Страница:
Еще минуту назад меня мутило при одном упоминании о еде, а тут я внезапно ощутил зверский голод. Я кивнул.
– Тогда садитесь за стол, – сказала она, возвращаясь на камбуз. – Обслуживание не предполагает завтрака в постели. Ваши яйца еще годятся в дело?
– Наилучшим образом. – Я вылез из койки и натянул брюки. – Минутку, – запротестовал я. – Вы не нанимались тут готовить.
Но яйца уже были на сковородке. И были горячие тосты с маслом, джем и мармелад, четыре яйца с полфунтом ветчины и кофейник дымящегося кофе. Когда она поставила все на стол, налила чашки кофе и села, я набросился на еду, как сумасшедший. Она же закурила.
Я подобрал остатки яичницы хлебом и с облегчением отвалился на спинку стула.
– Это было отлично.
– Мне нравится смотреть на мужчину, когда он ест.
– Перед вами предстал настоящий профессионал. – Я налил себе еще чашку. – Вот это настоящий кофе.
– Благодарю вас.
Я тоже закурил, приложившись к кофе. Так хорошо я себя давно уже не чувствовал.
– У вас есть дочь?
Я кивнул.
– Сколько ей лет?
– Восемь.
– Ее зовут Норой?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет. Дани. Сокращенное от Даниэль. Нора была моей женой.
– Ах вот как.
Я посмотрел на нее.
– Почему вы спрашиваете?
– Вы вспоминали их, когда я укладывала вас. Вам очень не хватает их?
– Мне не хватает дочери, – грубовато отрезал я, вставая. – Почему бы вам не пойти подышать свежим воздухом? А я помою посуду.
– Берите свою чашку кофе и поднимайтесь на палубу. Посуда – это моя обязанность на уик-энде.
Поднявшись, я сел на один из стульев, которые использовали при рыбной ловли. Над морем еще стелился утренний туман. Сегодня будет жарко. Я уже допивал чашку, когда она подошла ко мне сзади.
Я повернулся.
– Хотите сегодня поваляться на пляже?
– Какой смысл толкаться на переполненном пляже, когда можно взять собственное судно и к твоим услугам будет весь океан?
– Вы капитан, – сказал я, поднимаясь. – А я сбегаю на берег и куплю что-нибудь на ленч.
Она улыбнулась.
– Я это уже сделала. Включая и дюжину банок пива, если солнце будет слишком припекать.
Я отдал швартовы.
Утро сдержало свои обещания. Солнце прожигало до костей так, что даже облегчение, которое приносило прохладная зеленоватая вода, было лишь временным. Хотя ее это, казалось, не очень волновало.
Она лежала, вытянувшись на палубе и наслаждалась солнечными лучами. Прошло не меньше часа, прежде чем она пошевелилась. Я расположился на скамейке под тентом рядом со штурвалом. У меня не было никакого желания свариться живьем.
Я сдвинул шапочку, которой закрывал себе лицо.
– Если вам нужен крем от ожогов, он у меня в рубке.
– Нет, спасибо, я не обгораю. Просто чернею. Я бы не отказалась от пива. У меня внутри все пересохло.
Спустившись к морозильнику, я поднялся с двумя банками пива. Открыв их, я вышел на солнце, которое обдало меня таким жаром, словно я вошел в плавильную печь. Она села, и я вручил ей запотевшую банку. Закинув голову, она жадно припала к ней. Несколько капель пива потекли из уголка рта и сползли на ее загорелое плечо. Я не мог отвести глаза. От бикини и банки с пивом.
Она была крупной девушкой, примерно пяти футов и восьми дюймов ростом, с соответствующими формами. И как-то сразу становилось ясно, что если ты обладаешь такой женщиной, у тебя есть все остальное, что нужно в мире, и на земле нет другой женщины, которая заставила бы тебя изменить это мнение.
Тыльной стороной ладони она вытерла рот. Затем, подняв глаза, увидела, как я смотрю на нее, и улыбнулась.
– Моя мать всегда говорила, что я запойная пьяница. Как отец. Я ответил ей такой же улыбкой.
– Вы говорили, что вас мучит жажда.
Опершись руками о палубу позади себя, она приняла полулежачее положение, повернув лицо к солнцу.
– Господи, как хорошо. Солнце и океан. Никогда не думала, что мне так не хватает воды.
Я заставил себя отвести взгляд. В первый раз в жизни мне понравилась высокая блондинка. До сих пор они были для меня лишь чем-то, что я видел лишь на экране или на эстрадах кабаре в Лас-Вегасе. Но когда рядом со мной такая девушка была живьем, я начал кое-что понимать.
– Если вас так тянет к воде, – спросил я, – почему же вы живете в Сендсвилле?
Прищурившись, она посмотрела на солнце.
– Я вместе с мужем приехала из Феникса. Он был военным летчиком. На своем истребителе он врезался в склон горы на скорости шестьсот миль в час. Когда я оправилась, то пошла на эту работу. И с тех пор я там.
– Простите, – сказал я, не отрывая взгляда от водной глади. Парню не повезло. – Как давно это было?
– Четыре года назад. Вы тоже были летчиком, да, Люк?
– Был… когда-то. Но я был тогда очень молод.
– Вы и сейчас не стары.
– Мне тридцать шесть, но чувствую себя на все семьдесят.
– Это на вас еще действует похмелье. Мой отец обычно говорил то же самое… – Она остановилась, увидев, как я смотрю на нее, и опустила глаза. – Простите, это как-то вырвалось.
– Сколько вам лет?
– Двадцать четыре.
– В двадцать четыре года все кажется простым и легким.
– Разве? – спросила она, снова поднимая на меня глаза. – Даже когда ты в двадцать лет становишься вдовой?
– Теперь моя очередь извиняться.
– Забудем.
Я выпил пива.
– Как вы догадались, что я был летчиком?
– Я давно слышала о вас. Поэтому я тут и оказалась, чтобы взглянуть на Люка Кэри.
– На меня?
– Для Джонни вы были идеалом. Неустрашимый боевой летчик. В двадцать пять полковник. Джонни хотел во всем походить на вас. И я должна была увидеть, каким бы он стал… если бы выжил.
– И что же?
– Теперь мне все ясно. Наверно, иначе я никогда бы этого не поняла. Джонни не стал бы таким, как вы.
– Почему вы так считаете?
– Прошлой ночью, когда я укладывала вас, вы плакали. Я не могу себе представить Джонни плачущим после того, как ему исполнилось шесть лет. Он был быстрым, агрессивным, а порой даже грубым и нетерпеливым. Вы же совершенно другой. Внутри вы мягкий и деликатный человек.
