Страница:
– Рыцаря? – нехорошо прищурился Стойгнев. – Если не ошибаюсь, пана Годимира герба Косой Крест?
Молодому человеку ничего не оставалось, как кивнуть. А что делать? Будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать…
– Доблестного драконоборца? – продолжал пан Ланцюг.
– Пан Стойгнев, – добродушно улыбнулся ошмянский каштелян, – я что-то не пойму, у тебя и с этим рыцарем вражда, что ли?
– Где ты рыцаря видишь, пан Божидар? – в свою очередь усмехнулся словинец. Только веселья в его оскале не смог бы различить даже самый проницательный ученый из Мариенбержской Академии. Из тех, что звезды считают и в длиннющие списки заносят, как полагается.
– Да вот же он! – Музыкант втиснулся между Годимиром и паном Тишило. – Кто ж это, как не рыцарь, не будь я Олешек Острый Язык из Мариенберга!
– Ах, так? – голос пана Стойгнева клокотал от с трудом сдерживаемого азарта. Будто у гончего пса, наброшенного на горячий след. – Тогда скажи-ка, Годимир, скажи нам всем, кто и при каких обстоятельствах посвятил тебя в рыцари? Готов ли ты присягнуть пред ликом Господа, что говоришь правду?
Толпа охнула и загудела.
Неслыханное оскорбление. Ни один рыцарь не осмелится обвинить другого в самозванстве без должной причины. Ибо в случае ошибки, когда навет оказывается ложным, оболганный может потребовать поединка у обвинителя не до первой крови, не до просьбы о пощаде, а до смерти.
Годимир долго молчал.
Смотрел, как вьюном выкручивается из оравы слуг бельмастый дружинник – наверное, пошел Желеслава порадовать. Виновато дернул усами, перехватив взгляд полещуцкого пана.
Потом набрал полную грудь воздуха и сказал, как в омут с ледяной водой нырнул с обрыва:
– Не могу лгать перед ликом Господа. Не проходил я посвящения в рыцари! – Обвел глазами шушукающихся и открыто тычущих в него пальцами челядинцев, чужих оруженосцев и дружинников. Добавил: – Готов с мечом в руке против любого рыцаря отстоять свое право на пояс и шпоры.
Пан Тишило полез пятерней в затылок:
– Ну, дела…
Охнул и схватился за голову пан Божидар:
– Драконоборец… И вот – на тебе!
Присвистнул Олешек:
– Вот молодец! Даже меня провел! Уважаю!
Оскалился пан Стойгнев:
– Ничего тебя не учит, мальчик мой. Не годишься ты в рыцари…
– Я не гожусь? – Годимир вспыхнул сухой соломой, хватаясь за меч. – Пеший или конный, копьем или мечом…
– Остынь! – прервал его гневную речь пан Ланцюг. – Не к лицу мне с оруженосцами биться. Я таких, как ты, привык вожжами на конюшне уму-разуму учить.
– На конюшне? – Молодой человек вцепился в меч так, что ладонь заболела. – Ну что ж, попробуй…
– Э, нет! Он мой! – воскликнул полещук, нисколько не смущаясь внезапным превращением Годимира. – За мной будешь, пан Косой Крест!
В толпе раздался смех. Кто-то заулюлюкал. Кто-то свистнул в четыре пальца.
– Тихо!!! – с легкостью перекрыл всеобщий гам пан Божидар. – Панам Стойгневу и Тишило я советую остыть. Ибо не к лицу таким прославленным рыцарям друг друга перед толпой хаять. Вы бы еще за грудки друг дружку схватили… Стыдно, панове! – Он притопнул ногой для пущей убедительности. – Что же касается пана Годимира, то случай тут сложный. А потому требует рассмотрения его королевским величеством Доброжиром. Но не ранее, чем завтра утром. А до того никаких ссор и потасовок в Ошмянах я не потерплю, не будь я каштелян тутошний! Уяснили, панове?
Рыцари кивнули вразнобой. Первым полещук. Пожал плечами, махнул рукой и кивнул. Следом за ним Годимир. А что ему оставалось? Раз Стойгнев с самого начала отказался вызов принять, то и не допросишься. А то, чего доброго, и правда прикажет слугам связать дерзкого и вожжами отхлестать. С него станется…
Последним согласился пан Ланцюг. Скривился, будто кислющей вишни полную горсть в рот отправил. Но кивнул. Еще раз оскалился – он здорово заблуждался, если думал, что это улыбка, – расправил плечи и ушел.
В наступившей тишине громко прозвучали слова пана Конской Головы:
– Нет. Тесен все-таки мир. Сколько живу, столько убеждаюсь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Молодому человеку ничего не оставалось, как кивнуть. А что делать? Будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать…
– Доблестного драконоборца? – продолжал пан Ланцюг.
– Пан Стойгнев, – добродушно улыбнулся ошмянский каштелян, – я что-то не пойму, у тебя и с этим рыцарем вражда, что ли?
– Где ты рыцаря видишь, пан Божидар? – в свою очередь усмехнулся словинец. Только веселья в его оскале не смог бы различить даже самый проницательный ученый из Мариенбержской Академии. Из тех, что звезды считают и в длиннющие списки заносят, как полагается.
– Да вот же он! – Музыкант втиснулся между Годимиром и паном Тишило. – Кто ж это, как не рыцарь, не будь я Олешек Острый Язык из Мариенберга!
– Ах, так? – голос пана Стойгнева клокотал от с трудом сдерживаемого азарта. Будто у гончего пса, наброшенного на горячий след. – Тогда скажи-ка, Годимир, скажи нам всем, кто и при каких обстоятельствах посвятил тебя в рыцари? Готов ли ты присягнуть пред ликом Господа, что говоришь правду?
Толпа охнула и загудела.
Неслыханное оскорбление. Ни один рыцарь не осмелится обвинить другого в самозванстве без должной причины. Ибо в случае ошибки, когда навет оказывается ложным, оболганный может потребовать поединка у обвинителя не до первой крови, не до просьбы о пощаде, а до смерти.
Годимир долго молчал.
Смотрел, как вьюном выкручивается из оравы слуг бельмастый дружинник – наверное, пошел Желеслава порадовать. Виновато дернул усами, перехватив взгляд полещуцкого пана.
Потом набрал полную грудь воздуха и сказал, как в омут с ледяной водой нырнул с обрыва:
– Не могу лгать перед ликом Господа. Не проходил я посвящения в рыцари! – Обвел глазами шушукающихся и открыто тычущих в него пальцами челядинцев, чужих оруженосцев и дружинников. Добавил: – Готов с мечом в руке против любого рыцаря отстоять свое право на пояс и шпоры.
