Страница:
Разумеется, это было незаконно. И, разумеется, они знали, что это незаконно. Не существовало никаких облигаций муниципального займа. Но Хейтри и его друзья убедили себя, что это только экстренная временная мера и через несколько недель все будет в порядке.
А между тем в Сити уже пошли слухи о том, что у Хейтри неприятности. Акции некоторых его компаний, и в особенности «Остин фрайерз траст» начали падать в цене. Для того чтобы поддержать цены, Хейтри был вынужден покупать собственные акции. Ему понадобилось почти полтора миллиона фунтов, чтобы удержать «Остин» на плаву. Кроме того, из 1,6 миллиона фунтов, которые они рассчитывали получить за фальшивые облигации, удалось собрать только половину, и это вовсе не приблизило их к цели.
Слегка впав в панику, оттого что обман не сработал, Хейтри в августе 1929 года запрятал гордость в карман и отправился к Монтегю Норману. Говорят, что их беседа была весьма откровенной. Хейтри пытался убедить Нормана, что при поддержке центрального банка слияние может пройти безболезненно и «Юнайтед стил», а также вся двадцатимиллионная империя Хейтри еще могут быть спасены. Однако Норман, по всей видимости, не желал об этом даже слышать. Он вроде бы выразил мнение, что Хейтри слишком много заплатил за «Юнайтед стил». Таким образом, опасения Хейтри подтвердились. Управляющий «Бэнк оф Ингленд» действительно собирался преподать ему жестокий урок. Встреча закончилась тем, что Норман решительно отказался оказать какоелибо содействие.
14 сентября один из ближайших партнеров Хейтри итальянец Джанни Джальдини отправился в краткосрочный отпуск. Но вместо того чтобы, как планировалось, поехать в Швейцарию, Джальдини отправился домой в Италию, у которой не было соглашения с Англией о выдаче преступников. В его чемодане лежали 400 тысяч фунтов, принадлежащих Хейтри.
А через пять дней Хейтри был вызван к сэру Джильберту Гарней, одному из самых уважаемых в Сити аудиторов. К его компании «Прайс уотерхаус» обратился «Ллойдз бэнк» с просьбой провести ревизию учетных книг Хейтри.
Его акции падали в цене, его книги подлежали ревизии, ему ничего не оставалось, как признаться в выпуске поддельных бумаг. Он пытался объяснить, что это было как бы полумерой, только для того чтобы заполучить «Юнайтед стил», и тогда все долги были бы выплачены. Но по подсчетам Гарней, при девятнадцати миллионах фунтов долга основные фонды Хейтри составляли только четыре миллиона. И к тому же теперь обнаружилось мошенничество.
Как подобает джентльмену, Хейтри предложил сэру Джильберту сопроводить его в ближайший полицейский участок. Но к удивлению Хейтри, Гарней (вероятно, также в духе клубных джентльменских традиций Сити) сказал, что дело еще можно спасти и что он лично поговорит с Монтегю Норманом.
Гарней поспешил к Норману.
А Хейтри поспешил к своему адвокату.
В тот же день, когда Хейтри и члены его совета встретились с Гарней, сэр Джильберт объявил, что «Бэнк оф Ингленд» ответил отказом. Норман забил тревогу. Был предупрежден президент фондовой биржи, и продажа акций Хейтри была приостановлена. На следующее утро Хейтри и члены его совета явились в офис генерального прокурора и признались в совершении колоссальной мошеннической операции.
В тот же вечер Клеренс Хейтри оказался в тюрьме.
Он все еще ожидал суда, когда биржа лопнула.
Наконец в январе 1930 года состоялось слушание дела.
Поверженный Хейтри отдался на милость суда. «Когда я увидел, что дело приняло серьезный оборот, я поставил на карту все, что имел, до последнего пенни, мою репутацию и мою свободу, чтобы только предотвратить это ужасное крушение. Я пошел на огромный риск, хотя мог бы позволить делам идти своим чередом и остаться свободным человеком. В этом случае бремя потерь обрушилось бы на тысячи держателей акций по всей стране, тогда как сейчас несчастье постигло сравнительно небольшое количество людей».
Далее он заявил: «Более того, пойдя на этот риск, я теперь окончательно и необратимо разорен. Мое имя стало притчей во языцех, и если я буду признан виновным, то, когда бы я ни вышел из тюрьмы, наказание будет попрежнему преследовать меня».
Затем, поблагодарив друзей и семью за поддержку, он заявил судье: «Я не хочу прикидываться дураком. Я прекрасно понимал, на что иду, но в равной степени у меня были все основания считать, что я спасаю положение и таким образом защищаю моих кредиторов. Сэр Джильберт Гарней уже говорил, что ни одно пенни из денег, добытых незаконным путем, не попало ни к кому из нас в карман. Пока мне предоставлена возможность оправдаться (а мне это сделать нетрудно), я постараюсь доказать вам, что все мои действия, как ни дико это может прозвучать в свете всех последующих событий, были продиктованы лишь желанием поступить как должно и что мотивы моих действий были чисты и бескорыстны. А теперь, сэр, я готов безропотно принять любое наказание, которое меня ждет».
Но обвинитель остался равнодушен ко всему этому. Дело было настолько сложным и запутанным, что ему понадобилось четыре дня, чтобы разъяснить суду суть самого мошенничества. Хейтри признал, что им были допущены некоторые «нарушения», и генеральный прокурор построил на этом свое заключение: «Слово „нарушения“ не совсем подходит для подобных действий. Если это называть „нарушением“, то что же тогда „преступление“?» Он заявил, что, без сомнения, Хейтри и его ребята все время надеялись выкрутиться и как-то расплатиться за фальшивые бумаги, до того как все это вылезет наружу. «Я думаю, что в истории было много таких случаев, когда человек брал кассу, собираясь поставить деньги на лошадь или на что-то еще в этом роде, и надеялся в случае выигрыша непременно вернуть деньги».
Хейтри был приговорен к 14 годам. Нельзя сказать, что он принял этот приговор «безропотно», поскольку подавал апелляцию (впрочем, вполне безуспешно). Выйдя из тюрьмы в 1939 году, он написал книгу под названием «Сасг из тьмы», в которой отстаивал теорию, что причиной политической и экономической нестабильности является неудачное распределение населения на земле и взаимозависимость наций. В 50-х годах он попробовал проворачивать кое-какие дела, но успех был незначительным. Хейтри умер в июне 1965 года.
