Страница:
И исключили. В тот час у него умер и отец. Он поступил на службу (чтобы поддерживать мать с детьми),-сперва в полицейское управление,- и писал мне отчаянные письма ("Вася, думали ли мы, что придется служить в проклятой полиции"), потом-на почту, и "теперь работаю в сортировочной" (сортировка писем по городам).
В то же время где-нибудь аккуратный и хорошенький мальчик "Сережа Муромцев" учился отлично, директор его гладил по голове, кончил с медалью, в университете - тоже с медалью, па-конец-профессор "с небольшой оппозицией"... И, оправдывая некрасовское
...До хорошего местечка
доползешь ужом..
вышел в председатели 1-й Госуд. Думы. И произнес знаменитое mot: "Государственная Дума не может ошибаться". Неужели мой Костя мог бы так провалиться на государственном экзамене??!!
Да, он кум не знал: но он был ловок, силен, умен, тактичен "во всех делал мира-". А как греб на лодке! а как -потихоньку-пил пиво и играл на биллиарде! И читал запоем.
Где этот милый товарищ?!85
Я сохранил его письма; вот они:
Скука, братец, без тебя в классе ужасная (по крайней мере, для меня)! Неужели ты пролежишь еще неделю? Впрочем, это лучше-отдохнешь, а то тебя совсем замучили классические репетиции.
В классе у нас все по-старому, т. е. все плохо и все плохи.
Звезда первой величины, Ешинский, сегодня явилась в наше Туманное пятно, но с меньшим блеском, чем прежде. Остафьев тоже пришел; все укорял, что не заходил к тебе во время болезни. Гуманный мальчик!.. Звезда 4-й величины.
Теперь перехожу к патентованным. Алексеевский шатается по концертам, по Покровке (Главная улица в Нижнем, куда к вечеру "высыпали все" и искали "встреч",- или, скромнее,- обменивались взглядами. Гулять по Покровке считалось презренным для демократической части гимназистов. Алексеевский-лучший в классе математик, и о нем "на Покровке"-с удивлением и возмущением пишет Кудрявцев. Он был наш дорогой товарищ. (Примеч В. В. Розанова.)) и, кажется, преуспевает в сердце м-сс Кетти (Презирая грубое русское "Катя", мы именовали по-английски "мисс Кетти" горничную Катерину, служившую у покойного моего брата8в. Она была как бы субтильная немочка по виду,- т. е. бледна и тонка; по манерам - утонченна; и это было причиною, что она нравилась мне и всем моим товарищам. Я с ней вел переговоры, что сперва ее обучу, а потом - мы женимся. И учил ее читать и писать. О ней см. смешной договор в конце переписки. (Примеч. В. В. Розанова.)). Воспылай гневом, Отелло, Васька!
Поливанов... впрочем, это уже не звезда, а целая видимая планета по части глупостей и шалопайничества. Сообщу два факта. Вчера я узнал от него самого, что триппер, или бобон, посетил его от неумеренных наслаждений с горничною. Далее, сегодня, в классе, во время геометрии, он курил, пуская клубы дыма из-под парты! Я тебе передаю буквально. Грехов (Грехов-прекраснейший преподаватель математики в Нижнем. Жена его, Дарья Кирилловна,- общая любимица гимназистов и заступница за них. Петруша Поливанов,- уже в гимназии бредивший революцией,- попал впоследствии Петропавловскую крепость; а выпущенный из нее, почему-то покончил с собой (повесился). Ссылка на Поливанова-конечно, ложна: весь наш класс, очень демократический и, след., серьезный, был "без этих увлечений девицами", кроме разговоров и шуток. Поливанов, без сомнения, хвастался и врал на себя. (Примеч. В. В. Розанова )) не заметил.
Про других учеников не стоит говорить.
Силин глупеет с каждым днем (в моих глазах) все более и более. Шляется, гудит на скрипке, так что беги вон, кое-что читает... Суворов достал место в конторе "Кавказ и Меркурий".
Я читаю, думаю, много сплю, уроками занимаюсь мало и проч. Посетить тебя можно, что ли 87? Впрочем, сегодня и завтра прийти не могу. Пиши мне что-нибудь, тебе же я написал довольно еще, пожалуй, Бертран (Учитель французского языка, на уроке коего Кудрявцев мне писал эту записку. Из приписки: "Так и есть" - после письма видно, что Бертран и "поймал" Костю в невнимании (Примеч. В. В. Розанова )) спросит повторить.
Кудрявцев. Так и есть.
1874 г. март 10.
На спинке записки адрес:
Василию Васильевичу Розанову,
доктору медицины и. философии, члену-корреспонденту всех Академий наук в свете, знаменитому естествоиспытателю, минералогу, энтомологу, и проч., и проч., и проч.
От К. К.
II
Милый Розанов!
Сто раз с разом прошу прощения за то, что вчера не пришел. Получив твое письмо, я намеревался быть у тебя в 7 часов, но... является Переплетчиков, зовет с собой. Я сперва отказывался, но не устоял против искушения - поиграть на биллиарде. (Я недавно начал учиться играть на нем и полюбил биллиард больше пива.) Ну, пошли, играли, пили... потом я зашел к П-ву, просидел до часу ночи. К тебе- если можно - я приду сегодня в 7 часов. Что ты, брат, какая тюря: все хвораешь? После этой болезни, надеюсь, последней - тебя не будут выпускать из дому... В мае и июне сидеть дома!!.. До свидания.
Кудрявцев. 1874 г. 10 мая.
Ответь, пожалуйста, на эту писульку. От тебя так приятно получать записки . "Русск. Стар." еще у вас?
К. К.
III
Деревушка Митинка. 28 сентября 1874 г.
Милый и дорогой мой друг Вася!
Если бы ты видел, как я читал твое письмо, как я радовался, чуть не прыгал и чуть не плакал, что ты так мало (sic.- В. Р.) написал! От души, от всего сердца благодарю тебя, Вильям (Т. е. "Василий". В гимназии мы питали (Бог весть, почему) презрение ко всему русскому, вернее - ко всему "своему", "близкому", "здешнему",- и переменяли имена свои на чужие. Прочитав уже Бокля и Дрэпера, я выбрал себе английское имя "Вильям"88 В Симбирске был у меня товарищ, который называл себя и подписывался-"Kropotini italio" (Кропотов). (Примеч. В. В. Розанова)), за твою записку... Мне она показалась лучше и дороже длиннейшего письма Силина. Но к делу, к делу... Да, милый Розанов, в нынешний год я столько перенес горя, несчастий, что и сказать страшно. Ты уж знаешь, вероятно, от Силина или Переплетчикова, что я лишился отца. Что я чувствовал, что во мне происходило-сказать трудно... Но пойми только это: отец умер после того, как у нас все сгорело; дела все в расстройстве, я не знаю-куда приткнуться; и ты живо вообразишь мое положение. Видеть убитую горем мать, слышать вокруг себя от всех и каждого: "Он умер, оставив жену и 8 человек детей мал мала меньше!" - все это, Розанов, ужасно подействовало на меня. Тысячи мыслей, одна другой печальнее, приходили мне в голову... Мне нужна была сильная поддержка,- ее не было. Я положительно упал духом... Но скоро я поправился; я стал думать о матери, о братьях... А о себе? Что думать... На меня находят, Вася, минуты горького раскаяния в моей безалаберной, бесшабашной жизни в Нижнем! И в самом деле: ведь я был бы теперь в 7-ом классе! Пробивал бы грудью, и не лбом, себе дорогу... К"кой я бесхарактернейший человек, Вася! Но не суди меня ради... ради науки (sic.- в. Р.), милый Вася! Что делать? А теперь... эх!.. теперь университет от меня далеко, милый Вася! От тебя близко... (Ты не поверишь, Розанов,- я плачу, когда пишу эти строки, буквально плачу...) Да, горько, грустно!
