Страница:
– Так мой это! – не выдержал Годимир, но поперхнулся и поклонился. – Прошу прощения, твое величество…
– Этого коня прежде в Островце никто не видел. А живем-то мы рядом, как кмети на соседних подворьях – все как на ладони… – Доброжир вздохнул. – А посему присуждаю. Присуждаю Господний суд после турнира. Пан Годимир, думаю, за себя сам выступит. Пан Желеслав вправе вместо себя любого бойца предоставить.
Авдей с готовностью расправил плечи, и почему-то ни у кого не осталось сомнений, кто же именно будет представлять Желеслава на Господнем суде.
– Далее… – продолжал ошмянский государь. – Далее самое сложное дело. Королевич Иржи из Пищеца обвинил шпильмана Олешека из Мариенберга в пособничестве Загорскому королевству. Проверить сие трудно, но можно. Не сразу, само собой. Не за один день. А посему шпильман Олешек по прозвищу Острый Язык подождет решения в подземелье нашего замка. Там не так уж и плохо, должен признаться.
Музыкант дернулся в очередной раз, но вырваться не сумел и покорно дал себя увести, бросив через плечо Годимиру:
– Цистру береги!
– Желает ли кто-нибудь оспорить королевское решение? – поднялся и замер рядом с Доброжиром каштелян. Вот уж, хочешь не хочешь, а сказка про бурундука и медведя вспоминается. Как они рассвет встречали.
Рыцари дружно замотали головами. А несдержанный пан Лукаш выкрикнул:
– Слава королю Доброжиру!
Желеслав с недовольным лицом – словно все зубы сразу заболели – махнул своим: уходите, мол, не маячьте.
Годимир пошел через толпу к пану Тишило. Им о многом нужно было поговорить накануне турнира.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
– Этого коня прежде в Островце никто не видел. А живем-то мы рядом, как кмети на соседних подворьях – все как на ладони… – Доброжир вздохнул. – А посему присуждаю. Присуждаю Господний суд после турнира. Пан Годимир, думаю, за себя сам выступит. Пан Желеслав вправе вместо себя любого бойца предоставить.
Авдей с готовностью расправил плечи, и почему-то ни у кого не осталось сомнений, кто же именно будет представлять Желеслава на Господнем суде.
– Далее… – продолжал ошмянский государь. – Далее самое сложное дело. Королевич Иржи из Пищеца обвинил шпильмана Олешека из Мариенберга в пособничестве Загорскому королевству. Проверить сие трудно, но можно. Не сразу, само собой. Не за один день. А посему шпильман Олешек по прозвищу Острый Язык подождет решения в подземелье нашего замка. Там не так уж и плохо, должен признаться.
Музыкант дернулся в очередной раз, но вырваться не сумел и покорно дал себя увести, бросив через плечо Годимиру:
– Цистру береги!
– Желает ли кто-нибудь оспорить королевское решение? – поднялся и замер рядом с Доброжиром каштелян. Вот уж, хочешь не хочешь, а сказка про бурундука и медведя вспоминается. Как они рассвет встречали.
Рыцари дружно замотали головами. А несдержанный пан Лукаш выкрикнул:
– Слава королю Доброжиру!
Желеслав с недовольным лицом – словно все зубы сразу заболели – махнул своим: уходите, мол, не маячьте.
Годимир пошел через толпу к пану Тишило. Им о многом нужно было поговорить накануне турнира.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ЯРОШ БИРЮК
Годимир шел по лестнице, держа цистру на сгибе левой руки. Как грудного ребенка, как меч в стойке «ключ». По правде говоря, оказавшись владельцем (пусть временным, но все же владельцем) музыкального инструмента, он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Первое, самое дикое и необузданное желание было – запереться и бренчать, бренчать, бренчать… Пока пальцы не покроются кровавыми мозолями и не станут дрожать от усталости. Ведь до сих пор молодому рыцарю не удавалось не то, что подержать в ладонях, а даже притронуться к цистре. Шпильманы, которые встречались Годимиру и в Хороброве, и в Быткове, и в Стрешине, весьма ревностно относились к своим инструментам, и кому не попадя их ни за что не отдали бы.
Но мечта есть мечта. Годимир спал и видел себя щиплющим струны благозвучным перебором, берущим сложные аккорды, радующие слух поклонников. Потому и к Олешеку пристал тогда около корчмы Яся с предложением научить играть. Однако время шло, а уроки все так и не начинались. И начнутся ли вообще?
Теперь, заполучив цистру, он хотел сразу же уединиться с ней. Ну, страшно хотел, до дрожи в коленках, до зуда в пальцах. Так он не хотел даже хорошеньких поселянок, встречавшихся ему в путешествиях и скитаниях по правобережью и левобережью Оресы. Но пришлось сдержать желания и, усевшись с паном Тишило за жбанчиком пива, до которого полещук оказался великим охотником, ломать головы – как же выручить Олешека? Обвинение в пособничестве загорянам – не шутка. Пан Конская Голова вообще видел в мире две угрозы порядку – Загорье и Орден.
Земли первого королевства лежали на юге от Заречья – по ту сторону Запретных гор. Загоряне не раз и не два пытались расширить свои владения. То ввязывались в войны с басурманами, посягая на часть степей от истоков Усожи до впадения в нее Друти, то, напротив, заключали союз с кочевниками и норовили посягнуть на земли Бытковского воеводства. Иногда им даже сопутствовал успех. Но не надолго. И главный просчет загорян состоял не в попытке потягаться с сильным Хоробровским королевством, славным рыцарями и крепостями, а в постоянных столкновениях с кочевниками-басурманами. Хитрые и вероломные степняки не только за свои пастбища стояли насмерть, но постоянно на чужие ходили в разбойничьи походы. Мира между кочевниками и загорянами никогда не было, как не было мира между степняками и словинцами. Как в собачьей своре, где нет вожака, а грызут того, кто послабее или попросту зазевался. Вот и получалось – только загорские отряды углубятся за Усожу, нацелят железный клин рыцарства в сторону Быткова или Брожей, как вчерашние союзники ударяют в спину, отсекают обозы, перерезают пути сообщения с тылом. Лет за пять до рождения Годимира так бесславно погибла большая армия загорян – сотен пять одних лишь рыцарей, не считая дружинников и челяди. Оказавшись зажатыми между войском хоробровского короля и ордами немытых басурман, они предпочли погибнуть, пробиваясь на юг до последнего. На той войне, к слову сказать, и познакомились пан Ладибор, герба Косой Крест, и пан Стойгнев, герба Ланцюг.
