом подобрала с земли орешек и мгновение спустя вновь возникла на подоконнике, ожидая следующего.
— А чем вы торгуете? Райc улыбнулся:
— Фотографиями.
— Фотографиями? — недоверчиво переспросил немец. Райc кивнул:
— Я использую светокопировальную бумагу. Фотографии меняю на соль, соль — на медь, медь — на коз, коз — снова на соль, соль — на скот. У меня уходит полгода, чтобы пройти весь маршрут. Заканчивается он в Судане, где я продаю скот армии. Начальных вложений — шесть шиллингов, на финише — чуть больше трех тысяч фунтов.
— А чем вы занимались до того, как стали продавать фотографии? — спросил немец, сняв с носового платка какое-то насекомое и бросив на пол.
— Начал я охотником за слоновой костью, но, должен признать, успеха не добился. А когда завязал, выяснилось, что денег у меня ни пенни, а из ценного — только патроны. Вот я и поменял патроны на соль, потом на эту соль купил больше патронов, поменял их на коз и так далее. В итоге я добрался до Эфиопии и продал имеющийся у меня товар почти за две тысячи долларов Марии-Терезы. Оттуда я уехал, больно уж жарко, вернулся сюда, где климат куда приятнее и больше племен, с которыми можно торговать, купил пару фотокамер, и дело пошло.
— И вы называете это приятным климатом? — усмехнулся Слоун.
Райc повернулся к нему:
— А вы бывали в Эфиопии?
— Пару раз.
— Тогда вы знаете, как там жарко.
— Не намного жарче, чем здесь, — возразил Слоун.
— Вы совершенно не правы, — отчеканил англичанин. — Тамошней жары не выдержит ни один человек. Слоун пожал плечами и уткнулся в стакан с пивом.
— Если вы не возражаете, мой добрый сэр, я позволю себе задать вам вопрос, — продолжил Райc.
Слоун поднял голову, пристально посмотрел на англичанина.
— Валяйте.
— Туземец, с которым вы прибыли. Не могу понять по родовым насечкам, из какого он племени.
— Он — кикуйю.
— Никогда с ними не встречался. Я слышал, что земли кикуйю закрыты для белых.
— Это так.
— Так где вы его взяли?
— Он нарушил закон, но сбежал до того, как его убили.
— А что он сделал? Слоун пожал плечами.
— Я не спрашивал.
— Кикуйю — хорошие следопыты?
— Этим я доволен.
— Но похуже, чем вандеборо, — самодовольно усмехнулся немец.
Ветер чуть изменился, на них пахнуло болотом.
— Я заметил, что у вас есть один. — Райc обмахивался шляпой, скорее чтобы отогнать неприятный запах, а не охладить кожу. — Они действительно так хороши?
— Мой вандеборо возьмет след биллиардного шара, прокатившегося по улице Берлина.
Райc хохотнул, допил пиво, поднял пустой стакан.
— Чья очередь?
— Моя. — Гюнтерманн бросил на стойку несколько монет. — Раз уж мы вспомнили о вандеборо. По приезде я заметил за домом женщину-вандеборо.
— Она кизи, — поправил его Ван дер Камп. После паузы добавил:
— Она принадлежит мне.
— Вы — бур, не так ли? — спросил Гюнтерманн.
— Да.
— Я думал, буры ненавидят черных. Ван дер Камп покачал головой.
— Ненависти ко всем черным у нас нет. Мы ненавидим только зулусов. Не потому что они черные, а потому, что они наши кровные враги.
— А в сезон дождей в этих краях становится очень одиноко, не так ли? — понимающе подмигнул буру Гюнтерманн.
— Это так.
— Когда британцы установят здесь протекторат, — продолжал Гюнтерманн, — они заставят вас избавиться от нее.
— Мне уже приходилось иметь дело с англичанами, — мрачно ответил Ван дер Камп. — Они меня не пугают.
— Я бы предложил оставить политику, господа, — вмешался Райc. — Нет причин разжигать в буше национальную рознь.
— Согласен. — Гюнтерманн с улыбкой повернулся к Слоуну. — И не попросить ли нам нашего американского коллегу в интересах интернационального единства снять военную форму.
— Попросить вы можете, — откликнулся Слоун. Райc присмотрелся к форме.
— Вижу, вы были капитаном, сэр.
— Нет.
— Но ваши знаки отличия…
— Я купил форму после войны.
— Так вы не участвовали в боевых действиях? Слоун ответил после долгой паузы:
— Участвовал.
— На чьей стороне? — спросил Райc.
— Вроде бы мы договорились избегать политики, — напомнил Слоун.
