Робардс Карен. Призраки озера

   Обменявшись взглядами с отцом Рэндольфом, Оливия почувствовала, что он все понял.
   – У Келли будет чудесный ночник, – сказал он.
   Взяв у Оливии ее ношу, он водрузил невысокую искусственную елочку в полном убранстве на ночной столик у кровати, переставив розы Мэлори на большой стол. Затем подключил электричество, и елка вспыхнула весело мерцающими разноцветными огоньками.
   Елку Оливия купила в магазине сразу же после того, как покинула больницу.
   Келли пошевелилась на постели, очевидно, разбуженная их голосами, и открыла глаза. Ее внимание привлекли весело мигающие огоньки. Увидев елку, она какое-то время молча смотрела на нее. потом губы ее дрогнули и растянулись в улыбке. Обведя глазами палату, она задержала взгляд на Оливии, которая стояла рядом с Хлоей в изножье кровати.
   – Спасибо, – проговорила Келли и перевела взгляд на внучку. – Хлоя. – Голос ее звучал значительно слабее, чем утром. С трудом приподнявшись, она устроилась на кровати повыше и протянула руку девочке.
   – Нана, – всхлипнула та и, обогнув кровать, схватила протянутую руку.
   Оливия переглянулась с отцом Рэндольфом, и они молча вышли в коридор, оставив пожилую женщину с девочкой, чтобы, как внезапно щемяще четко поняла Оливия, они могли попрощаться.

Глава 35

   Весь последующий день лил проливной дождь, не прекратившийся даже ночью. Сет сидел у постели Келли, забывшейся тяжелым, вызванным лекарствами сном тяжело больного человека, не выпуская из своих рук руки матери. Казалось, скорбно-черное небо и серебряные потоки дождя составляют совершенный фон его собственному настроению. Его мать умирает. И это произойдет не сегодня, так завтра.
   Смерть. Какое другое слово таит в себе такой безысходный финал? И он тут абсолютно бессилен. Сегодня днем Сет скрепя сердце принял решение подписать бумаги, согласно которым врачи не будут искусственно поддерживать жизнь в организме матери.
   На истории болезни Келли появился листочек с записью: «Нет кода». На больничном жаргоне это означало указание для всего медперсонала «не приводить в сознание».
   Что ж, такова реальная действительность. Он тоже внешне признал эту реальность, когда подписывал бумаги, хотя сердце его обливалось кровью.
   Взрослый, тридцатисемилетний мужчина, отец, при мысли о близкой смерти матери он превращался в испуганного мальчишку.
   В одиннадцать часов вечера, когда они с Айрой собрались уезжать, отец Рэндольф отозвал Сета в сторону и предложил ему помолиться.
   – Настал час попросить у господа нашего помощи вашей матери, Сет, – сказал он. Они стояли в коридоре, за пределами палаты. Медсестры предупредили всех, что даже если на первый взгляд больная находится без сознания, она в какой-то степени может слышать и понимать все, о чем говорят рядом с нею.
   Сет взорвался:
   – Вы что, думаете, я не молился? Да я на коленях просил помощи, а она все равно мучается! Вот ведь в чем идиотизм. Мать моя пальцем не тронула ни одно живое существо, и она так страдает! Где справедливость?
   Отец Рэндольф бросил на него сочувственный взгляд:
   – Вы молились о выздоровлении, так ведь?
   – Конечно, о выздоровлении. А о чем же еще? – Сет ощутил приступ страха и тут же разозлился на себя за это. – И вот вам живое – нет, умирающее! – подтверждение того, что бог наши молитвы не слышит!
   – Сет, я убежден в том, что бог слышит все наши молитвы, – в голосе отца Рэндольфа звучала скорбь. – Но мы, люди веры, должны понять одну, очень трудную для понимания вещь: иногда в ответ на наши молитвы он говорит «нет». – Он положил руку на плечо Сету: – Когда я молюсь за вашу матушку, я прошу господа не оставлять ее его любовью и принять ее в жизнь вечную в назначенный им час.