– На самом деле я никогда не был героем, – сказал я. – Но если вы хотите выжить в бою, война заставляет вас быть совершенно не таким, кем вы являетесь в действительности. И теперь я эксперт по выживанию, – сдержанно усмехнулся я. – Хотя не могу, черт возьми, представить, ради чего я старался выжить.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Могу предположить, что жизнь будет обретать все меньше смысла, если вы будете пытаться засунуть ее в бутылку из-под виски.
В эту секунду я видел только ее глаза. Они были чистыми, гордыми и спокойно встретили мой взгляд. Я вздохнул.
– Я уже ощущаю эту потребность. У вас как раз есть возможность еще раз окунуться перед тем, как будем поднимать якорь.
Взяв банку с пивом, я направился в рубку. Здесь было чуть прохладнее. Выпив из банки, я поставил ее на стол перед собой. Через открытый иллюминатор до меня донесся всплеск воды, когда она нырнула с борта.
Звонок телефона рядом с постелью вернул меня в настоящее. Я с трудом высвободился из плена теплых воспоминаний.
– Да, – пробормотал я в трубку.
– Полковник Кэри?
– Да.
– Говорит Харрис Гордон.
Теперь я окончательно пришел в себя.
– Да, мистер Гордон.
– Прошу прощения за столь поздний звонок. Но я был очень занят. На моих часах было после семи. Я проспал почти весь день.
– Все в порядке.
– Устроит ли вас, если мы перенесем нашу встречу на завтра утром? Сегодня субботний вечер, и моя жена сообщила, что пригласила гостей.
– Я прекрасно понимаю вас.
– Значит, завтра утром в девять?
– Отлично, – сказал я. – Буду ждать в холле.
Положив трубку, я взглянул на окно. Уже сгустились сумерки и зажглись неоновые огни. Этот субботний вечер в Сан-Франциско не имел ничего общего с городом, в котором когда-то был мой старый дом. Поэтому, закурив, я откинулся на подушки и вернулся к воспоминаниям об Элизабет и о себе.
2
3
– Тогда садитесь за стол, – сказала она, возвращаясь на камбуз. – Обслуживание не предполагает завтрака в постели. Ваши яйца еще годятся в дело?
– Наилучшим образом. – Я вылез из койки и натянул брюки. – Минутку, – запротестовал я. – Вы не нанимались тут готовить.
Но яйца уже были на сковородке. И были горячие тосты с маслом, джем и мармелад, четыре яйца с полфунтом ветчины и кофейник дымящегося кофе. Когда она поставила все на стол, налила чашки кофе и села, я набросился на еду, как сумасшедший. Она же закурила.
Я подобрал остатки яичницы хлебом и с облегчением отвалился на спинку стула.
– Это было отлично.
– Мне нравится смотреть на мужчину, когда он ест.
– Перед вами предстал настоящий профессионал. – Я налил себе еще чашку. – Вот это настоящий кофе.
– Благодарю вас.
Я тоже закурил, приложившись к кофе. Так хорошо я себя давно уже не чувствовал.
– У вас есть дочь?
Я кивнул.
– Сколько ей лет?
– Восемь.
– Ее зовут Норой?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет. Дани. Сокращенное от Даниэль. Нора была моей женой.
– Ах вот как.
Я посмотрел на нее.
– Почему вы спрашиваете?
– Вы вспоминали их, когда я укладывала вас. Вам очень не хватает их?
– Мне не хватает дочери, – грубовато отрезал я, вставая. – Почему бы вам не пойти подышать свежим воздухом? А я помою посуду.
– Берите свою чашку кофе и поднимайтесь на палубу. Посуда – это моя обязанность на уик-энде.
Поднявшись, я сел на один из стульев, которые использовали при рыбной ловли. Над морем еще стелился утренний туман. Сегодня будет жарко. Я уже допивал чашку, когда она подошла ко мне сзади.
Я повернулся.
– Хотите сегодня поваляться на пляже?
– Какой смысл толкаться на переполненном пляже, когда можно взять собственное судно и к твоим услугам будет весь океан?
– Вы капитан, – сказал я, поднимаясь. – А я сбегаю на берег и куплю что-нибудь на ленч.
Она улыбнулась.
– Я это уже сделала. Включая и дюжину банок пива, если солнце будет слишком припекать.
Я отдал швартовы.
Утро сдержало свои обещания. Солнце прожигало до костей так, что даже облегчение, которое приносило прохладная зеленоватая вода, было лишь временным. Хотя ее это, казалось, не очень волновало.
Она лежала, вытянувшись на палубе и наслаждалась солнечными лучами. Прошло не меньше часа, прежде чем она пошевелилась. Я расположился на скамейке под тентом рядом со штурвалом. У меня не было никакого желания свариться живьем.
Я сдвинул шапочку, которой закрывал себе лицо.
– Если вам нужен крем от ожогов, он у меня в рубке.
– Нет, спасибо, я не обгораю. Просто чернею. Я бы не отказалась от пива. У меня внутри все пересохло.
Спустившись к морозильнику, я поднялся с двумя банками пива. Открыв их, я вышел на солнце, которое обдало меня таким жаром, словно я вошел в плавильную печь. Она села, и я вручил ей запотевшую банку. Закинув голову, она жадно припала к ней. Несколько капель пива потекли из уголка рта и сползли на ее загорелое плечо. Я не мог отвести глаза. От бикини и банки с пивом.
Она была крупной девушкой, примерно пяти футов и восьми дюймов ростом, с соответствующими формами. И как-то сразу становилось ясно, что если ты обладаешь такой женщиной, у тебя есть все остальное, что нужно в мире, и на земле нет другой женщины, которая заставила бы тебя изменить это мнение.
Тыльной стороной ладони она вытерла рот. Затем, подняв глаза, увидела, как я смотрю на нее, и улыбнулась.
– Моя мать всегда говорила, что я запойная пьяница. Как отец. Я ответил ей такой же улыбкой.
– Вы говорили, что вас мучит жажда.
Опершись руками о палубу позади себя, она приняла полулежачее положение, повернув лицо к солнцу.
– Господи, как хорошо. Солнце и океан. Никогда не думала, что мне так не хватает воды.
Я заставил себя отвести взгляд. В первый раз в жизни мне понравилась высокая блондинка. До сих пор они были для меня лишь чем-то, что я видел лишь на экране или на эстрадах кабаре в Лас-Вегасе. Но когда рядом со мной такая девушка была живьем, я начал кое-что понимать.