Райc расстегнул пару пуговиц на рубашке, вновь начал обмахиваться шляпой.
— Это не политика, сэр, чистое любопытство. Почему вы решили купить форму конфедератов? В конце концов они же потерпели поражение.
— Лучше отражает солнечные лучи и собирает меньше пыли, — ответил Слоун.
— А такие шляпы носят ваши американские ковбои? — Гюнтерманн указал на стетсон Слоуна.
— Вам лучше спросить у американского ковбоя. Гюнтерманн откинул голову, расхохотался. — Отлично сказано, сэр! Между прочим, мы еще не представлены. Я — Эрхард Гюнтерманн, а этот джентльмен — Блейни Райc.
— Ганнибал Слоун.
— Тот самый Ганнибал Слоун? — Раису пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев гиппопотама.
— Если только в Африке нет моего тезки.
— Ваша слава идет впереди вас, сэр. Вас называют одним из самых удачливых охотников за слоновой костью Восточной Африки.
— Пожалуй.
— Вы стоите в одном ряду с Седоусом и Карамаджо Беллом, — восторженно вещал англичанин.
— Никогда с ними не встречался.
— Сколько слонов вы убили? — спросил Райc. Слоун скатал-таки сигарету, закурил.
— Несколько.
— Что-то вы скромничаете.
— Наверное, он из тех, кто мало говорит, но много делает, — улыбаясь, ввернул Гюнтерманн.
— Наверное, — не стал спорить с ним Слоун.
— Между прочим, — продолжил немец, — не ставя под сомнения ваши достижения, должен сказать, что самый лучший охотник на слонов находится сейчас в нескольких десятках футов от этого бара.
— Большой лумбва с топором? — спросил Слоун.
— Именно он, его зовут Тумо. Лучший из лучших, — гордо заявил немец.
— Вы хотите сказать, что он может убить слона одним топором? — скептически спросил Райc.
— Без труда.
Мне не хотелось бы ставить под сомнение ваши слова, но в свое время я охотился на слонов и просто не могу вам поверить.
— Я видел, как он уложил своим топором одиннадцать слонов, — стоял на своем Гюнтерманн.
Райc задумчиво разглядывал содержимое стакана.
— Может, в тропическом лесу, где они не могут развернуться. Но только не в саванне.
— Где угодно, — не отступал Гюнтерманн.
— Вы же говорите не о самках или детенышах? — Райc повернулся к немцу. — Речь идет о взрослых самцах?
— Совершенно верно. Райc покачал головой:
— Это невозможно.
— Я неоднократно это видел.
— Завалить слона весом в шесть тонн жалким топориком?
Немец энергично кивнул.
— Я не хочу называть вас лжецом, но готов спорить, что такое невозможно.
— Назовите вашу ставку, — без запинки ответил немец.
Англичанин вытащил из бумажника стопку банкнот, пересчитал их, положил на стойку.
— Как насчет пятидесяти фунтов?
— Интересная мысль. — Немец широко улыбнулся. — А как насчет ста фунтов?
— Это большие деньги.
— Он или убьет слона, или нет, — заметил немец. — Величина ставки не повлияет на исход его поединка со слоном. — Он помолчал. — Разумеется, если вы не можете…
Райc отсчитал еще пятьдесят фунтов.
— Согласен!
— Тогда по рукам! — радостно воскликнул немец и выложил на стол эквивалентную сумму в марках и долларах Марии-Терезы. Обе стопки денег подвинул к Ван дер Кампу. — Ставки будут у вас.
Бур кивнул, собрал банкноты, засунул в карман.
— Есть только одно условие, — добавил Райc.
— Какое же?
— Он должен убить слона завтра. Через пять дней меня ждут в Кампале, и я не успею к этому сроку, если не выеду завтра к вечеру.
— Об этом мы не договаривались, — покачал головой немец. — А если завтра мы не найдем слона?
Райc на несколько секунд задумался, потом повернулся к Слоуну.
— Мистер Слоун, вы не согласитесь представлять меня на этой охоте, чтобы удостоверить выполнение всех условий?
— Охота может занять не один день. А бесплатно я не работаю.
— Это естественно. Я заплачу вам половину своего выигрыша.
Слоун покачал головой.
— Я возьму бивни.
— Но бивней не будет, если он не убьет слона, — заметил Райc.
— Он убьет.
— С чего такая уверенность?
— Я уже видел, как управляется лумбва с топором.
— Но каким образом человек может убить слона одним топором? — наскакивал на него Райc.
— Он обезноживает слона.
— Что вы хотите этим сказать? Слоун повернулся к Гюнтерманну.