Пан Тишило полез пятерней в затылок:
– Ну, дела…
Охнул и схватился за голову пан Божидар:
– Драконоборец… И вот – на тебе!
Присвистнул Олешек:
– Вот молодец! Даже меня провел! Уважаю!
Оскалился пан Стойгнев:
– Ничего тебя не учит, мальчик мой. Не годишься ты в рыцари…
– Я не гожусь? – Годимир вспыхнул сухой соломой, хватаясь за меч. – Пеший или конный, копьем или мечом…
– Остынь! – прервал его гневную речь пан Ланцюг. – Не к лицу мне с оруженосцами биться. Я таких, как ты, привык вожжами на конюшне уму-разуму учить.
– На конюшне? – Молодой человек вцепился в меч так, что ладонь заболела. – Ну что ж, попробуй…
– Э, нет! Он мой! – воскликнул полещук, нисколько не смущаясь внезапным превращением Годимира. – За мной будешь, пан Косой Крест!
В толпе раздался смех. Кто-то заулюлюкал. Кто-то свистнул в четыре пальца.
– Тихо!!! – с легкостью перекрыл всеобщий гам пан Божидар. – Панам Стойгневу и Тишило я советую остыть. Ибо не к лицу таким прославленным рыцарям друг друга перед толпой хаять. Вы бы еще за грудки друг дружку схватили… Стыдно, панове! – Он притопнул ногой для пущей убедительности. – Что же касается пана Годимира, то случай тут сложный. А потому требует рассмотрения его королевским величеством Доброжиром. Но не ранее, чем завтра утром. А до того никаких ссор и потасовок в Ошмянах я не потерплю, не будь я каштелян тутошний! Уяснили, панове?
Рыцари кивнули вразнобой. Первым полещук. Пожал плечами, махнул рукой и кивнул. Следом за ним Годимир. А что ему оставалось? Раз Стойгнев с самого начала отказался вызов принять, то и не допросишься. А то, чего доброго, и правда прикажет слугам связать дерзкого и вожжами отхлестать. С него станется…
Последним согласился пан Ланцюг. Скривился, будто кислющей вишни полную горсть в рот отправил. Но кивнул. Еще раз оскалился – он здорово заблуждался, если думал, что это улыбка, – расправил плечи и ушел.
В наступившей тишине громко прозвучали слова пана Конской Головы:
– Нет. Тесен все-таки мир. Сколько живу, столько убеждаюсь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
НЕДОРЫЦАРЬ
Очевидно, комната, доставшаяся Олешеку и Годимиру, была в недалеком прошлом кладовой. Во-первых, близость к замковой кухне, а во-вторых, стойкий, въевшийся, казалось, не только в бревенчатые стены, но даже в глинобитный пол, аромат копченостей.
Наверное, ни король Доброжир, ни его каштелян пан Божидар не ожидали особого наплыва гостей. Ну, турнир и турнир… Мало ли объявляется турниров в Заречье? Именитые рыцари с ног собьются, если будут стараться на каждый поспеть. А уж в затрапезные Ошмяны, притулившиеся едва ли не у подножья Запретных гор, и подавно очень мало найдется желающих отправиться. А вот поди ж ты! Сыскались! Из подслушанного на лестнице разговора Годимир понял, что преломить копья в честь королевны Аделии, а также побороться за право присвоить руку и сердце дочери Доброжира, съехалась едва ли не полторы дюжины рыцарей. В том числе и пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки, что в Бытковском воеводстве Хоробровского королевства, и король Желеслав из соседнего с Ошмянами Островца, и широко известный рыцарь Криштоф герба Черный Качур из Белян, и малоизвестный королевич Иржи из Пищеца, что на левом берегу Словечны стоит. Не говоря уже о пане Тишило, который за королевнами никогда в жизни не гонялся, но без хорошей драки и седмицы прожить не в состоянии, и самом Годимире герба Косой Крест в компании со шпильманом из Мариенберга.
Вот и освобождали почем зря кладовые, чуланы, приклетки под комнаты для дорогих гостей. Ну, понятное дело, для тех, кто приехал позже других. Первым-то места хватило.
Скорее всего, и запасы из этой кладовки вытащили куда-нибудь, а то и съели уже на пирах, а в комнату затащили два сундука, застелили их меховыми одеялами – вот и готовы места для отдыха и сна.
Годимир так расстроился, что даже не попытался ущипнуть пухленькую служанку, притащившую медный таз и кувшин с горячей водой. Он рухнул на ближайший сундук прямо как был – в пыльных сапогах – и закрыл глаза. Щекочущий ноздри запах тут же нарисовал связки окороков и грудинок, лещей и угрей, плотвы и семги. Он сглотнул слюну. Эх, вкуснотища-то какая…
– Ну, ты даешь, пан рыцарь! – Олешек плюхнулся на свой сундук так, что жалобно скрипнула крышка. – Или как тебя теперь называть, коль выяснилось, что ты никакой не рыцарь?
– Зови просто Годимиром.
– И все?
– Что – «все»?
– Все, что ты сказать хочешь?
– Тебе мало рассказов Стойгнева?
– А он ничего не рассказывал!
– И что с того?
– Как это что?! – Шпильман от расстройства дернул струны на цистре. Прислушался. Прихлопнул их ладонью, заглушая резкий звук. – Между прочим, это и меня касается – рыцарь ты или нет. Может помнишь, ты меня оруженосцем нанимал.
– Как нанимал, так и отпустил.
– Но я же не ушел.
– А это уже не моя забота. Сам виноват.
– Что значит – виноват? – вспыхнул Олешек.
– Ну, не виноват, – легко согласился словинец. – Чего ты от меня хочешь?
– Правду хочу знать.
– Правду? Правду… – Годимир перевернулся на бок. Лицом к стенке. – Правда, она такая бывает, что многие вранье предпочитают.
– Но не я! – Шпильман порывисто вскочил, взмахнул инструментом. – Не я!!! Слышишь? – Он внезапно замолчал, удивленно оглядел цистру, которая жалобно звенела в его руках, отложил ее в сторону. Повторил с нажимом: – Я хочу знать правду. И я должен ее знать.
– Это еще почему? – буркнул Годимир.
– Потому, что я твой друг, – вдруг просто и безыскусно заявил музыкант. – А друзей обманывать – подло.