Однако настоящим королем среди всех миллионеров со знаком минус был неотесанный, грубый, стройный, женолюбивый, непрерывно курящий (десять гаванских сигар в день) выходец из Новой Англии по имени Джесс Лористон Ливермор.
К концу 20-х годов он был живой легендой Уолл-стрит.
Он родился в Новой Англии в 1877 году и впервые почувствовал вкус к акциям и облигациям в четырнадцать лет, когда за доллар в неделю выписывал мелом на доске котировки на брокерской бирже в Бостоне. Он мог бы там и остаться, если бы не его уникальная способность моментально считать в уме. Он быстро понял, что может с ходу выдавать проценты и таким образом определять колебания цен. А когда он начал каждый вечер записывать эти проценты и цены в записную книжку, он также осознал, что может проследить некоторые тенденции в этих ценах.
В то время Бостон кишел нелегальными брокерскими конторами. За витриной почти каждого магазина скрывались заведения, где биржевые маклеры заключали пари на движение цен на акции. В Англии сегодня существует несколько хорошо организованных «индексных» компаний, которые занимаются в точности тем же самым. В «Лэдброук индекс» или в «Ай-джи индекс» принимают по телефону ставки от клиентов, которые полагают, что могут предсказать подъем или падение индекса Доу Джоунса, индекса Хенг Сепг, ФТ 100 и так далее. Вы ставите деньги на каждый пункт — пять фунтов, пятьдесят фунтов, пятьсот фунтов, сколько хотите, — и если индекс поднимается на десять пунктов, вы получаете в десять раз больше, чем поставили. Если индекс падает на десять пунктов, вы проигрываете в десять раз больше, чем поставили. Современные «индексные» компании по заключению пари имеют небольшой «спрэд» между ценой покупки и ценой продажи, поэтому могут, подобно футбольным и беговым тотализаторам, страховать свои позиции. Причем некоторые из этих служб по заключению «индексных» пари дают несколько отличную котировку цен на покупку или продажу. Таким образом, сообразительный биржевой спекулянт может придумать систему мини-арбитражной операции, при которой он ни в каком случае не останется в проигрыше.
Математические способности Ливермора и его система ставок очень скоро привели к тому, что его отлучили ото всех нелегальных контор в окрестностях Бостона. Не помогала даже маскировка. Поэтому в возрасте двадцати одного года, имея в кармане две с половиной тысячи долларов, он направился в Нью-Йорк.
Натренировавшись в провинции, он явился со своими талантами прямо на Уолл-стрит. И продолжал выигрывать. Одни умеют жонглировать тарелками, другим дано играть Гамлета, а Ливермор, казалось, был рожден для фондовой биржи. У него было природное чутье, подсказывающее ему, когда акции той или иной компании дошли до своего предела и должны пойти вниз. Поэтому он заделался профессиональным «медведем».
Он был хорош в своем деле, и все знали об этом. Но однажды вечером в 1906 году он сделал шаг от хорошего к великому. Он гулял со своей подружкой в Атлантик-Сити (там были самые фешенебельные места для прогулок на всем Восточном побережье) и заглянул в брокерскую контору, чтобы мельком взглянуть, как идут дела. Акции были на подъеме. Погоду делали «быки». Но тут его внимание привлекла одна компания. Это была «Юнион пасифик рейлроуд». Ее акции шли очень высоко. Он понял, что они должны скоро пойти вниз, и дал брокеру распоряжение продать три тысячи акций. Они продолжали подниматься. На следующий день он продал еще две тысячи акций, отделался от подружки и рванул назад в Нью-Йорк.
Это было 18 апреля.
Акции «Юнион пасифик рейлроуд» поднимались все выше и выше. И тут грянуло землетрясение в Сан-Франциско.
Железные дороги превратились в груду обломков. Акции компании резко пошли вниз. И еще до исхода вечера Джесс Лористон Ливермор стал миллионером.
Не прошло и года, как Ливермор снова продавал вопреки растущему рынку. Перед самым крахом НЙФБ. В этот период его дневная прибыль доходила до сотен тысяч долларов.
Разумеется, ему не всегда удавалось попасть в яблочко. В 1908 году он потерял на хлопке ровнехонько миллион долларов. Зато первая мировая война принесла ему громадные прибыли на стали и на бензине, причем некоторое время он даже играл на повышение, небезосновательно полагая, что война будет способствовать расцвету этих отраслей промышленности, а затем, как только было подписано перемирие, вернулся в лагерь «медведей», поскольку понимал, что солдаты, возвратившиеся с фронта, создадут безработицу, которая, в свою очередь, вставит палки в колеса «перегретой» экономики.
И хотя с той поры Комиссия по ценным бумагам и биржам и ввела всевозможные ограничения на игру на понижение, к этому времени Ливермор был уже настолько могущественным «медведем», что порой достаточно было только пройти слухам, что он продает какие-то акции, как цены на них действительно начинали скатываться вниз.
К 1925 году поговаривали, что он «стоит» двадцать пять миллионов долларов. Разумеется, к этому прилагалось все, что должен иметь состоятельный человек: великолепная квартира (в доме 817 на Пятой авеню) с окнами на Центральный парк, собственный вагон для путешествий по железной дороге, виллы в Европе, поместье на северном побережье Лонг-Айленда и даже роскошь, почти неслыханная для тех лет — собственный самолет.
Естественно, богатство, которое он и не думал скрывать, превращало его в постоянную мишень для прессы. Газеты шпыняли его на каждом шагу за приверженность к игре на понижение и за неуклонное стремление продавать вопреки рыночным тенденциям. Но именно на этом пути ему почти всегда сопутствовала удача, что вкупе с шикарным образом жизни порождало постоянную зависть. Его нельзя было назвать чересчур щепетильным в отношении женщин. Одно дело — содержать любовниц на своих виллах, разбросанных по всему свету, но трезвонить на весь мир о своих любовных успехах и сексуальных достижениях — это уже совсем другое. Его излюбленным вечерним развлечением было раскатывать по Нью-Йорку в своем желтом «роллс-ройсе» и «снимать» девочек. Этот парень с тягучим бостонским акцентом, оскорблявший английский язык бесконечными «dems» и «dees», мог цитировать Библию (результат строгого новоанглийского кальвинистского воспитания) и тут же, через запятую, рассказывать о подробностях своих ночных приключений. Впрочем, что касается бизнеса, то здесь он был гораздо менее откровенен.
