Второй из них корыстью обуян,
Но носит имя прежнего – Хасан!»
Поэт воскликнул: «Что за наважденье!
Ужасная ошибка, заблужденье,
Чтоб глупого и злого звали так,
Как прозывался умник и добряк!
Бывало, тот Хасан приказ подпишет —
И оживет мертвец, и снова дышит!
А сей Хасан постылый, в свой черед,
Приказ подпишет – и живой умрет!
Скупой визирь, приставленный к делам,
Царю – позор, а государству – срам!»
Молитва лицемера
Притча иллюстрирует ту истину, что благоговение перед Богом должно выражаться в милосердии к людям, иначе оно превращается в богопротивное лицемерие (ср. в Новом Завете: «Кто говорит: „я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» – I Иоан. 4, 20; также в Коране: «...Зову лишь любить ближнего. Тому, кто вершит добро, Мы воздадим добром вдвойне...» – 42, 23).
Д. Щ.
Д. Щ.
Молитва лицемера
Когда эмир сквозь рынок шел к мечети,
Его солдаты в ход пускали плети,
И многих били, и бросали в грязь,
И стон стоял, и даже кровь лилась.
И некий суфий, претерпев удары,
Спросил: «Эмир, ты не боишься кары?
Пророк молиться в чистоте велел,
А ты приходишь с грузом грязных дел:
Жестокость, крик страдания и страха —
Вот всё, что ты приносишь в дом Аллаха!»
Сообщник вора
В притче противопоставляются два способа познания («улавливания») Истины: путь непосредственного мистического переживания («почти что держал я в руках») – и путь рационального исследования, когда в вещественном мире наблюдаются «следы» Высшего Разума («я видел следы»). Руми предостерегает суфия, воспринимающего Истину посредством прямого духовно-интуитивного контакта с ней, от следования путем интеллектуальных поисков, который только отдаляет ищущего от искомого – Бога: «Того, кто прошел здесь, мы сразу нашли, – // А ты нам следы указуешь в пыли!».
Д. Щ.
Д. Щ.
Сообщник вора
Хозяин вернулся на собственный двор,
Глядит – из ворот его выбежал вор!
Пустился хозяин его догонять.
Уж было до вора рукою подать,
Уже он пройдоху хватал за халат!
Вдруг слышит: «Почтенный, вернись-ка назад:
Хочу я тебя от несчастья спасти,
Большую беду от тебя отвести!»
Помыслил хозяин: «Как быть мне теперь?
Грабитель другой мог войти в мою дверь!
Прерву я погоню, пойду-ка взгляну, —
Не взял ли он вещи, не бьет ли жену?
Ах, сколько напастей в течение дня!
Спасибо тому, кто окликнул меня...»
Тут, вора оставив, прервал он свой бег
И молвил: «Что скажешь мне, мил человек?»
А тот: «У ворот на твой собственный двор
Я видел следы – в твоем доме был вор!
Скорее за тем нечестивцем гонись,
А мне за удачный совет поклонись!»
Хозяин ему: «Не пойму я никак —
Ведь вора почти что держал я в руках,
Хватал за халат – так зачем мне следы?
Теперь же пройдоха ушел от беды!»
А тот отвечает: «Улики узрев,
На вора хотел обратить я твой гнев:
Кто видит улики и не говорит,
Тот словно бы сам злодеянье творит».
Тут крепко хозяин схватил его вдруг
И крикнул: «Ты вора сообщник и друг!
Того, кто прошел здесь, мы сразу нашли, —
А ты нам следы указуешь в пыли!».
Болезнь учителя
Учитель олицетворяет силу разума, постоянно ослабляемую плотскими помыслами и страстями («учениками-заговорщиками») – вплоть до «тяжкого недуга» мыслительных способностей. При этом «заговорщикам» удается внести во внутренний мир человека тяжелую смуту – «рассорить» разум с эмоциональной сферой (душой), символизируемой женой учителя.
Д. Щ.
Д. Щ.
Болезнь учителя
Один учитель нравом был таков,
Что постоянно бил учеников,
И мальчики мечтали: как бы роздых
Хоть на недельку получить от розог?
Вот было б счастье для их бедных тел,
Когда б учитель строгий заболел!
Известный заводила в их среде
Сказал: «Я знаю, как помочь беде!
