Страница:
-- Так вот что я вам скажу... -- Она тряхнула кудрями. -- Как вас зовут?
-- Макс, -- сказал я, изо всех сил стараясь не смотреть на ее ноги.
-- Так вот что я вам скажу, Макс... Эта стерва его и убила. Я просто уверена в этом.
-- А кроме уверенности, у вас что-нибудь имеется?
Она выпрямилась:
-- Вы думаете, я вру? А если я вам скажу, что она ему угрожала публичным скандалом, если он меня не бросит. Он же собирался баллотироваться в депутаты Законодательного Собрания в марте следующего года, ему скандалы были нужны, как... как... -- Она так и не подобрала сравнения и брякнула невпопад: -- Как мертвому припарки. -- Щеки ее залил румянец. -- А-а-а, вот в чем дело... Эта стерва специально вас наняла, чтобы отвести подозрение от себя.
-- Не понимаю... Зачем Аните Зернянской убивать мужа? Ведь он с вами расстался, насколько мне известно.
Я будто подстрелил лебедя.
Только что она взлетала, грациозно махая белыми крылами и вытянув шею, стремилась в небо, навстречу... да не знаю я -- чему навстречу. И вот уже, лишившись власти над крыльями, теряя перья и кувыркаясь, лебедь падала вниз, чтобы грянуться о землю куском истерзанного мяса...
-- Не понимаете? -- сказала она. -- Да, конечно, ничего вы не понимаете.
Она ошибалась. Все я понимал. Вернее, я понимал главное. Ее бросили, и она до сих пор не могла в это поверить. Потому что поверить значило согласиться с тем, что тебя разлюбили, а ей, по-прежнему влюбленной в этого мудака, согласиться было -- как ребенку лишиться самой главной на сегодня игрушки.
Красивые женщины бывают двух сортов. Одни, обаятельные стервочки, очень умно скрывающие свою стервозность и ведущие атаку с одной целью -- подмять под себя, привязать к своей юбке и сосать, сосать, сосать мужицкую кровушку. Другие -- совсем иные, бросающиеся в любовь, как в омут, желающие отдаваться до конца, любить до беспамятства, до забвения собственной личности, все ради него, ради него, ради него... Но если вырвать такую из беспамятства, отнять предмет обожания, вернуть ей самоё себя, она может показать такие зубки, что мало не покажется. И, похоже, Вера Десятникова относится именно ко второму типу.
-- А вот интересно, -- сказал я. -- У вас самой-то алиби есть?
Я был готов к тому, что она меня ударит. И она сделала движение, похожее на замах, но... шарик тут же сдулся.
Она встала, высокомерно вздернула голову и смерила меня с ног до головы.
Боже, какое это было изящное высокомерие!
Потом она огладила на бедрах юбку.
Боже, какое это было изящное оглаживание!
-- Тьфу на вас! -- сказала она. И пошла к дверям своего универсама.
17
18
19
-- Макс, -- сказал я, изо всех сил стараясь не смотреть на ее ноги.
-- Так вот что я вам скажу, Макс... Эта стерва его и убила. Я просто уверена в этом.
-- А кроме уверенности, у вас что-нибудь имеется?
Она выпрямилась:
-- Вы думаете, я вру? А если я вам скажу, что она ему угрожала публичным скандалом, если он меня не бросит. Он же собирался баллотироваться в депутаты Законодательного Собрания в марте следующего года, ему скандалы были нужны, как... как... -- Она так и не подобрала сравнения и брякнула невпопад: -- Как мертвому припарки. -- Щеки ее залил румянец. -- А-а-а, вот в чем дело... Эта стерва специально вас наняла, чтобы отвести подозрение от себя.
-- Не понимаю... Зачем Аните Зернянской убивать мужа? Ведь он с вами расстался, насколько мне известно.
Я будто подстрелил лебедя.
Только что она взлетала, грациозно махая белыми крылами и вытянув шею, стремилась в небо, навстречу... да не знаю я -- чему навстречу. И вот уже, лишившись власти над крыльями, теряя перья и кувыркаясь, лебедь падала вниз, чтобы грянуться о землю куском истерзанного мяса...
-- Не понимаете? -- сказала она. -- Да, конечно, ничего вы не понимаете.
Она ошибалась. Все я понимал. Вернее, я понимал главное. Ее бросили, и она до сих пор не могла в это поверить. Потому что поверить значило согласиться с тем, что тебя разлюбили, а ей, по-прежнему влюбленной в этого мудака, согласиться было -- как ребенку лишиться самой главной на сегодня игрушки.
Красивые женщины бывают двух сортов. Одни, обаятельные стервочки, очень умно скрывающие свою стервозность и ведущие атаку с одной целью -- подмять под себя, привязать к своей юбке и сосать, сосать, сосать мужицкую кровушку. Другие -- совсем иные, бросающиеся в любовь, как в омут, желающие отдаваться до конца, любить до беспамятства, до забвения собственной личности, все ради него, ради него, ради него... Но если вырвать такую из беспамятства, отнять предмет обожания, вернуть ей самоё себя, она может показать такие зубки, что мало не покажется. И, похоже, Вера Десятникова относится именно ко второму типу.
-- А вот интересно, -- сказал я. -- У вас самой-то алиби есть?
Я был готов к тому, что она меня ударит. И она сделала движение, похожее на замах, но... шарик тут же сдулся.
Она встала, высокомерно вздернула голову и смерила меня с ног до головы.
Боже, какое это было изящное высокомерие!
Потом она огладила на бедрах юбку.
Боже, какое это было изящное оглаживание!
-- Тьфу на вас! -- сказала она. И пошла к дверям своего универсама.
17
Я провожал ее глазами, пока она не скрылась, потом перебрался со скамейки в "забаву", опустил боковое стекло и закурил.
Все-таки еще одна подозреваемая на горизонтах образовалась. А что, ничем не хуже других. Все признаки имеются. Ревность просто на виду, месть может быть в душе, остается выяснить, была ли возможность. А возможность найдется, потому что у одиноких женщин не бывает алиби. Если только случайно... Да, возможность наверняка найдется. Как и еще у десятка человек. Например, выстрелить из гранатомета в движущуюся по шоссе машину.
Я вспомнил старый фильм с Арни Шварценеггером. "Коммандо", называется. Как лихо там шоколадная дамочка ворочала на худеньком плечике эту четырехтрубную дуру... Я представил себе, как Вера Десятникова лежит с гранатометом в придорожных кустах. Все по правилам, длинные ноги в сторону, чтобы реактивная струя не опалила колготочки и туфельки на высоком каблуке. А еще раньше то же самое проделывает Полина Шантолосова. Этакий бабий противотанковый расчет, прости, господи! Группа по уничтожению миллионеров... А кроме этих дамочек, в группу могут входить еще десяток человек. Ну и дельце мне поручили, япона мама! Куда ни плюнь, подозреваемый!
