Русанов Владислав. Пасынок судьбы

   Следует отдать должное наметанному глазу Жита. Он безошибочно определил в Годимире человека не черной крови.
   – Так это ты, паныч, к нашему пану Тишило в гости напрашиваешься?
   – То есть как это – «напрашиваешься»? – стараясь придать голосу как можно больше холода, проговорил словинец. – Твой пан для чего тут, у моста, поселился?
   – Ну, не поселился, а…
   – Я спрашиваю, для чего? – загремел Годимир. – Отвечай, холоп! – И уловил краем уха изумленное восклицание шпильмана. Еще бы, таким Олешек его еще не видел.
   Но Жит оказался тоже не лыком шит – словинец улыбнулся невольной рифме. Слуга бело-красного рыцаря напрягся, выпрямился, будто кол проглотил, и отчеканил:
   – Пан Тишило, герба Конская Голова, коему я уж почитай сорок лет без малого верой и правдой служу, стал у моста, дабы вразумлять излишне гонористых юнцов-рыцарей. Ежели таковые проезжать вздумают, обязаны вызов принять или при всем честном народе пану Тишило в ноги поклониться.
   Старый слуга вздернул подбородок. Зыркнул убийственно.
   – Ну так зови своего пана. Нашелся такой юнец! – бесшабашно проговорил Годимир, чем поверг Жита в легкое замешательство.
   – Да пан Тишило!.. Да ты слыхал, паныч, кто такой пан Тишило герба Конская Голова? Да он такого, как ты… – задохнулся Жит.
   – Так зови. Зови!
   – Я не пана позову сейчас, а велю слугам тебя взашей гнать!
   – Ну, попробуй.
   Серые глаза Годимира скрестились с блекло-голубыми слуги. Про себя рыцарь при этом думал: «Бить начнут, главное, попробовать отнять у кого-нибудь оружие. На Олешека надежды никакой. Прогнать его, что ли, от греха? А то ведь покалечат ни за что ни про что…»
   – Эй! – закричал Жит. – Ратиш, Бажен! Сюда!!!
   – А ну, тихо! – перекрыл слова слуги мощный бас.
   Полог шатра откинула в сторону чья-то рука и к пререкающимся подошел невысокий – на полголовы ниже Годимира – крепыш в светло-коричневом жаке со следами потертостей от кольчуги, суконных свободных штанах и остроносых сапогах со шпорами. Пышные каштановые усы свисали едва ли не до ключиц, выдавая в пане уроженца Полесья, страны дремучих лесов, полноводных рек и отважных воинов. Волосы, стриженные в кружок, так же, как и у самого Годимира, – явление вполне обычное для рыцарства по обе стороны от Оресы, – присыпала обильная седина, хоть на вид шляхтичу было немногим больше сорока.
   – Что за шум? – пророкотал пан, почесывая шею.
   – Пан Тишило, этот нахал… Из юнцов, видать, не по годам прытких… – зачастил сбиваясь Жит. – По усам вижу – словинец… Из хоробровских… Гнать…
   – Тихо! Не тарахти! – осадил не в меру зарвавшегося слугу пан Тишило. Не торопясь, с чувством собственного превосходства, оглядел Годимира. – Ты кто таков будешь?
   – Я – рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. Странствую во исполнение обета. Увидел твой шатер, пан Тишило, и пришел с тем, чтобы дать и тебе возможность исполнить свой обет.
   Бело-красный рыцарь продолжал ожесточенно чесать шею, пытаясь забраться широкой ладонью в горловой вырез жака.
   – Из Чечевичей, говоришь… Знаю, знаю… Это под Бытковым? Так ведь?
   – Так.
   – Значит, и вправду словинец. Не люблю словинцев.
   Годимир пропустил это выпад мимо ушей. Просто стоял и ждал. Ждал, стиснув зубы, пока бело-красный рыцарь выговорится. Иногда, чтобы достичь успеха, приходится проявлять терпения куда больше, чем хочется.
   – Слишком умные они, словинцы эти… В особенности южные, – продолжал пан Тишило. Повернулся к Житу. – Так ведь?