С севера же спокойствию края, к счастью тоже из-за гор (на сей раз из-за Пологих гор), угрожал церковно-рыцарский Орден Длани Господней, окончательно сложившийся со всей иерархией, законами и уставами лет сто тому назад. Вначале орденские рыцари исправно платили десятину великому герцогу Крейцберга, одновременно обустраиваясь на вестландских землях. Но постепенно усилилось влияние великого магистра и комтуров[40] ордена и на остландцев вплоть до устья Бейды, где раскинулся самый богатый торговый город Мариенберг. Лет через двадцать-тридцать верховенство гроссмейстера над великим герцогом, а комтуров – над баронами признали и норландцы, жители северного побережья. Власть сосредоточилась в руках рыцарей Ордена Длани Господней. Многие утверждали, что не так уж и плохо управляют подчиненными землями святоши. Мол, и кметям живется не так голодно и холодно, как у словинцев или полещуков, и с верой таких послаблений не допускают, как в Поморье, где иконоборческая ересь начала завладевать умами не одних лишь мещан, но и людей благородной крови. А с разделенным на куски, как лоскутное одеяло, Заречьем и вовсе сравнивать нечего. И войско у рыцарей Ордена крепкое да обученное, без излишней вольницы. Поговаривали, что если, де, захочет великий магистр захватить южных соседей, то за одно лето управится. Но пока Господь миловал. То ли орденская верхушка не накопила достаточно сил, то ли других забот хватало. Хотя диктовать свою волю купечеству из Белян и Костравы пытались.
Вот пан Тишило, не понаслышке знакомый с разными государствами и разными народами, и недоумевал: что общего может быть у уроженца Мариенберга с Загорьем? Зачем это Олешеку надо – письма какие-то возить, добрым именем шпильмана рисковать?
Годимир в ответ на вопросы полещука только плечами пожимал. Откуда ему знать? Сам знаком с музыкантом всего-ничего. Правда, за это время он показал себя достойным спутником и хорошим товарищем. Но об этом же смешно говорить даже королю Доброжиру либо каштеляну Божидару. Если человек хороший, это еще не значит, что не может на чужое королевство работать.
Так ни до чего и не договорились. Зато пан Конская Голова пообещал Годимиру одолжить полный доспех для Господнего суда, который, по обычаям все времен и земель, представлял собой поединок. Мол, Господь на правду выведет, не даст неправому победы. Годимир бодрился, но особой уверенности в своих силах не ощущал. Точнее, в силах он был уверен, а вот в удаче… Ой, и капризная девка эта удача! Так и норовит язык показать и скрыться куда-нибудь. В особенности, когда на нее уповают. Это сегодня ему вроде как повезло – король принял мудрое и справедливое решение. А что будет завтра? Того и гляди: конь споткнется, приструга лопнет, целое с виду копье треснет ровно посередине…
Ничего не придумав, пошли к Божидару. Тишило сказал, что сам будет говорить об Олешеке, как о старом знакомом. Может и поручиться.
Подивившись в душе простоте и прямоте полещука, Годимир уныло поплелся за ним, все еще таская цистру под мышкой. Сам-то он корил себя за то, что не смог бы вот так, как в омут головой, броситься на защиту друга. Нет, друга, конечно, мог бы. Вот следует ли шпильмана считать другом? И тут же словинцу захотелось в глаз себе двинуть от злости. Как это не друг? А кто отливал его водой на тракте? Мог бы и бросить. Очень даже запросто. И ищи-свищи потом того шпильмана… Захочешь примерно наказать – и не сумеешь. Заречье большое, замков много, домов корчемных еще больше.
Пан Божидар встретил их с почтением. Именно их, а не одного пана Тишило. С Годимиром он тоже разговаривал уважительно, как с равным. Словно и не было вовсе обвинения пана Стойгнева. Расспрашивал о повадках драконов, волколаков, кикимор. Цокал языком. Ругал Желеслава и мечника его Авдея. Об Авдее он вообще отзывался, кривясь всякий раз, как от скисшего пива. Хорошо, не плевал под ноги при каждом упоминании.
Но, как бы то ни было, а освобождать Олешека из темницы, куда его сразу же из большой залы переправили стражники, ошмянский каштелян отказался. Даже под честное слово пана Тишило. Пообещал, само собой, со всей ответственностью разобраться, выслушать беспристрастно еще раз обвинения королевича Иржи и оправдания шпильмана. Сказал, что дело нешуточное. Ошмяны всего в десятке поприщ[41] от перевала Черные Ели стоят. А если загорцы вздумают на север войной пойти, так Черных Елей никак не минуют. Самый удобный перевал для большого войска, с тяжелой конницей и обозами. По другим перевалам разве что пехтуру перегонять – камень на камне. Так что торопиться не надо. Он-то, пан Божидар герба Молотило, конечно, не сомневается в честности пана Тишило и его спутников, но, как говорится, береженого и Господь бережет. На том и порешили.
После они с полещуком завернули еще на кухню. Уговорили копченый окорок и жбан крепкого пива… Годимир не заметил, как солнце здорово за полдень перевалило.
Вот и решил словинец отнести хотя бы цистру в комнату. Чего, в самом-то деле, тягать инструмент?
Годимир толкнул дверь и опешил. На его сундуке безмятежно развалился один из святош-иконоборцев.
Нет, ну что за люди! Мало того, что в дороге тащились хвостиком, так и здесь разыскали! Взять бы за шкирку, да под зад коленом!
Но, с другой стороны, божий человек. Да и зла от них пока никому нет. Ну, пытаются переучить мирян молиться по-своему… Так и что с того? Насильно ведь никого не заставляют. Ходят, уговаривают. Бывают нудноватыми и навязчивыми, так не со зла же. Просто видят мир по-своему.
Поразмыслив таким образом, Годимир сдержал первый порыв и вежливо заметил, стоя на пороге:
– Здесь я сплю, святой отец. Если хочешь, ложись на соседний сундук.
Вместо ответа иконоборец уселся и скинул на плечи капюшон.
Годимир едва сдержал удивленное восклицание. Это ж надо! Или мерещится? Да нет, ошибиться невозможно. Насмешливый взгляд. Под правым глазом зеленоватый след от синяка, а немного ниже его теряется в окладистой бороде тонкий белесый шрам.
Не может быть!
– Вижу, узнал меня, пан рыцарь? – Человек коротко рассмеялся, показывая из-под усов обломанный зуб – через такую дырку плеваться очень даже удобно.
– Ярош? Ярош Бирюк?
– Точно! А еще? – проговорил разбойник вдруг сильно охрипшим голосом.
– Нищий из корчмы Андруха Рябого?
– И тут не оплошал! Молодец, пан рыцарь!