В жизни обычно так не бывает. В жизни все проще. Пришил Ванька Пупкин сожительницу Маньку, так десять соседей вам взахлеб расскажут, что парочка эта по сто раз в день ругалась, и он сто раз ей обещал шею свернуть, да и еще бы триста раз пообещал, кабы не пришел с работы ужратый в дрыбаган да не застукал Маньку выходящей от Петьки с третьего этажа, а у Петьки у того, всему дому известно, давно форменный нестояк от пьянства, и он только пощупать способен, да и Ванька бы о том вспомнил, кабы не по литру на рыло в тот вечер пришлось, и вообще давай-ка и мы по стакашку дернем...
Много подозреваемых обычно бывает только в детективных романах, там правила игры такие, специально авторы наводят тень на плетень, раскидывая камни по кустам. Но там и собирают эти камушки романные детективы -- умные, наблюдательные, решительные...
Эй, сказал я себе, да ты же сам наполовину романный детектив, Арчи Гудвин недоделанный. Так что хватит сопли распускать, прояви ум, наблюдательность и решительность!
И поскольку предмета для проявления наблюдательности и решительности решительно не наблюдалось, я в очередной раз взялся за ум.
Итак, что же мы все-таки имеем? Возможность двух подряд несчастных случаев, как я еще вчера решил, отбрасываем, поскольку тогда и иметь нечего. Гранатометы гранатометами, а организовать убийство, замаскированное под автомобильную катастрофу, -- дело вполне реальное. К примеру, пристроить микробомбочки под рулевые тяги. Не зря же осторожные люди каждое утро организуют своим машинам визуальный осмотр, целая профессия образовалась -- утренние осмотрщики. А по вечерам, когда осторожные люди укатывают веселиться, машины оставляют на охраняемых паркингах. Кстати, надо бы проверить, где находились машины перед тем, как отправиться по конечным маршрутам... Впрочем, нет, проще подкупить персонал на домашнем паркинге. Вот тебе и очередной пункт в расследовании -- узнать, на каких стоянках ночевали машины Бердникова и Зернянского. Наверняка ведь под домами, где жили погибшие.
Я взялся за мобильник, и через несколько мгновений Поль сообщил мне адреса.
Опаньки! Да они же в одном доме жили! Черт возьми, я же сам должен был догадаться, умный, наблюдательный и решительный!
Сердце в груди встрепенулось, как проснувшаяся птица. Тут была ниточка, которую можно было, при надлежащем с нею обращении, превратить в целый канат. А канат -- это уже не ниточка: чтобы его оборвать, труды немалые нужны... Это со стороны преступника, а со стороны детектива -- наоборот, нужно искать, а найдя, взращивать, поливать, холить и лелеять...
Я вновь взялся за мобильник и дал Полю новое задание -- выяснить всю подноготную работников подземной стоянки, принадлежащей дому, где жили Б@З. А потом раздавил окурок в пепельнице и включил зажигание.
Все-таки еще одна подозреваемая на горизонтах образовалась. А что, ничем не хуже других. Все признаки имеются. Ревность просто на виду, месть может быть в душе, остается выяснить, была ли возможность. А возможность найдется, потому что у одиноких женщин не бывает алиби. Если только случайно... Да, возможность наверняка найдется. Как и еще у десятка человек. Например, выстрелить из гранатомета в движущуюся по шоссе машину.
Я вспомнил старый фильм с Арни Шварценеггером. "Коммандо", называется. Как лихо там шоколадная дамочка ворочала на худеньком плечике эту четырехтрубную дуру... Я представил себе, как Вера Десятникова лежит с гранатометом в придорожных кустах. Все по правилам, длинные ноги в сторону, чтобы реактивная струя не опалила колготочки и туфельки на высоком каблуке. А еще раньше то же самое проделывает Полина Шантолосова. Этакий бабий противотанковый расчет, прости, господи! Группа по уничтожению миллионеров... А кроме этих дамочек, в группу могут входить еще десяток человек. Ну и дельце мне поручили, япона мама! Куда ни плюнь, подозреваемый!
В жизни обычно так не бывает. В жизни все проще. Пришил Ванька Пупкин сожительницу Маньку, так десять соседей вам взахлеб расскажут, что парочка эта по сто раз в день ругалась, и он сто раз ей обещал шею свернуть, да и еще бы триста раз пообещал, кабы не пришел с работы ужратый в дрыбаган да не застукал Маньку выходящей от Петьки с третьего этажа, а у Петьки у того, всему дому известно, давно форменный нестояк от пьянства, и он только пощупать способен, да и Ванька бы о том вспомнил, кабы не по литру на рыло в тот вечер пришлось, и вообще давай-ка и мы по стакашку дернем...
Много подозреваемых обычно бывает только в детективных романах, там правила игры такие, специально авторы наводят тень на плетень, раскидывая камни по кустам. Но там и собирают эти камушки романные детективы -- умные, наблюдательные, решительные...
Эй, сказал я себе, да ты же сам наполовину романный детектив, Арчи Гудвин недоделанный. Так что хватит сопли распускать, прояви ум, наблюдательность и решительность!
И поскольку предмета для проявления наблюдательности и решительности решительно не наблюдалось, я в очередной раз взялся за ум.
Итак, что же мы все-таки имеем? Возможность двух подряд несчастных случаев, как я еще вчера решил, отбрасываем, поскольку тогда и иметь нечего. Гранатометы гранатометами, а организовать убийство, замаскированное под автомобильную катастрофу, -- дело вполне реальное. К примеру, пристроить микробомбочки под рулевые тяги. Не зря же осторожные люди каждое утро организуют своим машинам визуальный осмотр, целая профессия образовалась -- утренние осмотрщики. А по вечерам, когда осторожные люди укатывают веселиться, машины оставляют на охраняемых паркингах. Кстати, надо бы проверить, где находились машины перед тем, как отправиться по конечным маршрутам... Впрочем, нет, проще подкупить персонал на домашнем паркинге. Вот тебе и очередной пункт в расследовании -- узнать, на каких стоянках ночевали машины Бердникова и Зернянского. Наверняка ведь под домами, где жили погибшие.
Я взялся за мобильник, и через несколько мгновений Поль сообщил мне адреса.
Опаньки! Да они же в одном доме жили! Черт возьми, я же сам должен был догадаться, умный, наблюдательный и решительный!
Сердце в груди встрепенулось, как проснувшаяся птица. Тут была ниточка, которую можно было, при надлежащем с нею обращении, превратить в целый канат. А канат -- это уже не ниточка: чтобы его оборвать, труды немалые нужны... Это со стороны преступника, а со стороны детектива -- наоборот, нужно искать, а найдя, взращивать, поливать, холить и лелеять...