   Старик истово закивал, рискуя сломать шею от излишнего усердия.
   – Как ни встречу эдакого хлюста из-под Хороброва или Быткова, сразу жизни учить меня принимается. А как до дел доходит… Тьфу, и растереть. Так ведь? Что молчишь, пан Косой Крест?
   – А что мне сказать? Я ж не жизни учить тебя пришел, пан Тишило. Не знаю, как в Хороброве или Лютове, а у нас в Бытковском воеводстве еще уважать старших не разучились.
   – Да? А зачем же ты пришел? – Бело-красный прекратил скрестись и упер руки в бока.
   – На бой тебя вызвать! – не выдержал Олешек.
   – А ты кто такой? – зыркнул на него пан Тишило.
   – Кто? Я – шпильман. Олешек Острый Язык из Мариенберга. Слыхал о таком, пан рыцарь?
   – Не слыхал. И слышать не хочу, – отрезал полещук.
   – Поздно, уже услышал! – задорно воскликнул Олешек, и Годимир почувствовал закипающую злость: ну просил ведь тебя не лезть не в свое дело! Тут одно слово неверное, и все можно испортить, а у шпильмана язык, ясное дело, острый, но без костей.
   – Я хочу вызвать тебя на бой, пан Тишило герба Конская Голова, – решил взять нить разговора в свои руки Годимир.
   – На бой? На бой… Это было бы здорово, – кивнул пан Тишило. – Так ведь?
   – Да он босяк какой-то, а не рыцарь! – упрямо буркнул Жит. Двое подошедших оруженосцев – должно быть Ратиш и Бажен – захихикали.
   – А ведь и правда, – задумался Тишило. – Что-то я не помню, как ты приехал, пан Годимир. И где твой конь, меч, копье? А?
   Годимир чуть было не ляпнул: «Не «акай»!», но вовремя сдержался. Олешеку замечания делать – это одно, а суровому пану-полещуку – совсем другое.
   – Так получилось, пан Тишило, что я лишился меча, коня и копья, – ответил он честно, ничего не скрывая. – А прибыл вчера в сумерках на телеге горшечника.
   При этих словах замурзанный оруженосец прыснул в кулак. Второй паренек ткнул его локтем – не гоже, мол, насмехаться.
   – Слыхал я сказку про одного рыцаря, что на телеге ездил… – Пан Тишило снова полез пятерней за пазуху.
   «Чесотка у него, что ли?» – как-то некстати подумал Годимир.
   – Эта история и в Мариенберге известна, – вмешался Олешек. – И смею напомнить, ясновельможный пан, те, кто над рыцарем Абсалоном, ехавшим в телеге спасать похищенную врагами королеву, смеялся, после плакать были вынуждены.
   Пан Тишило, не прекращая чесаться, внимательно посмотрел на шпильмана. Покачал головой:
   – Откуда он у тебя такой взялся, а, пан Косой Крест?
   – Это мой товарищ. Путешествуем мы вместе, – не покривив душой, ответил Годимир.
   – И оба хороши – словно побирушки на паперти, – прошипел Жит.
   Рыцарь Тишило отмахнулся от него:
   – Помолчи. Заморил вусмерть. Так значит, пан рыцарь, изволишь вызывать меня на бой…
   – Так положено по уставу странствующих рыцарей, – пожал плечами Годимир и, полуприкрыв глаза, повторил по памяти: – Коли встретишь благородного рыцаря, шатер у моста разбившего, обязан почтить его, вызвав на честный поединок либо вызов оного рыцаря приняв.
   – Верно. Устав рыцарский знаешь. Знаешь, так ведь?
   – Ну, знаю.
   – Тогда ответь мне – чем я с тобой сражаться должен? Нет у тебя копья и коня… Ладно, могли бы пеше на мечах или секирах переведаться. Но у тебя же и вовсе никакого оружия нет! Так ведь?
   – Пропил, видать. Гультяй словинецкий, – вякнул старый слуга и привычно увернулся от мелькнувшего кулака пана Тишило. Да, по правде сказать, пан Конская Голова и не бил в полную силу. Кому ж охота верного слугу, к которому привык, как к собственной заднице, покалечить? Но для острастки махнуть полагается. Чтоб не думал, будто запросто может в панский разговор встревать.
