Руми Джалаладдин. Дорога превращений. Суфийские притчи

    Д. Щ.

Свидание

 
Хоть некий влюбленный всем сердцем любил,
Предметом любви отвергаем он был.
 
 
Но он не сдавался, и снова, как прежде,
Всё ждал день за днем, преисполнен надежды.
 
 
От цели желанной он не отходил,
И чувство ответное всё ж пробудил.
 
 
Не веря глазам, прочитал он посланье:
«Сегодня твое я исполню желанье,
 
 
Тебя посещу я порою ночной,
Дождись меня в полночь – и будешь со мной!»
 
 
Тут свет воссиял для вздыхавшего тяжко,
И в жертву Аллаху принес он барашка.
 
 
Впервые смеялся он, а не рыдал,
И с сумерек самых свидания ждал.
 
 
Но слишком он, видно, душой утомился:
Сперва головою на ложе склонился,
 
 
Подумал потом: «Подремлю хоть часок!» —
И, не раздеваясь, на ложе прилег.
 
 
А в полночь послышался смех где-то рядом:
Небрежно окинув заснувшего взглядом,
 
 
Отрезав кусок от его рукава,
Явилась любовь – и была такова:
 
 
Мол, вижу, в любви ты поднялся не выше
Игривой и ветренной страсти мальчишьей!
 
 
Очнулся влюбленный, рукав увидал,
И долго смотрел на него – и рыдал...
 
 
...Не бодрствуя сердцем, мы с вами едва ли
Достигнем того, о чем страстно мечтали!
 

Старуха и сокол

   Настоящий наставник («царь») – только тот, кто понимает особенности души ученика и неповторимость его земной миссии («ведь я-то знаю, что такое – сокол!»). Обучение у того, кто ко всем применяет одни и те же методы воздействия («птичница»), может иметь трагические последствия, поскольку в этом случае из души вытравляются ее важнейшие отличительные свойства и те дарования, которые необходимы для творческих взлетов («где же крылышки твои?!»). «Забота и доброта» подобного лжеучителя («старушка добрая») не должны вводить в заблуждение искателя Истины. С другой стороны, «царский сокол» означает душу, удалившуюся от Бога («на царя озлился») и подвергшуюся за это страданиям в земном мире.
    Д. Щ.

Старуха и сокол

 
Раз царский сокол на царя озлился
И, улетев, в жилище поселился
 
 
У некой птичницы. В избушке сей
Немало было уток и гусей.
 
 
Старушка добрая его схватила
И крылышки ему подкоротила:
 
 
Мол, так ты больше на гуся похож! —
И слезы птицы капали на нож...
 
 
Потом она сказала: «Клюв твой крив,
Слегка подрежем – станешь ты красив!» —
 
 
И плакал сокол о былом величье:
Теперь уж не словить ему добычи!..
 
 
...Гулял в том месте царский казначей,
И птичницу спросил: «А сокол чей?» —
 
 
И выкупил страдальца у старухи,
И сокол вновь к царю вернулся в руки.
 
 
На птицу-бунтаря воззрился царь:
«Да ты, мой милый, не таков, как встарь!
 
 
Ты обитать у птичницы решился —
Вот потому-то клюва и лишился...
 
 
В ней было столько доброты, любви,
Да только где же крылышки твои?!.
 
 
Ну что ж, мой друг, запомни сей урок!
Теперь хоть понял ты, что пренебрег
 
 
Напрасно дружбою моей высокой?
Ведь я-то знаю, что такое – сокол!..»
 

III. Невнимательные ученики

   Здесь рассказывается о тех, кто с большим трудом, а порой и со значительными потерями усваивает наставления Всевышнего. Притчи объясняют причины подобных «учебных неудач».

Пахарь и лев

   Притча описывает состояние ученика, не имеющего подлинного представления о грозных деструктивных началах («льве»), таящихся в его подсознании («средь ночи»), и принимающего их за положительные стремления («вола»). Научить мюридавластвовать над своими разрушительными страстями и стремлениями – одна из педагогических целей шейха.
    Д. Щ.
   ***
   Содержание притчи легко сопоставляется со словами из апокрифического Евангелия от Фомы: «Блажен лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят человек, которого съест лев, и лев станет человеком». В человеке – два начала: благородно-человеческое и жестоко-звериное. Одно из них, в конце концов, побеждает – «съедает» другое, подчинив его себе. По внешности человек выглядит, как остальные, но что взяло в нем верх – «человек» или «лев»? Или, как в данной притче, кто находится в «хлеву» (теле) – вол или лев? Истинный учитель видит, с кем имеет дело в лице ученика, и не станет «гладить» затаившегося во мраке «льва», т. е. потворствовать звериным инстинктам воспитанника.
    М. Х.