Я вновь взялся за мобильник и дал Полю новое задание -- выяснить всю подноготную работников подземной стоянки, принадлежащей дому, где жили Б@З. А потом раздавил окурок в пепельнице и включил зажигание.
18
Б@З жили в квартале "Гавань", том, что вырос на месте старых домов между Гаванской и Наличной, неподалеку от "Ленэкспо". Я помнил эти старые дома, они еще лет пятнадцать назад там стояли, самые настоящие трущобы, которые хозяева сдавали приезжим.
Теперь там был современный квартал -- плотная застройка, почти ни одного дерева, на первом этаже -- магазины, салоны и ателье, а под ними -- подземная стоянка.
Вот туда я и направился. На входе-въезде меня тут же остановили. Задали вопрос, я ответил. Потом я спросил, но мне отвечать не пожелали. Это они зря!
-- Мой клиент, -- сказал я охраннику, -- человек серьезный. Я тоже не весельчак. Хочешь иметь неприятности, заимеешь.
Это его не проняло.
-- Мне твои неприятности по барабану, хоть сколько обещай, -- сказал он. -- Работа важнее.
-- Друг мой... -- Я добавил в голос вкрадчивости. -- Ты получишь неприятности, которые станут тебе не по барабану. Знаешь Бердникова и Зернянского?
-- Не знаю. А и знал бы...
-- Вот-вот, -- сказал я. -- Это вполне может быть расценено как сокрытие ценной для расследования информации. И тогда тебя начнут расспрашивать вовсе не частные детективы. И если им потребуется козел отпущения, у тебя начнутся настоящие неприятности.
Конечно, это был просто грубый наезд. И захоти этот тип продолжать игры в молчанку, я бы убрался несолоно хлебавши. Правда, мне бы стало в этом случае понятно, что ему есть чего скрывать...
Видимо, он тоже понял это. А может, скрывать ему было нечего, и он на самом деле заботился только о собственной карьере.
-- Ладно, -- он пожал плечами, -- спрашивай.
-- Меня интересует тот, кто по утрам осматривал машины Бердникова и Зернянского.
Оказалось, таких людей двое, и это уже кое о чем говорило -- подкупать двоих сложнее, чем одного. Через три минуты я уже беседовал с первым. Парень лет двадцати пяти, во всем облике готовность прогнуться, как у большинства работников этой сферы. Он сразу понял, куда ветер дует. Готовность прогнуться была продемонстрирована в полном объеме, мне даже показали записи в дежурном журнале, где отмечались результаты осмотра.
-- "Мерс" Петра Сергеевича находился в полном порядке, ничего подозрительного, иначе бы я непременно вызвал охрану.
Я ему поверил. Такой человек, будь он подкуплен, давно бы уволился. А скорее всего, и сам бы уже погиб каким-нибудь неподозрительным образом. И давить на него было бессмысленно -- пообещай я встречу с людьми Антона Константинова, которые развяжут ему язык, он бы дал деру, но не потому что в чем-то замешан, а просто со страху. Тут же, кстати, выяснилось, что он проверяет машину Шантолосовой, и я пожелал ему успехов на этом поприще. Его явно посетили дурные мысли, поскольку он перестал улыбаться и даже перекрестился.
А вторым утренним проверяльщиком оказалась и вовсе девица, вполне симпатичная -- фирменный комбинезон непонятным мне образом подчеркивал достоинства ее фигуры. Наверное, она его специально перешила. У этой готовность прогнуться пряталась за кокетством. Именно, за кокетством, а не за желанием скрыть правду -- уж тут-то я, зная женщин, ошибиться не мог. У машины Зернянского тоже "никаких дефектов не замечено, посторонние предметы отсутствуют". Именно так было записано в журнале.
-- Временно работаете тут? -- спросил я.
-- Да, -- сказала она. -- Но это вовсе не значит, что я плохо исполняю свои обязанности. Иначе бы меня давно выгнали. Тут строго. И платят хорошо.
-- А почему же тогда временно работаете?
Она стрельнула в меня глазками:
-- Но ведь я же выйду замуж. Вы можете себе представить замужнюю женщину, с детьми, работающую на этой работе?
Я такую женщину представить себе вполне мог, но делиться своими представлениями с девочкой не стал.
-- А машину супруги Зернянского не вы осматриваете?
-- Осматривала я. Но после смерти мужа она попросила сменить смотрителя. Ну, наверное, и правильно, если так ей спокойнее. Я бы, наверное, тоже сменила.
Распрощались мы почти дружески.
Я вновь отправился к охраннику.
-- Ну как? -- спросил тот. -- Удовлетворены?
Я кивнул. И в свою очередь спросил:
-- А какие у этих двоих отношения между собой?
-- А никакие. Он бы и не прочь к ней прислониться, да она другого ищет. Ей богатенький буратинчик нужен. Погибшему Зернянскому глазки строила, и тот ее периодически за корму пощипывал. Но не более того. -- Охранник вдруг понял, что разболтался, и замолк.
Что ж, тут даже подозрений на сговор возникнуть не могло. Девочки такого возраста не станут заводить преступные дела с парнями, которые им не нравятся.
-- Ну и ладно, -- сказал я. -- Пацанка бойкая, другого себе найдет.
Он только кивнул.
А я покинул подземелье, сел в машину и решил не отменять Полю команду собрать информацию на работников стоянки. Ибо хороший детектив никого не оставляет без внимания. А маленький шанс на то, что парень с девицей могут оказаться привязанными к делу, все-таки существовал. Поговорку "Доверяй, но проверяй" еще никто не отменял.
Я вернулся к Вавилонской башне, загнал "забаву" под землю и поднялся наверх.
Катя сидела на своем месте, поглощенная работой. Мышка в ее руки так и летала по коврику. Наверное, защищала нашего Поля от посягательств извне.
-- Может, сходим перекусим? -- предложил я.
-- Перекусим, -- задумчиво сказала Катя. -- Конечно, перекусим. Через четверть часа я закончу, и мы тут же перекусим.
Однако судьба не предоставила нам такой возможности, потому что тут же из моего кармана донесся "Серебряный молоток". Я достал трубку и глянул на дисплей -- это был господин Константинов.
-- Прости, Катюша! -- сказал я. -- Кажется, новости подоспели.
Я прошел в кабинет и нажал кнопку на мобильнике:
-- Слушаю вас, Антон!
-- Удалось разузнать, с кем Петр Бердников проводил время. Это некий Виктор Симонов по прозвищу Саймон. Возраст -- двадцать пять лет. По роду деятельности -- модный книжный график. Вам уже выслали по мылу его координаты.
