Руми Джалаладдин. Дорога превращений. Суфийские притчи

И познающих светом озаряет,
 
 
Да я и сам, насколько было сил,
Узрел его и плод его вкусил.
 
 
По-разному то Древо называют,
И многие – плоды его срывают,
 
 
Хотя немногие наелись всласть.
Бессмертье и нетленье – только часть
 
 
Его даров. Но взгляд не одинаков
На суть его у всех. Есть много знаков,
 
 
Передающих людям эту суть.
Что одному – тупик, другому – путь.
 
 
И кто ушел от похоти и гнева,
В себе самом находит это Древо.
 
 
Тебя же в заблуждение ввело
Названья непрозрачное стекло.
 
 
Прекрасно имя, если имя это
Нам открывает существо предмета,
 
 
Как дверь. Когда ж названье – как стена,
То может вспыхнуть среди нас война,
 
 
Поскольку, в звуке видя господина,
Уходим мы от сущности единой!»
 

Башмак Пророка

   Рассказ имеет двойной смысл. Во-первых, он иллюстрирует известную религиозную идею о «благе, обретаемом через лишения», которая выражена в изречении: «Бог всё совершает к лучшему». Во-вторых, орел в данном случае означает учителя мудрости, действия которого сначала могут показаться ученику неправильными и даже жестокими. Их истинный, спасительный, смысл постигается позже.
    Д. Щ.
   ***
   В рассказе описываются две потери. При этом только вторая объясняется вмешательством Провидения, которое стало наглядным для Пророка. Однако автор на обе потери распространяет свой вывод: «...Не слишком сетуй, потеряв что-либо, // Ведь без потерь и жить мы не могли бы». Отсюда проистекает назидание: Провидение не обязано всегда иллюстрировать цели своих воздействий на события. От человека, хотя бы однажды убедившегося в спасительности таких воздействий, в дальнейшем требуется вера в постоянное попечение о нем Бога.
    М. Х.

Башмак Пророка

 
Пред тем, как вознести свои моленья,
Пророк свершил святое омовенье:
 
 
Омыл ступни, поставив обувь рядом,
И занялся молитвенным обрядом.
 
 
И тут-то ловкий вор, дождавшись срока,
Успел схватить один башмак Пророка.
 
 
Пророк свернул своих молитв шатер
И сразу руку к обуви простер,
 
 
Как вдруг орел – о Неба тайный знак! —
Ниспав, схватил оставшийся башмак.
 
 
Когда ж взлетел он с ним под облака,
То выпала змея из башмака!
 
 
Пророк, узрев, что сотворил орел,
Был изумлен. Когда же речь обрел,
 
 
Сказал: «Орел, я понял лишь сейчас,
Что ты, как друг, меня от смерти спас!
 
 
Поскольку ж я отвлекся от моленья,
То на меня напало ослепленье:
 
 
Я думал, ты мне причинил утрату, —
А ты ко мне отнесся, словно к брату!..»
 
 
...Не слишком сетуй, потеряв что-либо,
Ведь без потерь и жить мы не могли бы.
 
 
Подумай – чем ты менее богат,
Тем меньше и грозит тебе утрат.
 
 
Немного я встречал таких, признаться,
Кого б счастливым сделало богатство!
 

Сомнения судьи

   Духовный разум, вооруженный интуицией, изображен здесь «судьей» над всеми делами человека. Он боится, что не справится с таким призванием, поскольку ему придется иметь дело с явлениями физического мира, а для этого более приспособлен плотский разум, пользующийся услугами рациональных доводов – «ответчиков и истцов». Однако, пока очи духовного разума не омрачены земными страстями («сребролюбьем»), именно он остается для человека наилучшим судьей, которого отличают «страх пред Творцом и души прямота».
    Д. Щ.

Сомнения судьи

 
Был муж благородный судьею назначен.
Роптал он в тревоге и сетовал с плачем:
 
 
«За промах малейший в судейских делах
С меня полной мерою взыщет Аллах!»
 
 
Писец возразил: «Но правитель по праву
Вознес твое имя, воздал тебе славу:
 
 
Твои приговоры несчастных спасут,
И будет угоден Аллаху твой суд!»
 
 
Но тот сомневался: «Учен я не шибко —
А вдруг на суде допущу я ошибку?
 
 
Начну я оправдывать иль обвинять —
Но тонкости дел нелегко мне понять!»
 