Пахарь и лев

 
Вола со шкурой и костями съев,
В хлеву воловьем развалился лев.
 
 
А пахарь встал средь ночи и пошел
Проведать – все ль в порядке, как там вол.
 
 
Льва гладил он, а думал, что вола,
И весела душа его была.
 
 
А лев молчал и думал: «Вот дела:
Меня сей дурень принял за вола!
 
 
Что ж, радуйся, двуногий ты ишак,
Что правду от тебя скрывает мрак!..»
 
 
...О друг, таким, как пахарь сей, не будь:
Не верь обману чувств, но вникни в суть!
 

Парфюмер и попугай

   Попугаю уподоблен здесь тот, кто, внешне подражая обычаям суфиев-дервишей (обритие головы и т. п.), начисто лишен внутренних качеств искателя Истины. Сходство с попугаем усугубляет тот факт, что эта птица подражает человеческой речи.
    Д. Щ.
   ***
   Следует обратить внимание на глубокий образ «осы с пчелой», которые «в одном цветке сидят». Многие вещи и события нашего мира, а также способности, знания и умения человеческие сами по себе этически не окрашены. Добро или зло («мед или яд») творятся нашей свободной волей. От ее направления зависит и использование внешних возможностей («нектара цветка») на благо или во вред людям, причем в широчайшем диапазоне (от целящего «меда» до гибельного «яда»). С точки зрения суфизма, прежде чем приступить к обучению, учитель должен быть уверен, что ученик не использует приобретенные знания во зло.
    М. Х.

Парфюмер и попугай

 
Был несказанно счастлив парфюмер,
Что попугай его – другим пример:
 
 
То он воров от входа отгоняет,
То, сев на полку, лавку охраняет,
 
 
А то, входящим оказав почет,
К покупке мудрой речью привлечет.
 
 
Но вот однажды вышла незадача:
У двери запах ощутив кошачий,
 
 
Взметнулся страж и крыльями забил,
Смахнул флакон – и вдребезги разбил!
 
 
Тут парфюмер вбежал, не в меру прыток:
Он аромат вдохнул, узрел убыток,
 
 
По луже птицу в гневе проволок,
И попугаю вырвал хохолок.
 
 
Чуть попугай с красою распростился,
Как впал в печаль, не пил не ел – постился,
 
 
Оплакал облысенье градом слез,
И ничего с тех пор не произнес,
 
 
Чем парфюмера и обрек на муку.
«Ах, лучше бы себе сломал я руку,
 
 
Что поднял на тебя в тот черный час!» —
Вопил хозяин, в траур облачась.
 
 
И умолял он дервишей, стеная,
Чтоб чудом речь вернули попугаю,
 
 
И сам старался бедного развлечь.
Но, видно, тот навек утратил речь,
 
 
Сидел безмолвно, вид его был жуток...
Так пролетело трое скорбных суток.
 
 
Вдруг, словно пособить в беде решив,
Явился дервиш, скромен и плешив:
 
 
Ведь тот, кто надевает власяницу,
При этом должен наголо обриться.
 
 
Тут попугай вдруг выкрикнул вопрос:
«Эй, старец, почему ты без волос?
 
 
Иль ты, как я, флакончик сбросил с полки —
Вот и тебя оставили без челки?»
 
 
Народ на рынке громко хохотал,
Что попугаю дервиш братом стал...
 
 
...Хоть «лев» и «млеко» пишутся похоже, —
Но в устной речи путать их негоже.
 
 
Пусть молвил неуч: «Я, как и мудрец,
Жру, выпиваю, дрыхну, наконец», —
 
 
Однако только в слепоте духовной
Он смел предаться мысли столь греховной.
 
 
Оса с пчелой в одном цветке сидят,
Но мед – у пчел, у ос – один лишь яд.
 
 
И есть на свете мускусная серна,
А есть и та, что пахнет очень скверно.
 
 
Два стебля прозываются «тростник»,
Однако сахар – лишь в одном из них.
 
 
Но мужа учат лишь его седины,
Что? в нашем мире розно, что – едино.
 