Ему шепну я завтра со слезами:
„У вас круги, учитель, под глазами!“
И пусть он промолчит иль огрызнется,
Но все ж в груди сомненье шевельнется.
Потом другой из нас канючить станет:
„Учитель! Да на Вас совсем лица нет!“
Тот оборвет его и взглянет строго,
Но в сердце вновь пробудится тревога.
И нужно, чтоб и третий тут запел:
„Учитель! Вы с утра бледны, как мел!“
Уж трем-то он поверит голосам,
И ощутит себя недужным сам.
Когда ж все хором это подтвердят,
Он станет охать, словно принял яд:
Ведь корень многих бед – самовнушенье!»
Сказали все: «Прекрасное решенье,
Пускай он сам поверит в свой недуг,
Лишь в этом – прекращенье наших мук!
А кто ему наш замысел раскроет,
Того друзей презренье пусть покроет!»
...И утром заводила со слезами
Шепнул: «Учитель! Что у Вас с глазами?
Откуда эти черные круги?..»
Учитель крикнул: «Я здоров! Не лги!» —
Но мальчики твердили: «В самом деле,
Осунулись Вы за ночь, похудели...»
Учитель все сильнее сомневался
И, наконец, совсем разволновался:
Растерянный, понурый, весь больной,
Он, книги взяв, отправился домой...
...В дороге он казался дряхлым дедом,
Ученики плелись, вздыхая, следом.
И думал он: «Бесстыжую жену
Я обличу при всех и прокляну:
Все ждет она подарков да поблажек,
Ей дела нет, что мой недуг так тяжек,
Она плюет на мой несчастный вид —
Лишь прихорашиваться норовит!..»
...Жена выходит мужу поклониться,
А он ей: «Дрянь! Презренная блудница!
Всем жаль меня – лишь ты одна, змея,
Не хочешь знать, что к смерти близок я!»
Тут зеркало жена ему приносит —
Мол, ты здоров, – и поглядеться просит.
А он в ответ: «Ты мне всю жизнь лгала:
Как жены лгут, так лгут и зеркала!
Пока душа еще, отчасти, в теле,
Дай перед смертью отдохнуть в постели!..»
...Все так случилось, как сказал Пророк:
«Кто счел себя больным – тот занемог!..»
...Когда ж в постель страдалец наш улегся,
Он ненадолго от скорбей отвлекся:
Учеников заметив караван,
Он повелел им вслух читать Коран.
И те шептались: «Да, теперь нам мнится,
Что мы в тюрьму попали из темницы!»
Тут заводила тихо попросил:
«Читая вслух, из всех кричите сил!» —
И каждый заорал и завизжал,
Да так, что дом от шума задрожал.
Тут заводила крикнул: «Замолчите ль
Вы, наконец? Ведь болен наш учитель!»
А тот в ответ: «Отменим наш урок:
От ваших криков заболел висок!..»
...Ученики отвесили поклон —
И, радостные, выпорхнули вон,
Звучало всюду пение детей,
Как птиц, освобожденных из сетей.
Но матери спросили их: «Доколе
Резвиться вам? Вы почему не в школе?»
Они в ответ: «Так, видно, Бог велел:
Учитель наш опасно заболел!»
А матери: «Ну, что нам делать с вами?
Учителя проведаем мы сами,
И, коль окажется, что врете вы, —
Смотрите, не сносить вам головы!..»
...К учителю они явились в дом,
А он, болезный, их узнал с трудом:
Глаза слезятся, говорит едва,
Тугой повязкой сжата голова.
Тогда вскричали женщины: «О, горе!
Не знали мы досель о Вашей хвори!»
А он в ответ: «Помилуйте! Меня-то
Больным признали ваши же щенята!
Я и не знал, что болен я, покуда
Об этом не сказали дети блуда!..»
...Тому, кем вдохновенье овладело, —
Плевать на боль: он продолжает дело!
Так воин, руку потеряв в бою,
Не сразу боль почувствует свою:
Пока не кончится смертельный бой, —
Он на ногах, он не покинет строй!..