— Это ваш лумбва, вы и рассказывайте. Немец усмехнулся.
— Если я начну рассказывать людям, как он это делает, кто будет со мной спорить?
— Послушайте, деньги на кон я уже поставил, я могу ничего этого не увидеть, так что очень хочу, чтобы мне хотя бы рассказали об этом, — сердито бросил Раис.
— Хорошо, — кивнул Слоун. — Лумбва выслеживает слона, приближается футов на сорок. Дожидается нужного направления ветра, подкрадывается к слону сзади и перерубает сухожилие на одной из задних ног в футе от земли. — Он повернулся к немцу. — Так?
Гюнтерманн лишь улыбнулся в ответ.
— Большинство животных прекрасно обходится тремя ногами, — продолжил Слоун, — но слону необходимы все четыре. Перерубленное сухожилие приковывает его к месту.
— Но никто из них не попадал в ситуацию, когда женщин-масаи просто не было. Последнему масаи нельзя руководствоваться этим правилом.
— Не в этом дело, мистер Роджас.
— Тогда я повторю вопрос: почему вы не можете жениться?
— Потому что я не мужчина. Я недоуменно воззрился на него.
— Не понял.
— Ни один мальчик-масаи не становится мужчиной, elmoran, пока его не обрежут. Он не может занять место среди равных, не может давать совет старшим, не может жениться. — Он помолчал. — Меня так и не обрезали, мистер Роджас. По закону моего народа я все еще мальчик.
— Обрезание — очень простая операция. Ее может сделать любой врач.
— Это невозможно.
— Тогда почему вас не обрезали, чтобы вы могли жениться и вести нормальную жизнь?
— Я скажу вам, когда вы найдете бивни. Но я уже говорил, что не судьба мне жениться и заводить детей. Я очень сожалею об этом, мне хотелось бы иметь большую семью, но я вынужден избрать другую тропу.
— Какую же?
Он долго смотрел на меня, и, пожалуй, впервые на его лице отразились чувства.
— Более ужасную, чем вы можете себе представить, мистер Роджас.
Маска бесстрастного масаи заняла привычное место, и он предложил мне выпить молока. Я догадался, что такое случалось с ним крайне редко, если вообще случалось, поэтому взял бурдюк в руки.
Прежде чем выпить, заглянул в его темное чрево.
— Пейте спокойно, мистер Роджас. — Мандака усмехнулся. — Крови там нет.
Я глотнул молока, которого не пил с детства, вернул ему бурдюк.
— Спасибо, что разделили его со мной, — искренне поблагодарил его я.
— Молока у меня много, да вот пить его не с кем. — Он пожал плечами. Поднялся. — Пойдемте со мной, мистер Роджас. Я покажу вам остальные комнаты. Другого дома масаи уже не будет, так что вы сможете утолить свое любопытство.
Я встал и последовал за ним, инстинктивно склонив голову, чтобы не удариться головой о воображаемый дверной косяк, и мгновением спустя оказался в другом помещении, размерами побольше.
Украшали его головные уборы из львиного меха, около каждого стояло копье. Аккуратные ярлычки указывали имя владельца головного убора и копья.
— Да у вас тут музей, — восхитился я.
— Такой коллекции нет ни в одном музее, — ответил он с ноткой гордости в голосе. — Вот этот головной убор принадлежал Нельону, в честь которого назвали один из горных пиков.
Несколько минут он рассказывал мне историю каждого головного убора и копья, лицо его оживилось. Такое случалось с ним, лишь когда речь заходила о бивнях. Наконец мы подошли к последнему из головных уборов, самому непритязательному, из сухой травы.
— А это что? — спросил я.
— Это мой головной убор. Львов на Земле не осталось, пришлось пользоваться подручными материалами.
— Неужели ваше детство прошло в таких условиях? — недоверчиво спросил я. — Вы жили в хижине?
— В manyatta, — поправил он меня. — Хижина — часть усадьбы, в которую входят другие хижины и окружающий их забор.
— Но как власти могли допустить, чтобы вы жили, извините, как дикарь.
— Я же все объяснил: Земля практически обезлюдела, те представители властных структур, что еще остались, не считали необходимым указывать семье, живущей в Кении, вдали от всех остальных, как им вести хозяйство и что есть. — Он помолчал. — До тринадцати лет я видел лишь родителей да бабушек с дедушками.
— Вы никогда не играли с другими детьми? — изумился я.
— Никогда.
— И вы жили, как ваши далекие предки?