Его офис располагался на одиннадцатом этаже «Хекшер билдинг» на Пятой авеню, причем швейцару у входа платили за то, чтобы он на все вопросы отвечал, что никогда не слышал о человеке по имени Ливермор. Если же посетитель заявлял, что его ждут, швейцар должен был найти его фамилию в списке назначенных посетителей. Следующую проверку осуществлял телохранитель перед входной дверью в офис. За этой дверью почти полсотни человек суетились вокруг десятков телефонов, телеграфных и телетайпных аппаратов. Кроме того, на большом табло непрерывно демонстрировались самые свежие котировки акций. Это был оборудованный по последнему слову техники командный пункт экспертов и аналитиков, помогавших Ливермору быстро понять и оценить тенденции рынка. Сюда же поступали данные от секретныхплатных осведомителей, разбросанных по всей Уоллстрит.
В двадцатых годах Ливермор наращивал свое состояние, совершая короткие «медвежьи» набеги на биржу. Но когда накатил 1929 год и место в Белом доме занял Герберт Гувер, Ливермор понял, что нестабильность экономики создала на фондовой бирже такую ситуацию, о которой раньше и мечтать не приходилось. Как-то мартовским утром он начал продавать акции промышленных компаний, затем переключился на железные дороги, а когда по бирже пронесся слух, что он вышел на тропу войны, взялся за нефтяные компании. На следующий день, когда цены пошли вниз, он выкупил обратно все, что продал, и за три часа стал богаче на двести тысяч долларов.
Летом и особенно в начале осени 1929 года американская экономика была на подъеме. Все вокруг говорили, что настали хорошие времена. Деньги на Уолл-стрит стекались не только из Европы (впрочем, английские деньги не могли достаточно быстро обращаться в американские акции, поскольку британские инвесторы безуспешно пытались бороться с лейбористским правительством), но и из всех уголков Соединенных Штатов. Казалось; вся страна ринулась на фондовую биржу. Вступительный взнос сравнялся с ценой газеты. Гигантская армия мелких спекулянтов сняла со счетов банков свои сбережения в несколько сотен долларов, чтобы играть на бирже.
Но Ливермор старался трезво смотреть на эту всеобщую эйфорию. Тщательнейшим образом изучив финансовую прессу и сопоставив эту информацию с полученной через свои разведканалы, он пришел к выводу, что американская промышленность и американские банки стоят на пороге катастрофы. Экономика попросту не может постоянно перегреваться — рано или поздно пар должен выйти наружу.
А это, по его предположению, могло означать начало грандиознейшей игры на понижение, которую когда-либо видел свет.
Первый сигнал поступил в сентябре 1929 года, когда в газетах появились сообщения, что Британия обеспокоена положением стерлинга. Слух о скандале с Хейтри дошел до Америки, и Ливермор заинтересовался, почему «Бэнк оф Ингленд» не помог Хейтри. Не захотел или не мог? Заинтригованный этим, он стал наводить справки через своих английских «агентов». Они сообщили, что в Британии пытались найти возможность поднять престиж фунта стерлингов. Это могло означать традиционное в таких случаях повышение учетных ставок «Бэнк оф Ингленд». Американский Федеральный резервный банк поднял свои учетные ставки на 1%, и британцам не оставалось ничего другого, как последовать этому примеру. А в этом случае поток английских денег на Уолл-стрит должен был иссякнуть. Следовало также ожидать, что британские держатели акций начнут массовые продажи акций. По мнению Ливермора, все это должно было привести к падению цен.
В это же время Ливермор узнал, что известный экономист Роджер У. Бэбсон собирался выступить со своим традиционным вступительным словом на ежегодном собрании «Нэшнл бизнес конференс». Ливермор знал, что Бэбсон, как и он сам, был «медведем» и в течение двух последних лет давал самые пессимистические прогнозы. Еще в 1928 году он заявил, что если Эл Смит и демократы придут к власти, то это приведет к серьезнейшему экономическому спаду. Однако Эл Смит и демократы не пришли к власти. К власти пришел Гувер и республиканцы. Поэтому пророчества Бэбсона не были приняты всерьез. Впрочем, разбирая свои досье, Ливермор мог заметить, что и в прошлом мрачные предсказания Бэбсона не пользовались особой популярностью. Но несмотря на то, что и сам он никогда не был склонен придавать значение пророчествам Бэбсона, он не мог не предположить, что в какой-то момент они действительно могут сбыться.
Обобщив всю эту информацию, Ливермор обратил внимание на то, что в последние несколько месяцев все газеты старались переплюнуть друг дружку, воспевая «лучшее из времен». Но все это уже несколько поднадоело, а никаких других новостей не намечалось. И если сейчас могло появиться что-то, что бы заставило газетчиков всей страны иначе взглянуть на это «лучшее из времен», то, по мнению Ливермора, такую роль способно было сыграть именно выступление Бэбсона.
Он посадил своих сотрудников на телефоны, и в редакции газет прошла «утечка информации» о том, что Бэбсон должен выступить с речью огромной важности. Как только машина была запущена и пресса встала на изготовку, Ливермор через своих брокеров по всей стране начал продавать акции.
К тому времени, когда Бэбсон вышел на трибуну, Ливермор уже продал акции на обшую сумму триста тысяч долларов.
Не прошло и получаса после того, как Бэбсон заявил собравшимся, что «рано или поздно наступит кризис, который поглотит основные капиталы и приведет к падению барометра Доу Джоунса на шестьдесят — восемьдесят пунктов», как печатные агентства уже сообщали по всем видам связи: «Экономист предсказывает падение фондовой биржи на шестьдесят — восемьдесят пунктов!»
Ливермор продолжал продавать.
Эти новости появились практически во всех дневных газетах и прозвучали практически во всех радиопрограммах.
Он продолжал продавать вплоть до самого прекращения торговли, а к этому времени другие экономисты выступили с упреками и резкими выпадами в адрес Бэбсо. на и его сверхразрекламированной речи. На следующее утро Ливермор выкупил обратно все акции, которые про дал накануне. Через несколько дней на бирже все встало на свои места. Так Джесс Ливермор провернул еще одн из своих блестящих комбинаций.
Затем наступил октябрь.
Первый взрыв, разорвавший биржу в клочья, гряну в четверг 24 октября.
Состояния рассеивались, как грибовидные облака.
Второй взрыв доконал ее во вторник 29-го.
Но Ливермор, подобно горстке других, уже давно все распродал.