– Если вас так тянет к воде, – спросил я, – почему же вы живете в Сендсвилле?
Прищурившись, она посмотрела на солнце.
– Я вместе с мужем приехала из Феникса. Он был военным летчиком. На своем истребителе он врезался в склон горы на скорости шестьсот миль в час. Когда я оправилась, то пошла на эту работу. И с тех пор я там.
– Простите, – сказал я, не отрывая взгляда от водной глади. Парню не повезло. – Как давно это было?
– Четыре года назад. Вы тоже были летчиком, да, Люк?
– Был… когда-то. Но я был тогда очень молод.
– Вы и сейчас не стары.
– Мне тридцать шесть, но чувствую себя на все семьдесят.
– Это на вас еще действует похмелье. Мой отец обычно говорил то же самое… – Она остановилась, увидев, как я смотрю на нее, и опустила глаза. – Простите, это как-то вырвалось.
– Сколько вам лет?
– Двадцать четыре.
– В двадцать четыре года все кажется простым и легким.
– Разве? – спросила она, снова поднимая на меня глаза. – Даже когда ты в двадцать лет становишься вдовой?
– Теперь моя очередь извиняться.
– Забудем.
Я выпил пива.
– Как вы догадались, что я был летчиком?
– Я давно слышала о вас. Поэтому я тут и оказалась, чтобы взглянуть на Люка Кэри.
– На меня?
– Для Джонни вы были идеалом. Неустрашимый боевой летчик. В двадцать пять полковник. Джонни хотел во всем походить на вас. И я должна была увидеть, каким бы он стал… если бы выжил.
– И что же?
– Теперь мне все ясно. Наверно, иначе я никогда бы этого не поняла. Джонни не стал бы таким, как вы.
– Почему вы так считаете?
– Прошлой ночью, когда я укладывала вас, вы плакали. Я не могу себе представить Джонни плачущим после того, как ему исполнилось шесть лет. Он был быстрым, агрессивным, а порой даже грубым и нетерпеливым. Вы же совершенно другой. Внутри вы мягкий и деликатный человек.
– На самом деле я никогда не был героем, – сказал я. – Но если вы хотите выжить в бою, война заставляет вас быть совершенно не таким, кем вы являетесь в действительности. И теперь я эксперт по выживанию, – сдержанно усмехнулся я. – Хотя не могу, черт возьми, представить, ради чего я старался выжить.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Могу предположить, что жизнь будет обретать все меньше смысла, если вы будете пытаться засунуть ее в бутылку из-под виски.
В эту секунду я видел только ее глаза. Они были чистыми, гордыми и спокойно встретили мой взгляд. Я вздохнул.
– Я уже ощущаю эту потребность. У вас как раз есть возможность еще раз окунуться перед тем, как будем поднимать якорь.
Взяв банку с пивом, я направился в рубку. Здесь было чуть прохладнее. Выпив из банки, я поставил ее на стол перед собой. Через открытый иллюминатор до меня донесся всплеск воды, когда она нырнула с борта.
Звонок телефона рядом с постелью вернул меня в настоящее. Я с трудом высвободился из плена теплых воспоминаний.
– Да, – пробормотал я в трубку.
– Полковник Кэри?
– Да.
– Говорит Харрис Гордон.
Теперь я окончательно пришел в себя.
– Да, мистер Гордон.
– Прошу прощения за столь поздний звонок. Но я был очень занят. На моих часах было после семи. Я проспал почти весь день.
– Все в порядке.
– Устроит ли вас, если мы перенесем нашу встречу на завтра утром? Сегодня субботний вечер, и моя жена сообщила, что пригласила гостей.
– Я прекрасно понимаю вас.
– Значит, завтра утром в девять?
– Отлично, – сказал я. – Буду ждать в холле.
Положив трубку, я взглянул на окно. Уже сгустились сумерки и зажглись неоновые огни. Этот субботний вечер в Сан-Франциско не имел ничего общего с городом, в котором когда-то был мой старый дом. Поэтому, закурив, я откинулся на подушки и вернулся к воспоминаниям об Элизабет и о себе.
2
В тот вечер на Элизабет было простое белое платье. Волосы ее золотой волной падали на шоколадную кожу плеч. Все эти бездельники, кто приезжают сюда на уик-энды, чуть шеи себе не свернули. Они привыкли к красивым женщинам в Южной Калифорнии, особенно вокруг Малибу, где вечно болтались какие-нибудь киноэкспедиции, но в Элизабет было нечто, приковывавшее к ней всеобщее внимание.
Мэтр был отнюдь не дурак. Он сразу же понял, какое она производила впечатление. Он отвел нам место у углового окна, откуда был виден океан и где мы были видны всем. Затем он послал нам бутылку шампанского и скрипача.
Элизабет улыбнулась мне.
– Должно быть, вас тут считают крупной шишкой.
– Не меня. – Я поднял свой стакан. – Вас. И слава богу, что он меня не запомнил. Случалось, что меня просто выкидывали отсюда, когда я напивался.
Она засмеялась.
– Он еще изменит свое мнение обо мне, когда увидит, как я ем. – Несколько минут спустя скрипач покинул нас и начал играть оркестр.
Я вопросительно взглянул на нее и, когда она кивнула, мы пошли танцевать. Когда моя рука коснулась ее голой спины, я почувствовал, как от этого прикосновения в меня вливается таящаяся в ней сила.
Я запнулся, пытаясь уловить ритм.
– Я так давно не танцевал.
– Я тоже. – Она прижалась щекой к моему лицу и после этого все стало легко и просто.
Я искренне удивился, когда оркестр прекратил играть, и, только взглянув на часы, увидел, что уже три часа ночи. Время пронеслось для меня незаметно. Я уплатил по счету и оставил мэтру хорошие чаевые за его любезность по отношению к нам. Когда мы вышли в звездную калифорнийскую ночь, с холмов донесся одуряющий цветочный аромат. Смешанный с солоноватым запахом моря, он кружил голову.
– Не хотите ли пройтись по воде?
Кивнув, она взяла меня под руку. Мы спустились по тропинке, которая, огибая ресторан, шла вдоль маленького мотеля, расположенного на берегу.
Ночь была тиха и спокойна. С дороги, расположенной высоко по берегу, не доносилось ни звука.
– Смотрите, как бы на вас не налетела летучая рыба.
– Рыбачьи истории я слушаю, разинув рот.
Я засмеялся. Прогуливаясь по пляжу, мы подошли к скалам и, присев, стали молча смотреть в океан. Мы не разговаривали. Слова не нужны были нам. Ночь была наполнена редкостной тишиной и спокойствием.