— По форме, но не по духу, — ответил он. — Да, мы жили в глинобитной хижине, но в ней стояли три компьютера. И хотя я не посещал школу, я получил дипломы по экономике, бизнесу и африканской истории.
— Насчет истории мне понятно. Но почему экономика и бизнес?
— Я знал, что наступит день, когда мне придется покинуть Землю и убедиться, что я — последний масаи. А если моя догадка окажется верна, на меня ляжет поиск бивней. И первое, и второе будет стоить немалых денег.
— И когда вы покинули Землю?
— Двадцать шесть лет тому назад, после того как умерли мои родители.
— И больше вы туда не возвращались? Он покачал головой.
— Еще нет.
— Но собираетесь вернуться?
— Собираюсь, — вздохнул он.
— Я вам завидую.
— Правда? Почему?
— Потому что я всегда хотел побывать на прародине человечества.
— Вы — богатый человек. Почему вы не съездили туда? — спросил он.
— Пару раз намечал такую поездку, — признал я. — Но всегда что-то мешало.
— Вроде бивней?
— Именно. Передо мной ставились такие интересные задачи, что я не мог от них отказаться. Но я надеюсь, что все-таки выкрою время.
— Меня это не удивит, — усмехнулся Мандака. На какое-то время в хижине повисла тишина.
— Пожалуй, мне пора, — нарушил я молчание. — День выдался долгим, я устал.
— Уделите мне еще пару минут, мистер Роджас, — остановил меня Мандака. — Я хочу вам кое-что показать. Вас это заинтересует.
Следом за ним я прошел в еще одну топографическую хижину. Я увидел несколько примитивных картин и скульптур, потом Мандака подвел меня к рисунку, изображавшему огромного слона с непропорционально большими бивнями.
— Что вы на это скажете, мистер Роджас? Я всмотрелся в рисунок.
— Это он?
— Я думаю, да. Даты совпадают, художник нарисовал еще нескольких слонов, но не с такими бивнями.
— Каких же он был габаритов? — с трепетом спросил я.
— Мы лишь знаем длину его бивней — более десяти футов, так что обычный человек доходил бы ему до сих пор. — Он указал на точку посередине ноги.
— Просто великан! — вырвалось у меня.
— Самое крупное животное из всех, живших на Земле, — согласился со мной Мандака.
На рисунке слон выглядел как живой, и я без труда представил себе, как он идет по саванне Восточной Африки. Земля дрожит от его шагов, а трубит он громче грома.
— Есть другие рисунки или фотографии? — спросил я Мандаку.
— Только этот.
— Позвольте вас поблагодарить. Я так рад, что вы показали мне его.
— Пустяки.
— Но мне действительно пора. Надо поработать.
— Я думал, вы собрались спать.
— Я могу поспать и в моем кабинете. Но сначала я должен кое-что выяснить.
— Знаю.
Я изучающе посмотрел на него.
— Вроде бы вы не одобряли моего интереса к истории бивней.
— Я ошибался. Мне казалось, что охотник не должен слишком много знать о добыче.
Через другие хижины он провел меня к входной двери.
— Завтра вы свяжетесь со мной? — спросил я. Он кивнул.
— Позвольте поблагодарить вас за ваше гостеприимство.
Дверь открылась.
— Это я благодарю вас за то, что пришли. Вы — мой первый гость;
— С тех пор как вы приехали сюда. — Я вышел в коридор. — Вы мне это уже говорили.
— С тех пор как я покинул Землю, — уточнил он, когда коридорная дорожка понесла меня к воздушному лифту. Я оглянулся, чтобы посмотреть, машет ли он мне на прощание рукой, но дверь уже закрылась.
В кабинете царил мрак. Я приказал компьютеру включить неяркий свет и налить мне чашечку кофе, сел в кресло, установил нужный мне угол наклона спинки, закинул руки за голову.
— Компьютер?
— Да, Дункан Роджас?
— Какой процент твоей мощности занят розысками бивней?
— Семьдесят два и три десятых процента.
— Направь пять процентов на выполнение моего следующего распоряжения и продолжай розыски.
— Приступаю… Исполнено.
— Я видел рисунок, судя по всему, прижизненный, Слона Килиманджаро.
— В соответствии с имеющейся у меня информацией таких рисунков нет. Я должен просмотреть банки памяти и сравнить хранящиеся там сведения с вашим наблюдением.
— Прекрасно. Но мне почему-то кажется, что таких свидетельств очевидцев может быть несколько.
— Логичное умозаключение.
— Я хочу, чтобы ты связался с банком памяти библиотечного компьютера на Делуросе VIII и выяснил, нет ли там таких свидетельств. Ограничь поиск временным периодом от тысяча восемьсот семьдесят пятого до тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры. Свидетельства могли написать и позже, но этот отрезок времени просмотри обязательно.