На триконке дисплея и в самом деле светилось сообщение о принятом электронном письме.
-- Теперь что касается второй нашей договоренности. В качестве официального клиента готова выступить Полина Шантолосова. Если вы не против, мы немедленно высылаем вам факс с текстом договора.
Я едва не поперхнулся от неожиданности.
-- Я поставил ее в известность о наших с вами взаимоотношениях, -- добавил Константинов. -- Она ничего не имеет против их продолжения. Иными словами, все остается по-прежнему, но теперь вы можете работать под своим собственным статусом... Чего молчите? Язык проглотили от неожиданности.
-- М-м-м... Да-а-а, скажи я, что не удивлен, соврал бы!
Сообщение это меня и вправду слегка ошеломило. При всей моей симпатии к госпоже Шантолосовой, среди подозреваемых она находилась в первом ряду. Впрочем, я и теперь не собирался выбрасывать ее из числа потенциальных преступников. Может, не имея возможности следить за мной через Поля, она решила взять следствие под контроль иным путем, чтобы в нужный момент направить его в неверном направлении. Так что торопиться с выводами не будем.
-- Очень хорошо, -- сказал я. -- Спасибо, Антон! Грех было бы отказаться от такого предложения. Так что высылайте ваш факс.
Я выключил мобильник и сообщил Кате о готовящихся изменениях в деловой документации. А потом дал Полю задание ознакомиться с поступившим электронным письмом и отыскать номер телефона, принадлежащего Виктору Симонову по прозвищу Саймон. А потом набрал искомый номер.
Я ждал приветствия типа "Аллёу-у, ко-о-отик!", и произнести его должен был жеманный пронзительный голос, безуспешно пытающийся изобразить женские обертоны. Вместо этого в трубке раздался рокочущий бас:
-- Да, слушаю.
-- Господин Симонов?
-- Он самый. А вы -- кто?
Я представился и объяснил причину своего звонка. Попросил о встрече.
-- Да ради бога! -- сказал бас. -- Мы могли бы встретиться с вами в "Кентавре".
Честно говоря, меня слегка передернуло. Оказаться в клубе для геев в разгар вечера, среди завсегдатаев -- это была еще та перспектива.
-- Мы могли бы встретиться и в другом месте.
-- А-а-а... -- сказал он. -- Ну да... Простите!
-- Что если я к вам домой подъеду?
-- Хорошо. Пожалуйста. Приезжайте. -- Он назвал мне свой адрес.
Улица маршала Казакова. Это у нас где-то в районе Автова.
-- Немедленно выезжаю. Я сейчас на Голодае.
-- Понятно. Будете не раньше чем через полчаса. Жду.
В трубке послышались короткие гудки.
Я вернулся в приемную.
Катя все еще пребывала в тесных отношениях с компьютером, однако подняла голову и вопросительно посмотрела на меня.
-- Обед отменяется. Я поехал на срочную встречу. Что будет дальше -- пока не знаю.
-- Хорошо. Будь осторожен! Куда ты едешь? Оставь адрес.
Черт возьми! Раньше она таких вопросов не задавала.
-- Трус не играет в хоккей! -- Я постарался, чтобы в голосе моем не было ничего, кроме легкомыслия.
-- Оставь, оставь! Ты сам говорил... Береженого бог бережет.
Я продиктовал адрес художника и пообещал отзвониться, когда наша встреча закончится. Мной вдруг овладело нетерпение. Этот книжный график наверняка ведь знал что-нибудь такое, чего не знала даже Полина Шантолосова. С надеждой на обретение этого знания я и покинул свой офис.
Теперь там был современный квартал -- плотная застройка, почти ни одного дерева, на первом этаже -- магазины, салоны и ателье, а под ними -- подземная стоянка.
Вот туда я и направился. На входе-въезде меня тут же остановили. Задали вопрос, я ответил. Потом я спросил, но мне отвечать не пожелали. Это они зря!
-- Мой клиент, -- сказал я охраннику, -- человек серьезный. Я тоже не весельчак. Хочешь иметь неприятности, заимеешь.
Это его не проняло.
-- Мне твои неприятности по барабану, хоть сколько обещай, -- сказал он. -- Работа важнее.
-- Друг мой... -- Я добавил в голос вкрадчивости. -- Ты получишь неприятности, которые станут тебе не по барабану. Знаешь Бердникова и Зернянского?
-- Не знаю. А и знал бы...
-- Вот-вот, -- сказал я. -- Это вполне может быть расценено как сокрытие ценной для расследования информации. И тогда тебя начнут расспрашивать вовсе не частные детективы. И если им потребуется козел отпущения, у тебя начнутся настоящие неприятности.
Конечно, это был просто грубый наезд. И захоти этот тип продолжать игры в молчанку, я бы убрался несолоно хлебавши. Правда, мне бы стало в этом случае понятно, что ему есть чего скрывать...
Видимо, он тоже понял это. А может, скрывать ему было нечего, и он на самом деле заботился только о собственной карьере.
-- Ладно, -- он пожал плечами, -- спрашивай.
-- Меня интересует тот, кто по утрам осматривал машины Бердникова и Зернянского.
Оказалось, таких людей двое, и это уже кое о чем говорило -- подкупать двоих сложнее, чем одного. Через три минуты я уже беседовал с первым. Парень лет двадцати пяти, во всем облике готовность прогнуться, как у большинства работников этой сферы. Он сразу понял, куда ветер дует. Готовность прогнуться была продемонстрирована в полном объеме, мне даже показали записи в дежурном журнале, где отмечались результаты осмотра.
-- "Мерс" Петра Сергеевича находился в полном порядке, ничего подозрительного, иначе бы я непременно вызвал охрану.
Я ему поверил. Такой человек, будь он подкуплен, давно бы уволился. А скорее всего, и сам бы уже погиб каким-нибудь неподозрительным образом. И давить на него было бессмысленно -- пообещай я встречу с людьми Антона Константинова, которые развяжут ему язык, он бы дал деру, но не потому что в чем-то замешан, а просто со страху. Тут же, кстати, выяснилось, что он проверяет машину Шантолосовой, и я пожелал ему успехов на этом поприще. Его явно посетили дурные мысли, поскольку он перестал улыбаться и даже перекрестился.
А вторым утренним проверяльщиком оказалась и вовсе девица, вполне симпатичная -- фирменный комбинезон непонятным мне образом подчеркивал достоинства ее фигуры. Наверное, она его специально перешила. У этой готовность прогнуться пряталась за кокетством. Именно, за кокетством, а не за желанием скрыть правду -- уж тут-то я, зная женщин, ошибиться не мог. У машины Зернянского тоже "никаких дефектов не замечено, посторонние предметы отсутствуют". Именно так было записано в журнале.