Годимир нахмурился. Во-первых, слово «пан» Ярош произносил как-то… Ну, без всякой почтительности, скажем так. Скорее с изрядной долей насмешки. Во-вторых, что может быть общего у благородного рыцаря, борца с несправедливостью, и разбойника с большой дороги? Прознают прочие рыцари – стыда не оберешься. В-третьих, он не мог не согласиться, что Ярош – а ведь это был он – помог ему в драке возле конюшни. Дрался-то лесной молодец на его стороне.
– Ну? Что тебе надобно? – буркнул словинец безо всякой приязни.
– Вот те раз! – воскликнул Бирюк. – Разве так гостей встречают?
– Ты мне не гость! – отрезал рыцарь. – Зазорно мне с такими как ты разговоры разговаривать!
– А зачем тогда из колодки меня освобождал? – прищурился разбойник.
– А захотелось просто! – в тон ему ответил Годимир. – Ну, освободил и освободил. Теперь за мной следом таскаться надо? Ты что, Серый Волк из сказки? «Отпусти меня, добрый молодец, я тебе пригожусь…» Шел бы ты!
Рыцарь взялся за рукоять меча.
На Яроша это движение не произвело ни малейшего впечатления. Или был уверен в своем умении записного драчуна (что ни говори, а колом он управлялся мастерски, значит, наверняка и другим оружием владеет отменно), или не считал, что рыцарь его всерьез рубить станет.
– Я кому говорю? – возвысил голос словинец.
– Ты на меня не кричи. – Лесной молодец вновь показал щербатый оскал.
– Это еще почему?
– Да потому, что я не тебе помогать пришел.
– А кому?
– Шпильману.
– Ну… – Годимир задумался. Подмывало послать подальше разбойничка, но внезапно пробудившаяся слабая надежда – а вдруг получится? – не позволяла. – Точно?
– Точнее не бывает. Какого лешего я брехать должен? С какой такой радости?
– Ну…
– Да ты не «нукай», пан рыцарь, не запряг поди. И в Ошмяны я не за вами пришел.
– А за кем?
– А за Сыдором из Гражды. Поди, слыхал про такого?
– Так ты же сам говорил про него в корчме…
– Говорил, – Ярош кивнул. – Только не все. – Он соскочил с сундука, потянулся. Скривился. – Удавлю, когда поймаю.
– Если поймаешь.
– Поймаю, уж не сомневайся…
Годимир прошел в комнату, осторожно поставил цистру в угол. Уселся на сундук.
– За Сыдором, значит, гоняешься…
– За ним. – Бирюк не заставил себя уговаривать – вспрыгнул на сундук Олешека. Поддернул черный балахон так, что показались пропыленные сапоги и заправленные в них порты.
– Вона оно как… – Рыцарь расправил усы и вдруг спросил, будто только что вспомнив: – А какой он из себя?
– Сыдор-то?
– Ну, Сыдор. Кто ж еще?
– Молодой. Года двадцать два ему… Хотя я не считал – очень надо. Русый. Бородку стрижет на благородный манер. Он, понимаешь ли, пан рыцарь, на каждом углу свистит, что, дескать, из бастардов. Прямо не говорит, но намеки всяческие стоит, что де возможно и королевской крови…
– Ну, так в Заречье это не трудно.
– Верно говоришь. Королей у нас – как грязи. Лучше бы грязи больше было.
Годимир хмыкнул. Наглец, каких поискать. Но смельчак. И лицо честное, хоть и разбойник. Вот и думай после этого, пан странствующий рыцарь, с кем тебе больше дружбу водить хочется? С равными тебе, но спесивыми без меры, вроде пана Стойгнева или того же королевича Иржи, или с лесными молодцами, от которых, по крайней мере, знаешь, чего ждать? Все равно для острастки словинец буркнул:
– Ты болтай, да меру знай. Что еще про Сыдора расскажешь?
– Да что про него рассказать? На морду, так у нас таких из десяти – десяток. Но сволочь, каких поискать.
– Эк ты его не любишь! – Годимир скинул левый сапог. Почесал пятку.
– А не за что мне его любить. Как думаешь, пан рыцарь, кто меня Желеславу сдал?
– Да неужто?
– Вот именно. Как есть сдал. С потрохами. Тепленького взяли, с перепою.
– Как же так? Я-то думал…
– Что думал? Что лесные молодцы друг дружке братья?
– Ну, не то, чтобы братья…
– Глупости! У нас грызня такая идет… Почище чем у комтуров, когда великий магистр копыта отбрасывает. Сыдор мне сразу не по нутру пришелся. И откуда только заявился на мою голову! Тут ведь раньше моя хэвра ходила… Не великая, но полдюжины молодцев всегда имелось под рукой… Может, я сам виноват, только своим парням сильно уж разгуляться не давал. Зачем купца резать, ежели с него плату за проезд по моей земле взять можно? А Сыдор удержу не знает. И обобрать ему все равно кого. И еще. Любит убивать. Просто так. Для развлечения, чтобы удаль молодецкую показать. – Ярош едва не виновато развел руками. – Вот мои ребята к нему и переметнулись. Он и меня звал. Сперва добром, честь по чести приглашал. По его чести, само собой. Ну, я ему и растолковал – где я его приглашение видал и куда он его засунуть может. Предложил в драке решить, кто водить хэвру будет.
– Поединок – это правильно. Это по-рыцар… – ляпнул Годимир и прикусил язык. Еще не хватало! Сравнивать лесных молодцев с рыцарями! Позор и оскорбление всему рыцарскому сословию.
Его заминка, конечно, не укрылась от Бирюка, но разбойник даже виду не подал. Продолжал, как ни в чем не бывало:
– Только он честной драки забоялся. А вскорости и повязали меня… Эх, говорила мать-старушка – не пей сынок, пропадешь. Вот. Едва не пропал. Кабы не ты, пан рыцарь, со шпильманом… – Ярош опять показал выбитый зуб. – Вот такая вот сладкая бузина выходит.
– Что? – дернулся Годимир.
– Что «что»? – не понял разбойник.
– Ты сказал – сладкая бузина.
– Так и что с того? Сказал и сказал. Присловье у Сыдора есть такое.
– И Пархим говорил…
– Какой такой Пархим? Я ж вам ясно сказал еще в корчме – убили Пархима-горшечника.
– Ну, не Пархим, значит. А тот, кто себя за него выдавал. На чьей телеге мы к Щаре подъехали.
– А ну, а ну… – Ярош подался вперед, как боевой конь, заслышавший сигнал к атаке. – Какой он из себя будет?
