Страница:
Люблю, а не чувствую. Ловлю-но воздух. И как будто хочу сказать слово, а пустота не отражает звука.
Ведь я никогда не умел себе представить читателя (совет Страхова)9. Знал-читают. И как будто не читают. И "не читают", "не читает ни один человек" - живее и действительнее, чем что читают многие.
И тороплюсь издавать. Считаю деньги. Значит, знаю, что "читают": но момент, что-то перестроилось перед глазами, перед мыслью, и-"не читают" и "ничего вообще нет".
Как будто глаз мой (дух) на уровне с доской стола. И стол-тоненький лист. Дрогнуло: и мне открыто под столом-вовсе другое, нежели на столе. Зрение переместилось на миллиметр. "На столе"-наша жизнь, "читают", "хлопочу"; "под столом"-ничего вообще нет или совсем другой вид.
Любить-значит "не могу без тебя быть"; "мне тяжело без тебя"; "везде скучно, где не ты".
Это внешнее описание, но самое точное.
Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь-воздух. Без нее-нет дыхания, а при ней "дышится легко".
Вот и все 10.
Печальны и запутаны наши общественные и исторические дела... Всегда передо мною гипсовая маска покойного нашего философа и критика Н. Н. Страхова-снятая с него в гробу11. И когда я взглядываю на это лицо человека, прошедшего в жизни нашей какою-то тенью, а не реальностью,- только от того одного, что он не шумел, не кричал, не агитировал, не обличал, а сидел тихо и тихо писал книги,-у меня душа мутится...
Судьба Константина Леонтьева и Говорухи-Отрока...
Да и сколько таких. Поистине прогресс наш может быть встречен словами: "Morituri te salu-tant" (Идущие на смерть приветствуют тебя (лат.).)12,-из уст философов, поэтов, одиночек-мыслителей. "Прогресс наш" совершился при "непременном требовании",-как говорится в полицейских требованиях и распоряжениях,- чтобы были убраны "с глаз долой" все люди с задумчивостью, пытливостью, с оглядкой на себя и обстоятельства.
С старой любовью к старой родине... Боже! если бы стотысячная, пожалуй, даже миллионная толпа "читающих" теперь людей в России с таким же вниманием, жаром, страстью прочитала и продумала из страницы в страницу Толстого и Достоевского,-задумалась бы над каждым их рассуждением и каждым художественным штрихом,-как это она сделала с каждою страницею Горького и Л. Андреева, то общество наше выросло бы уже теперь в страшно серьезную величину. Ибо даже без всякого школьного учения, без знания географии и истории,- просто "передумать" только Толстого и Достоевского значит стать как бы Сократом по уму. или Эпиктетом, или М. Аврелием-люди тоже не очень "знавшие географию" и "не кончившие курса в гимназии".
Вся Греция и Рим питались только литературою: школ, в нашем смысле, вовсе не было! И как возросли. Литература собственно есть естественная школа народа, и она может быть единственною и достаточною школою... Но, конечно, .при условии, что весь народ читает Войну и Мир, а Мальву и Трое Горького читают только специалисты-любители.
И это было бы, конечно, если бы критика, печать также "задыхались от волнения" при появлении каждой новой главы Карениной и "Войны и Мира", как они буквально задыхались и продолжают задыхаться при появлении каждой "вещи" в 40 страничек Леонида Андреева и М. Горького.
Одно это неравенство весов отодвинуло на сто лет назад русское духовное развитие,-как бы вдруг в гимназиях были срезаны старшие классы и оставлены одни младшие, одна прогимназия.
Но откуда это? почему?
Как же: и Л. Андреев, и М. Горький были "прогрессивные писатели", а Достоевский и Толстой - русские одиночки-гении. "Гений-это так мало"...
Достоевский, видевший все это "сложение обстоятельств", желчно написал строки:
"И вот, в XXI столетии,-при всеобщем реве ликующей толпы, блузник с сапожным ножом в руке поднимается по лестнице к чудному Лику Сикстинской Мадонны: и раздерет этот Лик во имя всеобщего равенства и братства"13... "Не надо гениев: ибо это-аристократия". Сам Достоевский был бедняк и демократ: и в этих словах, отнесенных к будущему торжеству "равенства и братства", он сказал за век или за два "отходную" будущему торжеству этого строя.
Чего я совершенно не умею представить себе- это чтобы он запел песню или сочинил хоть в две строчки стихотворение.
В нем совершенно не было певческого, музыкального начала. Душа его была совершенно без музыки.
И в то же время он был весь шум, гам. Но без нот, без темпов и мелодии.
Базар. Целый базар в одном человеке. Вот- Герцен. Оттого так много написал: но ни над одной страницей не впадет в задумчивость читатель, не заплачет девушка. Не заплачет, не замечтается и даже не вздохнет. Как это бедно. Герцен и богач, и бедняк.
"Я до временя не беспокоил ваше благородие, по тому самому, что мне хотелось накрыть их тепленькими" 14.
Этот фольклор мне нравится.
Я думаю, в воровском и в полицейском языке есть нечто художественное.
Сюда Далю не мешало бы заглянуть.
(на процессе Бутурлина мелкий чиновничек, выслеживавший в подражание Шерлоку Холмсу Обраена-де-Ласси и Панченко)
Вся "цивилизация XIX-го века" есть медленное, неодолимое и, наконец, восторжествовавшее просачивание всюду кабака.
Кабак просочился в политику - это "европейские (не английский) парламенты".
Кабак прошел в книгопечатание. Ведь до XIX-го века газет почти не было (было кое-что), а была только литература. К концу XIX-го века газеты заняли господствующее положение в печати, а литература-почти исчезла.
Кабак просочился в "милое хозяйство", в "свое угодье". Это-банк, министерство финансов и социализм.
Кабак просочился в труд: это фабрика и техника.
Раз я видел работу "жатвенной машины". И подумал: тут нет Бога.
Бога вообще в "кабаке" нет. И сущность XIX-го века заключается в оставлении Богом человека.
Измайлов (критик) не верит, будто я "не читал Щедрина". Между тем как в круге людей нашего созерцания считалось бы невежливостью в отношении ума своего читать Щедрина.
За шесть лет личного знакомства со Страховым 15 я ни разу не слышал произнесенным это имя. И не по вражде. Но-"не приходит на ум".
То же Рцы, Флоренский, Рачинский (С. А.): никогда не слыхал.
Хотя, конечно, все знали суть его. Но:
- Мы все-таки учились в университете.
(май 1912 г)
Из всего "духовного" ему нравилась больше всего основательная дубовая, кожаная мебель.
И чин погребения.
Входит в начале лета и говорит:
- Меня приглашают на шхуну, в Ледовитый океан. Два месяца плавания. Вилы. воздух. Гостем, бесплатно.
- Какие же вопросы? Поезжайте!!
-И я так думал и дал согласие.
- Отлично.
- Да. Но я отказался.