   – Так на чем мы биться будем? – Бело-красный рыцарь скреб уже поясницу.
   – А на кулаках! – гордо бросил Годимир.
   – На кулаках? – если не опешил, то изрядно удивился Тишило.
   – Слышал я, в Полесье весьма в чести кулачные забавы. Или врут злые языки? – невинно глянул словинец.
   – А великий герой Грозя, что город Грозов основал, – ввернул Олешек, – потехи ради диких туров кулаком в лоб бил. И очень расстраивался, когда с первого раза не сбивал с ног.
   Пан Конская Голова почесал затылок:
   – Нет, не без того… Выходят мужики на лед зимой подраться, когда Горынь станет.
   – Так то ж смерды, черная кость! – с безопасного расстояния подал голос Жит.
   – Когда кочевники через Горынь перебрались, Хоробров с Ельском пожгли и уже у самого Грозова стояли, бились все бок о бок. И рыцари с князьями, и кмети с горожанами, – веско проговорил Олешек. – А потому и победили басурманов, что не делились на черных и белых, словинецких и полещуцких, грозовских и хоробровских.
   Пан Тишило дернул себя за ус. Крякнул:
   – Хорошо говоришь, шпильман. Умеешь. Я-то думал, тебя Острым Языком прозвали за подначки дурацкие. Ан нет. Умеешь в сердце раны растравить. Даже у такого борова толстошкурого, как я. Так ведь? – Не дожидаясь ответа, подытожил: – Значит, пан рыцарь герба Косой Крест, вспомним времена короля Грози? Так ведь? На кулаках значит на кулаках.
   Сзади тихо застонал Жит. Еще, не приведи Господь, руки наложит на себя ревнитель традиций и рыцарской чести от такой выходки своего пана.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КУЛАКИ И ДОБЛЕСТЬ

   Поединок решили начинать, когда солнечные лучи высушат росу на траве.
   Жит больше не возражал против, как он сказал, ярмарочной драки своего хозяина с заезжим нахалом, да еще из числа словинцев. Махнул рукой и ушел командовать копошащимися вокруг костра оруженосцами.
   Годимир присел прямо на землю, неподалеку от того лужка, где паслись стреноженные кони, прикрыл глаза и задумался.
   Во-первых, следовало успокоиться перед грядущей схваткой, избавиться от лишних мыслей и переживаний, во-вторых, рыцарь просто-напросто припоминал детство и отрочество, когда кулачный бой был для него привычным и обычным. Старшие братья Ниномысл и Жемовит нередко тузили своего младшенького. И хотя собственное детство Годимир не мог назвать счастливым и безоблачным, из него он вынес умение «держать удар», то есть не плакать, когда больно, и не впадать в отчаяние, когда оказался на земле. Весьма ценное качество, не раз выручавшее его в бытность оруженосцем.
   К пану рыцарю Стойгневу герба Ланцюг^[27] Годимир попал, когда ему сравнялось тринадцать лет. Раньше обычного срока почти на год. Но пан Ладибор герба Косой Крест, отец будущего рыцаря, решил, что мальчик он крепкий, справится. Да и кормить лишний рот – молодой, растущий, а потому вечно голодный – многодетному рыцарю из Чечевичей не хотелось.
   Украсившую его суркотту, черную с вышитой золотой цепью, Годимир воспринял с радостью, которая вскоре омрачилась знакомством с прочими оруженосцами пана Стойгнева. В особенности, с неким Славощем по прозвищу Бычок – парнем шестнадцати годов от роду, не обделенным силушкой, но зато обиженным умишком.
   Правда, дело это обычное, когда старший оруженосец заставляет младшего по возрасту и сроку службы работать за себя – точить меч, начищать кольчугу, полировать шлем, натирать смесью дегтя и рыбьего жира конскую сбрую. Но всему есть предел. Трудно согласиться и принять с покорностью, когда от тебя требуют чистить одежду еще и старшему оруженосцу, отгонять от него мух во время дневного сна, да еще вместо благодарности норовят отвесить тумака тяжеленным кулаком.
