Страница:
Вот за что я его люблю.
(это было в 1911 или 1910 г.)39
Перестаешь верить действительности, читая Гоголя.
Свет искусства, льющийся из него, заливает все. Теряешь осязание, зрение и веришь только ему.
(за вечерним чаем)
Щедрин около Гоголя, как конюх около Александра Македонского.
Да Гоголь и есть Алекс. Мак Так же велики и обширны завоевания. И "вновь открытые страны" Даже-"Индия" есть.
(за вечерним чаем)
Ни один политик и ни один политический писатель в мире не произвел в "политике" так много, как Гоголь.
(за вечерним чием)
Катков произнес извозчичье:
- Тпррру...
А линия журналов и газет ответила ему лошадиным ляганьем.
И вот весь русский консерватизм и либерализм.
Неужели же Стасюлевич, читавший Гизо, не понимал, что нельзя быть образованным человеком, не зная, откуда происходит слово "география", т. е. что есть и . Но он 20 лет набрал воды в рот и не произнес: "Господа, все-таки ге-о-граф-ию-то нужно знать".
Но "обозреватели" в его журнале только пожимали плечами и писали: "Это-не ученье, а баллопромышленничество" и "Тут не учителя, а - чехи"40: тогда как вопрос шел вовсе не об этом.
(в вагоне)
Кто не знал горя, не знает и религии41.
Демократия имеет под собою одно право... хотя, правда, оно очень огромно... проистекающее из голода... О, это такое чудовищное право: из него проистекает убийство, грабеж, вопль к небу и ко всем концам земли. Оно может и вправе потрясти даже религиями. "Голодного" нельзя вообще судить; голодного нельзя осудить, когда он у вас отнял кошелек.
Вот "преисподний" фундамент революции.
Но ни революция, ни демократия, кроме этого, не имеют никаких прав. "Да,-ты зарезал меня, и как голодного я тебя не осуждаю". "Но ты еще говоришь что-то, ты хочешь души моей и рассуждаешь о высших точках зрения: в таком случае, я плюю кровью в бесстыжие глаза твои, ибо ты менее голодный, чем мошенник".
Едва демократия начинает морализировать и философствовать, как она обращается в мошенничество.
Тут-то и положен для нее исторический предел.
Высший предел демократии, в сущности, в не может пойти, "Книге Иова". Дальше этого она не пошла, не пойдет.
Но есть "Книга Товии сына Товитова". Есть Евангелие. Есть вообще, кроме черных туч, небо. И небо больше всякой тучи, которая "на нем" (часть) и "проходит" (время).
Хижина и богатый дом. В хижине томятся: и все то прекрасное, что сказано о вдове Сарепты Сидонской ("Испечем последний раз хлеб и умрем")42-принадлежит этой хижине.
Но в богатом доме так же все тихо. Затворясь, хозяин пересматривает счетные книги и подводит месячный итог. Невеста-дочь, чистая и невинная, грезит о женихе. Малыши заснули в спальне. И заботливая мысль бабушки обнимает их всех, обдумывая завтрашний день.
Тут полная чаша. Это-Иов "до несчастья".
И хорошо там, но хорошо и тут. Там благочестие, но и тут не без молитвы.
Почему эти богатые люди хуже тех бедных?
Иное дело "звон бокалов"...
Но ведь и в бедной хижине может быть лязг оттачиваемого на человека ножа.
Но до порока - богатство и бедность равночастны.
Но после порока проклято богатство, но проклята также и бедность
И собственно, вместо социал-демократии лежит старая, простая, за обыденностью, пошлая истина "ее же не перейдеши".
Живи в богатстве так просто и целомудренно, заботливо и трудолюбиво, как бы ты был беден.
Бывало:
- Варя. Опять дырявые перчатки? Ведь я же купил тебе новые? Молчит.
- Варя. Где перчатки?
- Я Шуре отдала.
Ей было 12 лет. Она же "дама" и "жена".
Так ходила она всегда "дамой в худых перчатках".
Теперь (2 года) все лежит, и"руки сжаты в кулачок.
Забыть землю великим забвением - это хорошо.
(идя из Окруж. суда, - об "Уед."; затмение солнца)
Поразительное суждение я услышал от Флоренского (в 1911 г., зима, декабрь): "Ищут Христа вне Церкви", "хотят найти Христа вне Церкви", но мы не знаем Христа вне Церкви, вне Церкви- "нет Христа". "Церковь - она именно и дала человечеству Христа".
Он сказал это немного короче, но еще выразительнее. Смысл был почти тот, как бы Церковь родила нам Христа, и (тогда) как же сметь, любя Христа, ополчаться на Церковь?
Смысл был этот, но у него-лучше.
Это меня поразило новизною. Теперь очень распространена риторика о Христе без Церкви,- и сюда упирается все новое либеральное христианство.
Действительно. По мелочам познается и крупное. "Лучшую книгу - переплетаем в лучший переплет": сколько же Церковь должна была почувствовать в Евангелии, чтобы переплести его в 1/2-пудовые, кованные из серебра и золота переплеты. Это-пустяки: но оно показует важное. Все "сектанты" читают Евангелие только раз в неделю, соберясь: это-в миг их прозелитизма, взрывчатого начала. А "Церковь", через 1800 лет после начала, не понимает "отслужить службы", днем ли. ночью ли, каждый день - не почитав Евангелия.
Она написала его огромными буквами. Переплет она усеяла драгоценными камнями.
Действительно: именно Церковь пронесла Христа от края и до края земли, пронесла "как Бога", без колебания, даже до истребления спорящих, сомневающихся, колеблющихся.
Таким образом, энтузиазм Церкви ко Христу б. так велик, как "не хватит порохов" у всех сектантов вместе и, конечно, у всех "либеральных христиан", тоже вместе. Действительно, Церковь может сказать: "Евангелие было бы как Энеида Виргилия у читателей, - книга чтимая, но не действенная,- и, м. б., просто оно затерялось бы и исчезло. Ведь не читал же всю жизнь Тургенев Евангелия. Он не читал,- могло бы и поколение не читать,-и, наконец, пришло бы поколение, совсем его забывшее, и уже следующее за ним - просто потерявшее самую книгу. Я спасла Евангелие для человечества: как же теперь, вырывая его из моих рук, вы смеете говорить о Христе помимо и обходя Церковь. Я дала человечеству: ну, а нужно ли Евангелие больным, убогим, страждущим, томящимся, нужно ли оно сегодня, будет ли нужно завтра-об этом уже не нам решать".
Поразительно. Так обыкновенно и совершенно ново. И конечно, одним этим сохранением для человечества Евангелия Церковь выше не то что "наших времен", но и выше всего золотого века Возрождения, спасшего человечеству Виргилия и Гомера.
Есть люди до того робкие, что не смеют сойти со стула, на котором сел. Таков Михайловский.