Имея более чем достаточно денег, чтобы обеспечит себе весьма экстравагантную старость, он тем не менее остался в игре.
Но, к сожалению, его время прошло.
К 1930 году что-то в нем сломалось. Трудно сказат что могло произойти, но Джесс Ливермор начал теряя свое чутье. Возможно, на него таким образом повлиял возникшие семейные проблемы. А может быть, как каждый великий спортсмен, он просто прошел свой пик вслед за которым всегда идет катастрофический спад. Кто знает? Впрочем, так ли это важно? Просто велит «медведь» внезапно впал в зимнюю спячку.
К концу 1931 года половина его состояния улетучлась.
К 1933 году не стало и второй половины.
Около 30 миллионов долларов было потеряно на «верных» делах, где, казалось, проигрыш был невозможен, делах, подобных тем, которые он с блеском обделывал прежде…
К тому времени Комиссия по ценным бумагам и биржам изменила многие правила игры на понижение. Если раньше была установка «пусть остерегается покупатель», то теперь она превратилась в «пусть остерегается продавец». Это и подкосило Ливермора.
К 1934 году он спился. От прежнего Ливермора осталась лишь тень. Он был растерзан биржами и брошен на потеху старым врагам. Денег у него уже не осталось совсем. 4 марта 1934 года он объявил о банкротстве. Его долги составляли 2,26 миллиона долларов, тогда как его имущество оценивалось в 184 тысячи, и даже эта цифра была небесспорна.
Едва перебиваясь с хлеба на квас, он сумел 1940 году издать книгу «Как вести торговлю на бирже». Но он явно опоздал с этим на десяток-другой лет. В его лучшие годы она могла бы принести миллионы. Но кому нужны советы неудачника? Книга с треском провалилась. В ноябре того же года он зашел в мужской туалет отеля «Шерри Низерлэнд», вынул из кармана пистолет и выстрелил себе в голову.
Он оставил записку: «Моя жизнь не удалась».
Алек Хэрбедж.
А между тем в Сити уже пошли слухи о том, что у Хейтри неприятности. Акции некоторых его компаний, и в особенности «Остин фрайерз траст» начали падать в цене. Для того чтобы поддержать цены, Хейтри был вынужден покупать собственные акции. Ему понадобилось почти полтора миллиона фунтов, чтобы удержать «Остин» на плаву. Кроме того, из 1,6 миллиона фунтов, которые они рассчитывали получить за фальшивые облигации, удалось собрать только половину, и это вовсе не приблизило их к цели.
Слегка впав в панику, оттого что обман не сработал, Хейтри в августе 1929 года запрятал гордость в карман и отправился к Монтегю Норману. Говорят, что их беседа была весьма откровенной. Хейтри пытался убедить Нормана, что при поддержке центрального банка слияние может пройти безболезненно и «Юнайтед стил», а также вся двадцатимиллионная империя Хейтри еще могут быть спасены. Однако Норман, по всей видимости, не желал об этом даже слышать. Он вроде бы выразил мнение, что Хейтри слишком много заплатил за «Юнайтед стил». Таким образом, опасения Хейтри подтвердились. Управляющий «Бэнк оф Ингленд» действительно собирался преподать ему жестокий урок. Встреча закончилась тем, что Норман решительно отказался оказать какоелибо содействие.
14 сентября один из ближайших партнеров Хейтри итальянец Джанни Джальдини отправился в краткосрочный отпуск. Но вместо того чтобы, как планировалось, поехать в Швейцарию, Джальдини отправился домой в Италию, у которой не было соглашения с Англией о выдаче преступников. В его чемодане лежали 400 тысяч фунтов, принадлежащих Хейтри.
А через пять дней Хейтри был вызван к сэру Джильберту Гарней, одному из самых уважаемых в Сити аудиторов. К его компании «Прайс уотерхаус» обратился «Ллойдз бэнк» с просьбой провести ревизию учетных книг Хейтри.
Его акции падали в цене, его книги подлежали ревизии, ему ничего не оставалось, как признаться в выпуске поддельных бумаг. Он пытался объяснить, что это было как бы полумерой, только для того чтобы заполучить «Юнайтед стил», и тогда все долги были бы выплачены. Но по подсчетам Гарней, при девятнадцати миллионах фунтов долга основные фонды Хейтри составляли только четыре миллиона. И к тому же теперь обнаружилось мошенничество.
Как подобает джентльмену, Хейтри предложил сэру Джильберту сопроводить его в ближайший полицейский участок. Но к удивлению Хейтри, Гарней (вероятно, также в духе клубных джентльменских традиций Сити) сказал, что дело еще можно спасти и что он лично поговорит с Монтегю Норманом.
Гарней поспешил к Норману.
А Хейтри поспешил к своему адвокату.
В тот же день, когда Хейтри и члены его совета встретились с Гарней, сэр Джильберт объявил, что «Бэнк оф Ингленд» ответил отказом. Норман забил тревогу. Был предупрежден президент фондовой биржи, и продажа акций Хейтри была приостановлена. На следующее утро Хейтри и члены его совета явились в офис генерального прокурора и признались в совершении колоссальной мошеннической операции.
В тот же вечер Клеренс Хейтри оказался в тюрьме.
Он все еще ожидал суда, когда биржа лопнула.
Наконец в январе 1930 года состоялось слушание дела.
Поверженный Хейтри отдался на милость суда. «Когда я увидел, что дело приняло серьезный оборот, я поставил на карту все, что имел, до последнего пенни, мою репутацию и мою свободу, чтобы только предотвратить это ужасное крушение. Я пошел на огромный риск, хотя мог бы позволить делам идти своим чередом и остаться свободным человеком. В этом случае бремя потерь обрушилось бы на тысячи держателей акций по всей стране, тогда как сейчас несчастье постигло сравнительно небольшое количество людей».
Далее он заявил: «Более того, пойдя на этот риск, я теперь окончательно и необратимо разорен. Мое имя стало притчей во языцех, и если я буду признан виновным, то, когда бы я ни вышел из тюрьмы, наказание будет попрежнему преследовать меня».