   Годимир терпел недолго, а потом высказал Бычку все, что думает о нем, о его дрянной суркотте и сапогах, и посоветовал не приближаться больше чем на три шага, дабы не портить воздух вонью собачьего дерьма, которым набита его тупая башка.
   Понятно, стерпеть такое Славощ-Бычок не смог. Полез драться. А чего бояться плечистого, но тощего мальчишку? Тогда Годимир бился не на жизнь, а на смерть, ибо ставкой было самое дорогое для всякого юноши, претендующего на рыцарский пояс и шпоры в будущем, – честь и самоуважение. Вот где пригодились навыки, полученные в драках с братьями! Рассчитывавший на скорый успех, Бычок откровенно запаниковал, когда мальчишка, сбитый с ног в десятый раз, опять поднялся и, сцепив зубы и сжав кулаки, вновь пошел на него. Вид Годимира мог испугать любого – рассеченная бровь, расквашенные губы, из ноздрей сбегают струйки крови… Славощ дернулся, отшатнулся и… промахнулся. Кулак мордоворота свистнул над головой. Будущий рыцарь герба Косой Крест врезался врагу макушкой под ложечку, влепил коленом по причинному месту, а когда Бычок согнулся пополам, лбом разбил ему губы, выбив оба верхних резца. Это была первая победа Годимира. Даже пан Стойгнев сильно не ругал его. Нет, пожурил для вида, конечно, а там и простил… А уже через полгода взял Годимира с собой в поход против кочевников, чьи чамбулы начали слишком часто переправляться через Усожу и тревожили уже не только рубежи Бытковского воеводства, но и до самого Хороброва добирались.
   От воспоминаний словинца отвлекли послышавшиеся вдруг сердитые голоса. Олешек с кем-то пререкался, причем этот кто-то мало праздновал объяснения, вроде: пану рыцарю нужно подготовиться к поединку, пан рыцарь сейчас не может…
   Годимир открыл глаза.
   Отпихивая древком алебарды с дороги пятившегося Олешека, к нему приближались давнишние знакомцы – Желеславовы стражники. Чэсь из Островца монотонно бубнил, отмахивая для вящей убедительности в такт ребром ладони. Карпуха не слишком нагло, но настойчиво тыкал шпильману в лицо скомканную тряпку. Третий стражник – коренастый, с переломанным сразу в двух местах носом – полностью сосредоточился на своей алебарде, стараясь убрать с дороги навязчивого музыканта и, вместе с тем, не поранить его острым крюком.
   Хочешь, не хочешь, а придется вмешаться.
   – Что случилось, любезный? – Рыцарь вскочил на ноги, шагнул к стражникам.
   – Где Пархим? – огорошил его вопросом в лоб Чэсь.
   – Не знаю! – Годимир развел руками. – Со вчерашнего вечера не видел. Как спать легли, так и…
   Олешек обернулся к нему, виновато улыбнулся:
   – Похоже, пан рыцарь, нам убийство приплести хотят…
   – Что?
   – А что слышал! – окрысился Чэсь, багровея лицом сильнее обычного. – Пан рыцарь, это… Тьфу, еще поглядеть надо, какой ты рыцарь!
   – Ты как смеешь? – нахмурился Годимир, подался вперед.
   – А вот так и смею! – Оказалось, седого стражника испугать не так-то легко. Особенно, голодранцу без оружия. В его глазах так и читалось: «Хочешь проучить меня? Попробуй. Только подумай, что нас трое, а ты один».
   – Забываешься, холоп!
   – А ты не пугай меня! Я… это… пуганый. И здесь поставлен, чтобы…
   – Подать собирать за проезд по мосту, – некстати вмешался Олешек. – А ты из себя едва ли не войта корчишь.
   – Я здесь поставлен… это… за порядком у переправы следить, – с нажимом повторил Чэсь. – И… это… подать тоже, само собой… Вон, на том берегу люди Доброжира стоят. Для того же самого… А кому подать не люба или я… это… плох… – Стражник насупился.