   Пожелав Сету доброй ночи и пообещав сразу же вернуться к больной поутру, отец Рэндольф удалился.
   Сет остался в палате, безуспешно пытаясь найти удобное положение в поролоновом кресле. Он боялся выпустить хоть на секунду руку матери – а вдруг она почувствует его присутствие, его прикосновение. Шел уже первый час ночи, больница стихла. Палату слабо освещали только циферблаты приборов да еще огоньки этой дурацкой елки, которую по настоянию Оливии решено было не выключать. Ночную тишину лишь изредка нарушал скрип пола в коридоре под ногами нянечки или шум каталки, все остальное за пределами палаты погрузилось в сон. Другое дело в палате – здесь каждый звук казался громче: мерное капание лекарства в капельнице, прикрепленной к руке больной, гул аппаратов, контролирующих работу сердца и легких, шорох простыней под ногами Келли. Последний звук он слышал уже около получаса: Келли била дрожь. И этот звук пугал его почти так же, как странные хрипы, сопровождавшие ее дыхание.
   Повинуясь какому-то шестому чувству, Сет перевел взгляд на мать: она лежала с открытыми глазами, глядя прямо на него. Она не спит, она в сознании, впервые за целый день, – это открытие так потрясло его, что Сет уставился на мать, изумленно моргая, не в силах вымолвить ни слова.
   – Мама, – тихо произнес он, приходя в себя.
   Она улыбнулась, и Сет ощутил слабое пожатие ее руки. Когда-то крепкая, здоровая женщина, сейчас она превратилась в хрупкое, почти невесомое создание. Глаза ввалились, под тонкой, сухой, пожелтевшей кожей резко выступили скулы. Насколько он знал, она за время пребывания в больнице не ела нормальной пищи. Он почувствовал острое желание немедленно накормить ее, помчаться вниз, к торговому автомату, чтобы купить там шоколада и какой-то воды и силой заставить ее поесть. Если бы только он мог ей этим помочь…
   Взгляд Келли медленно перемещался по его лицу, словно она пыталась запомнить каждую черточку. Когда она заговорила, голос был еле слышен:
   – Помнишь, когда ты был маленький, ты так любил собирать для меня цветы? У нас был огромный сад, и в них много цветов – розы, пионы, амариллисы… Такие красивые, а ты всегда собирал для меня одуванчики. Ты уходил на луг и потом приносил мне эти жалкие букетики, которые тебе казались самыми прекрасными на свете. И ты знаешь, мне они тоже казались самыми прекрасными, потому что они были от тебя. – Глаза Келли лучились улыбкой.
   – Я помню. – Сет наклонился, приблизившись к ней, и крепко сжал руки матери. – Ты обычно ставила их в пустую банку из-под варенья на середину кухонного стола.
   – Точно. – Келли коротко засмеялась, внимательно глядя на него. – Сет, я хочу, чтобы ты знал – ты был смыслом моей жизни. Я любила тебя с момента рождения и буду любить вечно. О лучшем сыне трудно мечтать. Я горжусь тобой.
   – Мама… – Слова застревали у него в горле, на глазах выступили слезы. – Мама…
   Она взглянула на него и перевела взгляд куда-то в сторону, в угол стены за его спиной. Лицо вдруг озарилось, словно от приятного удивления. Сет обернулся посмотреть, что она там увидела, но палата была пустой. Стол, заставленный цветами, и ничего больше.
   – Майкл, ты? – спросила Келли своим обычным, прежним голосом и улыбнулась. Затем глубоко, с хрипом, втянула в себя воздух, закрыла глаза и, казалось, заснула.
   Выдоха Сет не услышал.
   – Мама, – встревоженно проговорил он, вскочив на ноги и склоняясь над ней. И громко добавил: – Мама, я люблю тебя!
   Почти в ту же секунду зазвучал сигнал тревоги на аппаратуре и послышались поспешные шаги в коридоре. Дверь с шумом распахнулась, и палата начала заполняться врачами и медсестрами.