Пожар

   Неумение ученика подавлять свои дурные наклонности приводит к разжиганию в его душе неуемного «пожара» страстей. Поскольку противовесом этому ортодоксальный Ислам считает исполнение заповедей (особенно относящихся к благотворительности – «садака»), у многих мусульман возникал вопрос: почему, ведя достаточно альтруистический образ жизни, они никак не могут избавиться от своих злых наклонностей – «погасить пожар»? Ответ дается в притче: действенность веры зависит от сердечного намерения, сопровождающего исполнение заповедей, в данном случае – от искреннего сострадания к тем, кто нуждается в помощи, одним словом, – от любви к ближним. Мюрид, исполненный гордыни («кормили вы свое высокомерье»), не может исполнять заповеди надлежащим образом.
    Д. Щ.
   ***
   Неотзывчивость, себялюбие вызывают бедствие («ужасный... пожар»). В притче подчеркивается важность искренности в делах милосердия. Источник блага – в мысли, чувстве, сострадании, т. е. в чистом сердце. Небо воздает за намерение, которое не может быть от него сокрыто, и наказывает за лицемерие. Важнейшее в воспитании – «взращивание» искренности в ученике.
    М. Х.

Пожар

 
В те дни, когда царил халиф Омар,
Ужасный вспыхнул в городе пожар.
 
 
Он долго бушевал, не прекращался,
И даже камень в пепел обращался,
 
 
И огненною смертью погибали
И птица в облаках, и мышь в подвале.
 
 
Увы – вода пожара не гасила,
А только выше пламень возносила,
 
 
И жертвам, и свидетелям пожара
Являя знак, что это – Божья кара.
 
 
Тогда к халифу люди собрались:
«Чтобы утихнул пламень – помолись!»
 
 
И тут Омар им тайну открывает:
«Сей пламень ваша жадность раздувает!
 
 
Несите хлеб голодным людям в дар —
Тогда утихнет яростный пожар!»
 
 
А те: «Да разве в том вопрос? Едва ли!
Ведь нищим пищу мы всегда давали!»
 
 
А он: «Кормили бедных вы? Не верю! —
Кормили вы свое высокомерье!
 
 
Когда куском вы с нищими делились,
То друг пред другом щедростью хвалились!»
 

Репейник

   Здесь аллегорически представлена ситуация, при которой человек постоянно откладывает борьбу с дурными чертами своего характера, ранящими сердца окружающих («нет счета обидам и ранам»). В образе старейшины представлен шейх, многократно предупреждающий мюридао последствиях такого поведения.
    Д. Щ.
   ***
   Чем дольше отказывается человек бороться со своими злыми наклонностями, тем сильнее они в нем укореняются – и тем больнее, переходя в поступки, «язвят» всех, кто с ним соприкасается. В притче злые наклонности уподоблены «колючкам», а окружающие – «прохожим». Учитель, выступающий здесь под видом «старейшины», способен только дать хороший совет; последовать же совету или пренебречь им – дело самого ученика...
    М. Х.

Репейник

 
В репей, что глупец на тропе насадил,
Прохожий босою ногой угодил —
 
 
И молвил виновнику: «Вырви скорей!»
Но тот позабыл. И разросся репей.
 
 
Теперь той дорогой любой – стар и млад —
Пройдет – и поранится, жизни не рад.
 
 
Виновника вызвал старейшина строгий,
Чтоб злые колючки убрал он с дороги.
 
 
И тот обещал: «Я их завтра же срежу!»,
Но год миновал, а колючки все те же
 
 
Растут на дороге – конца нет кустам!
Глупец пред старейшиной снова предстал,
 
 
А тот: «Мы в покое тебя не оставим,
Мы этот репей тебя вырвать заставим,
 
 
Но знай, что чем больше проленишься дней,
Тем будет тебе это сделать трудней.
 
 
Ведь силы уйдут, шевелись поскорей:
Колючек все больше, а ты все старей!..»
 
 
...Покуда ты жив, соберись и успей
Тобой же посаженный вырвать репей:
 
 
Подумай – нет счета обидам и ранам,
Которые ты своим односельчанам
 
 
Нанес, возрастив среди общей тропы
Корысти и зависти злые шипы!
 