– Да какой? Молодой. В кучме да в киптаре, как простой кметь. Борода русая, подстриженная… Вот те раз! – Годимир хлопнул себя по лбу. – Так это же…
– Точно, пан рыцарь! – подтвердил его предположение Бирюк. – Сыдор и есть. Вот сука! Еще кучмищу напялил. Он, гнида, любит переодеваться.
– Он у переправы нас бросил с телегой. А сам ушел. На коне, пожалуй. Коня не оставил.
– Сыдор – он хитрющий, как сто лисов в кучу сведенных. Радуйся, что не прирезал сонного.
– Ну, так что меня резать? Гол как сокол. Всего-то добра – баклажка с водой. Желеслав постарался…
– Да знаю, знаю. Слыхал твою историю. Нынче в обед все стражники болтали почем зря…
– А Олешек видел Пархима… Тьфу ты! Сыдора он видел.
– Где?
– Ну, откуда же я знаю? Где-то тут, в замке…
Ярош сжал кулаки. В его глазах появился опасный блеск.
– Все, пан рыцарь. Решено. Как стемнеет, идем музыканта выручать.
Годимир задумался. За свою не слишком-то долгую жизнь он почти не встречал людей, которые совершали бы благие поступки бескорыстно. Даже странствующие рыцари охотились на чудовищ, уничтожали разбойничьи хэвры, провозглашали справедливость не за просто так, а за почет, уважение, определенные привилегии, недоступные прочей рыцарской братии, за восторг и поклонение прекрасных панн. Святоши, навроде иконоборцев, умерщвляли плоть постом, холодом, молитвами и бесполезной, зато тяжелой работой тоже за уважение и благоговение мирян, да, в конце концов, за свободный вход в Королевство Господе в недалеком будущем. И это можно понять. Так уж человек устроен – всегда ищет выгоду, хоть и норовит прикрываться веточкой смирения и бескорыстия. Зачем Ярошу вызволять Олешека? Неужели просто долг отдать хочет за перерубленную цепь на колодке? А больше ничего не потребует? Чего-нибудь эдакого, несовместимого с рыцарской честью? А пусть попробует! В конце концов он, Годимир, не Сыдор. От честной драки бегать не будет. Ничего сказать нельзя, с колом Бирюк здорово управляется, ну, так и он с двенадцати лет мечом махать учился. Еще поглядим кто кого…
– Зачем это тебе? – спросил рыцарь напрямую.
– Что?
– Зачем помогаешь нам?
Ярош пожал плечами:
– А не знаю! Могу я что-то делать просто так, потому что хочется?
– Ну…
– Я – человек вольный. Не кметь, не стражник, не монах. Что хочу, то ворочу. Да и задолжал я вам. Тебе и шпильману. Подумай, что было бы, если бы Сыдор раньше вас проехал? А я – в колодке…
Годимир не ответил. Он думал уже о другом:
– Слушай, Ярош, но ведь если Олешек согласится убежать, значит признает тем самым, что лазутчик загорский? Ведь если не виновен…
– Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Сразу видно благородного паныча. Свобода есть свобода. И правоту свою лучше доказывать не в застенке сидя, а на вольной волюшке. Когда-нибудь ты это поймешь.
– Да чего там доказывать? Если сбежал, значит виновен. Был бы я судьей…
– Вот и хорошо, что ты не судья. Давай так, пан рыцарь Годимир, дверь ему откроем, а там пускай сам решает – бежать или в подземелье оставаться, справедливости королевской дожидаючись. Согласен?
– Ладно! – словинец махнул рукой. – Будь что будет! Согласен!
Ярош обрадованно оскалился, мелькнула чернота щербины:
– Тогда и отдохнуть не помешает. Я, пан рыцарь, как волк: когда травят, бегаю, а когда отстанут, отсыпаюсь. – Он одним движением улегся на бок, трогательно подсунув кулак под бородатую щеку. – Сыграл бы чего-нибудь, пан рыцарь, если спать не хочешь.
Годимир яростно замотал головой:
– Не-а! Не умею. Не моя цистра. Его.
– Шпильмана, что ли?
– Ну да.
– А! Я-то думал, благородные панычи всю музыку превзошли. И цистры, и басотли… А выходит, нет.
Он зевнул и закрыл глаза.
Заснул или притворяется – не поймешь. Да и есть ли нужда понимать?
Годимир скинул второй сапог. Ведь и правда, лучше отдохнуть сейчас – не ровен час полночи бегать придется. Он с трудом представлял, как именно Ярош собирается освобождать Олешека. Стражу рубить? Если так, то он в подобном бесчинстве точно не помощник. А если…
За этими рассуждениями его и сморил сон.
Но мечта есть мечта. Годимир спал и видел себя щиплющим струны благозвучным перебором, берущим сложные аккорды, радующие слух поклонников. Потому и к Олешеку пристал тогда около корчмы Яся с предложением научить играть. Однако время шло, а уроки все так и не начинались. И начнутся ли вообще?
Теперь, заполучив цистру, он хотел сразу же уединиться с ней. Ну, страшно хотел, до дрожи в коленках, до зуда в пальцах. Так он не хотел даже хорошеньких поселянок, встречавшихся ему в путешествиях и скитаниях по правобережью и левобережью Оресы. Но пришлось сдержать желания и, усевшись с паном Тишило за жбанчиком пива, до которого полещук оказался великим охотником, ломать головы – как же выручить Олешека? Обвинение в пособничестве загорянам – не шутка. Пан Конская Голова вообще видел в мире две угрозы порядку – Загорье и Орден.
Земли первого королевства лежали на юге от Заречья – по ту сторону Запретных гор. Загоряне не раз и не два пытались расширить свои владения. То ввязывались в войны с басурманами, посягая на часть степей от истоков Усожи до впадения в нее Друти, то, напротив, заключали союз с кочевниками и норовили посягнуть на земли Бытковского воеводства. Иногда им даже сопутствовал успех. Но не надолго. И главный просчет загорян состоял не в попытке потягаться с сильным Хоробровским королевством, славным рыцарями и крепостями, а в постоянных столкновениях с кочевниками-басурманами. Хитрые и вероломные степняки не только за свои пастбища стояли насмерть, но постоянно на чужие ходили в разбойничьи походы. Мира между кочевниками и загорянами никогда не было, как не было мира между степняками и словинцами. Как в собачьей своре, где нет вожака, а грызут того, кто послабее или попросту зазевался. Вот и получалось – только загорские отряды углубятся за Усожу, нацелят железный клин рыцарства в сторону Быткова или Брожей, как вчерашние союзники ударяют в спину, отсекают обозы, перерезают пути сообщения с тылом. Лет за пять до рождения Годимира так бесславно погибла большая армия загорян – сотен пять одних лишь рыцарей, не считая дружинников и челяди. Оказавшись зажатыми между войском хоробровского короля и ордами немытых басурман, они предпочли погибнуть, пробиваясь на юг до последнего. На той войне, к слову сказать, и познакомились пан Ладибор, герба Косой Крест, и пан Стойгнев, герба Ланцюг.