Глава 36

   Когда Оливия внезапно открыла глаза, часы на ночном столике показывали три часа тридцать две минуты. Она лежала в своей постели, в комнате рядом с комнатой Сары, которая раньше принадлежала Белинде, а теперь ей, и старалась успокоиться, делая размеренные вдохи-выдохи, чтобы избавиться от ужаса, накатившего на нее во сне.
   Опять этот едва уловимый аромат духов «Белый лен», которым сопровождалось каждое ее пробуждение от ночного кошмара. Она не могла бы сказать, реальный это запах или просто плод ее воображения.
   Кстати, а можно ли вообразить запах давно забытых духов?
   В комнате было темно, хоть глаз выколи. Нескончаемый дождь за окном не давал возможности лунному свету проникнуть сквозь занавеску, и единственным освещением был циферблат будильника рядом с кроватью. Если поднять руку и поднести ее к часам, то можно разглядеть ее очертания.
   Кошмары мучили ее последние три ночи постоянно и становились все настойчивее. Она стала бояться спать.
   Конечно же, Оливия знала, почему они приходят.
   Потому что она не может стереть из памяти ужасные образы, вызванные в ее воображении историей, которую поведал ей Сет: ее мать, молодая, здоровая, красивая, покончила с собой, утопившись в озере.
   Странно, но во сне все это не походило на самоубийство. Во сне она испытывала ужас, а не скорбь.
   Из-за ухудшения самочувствия Келли атмосфера в доме сложилась такая, что кошмары могли бы мучить любого, подумала Оливия, стараясь рассуждать логично. Хлоя то капризничала, то ластилась, Сара задумалась, погрузилась в себя, Марта часто плакала, а ее саму последнее время терзали столь противоречивые предчувствия, что она ощущала себя вымотанной до предела.
   В довершение ко всему Сару тоже мучили ночные кошмары: ей снова привиделся вампир – король светлячков. Очевидно, этот образ настолько врезался в ее подсознание, что в пятницу ночью она проснулась с криком, что он пришел за нею. А вчера ей показалось, что он у нее в комнате.
   Сегодняшняя ночь выдалась поспокойнее. Если бы не ее ночной кошмар, ничто бы не мешало ее отдыху. И все же заснуть Оливия уже не могла.
   Сознание того, что во всем огромном доме этой ночью остались только четверо – они с Сарой в этом крыле и Марта с Хлоей в другом, – тоже оптимизма не прибавляло.
   Без Сета и Келли дом казался на удивление пустым.
   Оливия втянула в себя воздух и убедилась, что если аромат духов и был, то теперь он исчез. Почти в ту же секунду она услышала со стороны веранды какие-то звуки, похожие на шаги. Тяжелые шаги. Мужские.
   Она прислушалась снова, напрягая слух, стараясь за шумом дождя разобрать, что это могло быть, но, как ни старалась, больше ничего не услышала.
   Оливия лежала в теплой, удобной постели, натянув покрывало по самое горло, не сводя глаз с окна и напряженно вслушиваясь в ночь.
   Эти шаги не были плодом ее воображения, в этом она уверена. Но тогда кто мог оказаться на веранде посреди ночи?
   Жгучая волна страха, природы которого она не знала, накатила внезапно, взбудоражив ее. Кем бы ни оказался тот незнакомец на веранде, она должна выяснить, кто это.
   Трижды с момента их переезда в этот дом Сара просыпалась среди ночи с криками, что в комнате кто-то есть. А что, если ее страхи имели под собой реальную основу?
   Откуда-то из глубины сознания выплыло воспоминание – она тоже однажды испытала подобное. Вроде бы незнакомый мужчина стоял у подножия ее кровати. Смутное, неуловимое воспоминание – если только кошмары дочери не спроецировались на ее сознание – ускользало, подобно змее, не давая сосредоточиться. Но после него оставался неприятный осадок.