 
Писец отвечал: «Рассуждение чисто,
Когда правовед не охвачен корыстью,
 
 
Но если судья сребролюбьем влеком,
Он суд извратит, хоть прослыл знатоком!
 
 
Не бойся незнанья затверженных истин,
Но сердце очисти и будь бескорыстен:
 
 
Лишь страх пред Творцом и души прямота
Закону и правде отверзут уста!»
 

Близость

   В этой притче Меджнун, как всегда, символизирует суфийского мистика, в то время как «мастер, в искусстве целительном... известный» – рационалиста. Попытка последнего «кровь отворить» Меджнуну (т. е., опасаясь за его здоровье, посоветовать ему умерить экстаз, отказаться от чрезмерно восторженного поклонения Богу) решительно отвергается, ибо во внутреннем мире мистика проявляется Дух Божий, а не только его собственные эмоции и воля: «...Ведь сущность – одна!».
    Д. Щ.

Близость

 
Меджнуна разлука с любимой Лейлой
Ввергала в безумье, пронзала иглой,
 
 
Не мог он напиться: «Еще бы глоток!» —
Ведь кровь в нем вскипала, как лавы поток.
 
 
Как тело с душою в больном примирить?
И лекарь велел ему кровь отворить.
 
 
Вот мастер, в искусстве целительном том
Известный, стянул ему руку жгутом,
 
 
Но в гневе болящий сорвал этот жгут:
«Уйди! Твои методы не подойдут!»
 
 
В ответ ему мастер: «Не ты ли в былом
В пустыне бродил вместе с барсом и львом?
 
 
Тебя не страшили их когти, клыки,
А тут разве боль? Потерпи, пустяки!»
 
 
Меджнун же ответил: «В пустыне разлук
Бродя, не боюсь я ни боли, ни мук, —
 
 
Я к ним так привычен! Надрезы твои
Сравнятся ль по боли с терзаньем любви?
 
 
Другим опасением сердце полно:
С любимой Лейлой мы не двое – одно,
 
 
И пусть между нами пролег целый свет —
Но четкой границы меж душами нет!
 
 
И вот я боюсь, что раненье мое
Ей боль причинит и поранит ее,
 
 
Уж слишком мы связаны – я и она:
Пусть тела и два, но ведь сущность – одна!»
 

Меджнун и собака

   Знаменитая древнеарабская повесть о любви Меджнуна и Лейли всегда воспринималась суфиями как символ экстатически-страстного стремления к Богу души мистика (Меджнун – «впавший в безумие»). Такая душа получает возможность созерцать образ Божий даже и в тех, кто находится еще на животно-эгоистическом уровне сознания («пес» – бранная кличка для таких людей у многих народов). «Собака с улицы Лейли» – это падшая душа, пребывавшая, однако, некогда (до своего падения) вблизи Бога и всегда сохраняющая возможность, покаявшись, возвратиться к Нему. «Меджнун» – адепт суфизма – проявляет к «собаке» особую любовь, поскольку он «сквозь покровы внутрь зрит» и «душу видит».
    Д. Щ.
   ***
   В оценке человеком других людей и событий «объективная реальность» как таковая отсутствует. Из притчи следует, что внутреннее состояние наблюдателя решающим образом влияет на его восприятие. Созерцание, с суфийской точки зрения, есть активный процесс взаимовлияния между субъектом и объектом. В конечном счете, все, что человек видит вокруг себя, является проекцией его внутреннего состояния, поэтому только очищение сердца и наполнение его любовью ведут к преображению внешнего мира и делают достижимыми такие переживания, как счастье, довольство жизнью, благодарность Творцу. Вопреки устоявшемуся представлению о том, что рай – это некое «место», понимаемое географически или метафизически («горний мир»), суфизм утверждает, что рай есть состояние сердца, полного духовной любви, поскольку тот, кто способен «взглянуть на мир... влюбленным взором», не только внутренне свободен («волен»), но и совершенно счастлив («блажен»).
    М. Х.

Меджнун и собака

 
Меджнун, от милой находясь вдали,
Узнал собаку с улицы Лейли:
 
 
Ее и гладил он, и целовал,
Он ей и сахар, и шербет давал,
 
 
Ее, как шейха мудрого гробницу,
Он обходил, спеша ей поклониться,
 
 
И лучшим из творений называл,
И снова гладил, снова целовал.
 
 
Вскричал прохожий: «Что за чудеса!
Ты – человек, а ублажаешь пса?
 