Я бросил камешек, и он высек сверкающие искры, скользя по поверхности воды. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, слушая тихое шуршание волн, набегавших на песок, и не притрагиваясь друг к другу. Мы были так близки, как только могут быть близки люди.
Она повернулась ко мне.
– Люк.
Я поцеловал ее. Я и пальцем не шевельнул, я не сжимал ее в объятиях; соприкасались только наши губы, молча рассказывая друг другу, как они скучали. Как мы были одиноки и как теперь может сложиться наша жизнь.
Наконец она оторвалась от меня и, положив мне голову на плечо, застыла в долгом молчании. Затем вздохнув, она подняла ко мне лицо.
– Уже поздно, Люк. Я устала. Давай вернемся на катер.
В такси, которое нас везло в Санта Монику, мы молчали. Говорили только наши сплетенные пальцы.
Мы вылезли у пирса и, подойдя к судну, остановились. Голос у нее был тихим и спокойным.
– Я не любительница романов по уик-эндам, Люк. И если у меня что-то начнется, это будет надолго, на всю жизнь. Я не та одинокая вдовушка, которая ищет, куда бы пристроиться в жизни. Я не хочу исполнять роль огнетушителя.
Я посмотрел ей прямо в Глаза.
– Понимаю.
Она помолчала несколько секунд, пока я воспринимал ее слова.
– Надеюсь, что ты в самом деле понимаешь, – тихо шепнула она. – Мне бы этого очень хотелось. – Она прижалась к моим губам. – Дай мне несколько минут, а потом входи.
Она исчезла в кубрике, а я закурил. Внезапно у меня стали трястись руки, и я перепугался. Сам не знаю от чего, но меня охватил страх. Я огляделся, ища, что бы выпить, но тут было только несколько банок с пивом. Откупорив одну из них, я торопливо выпил ее. Пиво было уже теплым, но почувствовал я себя куда лучше и, бросив сигарету в воду, вошел в кубрик.
Она лежала на моей койке, закрывшись простыней до горла, и ее золотистые волосы разметались по подушке.
– Выключи свет, Люк. Я немного стесняюсь.
Я щелкнул выключателем. Сквозь иллюминатор проникало лунное сияние, падая ей на лицо. Торопливо скинув одежду, я встал на колени рядом с койкой и поцеловал ее.
Ее руки обхватили меня за шею.
– Люк, Люк.
Подняв голову, я медленно стянул с нее простыню. Широко открытыми глазами она посмотрела на меня и затем спросила:
– Достаточно ли я хороша для тебя, Люк?
Груди ее были полными и крепкими. Изгиб ребер переходил в тонкую талию, а живот был плоским и твердым, лишь чуть округленным, превращаясь в плавную округлость бедер. Бедра у нее были стройными, а ноги длинными и прямыми.
Ее голос снова нарушил молчание.
– Я хотела бы быть красивой для тебя.
– Ты моя золотая богиня, – прошептал я, целуя ее шею. Ее руки обвились вокруг меня.
– Обними меня, Люк. Люби меня!
Меня захлестнул прилив страсти. Я целовал ее груди. Она тихо застонала, и я чувствовал идущий от нее жар. И больше ничего не было, кроме оглушительного стука сердца и гула в голове. Но внезапно и все выпитое виски, и все шлюхи, что прошли через меня, когда я пытался сбежать от жизни, обрушились на меня и сделали свое дело.
– Нет! – закричал я, чувствуя, как ее руки, обнимавшие меня, застыли в удивлении и испуге. – Нет, только не это!
Но все уже было кончено.
Раздавленный и опустошенный, я лежал несколько минут, а потом, привстав, потянулся за сигаретой.
– Прости, Элизабет, я виноват перед тобой. Я должен был бы знать. Думаю, что я уже ни на что больше не гожусь. Я не подхожу тебе в любовники.
Сев на краю постели, я уставился в пол, не осмеливаясь посмотреть в ее сторону. Помолчав, она протянула руку и взяла мою сигарету. Положив ее в пепельницу, другой рукой она развернула меня лицом к себе.
Голос у нее был мягким и добрым.
– Это она с тобой сделала, Люк? Поэтому она тебя и бросила?
– Я сам ее бросил, – с горечью сказал я. – Я ведь сказал, что как любовник ничего собой не представляю.
Она прижала мою голову к теплоте своей груди и начала нежно гладить меня по волосам.
– Ничего подобного, Люк, – шептала она. – Вся беда в том, что ты слишком сильно чувствуешь и переживаешь, ты слишком любил ее.
Когда утром я проснулся, ее уже не было. На подушке лежала записка и четыре стодолларовых банкнота. Дрожащими пальцами я открыл конверт.
«Дорогой, Люк,
прости меня, пожалуйста, за то, что я уезжаю таким образом. Я понимаю, что это неблагородно, но сейчас мне ничего не приходит в голову. Каждый несет свой крест и каждому на долю приходится его собственная война. Мне она досталась, когда погиб Джонни. Ты по-прежнему ведешь свою войну.
Если суждено настать такому времени, когда ты одержишь победу, которая позволит тебе выбраться из своего укрытия и снова стать тем, кто ты на самом деле, может быть, мы вместе пустимся в далекое плавание. Потому что оно мне в самом деле нужно, то есть, если оно нужно и тебе. Я знаю, что ничего не могу толком объяснить, но у меня никогда ничего не выходит толком, когда я плачу.
С любовью,
Элизабет»
Три месяца я старался забыть написанные ею слова, пока, наконец, в одно прекрасное утро не проснулся в вытрезвителе, и со мной было все кончено. С катером, с кредитом, с остатками самоуважения – все пошло прахом. Они на тридцать дней отправили меня на сельские работы, пока я окончательно не пришел в себя.
Когда миновали эти тридцать дней и они вернули мне одежду, я нашел в кармане ее записку. Вытащив, я перечел ее и затем посмотрел на себя в зеркало. В первый раз за долгое время глаза мои были ясны. В самом деле. Я видел свое отражение.
Я вспомнил Элизабет и подумал, как хорошо было бы увидеть ее снова. Но только не в таком виде. Я не хотел предстать перед ней бродягой. Я пошел работать на стройку, и через семь месяцев, когда стройка была завершена, я был уже помощником прораба. В карманах джинсов у меня было шестьсот баков, и я обладал старой колымагой, которую мог считать своей.
Усевшись в нее, я без остановки погнал в Феникс. Здесь я узнал, что она перебралась в Тускон, где ее босс организовал новый отдел. Во второй половине дня я уже был в Тусконе. Офис стоял в стороне от автотрассы, и первое же, на что я обратил внимание, въезжая на стоянку, было объявление: «Требуются строительные рабочие».