   А вдруг кто-то и вправду прокрался в комнату Сары, пока она спала? Может, вампир – король светлячков вовсе не фантазия? От одной мысли о такой возможности в жилах леденела кровь.
   Откинув покрывало, Оливия поднялась с кровати. Не зажигая свет, чтобы не спугнуть того, кто мог оказаться за окном, она бесшумно прокралась в коридор и открыла дверь в комнату дочери. Застыв в дверях, она услышала спокойное, ровное дыхание девочки, а в приглушенном свете ночника, всю ночь горевшего у постели Сары, разглядела свернувшееся под простыней в клубочек тело дочери. Котенок Смоки мирно спал у нее в ногах.
   Увидев котенка, Оливия улыбнулась. Сара так счастлива со своим любимцем, да и она сама относится к нему как к члену семьи.
   Сара в безопасности. При этой мысли напряжение отпустило ее, и тут же Оливия почувствовала легкую тревогу, какая бывает, когда входишь в лифт и он начинает спускаться с увеличенной скоростью.
   Хорошо, в комнате Сары все спокойно. И все же она слышала на веранде чьи-то шаги!
   Закрыв дверь, Оливия вернулась к себе, подошла к ближайшему окну и немного откинула занавеску, чтобы видеть веранду. Ее взгляд уперся в угольно-серую стену. Ничего удивительного при таком дожде. Даже если бы кто-то стоял под самым окном, она заметила бы его. только если бы он сделал шаг внутрь.
   От этой мысли по спине опять пробежал холодок страха. Если там кто-то есть, стоит ли ей выходить наружу? Оливия засомневалась. С другой стороны, пока она все не выяснит, ей не заснуть.
   Двигаясь тихо, как только можно, она отодвинула щеколду, приоткрыла стеклянную дверь и ступила на веранду. Ее окатило волной влажного воздуха, пахнувшего жимолостью и мокрой землей. Оливия огляделась по сторонам. По стене дома метались подвижные, меняющие очертания тени. Дальний конец веранды утопал в темноте, обеспечивая тайное укрытие для любого незваного гостя. Откуда-то справа доносились мягкие, повторяющиеся звуки, происхождение которых было скрыто во мраке. Таинственные скрипы, свисты или стоны заглушались почти полностью мягким шумом падающего дождя.
   В это время ночи, под таким дождем, словно отсекающим их от всего внешнего мира, Большой дом казался расположенным на необитаемом острове, словно перенесенный мощным ураганом, который подхватил его и опустил посреди болот. «Нужно возвращаться, – подумала Оливия, – и немедленно. И плотно закрыть за собой окно».
   Она уже была готова последовать мудрому решению, как вдруг заметила, что одно из кресел-качалок в дальнем конце веранды покачивается. Замерев на месте, Оливия смотрела, как оно медленно раскачивается вперед-назад. Именно оттуда и доносились те таинственные звуки, которые она слышала.
   В кресле кто-то сидел.
   Ей удалось различить темный силуэт, оттененный белизной сиденья, спинок и ручек кресла. В голове роем пронеслись мысли о зомби, призраках и прочей нечисти, пока она не поймала себя на том, что в таинственном силуэте есть что-то знакомое.
   – Сет? – выдохнула она, едва живая от страха.
   Ответа не последовало, только мерно продолжало раскачиваться кресло. И все-таки теперь Оливия не сомневалась, что это он.
   – Сет? – Оливия сделала шаг в его сторону, забыв о том, что на ней, кроме ночной сорочки, ничего нет. Зябко обхватив себя руками, она неслышно двинулась в его сторону, ступая босыми ногами по деревянному полу веранды. Похоже, что он ее не заметил, судя по неизменному ритму движений кресла-качалки.
   Снаружи по-прежнему темной полупрозрачной стеной лил дождь. Налетевший порыв ветра вперемешку с дождем подхватил полы ее розовой сорочки, взметнул их, словно крылья, захлопал по щиколоткам.