С севера же спокойствию края, к счастью тоже из-за гор (на сей раз из-за Пологих гор), угрожал церковно-рыцарский Орден Длани Господней, окончательно сложившийся со всей иерархией, законами и уставами лет сто тому назад. Вначале орденские рыцари исправно платили десятину великому герцогу Крейцберга, одновременно обустраиваясь на вестландских землях. Но постепенно усилилось влияние великого магистра и комтуров[40] ордена и на остландцев вплоть до устья Бейды, где раскинулся самый богатый торговый город Мариенберг. Лет через двадцать-тридцать верховенство гроссмейстера над великим герцогом, а комтуров – над баронами признали и норландцы, жители северного побережья. Власть сосредоточилась в руках рыцарей Ордена Длани Господней. Многие утверждали, что не так уж и плохо управляют подчиненными землями святоши. Мол, и кметям живется не так голодно и холодно, как у словинцев или полещуков, и с верой таких послаблений не допускают, как в Поморье, где иконоборческая ересь начала завладевать умами не одних лишь мещан, но и людей благородной крови. А с разделенным на куски, как лоскутное одеяло, Заречьем и вовсе сравнивать нечего. И войско у рыцарей Ордена крепкое да обученное, без излишней вольницы. Поговаривали, что если, де, захочет великий магистр захватить южных соседей, то за одно лето управится. Но пока Господь миловал. То ли орденская верхушка не накопила достаточно сил, то ли других забот хватало. Хотя диктовать свою волю купечеству из Белян и Костравы пытались.
Вот пан Тишило, не понаслышке знакомый с разными государствами и разными народами, и недоумевал: что общего может быть у уроженца Мариенберга с Загорьем? Зачем это Олешеку надо – письма какие-то возить, добрым именем шпильмана рисковать?
Годимир в ответ на вопросы полещука только плечами пожимал. Откуда ему знать? Сам знаком с музыкантом всего-ничего. Правда, за это время он показал себя достойным спутником и хорошим товарищем. Но об этом же смешно говорить даже королю Доброжиру либо каштеляну Божидару. Если человек хороший, это еще не значит, что не может на чужое королевство работать.
Так ни до чего и не договорились. Зато пан Конская Голова пообещал Годимиру одолжить полный доспех для Господнего суда, который, по обычаям все времен и земель, представлял собой поединок. Мол, Господь на правду выведет, не даст неправому победы. Годимир бодрился, но особой уверенности в своих силах не ощущал. Точнее, в силах он был уверен, а вот в удаче… Ой, и капризная девка эта удача! Так и норовит язык показать и скрыться куда-нибудь. В особенности, когда на нее уповают. Это сегодня ему вроде как повезло – король принял мудрое и справедливое решение. А что будет завтра? Того и гляди: конь споткнется, приструга лопнет, целое с виду копье треснет ровно посередине…
Ничего не придумав, пошли к Божидару. Тишило сказал, что сам будет говорить об Олешеке, как о старом знакомом. Может и поручиться.
Подивившись в душе простоте и прямоте полещука, Годимир уныло поплелся за ним, все еще таская цистру под мышкой. Сам-то он корил себя за то, что не смог бы вот так, как в омут головой, броситься на защиту друга. Нет, друга, конечно, мог бы. Вот следует ли шпильмана считать другом? И тут же словинцу захотелось в глаз себе двинуть от злости. Как это не друг? А кто отливал его водой на тракте? Мог бы и бросить. Очень даже запросто. И ищи-свищи потом того шпильмана… Захочешь примерно наказать – и не сумеешь. Заречье большое, замков много, домов корчемных еще больше.
Пан Божидар встретил их с почтением. Именно их, а не одного пана Тишило. С Годимиром он тоже разговаривал уважительно, как с равным. Словно и не было вовсе обвинения пана Стойгнева. Расспрашивал о повадках драконов, волколаков, кикимор. Цокал языком. Ругал Желеслава и мечника его Авдея. Об Авдее он вообще отзывался, кривясь всякий раз, как от скисшего пива. Хорошо, не плевал под ноги при каждом упоминании.
Но, как бы то ни было, а освобождать Олешека из темницы, куда его сразу же из большой залы переправили стражники, ошмянский каштелян отказался. Даже под честное слово пана Тишило. Пообещал, само собой, со всей ответственностью разобраться, выслушать беспристрастно еще раз обвинения королевича Иржи и оправдания шпильмана. Сказал, что дело нешуточное. Ошмяны всего в десятке поприщ[41] от перевала Черные Ели стоят. А если загорцы вздумают на север войной пойти, так Черных Елей никак не минуют. Самый удобный перевал для большого войска, с тяжелой конницей и обозами. По другим перевалам разве что пехтуру перегонять – камень на камне. Так что торопиться не надо. Он-то, пан Божидар герба Молотило, конечно, не сомневается в честности пана Тишило и его спутников, но, как говорится, береженого и Господь бережет. На том и порешили.
После они с полещуком завернули еще на кухню. Уговорили копченый окорок и жбан крепкого пива… Годимир не заметил, как солнце здорово за полдень перевалило.
Вот и решил словинец отнести хотя бы цистру в комнату. Чего, в самом-то деле, тягать инструмент?
Годимир толкнул дверь и опешил. На его сундуке безмятежно развалился один из святош-иконоборцев.
Нет, ну что за люди! Мало того, что в дороге тащились хвостиком, так и здесь разыскали! Взять бы за шкирку, да под зад коленом!
Но, с другой стороны, божий человек. Да и зла от них пока никому нет. Ну, пытаются переучить мирян молиться по-своему… Так и что с того? Насильно ведь никого не заставляют. Ходят, уговаривают. Бывают нудноватыми и навязчивыми, так не со зла же. Просто видят мир по-своему.
Поразмыслив таким образом, Годимир сдержал первый порыв и вежливо заметил, стоя на пороге:
– Здесь я сплю, святой отец. Если хочешь, ложись на соседний сундук.
Вместо ответа иконоборец уселся и скинул на плечи капюшон.
Годимир едва сдержал удивленное восклицание. Это ж надо! Или мерещится? Да нет, ошибиться невозможно. Насмешливый взгляд. Под правым глазом зеленоватый след от синяка, а немного ниже его теряется в окладистой бороде тонкий белесый шрам.
Не может быть!