Теперь, в настоящую минуту, у меня одна цель: попасть на порядочное место и поддерживать мать, а там... что пошлет Судьба, неумолимый fatum. Но какая скука, какая безысходная тоска жить здесь! У нас есть свой домик в уездном городишке Симб. губ., Алатыре; но мать пока живет у родного брата своего, здесь. Кругом все заботы о делах; даже замучился, хлопоча об них. Сидишь, сидишь, а тоска лезет на душу... Братья хохочут, играют, крикнешь на них, поколотишь... А тоска... Ждешь, ждешь писем, особенно письма из Москвы. Ах, да, Розанов,- у меня есть протекция и очень, кажется, сильная... У меня, твоего бедного друга! Дело в том, что некий граф Ланской может дать мне выгодное местечко, так как хорошо был знаком с отцом; за меня хлопочет соседняя помещица Федорова, которая приходится мне крестной матерью. Она теперь в Москве. Может быть, и я попаду туда. Но я даю тебе слово, Розанов, что я буду заниматься, хотя понемногу, при каких бы то ни было обстоятельствах. Видишь ли, в чем штука: мне нужно -выдержать экзамен в 6-й или 7-й класс, чтобы не служить 6 лет в паршивой военщине. Я постараюсь выдержать. Как мне хочется быть хоть вольнослушателем в университете! А ведь ужасно скверно. Розанов, быть недоучившимся, остановиться на полдороге. Видал я таких господ. Как мне хочется, Розанов, увидеть тебя, поговорить с тобой! Peut-etre (Может быть (фр.).), я с тобой скоро увижусь на пути в Москву, а может быть,- и долго, долго... так что ты меня забудешь... Ах, Розанов, это так тяжело будет для меня! Впрочем, нет,- что за глупости! - ты пишешь: "Я все такой же, как и прежде...", а я комментирую: т. е. он так же любит меня и так же дружен со мной... Не правда ли? Скажи, милый Вася!
Я здесь очень мало читаю; впрочем, перерыл все шкафы с журналами начала XIX-го века: "Вест. Евр." М. Каченовского, даже Карамзина, "Сын Отеч.", "Библ. для Чтения", "Соврем." и т. п. Все ужасное старье! Стараюсь доставать книг, откуда только можно. Много гуляю, много хожу с ружьем. Ужасно я полюбил эти уединенные прогулки. Идешь по проселочной дорожке, курить порядочную сигару (и куры открыто), а сам думаешь... Погода здесь стоит весь сентябрь прелестная. Солнце садится.. Тишь кругом. Изредка откуда то долечит песня... Каркнет ворона. Длинные белые паутины носятся ни воздуху... Зайдешь и самую глупи, нолей, при ляжешь к стогу... и Боже! чего, чего не передумаешь? Даже Америку вспомнишь, мою заветную думушку. и изучение английского языка... А доллары были бы теперь весьма кстати. Не правда ли? С каким томительным нетерпением ждешь и такой глуши новостей, инеем, газет... Страх! "Русские Ведомости". благо их выписывает дяди, я пожираю строчку за строчкой... Что это у вас делается в Нижнем? Аресты, обыски, открытия.. Поливанов кипятится, горячится.. Крепко жму ему руку и всем моим хорошим товарищам, Карпову. Остафьеву и... Ешинскому. (Если он захочет пожать мне руку.)
Ну. мой милый, теперь к тебе безотлагательная просьба. А именно: пиши ко мне такие же огромные фолианты, как и тебе, а не короткие записки. Пиши ко мне все, решительно все-все, что думаешь, что делаешь, как живешь, учишься. Пиши про товарищей гак же язвительно, как про А-ского. (Видно, он тебе очень надоел.) За такие послания я тебя, при свидании, пылко, горячо, от всего сердца поблагодарю. Ну, будь здоров и прощай! Один искренний совет: не изнуряй слишком ты себя и не порть своего здоровья. Пожалуйста!
Твой друг К. Кудрявцев.
P.S. Я писал Переплетчикову с просьбой показать и тебе письмо; получил ли он его? Писал я уже давно.
Брожение умов распространяется и на нашу местность:
два молодые управляющие из окрестностей уже арестованы. Что это такое? 89
Отдал ли ты Пик. Вас. книгу "Жизнь Вашингтона". Мой No 72.
Мой адрес: на Волховскую станцию Курмышского уезда Симбирской губернии чрез Кочетовское волостное правление в деревню Митинку, прямо мне.
IV
10 января 1875 .года село Мурзицы.
Дорогой, любезный, хороший мой Вася!
Прости меня, прости, тысячу раз прости за долгое молчание! Ты, пожалуй, думаешь, что я тебя вовсе забыл, забыл и нашу дружбу, и проч., и проч. Нет, Вася, я больше всего на свете желал бы в настоящую минуту повидаться с тобой, наговориться досыта, отвести душу, утомленную печалями, разочарованиями и безнадежной тоской. Я несколько раз собирался тебе написать, писал даже огромные черновые письма,- да не одно из них не дошло по назначению. Теперь же, улучив досужую минуту, опишу тебе все перемены, происшедшие с твоим несчастным другом К-вым.
В настоящее время я живу на месте, очень плохом и скверном, но и его еле-еле добился; начальник мой и повелитель-полицейский чиновник, чановой пристав Маслив Условия-семь руб. в месяц жалованья, стол и освещение ею и вдобавок маленькое отделеньице за ширмами для успокоения моего бренного тела. Не правда ли, превосходное, замечательное место? Думал ли ты, Вася, что я когда-нибудь буду служить в полиции, так нами осмеиваемой и презираемой?
На такую должность я поступил просто потому, что надо же было куда-нибудь деваться, губить где-нибудь молодые силы и горячие способности, которые, впрочем, давно уже погублены. . Мне нужно привыкнуть к канцелярской деятельности, усвоить, так сказать, нравы и обычаи писцов, учиться с азбуки всем тонкостям писарской науки, так как я еще нигде не служил и ничего не знаю в практической деятельности. Вот уж скоро будет 1 1/2; месяца, как я сделался письмоводителем у станового; привыкаю понемногу и узнаю, в чем вся суть. Дела, собственно, не очень много, но оно до крайности мелочно и кропотливо, да притом нет определенных часов для занятий; занимайся утром, пиши вечером, в средине дня приготовляй бумаги на почту... Почта получится - нужно ее записать, потом рассортировать по книгам и проч., и проч.; к тому же часто приходится ездить со становым по уезду: беспокойно, хлопотливо и неудобно. Одним словом - долго я здесь не прослужу, а буду ждать места, и чуть узнаю получше-прощай, полиция! Хорошо еще, что близко от родных (всего 9 верст), а то бы я умер от скуки. Обстановка самая скверная: голые стены, грязный пол, а на стеклах фантастические изображения тропических лесов, воспроизводимые русским морозом. Сам г. Маслов-человек лет 32, среднего роста, брюнет, с довольно пошлой рожей, украшенной синим носом (хотя мало пьет), вообще довольно дюжинная, невзрачная физиономия Он не слишком сварлив, но кричать любит; самолюбив и дает это чувствовать. Жена его и дочь 7-ми лет- личности, заслуживающие только препрения, первая потому, что решительно ничего не делает (впрочем, сплетничает), а вторая миньятюрный портрет матери... Ты видишь, Вася, с какими людьми приходится мне начинать мою новую жизнь, деятельности, на поддержку семьи . Что может во мне развиться хорошею при такой обстановке? Что даст мне эта служба? В письме ведь всею не расскажешь, а многое бы я тебе передал Что сталось с моими задушевными мыслями. Куда девалась моя веселая беззаботность, смеющийся взгляд на черный день? Ты меня не узнаешь, Вася, если придется когда-нибудь свидеться Я cтал задумчивее и серьезнее более, чем когда-либо С гимназией я разделался совсем бумаги и свидетельство получил, поведение мне выставили "4", из латинского "2", и добавили, что по службе на производство в 1-ый классный чин я не имею препятствий. Черт бы их драл с их чином!..