Он произнес это как-то совершенно по-детски. На мгновение словинцу показалось, что за его спиной стоит не скорый на едкое слово шпильман по прозвищу Острый Язык, а обиженный мальчишка, которому пообещали новые санки ко Дню рождения Господа, да не подарили. Того и гляди расплачется. Словинец прикусил язык и рвавшееся на волю: «Какой же ты друг?» так и осталось невысказанным. Ведь это было бы самой черной неблагодарностью. Ляпнув такое, можно перестать себя считать не только рыцарем, но и просто человеком. Ведь не за деньги же, в конце концов, ехал с ним Олешек! Ничего он ему не заплатил, да и неизвестно, заплатит ли когда-нибудь за службу. Любой другой сбежал бы давно, а шпильман едет. Не бросил его, когда камень, пущенный дружинником Желеслава, едва не выбил из глупой рыцарской головы последние мозги. Вернулся, привел в чувство, после помогал идти. Готов был ругаться со стражниками островецкого короля, когда те обвинили Годимира в исчезновении Пархима. Пошел плечом к плечу к шатру пана Тишило, вызывать того на бой. И после не оставил. Неизвестно еще, не он ли уговорил полещуцкого пана, открыто заявляющего про свою нелюбовь к уроженцам Хоробровского королевства, взять с собой побитого противника.
Пожалуй, Олешек действительно имеет право знать правду.
Годимир резко повернулся и сел. Свесил ноги с сундука.
– Ты хочешь знать правду?
– Да. Хочу! – с вызовом заявил шпильман.
– Всю правду обо мне?
– Ну, не всю… – замялся певец. – Вся-то мне, может, и без надобности, но почему пан в черной суркотте… Как его там?..
– Пан Стойгнев герба Ланцюг.
– Вот-вот. Почему пан Стойгнев сказал, что ты не рыцарь. И ты не посмел… Ведь не посмел, да? Не посмел возразить. А значит…
– А значит, я – не рыцарь, – внезапно севшим голосом проговорил Годимир. – Ну, то есть… Как бы тебе объяснить…
– Да говори, как есть. Там разберемся. – Олешек улыбнулся едва ли не с сочувствием.
И Годимир начал рассказывать.
Говорил он долго – ведь пришлось начать с самого начала.
С того дня, когда в погожий летний день шестьсот шестьдесят четвертого года от Дня рождения Господа в семье небогатого, но именитого пана рыцаря Ладибора герба Косой Крест, владельца Чечевичей и прилегающих угодий, родился третий сын, которого нарекли Годимиром. Уродился мальчишка крепким, горластым, ел за троих и быстро рос. Но судьба его была предопределена с самого рождения.
Согласно древнему праву майората[34] Чечевичи и панский маеток после смерти пана Ладибора должны были перейти в собственность Ниномысла – первенца и, чего греха таить, любимца пожилого рыцаря.
Средний сын – Жемовит – собирался отправиться в Бытков, ко двору местных князей, старинного и славноизвестного рода Кривоносов. Ясное дело, не штаны в науках протирать и не мешки с мукой в амбаре подсчитывать, а в войско. Ловкий да смышленый юноша, даже если не случится какой-нито завалящей войны – будь то с внешним врагом или междоусобицы, сумеет быстро получить пояс и шпоры, а после станет полусотенным или сотенным командиром в княжьей дружине, дальше как повезет. Можно стать мечником в прибыльном городке, каштеляном крупного замка, а то и подскарбием в самом Быткове, при княжеском дворе.
Ну, а перед младшеньким тоже пути открыты. Хочешь, отправляйся искать счастья и доли на службе у любого богатого и знатного владетеля – князя, воеводы, короля. Это, если ты в воинском ремесле поднаторел. Если нет, можно к любому монастырю прибиться. Сперва, само собой, послушником. А когда пройдешь испытания и докажешь смирение и трудолюбие делом, получишь право носить камилавку, переходя в рясофорные. А после можно принять малую схиму, стать полноправным монахом. Тоже дело почетное и требующее не меньшего самоотречения и старательности, чем воинское. Если задуматься, все прилужанские игумены, архимандриты, епископы из младших сыновей рыцарей и вышли. Даже сам митрополит хоробровский и патриарх всего Правобережья – Хороборовского, Лютовского королевств и Полесья. А ежели склонен к самоуглублению, просветлению духа постами и молитвами, прямая дорога в схимники. Едва ли не все нынешние святые – и Лукьян Бессребреник, и Андрий Страстоприимец, и Пятрон Целитель, и Лукася Непорочная, и Вэзилий Жулянский – прошли через великую схиму.
Нет, имелся еще один путь. Иногда чародеи ездили по селам и усадьбам, отбирали детишек в ученики. Ну, так на то дар особый нужен, обладать которым не каждому дано.
Мальца по имени Годимир начали готовить именно к иночеству, ибо с десяти лет, когда мальчика начинают обычно школить по верховой езде, фехтованию на мечах, бою на копьях, секирах и палицах, он проявил редкостную в роду неуклюжесть. То умудрится седло задом наперед на хребет лошади взгромоздить или на уздечке налобный ремень с суголовным перепутает. То мечом сам себя по коленке зацепит – хорошо, хоть мальцов на затупленном оружии биться учили. И если в первом случае вроде бы ерунда, не панское дело лошадей седлать, для того холопы имеются, то уж во втором – самое что ни на есть рыцарское дело.
И не то чтобы будущий рыцарь не старался. Старался, и еще как! Учился истово. С утра, едва протерев глаза, хватался за оружие, бегал вокруг маетка и по соседним лесам в полном доспехе и тяжелых сапогах, скакал, изнуряя коня так, что отец вынужден был вскоре запретить ему излишне увлекаться верховой ездой. Это у князей злата-серебра куры не клюют, а в Чечевичах жили, затянув пояса.
Годимир мечтал стать странствующим рыцарем, убивать чудовищ – драконов, кикимор, волколаков, горных людоедов, спасать прекрасных панн и заточенных в высокие башни королевских дочек. Хотел прославиться как герои древности: Грозя – победитель дракона, Лют и Хоробр – легендарные основатели величайших городов Правобережья, первейшие рыцари и непобедимые воины, давшие начало великокняжеским, а после королевским родам.
Чечевичский священник как-то сказал мальчишке, что странствующий рыцарь должен изучить все манускрипты, описывающие чудовищ, нечисть и нелюдь. Годимир выучился читать меньше чем за месяц, в то время как его братья постигали грамоту ни шатко, ни валко – в самый раз, чтобы розог не отхватить, но и не перенапрячься.