 
Отдерни руку и закрой уста:
Для мусульман собака нечиста!
 
 
Как смеешь ты, разумное творенье,
Собаке воздавать благодаренье?!»
 
 
Прохожий учинил такой разнос,
Поскольку перед ним был грязный пес,
 
 
Зато Меджнуна чувства увели
От видимой реальности – к Лейли.
 
 
И он сказал: «О если б, господин,
Сумели Вы хотя б на миг один
 
 
Взглянуть на мир моим влюбленным взором, —
Не подошли бы Вы ко мне с укором!
 
 
Сей пес валялся у Лейли в ногах,
Сей пес лизал ее порога прах,
 
 
И потому душа моя могла б
Век лобызать следы собачьих лап!..»
 
 
...Глупцу доступен только внешний вид,
Но мудрый – сквозь покровы внутрь зрит:
 
 
Кто побеждает плоти тяжкий плен,
Тот душу видит, волен и блажен!
 

Любовь Меджнуна

   Рассказ в сжатом виде передает суть суфийского учения об иерархии душ. Одни души достигли «сладости» познания Бога (здесь Его символизирует Лейли – источник и цель любви Меджнуна), а другим изучение основ религии представляется «уксусом», поскольку не приносит им никакой «сладости». Именно внутренним состоянием душ объясняется тот факт, что одни и те же феномены религиозной жизни воспринимаются людьми столь по-разному: «Он мне – словно сахар, а вам – будто яд».
    Д. Щ.

Любовь Меджнуна

 
Сказали Меджнуну: «Ты плачешь вдали
От милой, – а так ли красива Лейли?
 
 
Меж тем наши девы прекрасны на зависть,
Влюбись же в любую из этих красавиц!»
 
 
А он: «Одного вам понять не дано:
Лик милой – кувшин, ее прелесть – вино.
 
 
Любовный напиток, святое питье
Мне Бог наливает из лика ее.
 
 
А вы пьете уксус из лика Лейли,
Чтоб все вы влюбиться в нее не могли.
 
 
Вот выйдет она и на всех бросит взгляд:
Он мне – словно сахар, а вам – будто яд.
 
 
Мы вместе глотнем, но раздельно решим,
Шербет иль отраву содержит кувшин.
 
 
Глотнем, и сосуд не изменит свой вид,
Но сладость – избранник один ощутит!»
 

Ищу Человека

   Сюжет восходит к античным пересказам эпизодов из жизни философа-киника Диогена Синопского (IV в. до н. э.). Героем притчи Руми выведен, однако, не языческий философ, но мусульманский аскет-отшельник, поскольку последнему более подобает вести поиски «совершенного Человека» ( ин сан алькамил– одно из основополагающих понятий суфизма), исполненного любви («тот, кто стремится любовь проявлять»). Такого человека – наставника и друга – искал много лет и сам Руми, пока не обрел его в лице Шамса Тебризского. Свеча, которую держит отшельник, символизирует «внутренний свет» души мистика. Свет призван помочь ему распознать истинного друга – свое alter ego – во внешнем мире.
    Д. Щ.

Ищу Человека

 
Средь яркого полдня затеплив свечу,
Отшельник бродил: «Человека ищу!» —
 
 
Так он восклицал среди уличной давки,
Дворы обходя, и пекарни, и лавки.
 
 
И встречный спросил: «Как понять тебя, друг?
Сам видишь – людей сколько хочешь вокруг,
 
 
Людей в нашем городе больше, чем надо!»
Отшельник в ответ: «То не люди, а стадо!
 
 
Лишь тот, кто стремится любовь проявлять,
Лишь тот, кто умеет свой гнев подавлять,
 
 
Вот о?н – Человек! Лишь его я ищу,
Такому – я сердце свое посвящу!»
 

Лучшее в мире место

   Здесь, как и в других притчах, любовь между людьми служит символом стремления души к Богу и страстной любви к Нему. Величайшее из всех благ, обретаемых человеком, – это близость к Создателю и ощущение Его милосердия. Любые события, переживания и обстоятельства, которые позволяют приблизиться к единению с Творцом, представляются благом истинному суфию: «Неважно мне, этот ли мир, иль иной //Я вижу вокруг, – лишь бы ты был со мной!».
    Д. Щ.

Лучшее в мире место

 
Друг, встретивший друга, прекрасного ликом,
Спросил его голосом нежным и тихим:
 
 
«Во многих ты странах, мой друг, побывал,
Какая же боле достойна похвал?»
 