Четверо индийцев

   Согласно мусульманскому воззрению, отвлечение во время молитвы делает ее недействительной (следует начать ее сначала). Помимо прямого, притча обладает и символическим смыслом, предостерегая от внутреннего разлада в самом человеке, пытающемся совершить духовное восхождение посредством молитвы ( намаза). Спор четверых индийцев олицетворяет дисгармонию между животной природой, волей, чувством и разумом человека.
    Д. Щ.
   ***
   Слова этой притчи об осуждении свыше тех, кто «в надменье строгом» судит других, близко перекликаются с наставлением Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Не судите, да не судимы будете...» (Матф. 7, 1). На подобных примерах мы видим, насколько совпадают между собой основные нравственные предписания мировых религий. Сопоставляя этические императивы разных стран и эпох, вновь и вновь убеждаешься в непреходящем общечеловеческом характере истинной мудрости.
    М. Х.

Четверо индийцев

 
Четыре благомыслящих индийца
Пришли в мечеть – Аллаху помолиться.
 
 
«Что ж вы не молитесь? – один сказал. —
Ведь муэдзин уже пропел азан!»
 
 
Другой изрек: «Замолкни! Мы не можем
Пустые речи слушать в доме Божьем!»
 
 
А третий: «Ты собрата обвинил,
И этим святость места осквернил!»
 
 
Четвертый молвил: «Все вы в многословье
Ударились – лишь я горю любовью!..»
 
 
...Кто судит ближнего в надменье строгом,
Тот тяжкий грех свершает перед Богом,
 
 
И зря те четверо пришли в мечеть —
Не восхотел Аллах их грех стереть.
 
 
Лишь тот прощен и принят свыше будет,
Кто не другого, а себя осудит.
 
 
Ты не познал себя? Как это жаль!
Но что ж другим читаешь ты мораль?
 
 
Ты на молитву поднимайся рано,
Чтоб исправлять своей души изъяны:
 
 
Когда поймешь, что сам их не лишен,
Не будет ближний твой тебе смешон!
 

Ответ ювелира

   Притча изображает отношения между суфийским наставником и его начинающим учеником. Зная «ветхость» представлений ученика, его неспособность к правильным восприятиям и действиям («Трясутся руки, шаг неверен твой, // И вешать золото – тебе впервой»), мастер не идет у него на поводу, но, предугадывая пагубность его желаний, старается позитивно повлиять на его сознание.
    Д. Щ.
   ***
   Согласно словам: «Мне сразу ясен всех событий ход», перед нами в образе ювелира выступает суфийский мудрец, прозревающий суть вещей. Явно также, что общается он с потенциальным учеником, стараясь наставить его. Почему же в таком случае последний именуется в притче «стариком» и «отцом»? Очевидно, Руми хочет подчеркнуть, что внутренне учитель «моложе» своего собеседника, поскольку духовный расцвет влечет за собой постоянное внутреннее обновление, дарует непреходящую «молодость». И, напротив, угасание духовной жизни ведет к обветшанию всего человеческого естества, образно говоря, – к «внутреннему старению». Вот почему нередко приходится наблюдать и старцев, юных душою, и не по возрасту «состарившихся» юношей. Возвращаясь к «старику» из притчи, мы должны констатировать, что в своем «обветшалом» состоянии он не готов стать учеником суфийского мастера (который, кстати, в суфийской образности нередко предстает как «ювелир» – «знаток драгоценностей»), и тот поэтому, отказываясь что-либо «одолжить» ему, отсылает его к своему «соседу». Под «соседом» суфия-ювелира подразумевается, конечно же, «сосед» по роду занятий, т. е. – по духовным наукам, который, в отличие от суфийского наставника, берется обучать каждого: это – ортодоксальный мусульманский учитель. Следовательно, потенциального ученика, не готового ступить на путь тариката(суфийского подвижничества), мастер направляет на путь шариата(обрядово-догматического образа жизни), на котором возможно хотя бы частичное пробуждение («омоложение») его души. Лишь после этого ученик может оказаться способным не рассыпать свои «крупинки золотые», т. е. реально воспользоваться своими драгоценными духовными потенциями («взвесить», т. е. познать их, и не «раскатить по земле», т. е. не упустить).
    М. Х.

Ответ ювелира

 
Однажды в полдень с пожеланьем мира
Старик-сосед явился к ювелиру:
 
 
«Возьму на время у тебя весы я —
Хочу крупинки взвесить золотые!»
 
 
А тот: «Увы, я сита не припас,
К тому же нет и веника у нас!»
 
 
«Причем тут веник и причем тут сито?
Прошу весы! Ведь вот они, весы-то!»
 
 
А тот опять: «Послушай, я не лгу,
Ни веник дать, ни сито не могу!»
 
