Страница:
Годимир уже знал, что ночной пожар возник из ничего. Ну, не было никаких причин! Не оставили свечу или лучину около занавеси, не выскакивали угольки из камина, не бросал никто факел… Да и какой факел в покоях королевны? Откуда? Ведь горели именно покои Аделии, дочери Доброжира. Горели сильно. Пламя пожрало почти все убранство – и кровать под балдахином, и резной столик, и сундук с нарядами, и шкуры на полу. Все превратилось в черную вонючую грязь. Уж заливали, заливали челядинцы огонь, а все равно, пока все не выгорело, пожар не унялся. Странно, подозрительно и наводит на мысли о недозволенном чародействе…
Огромное количество перетасканных наверх ведер не позволило огню распространиться на прочие комнаты, хотя, протекая по лестнице, вода изрядно подпортила покои самого Доброжира. А провонялся уж весь замок, без исключения. Даже в своей комнате, прибежав дабы проверить – не случилось ли чего с цистрой Олешека, – Годимир не сумел вынюхать прежний аромат копченостей. Скорее всего, жилье ошмянского короля еще долго нужно будет проветривать, чтобы избавиться от зловония. И запах какой-то неестественный, непривычный… Торф не такой дым дает, и дрова тоже.
А самое главное событие, о котором объявил его величество Доброжир, – оно перебивало по значительности и пожар, и испорченное добро, и отвратительный смрад – это пропажа королевны.
Аделия исчезла. Пропала, растворилась, улетела по воздуху.
Сгореть она не могла. Хоть какие-то косточки остались бы. Или пуговицы с пряжками от платья.
Убежать тоже. Стражники на воротах клялись и божились, что ее высочество мимо них проскочить никак не могла. Правда, строгая нянька, приставленная к Аделии после того, как ее мать двенадцать лет назад померла от скоротечной горячки, эту ночь промаялась животом и в чулане, где ей положено было спать, находилась лишь изредка. Но всем доказывала, что прозевать королевну не могла.
А еще нянька Михалина всех поразила тем, что, с криками метаясь по комнате Аделии, рвала волосы на голове, разодрала кирейку[43] на груди… А кричала-то… Просто язык не поворачивается повторить. В общем… Как бы сказать помягче…
По словам Михалины выходило, что королевну Аделию украл дракон.
Вот так. Не больше и не меньше.
Мол, уже давно кровиночке, куколке медовой, снились ужасные сны с гадом чешуйчатым. Смущал рассказами прельстительными, волшбой дивной и прочими непристойностями (Годимир тут же вспомнил беседу со лже-Пархимом о инкубах и суккубах). Нянька божилась, что крылатый охальник прилетал к Аделии уж никак не меньше месяца, с конца кветня. Часто просыпалась королевна среди ночи, бежала жаловаться старой Михалине.
Слова няньки сперва восприняли с недоверием. Не рехнулась ли старая? От душевного расстройства – пожар среди ночи, паника, грязные полуодетые мужики с ведрами бегают, исчезновение любимой воспитанницы, к которой привыкла и сроднилась, тем более что своих детей у няньки не имелось. Но потом кто-то обнаружил перекушенную ножку от балдахина, укрывавшего некогда постель королевны. Она не сгорела, поскольку валялась под окном замка.
Найденную деревяшку, наверное, подержали в руках все рыцари, гостившие у Доброжира. Даже Годимиру дали посмотреть, хоть и далеко не все признали его рыцарем. Но пан Божидар рыкнул: «Один-единственный драконоборец в замке! А ну, закрыли рты, кому лишних хлопот не хочется!» При этом он так выразительно сжал кулаки, что рыцари помоложе куда-то срочно разбежались – очевидно, по своим, очень важным делам, а те, кто был постарше, только руками развели – мол, да пускай смотрит, кто бы возражал?
Деревянный брус, толщиной почти в ладонь, в самом деле был перекушен. Уж в чем, в чем, а в этом словинец знал толк. Не перерублен мечом, не сломан, не перепилен острым ножом, не перегрызен, как это сделала бы крупная собака, например, а именно перекушен. Одним махом, одним нажатием огромной челюсти. Сохранились следы по меньшей мере двух клыков.
Тут уж самые недоверчивые сдались.
Против таких свидетельств не попрешь.
Сны королевны – раз.
Перекушенный брус – два.
Чародейский огонь, не поддающийся тушению водой, – три.
Ну и, ясное дело, исчезновение ее высочества…
Отцу, лишившемуся любимой дочери, не позавидуешь. Но король Доброжир держал себя в руках. Не срывал зло на челяди и стражниках. Только постарел сразу лет на десять. Морщины, прежде свидетельствующие скорее об умудренности, теперь стали глубокими и подчеркивали возраст. Мешки под глазами – следствие бессонной ночи – посливели и набрякли. И седины прибавилось… Вроде бы. Но, вполне возможно, рыцарям показалось. Многие видят то, что хотят увидеть.