Ничего-то ровнехонько ничего я хорошего, полезного не читаю; как я завидую в этом отношении (и во всех прочих) тебе. Ты можешь читать все новинки, следить за литературой (в промежутках чтения гистологии), а я и газет-то порядочных здесь не вижу.
Напиши мне, дорогой Вися, про свое житье-бытье?- Что ты был, и что cтал, и что eсть у тебя? Я так давно не получал никаких известий из Нижнего, что для меня каждая мелочная подробность интересна.
Скажи, как у тебя идет ученье? Чем занимаешься посторонним? Не забудь, если будешь писать ко мне, и тex господ, которые смотря на меня с "полупрезрительным сожалением" Черт их возьми, ведь я тебя люблю, ты со мною дружен-и больше нам ничего и никого не надо Только очень и очень жаль, что судьба забросила нас в разные стороны, размыкало по обширному приволью русской земли . Ты говоришь, что "дружба дает силу, с которой".. и проч. Я с тобой согласен Что бы я сделал, если б ты был постоянно около меня! Ты бы меня всегда научил, успокоил, развлек... А то посуди сам. Вася вокруг меня здесь нет ни одного товарища ровесника (не говоря уж друга), ни одного человека, с которым бы и мог поделиться своими мыслями! Так грустно, отвратительно однообразно проходят дни, месяцы... Поневоле вспомнишь Лермонтова.
А годы проходят, все лучшие годы...90
Скверно, безотрадно, тяжело думать, Вася, что мы с тобой еще долю не увидимся, я не могу у сказать даже приблизительно-когда именно. Но мы, я надеюсь, будем продолжать начатую переписку еще долго, до тех пор, по крайней мере, пока не найдем новых, лучших друзей (Не забывай тогда пословицы "Старин друг лучше новых двух").
Если интересуешься знать положение моей семья, вот в двух словах: мать с братьями все еще живет у дяди В. М. Потехина в деревне Митинге, один брат в 1-м классе Сергачского Уездного училища. Двух других тоже через год нужно будет поместить в Училище; старшую сестру берет одна знакомая для обученья рукоделью и прочему бабьему делу. Всех смерть отца согнала с нагретого, теплого родного гнезда! Грустно, грустно, как раздумаешься... Бедная мамаша все прихварывает и еще не может забыть своей невозвратимой потери. Жалко мне ее, от души жалко... Что ей дала жизнь? - Родилась она в суровое крепостное право, молодость провела в барской девичьей за вязаньем и шитьем; потом замужество и куча детей... Постоянно больной муж... хлопоты... в конце концов - смерть любимого человека и нужда в перспективе... Немного, очень немного веселых дней в ее жизни... "Разве под старость меня утешат дети",- вероятно, думает она. И то, Вася, надежда плоха...- Есть у меня двоюродная сестра Люба, дочь дяди В.М.; та ее любит как родную мать, и мамаша ей не нахвалится .. И я, грешный человек, любуюсь сестренкой, и часто, когда я еще жил в Митинке, наш веселый смех оглашал комнаты, тот смех - беспричинный, неудержимый, который и ты знаешь...
Праздники провел я скучнейшим образом... Ах, извини, поздравляю тебя с ними и с новым годом, в котором желаю тебе больших успехов и всего, всего, что ты сам желаешь! А ты, мой милый, ученый деятельный друг, как веселился на праздниках? Исполняешь ли ты мою просьбу - выходить чаще из дому и развлекаться? Без этого ты совсем захиреешь ..
Ну, Вася, пора кончить. Много еще я хотел сказать, да всего не напишешь. Будем лучше ожидать радостного свиданья, тогда наговоримся и вдоль и поперек.
Пиши мне по следующему адресу, не прибавляя и не убавляя ничего: в г. Курмыш Симбир. губ Его благородию г-ну приставу 2-го стана, с передачей Конст. Иванов. Куд-ву.
Кланяйся всем, кто помнит веселого, шутливого товарища, покинувшего их Куд-ва, передай, если увидишь, Переплетчикову, что я сержусь за его молчание, и скажи еще, что 4 р. заимообразно взятие, в скором времени возвращу по адресу, написанному им самим.
Прощай, мой друг Вася, до следующею письма, утешь меня, отшельника, задушевным посланием, в котором дай подробный отчет о твоей жизни и помни, что тебя любят по-прежнему.
Друг твой К. Кудрявцев.
Р. S. Жми руку у Остафьева, Карпова, Поливанова, Маринина и Кнушевицкого.
Митчика, 15 апреля 1875 г.
Ты, вероятно, заждался ответа на свои письма, дорогой Вася. Но я тут решительно не виноват - письмо твое от 17 марта я получил 9-го апреля. Ты удивляешься? Это случилось так: оно было адресовано на станового,-а я у него вот уж три месяца не служу. Но дело не в том, когда я его получил, а хорошо, что оно получено. Легко могло пропасть.- Ты сердишься, Вася, что я не отвечаю на твои письма, даже оскорбляешь меня подозрением в их целости, убедительно просишь ответа на письмо от 19-го октября 74 г., советуешь письма разделять на две части, хорошенько вдумываться в твои послания и проч., и проч. Делать нечего. Последую твоему мудрому совету и твоим теоретико-литературным правилам. Это было вступление, теперь следует 1-ая часть.
Я сперва постараюсь представить мой разбор твоего предыдущего письма. Громадная разница между этими двумя письмами: первое - почти все наполнено желчными шутками и едкими остротами, только в конце что-то вроде лирического монолога, похожего на бред больного в белой горячке. Тем не менее он очень поэтичен и художествен, по моему крайнему разумению. (Кроме тебя еще так мог написать Чернышевский, см. сны Веры Павл.) Второе-более спокойное и дельное; конец, впрочем, тоже очень грустный. В этот период времени (от 19 октября по 17 марта) ты, кажется, много перенес и испытал.
Состояние духа, судя по последнему письму, у тебя очень скверное, мрачное... Но к делу. В предыдущем письме ты, во-первых, спрашиваешь: рад ли я, по смерти отца, своей свободе? Я решительно не понимаю твоего вопроса. В свою очередь, и я могу дать тебе такой же вопрос: у тебя уже давно нет отца, но рад ли ты этому? Ни о какой радости, ни о малейшей свободе - тут не может быть и речи. Напротив,- во сто раз больше зависимости от семейства, от ясного сознания долга поддерживать его и помогать ему.