(размышляя об удивительном заглавии статьи его - полемика со Слонимским "Страшен сон (!!!), да милостив Бог")
Михайловский был робкий человек. Это никому не приходило на ум. Таково и личное впечатление (читал лекцию о Щедрине-торопливо, и все оглядывался, точно его кто хватает)43.
Правительству нужно бы утилизировать благородные чувства печати, и всякий раз, когда нужно провести что-нибудь в покое и сосредоточенности (только проводит ли оно что-нибудь "сосредоточенно"?),-поднимать дело о "проворовавшемся тайном советнике N" или о том, что он "содержит актрису". Печать будет 1/2 года травить его, визжать, стонать. Яблоновский "запишет". Баян "посыплет главу пеплом". Русское Слово будет занимать 100000 подписчиков новыми столбцами а la "Гурко-Лидваль", "Гурко-Лидваль"...
И когда все кончится и нужное дело будет проведено, "пострадавшему (фиктивно) тайному советнику" давать "еще орден через два" ("Приял раны ради отечества") и объявлять, что "правительство ошиблось в излишней подозрительности"44.
Без этого отвлечения в сторону правительству нельзя ничего делать. Разве можно делать дело среди шума?
Поэт Майков (Aп. H.) смиренно ездил в конке. Я спросил Страхова.
- О, да! Конечно-в конке. Он же беден. Был "тайный советник" (кажется) и большая должность в цензуре.
Это бедные студенты воображают (или, вернее, их науськал Некрасов), что тайные советники и вообще "черт их дери, все генералы" едят все "Вальтассаровы пиры" (читал в каком-то левом стихотворении: "они едят Вальтассаровы пиры, когда народ пухнет с голода")45.
В газетах, журналах интересны не "передовики" и фельетонисты. Эти как personae certae (известные лица (фр.)) и индийские петухи с другой стороны-нисколько не интересны. Но я люблю в газете зайти, где собирается "пожарная команда", т. е. сидят что-то делающие в ночи. Согнувшись, как Архимед над циркулем, одни сидят "в шашки". Другие шепчутся, как заговорщики, о лошадях (скачки, играют). Тут услышишь последнюю сплетню, сногсшибательную сенсацию. Вдруг говор, шум, поток: ругают Шварца. Папиросы и "крепкое слово".
Ге о Евг. П. Иванове: "Вот кто естественный профессор университета: сколько новых мыслей, какие неожиданные, поразительные замечания, наблюдения, размышления".
Делянов сказал, когда его спросили, отчего Соловьев (Влад.) не профессор:
- У него мысли.
Старик, сам полный мыслей и остроумия, не находил, чтобы они были нужны на кафедре. Но еще удивительнее, что самопополняющаяся коллегия профессоров тоже делает все усилия, чтобы к ним в среду не попал человек с мыслью, с творчеством, с воображением, с догадкой
Ни Иванов, ни Шперк не могли даже кончить русского университета.
Профессор должен быть балаболка. Это его стиль. И дождутся, когда в обществе начнут говорить:
- Быть умным-это "не идет" профессору. Он будет черным вороном среди распустивших хвост павлинов.
Что-то было глухое, слепое, что даже без имени...
И все чувствовали - нет дела. И некуда приложить силу, добро, порыв.
Теперь все только ждет работы и приложения силы
Вот "мы" до 1905-6 года и после него. Что-то прорвало и какой-то застой грязи, сырости, болезни безвозвратно унесло потоком 46.
(после разговора с Ге)
Все мы выражаем в сочинениях субъективную уверенность. Но-обобщая и повелительно. Что же делать, если Дарвин "субъективно чувствовал" происхождение свое от шимпанзе: он так и писал.
Во Франкфурте-на-Майне я впервые увидел в зоол. саду шимпанзе. Действительно, удивительно. Она помогала своему сторожу "собирать" и "убирать" стол (завтрак), сметала крошки, стлала скатерть. Совсем человек!
Я безмолвно дивился.
Дарвину даже есть честь происходить от такой умной обезьяны. Он мог бы произойти и от более мелкой, от более позитивной породы.
(рано утром)
Не надо забывать, что Фонвизин бывал "при дворе" - видал лично Императрицу и "просветителей" около нее,- может быть, лично с ней разговаривал. Это чрезвычайная высокопоставленность. Он был тем, что теперь Аре. Арк. Кутузов или гр. А. К. Толстой47. Изобразительный талант (гений?) его несомненен: но высокое положение не толкнуло ли его посмотреть слишком свысока на окружающую его поместье дворянскую мелкоту, дворянскую обывательщину, и даже губернскую вообще жизнь, быт и нравы. Поэтому яркость его "Недоросля" и "Бригадира", говоря о живописи автора, не является ли пристрастною и неверною в тоне, в освещении, в понимании?
"Недоросли" глубокой провинциальной России несли ранец в итальянском походе Суворова, с ним усмиряли Польшу48; а "бригадиры" командовали в этих войсках. Каковы они были?
Верить ли Суворову или Фонвизину?
Прогресс технически необходим, для души он вовсе не необходим.
Нужно "усовершенствованное ружье", рантовые сапоги, печи, чтобы не дымили.
Но душа в нем не растет. И душа скорее даже малится в нем.
Это тот "печной горшок"49, без которого неудобно жить и ради которого мы так часто малим и даже вовсе разрушаем душу.
И борьба между "прогрессистами" и людьми "домашнего строя" очень часто есть борьба за душу или за "обед с каперцами", в котором "каперцы", конечно, побеждают.
(умываясь утром)
Не всякую мысль можно записать, а только если она музыкальна.
И "У." никто не повторит.
В каждом органе ощущения, кроме его "я знаю" (вижу, слышу, обоняю, осязаю), есть еще-"я хочу". Органы суть не только органы чувств, но еще и-хотения, жажды аппетитов. В каждом органе есть жадность к миру, алкание мира; органами не связывается только с миром человек, но органами он входит (врезается) в мир, уродняется ему. Органами он "съедает мир", как через органы- "мир съедает человека". Съедает-ибо властно входит в него...
Человек входит в мир. Но и мир входит в человека. Эти "двери"-зрение, вкус, обоняние, осязание, слух.
(на обороте транспаранта)
Легко Ш. X. разыскивать преступников, когда они говорят, когда он подслушивает-то самое, что ему нужно. Так-то и я бы изловил.
(Шерлок Холмс-один случай)
А когда осматривают труп, то непременно в пальцах "зажат волос убийцы".
Евреи слишком стары, слишком культурны, чтобы не понимать, что лаской возьмешь больше, чем силой. И что гений в торговле-это призвать Бога в расчет (честно рассчитаться).
Они вовремя и полным рублем рассчитываются (Статья в законах Моисея, которую полезно бы пере-Длести в "Правила Св. Апостол " и в "Кормчую": "Не задерживай до завтра утра плату, которую ты должен уплатить работающему вечером сегодня"50. (Примеч. В. Розанова.)): и все предложили им кредит. Они со всеми предупредительны; и все обратились к ним за помощью.
И через век вежливости, ласки и "Бога в торговле"-они овладели всем.