— Приступаю…
— И, пожалуйста, поставь мне концерт Крониза. Вновь мой кабинет наполнила атональная музыка. Я держал чашку с кофе, а пальцы другой руки выбивали на ней мелодию концерта.
Покончив с кофе, я бросил чашку в дезинтегратор, принял молекулярный душ, переоделся и лег на кушетку.
— Я нашел свидетельство, в котором речь скорее всего идет о Слоне Килиманджаро, — внезапно объявил компьютер.
Я резко сел, от сонливости не осталось и следа.
— Выключи музыку.
— Исполнено.
— Чем обусловлена неопределенность твоего заключения? — спросил я.
— Свидетельств других очевидцев нет, так что сравнивать не с чем. Но я провел сравнение со всеми известными свидетельствами тех, кто встречался с очевидцами, и вероятность того, что в найденном мною материале речь идет о животном, которое вы называете Слоном Килиманджаро, составляет девяносто четыре и тридцать две сотых процента.
— Хорошо! — с жаром воскликнул я. — Расскажи, что ты раскопал.
— Исполняю…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ОХОТНИК (1885 г. Н.Э.)
Два месяца провел я, шагая по выжженной солнцем Рифтовой долине, пока наконец последнее из озер не осталось позади и не пришло время вновь подниматься на плато.
Я понюхал ветер, не один раз, многократно, ибо с годами пришла осторожность. С запада пришел запах травы, зеленеющей на равнине Лоита, и я знал, что там река Мара с холодной и чистой водой, но повернул я на юго-восток, потому что именно на равнине Лоита я впервые столкнулся с существом, способным вселить в меня страх, бледным человеком, умеющим убивать издалека, и больше я там не появлялся.
Я остановился, чтобы раздавить кожных паразитов, потеревшись боками о ствол акации, а оставшихся забросал пылью, набранной хоботом. Последний раз взглянул на великий разлом в теле Земли и проследовал древней тропой, проложенной по восточному обрыву. Птицы и обезьяны рассыпались в стороны при моем приближении, а когда я встретил львицу, идущую навстречу, она зарычала и шмыгнула в кусты.
Наконец я поднялся на равнину, где начался последний этап моего путешествия.
Старик Ван дер Камп оглядел бар, занимающий половину лачуги, которую он гордо называл торговый пост Мбого, и пересчитал белые лица: три, четыре, если считать и его, — гораздо больше, чем обычно.
Торговый пост он назвал в память о буйволе, который жестоко поранил ему ногу, прежде чем он сумел всадить пулю в глаз разъяренного зверя. Располагался пост на Песчаной реке, собирая как клиентов, так и термитов примерно в равной пропорции. В задней комнате старый бур хранил тюки с кожей и слоновой костью с указанием владельца и цены, дожидавшиеся того дня, когда пойдут дожди, обмелевшее русло заполнится водой и за товаром прибудет грузовое судно. В подвале, закопанные в землю, хранились двадцать бочек пива. Ван дер Камп не кормил клиентов, но мог приготовить принесенную ими еду.
На стене за стойкой бара белели черепа и рога (на таксидермистов денег у Ван дер Кампа не было) антилоп, лошадей, канн, газелей и буйвола, того самого, что дал название торговому посту.
Старик налил себе пива, присмотрелся к клиентам. У края стойки сидел англичанин Райc, в аккуратном, только что выглаженном костюме, с сильными, мозолистыми руками, очень бледный, словно тропическое солнце обесцветило его лицо. Как это странно, отметил Ван дер Камп. Обычно у человека, проводящего много времени под солнцем, кожа темнеет, а у англичанина она светлела.
Другой край стойки оккупировал Гюнтерманн, немец, лысый, усатый, синеглазый, в костюме, который когда-то был белым, а теперь напоминал цветом темно-серую африканскую почву. Даже под крышей он не снимал пробкового шлема, скрывающего его лысину. Пусть выглядел он нелепо, но дело свое знал: на складе лежали сорок два заготовленных им бивня.
За столиком у дальней стены сидел Слоун, первый встреченный Ван дер Кампом американец. Американцы редко появлялись в Африке, поскольку их государство не стремилось колонизировать Черный континент. Наряд американца не мог не вызвать улыбки: ковбойский стетсон и форма армии конфедератов, но он уже сделал себе имя среди охотников за слоновой костью, из чего старый бур пришел к логичному выводу: слоновая кость, и только она, объединяла этих трех совершенно непохожих друг на друга мужчин.