Я теперь долго буду мучиться этими обязанностями; если бы еще одна мать, а то сосущий титьку братья. Нет, Вася, я теперь человек несвободный, с этим ты должен согласиться. Далее ты спрашиваешь меня-о своих способностях. Прежде чем отвечать на этот вопрос, действительно нужно подумать. Мой ответ, совершенно беспристрастный, следующий. что ты способен к обширной деятельности-нет сомнения; у тебя хорошие задатки к научной деятельности, которые еще достигнут полного развития в университете; ты легко можешь сделаться отличным писателем в области критики и вообще публицистики, а может быть, и в беллетристике. Ты говоришь: "Я хочу ее (деятел.) во что бы то ни стало" - весьма звучные слова, от которых у горячего человека вся кровь заиграет в жилах, но примесь железа в твоем характере нужно еще подвергнуть химическому анализу. Растолкуй еще мне, Вася, как ты понимаешь слово-общественная деятельность? Я, по крайней мере, понимаю так и сяк.-Вот мой ответ; он неполон, краток... но пополнений, вероятно, будет еще много.
"Догоню ли я тебя на пути к таинственному огоньку?" Вот что я тебе скажу откровенно, мой милый Вася: у меня нет таких возвышенных стремлений и идей, таких широко развитых целей и планов, как у тебя. Судьба мифического титана. Колхидского изгнанника91, меня не особо интересует.
"Все люди находятся в глубочайшем мраке"... Неужели все и везде? Может быть, в Нижнем только? Слушай, дорогой Вася: показать людям истину я не способен и не считаю себя таким гениальным и великим человеком; слагаю всю честь на тебя. Скажи мне, милый, что такое вообще истина? Я еще раз повторяю, что ты страдаешь болезненными припадками, и "тысячи мыслей, тысяча вопросов" (особенно таких отвлеченных и метафизических) доведут тебя, пожалуй, до того, что ум за разум зайдет, и вместо того, чтобы показать человечеству истину,тебя самого станут показывать любопытным как сумасшедшего. Не сердись на меня, Вася, за резкие выражения. Ты действительно "мечтатель"; но, по-моему, уж лучше "искать успокоения в думах"-более рациональных. Ты и прежде смеялся над преобладающей во мне страстью к долларам; совершенно верно, Вася,- у меня стремления, а особенно в последнее время, чисто материальные и успокояются на практической, действительной почве, а не в воздушных замках. Но, Вася, миллион раз повторяю,-не исключительно материальные... Пойми это!
Письмо твое от 17-го марта я не знаю как назвать: скажу только, что оно очень меня поразило и имеет, замечу в скобках, начатки разложения нашей немноголетней дружбы. Ты пишешь в нем очень много глупого, сомневаешься во мне, в нашей дружбе, предполагаешь мое будущее "затишье"... Начну с начала твоего письма. Ты советуешь мне "не опускаться, не пьянствовать"... Ты, вероятно, помнишь во мне прежнего Кудрявцева, бесшабашного мальчишку. Я писал тебе и. раньше, что я переменился. Смерть отца на меня сильно подействовала, и я, пожалуй, согласен, что "несчастья исправляют человека". С отъезда моего из Нижнего я не выпил ни одной рюмки вина, даю в этом честное слово. Успокоился ли ты теперь или не веришь? Как хочешь, для меня это решительно все равно; двадцать раз писать об одном и том же - мне ужасно надоедает. Ты просишь "ради Бога" не считать тебя наивным мальчиком. Нет, воля твоя, а я тебя еще долго буду считать этим garcon naiv (простаком (фр.).). Тебе еще только кажется, что - бедность и "заедающая среда" не составляют неодолимых препятствий... Вспомни хоть наших поэтов Грибоедова, Никитина, Кольцова... Ломоносовых у нас, да и везде, мало. Я вовсе не отчаиваюсь в своем положении и знаю, что могу уйти дальше писаря... и уйду. Что же касается до моего "затишья", то я (извини) плюю на все это место твоего письма и никогда бы не поверил до сих пор, чтобы ты это мог написать, ты. мой друг! Ты, следовательно, меня ни капли не знаешь, если "боишься, сильно боишься", что через 1 1/2 года моя жизнь будет похожа на "прозябание растения"! Эх, Вася, Вася! ты до глубины души оскорбил меня этим предположением...
Твердого характера, как ты понимаешь это слово, у тебя гораздо меньше моего; я это мог лучше увидеть в тебе "со стороны"; я вспыльчив, горяч, самонадеянно-хвастлив, но самообладание у меня есть, никогда его не "недоставало". Ты с своими философскими размышлениями зашел слишком далеко... Ты становишься чуть ли не педантом, метишь в мои менторы-покровители... Но чтобы не раздражаться более, перестану обо всем этом упоминать. Что тебе сказать о твоем плане поступления моего в университет? Одна наивность, восторженность, глубокомысленные советы, а в конце концов - мыльный пузырь. Употреблять годы на приобретение учебников, по меньшей мере, странно: в 12 рублях мать мне не откажет, особенно на такое дело; "не жалеть себя" для приобретения аттестата зрелости - глупо. Прочти программы: можно поступить вольнослушателем и выдержать экзамен во 2-й курс. И прочее - все в этом роде. Этот план мне не нравится, если хочешь - напиши другой. Удивил ты меня также своим намеком на Никол. Васил. Неужели он, в самом деле, "попрекает" тебя хлебом? Не верится что-то, Вася; насколько я знаю твоего брата, он, мне кажется, не способен на это. Сделай милость - исполни обещание, опиши тайну своего детства.
Теперь я сообщу тебе кое-что из моей жизни. Февраль месяц я прослужил в гор. Алатыре Симб. г., у тамошнего купца Потапова, в качестве помощника конторщика. Жалование было положено в 160 руб. в год. Я было обрадовался атому плохонькому местечку, во-первых, потому, что обстановка и занятия гораздо лучше, чем было у станового пристава; во-вторых,- мать весной хочет туда переехать в свой дом: нам было бы хорошо жить вместе. Но обстоятельства сделали иначе... И вот я опять сижу здесь, жду у моря погоды. Подыскиваю, расспрашиваю, узнаю места и людей, но места еще не нашел. Впрочем, золотое время даром не теряю, выписал из Москвы учебник франц. яз. и ревностно им занимаюсь, просиживаю над ним целые дни, все свободное время "Ты всегда слишком скоро осваивался со всяким положением",-пишешь ты мне; без этого похвального качества, отвечаю я, нельзя пробыть неделю на тех местах, где я служил. Нет, Вася, нет; пойми ты, пожалуйста, что все хорошие инстинкты, все лучшие чувства и мысли нужно скрывать под холодною наружною маскою в обществе тупоразвитом и малообразованном! От этого я скоро со всем и сживаюсь или, лучше сказать, привыкаю, хотя в душе я презираю весь состав их жизни, осмеиваю их чувства и их предрассудки. В своей семье меня прозвали безбожником и нигилистом (как залетело сюда это слово?), потому что я тут не стесняюсь и громко выражаю то, что чувствую. Но какая же здесь скука, мой милый, особенно в этот паршивый великий пост! Хотя я дома сижу мало - все езжу по делам матери Книг нет! Ужасные слова, не правда ли! Другой раз я света не вижу от тоски и скуки, от мучительных дрязг и мелочей семейных. Возьму и засяду на целые дни за учебник Оллендорфа .. Всего в письме не напишешь, а перебирать мельком отдельные случаи не стоит; а я все еще надеюсь побывать в Нижнем, на пути в Москву... Даже газет я вот уже месяца с два не видал, дядя перестал выписывать: говорит, что дорого 8 руб. за "Русск. Вед.", а дешевенькой еще не подыскал ...