Стремясь стать настоящим могучим рыцарем, Годимир сам себе придумывал уроки – повторял стойки, удары и защиты не с длинным мечом, а с хорошим обаполом, превосходящим тяжестью мечи взрослых воинов почти вдвое. После вечерней молитвы вместо того, чтобы спокойно отправиться в постель, приседал до сотни раз, отжимался от пола раз сорок-пятьдесят. А утром вскакивал раньше всех, еще до рассвета и мчался на реку – благо, Друть, приток славной Усожи, проткала всего в полуверсте от маетка. Плавал и по течению, и против течения. Встретили бы его водяные и водяницы – признали бы за своего и щекотать не стали бы. А может, и глядела нелюдь из кустов и зарослей очерета? Глядела и дивилась на слабого человечка, возжелавшего стать самым сильным.
Ниномысл и Жемовит попервах смеялись с него. Дразнили дурачком и так и норовили навешать тумаков. Годимир терпел. Довольно долго терпел. Потом начал отвечать. И вот тогда-то братья поняли, что в изнурительных занятиях младшенького есть толк. Особенно, когда вместо головы Жемовита кулак Годимира угодил в бочку и разбил ее на досточки.
Пан Ладибор очень разгневался. Еще бы! Такие бочки местные бондари не делали, а везти из Быткова обойдется в пять-шесть скойцев. Чистое разорение.
Молодой задира… Хотя какой там задира? Всего-навсего сдачи дал. Но слово батюшки непререкаемо. Поэтому Годимира поставили перед выбором – либо монастырь, либо в Ломчаевку, в оруженосцы к пану Стойгневу герба Ланцюг, с которым рыцарь Ладибор Косой Крест в былые годы сражался против загорцев.
Надо ли говорить, что выбрал бредящий о рыцарских шпорах мальчишка?
Вот и стал он, едва сравнялось тринадцать лет, шестым оруженосцем пана Стойгнева. Почему шестым? Да потому, что рыцарь герба Ланцюг славился древностью рода и мастерством в сражении на весь север Бытковского воеводства, и многие, очень многие родители желали видеть своих отпрысков в его свите. Где же еще ума набираться юным оболтусам, как не в Ломчаевке?
Вот там-то Годимир свел знакомство со Славощем-Бычком, окончательно понял, что единственный способ уберечься от битья – бить самому. Бить в полную силу, зло и без пощады.
Нельзя сказать, что новый, самый младший оруженосец не пришелся по душе пану Стойгневу. Напротив. Он всячески выделял его за старание и прилежание в науках.
Отправляясь в достопамятный поход на черных клобуков – племя дикое, кочевавшее в степях на правом берегу Стрыпы, Годимир радовался и гордился оказанной честью. С удвоенным рвением начищал доспехи, полировал меч пана Ланцюга, чистил коня.
А потом начала сказываться его природная невезучесть, которая уверенно брала верх над любой выучкой.
Вначале (самый первый знак, так и намекавший – брось, уйди, не твое…) ни с того, ни с сего лопнуло путлище. Слава Господу, не в бою. На марше. И тем не менее оруженосец Годимир грохнулся с седла под копыта злого боевого жеребца пана Стойгнева – коня вел в поводу второй оруженосец – Михал из Гужно.
Чудом парнишка остался жив. Подкованное копыто вскользь ударило по черепушке, зато хорошо приложилось по плечу. Едва калекой не остался. Долго отлеживался в обозе. Ждал, пока сойдут кровоподтеки, пока восстановится подвижность руки. Правой руки. Для воина самой необходимой.
Потом был бой у безымянных колодцев.
Отряд словинецких рыцарей – бытковских, хоробровских, выровских – едва-едва переправился через Усожу. Сходу налетел на становище зазевавшихся кочевников. Сжег полсотни кибиток, захватил в плен целую ораву стариков, женщин и детей. В придачу отару овец и табун мелких, косматых коней. Просто чудо, а не добыча! Достойно зависти…
Паны рыцари как раз решали, что же делать со свалившимся, будто снег на голову, добром и пленниками и прозевали возвращение аскеров рода. Аскер по-кочевничьи – это что-то вроде рыцаря. Так зовут себя мужчины, достигшие совершеннолетия и совершившие какой-нибудь воинский подвиг. Ну, например, срезал уши врагу и прибил к опорному столбу в кибитке отца.
Кочевники, конечно, уступали вооружением и доспехом словинецким рыцарям. Редко-редко когда их воин носил кольчугу. А так – больше нашивки железных (даже не стальных) пластин на безрукавке, несколько рядов цепи на груди, медные или бронзовые бляхи на чапане – так степняки звали подобие зипуна, широко распространенное в степи. Также из оружия использовали узкие, плавно изогнутые мечи, так называемые сабли, легкие копья, пригодные больше для метания, чем для конного боя в сомкнутом строю. Зато луки и стрелы представляли очень серьезную угрозу, прошивая с сотни саженей кольчугу насквозь.
По обыкновению, кочевники сделали круг, огибая по дуге строй рыцарей, дали залп из луков. Затем второй, третий, четвертый…
На оставшихся в живых обрушилась конная лава.
Визжащая, хрипящая, воняющая конским потом и ни разу не стиранной одеждой.
Годимир тогда успел подумать, что если бы у степняков был толковый военный вождь, они могли бы уничтожить словинцев, не вступая в рукопашную. Просто расстреляли издалека. Но аскеры жаждали крови, стремились вцепиться врагу в горло зубами, и сдержать их не удавалось еще никому.
Началась сеча.
Выхватывая меч, Годимир умудрился стукнуть по затылку пану Ясеку герба Полкороны. Половина щита у этого улыбчивого молодого рыцаря из-под Болюсичей была зачернена в память о двухвековом трауре их семьи по королю Сымону Хороброму, а на второй половине виднелось изображение половины монаршей короны на лазоревом поле. Однако к рассказу это не относится, и от молодецкого удара по шлему пана Ясека не спасло. А спас его толстый подшлемник и крепкий череп. Когда пан рыцарь пришел в себя, то был вне себя от возмущения. Вот такой вот невеселый каламбур.
Кстати, Годимир в этом бою показал себя вовсе неплохим рубакой, лично завалив четырех кочевников и двух степных коней. Это защитило его от немедленной расправы, но не от выволочки. Почти всю обратную дорогу до Усожи он мыл посуду, тер песком котлы и чистил сапоги не только пана Стойгнева, но и ушибленного пана Ясека Полкороны.
А степняки не отставали. Преследовали рыцарское войско, как выжлы оленя-трехлетку. Отбили и вырезали обоз. К счастью, Годимир там уже не лежал. Тревожили биваки еженощными налетами. Во время одного из них Славощ-Бычок, бывший некогда злейшим врагом паныча из Чечевичей, получил стрелу в живот и скончался в страшных муках через три дня.
Переправившись через Усожу недалеко от Дядичей – маленького укрепленного городка, – словинцы воспряли духом. Все-таки левобережье – это уже почти родина. Даже степь зеленее и небо более синее, и птицы поют по-другому, и кони бегут резвее.