– Вижу, узнал меня, пан рыцарь? – Человек коротко рассмеялся, показывая из-под усов обломанный зуб – через такую дырку плеваться очень даже удобно.
– Ярош? Ярош Бирюк?
– Точно! А еще? – проговорил разбойник вдруг сильно охрипшим голосом.
– Нищий из корчмы Андруха Рябого?
– И тут не оплошал! Молодец, пан рыцарь!
Годимир нахмурился. Во-первых, слово «пан» Ярош произносил как-то… Ну, без всякой почтительности, скажем так. Скорее с изрядной долей насмешки. Во-вторых, что может быть общего у благородного рыцаря, борца с несправедливостью, и разбойника с большой дороги? Прознают прочие рыцари – стыда не оберешься. В-третьих, он не мог не согласиться, что Ярош – а ведь это был он – помог ему в драке возле конюшни. Дрался-то лесной молодец на его стороне.
– Ну? Что тебе надобно? – буркнул словинец безо всякой приязни.
– Вот те раз! – воскликнул Бирюк. – Разве так гостей встречают?
– Ты мне не гость! – отрезал рыцарь. – Зазорно мне с такими как ты разговоры разговаривать!
– А зачем тогда из колодки меня освобождал? – прищурился разбойник.
– А захотелось просто! – в тон ему ответил Годимир. – Ну, освободил и освободил. Теперь за мной следом таскаться надо? Ты что, Серый Волк из сказки? «Отпусти меня, добрый молодец, я тебе пригожусь…» Шел бы ты!
Рыцарь взялся за рукоять меча.
На Яроша это движение не произвело ни малейшего впечатления. Или был уверен в своем умении записного драчуна (что ни говори, а колом он управлялся мастерски, значит, наверняка и другим оружием владеет отменно), или не считал, что рыцарь его всерьез рубить станет.
– Я кому говорю? – возвысил голос словинец.
– Ты на меня не кричи. – Лесной молодец вновь показал щербатый оскал.
– Это еще почему?
– Да потому, что я не тебе помогать пришел.
– А кому?
– Шпильману.
– Ну… – Годимир задумался. Подмывало послать подальше разбойничка, но внезапно пробудившаяся слабая надежда – а вдруг получится? – не позволяла. – Точно?
– Точнее не бывает. Какого лешего я брехать должен? С какой такой радости?
– Ну…
– Да ты не «нукай», пан рыцарь, не запряг поди. И в Ошмяны я не за вами пришел.
– А за кем?
– А за Сыдором из Гражды. Поди, слыхал про такого?
– Так ты же сам говорил про него в корчме…
– Говорил, – Ярош кивнул. – Только не все. – Он соскочил с сундука, потянулся. Скривился. – Удавлю, когда поймаю.
– Если поймаешь.
– Поймаю, уж не сомневайся…
Годимир прошел в комнату, осторожно поставил цистру в угол. Уселся на сундук.
– За Сыдором, значит, гоняешься…
– За ним. – Бирюк не заставил себя уговаривать – вспрыгнул на сундук Олешека. Поддернул черный балахон так, что показались пропыленные сапоги и заправленные в них порты.
– Вона оно как… – Рыцарь расправил усы и вдруг спросил, будто только что вспомнив: – А какой он из себя?
– Сыдор-то?
– Ну, Сыдор. Кто ж еще?
– Молодой. Года двадцать два ему… Хотя я не считал – очень надо. Русый. Бородку стрижет на благородный манер. Он, понимаешь ли, пан рыцарь, на каждом углу свистит, что, дескать, из бастардов. Прямо не говорит, но намеки всяческие стоит, что де возможно и королевской крови…
– Ну, так в Заречье это не трудно.
– Верно говоришь. Королей у нас – как грязи. Лучше бы грязи больше было.
Годимир хмыкнул. Наглец, каких поискать. Но смельчак. И лицо честное, хоть и разбойник. Вот и думай после этого, пан странствующий рыцарь, с кем тебе больше дружбу водить хочется? С равными тебе, но спесивыми без меры, вроде пана Стойгнева или того же королевича Иржи, или с лесными молодцами, от которых, по крайней мере, знаешь, чего ждать? Все равно для острастки словинец буркнул:
– Ты болтай, да меру знай. Что еще про Сыдора расскажешь?
– Да что про него рассказать? На морду, так у нас таких из десяти – десяток. Но сволочь, каких поискать.
– Эк ты его не любишь! – Годимир скинул левый сапог. Почесал пятку.
– А не за что мне его любить. Как думаешь, пан рыцарь, кто меня Желеславу сдал?
– Да неужто?
– Вот именно. Как есть сдал. С потрохами. Тепленького взяли, с перепою.
– Как же так? Я-то думал…
– Что думал? Что лесные молодцы друг дружке братья?
– Ну, не то, чтобы братья…
– Глупости! У нас грызня такая идет… Почище чем у комтуров, когда великий магистр копыта отбрасывает. Сыдор мне сразу не по нутру пришелся. И откуда только заявился на мою голову! Тут ведь раньше моя хэвра ходила… Не великая, но полдюжины молодцев всегда имелось под рукой… Может, я сам виноват, только своим парням сильно уж разгуляться не давал. Зачем купца резать, ежели с него плату за проезд по моей земле взять можно? А Сыдор удержу не знает. И обобрать ему все равно кого. И еще. Любит убивать. Просто так. Для развлечения, чтобы удаль молодецкую показать. – Ярош едва не виновато развел руками. – Вот мои ребята к нему и переметнулись. Он и меня звал. Сперва добром, честь по чести приглашал. По его чести, само собой. Ну, я ему и растолковал – где я его приглашение видал и куда он его засунуть может. Предложил в драке решить, кто водить хэвру будет.
– Поединок – это правильно. Это по-рыцар… – ляпнул Годимир и прикусил язык. Еще не хватало! Сравнивать лесных молодцев с рыцарями! Позор и оскорбление всему рыцарскому сословию.
Его заминка, конечно, не укрылась от Бирюка, но разбойник даже виду не подал. Продолжал, как ни в чем не бывало:
– Только он честной драки забоялся. А вскорости и повязали меня… Эх, говорила мать-старушка – не пей сынок, пропадешь. Вот. Едва не пропал. Кабы не ты, пан рыцарь, со шпильманом… – Ярош опять показал выбитый зуб. – Вот такая вот сладкая бузина выходит.
– Что? – дернулся Годимир.
– Что «что»? – не понял разбойник.
– Ты сказал – сладкая бузина.
– Так и что с того? Сказал и сказал. Присловье у Сыдора есть такое.
– И Пархим говорил…
– Какой такой Пархим? Я ж вам ясно сказал еще в корчме – убили Пархима-горшечника.