 
А тот: «Мне любое селенье земное
По нраву, где был бы ты рядом со мною.
 
 
И даже гробницы приятен мне вид,
Коль нас она примет и вместе вместит.
 
 
Колодец, в котором Иосиф Прекрасный
Томится, – есть рай для души моей страстной.
 
 
Неважно мне, этот ли мир, иль иной
Я вижу вокруг, – лишь бы ты был со мной!»
 

X. Шейх

   Согласно мировоззрению Руми, как и суфизма в целом, изначальным, истинным и величайшим Шейхом– Учителем всех душ – является сам Бог. Притчи, включенные в этот раздел, разъясняют некоторые аспекты Божественного присутствия в жизни людей, показывают, как Создатель наставляет Свои творения.

Иисус

   Сюжет притчи связан с раннехристианскими апокрифическими сказаниями. Иисуса суфии всех веков почитали как величайшего из своих Учителей, а его дар оживлять мертвых рассматривали как символ духовного воскрешения тех, кто идет по его стопам в поисках Истины. С суфийской точки зрения подлинным Воскресением из мертвых является именно внутреннее восприятие Духа («душой для Бога должен ты ожить»), а не биологическое оживление «сухих костей».

Иисус

 
Раз некто Иисуса на пути
Увидел – и решил за ним идти.
 
 
Им повстречались кости двух убитых,
Давно истлевших, в землю не зарытых.
 
 
Сказал Иисусу спутник: «Как дышать,
Тебе привычно мертвых воскрешать:
 
 
Ведь ты – посланник Божий, ты – Мессия!
Так поделись со мной той чудной силой,
 
 
Которой ты сражаешь смерти тьму:
Я этих двух у смерти отниму!»
 
 
Сказал Иисус: «Не двое их, а трое!»
А тот: «Но где же третий? Я не скрою,
 
 
Что лишь двоих в песке заметить смог!»
«Ты – этот третий! – отвечал Пророк. —
 
 
А потому оставь сухие кости,
Но лучше о себе побеспокойся:
 
 
Чтоб на земле кому-то послужить,
Душой для Бога должен ты ожить!»
 

Сокол среди сов

   Рассказ отражает положение истинного суфия (отрекшегося ради познания Бога и служения Ему от земных благ) – в глазах людей, приверженных исключительно к «миру сему». Подозреваемый этими последними в лицемерии и в тщательно скрываемом корыстолюбии, «царской сокол» в действительности несет мрачным «совам» и их «пещере» весть о милости Создателя и Его горнем свете – «неугасимом луче».
    Д. Щ.
   ***
   Согласно смыслу притчи, «царь» – это Бог, «сокол» – суфийский мастер, «царская охота» – осуществление духовного спасения людей путем «выхватывания» их из «животной жизни», после которого они уже принадлежат Богу – «достаются царю» (ибо воскрешение души к новой жизни предполагает ее смерть по отношению к прежней – ср. в Новом Завете: «Мы умерли для греха...» – Римл. 6, 2). Мастер – мистик, обладающий безошибочной духовной интуицией, и только он бывает способен «проложить путь» Божественному Свету к той или иной душе («направить охоту царя») и, благодаря этому, привлечь в мир новое излияние благодати. Таким образом, миссия каждого истинного суфийского мастера уникальна, проявляясь в конкретное время, в данном месте и должным образом («за мной все следуют»). И, хотя классический суфизм отрицает реальность полного слияния Божественной природы ( Лахут) с человеческой ( насут), однако утверждает возможность проявления первой посредством второй: «Хотя ничтожен я, а он – могуч, // Во мне – его неугасимый луч!..».
    М. Х.

Сокол среди сов

 
Раз царский сокол залетел в пещеру,
И стая сов встревожилась не в меру.
 
 
Она с волненьем, завистью и злобой
Кружилась над придворною особой:
 
 
«Что сокол делать здесь предполагает?
Уж не на наш ли дом он посягает?!»
 
 
А сокол: «Вы волнуетесь напрасно:
Мое жилище прежнее прекрасно,
 
 
Я ни за что в пещере не останусь,
Еще немного – с вами я расстанусь
 
 
И возвращусь – услышьте эту весть —
К царю, чтоб на его руке воссесть!»
 