Затем, поблагодарив друзей и семью за поддержку, он заявил судье: «Я не хочу прикидываться дураком. Я прекрасно понимал, на что иду, но в равной степени у меня были все основания считать, что я спасаю положение и таким образом защищаю моих кредиторов. Сэр Джильберт Гарней уже говорил, что ни одно пенни из денег, добытых незаконным путем, не попало ни к кому из нас в карман. Пока мне предоставлена возможность оправдаться (а мне это сделать нетрудно), я постараюсь доказать вам, что все мои действия, как ни дико это может прозвучать в свете всех последующих событий, были продиктованы лишь желанием поступить как должно и что мотивы моих действий были чисты и бескорыстны. А теперь, сэр, я готов безропотно принять любое наказание, которое меня ждет».
Но обвинитель остался равнодушен ко всему этому. Дело было настолько сложным и запутанным, что ему понадобилось четыре дня, чтобы разъяснить суду суть самого мошенничества. Хейтри признал, что им были допущены некоторые «нарушения», и генеральный прокурор построил на этом свое заключение: «Слово „нарушения“ не совсем подходит для подобных действий. Если это называть „нарушением“, то что же тогда „преступление“?» Он заявил, что, без сомнения, Хейтри и его ребята все время надеялись выкрутиться и как-то расплатиться за фальшивые бумаги, до того как все это вылезет наружу. «Я думаю, что в истории было много таких случаев, когда человек брал кассу, собираясь поставить деньги на лошадь или на что-то еще в этом роде, и надеялся в случае выигрыша непременно вернуть деньги».
Хейтри был приговорен к 14 годам. Нельзя сказать, что он принял этот приговор «безропотно», поскольку подавал апелляцию (впрочем, вполне безуспешно). Выйдя из тюрьмы в 1939 году, он написал книгу под названием «Сасг из тьмы», в которой отстаивал теорию, что причиной политической и экономической нестабильности является неудачное распределение населения на земле и взаимозависимость наций. В 50-х годах он попробовал проворачивать кое-какие дела, но успех был незначительным. Хейтри умер в июне 1965 года.
Однако настоящим королем среди всех миллионеров со знаком минус был неотесанный, грубый, стройный, женолюбивый, непрерывно курящий (десять гаванских сигар в день) выходец из Новой Англии по имени Джесс Лористон Ливермор.
К концу 20-х годов он был живой легендой Уолл-стрит.
Он родился в Новой Англии в 1877 году и впервые почувствовал вкус к акциям и облигациям в четырнадцать лет, когда за доллар в неделю выписывал мелом на доске котировки на брокерской бирже в Бостоне. Он мог бы там и остаться, если бы не его уникальная способность моментально считать в уме. Он быстро понял, что может с ходу выдавать проценты и таким образом определять колебания цен. А когда он начал каждый вечер записывать эти проценты и цены в записную книжку, он также осознал, что может проследить некоторые тенденции в этих ценах.
В то время Бостон кишел нелегальными брокерскими конторами. За витриной почти каждого магазина скрывались заведения, где биржевые маклеры заключали пари на движение цен на акции. В Англии сегодня существует несколько хорошо организованных «индексных» компаний, которые занимаются в точности тем же самым. В «Лэдброук индекс» или в «Ай-джи индекс» принимают по телефону ставки от клиентов, которые полагают, что могут предсказать подъем или падение индекса Доу Джоунса, индекса Хенг Сепг, ФТ 100 и так далее. Вы ставите деньги на каждый пункт — пять фунтов, пятьдесят фунтов, пятьсот фунтов, сколько хотите, — и если индекс поднимается на десять пунктов, вы получаете в десять раз больше, чем поставили. Если индекс падает на десять пунктов, вы проигрываете в десять раз больше, чем поставили. Современные «индексные» компании по заключению пари имеют небольшой «спрэд» между ценой покупки и ценой продажи, поэтому могут, подобно футбольным и беговым тотализаторам, страховать свои позиции. Причем некоторые из этих служб по заключению «индексных» пари дают несколько отличную котировку цен на покупку или продажу. Таким образом, сообразительный биржевой спекулянт может придумать систему мини-арбитражной операции, при которой он ни в каком случае не останется в проигрыше.
Математические способности Ливермора и его система ставок очень скоро привели к тому, что его отлучили ото всех нелегальных контор в окрестностях Бостона. Не помогала даже маскировка. Поэтому в возрасте двадцати одного года, имея в кармане две с половиной тысячи долларов, он направился в Нью-Йорк.
Натренировавшись в провинции, он явился со своими талантами прямо на Уолл-стрит. И продолжал выигрывать. Одни умеют жонглировать тарелками, другим дано играть Гамлета, а Ливермор, казалось, был рожден для фондовой биржи. У него было природное чутье, подсказывающее ему, когда акции той или иной компании дошли до своего предела и должны пойти вниз. Поэтому он заделался профессиональным «медведем».
Он был хорош в своем деле, и все знали об этом. Но однажды вечером в 1906 году он сделал шаг от хорошего к великому. Он гулял со своей подружкой в Атлантик-Сити (там были самые фешенебельные места для прогулок на всем Восточном побережье) и заглянул в брокерскую контору, чтобы мельком взглянуть, как идут дела. Акции были на подъеме. Погоду делали «быки». Но тут его внимание привлекла одна компания. Это была «Юнион пасифик рейлроуд». Ее акции шли очень высоко. Он понял, что они должны скоро пойти вниз, и дал брокеру распоряжение продать три тысячи акций. Они продолжали подниматься. На следующий день он продал еще две тысячи акций, отделался от подружки и рванул назад в Нью-Йорк.
Это было 18 апреля.
Акции «Юнион пасифик рейлроуд» поднимались все выше и выше. И тут грянуло землетрясение в Сан-Франциско.
Железные дороги превратились в груду обломков. Акции компании резко пошли вниз. И еще до исхода вечера Джесс Лористон Ливермор стал миллионером.
Не прошло и года, как Ливермор снова продавал вопреки растущему рынку. Перед самым крахом НЙФБ. В этот период его дневная прибыль доходила до сотен тысяч долларов.
Разумеется, ему не всегда удавалось попасть в яблочко. В 1908 году он потерял на хлопке ровнехонько миллион долларов. Зато первая мировая война принесла ему громадные прибыли на стали и на бензине, причем некоторое время он даже играл на повышение, небезосновательно полагая, что война будет способствовать расцвету этих отраслей промышленности, а затем, как только было подписано перемирие, вернулся в лагерь «медведей», поскольку понимал, что солдаты, возвратившиеся с фронта, создадут безработицу, которая, в свою очередь, вставит палки в колеса «перегретой» экономики.