Сокол и утки
Притча иллюстрирует одну из любимых тем Руми – о вреде бессмысленного подражания. Только сообразуясь с врожденными способностями ученика, которые ему «от Бога предназначены»,
шейхможет достичь успехов в воспитании. Надо заметить, что, в противоположность известному горьковскому (и весьма горькому) высказыванию: «Рожденный ползать – летать не может», здесь ударение ставится не на предрасположенности к учению вообще (в этом смысле, согласно Руми, возможности каждого ученика поистине безграничны), но именно на обстоятельствах, наиболее пригодных для развития каждой индивидуальности. «Жить и добывать пищу» (т. е. по-настоящему духовно развиваться) «соколы» и «утки» призваны в совершенно разных условиях...
Д. Щ.
***
Люди различаются по своей природе: одни созданы так, что «ввысь взлетают без усилья», другим же предопределено развиваться в «огражденном доме». Заметим, что Руми не «унижает» уток и не «возвышает» сокола, а просто констатирует: «Каждому жилье от Бога предназначено свое». Это означает, что самим Богом разные «породы» учеников созданы для разной деятельности. Сокол в данной притче символизирует того лженаставника, который ко всем подходит с одной меркой и судит обо всех по себе. Не надо требовать от ученика невозможного, а потом сокрушаться, что он не оправдал надежд. Заметим также, что сокол – «учитель жизни» не только ложный, но и корыстный: ведь он, очевидно, хочет «позвать в полет» уток лишь для того, чтобы сделать их своей добычей...
М. Х.
Д. Щ.
***
Люди различаются по своей природе: одни созданы так, что «ввысь взлетают без усилья», другим же предопределено развиваться в «огражденном доме». Заметим, что Руми не «унижает» уток и не «возвышает» сокола, а просто констатирует: «Каждому жилье от Бога предназначено свое». Это означает, что самим Богом разные «породы» учеников созданы для разной деятельности. Сокол в данной притче символизирует того лженаставника, который ко всем подходит с одной меркой и судит обо всех по себе. Не надо требовать от ученика невозможного, а потом сокрушаться, что он не оправдал надежд. Заметим также, что сокол – «учитель жизни» не только ложный, но и корыстный: ведь он, очевидно, хочет «позвать в полет» уток лишь для того, чтобы сделать их своей добычей...
М. Х.
Сокол и утки
Раз подлетел к болоту хитрый сокол
И стаю уток звал в полет высокий:
«Как тускло и ничтожно вы живете!
Не надоест вам обитать в болоте,
Когда вокруг – и степи и поля,
И так пестра и широка земля?»
А утки отвечали: «Сокол, что? ты?
Как нерушимый вал – для нас болото,
Вода для нас – как огражденный дом!
И то сказать, летаем мы с трудом.
Совсем не каждый, кто имеет крылья,
Как сокол, ввысь взлетает без усилья,
А потому и каждому жилье
От Бога предназначено свое.
Не искушай нас бросить то жилище,
Где мы живём и добываем пищу:
Кто пред тобой открыл небесный свод —
Тот поселил и нас среди болот!»
Борода
Помимо традиционного для суфийской литературы обличения показной набожности, притча содержит скрытый призыв использовать отпущенное время жизни для исправления своего «сердца черного», а не для внешнеобрядового поклонения. Особенно это относится к людям, успевшим приобрести немалый жизненный опыт («белобородым»). Ср. призыв Саади: «Ты, пятьдесят проживший лет! Быть может, // Тебя пять дней оставшихся встревожат?..» («Гулистан», перевод Анатолия Старостина).
Д. Щ.
Д. Щ.
Борода
Спросили прихожане: «О мулла,
Всегда ль была брада твоя бела?»
Он отвечал: «Она была черна,
Но побелела с возрастом она».
А те ему: «Коль многие года
Тебя сопровождала борода,
Что ж не белело, глядя на нее,
С ней вместе сердце черное твое?!»
Муха-капитан
Данная притча – карикатура на ограниченного «ученого», который мнит, будто достиг познания Истины (в суфизме море – метафора Высшей Реальности, а волны – отдельных феноменов бытия). На самом же деле такой «ученый» замкнут в «нечистом пространстве» своих ложных концепций.
Д. Щ.