   – Тихо, тихо, любезный, – быстро проговорил Годимир. Не столько для того, чтобы успокоить Чэся, сколько опасаясь: не сболтнет ли шпильман чего-нибудь лишнего. – Толком расскажи – что случилось?
   – Вот это что? – Седой выхватил у Карпухи из рук и сунул теперь уже рыцарю под нос серую тряпку с бурыми пятнами.
   – Откуда я знаю?
   – Не знаешь? А подумай!
   – И думать нечего! – Годимир почувствовал, что начинает закипать. Еще немного, и не он Олешека, а музыкант его будет сдерживать. – Говори толком, что принес, или убирайся к лешему на блины!
   – Да? На блины? Это… Ты это хорошо придумал… – Чэсь оскалился, оглянулся в поисках поддержки у сотоварищей. Те согласно закивали, придвинулись поближе, сжимая алебарды так, словно вот-вот намеревались пустить их в ход.
   – Ну, говори, что принес? – Словинец тоже не собирался показывать слабость перед лицом вчерашних простолюдинов.
   – А сам… это… погляди! – Седой тряхнул тряпку, разворачивая ее.
   Рубаха. Обычная, какую и кметь надевает, и благородный пан может под зипун натянуть. Льняная. Чистая. Вернее, была чистая до недавнего времени, потому как теперь поперек живота тянулись две бурые полосы. Похоже, запекшаяся кровь.
   – Ну, поглядел. Дальше что? – Рыцарь смотрел прямо в глаза стражнику и даже не мигал. Чувствовал, как гнев клокочет пониже грудины, требуя выхода на свободу. Это ж надо! Устроили балаган. Рубаха, кровь… Ему-то какое до всего этого дело? Тут не о тряпках испачканных думать надо, а о грядущем поединке. Небось, пана Тишило никто не отвлекает, не теребит попусту.
   Видно, его уверенный тон и открытый взгляд немного охладил и Чэся.
   – Ты вчера… это… пан рыцарь, что про Пархима сказывал? – уже намного спокойнее произнес седой.
   – Правду и сказывал. В кусты он убежал. По нужде.
   – А потом, когда вернулся, мы ему передавали твой поклон, – вновь встрял шпильман.
   – Погоди! – остановил его рыцарь. – Помолчи чуть-чуть, Господом прошу…
   – Да ладно, – согласился Олешек. – Подумаешь… Помолчу.
   Годимир облегченно вздохнул. Он не ожидал столь быстрого согласия.
   – Ты мне скажи, Чэсь, что это за рубаха?
   – Это я у тебя хотел узнать. Мы ее… это… в телеге нашли. Так, Карпуха?
   – Истинно так, – провозгласил младший стражник.
   Олешек открыл было рот, чтобы вякнуть: «А вы там что делали? Кто давал разрешение по чужим телегам шастать?» Но смолчал. Вот удивительно…
   – В какой телеге?
   – В Пархимовой!
   – И что?
   – Где Пархим? – повторил Чэсь вопрос, с которого начал разговор.
   – Не знаю, – честно ответил Годимир.
   – То есть как это… это… не знаю?
   – А вот так! Не знаю, и все тут.
   – Так вы ж вместе приехали! – воскликнул Карпуха.
   – Заткнись! – гыркнул на него Чэсь. И продолжил: – Верно. Вы же сказали, что вместе приехали. И телега… это… точно Пархима.
   – Приехали вместе. Засыпали рядом. А утром встали – его нет. И коня нет. – Годимир чувствовал, что начинает оправдываться, и внутренне этому противился. А краем глаза видел приближающегося пана Тишило герба Конская Голова.
   – А где же он? – прищурился Чэсь.
   – Не знаю! И знать не хочу!
   Бело-красный рыцарь подошел, но, видно, решил не мешать беседе – остановился поодаль. Закусил каштановый ус.
   – Понимаешь, пан рыцарь… – Стражник хмурился все больше и больше. – Мне королем Желеславом власть дана. Я могу и благородного задержать. Не может… это… так случиться – вот тут есть человек, и вдруг… это… нет человека.