Открыв двери, я вошел в контору. В приемной сидела темноволосая девушка. Она вопросительно взглянула на меня.
– Да?
– В объявлении говорится, что вам нужны работники.
Она кивнула.
– Нужны. У вас есть какой-то опыт?
– Да.
– Садитесь, пожалуйста. Сейчас с вами займется мисс Андерсон. Сняв телефонную трубку, она что-то шепнула в нее. Затем протянула мне бланк.
– Заполните его, пока вы ждете.
Я почти закончил писать, когда телефон снова зажжужал, и девушка жестом попросила меня пройти во внутреннее помещение.
Элизабет не взглянула на меня, когда я вошел. Она была углублена в изучение каких-то расчетов.
– У вас есть опыт? – спросила она, по-прежнему не глядя на меня.
– Да, мэм.
Ее глаза по-прежнему не отрывались от письменного стола.
– И какого рода?
– Какой угодно, мэм.
– Какой угодно, – нетерпеливо повторила она. – Это как-то неопределенно… – Наконец она подняла голову, слова замерли у нее на губах.
Она похудела, и скулы резче выделялись на лице.
– Но я приехал сюда не за этим, мэм, – сказал я, глядя ей в глаза. – Я здесь потому… я приехал сюда в поисках той, кто однажды сказала мне, что может пуститься со мной в долгое плавание.
Невыносимо долгое мгновение она смотрела на меня, а затем, сорвавшись со стула, оказалась в моих объятиях. Я целовал ее, а она, плача, снова и снова повторяла мое имя.
– Люк… Люк… Люк…
Открылась дверь с другой стороны офиса и вошел пожилой человек, ее босс. Заметив нас, он повернулся, чтобы выйти, затем посмотрел на нас еще раз и откашлялся.
Запустив руку в карман пиджака, он вытащил оттуда очки. Вглядевшись в нас, он снова откашлялся.
– Итак, это вы, – сказал он. – Долгонько же вас пришлось ждать. Ну-с, может быть, когда она перестанет рыдать, мы сможем заняться кое-какой работой.
Скользящими шажками он вышел из кабинета, притворив за собой дверь, а мы, глядя друг на друга, начали хохотать. Слушая, как она смеется, я понимал, что всегда буду хорошо чувствовать себя, если она будет рядом. Даже сейчас, когда я в Сан-Франциско, а она в Чикаго одинокой субботней ночью, ожидая меня.
Мэтр был отнюдь не дурак. Он сразу же понял, какое она производила впечатление. Он отвел нам место у углового окна, откуда был виден океан и где мы были видны всем. Затем он послал нам бутылку шампанского и скрипача.
Элизабет улыбнулась мне.
– Должно быть, вас тут считают крупной шишкой.
– Не меня. – Я поднял свой стакан. – Вас. И слава богу, что он меня не запомнил. Случалось, что меня просто выкидывали отсюда, когда я напивался.
Она засмеялась.
– Он еще изменит свое мнение обо мне, когда увидит, как я ем. – Несколько минут спустя скрипач покинул нас и начал играть оркестр.
Я вопросительно взглянул на нее и, когда она кивнула, мы пошли танцевать. Когда моя рука коснулась ее голой спины, я почувствовал, как от этого прикосновения в меня вливается таящаяся в ней сила.
Я запнулся, пытаясь уловить ритм.
– Я так давно не танцевал.
– Я тоже. – Она прижалась щекой к моему лицу и после этого все стало легко и просто.
Я искренне удивился, когда оркестр прекратил играть, и, только взглянув на часы, увидел, что уже три часа ночи. Время пронеслось для меня незаметно. Я уплатил по счету и оставил мэтру хорошие чаевые за его любезность по отношению к нам. Когда мы вышли в звездную калифорнийскую ночь, с холмов донесся одуряющий цветочный аромат. Смешанный с солоноватым запахом моря, он кружил голову.
– Не хотите ли пройтись по воде?
Кивнув, она взяла меня под руку. Мы спустились по тропинке, которая, огибая ресторан, шла вдоль маленького мотеля, расположенного на берегу.
Ночь была тиха и спокойна. С дороги, расположенной высоко по берегу, не доносилось ни звука.
– Смотрите, как бы на вас не налетела летучая рыба.
– Рыбачьи истории я слушаю, разинув рот.
Я засмеялся. Прогуливаясь по пляжу, мы подошли к скалам и, присев, стали молча смотреть в океан. Мы не разговаривали. Слова не нужны были нам. Ночь была наполнена редкостной тишиной и спокойствием.
Я бросил камешек, и он высек сверкающие искры, скользя по поверхности воды. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, слушая тихое шуршание волн, набегавших на песок, и не притрагиваясь друг к другу. Мы были так близки, как только могут быть близки люди.
Она повернулась ко мне.
– Люк.
Я поцеловал ее. Я и пальцем не шевельнул, я не сжимал ее в объятиях; соприкасались только наши губы, молча рассказывая друг другу, как они скучали. Как мы были одиноки и как теперь может сложиться наша жизнь.
Наконец она оторвалась от меня и, положив мне голову на плечо, застыла в долгом молчании. Затем вздохнув, она подняла ко мне лицо.
– Уже поздно, Люк. Я устала. Давай вернемся на катер.
В такси, которое нас везло в Санта Монику, мы молчали. Говорили только наши сплетенные пальцы.
Мы вылезли у пирса и, подойдя к судну, остановились. Голос у нее был тихим и спокойным.
– Я не любительница романов по уик-эндам, Люк. И если у меня что-то начнется, это будет надолго, на всю жизнь. Я не та одинокая вдовушка, которая ищет, куда бы пристроиться в жизни. Я не хочу исполнять роль огнетушителя.
Я посмотрел ей прямо в Глаза.
– Понимаю.
Она помолчала несколько секунд, пока я воспринимал ее слова.
– Надеюсь, что ты в самом деле понимаешь, – тихо шепнула она. – Мне бы этого очень хотелось. – Она прижалась к моим губам. – Дай мне несколько минут, а потом входи.
Она исчезла в кубрике, а я закурил. Внезапно у меня стали трястись руки, и я перепугался. Сам не знаю от чего, но меня охватил страх. Я огляделся, ища, что бы выпить, но тут было только несколько банок с пивом. Откупорив одну из них, я торопливо выпил ее. Пиво было уже теплым, но почувствовал я себя куда лучше и, бросив сигарету в воду, вошел в кубрик.