– Ну, не Пархим, значит. А тот, кто себя за него выдавал. На чьей телеге мы к Щаре подъехали.
– А ну, а ну… – Ярош подался вперед, как боевой конь, заслышавший сигнал к атаке. – Какой он из себя будет?
– Да какой? Молодой. В кучме да в киптаре, как простой кметь. Борода русая, подстриженная… Вот те раз! – Годимир хлопнул себя по лбу. – Так это же…
– Точно, пан рыцарь! – подтвердил его предположение Бирюк. – Сыдор и есть. Вот сука! Еще кучмищу напялил. Он, гнида, любит переодеваться.
– Он у переправы нас бросил с телегой. А сам ушел. На коне, пожалуй. Коня не оставил.
– Сыдор – он хитрющий, как сто лисов в кучу сведенных. Радуйся, что не прирезал сонного.
– Ну, так что меня резать? Гол как сокол. Всего-то добра – баклажка с водой. Желеслав постарался…
– Да знаю, знаю. Слыхал твою историю. Нынче в обед все стражники болтали почем зря…
– А Олешек видел Пархима… Тьфу ты! Сыдора он видел.
– Где?
– Ну, откуда же я знаю? Где-то тут, в замке…
Ярош сжал кулаки. В его глазах появился опасный блеск.
– Все, пан рыцарь. Решено. Как стемнеет, идем музыканта выручать.
Годимир задумался. За свою не слишком-то долгую жизнь он почти не встречал людей, которые совершали бы благие поступки бескорыстно. Даже странствующие рыцари охотились на чудовищ, уничтожали разбойничьи хэвры, провозглашали справедливость не за просто так, а за почет, уважение, определенные привилегии, недоступные прочей рыцарской братии, за восторг и поклонение прекрасных панн. Святоши, навроде иконоборцев, умерщвляли плоть постом, холодом, молитвами и бесполезной, зато тяжелой работой тоже за уважение и благоговение мирян, да, в конце концов, за свободный вход в Королевство Господе в недалеком будущем. И это можно понять. Так уж человек устроен – всегда ищет выгоду, хоть и норовит прикрываться веточкой смирения и бескорыстия. Зачем Ярошу вызволять Олешека? Неужели просто долг отдать хочет за перерубленную цепь на колодке? А больше ничего не потребует? Чего-нибудь эдакого, несовместимого с рыцарской честью? А пусть попробует! В конце концов он, Годимир, не Сыдор. От честной драки бегать не будет. Ничего сказать нельзя, с колом Бирюк здорово управляется, ну, так и он с двенадцати лет мечом махать учился. Еще поглядим кто кого…
– Зачем это тебе? – спросил рыцарь напрямую.
– Что?
– Зачем помогаешь нам?
Ярош пожал плечами:
– А не знаю! Могу я что-то делать просто так, потому что хочется?
– Ну…
– Я – человек вольный. Не кметь, не стражник, не монах. Что хочу, то ворочу. Да и задолжал я вам. Тебе и шпильману. Подумай, что было бы, если бы Сыдор раньше вас проехал? А я – в колодке…
Годимир не ответил. Он думал уже о другом:
– Слушай, Ярош, но ведь если Олешек согласится убежать, значит признает тем самым, что лазутчик загорский? Ведь если не виновен…
– Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Сразу видно благородного паныча. Свобода есть свобода. И правоту свою лучше доказывать не в застенке сидя, а на вольной волюшке. Когда-нибудь ты это поймешь.
– Да чего там доказывать? Если сбежал, значит виновен. Был бы я судьей…
– Вот и хорошо, что ты не судья. Давай так, пан рыцарь Годимир, дверь ему откроем, а там пускай сам решает – бежать или в подземелье оставаться, справедливости королевской дожидаючись. Согласен?
– Ладно! – словинец махнул рукой. – Будь что будет! Согласен!
Ярош обрадованно оскалился, мелькнула чернота щербины:
– Тогда и отдохнуть не помешает. Я, пан рыцарь, как волк: когда травят, бегаю, а когда отстанут, отсыпаюсь. – Он одним движением улегся на бок, трогательно подсунув кулак под бородатую щеку. – Сыграл бы чего-нибудь, пан рыцарь, если спать не хочешь.
Годимир яростно замотал головой:
– Не-а! Не умею. Не моя цистра. Его.
– Шпильмана, что ли?
– Ну да.
– А! Я-то думал, благородные панычи всю музыку превзошли. И цистры, и басотли… А выходит, нет.
Он зевнул и закрыл глаза.
Заснул или притворяется – не поймешь. Да и есть ли нужда понимать?
Годимир скинул второй сапог. Ведь и правда, лучше отдохнуть сейчас – не ровен час полночи бегать придется. Он с трудом представлял, как именно Ярош собирается освобождать Олешека. Стражу рубить? Если так, то он в подобном бесчинстве точно не помощник. А если…
За этими рассуждениями его и сморил сон.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
КУТЕРЬМА
– Просыпайся, пан рыцарь…
Годимир открыл глаза. Ярош легонько тряс его за плечо.
– Силен ты дрыхнуть!
Словинец потянулся, с наслаждением хрустнув суставами:
– Что, пора?
– Да вроде угомонились уже. Пошли.
Разбойник накинул на голову капюшон, спрятал кулаки в рукава – пусть кто-то скажет, дескать, не иконоборец.
– Ты где хоть рясу взял? – потянувшись за мечом, подозрительно спросил рыцарь. Не хватало еще замараться сообщничеством с убийцей святого человека.
– А ты как думаешь, пан рыцарь? – Ярош оскалился, чиркнул ногтем большого пальца поперек кадыка. И вдруг засмеялся тихонечко. – Да шучу я, шучу. Спер я балахон. И не у тех святош, что с тобой у Андруха карасиков мусолили. Давно еще спер. Вот. Пригодился.
Годимир кивнул, поверив сразу. Грубый и нагловатый Бирюк почему-то располагал к доверию. Может быть, потому, что не лукавил? Резал правду в глаза, а не выискивал обходные пути.
– Ты меч оставил бы, пан рыцарь… – без излишней настойчивости, но твердо проговорил разбойник. – Не ровен час встретишь знакомого какого или там стражника, тяжело объяснять, с каких таких делов ты к ветру вооруженным ходишь.
Поразмыслив, Годимир и тут не мог не согласиться. Видно, Ярош уже все продумал. Может, и не спал вовсе, а прикидывал, как получше устроить освобождение Олешека.
Никого не встретив, они вышли на крыльцо боковой башни. Слева нависала громада донжона – единственного каменного строения в замке Доброжира.