- Отказались?!.
- Как же: ведь я могу заболеть в море и умереть.
- Все мы умрем.
- Позвольте. Вы умрете на суше, и вас погребут по полному чину православного погребения. Все пропоют и все прочитают. Но на кораблях совершенно не. так: там просто по доске спускают в воду зашитого в саван человека, прочитывая "напутственную молитву". Да и ее лишь на военном корабле читает священник, а на торговом судне священника нет, и молитву говорит капитан. Это что же за безобразие. Такого я не хочу.
- Но, позвольте: ведь вы уже умрете тогда, - сказал я со страхом.
- Те-те-те... Я так не хочу!!? И отказался. Это безобразие.
Черные кудри его, по обыкновению, тряслись. Штаны хлопались, как паруса, около тоненьких ног. Штиблеты были с французскими каблуками.
Мне почудилось, что через живого человека, т. е. почти живого, "все-таки",-оскалила зубы маска Вольтера.
(наш Мадмазелькин) 16
Хороши делают чемоданы англичане, а у нас хороши народные пословицы.
(собираясь в Киев) (Столыпин) 17
Только то чтение удовлетворительно, когда книга переживается. Читать "для удовольствия" не стоит. И даже для "пользы" едва ли стоит. Больше пользы приобретешь "на ногах",- просто живя, делая.
Я переживал Леонтьева (К.) и еще отчасти Талмуд. Начал "переживать" Метерлинка: страниц 8 я читал неделю, впадая почти после каждых 8-ми строк в часовую задумчивость (читал в конке). И бросил от труда переживания великолепного, но слишком утомляющего.
Зачем "читал" другое-не знаю. Ничего нового и ничего поразительного.
Пушкин... я его ел. Уже знаешь страницу, сцену: и перечтешь вновь; но это-еда. Вошло в меня, бежит в крови, освежает мозг, чистит душу от грехов. Его
Когда для смертного умолкнет шумный день
одинаково с 50-м псалмом ("Помилуй мя, Боже"). Так же велико, оглушительно и религиозно. Такая же правда 18.
Слабохарактерность-главнейший источник неправдивости. Первая (неодолимая) неправда-из боязни обидеть другого.
И вот почему Бог не церемонится с человеком. Мы все церемонимся друг с другом и все лжем.
(за нумизматикой)
Что я все нападаю на Венгерова и Кареева. Это даже мелочно...
Не говоря о том, что тут никакой нет "добродетели".
Труды его почтенны. А что он всю жизнь работает над Пушкиным, то это даже трогательно. В личном обращении (раз) почти приятное впечатление. Но как взгляну на живот-уже пишу (мысленно) огненную статью.
Ужасно много гнева прошло в моей литерат. деятельности. И все это напрасно. Почему я не люблю Венгерова? Странно сказать: оттого, что толст и черен (как брюхатый таракан) 19.
Александр Македонский с 30-титысячным войском решил покорить Монархии Персов. Это что нам, русским: Пестель и Волконский решили с двумя тысячами гвардейцев покорить Россию...
И пишут, пишут историю этой буффонады. И мемуары, и всякие павлиньи перья. И Некрасов с "русскими женщинами".
(на извозчике)
Нужно разрушить политику... Нужно создать а-политичность. "Бог больше не хочет политики, залившей землю кровью"... обманом, жестокостью.
Как это сделать? Нет, как возможно это сделать?
Перепутать все политические идеи... Сделать "красное-желтым", "белое-зеленым", "разбить все яйца и сделать яичницу"...
Погасить политическое пылание через то, чтобы вдруг "никто ничего не понимал", видя все "запутанным" и "смешавшимся"...
А, вам нравилось, когда я писал об "а-догматизме христианства", т. е. об отрицании твердых, жестких, неуступчивых костей, линий в нем... Аплодировали 20.
Но почему?
Я-то думал через это мягкое, нежное, во все стороны подающееся христианство-указать возможность "спасти истину". Но аплодировали-то мне не за это, я это видел: а-что это сокрушает догматическую церковь... "Парное молоко потом само испарится: а пока и сейчас-сломать бы косточки, которые нам мешают и мы справиться с ними не умеем".
Меня пробрал прямо ужас ввиду всеобщих культурно-разрушительных тенденций нашего времени... "Все бы-нивелировать... Одна-пустыня"... Кому? Зачем?
А вот "нам", "политикам"... В стране, свободной от всего, от церкви, от религии, от поэзии, от философии-Кузьмины-Караваевы и Алексинские разгулялись бы...
Тогда пойдут иные речи .. 21
Но мне, ну вот именно мне (каприз истории), до последней степени тошно от этих речей. "Земля уже обернулась около оси", и "всемирная скука", указанием на котирую я начал книгу о революции22, угрожает теперь с другой стороныименно из "речей"...
Пусть они потускнеют...
Пусть подсечется нерв в них...
Савва в рассказе Максима Горького взрывает чудотворный образ, родник "народного энтузиазма"-"суеверного, ложного"... Ну, хорошо. "Потому что христианство не нужно". Вся Россия аплодировала 23.
"Политики" стали пятой на горло невест, детей, вдов (случаи, на которых я остановился в печати). "Кто не оставит отца и матери ради Имени Моего",-кричит политика... "И-детей, и-дома ваши"...24
"Хорошо, хорошо",-слушаю я.
Теперь дайте же я полью серною кислотою в самый стержень, на коем "вертится" туда и сюда "политическая дверь"; капну кислотою в самую "середочку", в самую "душку" их... Что такое? В - политическое убеждение (то же, ччо "догмат" в христианстве). Ну, как? "Спорят"... "партии".
- Господа,- можно иметь все убеждения, принадлежать ко всем партиям... притом совершенно искренне! чистосердечно!! до истерики!!! В то же время не принадлежа и ни к одной и тоже "до истерики".
Я начал, но движение это пойдет: и мы, философы, религионнсты-люди уж, во всяком случае, "высшего этажа", чем в каком топчутся политики,-разрушим мыслью своею, поэзией своей, своим "другим огнем", своим жаром-весь этот кроваво-гнойный этаж...
Ведь все партии "доказывают друг другу"... Но чего же мне (и нам) доказывать, когда "мы совершенно согласны"...
Согласны с тоном и "правых", и "левых"..; с "пафосом" их, и - согласны совершенно патетически.
Явно, что когда лично и персонально все партии сольются "в одной душе"-не для чего им и быть как партиям, в противолежании и в споре... Партии исчезнут25. А когда исчезнет их сумма- исчезнет и политика как спор, вражда.
Конечно, останется "управление", останется "ход дел",-но лишь в эмпиризме своем: "Вот-факт", "потому что он-нужен"... Без всяких переходов в теорию и общую страсть.