***
Дабы учение не сводилось на нет «безудержной гордыней» и было духовно плодотворным, необходимо, чтобы оно проходило сквозь сердце ученика, а не только постигалось интеллектуально. Но для этого и сам учитель должен сообщать передаваемым знаниям эмоциональный импульс. То, что постигнуто в момент, связанный с высоким или ярким переживанием, запечатлевается совсем иначе, нежели воспринятое в обыденном или, тем более, подавленном состоянии души («сходственно... ученье с лужей»). Ведь в момент вдохновения, восторга, удивления – открываются каналы интуитивного, «эвристического», постижения мира, каковое особенно свойственно детям (в этом – один их смыслов евангельского изречения: «...Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное» – Матф. 18, 3).
М. Х.
Д. Щ.
***
Дабы учение не сводилось на нет «безудержной гордыней» и было духовно плодотворным, необходимо, чтобы оно проходило сквозь сердце ученика, а не только постигалось интеллектуально. Но для этого и сам учитель должен сообщать передаваемым знаниям эмоциональный импульс. То, что постигнуто в момент, связанный с высоким или ярким переживанием, запечатлевается совсем иначе, нежели воспринятое в обыденном или, тем более, подавленном состоянии души («сходственно... ученье с лужей»). Ведь в момент вдохновения, восторга, удивления – открываются каналы интуитивного, «эвристического», постижения мира, каковое особенно свойственно детям (в этом – один их смыслов евангельского изречения: «...Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное» – Матф. 18, 3).
М. Х.
Муха-капитан
Решила муха: «Я ведь – капитан,
А предо мною – море-океан!»
Тут, ощутив невиданную власть,
Она на лист опавший поднялась,
Который лучшим кораблем отныне
Стал для ее безудержной гордыни,
Поскольку слышала она на свалке
О моряках и их морской закалке.
Однако ж океан тот появился
С тех пор, как здесь осел остановился,
И муха совершала путь свой длинный
Не по морю, а по моче ослиной.
...Порою тот, кто мнит, что он – святой,
Своей гордыней равен мухе той,
И сходственно, увы, его ученье
С той лужей по размерам и значенью!..
V. Достойные мюриды
Лишь некоторые мюриды, полностью преданные Богу и готовые от всего сердца следовать Его поучениям,
обретают настоящую мудрость – и благодаря ей быстро продвигаются по пути к Вечной Жизни...
обретают настоящую мудрость – и благодаря ей быстро продвигаются по пути к Вечной Жизни...
Разрушение башни
Притча сопоставляет между собой три основные реалии суфийского учения: «влагу живительную» – благодатный «поток Аллаха» («ненаглядного Друга»), способный насытить духовную жажду; самого человека – искателя Истины, который «от жажды страдал»; и, наконец, «каменную башню» эгоизма, стоящую преградой на пути верующего ко «влаге живительной». «Камнями», отрываемыми от «башни» и бросаемыми в «волну», являются побежденные страсти и эгоистические желания, а средством такого постоянного «уменьшения башни» – «смиренье, молитва, полночное бденье». Притча учит не отчаиваться в достижении цели: каждый «камень», сброшенный адептом суфизма с «башни», приближает его к «волне».
Д. Щ.
***
Здесь описаны четыре состояния духа, каждое из которых соответствует высоте «башни» эгоизма, отделяющей человека от Источника жизни («реки»). Первое из этих состояний – духовная смерть («он мертвому – Дня Воскресенья труба»). Второе – ощущение огромной жажды, внутренней «иссушенности», когда человек уподобляется «ниве» в ожидании «ливня». Находящийся в третьем состоянии – уже «живой человек», но постоянно нуждающийся в посторонней помощи, «нищий», мечтающий о «дожде золотом». Наконец, в четвертом состоянии находятся те, кому уже немного осталось до «цели» – освобождения из-под власти эгоистического начала («весть о свободе для слуха раба»). Также и призыв Истины («всплеск») по-разному воспринимается людьми, пребывающими в описанных состояниях. Для «мертвых» призыв свыше звучит как «труба» Ангела перед Страшным судом, резко пробуждающая от смертного сна. Для «внутренне иссушенных» Голос Божий подобен отдаленному грому («радует слух»), предвещая обильный «ливень» благодати. Для «нищих» этот небесный Зов есть утоление их «духовного голода». Для тех же, чей «срок порабощенья» (зависимость от низшего эго) подходит к концу, вышняя Весть звучит как обещание скорого духовного освобождения.
М. Х.
Д. Щ.