Ох, и ударили они по обнаглевшим от безнаказанности кочевникам!
Славно ударили. Ой, как славно…
Копья на упор!
Кони в галоп!
Бунчуки шелестят, тяжелые хоругви полощутся в жарком степном мареве. Пена хлопьями слетает на сапоги. Пыль вздымается подобно пожару позади развернувшегося для атаки строя рыцарей.
Степняки не ожидали такой прыти от северян, которых считали раздавленными и побежденными. Зная, что в конной сшибке грудь на грудь проиграют вчистую, попытались избежать столкновения, но замешкались и не успели отвернуть в сторону. Подставили левое крыло своего отряда под копейный удар.
В тот день жирный чернозем левобережья вдосталь напитался кровью собак-безбожников. Рыцарское копье запросто пронизывает двоих-троих степняков. Ну, или степняка вместе с конем. Да и тяжелый меч словинца не сравнить с легким кочевничьим.
Правда, горстке удальцов, рубящихся, как одержимые, удалось вырваться из схватки. Предводитель степняков – широколицый, покрытый шрамами аскер – и дюжина его телохранителей. Они гнали коней, не щадя ни животных, ни плетей.
В погоню помчались лучшие из лучших.
Пан Крыштоп герба Груган[35].
Пан Леська Белоус из Шебуршицы.
Пан Стойгнев герба Ланцюг и его оруженосец Годимир.
Они мчались, забыв обо всем на свете, отдавшись безумному полету коней. Выбивали дробь копыта. Воздух со свистом врывался в распяленные от натуги ноздри скакунов.
Годимир наклонился вперед, привстав в стременах, и «качал» повод, стараясь добиться невозможного от подуставшего коня.
Рядом сверкал глазами из-под кустистых бровей пан Стойгнев. Слева пан Леська – прославленный во многих сражениях рыцарь – яростно шевелил белыми усами.
А впереди, все ближе и ближе, волчьи малахаи басурманов!
Степные лошадки неприхотливы и выносливы, но сравниться с северными скакунами на коротком рывке не могут.
Вот сейчас задний аскер окажется досягаем для клинка. Сейчас, сейчас…
Годимир взмахнул мечом, спеша обрушить всю накопленную за время неудачного похода ненависть на спину кочевника. И в это миг его конь – серый в яблоках, отлично вышколенный красавец – угодил ногой в сурчину. Молодого оруженосца вынесло из седла, как гранитную глыбу из требушета. Только и успел ноги из стремян выдернуть. Меч в одну сторону, всадник в другую. Да не куда-нибудь, а прямо под копыта буланому коню шебуршицкого пана Леська.
Белоусый рыцарь сделал все возможное, чтобы спасти непутевого. Вздыбил шпорами коня, вытолкнул его в немыслимом прыжке вверх-влево, уходя от столкновения. И тут же буланому в бок врезался светло-рыжий пана Крыштопа Гругана. От удара лопнули подпруги на седле рыцаря Леська. Не выдержали напора. Белоус грянулся оземь. Пан Крыштоп тоже потерял стремя, был вынужден обхватить шею коня руками, чтобы остаться верхом.
Все это Годимир увидел снизу, стоя на четвереньках и ошалело тряся головой. А еще он увидел, как сунется боком по земле вороной пана Стойгнева. Бедолага зацепился передними ногами за круп сломавшего ногу серого. Пан Ланцюг выругался по-черному, совсем не так, как приличествует благородному рыцарю изъясняться, и с маху вогнал меч в землю едва ли не на половину клинка.
Черные клобуки, отъехав на безопасное расстояние, придержали коней. Махали мечами, орали что-то обидное. Предводитель аскеров приподнялся на стременах и похлопал себя по заднице. Что он хотел этим сказать? Догони и поцелуй? Или накося выкуси? Теперь уж точно никто не ответит.
Вот тут пан Стойгнев осерчал по-настоящему. Годимир понял, что раньше были цветочки, а пришла пора ягодок. Если бы не Леська, мог бы пан Ланцюг и зарубить бестолкового неудачника. Но первый удар, наносимый сердцем, а не разумом, пан Белоус принял на свой щит, а тут и пан Крыштоп повис у Стойгнева на плечах.
Короче говоря, от немедленной и кровавой расправы они оруженосца спасли, но от справедливого наказания кто же, будучи в своем уме, спасать станет? Наказание, оно для того и придумано, чтобы заставить исправиться, чтобы виновный постарался искупить проступок.
Но пану Стойгневу одних наказаний, навроде чистки сапог, коня и доспехов, показалось мало. Но, с другой стороны, не в колодки же заковывать? И на кол не посадишь, как бы не хотелось.
Наверное, ни король Доброжир, ни его каштелян пан Божидар не ожидали особого наплыва гостей. Ну, турнир и турнир… Мало ли объявляется турниров в Заречье? Именитые рыцари с ног собьются, если будут стараться на каждый поспеть. А уж в затрапезные Ошмяны, притулившиеся едва ли не у подножья Запретных гор, и подавно очень мало найдется желающих отправиться. А вот поди ж ты! Сыскались! Из подслушанного на лестнице разговора Годимир понял, что преломить копья в честь королевны Аделии, а также побороться за право присвоить руку и сердце дочери Доброжира, съехалась едва ли не полторы дюжины рыцарей. В том числе и пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки, что в Бытковском воеводстве Хоробровского королевства, и король Желеслав из соседнего с Ошмянами Островца, и широко известный рыцарь Криштоф герба Черный Качур из Белян, и малоизвестный королевич Иржи из Пищеца, что на левом берегу Словечны стоит. Не говоря уже о пане Тишило, который за королевнами никогда в жизни не гонялся, но без хорошей драки и седмицы прожить не в состоянии, и самом Годимире герба Косой Крест в компании со шпильманом из Мариенберга.
Вот и освобождали почем зря кладовые, чуланы, приклетки под комнаты для дорогих гостей. Ну, понятное дело, для тех, кто приехал позже других. Первым-то места хватило.
Скорее всего, и запасы из этой кладовки вытащили куда-нибудь, а то и съели уже на пирах, а в комнату затащили два сундука, застелили их меховыми одеялами – вот и готовы места для отдыха и сна.
Годимир так расстроился, что даже не попытался ущипнуть пухленькую служанку, притащившую медный таз и кувшин с горячей водой. Он рухнул на ближайший сундук прямо как был – в пыльных сапогах – и закрыл глаза. Щекочущий ноздри запах тут же нарисовал связки окороков и грудинок, лещей и угрей, плотвы и семги. Он сглотнул слюну. Эх, вкуснотища-то какая…
– Ну, ты даешь, пан рыцарь! – Олешек плюхнулся на свой сундук так, что жалобно скрипнула крышка. – Или как тебя теперь называть, коль выяснилось, что ты никакой не рыцарь?