"Нет-с, позвольте,- я принципиально этого не хочу"... Вот "принципиально"-то и будет вырвано из-под ног этих лошадей ("политики").-"Ты, пожалуйста, вези свой воз: а принципы -вовсе не дело вашего этажа". "О принципах" мы будем говорить с оракулами, первосвященниками, и у подножия той чудотворной иконы, которую взорвал ваш неумный Савва.
"Принципы"... о них будет решать "песенка Гретхен", "принципы" будут решать "гуляки праздные" ("Моцарт и Сальери").
Будут решать "мудрецы" (в "Республике" Платона).
Если "политика" и "политики" так страстно восстали против религии, поэзии, философии, то ведь давно надо было догадаться, что, значит, душа религии. поэзии и философии в равной степени враждебна политике и пылает против нее... Что же скрывать? Политики давно "оказывают покровительство" религии, позволяют поэтам петь себе "достойные стихосложения", "гладят по головке" философов, почти со словами: "Ты существо хотя и сумасшедшее, но мирное". Вековые отношения... У "политиков" лица толстые, лоснятся... (почти все члены Г. Думы-огромного роста: замечательно!! Лошадиная порода так и светит из существа дела, "призвания"...). Но не пора ли им сказать, что дух человеческий решительно не умещается в их кожу, что дух человеческий желает не таких больших ушей; что копыта-это мало, нужен и коготь, и крыло. "Мало, мало!" "Тесно, тесно!" Вот лозунг, вот будущее.
Но "переспорить" всех политиков решительно невозможно - такая порода.
Нужно со всеми ими-согласиться! Тогда их упругие ноги (лошадиные) подкосятся; они упадут на колени, как скакун с невозможностью никуда бежать, с бесцельностью бежать. "Ты меня победил и, так сказать, пробежал все пространства, не выходя из ворот". Тогда он упадет.
"Перемена, перемена"... "изменчивость, изменчивость", - жалуются.
Столпообразные руины...26
не замечая, что эта "изменчивость" входит в самый план мира... В самом деле, "по эллипсисам",- все "сбивающимся в одну сторону" от прямой линии, все "уклоняющимся и уклоняющимся" от прежнего направления,-движутся все небесные светила. И на этом основано равновесие вселенной. Самые "лукавые линии" приводят к вечной устойчивости 27. Не наблюдали ли вы в порядке истории, что начала всех вещей хороши... Прекрасно "начинались" папы, когда в лагерь гуннов, к Атилле, они спешили, чтобы, поклонившись варвару, остановить поток полчищ перед ветхими, бессильными, но осмысленными старым смыслом городами Италии. Прекрасно волновалась реформация... Революция в первых шагах-какой расцвет, рассвет... Да не хорошо ли начало всякой любви... И любви, и молитвы, и даже войны. Эти легионы, текущие к границам отечества, чтобы его защитить,как они трогательны...
Но предетавьте-ка войну "без конца", влюбленность, затянувшуюся до 90 лет, папство без реформации, реформацию без отражения ее Тридентским собором...28
И вот вещи "сгибаются на сторону" ("эллипсис" вместо "прямой линии"), "лукавят", "дрожат"... Вещи-стареют!! Как это страшно! Как страшна старость! Как она и однако радостна,- ибо из "старости"-то все и юнеет, из "старости" возникает "юность"29 (устойчивость эллиптических линий)... Юная реформация-из постаревшего католицизма, юное христианство-из постаревшего язычества, юная... новая жизнь, vita nuova - из беззубой политики... Так я думаю, так мне кажется. Тут (нападение на меня Струве, укоры и других) привходит мой "цинизм", "бесстыдство"30. Однако огляыитесь-ка на прошлое и вдумайтесь в корень жизни. С великих измен начинаются великие возрождения.
In nova fert animus 31
Тот насаждает истинно новый сад, кто предает, предательствует старый, осевший, увядший сад... Глядите, глядите на удивительные вещи истории: христиане-воины ".бесстыдно изменяют твердыням Рима", бросая равнодушно на землю копье и щит,-Лютер "ничего не чувствует при имени Папы и нагло отказывается повиноваться ему"... Певец ведь вечно изменяет политике. Люди прежнего одушевления теряются, проклинают, упрекают в "а-морализме", что есть, в сущности, "измена нашей традиции-", "перерыв нашего столбового (наследственного) дворянства". Клянет язычник христианина, католик-лютеранина и глубже и основное всего-политик клянет поэта, философа, религиозного человека. Хватают "за полы" бесстыдных. Бессильно. Это Бог "переломил через колено" одну "прямую линию" истории, и, бросив концы ее в пространство,повелел двигаться совсем иначе небесному телу, земле, луне, человеческой истории32. "Мы же в руках Божиих и делаем то, что Он вложил нам"... и своею правдою, и своею неправдою, и своими качествами, и своими пороками даже, без коих "согнуться в складочку" не смог бы эллипсис, а ему это "нужно"... Великая во всем этом реальность: и "да будет благословенно Имя Господне во век".
(размышляя о полемике со Струве) 33
8-ми лет. Мамаша вошла в комнату:
- Где сахар?
На сахарнице было кусков пять. Одного недоставало.
Я молчал. Сахар съел я.
Она бурно схватила Сережу за белые волосы, больно-больно выдрала его. Сережа заплакал. Ему было лет 6. Я молчал.
Почему я молчал? Много лет (всю жизнь) я упрекал, как это было низко; и только теперь прихожу к убеждению, что низости не было. Ужасная низость как бы клеветы на другого получается в материи факта и если глядеть со стороны. Но я промолчал от испуга перед гневом ее, бурностью, но не от того, что будет больно, когда будет драть. Боль была пустяки. Она постоянно сердилась (сама была несчастна): а именно, как ветер сгибает лозину-гнев взрослого пригнул душонку 8-ми лет, У меня язык не шевелился.
Зато добрый поступок с Сережей. Мы бежали от грозы, а гроза как бы гналась за нами. Бывают такие внезапные, быстрые грозы. Сперва потемнело. Облако. Дом далеко, но мы думали, что успеем. Полянка с бугорками. Вдруг брызнул гром: и мы испуганно кинулись бежать.
Бежали, не останавливая шагу.
Еще бежали, бежали. Я ужасно боялся. "Ударит молния в спину". Сережа был сзади, шагах в четырех. Вдруг он стал замедлять бег.
Я оглянулся. И не сказал-"ну". Остановился. И чуть-чуть, почти идя, но "не выдавая друг друга молнии", пошли рядом.
Бодро, крепко:
- Ну, Варя. Сажусь писать.
- Бог благословит! Бог благословит! И большим крестом клала три православных пальца нa лоб, грудь и плечи.
И выходило лучше. Выходило весело (хорошо на душе).