В то же время где-нибудь аккуратный и хорошенький мальчик "Сережа Муромцев" учился отлично, директор его гладил по голове, кончил с медалью, в университете - тоже с медалью, па-конец-профессор "с небольшой оппозицией"... И, оправдывая некрасовское
...До хорошего местечка
доползешь ужом..
вышел в председатели 1-й Госуд. Думы. И произнес знаменитое mot: "Государственная Дума не может ошибаться". Неужели мой Костя мог бы так провалиться на государственном экзамене??!!
Да, он кум не знал: но он был ловок, силен, умен, тактичен "во всех делал мира-". А как греб на лодке! а как -потихоньку-пил пиво и играл на биллиарде! И читал запоем.
Где этот милый товарищ?!85
Я сохранил его письма; вот они:
Скука, братец, без тебя в классе ужасная (по крайней мере, для меня)! Неужели ты пролежишь еще неделю? Впрочем, это лучше-отдохнешь, а то тебя совсем замучили классические репетиции.
В классе у нас все по-старому, т. е. все плохо и все плохи.
Звезда первой величины, Ешинский, сегодня явилась в наше Туманное пятно, но с меньшим блеском, чем прежде. Остафьев тоже пришел; все укорял, что не заходил к тебе во время болезни. Гуманный мальчик!.. Звезда 4-й величины.
Теперь перехожу к патентованным. Алексеевский шатается по концертам, по Покровке (Главная улица в Нижнем, куда к вечеру "высыпали все" и искали "встреч",- или, скромнее,- обменивались взглядами. Гулять по Покровке считалось презренным для демократической части гимназистов. Алексеевский-лучший в классе математик, и о нем "на Покровке"-с удивлением и возмущением пишет Кудрявцев. Он был наш дорогой товарищ. (Примеч В. В. Розанова.)) и, кажется, преуспевает в сердце м-сс Кетти (Презирая грубое русское "Катя", мы именовали по-английски "мисс Кетти" горничную Катерину, служившую у покойного моего брата8в. Она была как бы субтильная немочка по виду,- т. е. бледна и тонка; по манерам - утонченна; и это было причиною, что она нравилась мне и всем моим товарищам. Я с ней вел переговоры, что сперва ее обучу, а потом - мы женимся. И учил ее читать и писать. О ней см. смешной договор в конце переписки. (Примеч. В. В. Розанова.)). Воспылай гневом, Отелло, Васька!
Поливанов... впрочем, это уже не звезда, а целая видимая планета по части глупостей и шалопайничества. Сообщу два факта. Вчера я узнал от него самого, что триппер, или бобон, посетил его от неумеренных наслаждений с горничною. Далее, сегодня, в классе, во время геометрии, он курил, пуская клубы дыма из-под парты! Я тебе передаю буквально. Грехов (Грехов-прекраснейший преподаватель математики в Нижнем. Жена его, Дарья Кирилловна,- общая любимица гимназистов и заступница за них. Петруша Поливанов,- уже в гимназии бредивший революцией,- попал впоследствии Петропавловскую крепость; а выпущенный из нее, почему-то покончил с собой (повесился). Ссылка на Поливанова-конечно, ложна: весь наш класс, очень демократический и, след., серьезный, был "без этих увлечений девицами", кроме разговоров и шуток. Поливанов, без сомнения, хвастался и врал на себя. (Примеч. В. В. Розанова )) не заметил.
Про других учеников не стоит говорить.
Силин глупеет с каждым днем (в моих глазах) все более и более. Шляется, гудит на скрипке, так что беги вон, кое-что читает... Суворов достал место в конторе "Кавказ и Меркурий".
Я читаю, думаю, много сплю, уроками занимаюсь мало и проч. Посетить тебя можно, что ли 87? Впрочем, сегодня и завтра прийти не могу. Пиши мне что-нибудь, тебе же я написал довольно еще, пожалуй, Бертран (Учитель французского языка, на уроке коего Кудрявцев мне писал эту записку. Из приписки: "Так и есть" - после письма видно, что Бертран и "поймал" Костю в невнимании (Примеч. В. В. Розанова )) спросит повторить.
Кудрявцев. Так и есть.
1874 г. март 10.
На спинке записки адрес:
Василию Васильевичу Розанову,
доктору медицины и. философии, члену-корреспонденту всех Академий наук в свете, знаменитому естествоиспытателю, минералогу, энтомологу, и проч., и проч., и проч.
От К. К.
II
Милый Розанов!
Сто раз с разом прошу прощения за то, что вчера не пришел. Получив твое письмо, я намеревался быть у тебя в 7 часов, но... является Переплетчиков, зовет с собой. Я сперва отказывался, но не устоял против искушения - поиграть на биллиарде. (Я недавно начал учиться играть на нем и полюбил биллиард больше пива.) Ну, пошли, играли, пили... потом я зашел к П-ву, просидел до часу ночи. К тебе- если можно - я приду сегодня в 7 часов. Что ты, брат, какая тюря: все хвораешь? После этой болезни, надеюсь, последней - тебя не будут выпускать из дому... В мае и июне сидеть дома!!.. До свидания.
Кудрявцев. 1874 г. 10 мая.
Ответь, пожалуйста, на эту писульку. От тебя так приятно получать записки . "Русск. Стар." еще у вас?
К. К.
III
Деревушка Митинка. 28 сентября 1874 г.
Милый и дорогой мой друг Вася!
Если бы ты видел, как я читал твое письмо, как я радовался, чуть не прыгал и чуть не плакал, что ты так мало (sic.- В. Р.) написал! От души, от всего сердца благодарю тебя, Вильям (Т. е. "Василий". В гимназии мы питали (Бог весть, почему) презрение ко всему русскому, вернее - ко всему "своему", "близкому", "здешнему",- и переменяли имена свои на чужие. Прочитав уже Бокля и Дрэпера, я выбрал себе английское имя "Вильям"88 В Симбирске был у меня товарищ, который называл себя и подписывался-"Kropotini italio" (Кропотов). (Примеч. В. В. Розанова)), за твою записку... Мне она показалась лучше и дороже длиннейшего письма Силина. Но к делу, к делу... Да, милый Розанов, в нынешний год я столько перенес горя, несчастий, что и сказать страшно. Ты уж знаешь, вероятно, от Силина или Переплетчикова, что я лишился отца. Что я чувствовал, что во мне происходило-сказать трудно... Но пойми только это: отец умер после того, как у нас все сгорело; дела все в расстройстве, я не знаю-куда приткнуться; и ты живо вообразишь мое положение. Видеть убитую горем мать, слышать вокруг себя от всех и каждого: "Он умер, оставив жену и 8 человек детей мал мала меньше!" - все это, Розанов, ужасно подействовало на меня. Тысячи мыслей, одна другой печальнее, приходили мне в голову... Мне нужна была сильная поддержка,- ее не было. Я положительно упал духом... Но скоро я поправился; я стал думать о матери, о братьях... А о себе? Что думать... На меня находят, Вася, минуты горького раскаяния в моей безалаберной, бесшабашной жизни в Нижнем! И в самом деле: ведь я был бы теперь в 7-ом классе! Пробивал бы грудью, и не лбом, себе дорогу... К"кой я бесхарактернейший человек, Вася! Но не суди меня ради... ради науки (sic.- в. Р.), милый Вася! Что делать? А теперь... эх!.. теперь университет от меня далеко, милый Вася! От тебя близко... (Ты не поверишь, Розанов,- я плачу, когда пишу эти строки, буквально плачу...) Да, горько, грустно!