А кто обманывал - сидит в тюрьме; и кто был со всеми груб, жесток, отталкивающ-сидит в рубище одиночества.
(ночью в постели, читая письмо еврея Р-чко)
Мы прощались с Рцы. В прихожей стояла его семья. Тесно. Он и говорит:
- Все по чину.
- Что?-спрашиваю я.
- Когда Муравьев ("Путешествие по Св. Местам") умирал, то его соборовали. Он лежал, закрыв глаза. Когда сказали "аминь" (последнее), он открыл глаза и проговорил священнику и сослужителям его:
- Благодарю. Все по чину.
Т. е. все было прочитано и спето без пропусков и малейшего отступления от формы.
Закрыл глаза и помер.
У Рцы была та ирония, что каким образом этот столь верующий человек имел столь слабое и, до известной степени, легкомысленное отношение к смерти, что перед лицом ее, перед Сею Великою Минутою, ни о чем не подумал и не вспомнил, кроме как о "наряде церковном" на главу свою Сия смерть подобна была смерти Вольтера.
Смысл Литературного Фонда понятен: "Фракция Чернышевского", "Особый фонд Добролюбова"51. Все это понятно каждому, кроме "сфер" Однако из "сфер" они тоже получают тысячки Что же это такое?
"Я тебе готовлю нож под 4-е ребро. А предварительно дай все-таки гривенничек на чаек". Это Федька-каторжник из "Бесов". Вот что на это ответил бы Пешехонов. Отчего об этом не напишет "обличительной статьи" Короленко. Нет, господа, о связи себя с идеализмом - оставьте.
(вагон)
Кто не любит человека в радости его г- не любит и ни в чем.
Вот с этой мыслью как справится аскетизм. Кто не любит радости человека не любит и самого человека.
Все критики, признавая ум (уж скорее "гений", т. е. что-то "невообразимое"; а "ума" - ясного, комбинирующего, считающего-не очень много), или не упоминают, или отрицают-сердце: но тогда как же произошел "Семейный вопрос в России" и "Сумерки просвещения", два великих отмщения за женщин и за гимназистов.
Еще поразительнее и говорит о благородстве литературы, что о "Семейном вопросе" не было ни одной рецензии, кроме от Разинькова, Василия Лазаревича52,-о которой я его упросил. Все писали о "Трейхмюллере"53, а на Семейный вопрос в России-ни один литератор не оглянулся.
Видали ли вы вождя команчей в пустыне? Я тоже не видал, но читал у Майи-Рида: на диком -, мустанге, нагой и бронзовый, мчится он,- в ноздрях у него вдеты перья, на голове павлиний хвост, татуировка осыпается с него, как штукатурка...
Но не бойтесь, сограждане, и не очень пугайтесь даже гимназисты: это мчится вовсе не Тугой Лук, а только очень похожий на него профессор канонического права, напр., Заозерский: "правила", всевозможных греческих соборов осыпаются с него, как старая штукатурка, но он полон воинственного жара и,. поводя головою, дает видеть торчащие у него из носа "добавочные постановления (novellae) императора Алексея Комнена"... Вот он, весь полный запрещений и угроз, натиска и бури54... не замечает вовсе Владимира Карловича, а также и Розанова, подсказывающего тому бросить под ноги мустанга решение Апостола:
"А если через исполнение закона (и, след., каких бы то правил) люди оправдываются перед Богом,- то вообще Христу тогда незачем было умирать"55.
А Он умер -и оправдал нас.
(к вопросу о диакониссах, 24 марта 1912 г.)
...не верьте, девушки, навеваниям вокруг вас, говорам, жестам, маскам, шумам, мифам...
Верьте, что что есть - то есть. что будет - будет, что было - было.
Верьте истории.
Верьте, что историю нельзя закрыть двумя ладонями, сложить ли их "в гробик", "в крестик" или "в умоление".
Будьте неумолимы.
Да, хорошо, я понимаю, что
Вставай, поднимайся рабочий народ...
Но отчего же у вашей супруги каракулевое пальто не в 500-600 р., как обыкновенно (Было в год 1904-1905 г. (Примеч. В. Розанова.)), а в 750 р., и "сама подбирала шкурки".
(из жизни)
С прессой надо справиться именно так: "Возите на своих спинах". Тогда "для всех направлений не обидно", и меру увидели бы не политической, а культурной.
Мысль эта занимает меня с 1893 г., когда Берг вычеркнул большое примечание (в страницу) об этом, и я никогда от нее не отказывался. Это- спасение души. Когда-нибудь раздастся это как крик истории.
Пресса толчет души. Как душа будет жить, когда ее постоянно что-то раздробляет со стороны.
Если бы "плотина закрыла речонку"-как вдруг поднялись бы воды. Образовалась бы гладь тихих вод.
И звезды, и небо заиграли бы в них.
Вся та энергиишка, которую-тоже издробленную уже-суют авторы в газеты, в ненужные передовицы, в увядшие фельетоны, в шуточку, гримаску, "да хронику-то не забудь", у кого раздавило собаку (уже Алкивиад, отрубивший хвост у дорогой собаки, был первым газетчиком, пустившим "бум" в Афинах) 56...
Все эти люди, такие несчастные сейчас, вернулись бы к покою, счастью и достоинству. Число книг сразу удесятерилось бы... Все отрасли знания возросли бы... Стали бы лучше писать. Появился бы стиль. Число научных экспедиций, вообще духовной энергии, удесятерилось бы. И словари. И энциклопедии. И великолепная библиография, "бабушка литературы".
Буди! буди!
А читателю-какой выигрыш: с утра он принимается за дело, свежий, не раздраженный, не
опечаленный.
Как теперь он уныло берется за дело, отдав утреннюю свежую душу на запыление, на загрязнение, на измучивание ("чтение газет за чаем"), утомив глаза, внимание.
Да: все теперь мы принимаемся без внимания за дело. Одно это не подобно ли алкоголизму?
Печатная водка. Проклятая водка. Пришло сто гадов и нагадили у меня во рту.
"Такой книге нельзя быть" (Гип. об "Уед.")57. С одной стороны, это-так, и это я чувствовал, отдавая в набор. "Точно усиливаюсь проглотить и не могу" (ощущение отдачи в набор). Но с другой стороны, столь же истинно, что этой книге непременно надо быть, и у меня даже мелькала мысль, что, собственно, все книги-и должны быть такие, т. е. "не причесываясь" и "не надевая кальсон". В сущности, "в кальсонах" (аллегорически) все люди неинтересны.
Да, вот когда минует трехсотлетняя давность, тогда какой-нибудь "профессор Преображенский" в Самаркандской Духовной Академии напиши "О некоторых мыслях Розанова касательно Ветхого Завета".
Отчего это окостенение?
Все богословские рассуждения напоминают мне "De civitate veterum Tarentinorum", которую я купил студентом у букиниста.