На улице, у колодца, толпились двадцать черных, проводники и носильщики трех белых. В бар их не пускали, но Ван дер Камп проследил, чтобы им налили пива и вонючей браги, какую варили кизи. Оплачивали все это, разумеется, белые. Ван дер Камп пересчитал черных: лумбва, кикуйю, девять вакамба, полдюжины нанди, ван-деборо, двое баганда. Слава Богу, ни одного масаи, — возможно, удастся обойтись без кровопролития. Каждые несколько минут он высовывался из окна, поглядывая на высокого, мускулистого лумбва, так, на всякий случай, но лумбва, сидевший чуть в стороне, словно и не подозревал о присутствии других африканцев.
— Я выпью еще. — Англичанин Райc осушил стакан, обвел взглядом бар. — Если кто-то желает присоединиться ко мне, угощаю.
Слоун, американец, поднял голову, кивнул, начал сворачивать сигарету.
— Я с удовольствием. — Немец достал носовой платок, вытер с лица пот. — Позвольте представиться: Эрхард Гюнтерманн из Мюнхена.
— Гюнтерманн, Гюнтерманн, — повторил англичанин, резко повернулся к немцу. — Не ваша ли фамилия упоминалась несколько лет тому назад в связи с торговлей рабами?
— Надеюсь, что нет. — Немец добродушно рассмеялся. — Я давно уже не имею к этому никакого отношения, — Он пожал плечами. — Да и денег эти рабы почти не приносили. — Он улыбнулся. — Опять же, сильная конкуренция со стороны англичан. — Он помолчал. — Слоновая кость приносит куда больший доход.
— Господа, за королеву. — Райc поднял стакан. Никто его не поддержал, а он словно этого и не заметил. — Так вы теперь охотник за слоновой костью?
Гюнтерманн покачал головой:
— Я торговец слоновой костью.
— Неужели? Немец кивнул.
— Я иду в Конго, в тропические леса, нахожу там племена, которые жаждут мяса, и продаю им антилопу, получая взамен слоновую кость. — Он опять вытер потное лицо платком и удовлетворенно добавил:
— Очень выгодно.
— Если они убивают слонов, почему они не могут охотиться на антилоп и добывать мясо? — спросил англичанин, убивая муху цеце, усевшуюся к нему на шею.
— Сами они слонов не убивают, — объяснил немец, — но знают, где найти их скелеты. А когда находят, забирают бивни. — Он помолчал, дожидаясь, пока в соседнем болоте не прекратит реветь гиппопотам. — В одной пигмейской деревне столько бивней, что они используют их вместо жердей в заборах, которыми окружают свои дворы. — Немец покачал головой. — Бедняги. Они понятия не имеют, сколько стоит слоновая кость.
— И где же находится деревня с заборами из бивней? — с любопытством спросил англичанин. Гюнтерманн улыбнулся:
— Друг мой, вы же понимаете, что я вам этого не скажу.
Райc улыбнулся в ответ:
— Да, конечно. — Теперь ему пришлось дожидаться, пока замолчит гиппопотам. — Так вы Гюнтерманн.
— Именно так. А вы?
— Блейни Райc, в недавнем прошлом житель Йоханнесбурга.
— Йоханнесбург, — повторил Гюнтерманн. — Вы родились в Африке?
— Родился я в Англии, в Манчестере. Эмигрировал в Южную Африку, купил ферму, дела не заладились, стал торговцем, двинулся на север. Через двенадцать лет добрался до этих мест. Лет десять тому назад.
— Вы торгуете слоновой костью? — с профессиональным интересом спросил Гюнтерманн.
— Уже нет. — Англичанин взял орешек и бросил зеленой мартышке, прыгнувшей на подоконник. Мартышка с визгом подобрала с земли орешек и мгновение спустя вновь возникла на подоконнике, ожидая следующего.
— А чем вы торгуете? Райc улыбнулся:
— Фотографиями.
— Фотографиями? — недоверчиво переспросил немец. Райc кивнул:
— Я использую светокопировальную бумагу. Фотографии меняю на соль, соль — на медь, медь — на коз, коз — снова на соль, соль — на скот. У меня уходит полгода, чтобы пройти весь маршрут. Заканчивается он в Судане, где я продаю скот армии. Начальных вложений — шесть шиллингов, на финише — чуть больше трех тысяч фунтов.
— А чем вы занимались до того, как стали продавать фотографии? — спросил немец, сняв с носового платка какое-то насекомое и бросив на пол.