Смерклось окончательно. Но летняя ночь светла. Россыпь звезд, пролегающий посреди неба Путь Молочника. Цепляясь масляным брюхом за зубцы, ползла вдоль замковой стены почти полная луна.
Ярош сделал знак рукой – подожди, мол, не спеши. Прислушался.
Из караулки у ворот послышался смех. Резкий окрик. Похоже, кто-то из стражников вовремя не поддался и нехотя обыграл в кости десятника. Начальники таких просчетов не прощают. И чем меньше начальник, тем дольше зло держит.
Годимир хотел было идти дальше, но Ярош вновь придержал его.
По гребню стены шагал воин Доброжира. Шагал, следует сказать, беспечно, глядел больше под ноги, чем по сторонам, а гизарму и вовсе нес на плече, как кметь лопату. Да из кметей, скорее всего, в стражу и выбился. Охранник миновал надвратную башню, оглянулся назад – не смотрит ли кто, – и, прислонив гизарму к стене, полез под суркотту. Ночную тишину огласило веселое журчание. С высоты полутора сажен отливать – не шутка. Какой-то остряк даже зарифмовал:
Проследив за ним взглядом, Годимир шепнул разбойнику на ухо:
– Где Доброжир преступников держит?
– Вон там – за углом и в подвал. Три ступеньки, – также шепотом отвечал тот.
– А охрана?
– Да какая охрана? С вечера стражник замок запер, утром отопрет, покормит.
– А как же с замком быть? – растерялся рыцарь. – Ключ-то, небось, в караулке… Или, того лучше, у мечника здешнего. Как его зовут-то?
– Забыл, с кем связался? – оскалился Ярош. – Да мне замок вскрыть – раз плюнуть. Здешние мастеровые – неумехи косорукие. А настоящих замков, из Лютова или Белян, днем с огнем не сыщешь – дорого для местных королей да рыцарей.
– Я думал, ты больше на дороге проезжих режешь, – не удержался от подначки Годимир.
– Это ты меня с Сыдором перепутал, пан рыцарь, – скрипнул зубами Бирюк. И, не дожидаясь ответа, нырнул в темноту.
Годимир поспешил за ним, стараясь не слишком шуметь и не отстать от шустрого разбойника.
По правую руку, судя по щекочущему ноздри аромату перепревающего навоза, находилась конюшня. Привязанные в стойлах скакуны гостей и хозяйские животные время от времени фыркали, били копытами об утоптанную землю, хрустели сеном.
Годимир открыл глаза. Ярош легонько тряс его за плечо.
– Силен ты дрыхнуть!
Словинец потянулся, с наслаждением хрустнув суставами:
– Что, пора?
– Да вроде угомонились уже. Пошли.
Разбойник накинул на голову капюшон, спрятал кулаки в рукава – пусть кто-то скажет, дескать, не иконоборец.
– Ты где хоть рясу взял? – потянувшись за мечом, подозрительно спросил рыцарь. Не хватало еще замараться сообщничеством с убийцей святого человека.
– А ты как думаешь, пан рыцарь? – Ярош оскалился, чиркнул ногтем большого пальца поперек кадыка. И вдруг засмеялся тихонечко. – Да шучу я, шучу. Спер я балахон. И не у тех святош, что с тобой у Андруха карасиков мусолили. Давно еще спер. Вот. Пригодился.
Годимир кивнул, поверив сразу. Грубый и нагловатый Бирюк почему-то располагал к доверию. Может быть, потому, что не лукавил? Резал правду в глаза, а не выискивал обходные пути.
– Ты меч оставил бы, пан рыцарь… – без излишней настойчивости, но твердо проговорил разбойник. – Не ровен час встретишь знакомого какого или там стражника, тяжело объяснять, с каких таких делов ты к ветру вооруженным ходишь.
Поразмыслив, Годимир и тут не мог не согласиться. Видно, Ярош уже все продумал. Может, и не спал вовсе, а прикидывал, как получше устроить освобождение Олешека.
Никого не встретив, они вышли на крыльцо боковой башни. Слева нависала громада донжона – единственного каменного строения в замке Доброжира.
Смерклось окончательно. Но летняя ночь светла. Россыпь звезд, пролегающий посреди неба Путь Молочника. Цепляясь масляным брюхом за зубцы, ползла вдоль замковой стены почти полная луна.
Ярош сделал знак рукой – подожди, мол, не спеши. Прислушался.
Из караулки у ворот послышался смех. Резкий окрик. Похоже, кто-то из стражников вовремя не поддался и нехотя обыграл в кости десятника. Начальники таких просчетов не прощают. И чем меньше начальник, тем дольше зло держит.
Годимир хотел было идти дальше, но Ярош вновь придержал его.
По гребню стены шагал воин Доброжира. Шагал, следует сказать, беспечно, глядел больше под ноги, чем по сторонам, а гизарму и вовсе нес на плече, как кметь лопату. Да из кметей, скорее всего, в стражу и выбился. Охранник миновал надвратную башню, оглянулся назад – не смотрит ли кто, – и, прислонив гизарму к стене, полез под суркотту. Ночную тишину огласило веселое журчание. С высоты полутора сажен отливать – не шутка. Какой-то остряк даже зарифмовал:
Стражник облегчился, завязал гашник штанов, зевнул с подвыванием.
Лучше нету красоты,
Чем мочиться с высоты…
Проследив за ним взглядом, Годимир шепнул разбойнику на ухо:
– Где Доброжир преступников держит?
– Вон там – за углом и в подвал. Три ступеньки, – также шепотом отвечал тот.
– А охрана?
– Да какая охрана? С вечера стражник замок запер, утром отопрет, покормит.
– А как же с замком быть? – растерялся рыцарь. – Ключ-то, небось, в караулке… Или, того лучше, у мечника здешнего. Как его зовут-то?
– Забыл, с кем связался? – оскалился Ярош. – Да мне замок вскрыть – раз плюнуть. Здешние мастеровые – неумехи косорукие. А настоящих замков, из Лютова или Белян, днем с огнем не сыщешь – дорого для местных королей да рыцарей.
– Я думал, ты больше на дороге проезжих режешь, – не удержался от подначки Годимир.
– Это ты меня с Сыдором перепутал, пан рыцарь, – скрипнул зубами Бирюк. И, не дожидаясь ответа, нырнул в темноту.
Годимир поспешил за ним, стараясь не слишком шуметь и не отстать от шустрого разбойника.
По правую руку, судя по щекочущему ноздри аромату перепревающего навоза, находилась конюшня. Привязанные в стойлах скакуны гостей и хозяйские животные время от времени фыркали, били копытами об утоптанную землю, хрустели сеном.