 
Старик ему: «Я вижу, слух твой плох:
Прошу весы! Давно ли ты оглох?!»
 
 
Тут ювелир сказал ему со вздохом:
«Нет, я не глух, но ты-то видишь плохо,
 
 
Трясутся руки, шаг неверен твой,
И вешать золото – тебе впервой.
 
 
Захочешь взвесить – и в вечерней мгле
Раскатятся крупинки по земле.
 
 
Назавтра станешь ты искать весь день их,
Потом придешь и скажешь: „Нужен веник:
 
 
С земли крупинки я собрал не все ведь!“
Потом заглянешь снова, чтоб просеять
 
 
Сквозь сито собранный тобою прах...
Как видишь, я знаток в таких делах,
 
 
Мне сразу ясен всех событий ход,
Едва такой, как ты, ко мне войдет!
 
 
Пойди, отец, соседа попроси:
Он веник даст, и сито, и весы...»
 

Глиняные гирьки

   Человек, любящий «лакомиться глиной», т. е. постоянно получать материальные наслаждения (в Библии и Коране описано сотворение человеческого тела «из глины»), наносит ущерб своей истинной сущности: «Как ловко ты себя обворовал!». Он подобен птице, запутавшейся в силках телесной жизни («соблазны плоти нас влекут в силки»). И только истинный суфий («редкостная птица»), избавившись от своей внутренней «ловушки», способен указывать и другим «узникам в тюрьме» путь к духовной свободе.
    Д. Щ.
   ***
   Если глина символизирует «вкушение» материальных благ, то сахар – принятое в суфийской метафорике обозначение «сладости» благ духовных. Притча учит, что между употреблением тех и других благ в жизни существует равновесие («весы»), поэтому неумеренная тяга к материальному всегда вызывает уменьшение духовного. Однако человек не сразу способен заметить, что из-за чрезмерности вещественных его привязанностей («воровство глины») ему катастрофически не хватает внутренней радости, любви, удовлетворенности своей жизнью, – словом, что он живет, «сахар» своей духовности «все время уменьшая». Согласно притче, в мире, где люди только и делают, что постоянно «лакомятся глиной», они на самом деле всечасно страдают, как «узники в тюрьме».
    М. Х.

Глиняные гирьки

 
Был некто страстью одержим невинной:
Он, как шербетом, лакомился глиной.
 
 
Зашел он в бакалею как-то днём,
А лавочник, наслышанный о нём,
 
 
Сказал – мол, странность у меня такая:
Я глиняные гирьки применяю!
 
 
А тот: «Я к вам за сахаром пришел.
Из глины гирьки? – Это хорошо!»
 
 
Подумал бакалейщик: «Вот глупец!
Он видит в глине сладость, как юнец,
 
 
Избравший дочь пирожника невестой,
Словно она – из сахарного теста!»
 
 
Кусочки глины бросив на весы,
Провел хозяин целые часы,
 
 
Раскалывая сахар где-то рядом,
А сам следил за гостем скрытым взглядом
 
 
И наблюдал, как этот хитрый кот,
Отщипывая глину, в рот кладет,
 
 
Своей души отрады не лишая
И гирек вес все время уменьшая.
 
 
Гость торопился, думая: вот-вот
Купец наколет сахар – и войдёт,
 
 
И подглядит, как хитро он пирует,
И обвинит – мол, глину он ворует.
 
 
Хозяин же следил – не горевал:
«Как ловко ты себя обворовал!
 
 
Давясь от смеха, мог бы пожелать я,
Чтоб ты до ночи длил свое занятье:
 
 
Чем дольше эту глину ты сосешь,
Тем меньше сахара ты унесешь,
 
 
А кто из нас остался в дураках —
Тебе, любезный, не понять никак!..»
 
 
...И мы порой умом недалеки,
Соблазны плоти нас влекут в силки.
 
 
Да, плоть сильна! Лишь редкостная птица
Влеченьем чувственным не обольстится —
 
 
И станет жить, смиряя страсти в теле,
Чтобы достичь духовной, высшей цели.
 
 
Но не спасет и мудрый Соломон
От той ловушки, что в тебе самом!
 
 
Ты мнишь себя судьбы своей владыкой,
А сам – в рабах у страсти злой и дикой.
 
 
Но настоящий властелин – лишь тот,
Кто над своим желаньем власть берет:
 
 
Сверкает Божий луч в его уме!
А остальные – узники в тюрьме...
 