 
Решили совы: «Это слово ложно!
Быть в царской свите птице невозможно,
 
 
Он мелет чепуху, болтает зря:
Ну, чем сумел бы он прельстить царя,
 
 
Или каким родством с ним обладает?!
Нет, сокол сей за нами наблюдает,
 
 
Чтоб, усыпив нас баснями, напасть —
И захватить над домом нашим власть!..»
 
 
А сокол: «Я бросаюсь за добычей,
Когда выходит царь во всем величье
 
 
На царскую охоту, и за мной
Все следуют, как звуки за струной!
 
 
Как луч, летящий сквозь небес покров,
Я на добычу кинуться готов!
 
 
Мне, хоть я ростом мал и очень юн,
Завидует сам вещий Гамаюн.
 
 
И царь, меня хранящий мощной дланью,
Вам не отдаст меня на растерзанье:
 
 
Хотя ничтожен я, а он – могуч,
Во мне – его неугасимый луч!..»
 

Царский слуга

   Молитвенный экстаз истинного мистика («от любви сознание терял») позволяет ему невербально донести до Бога («шаха») «все просьбы и прошенья» других людей. Молитвы же тех, кто неспособен достигнуть прямого общения с Создателем, нередко «не доходят» до Него. Такие люди могут обладать высоким авторитетом в глазах верующих, но в действительности ими часто движет не любовь к Богу, а только боязнь («перед шахом сильный страх»), и озабочены они исключительно своим благополучием («мысль о собственных делах»).
    Д. Щ.

Царский слуга

 
Один слуга, весьма ценимый шахом,
Служил ему с любовью и со страхом:
 
 
Когда входил он с дрожью в тронный зал,
То от любви сознание терял.
 
 
А подданные клали подношенья,
Посланья, и записки, и прошенья
 
 
Тому слуге в заплечную суму:
Войдешь, мол, к шаху – передай ему!
 
 
Когда ж слуга тот от любви великой,
Теряя память, падал пред владыкой,
 
 
Сам шах с его спины суму снимал,
Все просьбы и прошенья вынимал —
 
 
И исполнял их, милостью богатый
К тем, за кого слуга тот был ходатай.
 
 
Из прочих тоже кое-кто дерзал
Входить порою к шаху в тронный зал,
 
 
И подданные, зная их значенье,
Передавали с ними порученья.
 
 
Однако перед шахом сильный страх,
А также мысль о собственных делах
 
 
Их заставляли забывать про это —
И люди оставались без ответа...
 

Муравей

   Рассказ иллюстрирует различие между широтой и объемностью того восприятия жизни, которому учат суфийские наставники, – и односторонностью мышления обычных людей. Суфийское понимание бытия отождествляется с «мудростью Соломона». Согласно Корану, царь Соломон сказал: «Мы были обучены языку птиц, и нам были дарованы все блага» (Коран 27, 16). В суфийском понимании «язык птиц» – это способность образно описывать тайны, постигнутые возвышенными душами во время их духовных «полетов».
    Д. Щ.
   ***
   В отличие от муравья, человек не должен полностью отождествлять себя с той деятельностью, которой он занимается, будь то в семье, в профессиональной сфере, социальной жизни и т. п. Поступая иначе, он, по известной русской пословице, может «не увидеть за деревьями леса», а согласно притче Руми – оказаться в том состоянии, когда «скрыто Солнце, не видна Луна», т. е. – самое главное в жизни остается незамеченным из-за ослепляющей взгляд «соринки» некой частной ситуации. Таким образом, притча напоминает о необходимости расширения человеческого кругозора «до бесконечности вселенной». Именно такое «стереоскопическое» зрение жизненно важно для настоящего учителя: частные знания он должен стараться преподносить на фоне общей картины мироздания.
    М. Х.

Муравей

 
Отважный муравей, набравшись сил,
Полз по? полу и зернышко тащил,
 
 
Гордясь собою, в трудовом угаре.
А в этот миг хозяин был в амбаре,
 
 
И молвил он, следя за муравьем:
«Вот так и мы одно зерно берем
 
 
Из целой груды мыслей, чувств и целей —
И думаем, что в жизни преуспели!..»
 
 
...Наш ум убог, а Истина бездонна,
И как постичь нам мудрость Соломона?
 
 
Коль есть в глазу соринка хоть одна,
То – скрыто Солнце, не видна Луна.
 
 
Раздвинь завесу плотского ума —
И воссияет Истина сама!..
 