***
Здесь описаны четыре состояния духа, каждое из которых соответствует высоте «башни» эгоизма, отделяющей человека от Источника жизни («реки»). Первое из этих состояний – духовная смерть («он мертвому – Дня Воскресенья труба»). Второе – ощущение огромной жажды, внутренней «иссушенности», когда человек уподобляется «ниве» в ожидании «ливня». Находящийся в третьем состоянии – уже «живой человек», но постоянно нуждающийся в посторонней помощи, «нищий», мечтающий о «дожде золотом». Наконец, в четвертом состоянии находятся те, кому уже немного осталось до «цели» – освобождения из-под власти эгоистического начала («весть о свободе для слуха раба»). Также и призыв Истины («всплеск») по-разному воспринимается людьми, пребывающими в описанных состояниях. Для «мертвых» призыв свыше звучит как «труба» Ангела перед Страшным судом, резко пробуждающая от смертного сна. Для «внутренне иссушенных» Голос Божий подобен отдаленному грому («радует слух»), предвещая обильный «ливень» благодати. Для «нищих» этот небесный Зов есть утоление их «духовного голода». Для тех же, чей «срок порабощенья» (зависимость от низшего эго) подходит к концу, вышняя Весть звучит как обещание скорого духовного освобождения.
М. Х.
Разрушение башни
На каменной башне у самой реки
Муж некий от жажды страдал и тоски.
С той башни высокой не мог он спуститься,
Чтоб влаги живительной вдоволь напиться.
Вдруг камешек в реку он сбросил ногой —
И всплеск он услышал, душе дорогой:
То отклик взошел от волнистого круга,
Как будто призыв ненаглядного Друга.
Чтоб снова услышать ту ноту одну,
Он камень побольше обрушил в волну, —
И слышит вопрос: «Как ты сам полагаешь,
Зачем эти камни ты с башни свергаешь?»
Ответил он: «Звук этот радует слух,
От плеска воды оживает мой дух:
Он мертвому – Дня Воскресенья труба,
Он – весть о свободе для слуха раба.
Я им, словно нива низвергшимся ливнем
Иль нищий дождем золотым – осчастливлен.
Едва только камень я с башни швырну,
Как делаю ближе речную волну:
Все ниже и ниже становится башня,
Я ближусь к воде – моей цели всегдашней!..»
...Как башня, до туч ты вознесся гордыней —
По камню начни разрушать ее ныне:
Едва ли дотянешься ты головой
Из выси надменной до влаги живой.
Смиренье, молитва, полночное бденье —
Грехов разрушенье, камней тех паденье:
Ломай же преграду, что нам не дает
Коснуться потока Божественных вод.
Блажен, кто последние выломал камни —
И черпает Вечность своими руками!..
Просьба попугая
Один из смыслов этой многогранной истории таков: чтобы избавиться от рабства («клетки золотой»), в которой нас держит материальный мир, следует «при жизни умереть» для мира дольнего – и «воскреснуть духом» для мира горнего, чему и обучаются
мюридыпосредством различных суфийских практик.
Д. Щ.
***
Попугай в восточной традиции – птица не только говорящая, но и чудесно поющая (этот образ не является, в отличие от европейского, символом глупости и механического повторения чужих слов). В данной притче попугай означает личность весьма одаренную, однако именно талант привлек к ней собственнические притязания торговца – олицетворения бездуховности и своекорыстия «мира сего». Талант певца, предназначенный для свободного служения Богу, оказался порабощенным и поставленным на службу вещественным началам. Тот же процесс может совершаться и внутри человека: плотский разум, связанный с эгоистической чувственностью («торговец») держит «в клетке золотой» высшие способности человека, не давая им «встряхнуться» и «воспарить». Однако, будучи выпущен на волю, «попугай» получает возможность наставлять и облагораживать самого «торговца»: высшая сущность (высшее «Я») человека начинает оказывать благотворное влияние на всю его жизнь, выводя ее за рамки чисто эгоистического прозябания («я нечто понимать здесь начинаю»; «он жизни смысл постигнул, наконец»).
М. Х.
Д. Щ.