По-видимому (в историю? в планету?) влит определенный % пошлости, который не подлежит умалению. Ну,-пройдет демократическая пошлость и настанет аристократическая. О, как она ужасна, еще ужаснее!! И пройдет позитивная пошлость, и настанет христианская. О, как она чудовищна!!! Эти хроменькие-то, это убогонькие-то, с глазами гиен... О! О! О! О!.. "По-христиански" заплачут. Ой! Ой! Ой! Ой!..
(на ходу)
Далеко-далеко мерцает определение:
- Да, он, конечно, не мог бы быть Дегаевым; но "пути его были неведомы"-и Судейкиным он очень мог бы быть...
По крайней мере, никто в литературе не представляется таким "естественным Судейкиным", с страшным честолюбием, жаждой охвата власти, блестящим талантом и "большим служебным положением".
(Н. Михайловский)
"Встань, спящий"... Я бы взял другое заглавие:
"Пробудись, бессовестный".
(заглавие журнала 1905 г Ионы Брихинчсва)
- Байрон был свободен,-неужели же не буду свободен я?!-кричал Арцыбашев.
- Ибо ведь я печатаюсь теми же свинцовыми буквами!
Да, в свинцовых буквах все и дело. Отвоевали свободу не душе, не уму, но свинцу.
Но ведь, господа, может придти Некто, кто скажет:
- Свинцовые пули. И даже с Гуттенберговой литерой N (apoleon)...-как видел я это огромное N на французских пушках вокруг Арсенала- в Москве.
(июнь)
До тех пор, пока вы не подчинитесь школе и покорно дадите ей переделать себя в негодного никуда человека, до тех пор вас никуда не пустят, никуда не примут, не дадут никакого места и не допустят ни до какой работы.
(история русских училищ)
Нет хорошего лица, если в нем в то же время нет "чего-то некрасивого". Таков удел земли, в противоположность небесному - что "мы все с чем-то неприятным" Там-веснушка, там-прыщик, тут-подпухла сальная железка. Совершенство- на небесах и в мраморе. В небесах оно безукоризненно, п. ч. правдиво, а в мраморе уже возбуждает сомнение, и мне, по крайней мере, не нравится. Обращаясь "сюда", замечу, что хотя заглавия, восстановленные мною "из прежнего",-хуже (некрасивее) тех, какие придал (в своих изданиях) П. П. Перцов некоторым моим статьям, но они натуральнее в отношении того настроения духа, с каким писались в то время. Эти запутанные заглавия - плетью - выразили то "заплетенное", смутное, колеблющееся и вместе порывистое и торопливое состояние ума и души58, с каким я вторично вступил в литературу в 1889 году,-после неудачи с книгою "О понимании" (1886 г.) 59. Вообще заглавия-всегда органическая часть статьи. Это-тема, которую себе напитывает автор, садясь за статью; и если читателю кажется, что заглавие неудачно и неточно, то опять характерно, как он эту тему теряет в течение статьи. Все это- несовершенства, но которые не должны исчезнуть
(обдумываю Перцовские издания своих статей, и что ему может показаться печальным, что при втором издании я восстановил свои менее изящные, "долговязые" заглавия. Они характерны и нужны)
У нас Polizien-Revolution (полицейская революция (нем.)), куда же тут присосались студенты.
А так бедные бегают и бегают. Как таракашки в горячем горшке60.
Этот поп на пропаганде христианских рабочих людей61 зарабатывал по несколько десятков тысяч рублен в год. И квартира его-всегда целый этаж (для бессемейной семьи, без домочадцев) -стоила 2-3 тысячи в год. Она вся была уставлена тропическими растениями, а стены завешаны дорогими коврами. Везде, на столах, на стенах, "собственный портрет",-en face, в ?, в профиль.. с лицом "вдохновенным" и глазами, устремленными "вперед" и "ввысь"... Совсем "как Он" ("Учитель" мой и наш).. Сам он, впрочем, ходил в бедной рясе, суровым, большим шагом и не флиртировал. За это он мне показался чуть не "Jean Chrisostome", как его вывел Алексей Толстой:
К земным утехам нет участья,
И взор в грядущее глядит... 62
Можно же быть такой телятиной, чтобы "По весть о капитане Копейкине" счесть за "Историю Наполеона Бонапарте".
(из жизни)
Что это было бы за Государство "с историческим призванием", если бы оно не могло справиться с какою-то революциишкой; куда же бы ему "бороться с тевтонами" etc., если б оно не справлялось с шумом улиц, говором общества и нервами "высших женских курсов"63.
И оно превратило ее в Polizien-Revolution, "в свое явление": положило в карман и выбросило за забор как сифилитического, неудачного ребенка.
Вот и все. Вся "история" ее от Герцена до "Московского вооруженною восстания"64, где уже было больше полицейских, чем революционеров, и где вообще полицейские рядились в рабочие блузы, как и, в свою очередь и со своей стороны, революционеры рядились в полицейские мундиры (взрыв дачи Столыпина, убийство Сипягина) 65.
"Ряженая революция": и она кончилась. Только с окончанием революции, чистосердечным и всеобщим с нею распрощанием - можно подумать о прогрессе, о здоровье, о работе "вперед".
Эта "глиста" все истощила, все сожрала в кишках России. Ее и надо. было убить. Просто убить.
"Верю в Царя Самодержавного": до этого ни шагу "вперед".
(за другими занятиями)
Когда Надежда Романовна уже умирала, то все просила мужа не ставить ей другого памятника, кроме деревянного креста. Непременно-только дерево и только крест. Это-христианка.
Не только-"почти ничего" (дерево, ценность), но и-временное (сгниет).
И потом-ничего. Ужасное молчание. Небытие. В этом и выражается христианское-"я и никогда не жила для земли".
Христианское сердце и выражается в этом. "Я не только не хочу работать для земли, но и не хочу, чтобы земля меня помнили". Ужасно... Но и что-то величественное и могущественное.
Надежда Романовна вся была прекрасна. Вполне прекрасна. В ней было что-то трансцендентное (Здесь приложен портрет Над Ром. Щербовой, скончавшейся в мае 1911 г.66 (Примеч. В. В Розанова)).
- Может быть, мы сядем в трамвай: он, кажется, сейчас трогается...
- Xa! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха!
- Он и довезет нас до Знаменской...
- Ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха!
(опыты)
Да, жидов оттого и колотят, что они-бабы:
как русские мужики своих баб. Жиды-не они, a oнe. Лапсердаки их суть бабьи капоты: а на такого кулак сам лезет. Сказано-"будешь биен", ".язвлен будешь". Тут-не экономика, а мистика; и жиды почти притворяются, что сердятся на это.
(выпустил из коррект. "Уед.")
"Разврат" есть слово, которому нет соответствующего предмета. Им обозначена груда явлений. которых человечество не могло понять. В дурной час ему приснился дурной сон, будто все эти явления,-на самом деле подобные грибам, водорослям и корням в природе,-суть "дурные" уже как "скрываемые" (мысль младенца Соловьева в "Оправдании добра") 67; и оно занесло их сюда, без дальних счетов и всякого разумения.