И хотя с той поры Комиссия по ценным бумагам и биржам и ввела всевозможные ограничения на игру на понижение, к этому времени Ливермор был уже настолько могущественным «медведем», что порой достаточно было только пройти слухам, что он продает какие-то акции, как цены на них действительно начинали скатываться вниз.
К 1925 году поговаривали, что он «стоит» двадцать пять миллионов долларов. Разумеется, к этому прилагалось все, что должен иметь состоятельный человек: великолепная квартира (в доме 817 на Пятой авеню) с окнами на Центральный парк, собственный вагон для путешествий по железной дороге, виллы в Европе, поместье на северном побережье Лонг-Айленда и даже роскошь, почти неслыханная для тех лет — собственный самолет.
Естественно, богатство, которое он и не думал скрывать, превращало его в постоянную мишень для прессы. Газеты шпыняли его на каждом шагу за приверженность к игре на понижение и за неуклонное стремление продавать вопреки рыночным тенденциям. Но именно на этом пути ему почти всегда сопутствовала удача, что вкупе с шикарным образом жизни порождало постоянную зависть. Его нельзя было назвать чересчур щепетильным в отношении женщин. Одно дело — содержать любовниц на своих виллах, разбросанных по всему свету, но трезвонить на весь мир о своих любовных успехах и сексуальных достижениях — это уже совсем другое. Его излюбленным вечерним развлечением было раскатывать по Нью-Йорку в своем желтом «роллс-ройсе» и «снимать» девочек. Этот парень с тягучим бостонским акцентом, оскорблявший английский язык бесконечными «dems» и «dees», мог цитировать Библию (результат строгого новоанглийского кальвинистского воспитания) и тут же, через запятую, рассказывать о подробностях своих ночных приключений. Впрочем, что касается бизнеса, то здесь он был гораздо менее откровенен.
Его офис располагался на одиннадцатом этаже «Хекшер билдинг» на Пятой авеню, причем швейцару у входа платили за то, чтобы он на все вопросы отвечал, что никогда не слышал о человеке по имени Ливермор. Если же посетитель заявлял, что его ждут, швейцар должен был найти его фамилию в списке назначенных посетителей. Следующую проверку осуществлял телохранитель перед входной дверью в офис. За этой дверью почти полсотни человек суетились вокруг десятков телефонов, телеграфных и телетайпных аппаратов. Кроме того, на большом табло непрерывно демонстрировались самые свежие котировки акций. Это был оборудованный по последнему слову техники командный пункт экспертов и аналитиков, помогавших Ливермору быстро понять и оценить тенденции рынка. Сюда же поступали данные от секретныхплатных осведомителей, разбросанных по всей Уоллстрит.
В двадцатых годах Ливермор наращивал свое состояние, совершая короткие «медвежьи» набеги на биржу. Но когда накатил 1929 год и место в Белом доме занял Герберт Гувер, Ливермор понял, что нестабильность экономики создала на фондовой бирже такую ситуацию, о которой раньше и мечтать не приходилось. Как-то мартовским утром он начал продавать акции промышленных компаний, затем переключился на железные дороги, а когда по бирже пронесся слух, что он вышел на тропу войны, взялся за нефтяные компании. На следующий день, когда цены пошли вниз, он выкупил обратно все, что продал, и за три часа стал богаче на двести тысяч долларов.
Летом и особенно в начале осени 1929 года американская экономика была на подъеме. Все вокруг говорили, что настали хорошие времена. Деньги на Уолл-стрит стекались не только из Европы (впрочем, английские деньги не могли достаточно быстро обращаться в американские акции, поскольку британские инвесторы безуспешно пытались бороться с лейбористским правительством), но и из всех уголков Соединенных Штатов. Казалось; вся страна ринулась на фондовую биржу. Вступительный взнос сравнялся с ценой газеты. Гигантская армия мелких спекулянтов сняла со счетов банков свои сбережения в несколько сотен долларов, чтобы играть на бирже.
Но Ливермор старался трезво смотреть на эту всеобщую эйфорию. Тщательнейшим образом изучив финансовую прессу и сопоставив эту информацию с полученной через свои разведканалы, он пришел к выводу, что американская промышленность и американские банки стоят на пороге катастрофы. Экономика попросту не может постоянно перегреваться — рано или поздно пар должен выйти наружу.
А это, по его предположению, могло означать начало грандиознейшей игры на понижение, которую когда-либо видел свет.
Первый сигнал поступил в сентябре 1929 года, когда в газетах появились сообщения, что Британия обеспокоена положением стерлинга. Слух о скандале с Хейтри дошел до Америки, и Ливермор заинтересовался, почему «Бэнк оф Ингленд» не помог Хейтри. Не захотел или не мог? Заинтригованный этим, он стал наводить справки через своих английских «агентов». Они сообщили, что в Британии пытались найти возможность поднять престиж фунта стерлингов. Это могло означать традиционное в таких случаях повышение учетных ставок «Бэнк оф Ингленд». Американский Федеральный резервный банк поднял свои учетные ставки на 1%, и британцам не оставалось ничего другого, как последовать этому примеру. А в этом случае поток английских денег на Уолл-стрит должен был иссякнуть. Следовало также ожидать, что британские держатели акций начнут массовые продажи акций. По мнению Ливермора, все это должно было привести к падению цен.
В это же время Ливермор узнал, что известный экономист Роджер У. Бэбсон собирался выступить со своим традиционным вступительным словом на ежегодном собрании «Нэшнл бизнес конференс». Ливермор знал, что Бэбсон, как и он сам, был «медведем» и в течение двух последних лет давал самые пессимистические прогнозы. Еще в 1928 году он заявил, что если Эл Смит и демократы придут к власти, то это приведет к серьезнейшему экономическому спаду. Однако Эл Смит и демократы не пришли к власти. К власти пришел Гувер и республиканцы. Поэтому пророчества Бэбсона не были приняты всерьез. Впрочем, разбирая свои досье, Ливермор мог заметить, что и в прошлом мрачные предсказания Бэбсона не пользовались особой популярностью. Но несмотря на то, что и сам он никогда не был склонен придавать значение пророчествам Бэбсона, он не мог не предположить, что в какой-то момент они действительно могут сбыться.
Обобщив всю эту информацию, Ливермор обратил внимание на то, что в последние несколько месяцев все газеты старались переплюнуть друг дружку, воспевая «лучшее из времен». Но все это уже несколько поднадоело, а никаких других новостей не намечалось. И если сейчас могло появиться что-то, что бы заставило газетчиков всей страны иначе взглянуть на это «лучшее из времен», то, по мнению Ливермора, такую роль способно было сыграть именно выступление Бэбсона.