Она лежала на моей койке, закрывшись простыней до горла, и ее золотистые волосы разметались по подушке.
– Выключи свет, Люк. Я немного стесняюсь.
Я щелкнул выключателем. Сквозь иллюминатор проникало лунное сияние, падая ей на лицо. Торопливо скинув одежду, я встал на колени рядом с койкой и поцеловал ее.
Ее руки обхватили меня за шею.
– Люк, Люк.
Подняв голову, я медленно стянул с нее простыню. Широко открытыми глазами она посмотрела на меня и затем спросила:
– Достаточно ли я хороша для тебя, Люк?
Груди ее были полными и крепкими. Изгиб ребер переходил в тонкую талию, а живот был плоским и твердым, лишь чуть округленным, превращаясь в плавную округлость бедер. Бедра у нее были стройными, а ноги длинными и прямыми.
Ее голос снова нарушил молчание.
– Я хотела бы быть красивой для тебя.
– Ты моя золотая богиня, – прошептал я, целуя ее шею. Ее руки обвились вокруг меня.
– Обними меня, Люк. Люби меня!
Меня захлестнул прилив страсти. Я целовал ее груди. Она тихо застонала, и я чувствовал идущий от нее жар. И больше ничего не было, кроме оглушительного стука сердца и гула в голове. Но внезапно и все выпитое виски, и все шлюхи, что прошли через меня, когда я пытался сбежать от жизни, обрушились на меня и сделали свое дело.
– Нет! – закричал я, чувствуя, как ее руки, обнимавшие меня, застыли в удивлении и испуге. – Нет, только не это!
Но все уже было кончено.
Раздавленный и опустошенный, я лежал несколько минут, а потом, привстав, потянулся за сигаретой.
– Прости, Элизабет, я виноват перед тобой. Я должен был бы знать. Думаю, что я уже ни на что больше не гожусь. Я не подхожу тебе в любовники.
Сев на краю постели, я уставился в пол, не осмеливаясь посмотреть в ее сторону. Помолчав, она протянула руку и взяла мою сигарету. Положив ее в пепельницу, другой рукой она развернула меня лицом к себе.
Голос у нее был мягким и добрым.
– Это она с тобой сделала, Люк? Поэтому она тебя и бросила?
– Я сам ее бросил, – с горечью сказал я. – Я ведь сказал, что как любовник ничего собой не представляю.
Она прижала мою голову к теплоте своей груди и начала нежно гладить меня по волосам.
– Ничего подобного, Люк, – шептала она. – Вся беда в том, что ты слишком сильно чувствуешь и переживаешь, ты слишком любил ее.
Когда утром я проснулся, ее уже не было. На подушке лежала записка и четыре стодолларовых банкнота. Дрожащими пальцами я открыл конверт.
«Дорогой, Люк,
прости меня, пожалуйста, за то, что я уезжаю таким образом. Я понимаю, что это неблагородно, но сейчас мне ничего не приходит в голову. Каждый несет свой крест и каждому на долю приходится его собственная война. Мне она досталась, когда погиб Джонни. Ты по-прежнему ведешь свою войну.
Если суждено настать такому времени, когда ты одержишь победу, которая позволит тебе выбраться из своего укрытия и снова стать тем, кто ты на самом деле, может быть, мы вместе пустимся в далекое плавание. Потому что оно мне в самом деле нужно, то есть, если оно нужно и тебе. Я знаю, что ничего не могу толком объяснить, но у меня никогда ничего не выходит толком, когда я плачу.
С любовью,
Элизабет»
Три месяца я старался забыть написанные ею слова, пока, наконец, в одно прекрасное утро не проснулся в вытрезвителе, и со мной было все кончено. С катером, с кредитом, с остатками самоуважения – все пошло прахом. Они на тридцать дней отправили меня на сельские работы, пока я окончательно не пришел в себя.
Когда миновали эти тридцать дней и они вернули мне одежду, я нашел в кармане ее записку. Вытащив, я перечел ее и затем посмотрел на себя в зеркало. В первый раз за долгое время глаза мои были ясны. В самом деле. Я видел свое отражение.
Я вспомнил Элизабет и подумал, как хорошо было бы увидеть ее снова. Но только не в таком виде. Я не хотел предстать перед ней бродягой. Я пошел работать на стройку, и через семь месяцев, когда стройка была завершена, я был уже помощником прораба. В карманах джинсов у меня было шестьсот баков, и я обладал старой колымагой, которую мог считать своей.
Усевшись в нее, я без остановки погнал в Феникс. Здесь я узнал, что она перебралась в Тускон, где ее босс организовал новый отдел. Во второй половине дня я уже был в Тусконе. Офис стоял в стороне от автотрассы, и первое же, на что я обратил внимание, въезжая на стоянку, было объявление: «Требуются строительные рабочие».
Открыв двери, я вошел в контору. В приемной сидела темноволосая девушка. Она вопросительно взглянула на меня.
– Да?
– В объявлении говорится, что вам нужны работники.
Она кивнула.
– Нужны. У вас есть какой-то опыт?
– Да.
– Садитесь, пожалуйста. Сейчас с вами займется мисс Андерсон. Сняв телефонную трубку, она что-то шепнула в нее. Затем протянула мне бланк.
– Заполните его, пока вы ждете.
Я почти закончил писать, когда телефон снова зажжужал, и девушка жестом попросила меня пройти во внутреннее помещение.
Элизабет не взглянула на меня, когда я вошел. Она была углублена в изучение каких-то расчетов.
– У вас есть опыт? – спросила она, по-прежнему не глядя на меня.
– Да, мэм.
Ее глаза по-прежнему не отрывались от письменного стола.
– И какого рода?
– Какой угодно, мэм.
– Какой угодно, – нетерпеливо повторила она. – Это как-то неопределенно… – Наконец она подняла голову, слова замерли у нее на губах.
Она похудела, и скулы резче выделялись на лице.
– Но я приехал сюда не за этим, мэм, – сказал я, глядя ей в глаза. – Я здесь потому… я приехал сюда в поисках той, кто однажды сказала мне, что может пуститься со мной в долгое плавание.
Невыносимо долгое мгновение она смотрела на меня, а затем, сорвавшись со стула, оказалась в моих объятиях. Я целовал ее, а она, плача, снова и снова повторяла мое имя.
– Люк… Люк… Люк…
Открылась дверь с другой стороны офиса и вошел пожилой человек, ее босс. Заметив нас, он повернулся, чтобы выйти, затем посмотрел на нас еще раз и откашлялся.
Запустив руку в карман пиджака, он вытащил оттуда очки. Вглядевшись в нас, он снова откашлялся.