***
Попугай в восточной традиции – птица не только говорящая, но и чудесно поющая (этот образ не является, в отличие от европейского, символом глупости и механического повторения чужих слов). В данной притче попугай означает личность весьма одаренную, однако именно талант привлек к ней собственнические притязания торговца – олицетворения бездуховности и своекорыстия «мира сего». Талант певца, предназначенный для свободного служения Богу, оказался порабощенным и поставленным на службу вещественным началам. Тот же процесс может совершаться и внутри человека: плотский разум, связанный с эгоистической чувственностью («торговец») держит «в клетке золотой» высшие способности человека, не давая им «встряхнуться» и «воспарить». Однако, будучи выпущен на волю, «попугай» получает возможность наставлять и облагораживать самого «торговца»: высшая сущность (высшее «Я») человека начинает оказывать благотворное влияние на всю его жизнь, выводя ее за рамки чисто эгоистического прозябания («я нечто понимать здесь начинаю»; «он жизни смысл постигнул, наконец»).
М. Х.
Просьба попугая
Торговец некий мог весьма гордиться,
Что он – хозяин говорящей птицы.
Плыть в Индию с товаром полагая,
Он попросил родных и попугая,
Чтобы они поведали ему:
Что? нужно им, что? привезти кому?
И попугай сказал: «Хозяин, внемли!
Давно покинул я родные земли,
Похищен я из Индии святой,
И здесь горюю в клетке золотой.
Коль, по садам земли моей гуляя,
Ты меж ветвей увидишь попугая,
Скажи ему – пусть знает обо мне,
Несчастном пленнике в чужой стране.
И пусть услышат прочие собратья,
Как вынужден здесь биться и рыдать я!
Есть у меня сердечный друг вдали,
С кем узами Меджнуна и Лейли
Мы связаны: из сердца кровь сочится,
Как только вспомню я об этой птице.
Пусть друг, услышав мой молящий зов,
Заплачет кровью средь родных садов,
И пусть подаст мне чрез тебя совет,
Как выжить мне средь этих горьких бед!..»
...И вот купец, по Индии гуляя,
В саду заметил ближних попугая,
И в точности им все пересказал,
Что попугай поведать наказал.
Услышав сей рассказ, одна из птиц
Вдруг испустила вопль – и пала ниц:
Взглянул купец – увы, она мертва...
«Ах, для чего я скорбные слова
Произносил, чужую жизнь круша?
У этих двух была одна душа, —
Когда б я знал, кого я повстречал,
Я б перед этой птицей промолчал...»
..................................................
...Глагол – кремень, язык – металл, мой друг,
От искры загорится все вокруг!
Себя и ближних от огня спаси,
И слов облыжных не произноси.
На поле хло?пок пожалей в ночи,
Залей костер свой, искр не размечи!
Лишь деспот злой, не сдерживая речь,
Весь мир готов случайным словом сжечь.
Да, слово всей Земли меняет вид,
Оно и умертвит, и оживит.
Поберегись! Несет словесный дар
Одним – спасенье, а другим – удар...
..................................................
...Торговец возвращается домой,
А попугай ему: «Хозяин мой,
Ты встретил ли в пути моих родных,
И если да, что? слышал ты от них?»
Купец в ответ: «Ах, как я виноват!
Мне повстречался, видимо, твой брат
По духу, да, возлюбленный твой друг:
Он, о тебе услышав, вскрикнул вдруг —
И тотчас умер... В том моя вина,
Да поздним сожаленьям грош цена!..»
..................................................
...Стреле подобно слово: полетит —
Раскаянье его не возвратит!
Речь – как плотина: коль прорвет ее —
Никчемно сожаление твое!..
..................................................
...Наш попугай все выслушал – и вдруг
Он вскрикнул, как его далекий друг,
И мертвым пал... Купец запричитал,
Чалму свою в печали размотал —
И бросил наземь, разорвал халат:
«Опять в беде язык мой виноват!
Увы, о птица, сердцу дорогая!
Как своего опла?чу попугая?!
Как сохранить тебя я ни хотел —
Умолк твой голос, рай мой опустел.
К тебе я мог в беседе обратиться,
Как мудрый Соломон к придворной птице.
Как мало я ценил тебя, пока
Грудь не пронзила смертная тоска!..»
..................................................
...Кто думать перед речью не привык,
Тому, конечно, главный враг – язык.
Свободен мыслью – ходит он в рабах
У быстрых слов на собственных губах.
Твои уста наполнят твой амбар,
Твои ж уста в нем разожгут пожар...
..................................................
...Вот так торговец сетовал, стенал,
Потом замок он с птичьей клетки снял
И с плачем дверцу настежь растворил...