(это было в 1911 или 1910 г.)39
Перестаешь верить действительности, читая Гоголя.
Свет искусства, льющийся из него, заливает все. Теряешь осязание, зрение и веришь только ему.
(за вечерним чаем)
Щедрин около Гоголя, как конюх около Александра Македонского.
Да Гоголь и есть Алекс. Мак Так же велики и обширны завоевания. И "вновь открытые страны" Даже-"Индия" есть.
(за вечерним чаем)
Ни один политик и ни один политический писатель в мире не произвел в "политике" так много, как Гоголь.
(за вечерним чием)
Катков произнес извозчичье:
- Тпррру...
А линия журналов и газет ответила ему лошадиным ляганьем.
И вот весь русский консерватизм и либерализм.
Неужели же Стасюлевич, читавший Гизо, не понимал, что нельзя быть образованным человеком, не зная, откуда происходит слово "география", т. е. что есть и . Но он 20 лет набрал воды в рот и не произнес: "Господа, все-таки ге-о-граф-ию-то нужно знать".
Но "обозреватели" в его журнале только пожимали плечами и писали: "Это-не ученье, а баллопромышленничество" и "Тут не учителя, а - чехи"40: тогда как вопрос шел вовсе не об этом.
(в вагоне)
Кто не знал горя, не знает и религии41.
Демократия имеет под собою одно право... хотя, правда, оно очень огромно... проистекающее из голода... О, это такое чудовищное право: из него проистекает убийство, грабеж, вопль к небу и ко всем концам земли. Оно может и вправе потрясти даже религиями. "Голодного" нельзя вообще судить; голодного нельзя осудить, когда он у вас отнял кошелек.
Вот "преисподний" фундамент революции.
Но ни революция, ни демократия, кроме этого, не имеют никаких прав. "Да,-ты зарезал меня, и как голодного я тебя не осуждаю". "Но ты еще говоришь что-то, ты хочешь души моей и рассуждаешь о высших точках зрения: в таком случае, я плюю кровью в бесстыжие глаза твои, ибо ты менее голодный, чем мошенник".
Едва демократия начинает морализировать и философствовать, как она обращается в мошенничество.
Тут-то и положен для нее исторический предел.
Высший предел демократии, в сущности, в не может пойти, "Книге Иова". Дальше этого она не пошла, не пойдет.
Но есть "Книга Товии сына Товитова". Есть Евангелие. Есть вообще, кроме черных туч, небо. И небо больше всякой тучи, которая "на нем" (часть) и "проходит" (время).
Хижина и богатый дом. В хижине томятся: и все то прекрасное, что сказано о вдове Сарепты Сидонской ("Испечем последний раз хлеб и умрем")42-принадлежит этой хижине.
Но в богатом доме так же все тихо. Затворясь, хозяин пересматривает счетные книги и подводит месячный итог. Невеста-дочь, чистая и невинная, грезит о женихе. Малыши заснули в спальне. И заботливая мысль бабушки обнимает их всех, обдумывая завтрашний день.
Тут полная чаша. Это-Иов "до несчастья".
И хорошо там, но хорошо и тут. Там благочестие, но и тут не без молитвы.
Почему эти богатые люди хуже тех бедных?
Иное дело "звон бокалов"...
Но ведь и в бедной хижине может быть лязг оттачиваемого на человека ножа.
Но до порока - богатство и бедность равночастны.
Но после порока проклято богатство, но проклята также и бедность
И собственно, вместо социал-демократии лежит старая, простая, за обыденностью, пошлая истина "ее же не перейдеши".
Живи в богатстве так просто и целомудренно, заботливо и трудолюбиво, как бы ты был беден.
Бывало:
- Варя. Опять дырявые перчатки? Ведь я же купил тебе новые? Молчит.
- Варя. Где перчатки?
- Я Шуре отдала.
Ей было 12 лет. Она же "дама" и "жена".
Так ходила она всегда "дамой в худых перчатках".
Теперь (2 года) все лежит, и"руки сжаты в кулачок.
Забыть землю великим забвением - это хорошо.
(идя из Окруж. суда, - об "Уед."; затмение солнца)
Поразительное суждение я услышал от Флоренского (в 1911 г., зима, декабрь): "Ищут Христа вне Церкви", "хотят найти Христа вне Церкви", но мы не знаем Христа вне Церкви, вне Церкви- "нет Христа". "Церковь - она именно и дала человечеству Христа".
Он сказал это немного короче, но еще выразительнее. Смысл был почти тот, как бы Церковь родила нам Христа, и (тогда) как же сметь, любя Христа, ополчаться на Церковь?
Смысл был этот, но у него-лучше.
Это меня поразило новизною. Теперь очень распространена риторика о Христе без Церкви,- и сюда упирается все новое либеральное христианство.
Действительно. По мелочам познается и крупное. "Лучшую книгу - переплетаем в лучший переплет": сколько же Церковь должна была почувствовать в Евангелии, чтобы переплести его в 1/2-пудовые, кованные из серебра и золота переплеты. Это-пустяки: но оно показует важное. Все "сектанты" читают Евангелие только раз в неделю, соберясь: это-в миг их прозелитизма, взрывчатого начала. А "Церковь", через 1800 лет после начала, не понимает "отслужить службы", днем ли. ночью ли, каждый день - не почитав Евангелия.
Она написала его огромными буквами. Переплет она усеяла драгоценными камнями.
Действительно: именно Церковь пронесла Христа от края и до края земли, пронесла "как Бога", без колебания, даже до истребления спорящих, сомневающихся, колеблющихся.
Таким образом, энтузиазм Церкви ко Христу б. так велик, как "не хватит порохов" у всех сектантов вместе и, конечно, у всех "либеральных христиан", тоже вместе. Действительно, Церковь может сказать: "Евангелие было бы как Энеида Виргилия у читателей, - книга чтимая, но не действенная,- и, м. б., просто оно затерялось бы и исчезло. Ведь не читал же всю жизнь Тургенев Евангелия. Он не читал,- могло бы и поколение не читать,-и, наконец, пришло бы поколение, совсем его забывшее, и уже следующее за ним - просто потерявшее самую книгу. Я спасла Евангелие для человечества: как же теперь, вырывая его из моих рук, вы смеете говорить о Христе помимо и обходя Церковь. Я дала человечеству: ну, а нужно ли Евангелие больным, убогим, страждущим, томящимся, нужно ли оно сегодня, будет ли нужно завтра-об этом уже не нам решать".
Поразительно. Так обыкновенно и совершенно ново. И конечно, одним этим сохранением для человечества Евангелия Церковь выше не то что "наших времен", но и выше всего золотого века Возрождения, спасшего человечеству Виргилия и Гомера.
Есть люди до того робкие, что не смеют сойти со стула, на котором сел. Таков Михайловский.
(размышляя об удивительном заглавии статьи его - полемика со Слонимским "Страшен сон (!!!), да милостив Бог")
Михайловский был робкий человек. Это никому не приходило на ум. Таково и личное впечатление (читал лекцию о Щедрине-торопливо, и все оглядывался, точно его кто хватает)43.