– Итак, это вы, – сказал он. – Долгонько же вас пришлось ждать. Ну-с, может быть, когда она перестанет рыдать, мы сможем заняться кое-какой работой.
Скользящими шажками он вышел из кабинета, притворив за собой дверь, а мы, глядя друг на друга, начали хохотать. Слушая, как она смеется, я понимал, что всегда буду хорошо чувствовать себя, если она будет рядом. Даже сейчас, когда я в Сан-Франциско, а она в Чикаго одинокой субботней ночью, ожидая меня.
3
Когда ровно в девять часов я вошел в холл, Харрис Гордон уже ждал меня. Мы зашли в пустое кафе и сели за столик. Было воскресное утро.
Официантка подала мне кофе, и я еще заказал кучу блинчиков размерами с доллар и сосиски. Гордон отказался.
– Я уже завтракал.
Когда официантка отошла, я спросил его:
– В каком мы положении? Он закурил.
– В одном смысле нам повезло. Обвинение в убийстве нам не угрожает.
– Не угрожает?
– Нет, – ответил он. – По законам штата Калифорнии несовершеннолетний, который совершил уголовное преступление, не может быть судим по законам, применяемым к взрослым преступникам. Особенно справедливо это по отношению к правонарушителям, не достигшим шестнадцати лет.
– Так как же выясняют вину и определяют наказание для детей?
– Снова должен подчеркнуть, что в данном случае закон идет нам на пользу. Не существует такого понятия, как наказание детей. В Калифорнии считают, что ребенок не может нести ответственности за свои действия, даже если вина доказана. Вместо этого во время слушания дела в суде для несовершеннолетних идет поиск наилучшего решения ситуации, которая обеспечит социальную реабилитацию ребенка и возвращение его в нормальное общество. – Он улыбнулся. – Не слишком ли много по адвокатской привычке я говорю? Я покачал головой.
– Я внимательно слушаю вас. Продолжайте.
Вернулась официантка с моим завтраком. Прежде, чем продолжить, Гордон подождал, пока она отошла.
– Суд должен определить, какой режим содержания в наилучшей степени будет отвечать интересам и благополучию ребенка. Будет ли он находиться у одного или у обоих родителей, если так сложится ситуация, или в доме-интернате; в таком исправительном учреждении как Лос-Гуилкос или даже в больнице или психиатрической клинике, если необходимо. Но решение принимается только после тщательного изучения дела. В том случае, если суд решит держать ее в заключении, Дани могут послать в Калифорнийский центр по приему молодежи в Перкинсе, где она будет подвергнута глубокому психологическому и психиатрическому обследованию.
– Что это значит?
– Одну вещь надо твердо усвоить, – быстро ответил он. – Если вы лелеете надежду получить Дани под свою опеку, с ней необходимо расстаться. Суд никогда не позволит ребенку покинуть пределы штата.
Мы посмотрели друг на друга. Наконец я понял, на каком я свете. Мне ни в коем случае не позволят взять на себя заботы о Дани. Я постарался придать голосу бесстрастные нотки.
– Значит, я ее не получу, – сказал я. – А кто ее получит?
– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что суд решит вернуть ее Норе. Остаются три возможности – ее бабушка, определенный судом интернат и Лос-Гуилкос. Думаю, что нам удастся избежать интерната. У бабушки Дани масса преимуществ.
– Значит, решение будет только в пользу или старой леди, или заведения?
Он кивнул.
Я покончил с последним блинчиком и попросил принести еще кофе.
– И как, по вашему мнению, развернутся события?
– Вы хотите услышать мое откровенное мнение?
– Да.
– Я бы поставил десять против одного за то, что она попадет в Лос-Гуилкос.
Несколько секунд я молчал. Мысль о Дани, которой придется долгие месяцы, может быть, даже годы провести за колючей проволокой была нестерпима.
– Что мы должны делать, чтобы избежать этого? Гордон пристально посмотрел на меня.
– Мы должны доказать, что способны дать Дани все, и даже больше того, что она получит в исправительном заведении. Это означает непрестанный контроль за ней, посещение школы, религиозное образование. Если необходимо, анализ и психотерапия. И постоянный контакт с инспектором по надзору, который будет контролировать ее.
– Зачем это, если Дани будет под присмотром бабушки?
– Потому что доверять будут только мнению полиции. Она все время будет находиться в ведении суда, пока тот не сочтет, что она больше не представляет собой социальной опасности.
– И сколько это продлится?
– Предполагаю, что она будет под присмотром суда до восемнадцати лет.
– Любому невыносимо столько времени жить под микроскопом. И тем более ребенку.
Он как-то странно посмотрел на меня.
– Она убила человека, – сказал он. – И от этого уже никуда не деться.
Он был предельно откровенен.
– Что я могу сделать, чтобы помочь ей?
– Я думаю, что вам необходимо быть в Сан-Франциско, пока суд не вынесет решение по делу Дани.
– Это невозможно, – сказал я. – Суд может длиться бесконечно.
– Это не суд в привычном смысле слова, полковник. Собравшееся жюри будет решать, признать или отвергнуть вину. Закрытое слушание перед лицом судьи, в присутствии непосредственных участников. Даже полиция и окружной прокурор не участвуют в таком слушании, если их специально не приглашают высказать свое мнение относительно специфических деталей жизни и поведения ребенка. Дело будет рассмотрено достаточно быстро. Закон защищает детей от излишних проволочек. Если ребенка содержат под стражей больше пятнадцати дней и дело еще не рассмотрено, он подлежит немедленному освобождению.
– Откровенно говоря, – спросил я, – как долго это может продлиться?
– Решение о содержании под арестом или освобождении состоится в четверг. Через неделю будет судебное слушание. Примерно, через десять дней.
– Десять дней! – взорвался я. – Моя жена должна со дня на день родить! Почему мы должны ждать до вторника?
– Так уж положено, полковник, – терпеливо объяснил Гордон. – Вопросы содержания под стражей рассматриваются по вторникам, потому что в этот день судья занимается делами подростков. Конечное слушание назначается на неделю позже, чтобы за это время инспектор по надзору, как я уже говорил, мог тщательно исследовать каждый аспект этого дела. Это расследование важно для нас так же, как и для суда. Именно из этого заключения судья и принимает решение, если не считать таких сложных случаев, когда ему приходится направлять ребенка для дальнейшего изучения в Перкинс. Наша обязанность будет убедить суд, что в интересах и Дани, и штата лучше всего было бы передать ее на попечение бабушки.
– Для чего же я тут нужен? Я ничем не могу убедить окружающих, что Дани необходимо передать бабушке.