Подражание

   Притча учит о вреде внешнего подражания (таклид), объектом которого может быть даже прославленный шейх. Внимание мюридадолжно быть постоянно сосредоточено на его собственных внутренних переживаниях – движениях сердца, дабы он не стремился к формальному копированию, а научился достигать подлинного экстатического озарения (ваджд).
    Д. Щ.
   ***
   Как известно, процесс обучения, особенно на ранних стадиях, во многом основан на подражании. Но где же проходит грань между подражанием творческим, полезным, необходимым – и подражанием бездумным и бесплодным? В данной притче Руми приводит пример прямо-таки кощунственного подражания, вызвавшего прямой упрек опечаленного собственным горем учителя. Дело в том, что, в отличие от знаний и умений, чувства – это та сфера, в которой подражание по определению невозможно. Подобные действия способны породить лишь неискренность и неестественность, а ведь одно из главных условий суфийского воспитания – это «взращивание» в ученике искренности.
    М. Х.

Подражание

 
Однажды, представ перед шейхом, мюрид
Увидел, что плачет учитель навзрыд, —
 
 
И, вторя наставнику, сам застонал,
Хотя о причине рыданий не знал.
 
 
Так плакали оба, и шейх, и мюрид.
Вдруг, плач прерывая, мудрец говорит:
 
 
«Хоть сам-то себе ты отчет отдавал,
О чем ты скорбел, почему горевал?
 
 
Когда ты стезей подражанья идешь —
Свой собственный путь у себя ты крадешь!
 
 
Воистину скорбным того назови,
Кто плачет от боли, чье сердце в крови.
 
 
Но если не сердцем печаль рождена,
То слезы – ничтожны, и грош им цена!»
 

Суфий, осел и прислужник

   Рассказ осуждает чисто теоретическое изучение суфизма («всё из Корана он шептал цитаты») и учит, что только сам человек в состоянии исполнить свой долг. Большой ошибкой является всякая попытка препоручить свои обязанности другому («все делай сам – другим не доверяй!»).
    Д. Щ.

Суфий, осел и прислужник

 
Раз некий суфий, дальний путь свершая,
Остановился в караван-сарае
 
 
И попросил, чтобы один из слуг
Питье и пищу дал его ослу,
 
 
А сам свершил одну из медитаций,
Пред тем как жирным пловом напитаться.
 
 
Призвав слугу в преддверии еды,
Он вновь напомнил: «Дай ослу воды!»
 
 
Слуга сказал: «Да я на то и здесь,
Чтоб мог осел напиться и поесть!»
 
 
«Он стар, он целый день возил меня,
Ему не пожалей ты ячменя!»
 
 
А тот: «Я угодить считаю честью
Тебе, ему и вам обоим вместе!»
 
 
Но суфий продолжал: «Чтобы в пыли
Не спать ослу, ты коврик подстели!»
 
 
Слуга сказал, скрывая раздраженье:
«Готов я сделать это одолженье!»
 
 
«Чтоб ночью не простыл мой ослик сонный,
Его прикрой ты перед сном попоной!»
 
 
Слуга: «Зачем твердить мне сорок раз?
Нет, я осла не упущу из глаз,
 
 
Как никогда не упускал, признаться,
Того, что служит к пользе постояльца!»
 
 
Откланялся слуга, собравшись с духом,
И в тот же миг, забыв о длинноухом,
 
 
Пошел к друзьям и вместе с ними ржал:
Мол, гость ему все уши прожужжал
 
 
И наставлял его полночи в том,
Как нужно обращаться со скотом.
 
 
А суфию все время не спалось,
Он волновался: что с ослом стряслось?
 
 
В предчувствии беды, как виноватый,
Всё из Корана он шептал цитаты.
 
 
Но все же на минуту он забылся —
И сон узрел: осел упал, разбился,
 
 
В грязи лежал и долго не вставал,
И волк его на части разорвал.
 
 
Тут пробудился суфий: «Что за диво?
Ужель слуга попался нерадивый
 
 
Настолько, что, не вспомнив про осла,
Душе моей доставил столько зла?
 
 
Но нет, одни лишь дьяволы и змеи
Способны на такое. Я не смею
 
 
Подумать, что мой ближний – хуже всех,
И этим взять на душу тяжкий грех».
 
 
...А ослик старенький всю ночь томился,
Поскольку к пище и воде стремился,
 
 
И плакал: «Почему же для меня
Здесь не нашлось питья и ячменя?