Теперь, в настоящую минуту, у меня одна цель: попасть на порядочное место и поддерживать мать, а там... что пошлет Судьба, неумолимый fatum. Но какая скука, какая безысходная тоска жить здесь! У нас есть свой домик в уездном городишке Симб. губ., Алатыре; но мать пока живет у родного брата своего, здесь. Кругом все заботы о делах; даже замучился, хлопоча об них. Сидишь, сидишь, а тоска лезет на душу... Братья хохочут, играют, крикнешь на них, поколотишь... А тоска... Ждешь, ждешь писем, особенно письма из Москвы. Ах, да, Розанов,- у меня есть протекция и очень, кажется, сильная... У меня, твоего бедного друга! Дело в том, что некий граф Ланской может дать мне выгодное местечко, так как хорошо был знаком с отцом; за меня хлопочет соседняя помещица Федорова, которая приходится мне крестной матерью. Она теперь в Москве. Может быть, и я попаду туда. Но я даю тебе слово, Розанов, что я буду заниматься, хотя понемногу, при каких бы то ни было обстоятельствах. Видишь ли, в чем штука: мне нужно -выдержать экзамен в 6-й или 7-й класс, чтобы не служить 6 лет в паршивой военщине. Я постараюсь выдержать. Как мне хочется быть хоть вольнослушателем в университете! А ведь ужасно скверно. Розанов, быть недоучившимся, остановиться на полдороге. Видал я таких господ. Как мне хочется, Розанов, увидеть тебя, поговорить с тобой! Peut-etre (Может быть (фр.).), я с тобой скоро увижусь на пути в Москву, а может быть,- и долго, долго... так что ты меня забудешь... Ах, Розанов, это так тяжело будет для меня! Впрочем, нет,- что за глупости! - ты пишешь: "Я все такой же, как и прежде...", а я комментирую: т. е. он так же любит меня и так же дружен со мной... Не правда ли? Скажи, милый Вася!
Я здесь очень мало читаю; впрочем, перерыл все шкафы с журналами начала XIX-го века: "Вест. Евр." М. Каченовского, даже Карамзина, "Сын Отеч.", "Библ. для Чтения", "Соврем." и т. п. Все ужасное старье! Стараюсь доставать книг, откуда только можно. Много гуляю, много хожу с ружьем. Ужасно я полюбил эти уединенные прогулки. Идешь по проселочной дорожке, курить порядочную сигару (и куры открыто), а сам думаешь... Погода здесь стоит весь сентябрь прелестная. Солнце садится.. Тишь кругом. Изредка откуда то долечит песня... Каркнет ворона. Длинные белые паутины носятся ни воздуху... Зайдешь и самую глупи, нолей, при ляжешь к стогу... и Боже! чего, чего не передумаешь? Даже Америку вспомнишь, мою заветную думушку. и изучение английского языка... А доллары были бы теперь весьма кстати. Не правда ли? С каким томительным нетерпением ждешь и такой глуши новостей, инеем, газет... Страх! "Русские Ведомости". благо их выписывает дяди, я пожираю строчку за строчкой... Что это у вас делается в Нижнем? Аресты, обыски, открытия.. Поливанов кипятится, горячится.. Крепко жму ему руку и всем моим хорошим товарищам, Карпову. Остафьеву и... Ешинскому. (Если он захочет пожать мне руку.)
Ну. мой милый, теперь к тебе безотлагательная просьба. А именно: пиши ко мне такие же огромные фолианты, как и тебе, а не короткие записки. Пиши ко мне все, решительно все-все, что думаешь, что делаешь, как живешь, учишься. Пиши про товарищей гак же язвительно, как про А-ского. (Видно, он тебе очень надоел.) За такие послания я тебя, при свидании, пылко, горячо, от всего сердца поблагодарю. Ну, будь здоров и прощай! Один искренний совет: не изнуряй слишком ты себя и не порть своего здоровья. Пожалуйста!
Твой друг К. Кудрявцев.
P.S. Я писал Переплетчикову с просьбой показать и тебе письмо; получил ли он его? Писал я уже давно.
Брожение умов распространяется и на нашу местность:
два молодые управляющие из окрестностей уже арестованы. Что это такое? 89
Отдал ли ты Пик. Вас. книгу "Жизнь Вашингтона". Мой No 72.
Мой адрес: на Волховскую станцию Курмышского уезда Симбирской губернии чрез Кочетовское волостное правление в деревню Митинку, прямо мне.
IV
10 января 1875 .года село Мурзицы.
Дорогой, любезный, хороший мой Вася!
Прости меня, прости, тысячу раз прости за долгое молчание! Ты, пожалуй, думаешь, что я тебя вовсе забыл, забыл и нашу дружбу, и проч., и проч. Нет, Вася, я больше всего на свете желал бы в настоящую минуту повидаться с тобой, наговориться досыта, отвести душу, утомленную печалями, разочарованиями и безнадежной тоской. Я несколько раз собирался тебе написать, писал даже огромные черновые письма,- да не одно из них не дошло по назначению. Теперь же, улучив досужую минуту, опишу тебе все перемены, происшедшие с твоим несчастным другом К-вым.
В настоящее время я живу на месте, очень плохом и скверном, но и его еле-еле добился; начальник мой и повелитель-полицейский чиновник, чановой пристав Маслив Условия-семь руб. в месяц жалованья, стол и освещение ею и вдобавок маленькое отделеньице за ширмами для успокоения моего бренного тела. Не правда ли, превосходное, замечательное место? Думал ли ты, Вася, что я когда-нибудь буду служить в полиции, так нами осмеиваемой и презираемой?
На такую должность я поступил просто потому, что надо же было куда-нибудь деваться, губить где-нибудь молодые силы и горячие способности, которые, впрочем, давно уже погублены. . Мне нужно привыкнуть к канцелярской деятельности, усвоить, так сказать, нравы и обычаи писцов, учиться с азбуки всем тонкостям писарской науки, так как я еще нигде не служил и ничего не знаю в практической деятельности. Вот уж скоро будет 1 1/2; месяца, как я сделался письмоводителем у станового; привыкаю понемногу и узнаю, в чем вся суть. Дела, собственно, не очень много, но оно до крайности мелочно и кропотливо, да притом нет определенных часов для занятий; занимайся утром, пиши вечером, в средине дня приготовляй бумаги на почту... Почта получится - нужно ее записать, потом рассортировать по книгам и проч., и проч.; к тому же часто приходится ездить со становым по уезду: беспокойно, хлопотливо и неудобно. Одним словом - долго я здесь не прослужу, а буду ждать места, и чуть узнаю получше-прощай, полиция! Хорошо еще, что близко от родных (всего 9 верст), а то бы я умер от скуки. Обстановка самая скверная: голые стены, грязный пол, а на стеклах фантастические изображения тропических лесов, воспроизводимые русским морозом. Сам г. Маслов-человек лет 32, среднего роста, брюнет, с довольно пошлой рожей, украшенной синим носом (хотя мало пьет), вообще довольно дюжинная, невзрачная физиономия Он не слишком сварлив, но кричать любит; самолюбив и дает это чувствовать. Жена его и дочь 7-ми лет- личности, заслуживающие только препрения, первая потому, что решительно ничего не делает (впрочем, сплетничает), а вторая миньятюрный портрет матери... Ты видишь, Вася, с какими людьми приходится мне начинать мою новую жизнь, деятельности, на поддержку семьи . Что может во мне развиться хорошею при такой обстановке? Что даст мне эта служба? В письме ведь всею не расскажешь, а многое бы я тебе передал Что сталось с моими задушевными мыслями. Куда девалась моя веселая беззаботность, смеющийся взгляд на черный день? Ты меня не узнаешь, Вася, если придется когда-нибудь свидеться Я cтал задумчивее и серьезнее более, чем когда-либо С гимназией я разделался совсем бумаги и свидетельство получил, поведение мне выставили "4", из латинского "2", и добавили, что по службе на производство в 1-ый классный чин я не имею препятствий. Черт бы их драл с их чином!..