Он посадил своих сотрудников на телефоны, и в редакции газет прошла «утечка информации» о том, что Бэбсон должен выступить с речью огромной важности. Как только машина была запущена и пресса встала на изготовку, Ливермор через своих брокеров по всей стране начал продавать акции.
К тому времени, когда Бэбсон вышел на трибуну, Ливермор уже продал акции на обшую сумму триста тысяч долларов.
Не прошло и получаса после того, как Бэбсон заявил собравшимся, что «рано или поздно наступит кризис, который поглотит основные капиталы и приведет к падению барометра Доу Джоунса на шестьдесят — восемьдесят пунктов», как печатные агентства уже сообщали по всем видам связи: «Экономист предсказывает падение фондовой биржи на шестьдесят — восемьдесят пунктов!»
Ливермор продолжал продавать.
Эти новости появились практически во всех дневных газетах и прозвучали практически во всех радиопрограммах.
Он продолжал продавать вплоть до самого прекращения торговли, а к этому времени другие экономисты выступили с упреками и резкими выпадами в адрес Бэбсо. на и его сверхразрекламированной речи. На следующее утро Ливермор выкупил обратно все акции, которые про дал накануне. Через несколько дней на бирже все встало на свои места. Так Джесс Ливермор провернул еще одн из своих блестящих комбинаций.
Затем наступил октябрь.
Первый взрыв, разорвавший биржу в клочья, гряну в четверг 24 октября.
Состояния рассеивались, как грибовидные облака.
Второй взрыв доконал ее во вторник 29-го.
Но Ливермор, подобно горстке других, уже давно все распродал.
Имея более чем достаточно денег, чтобы обеспечит себе весьма экстравагантную старость, он тем не менее остался в игре.
Но, к сожалению, его время прошло.
К 1930 году что-то в нем сломалось. Трудно сказат что могло произойти, но Джесс Ливермор начал теряя свое чутье. Возможно, на него таким образом повлиял возникшие семейные проблемы. А может быть, как каждый великий спортсмен, он просто прошел свой пик вслед за которым всегда идет катастрофический спад. Кто знает? Впрочем, так ли это важно? Просто велит «медведь» внезапно впал в зимнюю спячку.
К концу 1931 года половина его состояния улетучлась.
К 1933 году не стало и второй половины.
Около 30 миллионов долларов было потеряно на «верных» делах, где, казалось, проигрыш был невозможен, делах, подобных тем, которые он с блеском обделывал прежде…
К тому времени Комиссия по ценным бумагам и биржам изменила многие правила игры на понижение. Если раньше была установка «пусть остерегается покупатель», то теперь она превратилась в «пусть остерегается продавец». Это и подкосило Ливермора.
К 1934 году он спился. От прежнего Ливермора осталась лишь тень. Он был растерзан биржами и брошен на потеху старым врагам. Денег у него уже не осталось совсем. 4 марта 1934 года он объявил о банкротстве. Его долги составляли 2,26 миллиона долларов, тогда как его имущество оценивалось в 184 тысячи, и даже эта цифра была небесспорна.
Едва перебиваясь с хлеба на квас, он сумел 1940 году издать книгу «Как вести торговлю на бирже». Но он явно опоздал с этим на десяток-другой лет. В его лучшие годы она могла бы принести миллионы. Но кому нужны советы неудачника? Книга с треском провалилась. В ноябре того же года он зашел в мужской туалет отеля «Шерри Низерлэнд», вынул из кармана пистолет и выстрелил себе в голову.
Он оставил записку: «Моя жизнь не удалась».
Алек Хэрбедж.
Яркое угасание
Когда-то Алек (или Алекс) Уильям Хэрбедж владел замком в Шотландии, поместьем «Саттон Мэйнор» в Англии и землями, на. которых паслись его стада. Он имел доступ к людям с высоким положением и сказочную коллекцию произведений искусства.
Теперь от всего этого ничего не осталось.
А если и осталось, то надежно спрятано.
Будет ли когда-нибудь найдено, зависит от британских и американских судов и от тысяч частных лиц, пытающихся все это найти.
Разыскивается более шестидесяти девяти миллионов долларов.
Хэрбедж родился в 1930 году. Его называют «толстяком», потому что в разное время он весил 350, 400, а то и 450 фунтов.
Это соответствует двадцати четырем, двадцати восьми или тридцати двум стоунам.
Он основал «Ай-эм-эй-си экономик энд Файнэншл ревью», под эгидой так называемого Ватманского института стратегических экономических исследований и группы компаний «Капримекс».
Он занимался товарными операциями.
По крайней мере, так он утверждает.
Но по этому поводу есть сомнения.
Хэрбедж считает Себя жертвой. Он говорит, что все его проблемы в те времена, когда он еще имел свои шестьдесят девять миллионов, заключались в том, что он был бельмом на глазу истеблишмента.
«Поскольку я закончил хорошую частную школу, считалось, что я должен присоединиться к истеблишменту, а не „раскачивать лодку“, как они выражаются. А я, со своей стороны, всегда стремился бороться с истеблишментом. Особенно когда, окончив колледж по классу дирижирования, я понял, что не смогу зарабатывать этим на жизнь».
Впрочем, в архивах колледжа «Уитгифг», где он учился, нет никаких записей о том, что он его закончил. Никто там также не припоминает, чтобы он обладал выдающимися талантами — музыкальными или какими-нибудь другими. Завершив учебу, Хэрбедж нашел место продавца грампластинок в компании «Декка», а в двадцать один год открыл собственное дело.
«Именно тогда я впервые столкнулся с истеблишментом. Выяснилось, что „Декка“ и „И-эм-ай“ владели компанией „Фоногрэфик перформанс“, и если кто-то хотел, чтобы его пластинки звучали в эфире, он должен был передать им права на свой гонорар. Я решил, что этого не будет, и разорвал с ними отношения. Они заявили, что не дадут мне работать в этом бизнесе. Я продал свою компанию и через два года вернулся в бизнес в качестве представителя „Дойче граммофон“. Я впервые вывел эту компанию на английский рынок, чему, разумеется, там никто не был особенно рад».
По другой версии (естественно, не его собственной) дальше события развивались так: Хэрбедж и «Дойче грамофон» разошлись во мнениях относительно его чересчур конспиративного стиля ведения бухгалтерских книг, и «Дойче граммофон» не слишком вежливо указала ему на дверь.