(все годы)
Много лет спустя я узнал ее обычай: встав на 1/2 часа раньше меня утром, подходила к столу и прочитывала написанное за ночь. И если хорошо было (живо, правдиво, энергично,-в "ход мысли" и "доказательства" она не входила), то ничего не говорила. А если было вяло, устало, безжизненно,-она как-нибудь в день, между делом, замечала мне, что "не нравится", что я написал, иногда-"язык заплетается". И тогда я. не продолжал. Но я думал, что она как-нибудь днем прочла, и не знал этого ее обычая,- и узнал уже во время последней болезни, года 3 назад.
В грусти человек-естественный христианин. В счастье человек-естественный язычник.
Две эти категории, кажется, извечны и первоначальны. Они не принесены "к нам", они-"из нас". Они-мы сами в разных состояниях.
Левая рука выздоравливает и "просит древних богов". Правая заболевает и ищет Христа.
Перед древними как заплакать? "Позитивные боги", с шутками и вымыслами. Но вдруг "спина болит": тут уже не до вымыслов, а "Помоги! облегчи!". Вот Юпитеру никак не скажешь: "Облегчи!" И когда по человечеству прошла великая тоска: "Облегчи",-явился Христос.
В "Облегчи! избави! спаси!"-в муке человечества есть что-то более важное, черное, глубокое, м. б., и страшное, и зловещее, но. несомненно, и более глубокое, чем во всех радостях. Как ни велика загадка рождения, и вся сладость его, восторг: но когда я увидел бы человека в раке, и с другой стороны "счастливую мать", кормящую ребенка, со всеми ее надеждами-я кинулся бы к больному. Нет, иначе: старец в раке, а хуже- старуха в раке, а по другую сторону- рождающая девица. И вдруг бы выбор: ей-не родить, а той- выздороветь, или этой - родить, зато уж той - умереть: и всемирное человеческое чувство воскликнет: лучше погодить родить, лишь бы выздоровела она.
Вот победа христианства. Это победа именно над позитивизмом. Весь античный мир, при всей прелести, был все-таки позитивен. Но болезнь прорвала позитивизм, испорошила его: "Хочу чуда, Боже, дай чуда!" Этот прорыв и есть Христос.
Он плакал.
И только слезам Он открыт. Кто никогда не плачет-никогда не увидит Христа. А кто плачет-увидит Его непременно.
Христос - это слезы человечества, развернувшиеся в поразительный рассказ, поразительное событие.
А кто разгадал тайну слез? Одни при всяческих несчастиях не плачут. Другие плачут и при не очень больших. Женская душа вся на слезах стоит. Женская душа-другая, чем мужская ("мужланы"). Что же такое мир слез? Женский-отчасти, и страдания-тоже отчасти. Да, это категория вечная. И христианство-вечно.
Христианство нежнее, тоньше, углубленнее язычества. Все "Авраамы" плодущие не стоят плачущей женщины. Вот граница чередующихся в рождениях Рахилей и Лий. Есть великолепие душевное, которое заливает все, будущее, "рождение", позитивное стояние мира. Есть то "прекрасное" души, перед чем мы останавливаемся и говорим: "Не надо больше, не надо лучше, ибо лучшее мы имеем и больше его не будет". Это конец и точка, самое рождение прекращается.
Я знал такие экстазы восхищения: как я мог забыть их.
Я был очень счастлив (20 лет) 34: и невольно впал в язычество. Присуще счастливому быть язычником, как солнцу-светить, растению-быть зеленым, как ребенку быть глупеньким, милым и ограниченным.
Но он вырастет. И я вырос.
Могу ли я вернуться к язычеству? Если бы совсем выздороветь, и навсегда-здоровым: мог бы. Не в этом ли родник, что мы умираем и болеем: т. е. не потому ли и для того ли, чтобы всем открылся Христос.
Чтобы человек не остался без Христа. Ужасное сплетение понятий. Как мир запутан. Какой-то неразглядимый колодезь.
(глубокой ночью)
Шуточки Тургенева над религией-как они жалки35.
Чего я жадничаю, что "мало обо мне пишут". Это истинно хамское чувство. Много ли пишут о Перцове, о Философове. Как унизительно это сознание в себе хамства. Да... не отвязывайся от самого лакейского в себе. Лакей и гений. Всегдашняя и, м. б., всеобщая человеческая судьба (кроме "друга", который "лакеем" никогда, ни на минуту не был, глубоко спокойный к любви и порицаниям. Также и бабушка, ее мать)36.
Только такая любовь к человеку есть настоящая, не преуменьшенная против существа любви и ее задачи,-где любящий совершенно не отделяет себя в мысли и не разделяется как бы в самой крови и нервах от любимого37.
Одна из удивительных мыслей Рцы. Я вошел к нему с Таней. Он вышел в туфлях и "бабьей кацавейке" в переднюю. Новая квартира. Оглядываюсь и здороваюсь. Он и говорит:
- Как вы молоды! Вы помолодели, и лицо у вас лучше, чем прежде,- чем я его знал много лет.
Мне 57.
- Теперь вы в фокусе,- и это признак, что вам остается еще много жить.-Он что-то сделал пальцами вроде щелканья, но не щелканье (было бы грубо).
- Почему "фокус" лица, "фокус" жизни?- спросил я, что-то чувствуя, но еще не понимая.
Он любитель Рембрандта, а в свое время наслаждался Мазини, коего слушал и знал во все возрасты его жизни.
- Как же!.. Сколько есть "автопортретов" Рембрандта... сколько я видел карточек Мазини. И думал, перебирая, рассматривая: "Нет, нет... это- еще не Мазини", или "Это-уже не Мазини"... "Не тот, которого мы, замирая, слушали в Большом театре (Москва) и за которым бегала вся Европа"... "И наконец, найдя одну (он назвал, какого года), говорил: "Вот!!-Настоящего Мазини существует только одна карточка,-хотя вообще-то их множество; и также настоящего Рембрандта-только один портрет. Тоже-Бисмарк: конечно, только в один момент, т. е. в одну эпоху жизни своей, из нескольких, Бисмарк имел свое настоящее лицо: это - лицо во власти, в могуществе, в торжестве; а-не там, где он старый, обессиленный кот, на все сердитый и ничего не могущий".
Я слушал и удивлялся.
Он говорил, и я догадывался о его мысли, что биография человека и лицо его, - его физика и вместе дух,-имеют фокус, до которого все идет, расширяясь и вырастая, а после которого все идет, умаляясь и умирая; и что этот фокус то приходится на молодые годы,- и тогда человек не долго проживет; то-лет на 40, и тогда он проживет нормально; то на позже-даже за 50: и тогда он проживает очень долго. "Жизнь" в горку и с горки". И естественно-в ней есть кульминационный пункт. Но это-не "вообще", а имеет выражение себя в серии меняющихся лиц человека, из которых только об одном можно сказать, что тут и в эти свои годы он... "достиг себя".
Как удивительно! Нигде ни читал, ни слышал. Конечно - это магия, магическое постижение вещей.
Тут домовой, тут леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
. . . . . . И кот ученый
Свои нам сказки говорит 38.