Ничего-то ровнехонько ничего я хорошего, полезного не читаю; как я завидую в этом отношении (и во всех прочих) тебе. Ты можешь читать все новинки, следить за литературой (в промежутках чтения гистологии), а я и газет-то порядочных здесь не вижу.
Напиши мне, дорогой Вися, про свое житье-бытье?- Что ты был, и что cтал, и что eсть у тебя? Я так давно не получал никаких известий из Нижнего, что для меня каждая мелочная подробность интересна.
Скажи, как у тебя идет ученье? Чем занимаешься посторонним? Не забудь, если будешь писать ко мне, и тex господ, которые смотря на меня с "полупрезрительным сожалением" Черт их возьми, ведь я тебя люблю, ты со мною дружен-и больше нам ничего и никого не надо Только очень и очень жаль, что судьба забросила нас в разные стороны, размыкало по обширному приволью русской земли . Ты говоришь, что "дружба дает силу, с которой".. и проч. Я с тобой согласен Что бы я сделал, если б ты был постоянно около меня! Ты бы меня всегда научил, успокоил, развлек... А то посуди сам. Вася вокруг меня здесь нет ни одного товарища ровесника (не говоря уж друга), ни одного человека, с которым бы и мог поделиться своими мыслями! Так грустно, отвратительно однообразно проходят дни, месяцы... Поневоле вспомнишь Лермонтова.
А годы проходят, все лучшие годы...90
Скверно, безотрадно, тяжело думать, Вася, что мы с тобой еще долю не увидимся, я не могу у сказать даже приблизительно-когда именно. Но мы, я надеюсь, будем продолжать начатую переписку еще долго, до тех пор, по крайней мере, пока не найдем новых, лучших друзей (Не забывай тогда пословицы "Старин друг лучше новых двух").
Если интересуешься знать положение моей семья, вот в двух словах: мать с братьями все еще живет у дяди В. М. Потехина в деревне Митинге, один брат в 1-м классе Сергачского Уездного училища. Двух других тоже через год нужно будет поместить в Училище; старшую сестру берет одна знакомая для обученья рукоделью и прочему бабьему делу. Всех смерть отца согнала с нагретого, теплого родного гнезда! Грустно, грустно, как раздумаешься... Бедная мамаша все прихварывает и еще не может забыть своей невозвратимой потери. Жалко мне ее, от души жалко... Что ей дала жизнь? - Родилась она в суровое крепостное право, молодость провела в барской девичьей за вязаньем и шитьем; потом замужество и куча детей... Постоянно больной муж... хлопоты... в конце концов - смерть любимого человека и нужда в перспективе... Немного, очень немного веселых дней в ее жизни... "Разве под старость меня утешат дети",- вероятно, думает она. И то, Вася, надежда плоха...- Есть у меня двоюродная сестра Люба, дочь дяди В.М.; та ее любит как родную мать, и мамаша ей не нахвалится .. И я, грешный человек, любуюсь сестренкой, и часто, когда я еще жил в Митинке, наш веселый смех оглашал комнаты, тот смех - беспричинный, неудержимый, который и ты знаешь...
Праздники провел я скучнейшим образом... Ах, извини, поздравляю тебя с ними и с новым годом, в котором желаю тебе больших успехов и всего, всего, что ты сам желаешь! А ты, мой милый, ученый деятельный друг, как веселился на праздниках? Исполняешь ли ты мою просьбу - выходить чаще из дому и развлекаться? Без этого ты совсем захиреешь ..
Ну, Вася, пора кончить. Много еще я хотел сказать, да всего не напишешь. Будем лучше ожидать радостного свиданья, тогда наговоримся и вдоль и поперек.
Пиши мне по следующему адресу, не прибавляя и не убавляя ничего: в г. Курмыш Симбир. губ Его благородию г-ну приставу 2-го стана, с передачей Конст. Иванов. Куд-ву.
Кланяйся всем, кто помнит веселого, шутливого товарища, покинувшего их Куд-ва, передай, если увидишь, Переплетчикову, что я сержусь за его молчание, и скажи еще, что 4 р. заимообразно взятие, в скором времени возвращу по адресу, написанному им самим.
Прощай, мой друг Вася, до следующею письма, утешь меня, отшельника, задушевным посланием, в котором дай подробный отчет о твоей жизни и помни, что тебя любят по-прежнему.
Друг твой К. Кудрявцев.
Р. S. Жми руку у Остафьева, Карпова, Поливанова, Маринина и Кнушевицкого.
Митчика, 15 апреля 1875 г.
Ты, вероятно, заждался ответа на свои письма, дорогой Вася. Но я тут решительно не виноват - письмо твое от 17 марта я получил 9-го апреля. Ты удивляешься? Это случилось так: оно было адресовано на станового,-а я у него вот уж три месяца не служу. Но дело не в том, когда я его получил, а хорошо, что оно получено. Легко могло пропасть.- Ты сердишься, Вася, что я не отвечаю на твои письма, даже оскорбляешь меня подозрением в их целости, убедительно просишь ответа на письмо от 19-го октября 74 г., советуешь письма разделять на две части, хорошенько вдумываться в твои послания и проч., и проч. Делать нечего. Последую твоему мудрому совету и твоим теоретико-литературным правилам. Это было вступление, теперь следует 1-ая часть.
Я сперва постараюсь представить мой разбор твоего предыдущего письма. Громадная разница между этими двумя письмами: первое - почти все наполнено желчными шутками и едкими остротами, только в конце что-то вроде лирического монолога, похожего на бред больного в белой горячке. Тем не менее он очень поэтичен и художествен, по моему крайнему разумению. (Кроме тебя еще так мог написать Чернышевский, см. сны Веры Павл.) Второе-более спокойное и дельное; конец, впрочем, тоже очень грустный. В этот период времени (от 19 октября по 17 марта) ты, кажется, много перенес и испытал.
Состояние духа, судя по последнему письму, у тебя очень скверное, мрачное... Но к делу. В предыдущем письме ты, во-первых, спрашиваешь: рад ли я, по смерти отца, своей свободе? Я решительно не понимаю твоего вопроса. В свою очередь, и я могу дать тебе такой же вопрос: у тебя уже давно нет отца, но рад ли ты этому? Ни о какой радости, ни о малейшей свободе - тут не может быть и речи. Напротив,- во сто раз больше зависимости от семейства, от ясного сознания долга поддерживать его и помогать ему.