-- Временно работаете тут? -- спросил я.
-- Да, -- сказала она. -- Но это вовсе не значит, что я плохо исполняю свои обязанности. Иначе бы меня давно выгнали. Тут строго. И платят хорошо.
-- А почему же тогда временно работаете?
Она стрельнула в меня глазками:
-- Но ведь я же выйду замуж. Вы можете себе представить замужнюю женщину, с детьми, работающую на этой работе?
Я такую женщину представить себе вполне мог, но делиться своими представлениями с девочкой не стал.
-- А машину супруги Зернянского не вы осматриваете?
-- Осматривала я. Но после смерти мужа она попросила сменить смотрителя. Ну, наверное, и правильно, если так ей спокойнее. Я бы, наверное, тоже сменила.
Распрощались мы почти дружески.
Я вновь отправился к охраннику.
-- Ну как? -- спросил тот. -- Удовлетворены?
Я кивнул. И в свою очередь спросил:
-- А какие у этих двоих отношения между собой?
-- А никакие. Он бы и не прочь к ней прислониться, да она другого ищет. Ей богатенький буратинчик нужен. Погибшему Зернянскому глазки строила, и тот ее периодически за корму пощипывал. Но не более того. -- Охранник вдруг понял, что разболтался, и замолк.
Что ж, тут даже подозрений на сговор возникнуть не могло. Девочки такого возраста не станут заводить преступные дела с парнями, которые им не нравятся.
-- Ну и ладно, -- сказал я. -- Пацанка бойкая, другого себе найдет.
Он только кивнул.
А я покинул подземелье, сел в машину и решил не отменять Полю команду собрать информацию на работников стоянки. Ибо хороший детектив никого не оставляет без внимания. А маленький шанс на то, что парень с девицей могут оказаться привязанными к делу, все-таки существовал. Поговорку "Доверяй, но проверяй" еще никто не отменял.
Я вернулся к Вавилонской башне, загнал "забаву" под землю и поднялся наверх.
Катя сидела на своем месте, поглощенная работой. Мышка в ее руки так и летала по коврику. Наверное, защищала нашего Поля от посягательств извне.
-- Может, сходим перекусим? -- предложил я.
-- Перекусим, -- задумчиво сказала Катя. -- Конечно, перекусим. Через четверть часа я закончу, и мы тут же перекусим.
Однако судьба не предоставила нам такой возможности, потому что тут же из моего кармана донесся "Серебряный молоток". Я достал трубку и глянул на дисплей -- это был господин Константинов.
-- Прости, Катюша! -- сказал я. -- Кажется, новости подоспели.
Я прошел в кабинет и нажал кнопку на мобильнике:
-- Слушаю вас, Антон!
-- Удалось разузнать, с кем Петр Бердников проводил время. Это некий Виктор Симонов по прозвищу Саймон. Возраст -- двадцать пять лет. По роду деятельности -- модный книжный график. Вам уже выслали по мылу его координаты.
На триконке дисплея и в самом деле светилось сообщение о принятом электронном письме.
-- Теперь что касается второй нашей договоренности. В качестве официального клиента готова выступить Полина Шантолосова. Если вы не против, мы немедленно высылаем вам факс с текстом договора.
Я едва не поперхнулся от неожиданности.
-- Я поставил ее в известность о наших с вами взаимоотношениях, -- добавил Константинов. -- Она ничего не имеет против их продолжения. Иными словами, все остается по-прежнему, но теперь вы можете работать под своим собственным статусом... Чего молчите? Язык проглотили от неожиданности.
-- М-м-м... Да-а-а, скажи я, что не удивлен, соврал бы!
Сообщение это меня и вправду слегка ошеломило. При всей моей симпатии к госпоже Шантолосовой, среди подозреваемых она находилась в первом ряду. Впрочем, я и теперь не собирался выбрасывать ее из числа потенциальных преступников. Может, не имея возможности следить за мной через Поля, она решила взять следствие под контроль иным путем, чтобы в нужный момент направить его в неверном направлении. Так что торопиться с выводами не будем.
-- Очень хорошо, -- сказал я. -- Спасибо, Антон! Грех было бы отказаться от такого предложения. Так что высылайте ваш факс.
Я выключил мобильник и сообщил Кате о готовящихся изменениях в деловой документации. А потом дал Полю задание ознакомиться с поступившим электронным письмом и отыскать номер телефона, принадлежащего Виктору Симонову по прозвищу Саймон. А потом набрал искомый номер.
Я ждал приветствия типа "Аллёу-у, ко-о-отик!", и произнести его должен был жеманный пронзительный голос, безуспешно пытающийся изобразить женские обертоны. Вместо этого в трубке раздался рокочущий бас:
-- Да, слушаю.
-- Господин Симонов?
-- Он самый. А вы -- кто?
Я представился и объяснил причину своего звонка. Попросил о встрече.
-- Да ради бога! -- сказал бас. -- Мы могли бы встретиться с вами в "Кентавре".
Честно говоря, меня слегка передернуло. Оказаться в клубе для геев в разгар вечера, среди завсегдатаев -- это была еще та перспектива.
-- Мы могли бы встретиться и в другом месте.
-- А-а-а... -- сказал он. -- Ну да... Простите!
-- Что если я к вам домой подъеду?
-- Хорошо. Пожалуйста. Приезжайте. -- Он назвал мне свой адрес.
Улица маршала Казакова. Это у нас где-то в районе Автова.
-- Немедленно выезжаю. Я сейчас на Голодае.
-- Понятно. Будете не раньше чем через полчаса. Жду.
В трубке послышались короткие гудки.
Я вернулся в приемную.
Катя все еще пребывала в тесных отношениях с компьютером, однако подняла голову и вопросительно посмотрела на меня.
-- Обед отменяется. Я поехал на срочную встречу. Что будет дальше -- пока не знаю.
-- Хорошо. Будь осторожен! Куда ты едешь? Оставь адрес.
Черт возьми! Раньше она таких вопросов не задавала.
-- Трус не играет в хоккей! -- Я постарался, чтобы в голосе моем не было ничего, кроме легкомыслия.
-- Оставь, оставь! Ты сам говорил... Береженого бог бережет.
Я продиктовал адрес художника и пообещал отзвониться, когда наша встреча закончится. Мной вдруг овладело нетерпение. Этот книжный график наверняка ведь знал что-нибудь такое, чего не знала даже Полина Шантолосова. С надеждой на обретение этого знания я и покинул свой офис.