Седой, некрасивый и-увы!-с давно перейденным "фокусом", Рцы мне показался таким мудрым "котом".
Ведь я никогда не умел себе представить читателя (совет Страхова)9. Знал-читают. И как будто не читают. И "не читают", "не читает ни один человек" - живее и действительнее, чем что читают многие.
И тороплюсь издавать. Считаю деньги. Значит, знаю, что "читают": но момент, что-то перестроилось перед глазами, перед мыслью, и-"не читают" и "ничего вообще нет".
Как будто глаз мой (дух) на уровне с доской стола. И стол-тоненький лист. Дрогнуло: и мне открыто под столом-вовсе другое, нежели на столе. Зрение переместилось на миллиметр. "На столе"-наша жизнь, "читают", "хлопочу"; "под столом"-ничего вообще нет или совсем другой вид.
Любить-значит "не могу без тебя быть"; "мне тяжело без тебя"; "везде скучно, где не ты".
Это внешнее описание, но самое точное.
Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь-воздух. Без нее-нет дыхания, а при ней "дышится легко".
Вот и все 10.
Печальны и запутаны наши общественные и исторические дела... Всегда передо мною гипсовая маска покойного нашего философа и критика Н. Н. Страхова-снятая с него в гробу11. И когда я взглядываю на это лицо человека, прошедшего в жизни нашей какою-то тенью, а не реальностью,- только от того одного, что он не шумел, не кричал, не агитировал, не обличал, а сидел тихо и тихо писал книги,-у меня душа мутится...
Судьба Константина Леонтьева и Говорухи-Отрока...
Да и сколько таких. Поистине прогресс наш может быть встречен словами: "Morituri te salu-tant" (Идущие на смерть приветствуют тебя (лат.).)12,-из уст философов, поэтов, одиночек-мыслителей. "Прогресс наш" совершился при "непременном требовании",-как говорится в полицейских требованиях и распоряжениях,- чтобы были убраны "с глаз долой" все люди с задумчивостью, пытливостью, с оглядкой на себя и обстоятельства.
С старой любовью к старой родине... Боже! если бы стотысячная, пожалуй, даже миллионная толпа "читающих" теперь людей в России с таким же вниманием, жаром, страстью прочитала и продумала из страницы в страницу Толстого и Достоевского,-задумалась бы над каждым их рассуждением и каждым художественным штрихом,-как это она сделала с каждою страницею Горького и Л. Андреева, то общество наше выросло бы уже теперь в страшно серьезную величину. Ибо даже без всякого школьного учения, без знания географии и истории,- просто "передумать" только Толстого и Достоевского значит стать как бы Сократом по уму. или Эпиктетом, или М. Аврелием-люди тоже не очень "знавшие географию" и "не кончившие курса в гимназии".
Вся Греция и Рим питались только литературою: школ, в нашем смысле, вовсе не было! И как возросли. Литература собственно есть естественная школа народа, и она может быть единственною и достаточною школою... Но, конечно, .при условии, что весь народ читает Войну и Мир, а Мальву и Трое Горького читают только специалисты-любители.
И это было бы, конечно, если бы критика, печать также "задыхались от волнения" при появлении каждой новой главы Карениной и "Войны и Мира", как они буквально задыхались и продолжают задыхаться при появлении каждой "вещи" в 40 страничек Леонида Андреева и М. Горького.
Одно это неравенство весов отодвинуло на сто лет назад русское духовное развитие,-как бы вдруг в гимназиях были срезаны старшие классы и оставлены одни младшие, одна прогимназия.
Но откуда это? почему?
Как же: и Л. Андреев, и М. Горький были "прогрессивные писатели", а Достоевский и Толстой - русские одиночки-гении. "Гений-это так мало"...
Достоевский, видевший все это "сложение обстоятельств", желчно написал строки:
"И вот, в XXI столетии,-при всеобщем реве ликующей толпы, блузник с сапожным ножом в руке поднимается по лестнице к чудному Лику Сикстинской Мадонны: и раздерет этот Лик во имя всеобщего равенства и братства"13... "Не надо гениев: ибо это-аристократия". Сам Достоевский был бедняк и демократ: и в этих словах, отнесенных к будущему торжеству "равенства и братства", он сказал за век или за два "отходную" будущему торжеству этого строя.
Чего я совершенно не умею представить себе- это чтобы он запел песню или сочинил хоть в две строчки стихотворение.
В нем совершенно не было певческого, музыкального начала. Душа его была совершенно без музыки.
И в то же время он был весь шум, гам. Но без нот, без темпов и мелодии.
Базар. Целый базар в одном человеке. Вот- Герцен. Оттого так много написал: но ни над одной страницей не впадет в задумчивость читатель, не заплачет девушка. Не заплачет, не замечтается и даже не вздохнет. Как это бедно. Герцен и богач, и бедняк.
"Я до временя не беспокоил ваше благородие, по тому самому, что мне хотелось накрыть их тепленькими" 14.
Этот фольклор мне нравится.
Я думаю, в воровском и в полицейском языке есть нечто художественное.
Сюда Далю не мешало бы заглянуть.
(на процессе Бутурлина мелкий чиновничек, выслеживавший в подражание Шерлоку Холмсу Обраена-де-Ласси и Панченко)
Вся "цивилизация XIX-го века" есть медленное, неодолимое и, наконец, восторжествовавшее просачивание всюду кабака.
Кабак просочился в политику - это "европейские (не английский) парламенты".
Кабак прошел в книгопечатание. Ведь до XIX-го века газет почти не было (было кое-что), а была только литература. К концу XIX-го века газеты заняли господствующее положение в печати, а литература-почти исчезла.
Кабак просочился в "милое хозяйство", в "свое угодье". Это-банк, министерство финансов и социализм.
Кабак просочился в труд: это фабрика и техника.
Раз я видел работу "жатвенной машины". И подумал: тут нет Бога.
Бога вообще в "кабаке" нет. И сущность XIX-го века заключается в оставлении Богом человека.
Измайлов (критик) не верит, будто я "не читал Щедрина". Между тем как в круге людей нашего созерцания считалось бы невежливостью в отношении ума своего читать Щедрина.
За шесть лет личного знакомства со Страховым 15 я ни разу не слышал произнесенным это имя. И не по вражде. Но-"не приходит на ум".
То же Рцы, Флоренский, Рачинский (С. А.): никогда не слыхал.
Хотя, конечно, все знали суть его. Но:
- Мы все-таки учились в университете.
(май 1912 г)
Из всего "духовного" ему нравилась больше всего основательная дубовая, кожаная мебель.
И чин погребения.
Входит в начале лета и говорит:
- Меня приглашают на шхуну, в Ледовитый океан. Два месяца плавания. Вилы. воздух. Гостем, бесплатно.
- Какие же вопросы? Поезжайте!!
-И я так думал и дал согласие.
- Отлично.
- Да. Но я отказался.
- Отказались?!.
- Как же: ведь я могу заболеть в море и умереть.