– Зови просто Годимиром.
– И все?
– Что – «все»?
– Все, что ты сказать хочешь?
– Тебе мало рассказов Стойгнева?
– А он ничего не рассказывал!
– И что с того?
– Как это что?! – Шпильман от расстройства дернул струны на цистре. Прислушался. Прихлопнул их ладонью, заглушая резкий звук. – Между прочим, это и меня касается – рыцарь ты или нет. Может помнишь, ты меня оруженосцем нанимал.
– Как нанимал, так и отпустил.
– Но я же не ушел.
– А это уже не моя забота. Сам виноват.
– Что значит – виноват? – вспыхнул Олешек.
– Ну, не виноват, – легко согласился словинец. – Чего ты от меня хочешь?
– Правду хочу знать.
– Правду? Правду… – Годимир перевернулся на бок. Лицом к стенке. – Правда, она такая бывает, что многие вранье предпочитают.
– Но не я! – Шпильман порывисто вскочил, взмахнул инструментом. – Не я!!! Слышишь? – Он внезапно замолчал, удивленно оглядел цистру, которая жалобно звенела в его руках, отложил ее в сторону. Повторил с нажимом: – Я хочу знать правду. И я должен ее знать.
– Это еще почему? – буркнул Годимир.
– Потому, что я твой друг, – вдруг просто и безыскусно заявил музыкант. – А друзей обманывать – подло.
Он произнес это как-то совершенно по-детски. На мгновение словинцу показалось, что за его спиной стоит не скорый на едкое слово шпильман по прозвищу Острый Язык, а обиженный мальчишка, которому пообещали новые санки ко Дню рождения Господа, да не подарили. Того и гляди расплачется. Словинец прикусил язык и рвавшееся на волю: «Какой же ты друг?» так и осталось невысказанным. Ведь это было бы самой черной неблагодарностью. Ляпнув такое, можно перестать себя считать не только рыцарем, но и просто человеком. Ведь не за деньги же, в конце концов, ехал с ним Олешек! Ничего он ему не заплатил, да и неизвестно, заплатит ли когда-нибудь за службу. Любой другой сбежал бы давно, а шпильман едет. Не бросил его, когда камень, пущенный дружинником Желеслава, едва не выбил из глупой рыцарской головы последние мозги. Вернулся, привел в чувство, после помогал идти. Готов был ругаться со стражниками островецкого короля, когда те обвинили Годимира в исчезновении Пархима. Пошел плечом к плечу к шатру пана Тишило, вызывать того на бой. И после не оставил. Неизвестно еще, не он ли уговорил полещуцкого пана, открыто заявляющего про свою нелюбовь к уроженцам Хоробровского королевства, взять с собой побитого противника.
Пожалуй, Олешек действительно имеет право знать правду.
Годимир резко повернулся и сел. Свесил ноги с сундука.
– Ты хочешь знать правду?
– Да. Хочу! – с вызовом заявил шпильман.
– Всю правду обо мне?
– Ну, не всю… – замялся певец. – Вся-то мне, может, и без надобности, но почему пан в черной суркотте… Как его там?..
– Пан Стойгнев герба Ланцюг.
– Вот-вот. Почему пан Стойгнев сказал, что ты не рыцарь. И ты не посмел… Ведь не посмел, да? Не посмел возразить. А значит…
– А значит, я – не рыцарь, – внезапно севшим голосом проговорил Годимир. – Ну, то есть… Как бы тебе объяснить…
– Да говори, как есть. Там разберемся. – Олешек улыбнулся едва ли не с сочувствием.
И Годимир начал рассказывать.
Говорил он долго – ведь пришлось начать с самого начала.
С того дня, когда в погожий летний день шестьсот шестьдесят четвертого года от Дня рождения Господа в семье небогатого, но именитого пана рыцаря Ладибора герба Косой Крест, владельца Чечевичей и прилегающих угодий, родился третий сын, которого нарекли Годимиром. Уродился мальчишка крепким, горластым, ел за троих и быстро рос. Но судьба его была предопределена с самого рождения.
Согласно древнему праву майората[34] Чечевичи и панский маеток после смерти пана Ладибора должны были перейти в собственность Ниномысла – первенца и, чего греха таить, любимца пожилого рыцаря.
Средний сын – Жемовит – собирался отправиться в Бытков, ко двору местных князей, старинного и славноизвестного рода Кривоносов. Ясное дело, не штаны в науках протирать и не мешки с мукой в амбаре подсчитывать, а в войско. Ловкий да смышленый юноша, даже если не случится какой-нито завалящей войны – будь то с внешним врагом или междоусобицы, сумеет быстро получить пояс и шпоры, а после станет полусотенным или сотенным командиром в княжьей дружине, дальше как повезет. Можно стать мечником в прибыльном городке, каштеляном крупного замка, а то и подскарбием в самом Быткове, при княжеском дворе.
Ну, а перед младшеньким тоже пути открыты. Хочешь, отправляйся искать счастья и доли на службе у любого богатого и знатного владетеля – князя, воеводы, короля. Это, если ты в воинском ремесле поднаторел. Если нет, можно к любому монастырю прибиться. Сперва, само собой, послушником. А когда пройдешь испытания и докажешь смирение и трудолюбие делом, получишь право носить камилавку, переходя в рясофорные. А после можно принять малую схиму, стать полноправным монахом. Тоже дело почетное и требующее не меньшего самоотречения и старательности, чем воинское. Если задуматься, все прилужанские игумены, архимандриты, епископы из младших сыновей рыцарей и вышли. Даже сам митрополит хоробровский и патриарх всего Правобережья – Хороборовского, Лютовского королевств и Полесья. А ежели склонен к самоуглублению, просветлению духа постами и молитвами, прямая дорога в схимники. Едва ли не все нынешние святые – и Лукьян Бессребреник, и Андрий Страстоприимец, и Пятрон Целитель, и Лукася Непорочная, и Вэзилий Жулянский – прошли через великую схиму.
Нет, имелся еще один путь. Иногда чародеи ездили по селам и усадьбам, отбирали детишек в ученики. Ну, так на то дар особый нужен, обладать которым не каждому дано.