   – Задержать? Что?! – Годимир понял, что сейчас придется драться. Не на поединке, а со стражниками короля, на земле которого находишься. И драться без всякого благородства, а мерзко и грязно, ради того чтобы уйти свободным и, по возможности, невредимым. Значит, так: как только они двинутся, следует садануть Чэся по голени, толкнуть его на Карпуху, а безымянного крепыша ударить локтем по носу. Если удастся сломать в третий раз – наука будет. А после подхватить алебарду – у кого не важно, – и тогда уж поглядим, кто с детства учился сражаться, а кто привык у кметей подати выколачивать по селам и на заставах.
   – А то… это… задержать, – твердо отвечал Чэсь.
   – Эй, погодите-ка! – Пан Тишило вроде бы и говорил негромко, как бы нехотя, но его голос приостановил назревающую свару.
   Стражники обернулись. На их лицах мелькнула смесь уважения с опаской. Пан Тишило неспешно поравнялся с заречанами. Перед ним расступились.
   Полещук остановился рядом с Годимиром. Плечом к плечу.
   – В чем дело, братцы? Хотите пана рыцаря в чем-то обвинить? Так ведь?
   Чэсь откашлялся:
   – Пан Тишило, этот рыцарь утверждает… это… что прибыл сюда с горшечником Пархимом.
   – На телеге?
   – Да… это… на телеге.
   – Хорошо. Дальше что?
   – А горшечника… это… никто не видел, пан Тишило.
   – Ну и что?
   – А вот что мы нашли в телеге… – Стражник протянул полещуку испачканную рубаху.
   Рыцарь Конская Голова взял ее, осмотрел, склонив голову к плечу, поскреб ногтем бурые полосы.
   – Кровь…
   – Так… это… и я говорю – кровь, – поддакнул седой.
   – Ну, так и я не возражаю, – вмешался Годимир. – Кровь – она кровь и есть. Ни с чем не спутаешь.
   – Значит, кровь, – повторил пан Тишило. – Похоже, меч или корд вытерли. Так ведь?
   – Точно! – обрадовался поддержке солидного человека Чэсь.
   – А кто тебе сказал, что это… Как там горшечника зовут?
   – Пархим.
   – Вот! Кто сказал, что это Пархима кровь или его рубаха?
   Стражники переглянулись. Ответил старший:
   – Я сегодня спозаранку… это… Карпуху послал покликать Пархима. Удивился… это… сильно, что он не пришел. Он завсегда приходил. То жбанчик пива… это… – Чэсь замялся. – Мы с ним давно… это… приятельствуем.
   – А Карпуха начал по добру Пархимову шарить, так ведь? – нахмурился бело-красный.
   – Неправда! – воскликнул парень. – Торчал край из куфара^[28]! Ну, того, что под сидушкой… – Карпуха сбился, заозирался в поисках нужных слов и стал показывать руками – какая «сидушка», что за куфар, как он вытаскивал рубаху.
   – Незадача… – Пан Тишило почесал затылок. – А может, ваш Пархим кроля зарезал и нож вытирал…
   – Ага, об новую рубаху, – не сдавался Чэсь. – Он… это… с чудинкой, но не полный же дурень.
   – Да. Незадача, – повторил пан Конская Голова. Повернулся к Годимиру. – Что скажешь?
   – Ну, что мне говорить, пан Тишило? – развел руками рыцарь. – Утром проснулись – ни коня, ни Пархима. Я, рыцарь Годимир из Чечевичей, рыцарской честью готов присягнуть перед Господом и перед людьми…
   – Погоди, пан Косой Крест. Не торопись. В этом нужды пока нет. У нас, в Полесье, так принято – вину сперва доказать надо. Да и у вас в Хоробровском королевстве тоже. Так ведь?
   – А вы, панове, – откашлялся Чэсь, – не в Полесье своем. Тута владения короля Желеслава.
   – Видал я твоего Желеслава, – коротко бросил Тишило. И непонятно: то ли послал к такой-то бабушке местного короля, то ли просто подтвердил знакомство. – Или в Заречье по-другому справедливость понимают?