Правительству нужно бы утилизировать благородные чувства печати, и всякий раз, когда нужно провести что-нибудь в покое и сосредоточенности (только проводит ли оно что-нибудь "сосредоточенно"?),-поднимать дело о "проворовавшемся тайном советнике N" или о том, что он "содержит актрису". Печать будет 1/2 года травить его, визжать, стонать. Яблоновский "запишет". Баян "посыплет главу пеплом". Русское Слово будет занимать 100000 подписчиков новыми столбцами а la "Гурко-Лидваль", "Гурко-Лидваль"...
И когда все кончится и нужное дело будет проведено, "пострадавшему (фиктивно) тайному советнику" давать "еще орден через два" ("Приял раны ради отечества") и объявлять, что "правительство ошиблось в излишней подозрительности"44.
Без этого отвлечения в сторону правительству нельзя ничего делать. Разве можно делать дело среди шума?
Поэт Майков (Aп. H.) смиренно ездил в конке. Я спросил Страхова.
- О, да! Конечно-в конке. Он же беден. Был "тайный советник" (кажется) и большая должность в цензуре.
Это бедные студенты воображают (или, вернее, их науськал Некрасов), что тайные советники и вообще "черт их дери, все генералы" едят все "Вальтассаровы пиры" (читал в каком-то левом стихотворении: "они едят Вальтассаровы пиры, когда народ пухнет с голода")45.
В газетах, журналах интересны не "передовики" и фельетонисты. Эти как personae certae (известные лица (фр.)) и индийские петухи с другой стороны-нисколько не интересны. Но я люблю в газете зайти, где собирается "пожарная команда", т. е. сидят что-то делающие в ночи. Согнувшись, как Архимед над циркулем, одни сидят "в шашки". Другие шепчутся, как заговорщики, о лошадях (скачки, играют). Тут услышишь последнюю сплетню, сногсшибательную сенсацию. Вдруг говор, шум, поток: ругают Шварца. Папиросы и "крепкое слово".
Ге о Евг. П. Иванове: "Вот кто естественный профессор университета: сколько новых мыслей, какие неожиданные, поразительные замечания, наблюдения, размышления".
Делянов сказал, когда его спросили, отчего Соловьев (Влад.) не профессор:
- У него мысли.
Старик, сам полный мыслей и остроумия, не находил, чтобы они были нужны на кафедре. Но еще удивительнее, что самопополняющаяся коллегия профессоров тоже делает все усилия, чтобы к ним в среду не попал человек с мыслью, с творчеством, с воображением, с догадкой
Ни Иванов, ни Шперк не могли даже кончить русского университета.
Профессор должен быть балаболка. Это его стиль. И дождутся, когда в обществе начнут говорить:
- Быть умным-это "не идет" профессору. Он будет черным вороном среди распустивших хвост павлинов.
Что-то было глухое, слепое, что даже без имени...
И все чувствовали - нет дела. И некуда приложить силу, добро, порыв.
Теперь все только ждет работы и приложения силы
Вот "мы" до 1905-6 года и после него. Что-то прорвало и какой-то застой грязи, сырости, болезни безвозвратно унесло потоком 46.
(после разговора с Ге)
Все мы выражаем в сочинениях субъективную уверенность. Но-обобщая и повелительно. Что же делать, если Дарвин "субъективно чувствовал" происхождение свое от шимпанзе: он так и писал.
Во Франкфурте-на-Майне я впервые увидел в зоол. саду шимпанзе. Действительно, удивительно. Она помогала своему сторожу "собирать" и "убирать" стол (завтрак), сметала крошки, стлала скатерть. Совсем человек!
Я безмолвно дивился.
Дарвину даже есть честь происходить от такой умной обезьяны. Он мог бы произойти и от более мелкой, от более позитивной породы.
(рано утром)
Не надо забывать, что Фонвизин бывал "при дворе" - видал лично Императрицу и "просветителей" около нее,- может быть, лично с ней разговаривал. Это чрезвычайная высокопоставленность. Он был тем, что теперь Аре. Арк. Кутузов или гр. А. К. Толстой47. Изобразительный талант (гений?) его несомненен: но высокое положение не толкнуло ли его посмотреть слишком свысока на окружающую его поместье дворянскую мелкоту, дворянскую обывательщину, и даже губернскую вообще жизнь, быт и нравы. Поэтому яркость его "Недоросля" и "Бригадира", говоря о живописи автора, не является ли пристрастною и неверною в тоне, в освещении, в понимании?
"Недоросли" глубокой провинциальной России несли ранец в итальянском походе Суворова, с ним усмиряли Польшу48; а "бригадиры" командовали в этих войсках. Каковы они были?
Верить ли Суворову или Фонвизину?
Прогресс технически необходим, для души он вовсе не необходим.
Нужно "усовершенствованное ружье", рантовые сапоги, печи, чтобы не дымили.
Но душа в нем не растет. И душа скорее даже малится в нем.
Это тот "печной горшок"49, без которого неудобно жить и ради которого мы так часто малим и даже вовсе разрушаем душу.
И борьба между "прогрессистами" и людьми "домашнего строя" очень часто есть борьба за душу или за "обед с каперцами", в котором "каперцы", конечно, побеждают.
(умываясь утром)
Не всякую мысль можно записать, а только если она музыкальна.
И "У." никто не повторит.
В каждом органе ощущения, кроме его "я знаю" (вижу, слышу, обоняю, осязаю), есть еще-"я хочу". Органы суть не только органы чувств, но еще и-хотения, жажды аппетитов. В каждом органе есть жадность к миру, алкание мира; органами не связывается только с миром человек, но органами он входит (врезается) в мир, уродняется ему. Органами он "съедает мир", как через органы- "мир съедает человека". Съедает-ибо властно входит в него...
Человек входит в мир. Но и мир входит в человека. Эти "двери"-зрение, вкус, обоняние, осязание, слух.
(на обороте транспаранта)
Легко Ш. X. разыскивать преступников, когда они говорят, когда он подслушивает-то самое, что ему нужно. Так-то и я бы изловил.
(Шерлок Холмс-один случай)
А когда осматривают труп, то непременно в пальцах "зажат волос убийцы".
Евреи слишком стары, слишком культурны, чтобы не понимать, что лаской возьмешь больше, чем силой. И что гений в торговле-это призвать Бога в расчет (честно рассчитаться).
Они вовремя и полным рублем рассчитываются (Статья в законах Моисея, которую полезно бы пере-Длести в "Правила Св. Апостол " и в "Кормчую": "Не задерживай до завтра утра плату, которую ты должен уплатить работающему вечером сегодня"50. (Примеч. В. Розанова.)): и все предложили им кредит. Они со всеми предупредительны; и все обратились к ним за помощью.
И через век вежливости, ласки и "Бога в торговле"-они овладели всем.