19
В подъезде нужного дома дорогу мне преградила консьержка. Как обычно, ею оказалась бабушка пенсионного возраста, пухлощекая, очкастая и приветливая. Интересно, почему на такую работу не идут молодые девицы?.. Впрочем, понятно -- почему. А Арчи Гудвин умеет охмурять и старушек. Женщина -- она и есть женщина, сколько бы лет ей не исполнилось. Это давно доказано.
Консьержка поинтересовалась, куда я иду.
Я объяснил, лучезарно улыбаясь. Не обращая внимания на мою улыбку, старушка позвонила хозяину. И только получив от него добро, пропустила. Я вошел в лифт и поднялся на нужный этаж. Лифт был старый, механический. Он то и дело поскрипывал и пощелкивал, словно разговаривал сам с собой на неведомом машинном языке.
Саймон оказался обладателем двухкомнатной квартиры. То есть меня-то пригласили только в мастерскую, где он работал, но ведь должна же быть еще и спальня. Спальни бывают даже у обычных людей, а тут...
Две стены мастерской были увешаны незнакомыми картинами. Я не слишком разбираюсь в живописи, поэтому оценить их не мог. Третью стену украшали фотографии различных зданий. Я узнал, в частности Спас-на-Крови. Снимки показались мне странными -- изображения фасадов были не прямые, а какие-то искривленные. Наверное, искажены на компьютере. Однако эти, будто бы плывущие по воде, изображения завораживали. Должно быть, Саймон был хорошим художником.
Меня усадили в кресло возле низенького столика, на котором лежал журнал с названием "Вестник Российской академии художеств", и предложили чувствовать себя как дома. Ишь какая женская заботливость!
-- Книжной графикой я зарабатываю на жизнь, -- пояснил Саймон, заметив, как я разглядываю холсты. -- А это вроде как для души. Кроме портретов. Те, разумеется, писаны на заказ.
Он был крупным человеком -- такому скорее кайло в руках держать, чем кисть. Впрочем, графики тоже вроде бы с компьютером больше работают, со всякими там "Фотошопами"... Как бы то ни было, он оказался совсем не таким, какими я представлял себе геев. Даже несмотря на услышанный в трубке бас, мне виделся худенький мальчоночка с накрашенными губами и подведенными глазками, разодетый в дамское цветное тряпье. А тут -- эдакий бычара, которого скорее представишь себе на бандитской разборке! И никакого халата, заляпанного краской. Хотя тут мои фантазии меня обманули -- в халатах, заляпанных краской, ходят маляры, а не художники.
-- И какие книги вы оформляли? -- спросил я, чтобы найти хоть какие-то точки соприкосновения.
-- Всякие. В основном, попсу. Звездолеты, полуобнаженные принцессы, бородатые рыцари с двуручными мечами. Но было и кое-что посерьезнее. Подарочное собрание сочинений Шекспира, например, изданное "Геликоном". В десяти томах... Или восьмитомник братьев Стругацких, выпущенный эксмошниками в серии "Классики фантастики". Там, правда, только обложки мои, а иллюстрации сделаны Андреем Карапетяном. Был такой питерский художник, который работал конструктором...
-- А вот это зачем? -- Я кивнул на стену с фотографиями. -- Тоже на заказ?
-- Нет, это тоже для души. А знаете, как делается?
Я пожал плечами:
-- Сфотографировали, а потом на компьютере обработали, в каком-нибудь "Фотошопе".
-- Ничего подобного! -- гордо глянул он на меня. -- Никакого компьютера, никакого "Фотошопа". Снимки живые, сделаны обыкновенным цифровиком. Просто сняты не сами здания, а их отражения в воде, ну и потом перевернуты на сто восемьдесят градусов. Потому и выглядят, будто их изогнуло.
Я присвистнул и посмотрел на него с невольным уважением. Это же надо было додуматься -- так снять фасады обыкновенных питерских домов!
-- Не желаете ли кофе?
Я, все еще не знавший, как перейти к конкретному деловому разговору -- ну не вязался у меня этот парень с образом гея! -- согласно кивнул. Он ушел на кухню, а я принялся разглядывать картины. Да уж, далеко не звездолеты, принцессы и рыцари с мечами... Питерские пейзажи (я узнал костел на Среднем проспекте и Никольский собор), портреты каких-то дамочек бальзаковского возраста (мимо которых я прошел бы, не оглянувшись), а вон и вовсе натюрморт, главным героем которого является блюдо с переспелыми неаппетитными персиками... Не понимаю я такого художества. Мне, например, всегда нравились картины Ильи Глазунова, которого многие почему-то на дух не выносят. К примеру, та же Катя...
На столе стоял компьютер, и валялось несколько черно-белых распечаток. Вот тут присутствовала и весьма аппетитная принцесса с обнаженным торсом, и бородатый гном с молотом, похожий на пивной бочонок прошлого, и звездолет, смахивающий на совковую лопату без черенка.
Я взял распечатку с принцессой в руки, пригляделся. Имелось в этой девице что-то странное.
Скрипнула дверь, в комнате появился хозяин с подносом, на котором разместились турка, две чашки, две ложечки, сливочник и сахарница, взятые по крайней мере из трех разных сервизов.
Мне пришлось вернуть принцессу на место.
-- Я, знаете ли, по-старинному завариваю.
-- Ну и отлично! -- сказал я. -- Я вообще чистый предпочитаю. Даже без сахара. Любопытные у вас картинки...
Он скривился в улыбке, в которой не было ни малейшего признака благодарности за комплимент.
-- Да ладно вам! Вы ведь не картинки мои пришли разглядывать. Задавайте вопросы.
Черт, ну не так он себя вел, совсем не так!
-- Хорошо, -- сказал я. -- Как говорится, будем откровенны до грубости... Насколько мне известно, вы были любовником Петра Бердникова, на ту пору председателя совета директоров компании "Бешанзерсофт".
-- Секундочку! Я бы выразился иначе. Любовник это когда по любви, а у меня к нему никакой любви не было.
Ого, какое заявление!
-- Он вас что, принуждал?
Саймон мотнул головой:
-- Нет, все делалось по доброму согласию. Считайте, я был мальчиком по вызову, только вызывал меня мужик, а не дама бальзаковского возраста. Он мне платил. Ради таких денег можно и в "Кентавре" посидеть, и мужика вместо дамы поиметь.
Я едва не поперхнулся.
Ого, какая откровенность! И ведь ни капельки стыда или хотя бы ощущения неудобства!
-- Вы хотите сказать, что вы -- не гей?
-- Разумеется. Я самый обычный гетеросексуал. Для удовольствия я трахаюсь с девчонками. А это было нечто вроде дополнительного приработка. И весьма хорошего. По крайней мере, после смерти Петра мне пришлось подтянуть поясок.
-- То есть он был... он был вместо женщины?
-- Разумеется. Он был пассивный. Или как там они называются?.. Маша?.. Мурка?..