   – Сет?
   Это был он. Оливия подошла довольно близко, чтобы убедиться в этом, и, вглядевшись, нахмурилась: в тяжелой линии его профиля было что-то тревожное. Он невидящим взглядом уставился в ночь, где невозможно было ничего разглядеть, вцепился пальцами в квадратные деревянные наконечники ручек кресла и уперся ногами в пол, ритмично раскачивая кресло взад-вперед.
   Что-то произошло. Оливия поняла это задолго до того, как подошла к нему. Положив руку на замысловато сплетенную спинку кресла, она взглянула на него сверху вниз.
   – Тетя Келли?.. – спросила она сухим, сдавленным голосом.
   Он поднял голову, глаза его ввалились, под ними залегли темные круги.
   – Мама умерла в час семнадцать. – Голос Сета был спокойным. Неестественно спокойным.
   Оливия ожидала этих слов, но сейчас, произнесенные его тусклым голосом, они поразили ее.
   – О нет… – выдохнула она, обретя снова дар речи. Слезы брызнули из глаз, потекли по щекам. – Сет, я так тебе сочувствую!
   – Скажу об этом Хлое завтра утром. – Он по-прежнему говорил отрешенно, взгляд, скользнув по ней, устремился вдаль, кресло снова пришло в движение, мерно раскачиваясь взад-вперед, взад-вперед – ужасающий ритм скорби. – Я только не знаю, надо ли завтра отправлять ее в школу. Как ты думаешь?
   – Я считаю, ей нужно остаться дома. Ей будет очень тяжело. Тетушка Келли так ее любила. – Оливия почувствовала, как боль затопляет ее. Если ей так плохо от известия о смерти Келли, то какие же страдания должен испытывать Сет?
   Он поморщился, и это было единственное проявление чувств, которое она в нем заметила. Оливия знала, насколько они были близки с матерью, насколько ему сейчас тяжело. Куда тяжелее, чем Хлое. Как ни любила Келли Хлою, Сета она любила еще сильнее. Но, как настоящий мужчина, каким его воспитали, Сет изо всех сил старался держаться.
   Он знал одно – перед скорбью нужно быть стойким.
   – Я был там, пока они не увезли ее. Уйти, оставив маму там, в той палате, с чужими людьми, – это самое страшное что я испытал в жизни. – Он обращался не к ней, а к дождю, к ветру, к ночи. Ни разу не взглянул на нее.
   – О, господи, Сет, – снова беспомощно проговорила Оливия. Она наклонилась, чтобы обнять его, руки скользнули вдоль его плеч, и, повинуясь безмолвному порыву успокоить его, прижалась мокрой щекой к его щеке.
   – Ливви…
   Обхватив ее за талию, он притянул ее на колени. Она не сопротивлялась. Сет скользнул руками по ее телу, потом крепко прижал к себе. Обняв за шею, Оливия спрятала лицо у него на плече, не стесняясь слез, подобно дождевому потоку, хлынувших из глаз. Она плакала за него, потому что он не мог плакать. Она плакала за себя, за тетушку Келли, и за Хлою, и за Айру, и за всех тех, кто любил Келли Ар-чер и скорбел о ней.
   Он продолжал сжимать ее в объятиях, пока она плакала. Она ощущала, как вздымается и опускается его грудь при дыхании, чувствовала твердые мускулы рук, крепко сжимавших ее. все его сильное, статное тело. Она замерзла, и Сет согревал ее своим теплом. Она прильнула теснее к его груди, и он поглаживал, покачивал и ласкал ее, словно это помогало ему успокоиться самому.
   – Она поговорила со мной, – вдруг сказал он. – Прямо перед…
   Голос его осекся, он шумно вздохнул, не в силах продолжать дальше.
   Подняв голову, Оливия заглянула ему в глаза. Он был совсем рядом, в нескольких дюймах, и даже в темноте она прочла на его лице и губах отпечаток скорби. Но самое страшное таилось в его глазах. Темные и влажные, они были устремлены куда-то в ночь, и это был взгляд глубоко раненного и страдающего от боли создания.