— Начал я охотником за слоновой костью, но, должен признать, успеха не добился. А когда завязал, выяснилось, что денег у меня ни пенни, а из ценного — только патроны. Вот я и поменял патроны на соль, потом на эту соль купил больше патронов, поменял их на коз и так далее. В итоге я добрался до Эфиопии и продал имеющийся у меня товар почти за две тысячи долларов Марии-Терезы. Оттуда я уехал, больно уж жарко, вернулся сюда, где климат куда приятнее и больше племен, с которыми можно торговать, купил пару фотокамер, и дело пошло.
— И вы называете это приятным климатом? — усмехнулся Слоун.
Райc повернулся к нему:
— А вы бывали в Эфиопии?
— Пару раз.
— Тогда вы знаете, как там жарко.
— Не намного жарче, чем здесь, — возразил Слоун.
— Вы совершенно не правы, — отчеканил англичанин. — Тамошней жары не выдержит ни один человек. Слоун пожал плечами и уткнулся в стакан с пивом.
— Если вы не возражаете, мой добрый сэр, я позволю себе задать вам вопрос, — продолжил Райc.
Слоун поднял голову, пристально посмотрел на англичанина.
— Валяйте.
— Туземец, с которым вы прибыли. Не могу понять по родовым насечкам, из какого он племени.
— Он — кикуйю.
— Никогда с ними не встречался. Я слышал, что земли кикуйю закрыты для белых.
— Это так.
— Так где вы его взяли?
— Он нарушил закон, но сбежал до того, как его убили.
— А что он сделал? Слоун пожал плечами.
— Я не спрашивал.
— Кикуйю — хорошие следопыты?
— Этим я доволен.
— Но похуже, чем вандеборо, — самодовольно усмехнулся немец.
Ветер чуть изменился, на них пахнуло болотом.
— Я заметил, что у вас есть один. — Райc обмахивался шляпой, скорее чтобы отогнать неприятный запах, а не охладить кожу. — Они действительно так хороши?
— Мой вандеборо возьмет след биллиардного шара, прокатившегося по улице Берлина.
Райc хохотнул, допил пиво, поднял пустой стакан.
— Чья очередь?
— Моя. — Гюнтерманн бросил на стойку несколько монет. — Раз уж мы вспомнили о вандеборо. По приезде я заметил за домом женщину-вандеборо.
— Она кизи, — поправил его Ван дер Камп. После паузы добавил:
— Она принадлежит мне.
— Вы — бур, не так ли? — спросил Гюнтерманн.
— Да.
— Я думал, буры ненавидят черных. Ван дер Камп покачал головой.
— Ненависти ко всем черным у нас нет. Мы ненавидим только зулусов. Не потому что они черные, а потому, что они наши кровные враги.
— А в сезон дождей в этих краях становится очень одиноко, не так ли? — понимающе подмигнул буру Гюнтерманн.
— Это так.
— Когда британцы установят здесь протекторат, — продолжал Гюнтерманн, — они заставят вас избавиться от нее.
— Мне уже приходилось иметь дело с англичанами, — мрачно ответил Ван дер Камп. — Они меня не пугают.
— Я бы предложил оставить политику, господа, — вмешался Райc. — Нет причин разжигать в буше национальную рознь.
— Согласен. — Гюнтерманн с улыбкой повернулся к Слоуну. — И не попросить ли нам нашего американского коллегу в интересах интернационального единства снять военную форму.
— Попросить вы можете, — откликнулся Слоун. Райc присмотрелся к форме.
— Вижу, вы были капитаном, сэр.
— Нет.
— Но ваши знаки отличия…
— Я купил форму после войны.
— Так вы не участвовали в боевых действиях? Слоун ответил после долгой паузы:
— Участвовал.
— На чьей стороне? — спросил Райc.
— Вроде бы мы договорились избегать политики, — напомнил Слоун.
Райc расстегнул пару пуговиц на рубашке, вновь начал обмахиваться шляпой.
— Это не политика, сэр, чистое любопытство. Почему вы решили купить форму конфедератов? В конце концов они же потерпели поражение.
— Лучше отражает солнечные лучи и собирает меньше пыли, — ответил Слоун.
— А такие шляпы носят ваши американские ковбои? — Гюнтерманн указал на стетсон Слоуна.
— Вам лучше спросить у американского ковбоя. Гюнтерманн откинул голову, расхохотался. — Отлично сказано, сэр! Между прочим, мы еще не представлены. Я — Эрхард Гюнтерманн, а этот джентльмен — Блейни Райc.
— Ганнибал Слоун.
— Тот самый Ганнибал Слоун? — Раису пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев гиппопотама.
— Если только в Африке нет моего тезки.