– Не согласен, полковник. Вы можете сыграть решающую роль, просто указав, что и вы так считаете – это будет наилучшим выходом для вашего ребенка.
– Ну да, – с сарказмом сказал я. – Так к моим словам и прислушаются. Многого стоят мои слова. На них даже пива не купишь, если не бросишь квотер.
Официантка подала мне кофе, и я еще заказал кучу блинчиков размерами с доллар и сосиски. Гордон отказался.
– Я уже завтракал.
Когда официантка отошла, я спросил его:
– В каком мы положении? Он закурил.
– В одном смысле нам повезло. Обвинение в убийстве нам не угрожает.
– Не угрожает?
– Нет, – ответил он. – По законам штата Калифорнии несовершеннолетний, который совершил уголовное преступление, не может быть судим по законам, применяемым к взрослым преступникам. Особенно справедливо это по отношению к правонарушителям, не достигшим шестнадцати лет.
– Так как же выясняют вину и определяют наказание для детей?
– Снова должен подчеркнуть, что в данном случае закон идет нам на пользу. Не существует такого понятия, как наказание детей. В Калифорнии считают, что ребенок не может нести ответственности за свои действия, даже если вина доказана. Вместо этого во время слушания дела в суде для несовершеннолетних идет поиск наилучшего решения ситуации, которая обеспечит социальную реабилитацию ребенка и возвращение его в нормальное общество. – Он улыбнулся. – Не слишком ли много по адвокатской привычке я говорю? Я покачал головой.
– Я внимательно слушаю вас. Продолжайте.
Вернулась официантка с моим завтраком. Прежде, чем продолжить, Гордон подождал, пока она отошла.
– Суд должен определить, какой режим содержания в наилучшей степени будет отвечать интересам и благополучию ребенка. Будет ли он находиться у одного или у обоих родителей, если так сложится ситуация, или в доме-интернате; в таком исправительном учреждении как Лос-Гуилкос или даже в больнице или психиатрической клинике, если необходимо. Но решение принимается только после тщательного изучения дела. В том случае, если суд решит держать ее в заключении, Дани могут послать в Калифорнийский центр по приему молодежи в Перкинсе, где она будет подвергнута глубокому психологическому и психиатрическому обследованию.
– Что это значит?
– Одну вещь надо твердо усвоить, – быстро ответил он. – Если вы лелеете надежду получить Дани под свою опеку, с ней необходимо расстаться. Суд никогда не позволит ребенку покинуть пределы штата.
Мы посмотрели друг на друга. Наконец я понял, на каком я свете. Мне ни в коем случае не позволят взять на себя заботы о Дани. Я постарался придать голосу бесстрастные нотки.
– Значит, я ее не получу, – сказал я. – А кто ее получит?
– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что суд решит вернуть ее Норе. Остаются три возможности – ее бабушка, определенный судом интернат и Лос-Гуилкос. Думаю, что нам удастся избежать интерната. У бабушки Дани масса преимуществ.
– Значит, решение будет только в пользу или старой леди, или заведения?
Он кивнул.
Я покончил с последним блинчиком и попросил принести еще кофе.
– И как, по вашему мнению, развернутся события?
– Вы хотите услышать мое откровенное мнение?
– Да.
– Я бы поставил десять против одного за то, что она попадет в Лос-Гуилкос.
Несколько секунд я молчал. Мысль о Дани, которой придется долгие месяцы, может быть, даже годы провести за колючей проволокой была нестерпима.
– Что мы должны делать, чтобы избежать этого? Гордон пристально посмотрел на меня.
– Мы должны доказать, что способны дать Дани все, и даже больше того, что она получит в исправительном заведении. Это означает непрестанный контроль за ней, посещение школы, религиозное образование. Если необходимо, анализ и психотерапия. И постоянный контакт с инспектором по надзору, который будет контролировать ее.
– Зачем это, если Дани будет под присмотром бабушки?
– Потому что доверять будут только мнению полиции. Она все время будет находиться в ведении суда, пока тот не сочтет, что она больше не представляет собой социальной опасности.
– И сколько это продлится?
– Предполагаю, что она будет под присмотром суда до восемнадцати лет.
– Любому невыносимо столько времени жить под микроскопом. И тем более ребенку.
Он как-то странно посмотрел на меня.
– Она убила человека, – сказал он. – И от этого уже никуда не деться.
Он был предельно откровенен.
– Что я могу сделать, чтобы помочь ей?
– Я думаю, что вам необходимо быть в Сан-Франциско, пока суд не вынесет решение по делу Дани.
– Это невозможно, – сказал я. – Суд может длиться бесконечно.
– Это не суд в привычном смысле слова, полковник. Собравшееся жюри будет решать, признать или отвергнуть вину. Закрытое слушание перед лицом судьи, в присутствии непосредственных участников. Даже полиция и окружной прокурор не участвуют в таком слушании, если их специально не приглашают высказать свое мнение относительно специфических деталей жизни и поведения ребенка. Дело будет рассмотрено достаточно быстро. Закон защищает детей от излишних проволочек. Если ребенка содержат под стражей больше пятнадцати дней и дело еще не рассмотрено, он подлежит немедленному освобождению.
– Откровенно говоря, – спросил я, – как долго это может продлиться?
– Решение о содержании под арестом или освобождении состоится в четверг. Через неделю будет судебное слушание. Примерно, через десять дней.
– Десять дней! – взорвался я. – Моя жена должна со дня на день родить! Почему мы должны ждать до вторника?
– Так уж положено, полковник, – терпеливо объяснил Гордон. – Вопросы содержания под стражей рассматриваются по вторникам, потому что в этот день судья занимается делами подростков. Конечное слушание назначается на неделю позже, чтобы за это время инспектор по надзору, как я уже говорил, мог тщательно исследовать каждый аспект этого дела. Это расследование важно для нас так же, как и для суда. Именно из этого заключения судья и принимает решение, если не считать таких сложных случаев, когда ему приходится направлять ребенка для дальнейшего изучения в Перкинс. Наша обязанность будет убедить суд, что в интересах и Дани, и штата лучше всего было бы передать ее на попечение бабушки.
– Для чего же я тут нужен? Я ничем не могу убедить окружающих, что Дани необходимо передать бабушке.
– Не согласен, полковник. Вы можете сыграть решающую роль, просто указав, что и вы так считаете – это будет наилучшим выходом для вашего ребенка.
– Ну да, – с сарказмом сказал я. – Так к моим словам и прислушаются. Многого стоят мои слова. На них даже пива не купишь, если не бросишь квотер.