После чего он объявился в Борнмуте с компанией под названием «Мерчант гаранти траст».
«Я основал небольшую финансовую компанию. Пять лет все шло очень хорошо. Но потом мой самый крупный клиент разорился, и всему пришел конец. Это было примерно в 1963 году, и тогда у меня возникли первые серьезные неприятности. „Мерчант гаранти траст“ оказалась в долгу на пятьдесят „штук“, из которых я смог покрыть только сорок».
Согласно другим источникам, «Мерчант гарантии траст» разорилась, оставив после себя двести тысяч фунтов долга.
В том же 1963 году Хэрбедж основал «Бэнк оф Валетт». Офис банка располагался в Вест-Энде. Для привлечения клиентов там играла духовая музыка и подавался бесплатный кофе. В банковской деятельности Хэрбеджа участвовала также компания «Евротраст лтд.», через которую он предлагал своим банковским клиентам вкладывать деньги в «растущие акции ведущих европейских и английских компаний».
Банк ликвидировался в 1964 году.
«Евротраст» тоже.
«Это было очень трудное время. Я тяжело болел. Мое здоровье совершенно расстроилось. И когда я лежал в „Гайз хоспитал“, пришло сообщение, что я должен провести ежегодное общее собрание „Евротраст лтд.“. Выбрали время, нечего сказать! Врачи решили, что я не должен этого делать. Мне прислали письменное уведомление. Я ответил, послушайте, мне нужно ехать в Испанию на реабилитацию, разберемся, когда я вернусь. Штраф был всего пять фунтов. Короче, я уехал в Испанию. Пока я был там, я связался с солиситором и спросил, не может ли он все уладить, потому что я вернусь только через девять месяцев. А они сказали, мы не знаем, вернетесь вы или нет, и выписали ордер на мой арест, как будто я был беглым уголовником. И когда я вернулся, меня посадили только за то, что я не провел ежегодное общее собрание компании».
Теперь от всего этого ничего не осталось.
А если и осталось, то надежно спрятано.
Будет ли когда-нибудь найдено, зависит от британских и американских судов и от тысяч частных лиц, пытающихся все это найти.
Разыскивается более шестидесяти девяти миллионов долларов.
Хэрбедж родился в 1930 году. Его называют «толстяком», потому что в разное время он весил 350, 400, а то и 450 фунтов.
Это соответствует двадцати четырем, двадцати восьми или тридцати двум стоунам.
Он основал «Ай-эм-эй-си экономик энд Файнэншл ревью», под эгидой так называемого Ватманского института стратегических экономических исследований и группы компаний «Капримекс».
Он занимался товарными операциями.
По крайней мере, так он утверждает.
Но по этому поводу есть сомнения.
Хэрбедж считает Себя жертвой. Он говорит, что все его проблемы в те времена, когда он еще имел свои шестьдесят девять миллионов, заключались в том, что он был бельмом на глазу истеблишмента.
«Поскольку я закончил хорошую частную школу, считалось, что я должен присоединиться к истеблишменту, а не „раскачивать лодку“, как они выражаются. А я, со своей стороны, всегда стремился бороться с истеблишментом. Особенно когда, окончив колледж по классу дирижирования, я понял, что не смогу зарабатывать этим на жизнь».
Впрочем, в архивах колледжа «Уитгифг», где он учился, нет никаких записей о том, что он его закончил. Никто там также не припоминает, чтобы он обладал выдающимися талантами — музыкальными или какими-нибудь другими. Завершив учебу, Хэрбедж нашел место продавца грампластинок в компании «Декка», а в двадцать один год открыл собственное дело.
«Именно тогда я впервые столкнулся с истеблишментом. Выяснилось, что „Декка“ и „И-эм-ай“ владели компанией „Фоногрэфик перформанс“, и если кто-то хотел, чтобы его пластинки звучали в эфире, он должен был передать им права на свой гонорар. Я решил, что этого не будет, и разорвал с ними отношения. Они заявили, что не дадут мне работать в этом бизнесе. Я продал свою компанию и через два года вернулся в бизнес в качестве представителя „Дойче граммофон“. Я впервые вывел эту компанию на английский рынок, чему, разумеется, там никто не был особенно рад».
По другой версии (естественно, не его собственной) дальше события развивались так: Хэрбедж и «Дойче грамофон» разошлись во мнениях относительно его чересчур конспиративного стиля ведения бухгалтерских книг, и «Дойче граммофон» не слишком вежливо указала ему на дверь.
После чего он объявился в Борнмуте с компанией под названием «Мерчант гаранти траст».
«Я основал небольшую финансовую компанию. Пять лет все шло очень хорошо. Но потом мой самый крупный клиент разорился, и всему пришел конец. Это было примерно в 1963 году, и тогда у меня возникли первые серьезные неприятности. „Мерчант гаранти траст“ оказалась в долгу на пятьдесят „штук“, из которых я смог покрыть только сорок».
Согласно другим источникам, «Мерчант гарантии траст» разорилась, оставив после себя двести тысяч фунтов долга.
В том же 1963 году Хэрбедж основал «Бэнк оф Валетт». Офис банка располагался в Вест-Энде. Для привлечения клиентов там играла духовая музыка и подавался бесплатный кофе. В банковской деятельности Хэрбеджа участвовала также компания «Евротраст лтд.», через которую он предлагал своим банковским клиентам вкладывать деньги в «растущие акции ведущих европейских и английских компаний».
Банк ликвидировался в 1964 году.
«Евротраст» тоже.
«Это было очень трудное время. Я тяжело болел. Мое здоровье совершенно расстроилось. И когда я лежал в „Гайз хоспитал“, пришло сообщение, что я должен провести ежегодное общее собрание „Евротраст лтд.“. Выбрали время, нечего сказать! Врачи решили, что я не должен этого делать. Мне прислали письменное уведомление. Я ответил, послушайте, мне нужно ехать в Испанию на реабилитацию, разберемся, когда я вернусь. Штраф был всего пять фунтов. Короче, я уехал в Испанию. Пока я был там, я связался с солиситором и спросил, не может ли он все уладить, потому что я вернусь только через девять месяцев. А они сказали, мы не знаем, вернетесь вы или нет, и выписали ордер на мой арест, как будто я был беглым уголовником. И когда я вернулся, меня посадили только за то, что я не провел ежегодное общее собрание компании».