Я был потрясен.
Сложившаяся в моем мозгу картина рушилась, словно карточный домик. О какой ревности тут может идти речь?
-- У него крыша была не в порядке, -- продолжал Саймон, размешивая ложечкой сахар. -- Я думаю, в конце концов он бы закончил операцией по перемене пола... Да вы пейте кофе-то!
Оказывается, мой кофе все еще стоял на подносе и вид имел абсолютно нетронутый.
Черт! Вот и новый мотив появляется. Перемена пола человеком подобного положения -- это скандал в благородном семействе. Такое можно и не допустить... У Полины Шантолосовой должны быть веские причины не доводить мужнин "адюльтер" до такой развязки.
-- Скажите, Виктор, а что он был за человек?
Саймон сделал пару глотков, размышляя. Взялся за свою чашку и я.
-- Вы знаете, при всем идиотизме ситуации, человек он был неплохой. Любовью своей мне не докучал. Ему это требовалось два раза в неделю. Обычно мы встречались в "Красном кентавре" во вторник и в субботу.
Я вспомнил, что авария произошла в понедельник.
-- Потом перебирались в заранее заказанный номер в гостинице. Гостиницы бывали разные. В номере я его и... На ночь никогда не оставались, он платил наличкой и уезжал домой.
-- О делах он вам не рассказывал? Враги у него имелись?
-- Нет, о делах речи не было никогда. Один-единственный раз он заговорил как-то о жене, о том, что налаженная жизнь рушится, что они со студенческих лет вместе, что фирму вместе создавали. Что у нее любовник появился, и это все из-за него, Петра. Что он бы и рад все вернуть назад, да не может, потому что против природы не попрешь. По-моему, он был несчастный человек, хотя на вид и не скажешь.
Я сделал еще глоток:
-- А мог он покончить жизнь самоубийством?
Саймон снова задумался, покачивая в руке чашку.
-- А дьявол его знает! Вы поймите... Я ведь не любовница, которая примет, обогреет и утешит. Я дело сделал, плати бабки, и разбежались. В конце концов, я ему не навязывался, это он до меня докопался.
Парень становился мне все неприятнее. Черт, мы ведь выросли с ним в одном городе, и он ненамного моложе меня! Как появляются такие? И ведь наверняка считает, что совершал благой поступок, помогал человеку в беде... А впрочем, если поразмыслить, так оно и есть. Он был вроде платной сиделки при больном, а сиделки, разговаривая о своих подопечных, вряд ли особенно переживают за них.
Ясно было одно: этот парень никакого отношения к смерти Бердникова не имеет. И ничем мне не поможет. Я был в этом уверен на сто процентов.
-- Что же касается врагов... Наверное, были. Врагов не бывает только у мертвых. Но он никогда на эту тему не заикался.
-- А о чем вы вообще говорили?
Он залпом допил кофе и поставил чашку на поднос:
-- Знаете, я думаю, это вряд ли будет интересно. Мы говорили о чем ему в данный момент хотелось. И содержание наших разговоров вряд ли вам поможет. Вот если бы вы были сексопатолог...
Мне давали понять, что разговор окончен. А поскольку я и сам считал, что продолжать его не имеет смысла, то с готовностью отставил чашку и выбрался из кресла. Взгляд мой упал на рисованную принцессу. И тут я понял, почему она мне показалась странной -- несмотря на аккуратные груди, было в ней что-то от мужика. Будто девчонку изображал парень -- накачанные мышцы, агрессия во взгляде...
Консьержка поинтересовалась, куда я иду.
Я объяснил, лучезарно улыбаясь. Не обращая внимания на мою улыбку, старушка позвонила хозяину. И только получив от него добро, пропустила. Я вошел в лифт и поднялся на нужный этаж. Лифт был старый, механический. Он то и дело поскрипывал и пощелкивал, словно разговаривал сам с собой на неведомом машинном языке.
Саймон оказался обладателем двухкомнатной квартиры. То есть меня-то пригласили только в мастерскую, где он работал, но ведь должна же быть еще и спальня. Спальни бывают даже у обычных людей, а тут...
Две стены мастерской были увешаны незнакомыми картинами. Я не слишком разбираюсь в живописи, поэтому оценить их не мог. Третью стену украшали фотографии различных зданий. Я узнал, в частности Спас-на-Крови. Снимки показались мне странными -- изображения фасадов были не прямые, а какие-то искривленные. Наверное, искажены на компьютере. Однако эти, будто бы плывущие по воде, изображения завораживали. Должно быть, Саймон был хорошим художником.
Меня усадили в кресло возле низенького столика, на котором лежал журнал с названием "Вестник Российской академии художеств", и предложили чувствовать себя как дома. Ишь какая женская заботливость!
-- Книжной графикой я зарабатываю на жизнь, -- пояснил Саймон, заметив, как я разглядываю холсты. -- А это вроде как для души. Кроме портретов. Те, разумеется, писаны на заказ.
Он был крупным человеком -- такому скорее кайло в руках держать, чем кисть. Впрочем, графики тоже вроде бы с компьютером больше работают, со всякими там "Фотошопами"... Как бы то ни было, он оказался совсем не таким, какими я представлял себе геев. Даже несмотря на услышанный в трубке бас, мне виделся худенький мальчоночка с накрашенными губами и подведенными глазками, разодетый в дамское цветное тряпье. А тут -- эдакий бычара, которого скорее представишь себе на бандитской разборке! И никакого халата, заляпанного краской. Хотя тут мои фантазии меня обманули -- в халатах, заляпанных краской, ходят маляры, а не художники.
-- И какие книги вы оформляли? -- спросил я, чтобы найти хоть какие-то точки соприкосновения.
-- Всякие. В основном, попсу. Звездолеты, полуобнаженные принцессы, бородатые рыцари с двуручными мечами. Но было и кое-что посерьезнее. Подарочное собрание сочинений Шекспира, например, изданное "Геликоном". В десяти томах... Или восьмитомник братьев Стругацких, выпущенный эксмошниками в серии "Классики фантастики". Там, правда, только обложки мои, а иллюстрации сделаны Андреем Карапетяном. Был такой питерский художник, который работал конструктором...
-- А вот это зачем? -- Я кивнул на стену с фотографиями. -- Тоже на заказ?
-- Нет, это тоже для души. А знаете, как делается?
Я пожал плечами:
-- Сфотографировали, а потом на компьютере обработали, в каком-нибудь "Фотошопе".
-- Ничего подобного! -- гордо глянул он на меня. -- Никакого компьютера, никакого "Фотошопа". Снимки живые, сделаны обыкновенным цифровиком. Просто сняты не сами здания, а их отражения в воде, ну и потом перевернуты на сто восемьдесят градусов. Потому и выглядят, будто их изогнуло.