Попугай и зеркало

   Смысл притчи коренится в суфийском учении о том, что, с одной стороны, люди, созданные Богом «по единому образу», являются «зеркалами» друг для друга; с другой же стороны, «сердце» (т. е. внутренний мир) каждого человека потенциально представляет собой «зеркало», в котором может отразиться Божий Лик (ср. подобное же учение в Библии: «Как в воде лицо – к лицу, так сердце человека – к человеку» – Прит. 27, 19 и «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» – Матф. 5, 8). Через другого человека – твое «зеркальное отражение» (особенно если этот человек – пророк, мудрец, суфийский шейхи т. п.) – с тобой может говорить Сам Бог, который «за зеркалом стоит». В то же время, действуя подобным образом, Бог обращается к тебе через твое же собственное сердце, высшее «Я». В этом – основа отношений между суфийским учителем и учеником.
    Д. Щ.

Попугай и зеркало

 
Один хозяин, птицу обучая,
Пред зеркалом поставил попугая,
 
 
А сам за этим зеркалом стоял
И разные присловья повторял.
 
 
Но полагала глупенькая птица,
Что за стеклом сидит ее сестрица,
 
 
И, разговором с ней увлечена,
Ее присловьям вторила она...
 
 
...Вот так, когда мы говорим с людьми,
Создатель обучает нас – пойми!..
 

Индиец и святой

   Здесь содержится предупреждение о том, что чрезмерно сильное и преждевременное духовное воздействие может оказать негативное влияние на ученика, привести в расстройство его внутренний мир («для слабых глаз твоих тут света слишком много»). Духовная помощь должна оказываться в той мере, в какой адепт способен ее в данный момент воспринять, и в соответствии с той ступенью, на которой он находится. Для вступающего на суфийский путь («достиг порога») главное – зажечься верой и любовью к Богу, а для этого достаточно легкого, «как поцелуй», прикосновения к его сердцу духовного пламени, исходящего из сердца шейха.
    Д. Щ.

Индиец и святой

 
Один индиец шел к наставнику святому.
Дорогу пересек, приблизился он к дому —
 
 
И слышит: «Возвратись, исполнил ты обет,
Лицом к лицу со мной встречаться – нужды нет!
 
 
Для слабых глаз твоих тут света слишком много,
Достаточно того, что ты достиг порога:
 
 
Порой нас утомит ученый долгий спор,
Зато воспламенит короткий разговор!
 
 
Огонь, как поцелуй, едва свечи коснется —
И сразу в ней самой и свет и жар проснется.
 
 
И в пламя много дров мы сразу не кладем:
Ведь полыхнет очаг – и загорится дом!»
 

Я и Tы

   Только преодолев свое низшее «я», т. е. подавив эгоистические стремления животной души ( нафса), суфий обретает способность духовного единения с Аллахом («Другом») и со своими спутниками по духовному пути (особенно это относится к единению мюридас его наставником – шейхом). Преодоление низшего «я» совершается постепенно, по мере прохождения пути суфийского «познания-странствия» («по миру странствуй в скорби и тоске»). На этом пути низшее «я» суфия «сгорает в пламени любви», по мере того как высшее «Я» приближается к Истине.
    Д. Щ.

Я и Ты

 
Хозяин дома, слыша громкий стук,
«Кто?» – вопрошает. – «Я, твой близкий друг!»
 
 
«Ступай же прочь, неверен твой ответ:
Двум „я“ за этой дверью места нет!
 
 
По миру странствуй в скорби и тоске,
Очистись – и вернешься налегке,
 
 
Познав пути сокрытые свои,
Где „я“ сгорает в пламени любви!..»
 
 
И тот ушел, огнем любви томим,
И образ Друга реял перед ним.
 
 
Он испытал немало горьких бед,
Немало миновало зим и лет.
 
 
И вот опять раздался громкий стук,
И снова вопросил незримый Друг:
 
 
«Кто?» – И в ответ из внешней темноты
«Открой, – раздался голос, – это Ты!»
 
 
И Друг сокрытый двери отворил,
И в сердце странника заговорил:
 
 
«Теперь ты понял тайну бытия:
С твоею сутью слита суть Моя.
 
 
Ты – это Я. Теперь вопрос решен:
Неразделимы корень и бутон!»
 

Глоссарий

    Адам– согласно Библии и Корану, первый человек.
    Азан– призыв к молитве, провозглашаемый муэдзиномс минарета мечети.
    Азраил– ангел смерти.
    Алиф– первая буква арабского алфавита, изображаемая вертикальной чертой.