- Все мы умрем.
- Позвольте. Вы умрете на суше, и вас погребут по полному чину православного погребения. Все пропоют и все прочитают. Но на кораблях совершенно не. так: там просто по доске спускают в воду зашитого в саван человека, прочитывая "напутственную молитву". Да и ее лишь на военном корабле читает священник, а на торговом судне священника нет, и молитву говорит капитан. Это что же за безобразие. Такого я не хочу.
- Но, позвольте: ведь вы уже умрете тогда, - сказал я со страхом.
- Те-те-те... Я так не хочу!!? И отказался. Это безобразие.
Черные кудри его, по обыкновению, тряслись. Штаны хлопались, как паруса, около тоненьких ног. Штиблеты были с французскими каблуками.
Мне почудилось, что через живого человека, т. е. почти живого, "все-таки",-оскалила зубы маска Вольтера.
(наш Мадмазелькин) 16
Хороши делают чемоданы англичане, а у нас хороши народные пословицы.
(собираясь в Киев) (Столыпин) 17
Только то чтение удовлетворительно, когда книга переживается. Читать "для удовольствия" не стоит. И даже для "пользы" едва ли стоит. Больше пользы приобретешь "на ногах",- просто живя, делая.
Я переживал Леонтьева (К.) и еще отчасти Талмуд. Начал "переживать" Метерлинка: страниц 8 я читал неделю, впадая почти после каждых 8-ми строк в часовую задумчивость (читал в конке). И бросил от труда переживания великолепного, но слишком утомляющего.
Зачем "читал" другое-не знаю. Ничего нового и ничего поразительного.
Пушкин... я его ел. Уже знаешь страницу, сцену: и перечтешь вновь; но это-еда. Вошло в меня, бежит в крови, освежает мозг, чистит душу от грехов. Его
Когда для смертного умолкнет шумный день
одинаково с 50-м псалмом ("Помилуй мя, Боже"). Так же велико, оглушительно и религиозно. Такая же правда 18.
Слабохарактерность-главнейший источник неправдивости. Первая (неодолимая) неправда-из боязни обидеть другого.
И вот почему Бог не церемонится с человеком. Мы все церемонимся друг с другом и все лжем.
(за нумизматикой)
Что я все нападаю на Венгерова и Кареева. Это даже мелочно...
Не говоря о том, что тут никакой нет "добродетели".
Труды его почтенны. А что он всю жизнь работает над Пушкиным, то это даже трогательно. В личном обращении (раз) почти приятное впечатление. Но как взгляну на живот-уже пишу (мысленно) огненную статью.
Ужасно много гнева прошло в моей литерат. деятельности. И все это напрасно. Почему я не люблю Венгерова? Странно сказать: оттого, что толст и черен (как брюхатый таракан) 19.
Александр Македонский с 30-титысячным войском решил покорить Монархии Персов. Это что нам, русским: Пестель и Волконский решили с двумя тысячами гвардейцев покорить Россию...
И пишут, пишут историю этой буффонады. И мемуары, и всякие павлиньи перья. И Некрасов с "русскими женщинами".
(на извозчике)
Нужно разрушить политику... Нужно создать а-политичность. "Бог больше не хочет политики, залившей землю кровью"... обманом, жестокостью.
Как это сделать? Нет, как возможно это сделать?
Перепутать все политические идеи... Сделать "красное-желтым", "белое-зеленым", "разбить все яйца и сделать яичницу"...
Погасить политическое пылание через то, чтобы вдруг "никто ничего не понимал", видя все "запутанным" и "смешавшимся"...
А, вам нравилось, когда я писал об "а-догматизме христианства", т. е. об отрицании твердых, жестких, неуступчивых костей, линий в нем... Аплодировали 20.
Но почему?
Я-то думал через это мягкое, нежное, во все стороны подающееся христианство-указать возможность "спасти истину". Но аплодировали-то мне не за это, я это видел: а-что это сокрушает догматическую церковь... "Парное молоко потом само испарится: а пока и сейчас-сломать бы косточки, которые нам мешают и мы справиться с ними не умеем".
Меня пробрал прямо ужас ввиду всеобщих культурно-разрушительных тенденций нашего времени... "Все бы-нивелировать... Одна-пустыня"... Кому? Зачем?
А вот "нам", "политикам"... В стране, свободной от всего, от церкви, от религии, от поэзии, от философии-Кузьмины-Караваевы и Алексинские разгулялись бы...
Тогда пойдут иные речи .. 21
Но мне, ну вот именно мне (каприз истории), до последней степени тошно от этих речей. "Земля уже обернулась около оси", и "всемирная скука", указанием на котирую я начал книгу о революции22, угрожает теперь с другой стороныименно из "речей"...
Пусть они потускнеют...
Пусть подсечется нерв в них...
Савва в рассказе Максима Горького взрывает чудотворный образ, родник "народного энтузиазма"-"суеверного, ложного"... Ну, хорошо. "Потому что христианство не нужно". Вся Россия аплодировала 23.
"Политики" стали пятой на горло невест, детей, вдов (случаи, на которых я остановился в печати). "Кто не оставит отца и матери ради Имени Моего",-кричит политика... "И-детей, и-дома ваши"...24
"Хорошо, хорошо",-слушаю я.
Теперь дайте же я полью серною кислотою в самый стержень, на коем "вертится" туда и сюда "политическая дверь"; капну кислотою в самую "середочку", в самую "душку" их... Что такое? В - политическое убеждение (то же, ччо "догмат" в христианстве). Ну, как? "Спорят"... "партии".
- Господа,- можно иметь все убеждения, принадлежать ко всем партиям... притом совершенно искренне! чистосердечно!! до истерики!!! В то же время не принадлежа и ни к одной и тоже "до истерики".
Я начал, но движение это пойдет: и мы, философы, религионнсты-люди уж, во всяком случае, "высшего этажа", чем в каком топчутся политики,-разрушим мыслью своею, поэзией своей, своим "другим огнем", своим жаром-весь этот кроваво-гнойный этаж...
Ведь все партии "доказывают друг другу"... Но чего же мне (и нам) доказывать, когда "мы совершенно согласны"...
Согласны с тоном и "правых", и "левых"..; с "пафосом" их, и - согласны совершенно патетически.
Явно, что когда лично и персонально все партии сольются "в одной душе"-не для чего им и быть как партиям, в противолежании и в споре... Партии исчезнут25. А когда исчезнет их сумма- исчезнет и политика как спор, вражда.
Конечно, останется "управление", останется "ход дел",-но лишь в эмпиризме своем: "Вот-факт", "потому что он-нужен"... Без всяких переходов в теорию и общую страсть.
"Нет-с, позвольте,- я принципиально этого не хочу"... Вот "принципиально"-то и будет вырвано из-под ног этих лошадей ("политики").-"Ты, пожалуйста, вези свой воз: а принципы -вовсе не дело вашего этажа". "О принципах" мы будем говорить с оракулами, первосвященниками, и у подножия той чудотворной иконы, которую взорвал ваш неумный Савва.