А кто обманывал - сидит в тюрьме; и кто был со всеми груб, жесток, отталкивающ-сидит в рубище одиночества.
(ночью в постели, читая письмо еврея Р-чко)
Мы прощались с Рцы. В прихожей стояла его семья. Тесно. Он и говорит:
- Все по чину.
- Что?-спрашиваю я.
- Когда Муравьев ("Путешествие по Св. Местам") умирал, то его соборовали. Он лежал, закрыв глаза. Когда сказали "аминь" (последнее), он открыл глаза и проговорил священнику и сослужителям его:
- Благодарю. Все по чину.
Т. е. все было прочитано и спето без пропусков и малейшего отступления от формы.
Закрыл глаза и помер.
У Рцы была та ирония, что каким образом этот столь верующий человек имел столь слабое и, до известной степени, легкомысленное отношение к смерти, что перед лицом ее, перед Сею Великою Минутою, ни о чем не подумал и не вспомнил, кроме как о "наряде церковном" на главу свою Сия смерть подобна была смерти Вольтера.
Смысл Литературного Фонда понятен: "Фракция Чернышевского", "Особый фонд Добролюбова"51. Все это понятно каждому, кроме "сфер" Однако из "сфер" они тоже получают тысячки Что же это такое?
"Я тебе готовлю нож под 4-е ребро. А предварительно дай все-таки гривенничек на чаек". Это Федька-каторжник из "Бесов". Вот что на это ответил бы Пешехонов. Отчего об этом не напишет "обличительной статьи" Короленко. Нет, господа, о связи себя с идеализмом - оставьте.
(вагон)
Кто не любит человека в радости его г- не любит и ни в чем.
Вот с этой мыслью как справится аскетизм. Кто не любит радости человека не любит и самого человека.
Все критики, признавая ум (уж скорее "гений", т. е. что-то "невообразимое"; а "ума" - ясного, комбинирующего, считающего-не очень много), или не упоминают, или отрицают-сердце: но тогда как же произошел "Семейный вопрос в России" и "Сумерки просвещения", два великих отмщения за женщин и за гимназистов.
Еще поразительнее и говорит о благородстве литературы, что о "Семейном вопросе" не было ни одной рецензии, кроме от Разинькова, Василия Лазаревича52,-о которой я его упросил. Все писали о "Трейхмюллере"53, а на Семейный вопрос в России-ни один литератор не оглянулся.
Видали ли вы вождя команчей в пустыне? Я тоже не видал, но читал у Майи-Рида: на диком -, мустанге, нагой и бронзовый, мчится он,- в ноздрях у него вдеты перья, на голове павлиний хвост, татуировка осыпается с него, как штукатурка...
Но не бойтесь, сограждане, и не очень пугайтесь даже гимназисты: это мчится вовсе не Тугой Лук, а только очень похожий на него профессор канонического права, напр., Заозерский: "правила", всевозможных греческих соборов осыпаются с него, как старая штукатурка, но он полон воинственного жара и,. поводя головою, дает видеть торчащие у него из носа "добавочные постановления (novellae) императора Алексея Комнена"... Вот он, весь полный запрещений и угроз, натиска и бури54... не замечает вовсе Владимира Карловича, а также и Розанова, подсказывающего тому бросить под ноги мустанга решение Апостола:
"А если через исполнение закона (и, след., каких бы то правил) люди оправдываются перед Богом,- то вообще Христу тогда незачем было умирать"55.
А Он умер -и оправдал нас.
(к вопросу о диакониссах, 24 марта 1912 г.)
...не верьте, девушки, навеваниям вокруг вас, говорам, жестам, маскам, шумам, мифам...
Верьте, что что есть - то есть. что будет - будет, что было - было.
Верьте истории.
Верьте, что историю нельзя закрыть двумя ладонями, сложить ли их "в гробик", "в крестик" или "в умоление".
Будьте неумолимы.
Да, хорошо, я понимаю, что
Вставай, поднимайся рабочий народ...
Но отчего же у вашей супруги каракулевое пальто не в 500-600 р., как обыкновенно (Было в год 1904-1905 г. (Примеч. В. Розанова.)), а в 750 р., и "сама подбирала шкурки".
(из жизни)
С прессой надо справиться именно так: "Возите на своих спинах". Тогда "для всех направлений не обидно", и меру увидели бы не политической, а культурной.
Мысль эта занимает меня с 1893 г., когда Берг вычеркнул большое примечание (в страницу) об этом, и я никогда от нее не отказывался. Это- спасение души. Когда-нибудь раздастся это как крик истории.
Пресса толчет души. Как душа будет жить, когда ее постоянно что-то раздробляет со стороны.
Если бы "плотина закрыла речонку"-как вдруг поднялись бы воды. Образовалась бы гладь тихих вод.
И звезды, и небо заиграли бы в них.
Вся та энергиишка, которую-тоже издробленную уже-суют авторы в газеты, в ненужные передовицы, в увядшие фельетоны, в шуточку, гримаску, "да хронику-то не забудь", у кого раздавило собаку (уже Алкивиад, отрубивший хвост у дорогой собаки, был первым газетчиком, пустившим "бум" в Афинах) 56...
Все эти люди, такие несчастные сейчас, вернулись бы к покою, счастью и достоинству. Число книг сразу удесятерилось бы... Все отрасли знания возросли бы... Стали бы лучше писать. Появился бы стиль. Число научных экспедиций, вообще духовной энергии, удесятерилось бы. И словари. И энциклопедии. И великолепная библиография, "бабушка литературы".
Буди! буди!
А читателю-какой выигрыш: с утра он принимается за дело, свежий, не раздраженный, не
опечаленный.
Как теперь он уныло берется за дело, отдав утреннюю свежую душу на запыление, на загрязнение, на измучивание ("чтение газет за чаем"), утомив глаза, внимание.
Да: все теперь мы принимаемся без внимания за дело. Одно это не подобно ли алкоголизму?
Печатная водка. Проклятая водка. Пришло сто гадов и нагадили у меня во рту.
"Такой книге нельзя быть" (Гип. об "Уед.")57. С одной стороны, это-так, и это я чувствовал, отдавая в набор. "Точно усиливаюсь проглотить и не могу" (ощущение отдачи в набор). Но с другой стороны, столь же истинно, что этой книге непременно надо быть, и у меня даже мелькала мысль, что, собственно, все книги-и должны быть такие, т. е. "не причесываясь" и "не надевая кальсон". В сущности, "в кальсонах" (аллегорически) все люди неинтересны.
Да, вот когда минует трехсотлетняя давность, тогда какой-нибудь "профессор Преображенский" в Самаркандской Духовной Академии напиши "О некоторых мыслях Розанова касательно Ветхого Завета".
Отчего это окостенение?
Все богословские рассуждения напоминают мне "De civitate veterum Tarentinorum", которую я купил студентом у букиниста.