Я присвистнул и посмотрел на него с невольным уважением. Это же надо было додуматься -- так снять фасады обыкновенных питерских домов!
-- Не желаете ли кофе?
Я, все еще не знавший, как перейти к конкретному деловому разговору -- ну не вязался у меня этот парень с образом гея! -- согласно кивнул. Он ушел на кухню, а я принялся разглядывать картины. Да уж, далеко не звездолеты, принцессы и рыцари с мечами... Питерские пейзажи (я узнал костел на Среднем проспекте и Никольский собор), портреты каких-то дамочек бальзаковского возраста (мимо которых я прошел бы, не оглянувшись), а вон и вовсе натюрморт, главным героем которого является блюдо с переспелыми неаппетитными персиками... Не понимаю я такого художества. Мне, например, всегда нравились картины Ильи Глазунова, которого многие почему-то на дух не выносят. К примеру, та же Катя...
На столе стоял компьютер, и валялось несколько черно-белых распечаток. Вот тут присутствовала и весьма аппетитная принцесса с обнаженным торсом, и бородатый гном с молотом, похожий на пивной бочонок прошлого, и звездолет, смахивающий на совковую лопату без черенка.
Я взял распечатку с принцессой в руки, пригляделся. Имелось в этой девице что-то странное.
Скрипнула дверь, в комнате появился хозяин с подносом, на котором разместились турка, две чашки, две ложечки, сливочник и сахарница, взятые по крайней мере из трех разных сервизов.
Мне пришлось вернуть принцессу на место.
-- Я, знаете ли, по-старинному завариваю.
-- Ну и отлично! -- сказал я. -- Я вообще чистый предпочитаю. Даже без сахара. Любопытные у вас картинки...
Он скривился в улыбке, в которой не было ни малейшего признака благодарности за комплимент.
-- Да ладно вам! Вы ведь не картинки мои пришли разглядывать. Задавайте вопросы.
Черт, ну не так он себя вел, совсем не так!
-- Хорошо, -- сказал я. -- Как говорится, будем откровенны до грубости... Насколько мне известно, вы были любовником Петра Бердникова, на ту пору председателя совета директоров компании "Бешанзерсофт".
-- Секундочку! Я бы выразился иначе. Любовник это когда по любви, а у меня к нему никакой любви не было.
Ого, какое заявление!
-- Он вас что, принуждал?
Саймон мотнул головой:
-- Нет, все делалось по доброму согласию. Считайте, я был мальчиком по вызову, только вызывал меня мужик, а не дама бальзаковского возраста. Он мне платил. Ради таких денег можно и в "Кентавре" посидеть, и мужика вместо дамы поиметь.
Я едва не поперхнулся.
Ого, какая откровенность! И ведь ни капельки стыда или хотя бы ощущения неудобства!
-- Вы хотите сказать, что вы -- не гей?
-- Разумеется. Я самый обычный гетеросексуал. Для удовольствия я трахаюсь с девчонками. А это было нечто вроде дополнительного приработка. И весьма хорошего. По крайней мере, после смерти Петра мне пришлось подтянуть поясок.
-- То есть он был... он был вместо женщины?
-- Разумеется. Он был пассивный. Или как там они называются?.. Маша?.. Мурка?..
Я был потрясен.
Сложившаяся в моем мозгу картина рушилась, словно карточный домик. О какой ревности тут может идти речь?
-- У него крыша была не в порядке, -- продолжал Саймон, размешивая ложечкой сахар. -- Я думаю, в конце концов он бы закончил операцией по перемене пола... Да вы пейте кофе-то!
Оказывается, мой кофе все еще стоял на подносе и вид имел абсолютно нетронутый.
Черт! Вот и новый мотив появляется. Перемена пола человеком подобного положения -- это скандал в благородном семействе. Такое можно и не допустить... У Полины Шантолосовой должны быть веские причины не доводить мужнин "адюльтер" до такой развязки.
-- Скажите, Виктор, а что он был за человек?
Саймон сделал пару глотков, размышляя. Взялся за свою чашку и я.
-- Вы знаете, при всем идиотизме ситуации, человек он был неплохой. Любовью своей мне не докучал. Ему это требовалось два раза в неделю. Обычно мы встречались в "Красном кентавре" во вторник и в субботу.
Я вспомнил, что авария произошла в понедельник.
-- Потом перебирались в заранее заказанный номер в гостинице. Гостиницы бывали разные. В номере я его и... На ночь никогда не оставались, он платил наличкой и уезжал домой.
-- О делах он вам не рассказывал? Враги у него имелись?
-- Нет, о делах речи не было никогда. Один-единственный раз он заговорил как-то о жене, о том, что налаженная жизнь рушится, что они со студенческих лет вместе, что фирму вместе создавали. Что у нее любовник появился, и это все из-за него, Петра. Что он бы и рад все вернуть назад, да не может, потому что против природы не попрешь. По-моему, он был несчастный человек, хотя на вид и не скажешь.
Я сделал еще глоток:
-- А мог он покончить жизнь самоубийством?
Саймон снова задумался, покачивая в руке чашку.
-- А дьявол его знает! Вы поймите... Я ведь не любовница, которая примет, обогреет и утешит. Я дело сделал, плати бабки, и разбежались. В конце концов, я ему не навязывался, это он до меня докопался.
Парень становился мне все неприятнее. Черт, мы ведь выросли с ним в одном городе, и он ненамного моложе меня! Как появляются такие? И ведь наверняка считает, что совершал благой поступок, помогал человеку в беде... А впрочем, если поразмыслить, так оно и есть. Он был вроде платной сиделки при больном, а сиделки, разговаривая о своих подопечных, вряд ли особенно переживают за них.
Ясно было одно: этот парень никакого отношения к смерти Бердникова не имеет. И ничем мне не поможет. Я был в этом уверен на сто процентов.
-- Что же касается врагов... Наверное, были. Врагов не бывает только у мертвых. Но он никогда на эту тему не заикался.
-- А о чем вы вообще говорили?
Он залпом допил кофе и поставил чашку на поднос:
-- Знаете, я думаю, это вряд ли будет интересно. Мы говорили о чем ему в данный момент хотелось. И содержание наших разговоров вряд ли вам поможет. Вот если бы вы были сексопатолог...
Мне давали понять, что разговор окончен. А поскольку я и сам считал, что продолжать его не имеет смысла, то с готовностью отставил чашку и выбрался из кресла. Взгляд мой упал на рисованную принцессу. И тут я понял, почему она мне показалась странной -- несмотря на аккуратные груди, было в ней что-то от мужика. Будто девчонку изображал парень -- накачанные мышцы, агрессия во взгляде...