— Ваша слава идет впереди вас, сэр. Вас называют одним из самых удачливых охотников за слоновой костью Восточной Африки.
— Пожалуй.
— Вы стоите в одном ряду с Седоусом и Карамаджо Беллом, — восторженно вещал англичанин.
— Никогда с ними не встречался.
— Сколько слонов вы убили? — спросил Райc. Слоун скатал-таки сигарету, закурил.
— Несколько.
— Что-то вы скромничаете.
— Наверное, он из тех, кто мало говорит, но много делает, — улыбаясь, ввернул Гюнтерманн.
— Наверное, — не стал спорить с ним Слоун.
— Между прочим, — продолжил немец, — не ставя под сомнения ваши достижения, должен сказать, что самый лучший охотник на слонов находится сейчас в нескольких десятках футов от этого бара.
— Большой лумбва с топором? — спросил Слоун.
— Именно он, его зовут Тумо. Лучший из лучших, — гордо заявил немец.
— Вы хотите сказать, что он может убить слона одним топором? — скептически спросил Райc.
— Без труда.
Мне не хотелось бы ставить под сомнение ваши слова, но в свое время я охотился на слонов и просто не могу вам поверить.
— Я видел, как он уложил своим топором одиннадцать слонов, — стоял на своем Гюнтерманн.
Райc задумчиво разглядывал содержимое стакана.
— Может, в тропическом лесу, где они не могут развернуться. Но только не в саванне.
— Где угодно, — не отступал Гюнтерманн.
— Вы же говорите не о самках или детенышах? — Райc повернулся к немцу. — Речь идет о взрослых самцах?
— Совершенно верно. Райc покачал головой:
— Это невозможно.
— Я неоднократно это видел.
— Завалить слона весом в шесть тонн жалким топориком?
Немец энергично кивнул.
— Я не хочу называть вас лжецом, но готов спорить, что такое невозможно.
— Назовите вашу ставку, — без запинки ответил немец.
Англичанин вытащил из бумажника стопку банкнот, пересчитал их, положил на стойку.
— Как насчет пятидесяти фунтов?
— Интересная мысль. — Немец широко улыбнулся. — А как насчет ста фунтов?
— Это большие деньги.
— Он или убьет слона, или нет, — заметил немец. — Величина ставки не повлияет на исход его поединка со слоном. — Он помолчал. — Разумеется, если вы не можете…
Райc отсчитал еще пятьдесят фунтов.
— Согласен!
— Тогда по рукам! — радостно воскликнул немец и выложил на стол эквивалентную сумму в марках и долларах Марии-Терезы. Обе стопки денег подвинул к Ван дер Кампу. — Ставки будут у вас.
Бур кивнул, собрал банкноты, засунул в карман.
— Есть только одно условие, — добавил Райc.
— Какое же?
— Он должен убить слона завтра. Через пять дней меня ждут в Кампале, и я не успею к этому сроку, если не выеду завтра к вечеру.
— Об этом мы не договаривались, — покачал головой немец. — А если завтра мы не найдем слона?
Райc на несколько секунд задумался, потом повернулся к Слоуну.
— Мистер Слоун, вы не согласитесь представлять меня на этой охоте, чтобы удостоверить выполнение всех условий?
— Охота может занять не один день. А бесплатно я не работаю.
— Это естественно. Я заплачу вам половину своего выигрыша.
Слоун покачал головой.
— Я возьму бивни.
— Но бивней не будет, если он не убьет слона, — заметил Райc.
— Он убьет.
— С чего такая уверенность?
— Я уже видел, как управляется лумбва с топором.
— Но каким образом человек может убить слона одним топором? — наскакивал на него Райc.
— Он обезноживает слона.
— Что вы хотите этим сказать? Слоун повернулся к Гюнтерманну.
— Это ваш лумбва, вы и рассказывайте. Немец усмехнулся.
— Если я начну рассказывать людям, как он это делает, кто будет со мной спорить?
— Послушайте, деньги на кон я уже поставил, я могу ничего этого не увидеть, так что очень хочу, чтобы мне хотя бы рассказали об этом, — сердито бросил Раис.
— Хорошо, — кивнул Слоун. — Лумбва выслеживает слона, приближается футов на сорок. Дожидается нужного направления ветра, подкрадывается к слону сзади и перерубает сухожилие на одной из задних ног в футе от земли. — Он повернулся к немцу. — Так?
Гюнтерманн лишь улыбнулся в ответ.
— Большинство животных прекрасно обходится тремя ногами, — продолжил Слоун, — но слону необходимы все четыре. Перерубленное сухожилие приковывает его к месту.