   – Сет, – прошептала она и нежно поцеловала его в губы, надеясь отвлечь, предложить противоядие от скорби. Но его реакция оказалась неожиданной.
   Он скользнул по ней взглядом, впившись в ее глаза. Притянув ее к себе, Сет поцеловал ее, глубоко, жадно, словно не мог насытиться прикосновением нежных ее губ. Она закрыла глаза, едва слышным стоном выражая согласие, крепче обвила руками его шею и поцеловала в ответ. Оливии показалось, будто он хочет испить, вобрать в себя ее душу. Сердце ее заколотилось с новой силой, гулко отдаваясь в висках, тело затрепетало. Сет нащупал ее грудь под тонким нейлоном, накрыл ее ладонью, слегка сжимая и поглаживая. Горя желанием, изнемогая от страсти, Оливия выдыхала переполняющие ее чувства в его уста. Все мысли о потере, о скорби, о том, что было и что будет, растаяли, уступив место настоящему.
   И в этом настоящем Сет целовал ее, его рука покоилась на ее груди, ее тело горело желанием.
   Больше ничего не существовало в окружающем их мире.
   Оторвавшись от ее губ, Сет резко поднялся, поднял ее на руки. Кресло жалобно скрипнуло, выпуская их из своего плена. Обхватив ее одной рукой за шею, а другой под колени, Сет повернулся и широкими шагами направился к ее двери, оставленной приоткрытой.
   Подойдя к двери, он остановился, глубоко вздохнул и посмотрел ей в лицо.
   – Ливви, если ты не хочешь, чтобы мы занялись любовью, скажи это сейчас.
   Она подняла голову, покоившуюся на его плече, встретилась с ним взглядом. Они остались одни, на необитаемом острове, где не существовало ничего, кроме звуков и запахов дождя, от которых таинственнее и непрогляднее становилась окружавшая их ночь.
   – Хочу, – прошептала она и еще крепче обняла его, прильнув головой к плечу.
   Он бросил на нее взгляд, в котором сверкнул огонь краешки губ коротко дрогнули в знак признательности.
   Распахнув плечом стеклянную дверь, Сет шагнул в комнату, сделал несколько шагов и нежно опустил ее на постель.

Глава 37

   Сет опустился на кровать рядом с нею и снова впился поцелуем в ее губы, не дав Оливии перевести дыхание. Кровать была двуспальной, с толстым, быть может, слишком мягким матрасом. Изготовленная из красного дерева, с четырьмя столбиками по сторонам и балдахином – настоящая старинная кровать, хотя и не антикварная. Под тяжестью тела Сета кровать скрипнула, когда же он скинул на пол покрывала, которые Оливия предусмотрительно откинула с его стороны, скрипнула снова. В комнате было темно, если не считать слабого зеленоватого отсвета электронного будильника у кровати. Сквозь французское окно, немного приоткрытое, виднелся только край каменной стены, который сливался бы с ночным мраком, если бы не поблескивал от дождя.
   Его руки скользнули под ее ночную сорочку, лаская ее кожу, поглаживая бедра, живот и грудь. Затем быстрым движением Сет закинул тонкую ткань сорочки кверху и стянул ее прочь, отбрасывая эту шелковистую помеху со своего пути. Оливия осталась обнаженной, в то время как Сет был полностью одет. Она чувствовала крепкое, скрытое под одеждой тело, и собственная нагота смущала ее. Потянувшись к пуговицам на рубашке, Оливия хотела раздеть и его. Пальцы Сета нетерпеливо скользнули у нее между ног, требовательно заявляя права на ее тело, а губы нежно обследовали шею, плечи, нашли грудь…
   Оливия жадно глотнула воздух, задрожала, тело, отзывающееся на каждое прикосновение его рук, властных и опытных, охватил жар. Ей ничего не оставалось, как приникнуть к нему всем телом в ответном порыве. Сет был нетерпелив и ненасытен, руки и губы ласкали ее чуть грубовато, подчиняя его воле, его страсти, его желанию.