"Принципы"... о них будет решать "песенка Гретхен", "принципы" будут решать "гуляки праздные" ("Моцарт и Сальери").
Будут решать "мудрецы" (в "Республике" Платона).
Если "политика" и "политики" так страстно восстали против религии, поэзии, философии, то ведь давно надо было догадаться, что, значит, душа религии. поэзии и философии в равной степени враждебна политике и пылает против нее... Что же скрывать? Политики давно "оказывают покровительство" религии, позволяют поэтам петь себе "достойные стихосложения", "гладят по головке" философов, почти со словами: "Ты существо хотя и сумасшедшее, но мирное". Вековые отношения... У "политиков" лица толстые, лоснятся... (почти все члены Г. Думы-огромного роста: замечательно!! Лошадиная порода так и светит из существа дела, "призвания"...). Но не пора ли им сказать, что дух человеческий решительно не умещается в их кожу, что дух человеческий желает не таких больших ушей; что копыта-это мало, нужен и коготь, и крыло. "Мало, мало!" "Тесно, тесно!" Вот лозунг, вот будущее.
Но "переспорить" всех политиков решительно невозможно - такая порода.
Нужно со всеми ими-согласиться! Тогда их упругие ноги (лошадиные) подкосятся; они упадут на колени, как скакун с невозможностью никуда бежать, с бесцельностью бежать. "Ты меня победил и, так сказать, пробежал все пространства, не выходя из ворот". Тогда он упадет.
"Перемена, перемена"... "изменчивость, изменчивость", - жалуются.
Столпообразные руины...26
не замечая, что эта "изменчивость" входит в самый план мира... В самом деле, "по эллипсисам",- все "сбивающимся в одну сторону" от прямой линии, все "уклоняющимся и уклоняющимся" от прежнего направления,-движутся все небесные светила. И на этом основано равновесие вселенной. Самые "лукавые линии" приводят к вечной устойчивости 27. Не наблюдали ли вы в порядке истории, что начала всех вещей хороши... Прекрасно "начинались" папы, когда в лагерь гуннов, к Атилле, они спешили, чтобы, поклонившись варвару, остановить поток полчищ перед ветхими, бессильными, но осмысленными старым смыслом городами Италии. Прекрасно волновалась реформация... Революция в первых шагах-какой расцвет, рассвет... Да не хорошо ли начало всякой любви... И любви, и молитвы, и даже войны. Эти легионы, текущие к границам отечества, чтобы его защитить,как они трогательны...
Но предетавьте-ка войну "без конца", влюбленность, затянувшуюся до 90 лет, папство без реформации, реформацию без отражения ее Тридентским собором...28
И вот вещи "сгибаются на сторону" ("эллипсис" вместо "прямой линии"), "лукавят", "дрожат"... Вещи-стареют!! Как это страшно! Как страшна старость! Как она и однако радостна,- ибо из "старости"-то все и юнеет, из "старости" возникает "юность"29 (устойчивость эллиптических линий)... Юная реформация-из постаревшего католицизма, юное христианство-из постаревшего язычества, юная... новая жизнь, vita nuova - из беззубой политики... Так я думаю, так мне кажется. Тут (нападение на меня Струве, укоры и других) привходит мой "цинизм", "бесстыдство"30. Однако огляыитесь-ка на прошлое и вдумайтесь в корень жизни. С великих измен начинаются великие возрождения.
In nova fert animus 31
Тот насаждает истинно новый сад, кто предает, предательствует старый, осевший, увядший сад... Глядите, глядите на удивительные вещи истории: христиане-воины ".бесстыдно изменяют твердыням Рима", бросая равнодушно на землю копье и щит,-Лютер "ничего не чувствует при имени Папы и нагло отказывается повиноваться ему"... Певец ведь вечно изменяет политике. Люди прежнего одушевления теряются, проклинают, упрекают в "а-морализме", что есть, в сущности, "измена нашей традиции-", "перерыв нашего столбового (наследственного) дворянства". Клянет язычник христианина, католик-лютеранина и глубже и основное всего-политик клянет поэта, философа, религиозного человека. Хватают "за полы" бесстыдных. Бессильно. Это Бог "переломил через колено" одну "прямую линию" истории, и, бросив концы ее в пространство,повелел двигаться совсем иначе небесному телу, земле, луне, человеческой истории32. "Мы же в руках Божиих и делаем то, что Он вложил нам"... и своею правдою, и своею неправдою, и своими качествами, и своими пороками даже, без коих "согнуться в складочку" не смог бы эллипсис, а ему это "нужно"... Великая во всем этом реальность: и "да будет благословенно Имя Господне во век".
(размышляя о полемике со Струве) 33
8-ми лет. Мамаша вошла в комнату:
- Где сахар?
На сахарнице было кусков пять. Одного недоставало.
Я молчал. Сахар съел я.
Она бурно схватила Сережу за белые волосы, больно-больно выдрала его. Сережа заплакал. Ему было лет 6. Я молчал.
Почему я молчал? Много лет (всю жизнь) я упрекал, как это было низко; и только теперь прихожу к убеждению, что низости не было. Ужасная низость как бы клеветы на другого получается в материи факта и если глядеть со стороны. Но я промолчал от испуга перед гневом ее, бурностью, но не от того, что будет больно, когда будет драть. Боль была пустяки. Она постоянно сердилась (сама была несчастна): а именно, как ветер сгибает лозину-гнев взрослого пригнул душонку 8-ми лет, У меня язык не шевелился.
Зато добрый поступок с Сережей. Мы бежали от грозы, а гроза как бы гналась за нами. Бывают такие внезапные, быстрые грозы. Сперва потемнело. Облако. Дом далеко, но мы думали, что успеем. Полянка с бугорками. Вдруг брызнул гром: и мы испуганно кинулись бежать.
Бежали, не останавливая шагу.
Еще бежали, бежали. Я ужасно боялся. "Ударит молния в спину". Сережа был сзади, шагах в четырех. Вдруг он стал замедлять бег.
Я оглянулся. И не сказал-"ну". Остановился. И чуть-чуть, почти идя, но "не выдавая друг друга молнии", пошли рядом.
Бодро, крепко:
- Ну, Варя. Сажусь писать.
- Бог благословит! Бог благословит! И большим крестом клала три православных пальца нa лоб, грудь и плечи.
И выходило лучше. Выходило весело (хорошо на душе).
(все годы)
Много лет спустя я узнал ее обычай: встав на 1/2 часа раньше меня утром, подходила к столу и прочитывала написанное за ночь. И если хорошо было (живо, правдиво, энергично,-в "ход мысли" и "доказательства" она не входила), то ничего не говорила. А если было вяло, устало, безжизненно,-она как-нибудь в день, между делом, замечала мне, что "не нравится", что я написал, иногда-"язык заплетается". И тогда я. не продолжал. Но я думал, что она как-нибудь днем прочла, и не знал этого ее обычая,- и узнал уже во время последней болезни, года 3 назад.