Мальца по имени Годимир начали готовить именно к иночеству, ибо с десяти лет, когда мальчика начинают обычно школить по верховой езде, фехтованию на мечах, бою на копьях, секирах и палицах, он проявил редкостную в роду неуклюжесть. То умудрится седло задом наперед на хребет лошади взгромоздить или на уздечке налобный ремень с суголовным перепутает. То мечом сам себя по коленке зацепит – хорошо, хоть мальцов на затупленном оружии биться учили. И если в первом случае вроде бы ерунда, не панское дело лошадей седлать, для того холопы имеются, то уж во втором – самое что ни на есть рыцарское дело.
И не то чтобы будущий рыцарь не старался. Старался, и еще как! Учился истово. С утра, едва протерев глаза, хватался за оружие, бегал вокруг маетка и по соседним лесам в полном доспехе и тяжелых сапогах, скакал, изнуряя коня так, что отец вынужден был вскоре запретить ему излишне увлекаться верховой ездой. Это у князей злата-серебра куры не клюют, а в Чечевичах жили, затянув пояса.
Годимир мечтал стать странствующим рыцарем, убивать чудовищ – драконов, кикимор, волколаков, горных людоедов, спасать прекрасных панн и заточенных в высокие башни королевских дочек. Хотел прославиться как герои древности: Грозя – победитель дракона, Лют и Хоробр – легендарные основатели величайших городов Правобережья, первейшие рыцари и непобедимые воины, давшие начало великокняжеским, а после королевским родам.
Чечевичский священник как-то сказал мальчишке, что странствующий рыцарь должен изучить все манускрипты, описывающие чудовищ, нечисть и нелюдь. Годимир выучился читать меньше чем за месяц, в то время как его братья постигали грамоту ни шатко, ни валко – в самый раз, чтобы розог не отхватить, но и не перенапрячься.
Стремясь стать настоящим могучим рыцарем, Годимир сам себе придумывал уроки – повторял стойки, удары и защиты не с длинным мечом, а с хорошим обаполом, превосходящим тяжестью мечи взрослых воинов почти вдвое. После вечерней молитвы вместо того, чтобы спокойно отправиться в постель, приседал до сотни раз, отжимался от пола раз сорок-пятьдесят. А утром вскакивал раньше всех, еще до рассвета и мчался на реку – благо, Друть, приток славной Усожи, проткала всего в полуверсте от маетка. Плавал и по течению, и против течения. Встретили бы его водяные и водяницы – признали бы за своего и щекотать не стали бы. А может, и глядела нелюдь из кустов и зарослей очерета? Глядела и дивилась на слабого человечка, возжелавшего стать самым сильным.
Ниномысл и Жемовит попервах смеялись с него. Дразнили дурачком и так и норовили навешать тумаков. Годимир терпел. Довольно долго терпел. Потом начал отвечать. И вот тогда-то братья поняли, что в изнурительных занятиях младшенького есть толк. Особенно, когда вместо головы Жемовита кулак Годимира угодил в бочку и разбил ее на досточки.
Пан Ладибор очень разгневался. Еще бы! Такие бочки местные бондари не делали, а везти из Быткова обойдется в пять-шесть скойцев. Чистое разорение.
Молодой задира… Хотя какой там задира? Всего-навсего сдачи дал. Но слово батюшки непререкаемо. Поэтому Годимира поставили перед выбором – либо монастырь, либо в Ломчаевку, в оруженосцы к пану Стойгневу герба Ланцюг, с которым рыцарь Ладибор Косой Крест в былые годы сражался против загорцев.
Надо ли говорить, что выбрал бредящий о рыцарских шпорах мальчишка?
Вот и стал он, едва сравнялось тринадцать лет, шестым оруженосцем пана Стойгнева. Почему шестым? Да потому, что рыцарь герба Ланцюг славился древностью рода и мастерством в сражении на весь север Бытковского воеводства, и многие, очень многие родители желали видеть своих отпрысков в его свите. Где же еще ума набираться юным оболтусам, как не в Ломчаевке?
Вот там-то Годимир свел знакомство со Славощем-Бычком, окончательно понял, что единственный способ уберечься от битья – бить самому. Бить в полную силу, зло и без пощады.
Нельзя сказать, что новый, самый младший оруженосец не пришелся по душе пану Стойгневу. Напротив. Он всячески выделял его за старание и прилежание в науках.
Отправляясь в достопамятный поход на черных клобуков – племя дикое, кочевавшее в степях на правом берегу Стрыпы, Годимир радовался и гордился оказанной честью. С удвоенным рвением начищал доспехи, полировал меч пана Ланцюга, чистил коня.
А потом начала сказываться его природная невезучесть, которая уверенно брала верх над любой выучкой.
Вначале (самый первый знак, так и намекавший – брось, уйди, не твое…) ни с того, ни с сего лопнуло путлище. Слава Господу, не в бою. На марше. И тем не менее оруженосец Годимир грохнулся с седла под копыта злого боевого жеребца пана Стойгнева – коня вел в поводу второй оруженосец – Михал из Гужно.
Чудом парнишка остался жив. Подкованное копыто вскользь ударило по черепушке, зато хорошо приложилось по плечу. Едва калекой не остался. Долго отлеживался в обозе. Ждал, пока сойдут кровоподтеки, пока восстановится подвижность руки. Правой руки. Для воина самой необходимой.
Потом был бой у безымянных колодцев.
Отряд словинецких рыцарей – бытковских, хоробровских, выровских – едва-едва переправился через Усожу. Сходу налетел на становище зазевавшихся кочевников. Сжег полсотни кибиток, захватил в плен целую ораву стариков, женщин и детей. В придачу отару овец и табун мелких, косматых коней. Просто чудо, а не добыча! Достойно зависти…
Паны рыцари как раз решали, что же делать со свалившимся, будто снег на голову, добром и пленниками и прозевали возвращение аскеров рода. Аскер по-кочевничьи – это что-то вроде рыцаря. Так зовут себя мужчины, достигшие совершеннолетия и совершившие какой-нибудь воинский подвиг. Ну, например, срезал уши врагу и прибил к опорному столбу в кибитке отца.
Кочевники, конечно, уступали вооружением и доспехом словинецким рыцарям. Редко-редко когда их воин носил кольчугу. А так – больше нашивки железных (даже не стальных) пластин на безрукавке, несколько рядов цепи на груди, медные или бронзовые бляхи на чапане – так степняки звали подобие зипуна, широко распространенное в степи. Также из оружия использовали узкие, плавно изогнутые мечи, так называемые сабли, легкие копья, пригодные больше для метания, чем для конного боя в сомкнутом строю. Зато луки и стрелы представляли очень серьезную угрозу, прошивая с сотни саженей кольчугу насквозь.
По обыкновению, кочевники сделали круг, огибая по дуге строй рыцарей, дали залп из луков. Затем второй, третий, четвертый…
На оставшихся в живых обрушилась конная лава.