По-видимому (в историю? в планету?) влит определенный % пошлости, который не подлежит умалению. Ну,-пройдет демократическая пошлость и настанет аристократическая. О, как она ужасна, еще ужаснее!! И пройдет позитивная пошлость, и настанет христианская. О, как она чудовищна!!! Эти хроменькие-то, это убогонькие-то, с глазами гиен... О! О! О! О!.. "По-христиански" заплачут. Ой! Ой! Ой! Ой!..
(на ходу)
Далеко-далеко мерцает определение:
- Да, он, конечно, не мог бы быть Дегаевым; но "пути его были неведомы"-и Судейкиным он очень мог бы быть...
По крайней мере, никто в литературе не представляется таким "естественным Судейкиным", с страшным честолюбием, жаждой охвата власти, блестящим талантом и "большим служебным положением".
(Н. Михайловский)
"Встань, спящий"... Я бы взял другое заглавие:
"Пробудись, бессовестный".
(заглавие журнала 1905 г Ионы Брихинчсва)
- Байрон был свободен,-неужели же не буду свободен я?!-кричал Арцыбашев.
- Ибо ведь я печатаюсь теми же свинцовыми буквами!
Да, в свинцовых буквах все и дело. Отвоевали свободу не душе, не уму, но свинцу.
Но ведь, господа, может придти Некто, кто скажет:
- Свинцовые пули. И даже с Гуттенберговой литерой N (apoleon)...-как видел я это огромное N на французских пушках вокруг Арсенала- в Москве.
(июнь)
До тех пор, пока вы не подчинитесь школе и покорно дадите ей переделать себя в негодного никуда человека, до тех пор вас никуда не пустят, никуда не примут, не дадут никакого места и не допустят ни до какой работы.
(история русских училищ)
Нет хорошего лица, если в нем в то же время нет "чего-то некрасивого". Таков удел земли, в противоположность небесному - что "мы все с чем-то неприятным" Там-веснушка, там-прыщик, тут-подпухла сальная железка. Совершенство- на небесах и в мраморе. В небесах оно безукоризненно, п. ч. правдиво, а в мраморе уже возбуждает сомнение, и мне, по крайней мере, не нравится. Обращаясь "сюда", замечу, что хотя заглавия, восстановленные мною "из прежнего",-хуже (некрасивее) тех, какие придал (в своих изданиях) П. П. Перцов некоторым моим статьям, но они натуральнее в отношении того настроения духа, с каким писались в то время. Эти запутанные заглавия - плетью - выразили то "заплетенное", смутное, колеблющееся и вместе порывистое и торопливое состояние ума и души58, с каким я вторично вступил в литературу в 1889 году,-после неудачи с книгою "О понимании" (1886 г.) 59. Вообще заглавия-всегда органическая часть статьи. Это-тема, которую себе напитывает автор, садясь за статью; и если читателю кажется, что заглавие неудачно и неточно, то опять характерно, как он эту тему теряет в течение статьи. Все это- несовершенства, но которые не должны исчезнуть
(обдумываю Перцовские издания своих статей, и что ему может показаться печальным, что при втором издании я восстановил свои менее изящные, "долговязые" заглавия. Они характерны и нужны)
У нас Polizien-Revolution (полицейская революция (нем.)), куда же тут присосались студенты.
А так бедные бегают и бегают. Как таракашки в горячем горшке60.
Этот поп на пропаганде христианских рабочих людей61 зарабатывал по несколько десятков тысяч рублен в год. И квартира его-всегда целый этаж (для бессемейной семьи, без домочадцев) -стоила 2-3 тысячи в год. Она вся была уставлена тропическими растениями, а стены завешаны дорогими коврами. Везде, на столах, на стенах, "собственный портрет",-en face, в ?, в профиль.. с лицом "вдохновенным" и глазами, устремленными "вперед" и "ввысь"... Совсем "как Он" ("Учитель" мой и наш).. Сам он, впрочем, ходил в бедной рясе, суровым, большим шагом и не флиртировал. За это он мне показался чуть не "Jean Chrisostome", как его вывел Алексей Толстой:
К земным утехам нет участья,
И взор в грядущее глядит... 62
Можно же быть такой телятиной, чтобы "По весть о капитане Копейкине" счесть за "Историю Наполеона Бонапарте".
(из жизни)
Что это было бы за Государство "с историческим призванием", если бы оно не могло справиться с какою-то революциишкой; куда же бы ему "бороться с тевтонами" etc., если б оно не справлялось с шумом улиц, говором общества и нервами "высших женских курсов"63.
И оно превратило ее в Polizien-Revolution, "в свое явление": положило в карман и выбросило за забор как сифилитического, неудачного ребенка.
Вот и все. Вся "история" ее от Герцена до "Московского вооруженною восстания"64, где уже было больше полицейских, чем революционеров, и где вообще полицейские рядились в рабочие блузы, как и, в свою очередь и со своей стороны, революционеры рядились в полицейские мундиры (взрыв дачи Столыпина, убийство Сипягина) 65.
"Ряженая революция": и она кончилась. Только с окончанием революции, чистосердечным и всеобщим с нею распрощанием - можно подумать о прогрессе, о здоровье, о работе "вперед".
Эта "глиста" все истощила, все сожрала в кишках России. Ее и надо. было убить. Просто убить.
"Верю в Царя Самодержавного": до этого ни шагу "вперед".
(за другими занятиями)
Когда Надежда Романовна уже умирала, то все просила мужа не ставить ей другого памятника, кроме деревянного креста. Непременно-только дерево и только крест. Это-христианка.
Не только-"почти ничего" (дерево, ценность), но и-временное (сгниет).
И потом-ничего. Ужасное молчание. Небытие. В этом и выражается христианское-"я и никогда не жила для земли".
Христианское сердце и выражается в этом. "Я не только не хочу работать для земли, но и не хочу, чтобы земля меня помнили". Ужасно... Но и что-то величественное и могущественное.
Надежда Романовна вся была прекрасна. Вполне прекрасна. В ней было что-то трансцендентное (Здесь приложен портрет Над Ром. Щербовой, скончавшейся в мае 1911 г.66 (Примеч. В. В Розанова)).
- Может быть, мы сядем в трамвай: он, кажется, сейчас трогается...
- Xa! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха!
- Он и довезет нас до Знаменской...
- Ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха!
(опыты)
Да, жидов оттого и колотят, что они-бабы:
как русские мужики своих баб. Жиды-не они, a oнe. Лапсердаки их суть бабьи капоты: а на такого кулак сам лезет. Сказано-"будешь биен", ".язвлен будешь". Тут-не экономика, а мистика; и жиды почти притворяются, что сердятся на это.
(выпустил из коррект. "Уед.")
"Разврат" есть слово, которому нет соответствующего предмета. Им обозначена груда явлений. которых человечество не могло понять. В дурной час ему приснился дурной сон, будто все эти явления,-на самом деле подобные грибам, водорослям и корням в природе,-суть "дурные" уже как "скрываемые" (мысль младенца Соловьева в "Оправдании добра") 67; и оно занесло их сюда, без дальних счетов и всякого разумения.