   Да, Сет именно такой, напомнила себе Оливия. Сет… Все, что ему хотелось получить, он получал с ее согласия. Она подчинялась его рукам, податливая, словно воск, впившись пальцами в простыни, на которых лежала, извиваясь всем телом от нестерпимого, все нарастающего желания, порожденного его ласками. Он, словно хищник, терзал ее чувства, решительный, слегка грубоватый, подчиняясь лишь жгучей страсти, и эта страсть подавляла все запреты, которые в ней когда-либо были.
   К моменту, когда Сет, обнаженный, вошел в нее, она уже молила об этом, выдыхая слова страсти ему на ухо, упрашивая его всем телом, притягивая к себе руками. Момент их слияния был настолько восхитительным, настолько долгожданным, что она почти сразу же испытала оргазм, напряженно выгнувшись и выдохнув его имя. Но он словно бы не заметил этого, неистовый, устремленный к утолению своего желания. Он двигался порывисто, сильно, неудержимо. Губы его нашли ее губы, завладев ими целиком. Не в силах сдержаться, Оливия страстно ответила на его поцелуй, обхватила его руками за шею, обвила ногами, двигаясь в такт его движениям.
   Сет задрожал, закончив, и она затрепетала вместе с ним, испытывая величайшее наслаждение. Какое-то время он оставался неподвижным, распластавшись на ней, вдавливая ее в матрас своей тяжестью. Тело его было горячим и влажным, дыхание никак не успокаивалось. Затем он сменил положение, перекатившись на бок и перетягивая ее на себя. Голова Оливии покоилась на его плече.
   – Ливви, – прошептал он, и его горячее дыхание обдало ее. – Ливви, я и представить не мог ничего подобного…
   Оливия замерла, ее пальцы, ласково перебиравшие густую поросль на его груди, застыли. Приподняв голову с плеча Сета, она заглянула ему в глаза, пытаясь рассмотреть в темноте их выражение.
   – Если ты решил извиняться, Сет, то предупреждаю: я всегда восхищалась Лореной Боббит. Ты помнишь, что она сделала со своим мужем?
   – Испугала до смерти. – В голосе Сета послышалась усмешка. – Я и не думал извиняться. То есть я извинюсь, если ты скажешь, что сожалеешь о том. что между нами произошло.
   – Я не сожалею.
   Глубоко вздохнув, он внезапно замер. Оливия поняла, что мысль о смерти матери вновь овладела им, обрушившись на него со всей мощью. Ей показалось, что она ощущает на себе груз его скорби.
   Она закрыла глаза, переживая боль потери – и его, и своей. Но что толку переживать? Это ничего не изменит, не вернет к жизни усопшего. Она сама начината страдать от одной мысли о том, что он страдает.
   Открыв глаза, Оливия перекатилась на Сета, прижавшись к нему всем телом, и, слегка запрокинув голову, запечатлела нежный поцелуй на его устах.
   – Всю оставшуюся ночь мы будем думать только об этом, и больше ни о чем, – прошептала она, потянувшись рукой к сокровенному уголку его тела. – Только об этом.
   Она снова поцеловала его, и спустя секунду Сет ответил ей поцелуем. На этот раз, когда они занимались любовью, Оливия взяла инициативу на себя. Ее руки и губы исследовали каждый уголок его тела, познавая все, что ей хотелось познать, и когда они наконец достигли пика, ей пришлось прижаться к его плечу губами, чтобы подавить стон.
   Заснули они, держа друг друга в объятиях.
 
   Когда Оливия открыла глаза, в окно, оставленное Сетом открытым, проникали первые предрассветные полоски света, падая на кровать, а электронный будильник звонил во всю мочь.
   – Реальность берет свое, – пробормотал Сет, когда Оливия потянулась через него, чтобы отключить будильник.