Я теперь долго буду мучиться этими обязанностями; если бы еще одна мать, а то сосущий титьку братья. Нет, Вася, я теперь человек несвободный, с этим ты должен согласиться. Далее ты спрашиваешь меня-о своих способностях. Прежде чем отвечать на этот вопрос, действительно нужно подумать. Мой ответ, совершенно беспристрастный, следующий. что ты способен к обширной деятельности-нет сомнения; у тебя хорошие задатки к научной деятельности, которые еще достигнут полного развития в университете; ты легко можешь сделаться отличным писателем в области критики и вообще публицистики, а может быть, и в беллетристике. Ты говоришь: "Я хочу ее (деятел.) во что бы то ни стало" - весьма звучные слова, от которых у горячего человека вся кровь заиграет в жилах, но примесь железа в твоем характере нужно еще подвергнуть химическому анализу. Растолкуй еще мне, Вася, как ты понимаешь слово-общественная деятельность? Я, по крайней мере, понимаю так и сяк.-Вот мой ответ; он неполон, краток... но пополнений, вероятно, будет еще много.
"Догоню ли я тебя на пути к таинственному огоньку?" Вот что я тебе скажу откровенно, мой милый Вася: у меня нет таких возвышенных стремлений и идей, таких широко развитых целей и планов, как у тебя. Судьба мифического титана. Колхидского изгнанника91, меня не особо интересует.
"Все люди находятся в глубочайшем мраке"... Неужели все и везде? Может быть, в Нижнем только? Слушай, дорогой Вася: показать людям истину я не способен и не считаю себя таким гениальным и великим человеком; слагаю всю честь на тебя. Скажи мне, милый, что такое вообще истина? Я еще раз повторяю, что ты страдаешь болезненными припадками, и "тысячи мыслей, тысяча вопросов" (особенно таких отвлеченных и метафизических) доведут тебя, пожалуй, до того, что ум за разум зайдет, и вместо того, чтобы показать человечеству истину,тебя самого станут показывать любопытным как сумасшедшего. Не сердись на меня, Вася, за резкие выражения. Ты действительно "мечтатель"; но, по-моему, уж лучше "искать успокоения в думах"-более рациональных. Ты и прежде смеялся над преобладающей во мне страстью к долларам; совершенно верно, Вася,- у меня стремления, а особенно в последнее время, чисто материальные и успокояются на практической, действительной почве, а не в воздушных замках. Но, Вася, миллион раз повторяю,-не исключительно материальные... Пойми это!
Письмо твое от 17-го марта я не знаю как назвать: скажу только, что оно очень меня поразило и имеет, замечу в скобках, начатки разложения нашей немноголетней дружбы. Ты пишешь в нем очень много глупого, сомневаешься во мне, в нашей дружбе, предполагаешь мое будущее "затишье"... Начну с начала твоего письма. Ты советуешь мне "не опускаться, не пьянствовать"... Ты, вероятно, помнишь во мне прежнего Кудрявцева, бесшабашного мальчишку. Я писал тебе и. раньше, что я переменился. Смерть отца на меня сильно подействовала, и я, пожалуй, согласен, что "несчастья исправляют человека". С отъезда моего из Нижнего я не выпил ни одной рюмки вина, даю в этом честное слово. Успокоился ли ты теперь или не веришь? Как хочешь, для меня это решительно все равно; двадцать раз писать об одном и том же - мне ужасно надоедает. Ты просишь "ради Бога" не считать тебя наивным мальчиком. Нет, воля твоя, а я тебя еще долго буду считать этим garcon naiv (простаком (фр.).). Тебе еще только кажется, что - бедность и "заедающая среда" не составляют неодолимых препятствий... Вспомни хоть наших поэтов Грибоедова, Никитина, Кольцова... Ломоносовых у нас, да и везде, мало. Я вовсе не отчаиваюсь в своем положении и знаю, что могу уйти дальше писаря... и уйду. Что же касается до моего "затишья", то я (извини) плюю на все это место твоего письма и никогда бы не поверил до сих пор, чтобы ты это мог написать, ты. мой друг! Ты, следовательно, меня ни капли не знаешь, если "боишься, сильно боишься", что через 1 1/2 года моя жизнь будет похожа на "прозябание растения"! Эх, Вася, Вася! ты до глубины души оскорбил меня этим предположением...
Твердого характера, как ты понимаешь это слово, у тебя гораздо меньше моего; я это мог лучше увидеть в тебе "со стороны"; я вспыльчив, горяч, самонадеянно-хвастлив, но самообладание у меня есть, никогда его не "недоставало". Ты с своими философскими размышлениями зашел слишком далеко... Ты становишься чуть ли не педантом, метишь в мои менторы-покровители... Но чтобы не раздражаться более, перестану обо всем этом упоминать. Что тебе сказать о твоем плане поступления моего в университет? Одна наивность, восторженность, глубокомысленные советы, а в конце концов - мыльный пузырь. Употреблять годы на приобретение учебников, по меньшей мере, странно: в 12 рублях мать мне не откажет, особенно на такое дело; "не жалеть себя" для приобретения аттестата зрелости - глупо. Прочти программы: можно поступить вольнослушателем и выдержать экзамен во 2-й курс. И прочее - все в этом роде. Этот план мне не нравится, если хочешь - напиши другой. Удивил ты меня также своим намеком на Никол. Васил. Неужели он, в самом деле, "попрекает" тебя хлебом? Не верится что-то, Вася; насколько я знаю твоего брата, он, мне кажется, не способен на это. Сделай милость - исполни обещание, опиши тайну своего детства.
Теперь я сообщу тебе кое-что из моей жизни. Февраль месяц я прослужил в гор. Алатыре Симб. г., у тамошнего купца Потапова, в качестве помощника конторщика. Жалование было положено в 160 руб. в год. Я было обрадовался атому плохонькому местечку, во-первых, потому, что обстановка и занятия гораздо лучше, чем было у станового пристава; во-вторых,- мать весной хочет туда переехать в свой дом: нам было бы хорошо жить вместе. Но обстоятельства сделали иначе... И вот я опять сижу здесь, жду у моря погоды. Подыскиваю, расспрашиваю, узнаю места и людей, но места еще не нашел. Впрочем, золотое время даром не теряю, выписал из Москвы учебник франц. яз. и ревностно им занимаюсь, просиживаю над ним целые дни, все свободное время "Ты всегда слишком скоро осваивался со всяким положением",-пишешь ты мне; без этого похвального качества, отвечаю я, нельзя пробыть неделю на тех местах, где я служил. Нет, Вася, нет; пойми ты, пожалуйста, что все хорошие инстинкты, все лучшие чувства и мысли нужно скрывать под холодною наружною маскою в обществе тупоразвитом и малообразованном! От этого я скоро со всем и сживаюсь или, лучше сказать, привыкаю, хотя в душе я презираю весь состав их жизни, осмеиваю их чувства и их предрассудки. В своей семье меня прозвали безбожником и нигилистом (как залетело сюда это слово?), потому что я тут не стесняюсь и громко выражаю то, что чувствую. Но какая же здесь скука, мой милый, особенно в этот паршивый великий пост! Хотя я дома сижу мало - все езжу по делам матери Книг нет! Ужасные слова, не правда ли! Другой раз я света не вижу от тоски и скуки, от мучительных дрязг и мелочей семейных. Возьму и засяду на целые дни за учебник Оллендорфа .. Всего в письме не напишешь, а перебирать мельком отдельные случаи не стоит; а я все еще надеюсь побывать в Нижнем, на пути в Москву... Даже газет я вот уже месяца с два не видал, дядя перестал выписывать: говорит, что дорого 8 руб. за "Русск. Вед.", а дешевенькой еще не подыскал ...