Визжащая, хрипящая, воняющая конским потом и ни разу не стиранной одеждой.
Годимир тогда успел подумать, что если бы у степняков был толковый военный вождь, они могли бы уничтожить словинцев, не вступая в рукопашную. Просто расстреляли издалека. Но аскеры жаждали крови, стремились вцепиться врагу в горло зубами, и сдержать их не удавалось еще никому.
Началась сеча.
Выхватывая меч, Годимир умудрился стукнуть по затылку пану Ясеку герба Полкороны. Половина щита у этого улыбчивого молодого рыцаря из-под Болюсичей была зачернена в память о двухвековом трауре их семьи по королю Сымону Хороброму, а на второй половине виднелось изображение половины монаршей короны на лазоревом поле. Однако к рассказу это не относится, и от молодецкого удара по шлему пана Ясека не спасло. А спас его толстый подшлемник и крепкий череп. Когда пан рыцарь пришел в себя, то был вне себя от возмущения. Вот такой вот невеселый каламбур.
Кстати, Годимир в этом бою показал себя вовсе неплохим рубакой, лично завалив четырех кочевников и двух степных коней. Это защитило его от немедленной расправы, но не от выволочки. Почти всю обратную дорогу до Усожи он мыл посуду, тер песком котлы и чистил сапоги не только пана Стойгнева, но и ушибленного пана Ясека Полкороны.
А степняки не отставали. Преследовали рыцарское войско, как выжлы оленя-трехлетку. Отбили и вырезали обоз. К счастью, Годимир там уже не лежал. Тревожили биваки еженощными налетами. Во время одного из них Славощ-Бычок, бывший некогда злейшим врагом паныча из Чечевичей, получил стрелу в живот и скончался в страшных муках через три дня.
Переправившись через Усожу недалеко от Дядичей – маленького укрепленного городка, – словинцы воспряли духом. Все-таки левобережье – это уже почти родина. Даже степь зеленее и небо более синее, и птицы поют по-другому, и кони бегут резвее.
Ох, и ударили они по обнаглевшим от безнаказанности кочевникам!
Славно ударили. Ой, как славно…
Копья на упор!
Кони в галоп!
Бунчуки шелестят, тяжелые хоругви полощутся в жарком степном мареве. Пена хлопьями слетает на сапоги. Пыль вздымается подобно пожару позади развернувшегося для атаки строя рыцарей.
Степняки не ожидали такой прыти от северян, которых считали раздавленными и побежденными. Зная, что в конной сшибке грудь на грудь проиграют вчистую, попытались избежать столкновения, но замешкались и не успели отвернуть в сторону. Подставили левое крыло своего отряда под копейный удар.
В тот день жирный чернозем левобережья вдосталь напитался кровью собак-безбожников. Рыцарское копье запросто пронизывает двоих-троих степняков. Ну, или степняка вместе с конем. Да и тяжелый меч словинца не сравнить с легким кочевничьим.
Правда, горстке удальцов, рубящихся, как одержимые, удалось вырваться из схватки. Предводитель степняков – широколицый, покрытый шрамами аскер – и дюжина его телохранителей. Они гнали коней, не щадя ни животных, ни плетей.
В погоню помчались лучшие из лучших.
Пан Крыштоп герба Груган[35].
Пан Леська Белоус из Шебуршицы.
Пан Стойгнев герба Ланцюг и его оруженосец Годимир.
Они мчались, забыв обо всем на свете, отдавшись безумному полету коней. Выбивали дробь копыта. Воздух со свистом врывался в распяленные от натуги ноздри скакунов.
Годимир наклонился вперед, привстав в стременах, и «качал» повод, стараясь добиться невозможного от подуставшего коня.
Рядом сверкал глазами из-под кустистых бровей пан Стойгнев. Слева пан Леська – прославленный во многих сражениях рыцарь – яростно шевелил белыми усами.
А впереди, все ближе и ближе, волчьи малахаи басурманов!
Степные лошадки неприхотливы и выносливы, но сравниться с северными скакунами на коротком рывке не могут.
Вот сейчас задний аскер окажется досягаем для клинка. Сейчас, сейчас…
Годимир взмахнул мечом, спеша обрушить всю накопленную за время неудачного похода ненависть на спину кочевника. И в это миг его конь – серый в яблоках, отлично вышколенный красавец – угодил ногой в сурчину. Молодого оруженосца вынесло из седла, как гранитную глыбу из требушета. Только и успел ноги из стремян выдернуть. Меч в одну сторону, всадник в другую. Да не куда-нибудь, а прямо под копыта буланому коню шебуршицкого пана Леська.
Белоусый рыцарь сделал все возможное, чтобы спасти непутевого. Вздыбил шпорами коня, вытолкнул его в немыслимом прыжке вверх-влево, уходя от столкновения. И тут же буланому в бок врезался светло-рыжий пана Крыштопа Гругана. От удара лопнули подпруги на седле рыцаря Леська. Не выдержали напора. Белоус грянулся оземь. Пан Крыштоп тоже потерял стремя, был вынужден обхватить шею коня руками, чтобы остаться верхом.
Все это Годимир увидел снизу, стоя на четвереньках и ошалело тряся головой. А еще он увидел, как сунется боком по земле вороной пана Стойгнева. Бедолага зацепился передними ногами за круп сломавшего ногу серого. Пан Ланцюг выругался по-черному, совсем не так, как приличествует благородному рыцарю изъясняться, и с маху вогнал меч в землю едва ли не на половину клинка.
Черные клобуки, отъехав на безопасное расстояние, придержали коней. Махали мечами, орали что-то обидное. Предводитель аскеров приподнялся на стременах и похлопал себя по заднице. Что он хотел этим сказать? Догони и поцелуй? Или накося выкуси? Теперь уж точно никто не ответит.
Вот тут пан Стойгнев осерчал по-настоящему. Годимир понял, что раньше были цветочки, а пришла пора ягодок. Если бы не Леська, мог бы пан Ланцюг и зарубить бестолкового неудачника. Но первый удар, наносимый сердцем, а не разумом, пан Белоус принял на свой щит, а тут и пан Крыштоп повис у Стойгнева на плечах.
Короче говоря, от немедленной и кровавой расправы они оруженосца спасли, но от справедливого наказания кто же, будучи в своем уме, спасать станет? Наказание, оно для того и придумано, чтобы заставить исправиться, чтобы виновный постарался искупить проступок.
Но пану Стойгневу одних наказаний, навроде чистки сапог, коня и доспехов, показалось мало. Но, с другой стороны, не в колодки же заковывать? И на кол не посадишь, как бы не хотелось.