В грусти человек-естественный христианин. В счастье человек-естественный язычник.
Две эти категории, кажется, извечны и первоначальны. Они не принесены "к нам", они-"из нас". Они-мы сами в разных состояниях.
Левая рука выздоравливает и "просит древних богов". Правая заболевает и ищет Христа.
Перед древними как заплакать? "Позитивные боги", с шутками и вымыслами. Но вдруг "спина болит": тут уже не до вымыслов, а "Помоги! облегчи!". Вот Юпитеру никак не скажешь: "Облегчи!" И когда по человечеству прошла великая тоска: "Облегчи",-явился Христос.
В "Облегчи! избави! спаси!"-в муке человечества есть что-то более важное, черное, глубокое, м. б., и страшное, и зловещее, но. несомненно, и более глубокое, чем во всех радостях. Как ни велика загадка рождения, и вся сладость его, восторг: но когда я увидел бы человека в раке, и с другой стороны "счастливую мать", кормящую ребенка, со всеми ее надеждами-я кинулся бы к больному. Нет, иначе: старец в раке, а хуже- старуха в раке, а по другую сторону- рождающая девица. И вдруг бы выбор: ей-не родить, а той- выздороветь, или этой - родить, зато уж той - умереть: и всемирное человеческое чувство воскликнет: лучше погодить родить, лишь бы выздоровела она.
Вот победа христианства. Это победа именно над позитивизмом. Весь античный мир, при всей прелести, был все-таки позитивен. Но болезнь прорвала позитивизм, испорошила его: "Хочу чуда, Боже, дай чуда!" Этот прорыв и есть Христос.
Он плакал.
И только слезам Он открыт. Кто никогда не плачет-никогда не увидит Христа. А кто плачет-увидит Его непременно.
Христос - это слезы человечества, развернувшиеся в поразительный рассказ, поразительное событие.
А кто разгадал тайну слез? Одни при всяческих несчастиях не плачут. Другие плачут и при не очень больших. Женская душа вся на слезах стоит. Женская душа-другая, чем мужская ("мужланы"). Что же такое мир слез? Женский-отчасти, и страдания-тоже отчасти. Да, это категория вечная. И христианство-вечно.
Христианство нежнее, тоньше, углубленнее язычества. Все "Авраамы" плодущие не стоят плачущей женщины. Вот граница чередующихся в рождениях Рахилей и Лий. Есть великолепие душевное, которое заливает все, будущее, "рождение", позитивное стояние мира. Есть то "прекрасное" души, перед чем мы останавливаемся и говорим: "Не надо больше, не надо лучше, ибо лучшее мы имеем и больше его не будет". Это конец и точка, самое рождение прекращается.
Я знал такие экстазы восхищения: как я мог забыть их.
Я был очень счастлив (20 лет) 34: и невольно впал в язычество. Присуще счастливому быть язычником, как солнцу-светить, растению-быть зеленым, как ребенку быть глупеньким, милым и ограниченным.
Но он вырастет. И я вырос.
Могу ли я вернуться к язычеству? Если бы совсем выздороветь, и навсегда-здоровым: мог бы. Не в этом ли родник, что мы умираем и болеем: т. е. не потому ли и для того ли, чтобы всем открылся Христос.
Чтобы человек не остался без Христа. Ужасное сплетение понятий. Как мир запутан. Какой-то неразглядимый колодезь.
(глубокой ночью)
Шуточки Тургенева над религией-как они жалки35.
Чего я жадничаю, что "мало обо мне пишут". Это истинно хамское чувство. Много ли пишут о Перцове, о Философове. Как унизительно это сознание в себе хамства. Да... не отвязывайся от самого лакейского в себе. Лакей и гений. Всегдашняя и, м. б., всеобщая человеческая судьба (кроме "друга", который "лакеем" никогда, ни на минуту не был, глубоко спокойный к любви и порицаниям. Также и бабушка, ее мать)36.
Только такая любовь к человеку есть настоящая, не преуменьшенная против существа любви и ее задачи,-где любящий совершенно не отделяет себя в мысли и не разделяется как бы в самой крови и нервах от любимого37.
Одна из удивительных мыслей Рцы. Я вошел к нему с Таней. Он вышел в туфлях и "бабьей кацавейке" в переднюю. Новая квартира. Оглядываюсь и здороваюсь. Он и говорит:
- Как вы молоды! Вы помолодели, и лицо у вас лучше, чем прежде,- чем я его знал много лет.
Мне 57.
- Теперь вы в фокусе,- и это признак, что вам остается еще много жить.-Он что-то сделал пальцами вроде щелканья, но не щелканье (было бы грубо).
- Почему "фокус" лица, "фокус" жизни?- спросил я, что-то чувствуя, но еще не понимая.
Он любитель Рембрандта, а в свое время наслаждался Мазини, коего слушал и знал во все возрасты его жизни.
- Как же!.. Сколько есть "автопортретов" Рембрандта... сколько я видел карточек Мазини. И думал, перебирая, рассматривая: "Нет, нет... это- еще не Мазини", или "Это-уже не Мазини"... "Не тот, которого мы, замирая, слушали в Большом театре (Москва) и за которым бегала вся Европа"... "И наконец, найдя одну (он назвал, какого года), говорил: "Вот!!-Настоящего Мазини существует только одна карточка,-хотя вообще-то их множество; и также настоящего Рембрандта-только один портрет. Тоже-Бисмарк: конечно, только в один момент, т. е. в одну эпоху жизни своей, из нескольких, Бисмарк имел свое настоящее лицо: это - лицо во власти, в могуществе, в торжестве; а-не там, где он старый, обессиленный кот, на все сердитый и ничего не могущий".
Я слушал и удивлялся.
Он говорил, и я догадывался о его мысли, что биография человека и лицо его, - его физика и вместе дух,-имеют фокус, до которого все идет, расширяясь и вырастая, а после которого все идет, умаляясь и умирая; и что этот фокус то приходится на молодые годы,- и тогда человек не долго проживет; то-лет на 40, и тогда он проживет нормально; то на позже-даже за 50: и тогда он проживает очень долго. "Жизнь" в горку и с горки". И естественно-в ней есть кульминационный пункт. Но это-не "вообще", а имеет выражение себя в серии меняющихся лиц человека, из которых только об одном можно сказать, что тут и в эти свои годы он... "достиг себя".
Как удивительно! Нигде ни читал, ни слышал. Конечно - это магия, магическое постижение вещей.
Тут домовой, тут леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
. . . . . . И кот ученый
Свои нам сказки говорит 38.
Седой, некрасивый и-увы!-с давно перейденным "фокусом", Рцы мне показался таким мудрым "котом".