И вдруг мертвец встряхнулся, воспарил —
И, вылетев, на дереве уселся!
Тут у купца похолодело сердце,
Затмились очи – но, как солнца свет,
Той смерти озарил его секрет!
Тогда он обратился к попугаю:
«Я нечто понимать здесь начинаю,
И все же напоследок мне скажи:
Ты сам додумался до этой лжи
Или твой друг ближайший и любимый
Тебе со мной прислал совет незримый?»
«Ты догадался, – попугай в ответ, —
И вот в чем состоял его совет:
„Коль перестанешь говорить и петь —
Замок ослабнет, отворится клеть,
В которой потому ты заключен,
Что слишком сладкогласен и учен.
Недвижен будь, не пой, не говори,
И, чтоб воскреснуть, – временно умри!“
Теперь же, одолев неволи тьму,
Я улетаю к другу моему!..»
Когда услышал это всё купец,
Он жизни смысл постигнул, наконец,
И плакал, глядя: улетает птица,
Чтоб с милым другом вновь соединиться...
Кольчуга Давида
В данной притче Лукман выступает в качестве ученика, а царь Давид – суфийского наставника. Предмет обучения – терпение: начатки его Лукман проявляет уже при первом знакомстве с занятием царя, что намекает на суфийский принцип, согласно которому обучать следует только того, кто внутренне предрасположен к постижению Истины. Терпение приобретается шаг за шагом – через отдельные мысли, слова и поступки, подобные кольцам в кольчуге. В конце обучения адепт может, как и его учитель, целиком «облачиться» в это важнейшее для мудреца качество.
Д. Щ.
***
На пути духовного ученичества наставляемый (Лукман) должен проявлять полное доверие к наставнику в целом и во всех частностях, смиренно относясь к тому факту, что он, в данном своем состоянии, не может понять целей и методов обучения. И лишь когда «кольчуга» готова, ученик обретает ретроспективное постижение своего пути, пройденного под руководством мудреца. Подобно тому, как кольчуга состоит из множества одинаковых колец, так и обучение складывается из множества однообразных и даже рутинных упражнений. И, если ученик не проявит терпения на данном этапе, то он не увидит и «кольчуги» в целом. Поэтому важен вывод притчи: «Спасается лишь тот, кто терпелив». Таким образом, сам процесс обучения не менее важен, чем его результаты: ведь он формирует именно те качества души, которые впоследствии позволят сохранить и развить полученные знания. «Кольчуга» – образ того «духовного одеяния» (совокупности внутренних качеств), в которое необходимо «облачиться» адепту, вступающему на путь «духовных битв». Заметим, что Лукман – не начинающий ученик, но мудрец, которому предстоит взойти на новую ступень.
М. Х.
Д. Щ.
***
На пути духовного ученичества наставляемый (Лукман) должен проявлять полное доверие к наставнику в целом и во всех частностях, смиренно относясь к тому факту, что он, в данном своем состоянии, не может понять целей и методов обучения. И лишь когда «кольчуга» готова, ученик обретает ретроспективное постижение своего пути, пройденного под руководством мудреца. Подобно тому, как кольчуга состоит из множества одинаковых колец, так и обучение складывается из множества однообразных и даже рутинных упражнений. И, если ученик не проявит терпения на данном этапе, то он не увидит и «кольчуги» в целом. Поэтому важен вывод притчи: «Спасается лишь тот, кто терпелив». Таким образом, сам процесс обучения не менее важен, чем его результаты: ведь он формирует именно те качества души, которые впоследствии позволят сохранить и развить полученные знания. «Кольчуга» – образ того «духовного одеяния» (совокупности внутренних качеств), в которое необходимо «облачиться» адепту, вступающему на путь «духовных битв». Заметим, что Лукман – не начинающий ученик, но мудрец, которому предстоит взойти на новую ступень.
М. Х.
Кольчуга Давида
Лукман узрел: великий царь Давид
Из крепкой стали что-то мастерит,
Связуя сотни маленьких колец.
Лукман молчал, как истинный мудрец:
При встрече с неизведанным философ
Лишь смотрит и не задает вопросов.
К тому, чтобы понять хоть что-нибудь,
Терпенье сердца – наилучший путь.
Прошли недели. Труд закончив свой,
Явился царь в одежде боевой —
Он в новую кольчугу облачился