   Стражники не нашлись с ответом. По растерянным лицам было видно, что они рассчитывали на поддержку пана Конской Головы, а вышло как раз наоборот.
   – Постойте! – Олешек все-таки не выдержал, дернул Годимира за рукав. – Я тут, что называется, слушал вас долго и внимательно…
   – Ну? – без всякой радости откликнулся словинец. А что радоваться? Сейчас опять как ляпнет что-нибудь…
   Шпильман глянул на него укоризненно. Хорошо, что не сказал: «Не «нукай»!»
   – Мне кажется, мы про разных Пархимов тут толкуем.
   – Не понял… – Чэсь скорчил такую гримасу, что случись рядом крынка с молоком – скисло бы.
   – А что тут непонятного? – вскинул бровь Олешек. – Ты, кажется, что-то про внуков говорил? Здоровьем интересовался?
   – Ну… это… было. А что?
   – А то, что не похож тот Пархим, которого мы знаем, на дедушку.
   Пан Тишило глянул на шпильмана заинтересованно. А стражники – как на полоумного.
   – А на кого же Пархим… это… похож?
   – Описать тебе его, что ли?
   – Это…
   – Сейчас опишу… – Олешек, согреваемый всеобщим вниманием, явно почувствовал себя в своей тарелке. – Росту чуть повыше меня, чуть пониже пана Годимира будет. Возрастом не больше тридцати годков, а то и двадцать пять, пожалуй, можно дать.
   – Да ну?! – не сдержал восклицания седой стражник.
   – А ты думал?
   – Да что… это… думал? Я знаю. Пархиму за полсотни… это… лет перевалило. Четверо внуков, полбороды седые!
   – Тогда, любезный, это точно какой-то другой Пархим, – проговорил Годимир, в душе недоумевая и радуясь одновременно.
   – Как другой?
   – Да вот так! У нашего в бороде ни единого седого волоска!
   Воцарилось молчание. Стражники непонимающе пожимали плечами, украдкой переглядывались. Ай да Пархим – или как его там? – задурил головы всем, кому только смог. И, самое главное, вовремя удрал. Ведь, как известно…
   – Как говорят у нас в Грозове, – пробасил пан Тишило, – главное – вовремя смыться. Так ведь? Не того горшечника вы, друзья мои, – он улыбнулся стражникам, видимо, желая их ободрить, – ищете. Или не там. Так ведь?
   – Так мы… – проблеял Карпуха. Махнул рукой. – Что ж ты, дядька Чэсь!
   – Ничего! Поговори у меня! – Седой даже дернулся оплеуху закатить нахальному юнцу, но постеснялся присутствия благородных панов. – Рубаха-то… Рубаха!
   – А что рубаха? – Тишило еще раз встряхнул запачканную тряпицу. – Ты прорехи в ней видал? От меча или ножа?
   – Нет… Вроде…
   – Так сейчас погляди! Где?
   Чэсь принял из рук рыцаря рубаху, еще раз внимательно осмотрел ее. Спереди и сзади. Зачем-то вывернул и изнутри тоже осмотрел.
   – Нету…
   – Так что твоя рубаха доказывает?
   Стражник махнул рукой, вздохнул сокрушенно. Но все-таки попытался оправдаться:
   – А с чего бы человеку… это… исчезать? И товар бросил. Да чтоб наш зареченский мастеровой да товар бросил? Наши… это… за лишний скойц зайца в поле до смерти загоняют.
   – Точно, – подтвердил крепыш с перебитым носом, впервые открыв рот. Лучше б он его не открывал. Крепчайший дух чеснока едва не сбил с ног Годимира. Рыцарь скривился, а стражник застеснялся и отвернулся, прикрыв губы ладонью.
   – Не знаю ничего, – буркнул панн Тишило. – Товар – это ваши заботы. Моя забота – справедливость отстоять.
   – Горшки с мисками можете себе оставить. – Годимир вздернул подбородок, показывая, насколько он далек от грошовых свар и забот захолустья.
   Чэсь крякнул и, не прощаясь, зашагал прочь. Стражники помоложе, вскинув алебарды на плечи, отправились следом. Не оглядываясь.