Его величество, король ошмянский Доброжир герба Трилистник, собрал гостей – островецкого короля с мечником, рыцарей, их спутников более низкого звания.
Перво-наперво Доброжир объявил об отмене турнира.
Кто бы возражал? Смешно сражаться во славу панны, когда сама панна находится в опасности. А может быть, ее и нет уже в живых? Тем более турнир становится бессмысленным.
Во-вторых, его величество призвал рыцарей отправиться на поиски королевны Аделии. В лучших традициях давно забытых преданий. Разыскать дракона, уничтожить мерзкого гада и освободить наследницу ошмянского престола. Так и сказал король:
– Кто привезет мою дочь живой, пускай и не в добром здравии – если надо, и тут подлечим, самых лучших лекарей доставим, – тот получит ее руку, звание королевича, а также в придачу половину королевства, то бишь все земли между Ошмянами и Щарой. Такова моя воля, произнесенная в присутствии цвета рыцарства, и да будет она нерушима…
Очень многие рыцари, тут уж руку на отсечение дать можно, сразу подумали про то, что дочка-то и наследница у Доброжира одна. Так или не так? А коли так, то вскорости к землям между Ошмянами и Щарой можно прирезать земли южнее Ошмян – вплоть до самых Запретных гор, и на запад до границы с королевством Кременя Беспалого. Очень даже соблазнительно.
Поэтому все паны помоложе восприняли речь короля весьма радостно. Вскочили. Зашумели одобрительно. Принялись себя в грудь кулаками стучать. Тут же, над столом, клятвы полетели, одна другой заковыристей и невыполнимей. Господи! Тех рыцарей-то было… Дюжина. Ну, чуть больше. А шуму подняли, как артель пьяных лесорубов. А все от корыстолюбия и желания прибрать к рукам пусть маленькое, но богатое королевство.
После Годимир долго корил себя. Ну разве можно думать о людях так плохо? Тем более, не о простолюдинах, а о гербовых панах. Неужто все столь корыстолюбивы? Наверняка кто-то еще от чистого сердца собрался в дорогу, а не один лишь он.
Его, Годимира из Чечевичей, в корыстолюбии обвинить было нельзя. А вот в честолюбии – запросто. Ведь не секрет, что найди он дракона, освободи королевну, и рыцарские шпоры обеспечены. Тут и к бабке-ворожке не ходи.
А ведь, если подумать, надежды на успех у Годимира имелось поболее, чем у других-прочих рыцарей. Ни один из собравшихся здесь не читал столько книг о повадках драконов, не готовил себя к противоборству с крылатым кровожадным чудовищем. Тем более, что пан Божидар весьма прозрачно на это намекнул. Да что там намекнул? Прямо так и сказал, когда говорил после короля, поясняя его слова и попутно высказывая собственное мнение относительно постигшей королевство беды.
Так, мол, и так, сказал. Повезло, что заглянул совершенно случайно драконоборец, рыцарь, знающий толк в борьбе с нечистью. Хорошо бы, конечно, если бы Годимир, прежде чем отправляться убивать дракона, разобрался бы со странным происшествием во дворе замка, имевшем место минувшей ночью… Но ничего не попишешь. Жизнь и свобода королевны Аделии важнее.
И, в подтверждение своих слов, пан Божидар надел словинцу на шею рынграф, изображавший Грозю Убийцу Драконов на коне и с любимой дубиной в руках. Согласно легендам, великий герой, основатель королевства полещуков, не шибко праздновал мечи, копья и прочее стальное оружие, а убивал чудовищ вырванным с корнем стволом молодого дубка. Что ж, может быть, кикимору или волколака дубиной убить можно, Годимир не стал бы спорить, но чешуйчатого дракона или верткую выверну… Это вряд ли. Но, несмотря на свои сомнения, рынграф из рук ошмянского каштеляна рыцарь принял. Чинно поблагодарил, пообещал оправдать доверие. Хотел поклясться рыцарской честью, но перехватил насмешливый взгляд пана Стойгнева и сбился.
Зато внезапно накатившая злость (неизвестно на кого именно – на себя или на пана герба Ланцюг) заставила его спросить напрямую:
– А как же Господний суд? Как я должен ехать выручать панну Аделию без коня, копья, щита? Или мне, как Грозя, на дракона с дубьем кидаться, а лучше с голыми кулаками?
Пан Божидар засопел, покраснел, бросил косой взгляд в сторону Желеслава.
– Да уж никак теперь, – сказал и дернул себя за ус. – Посуди сам, пан Годимир, разве до Господних судов сейчас?
– Господний суд никогда не к месту не бывает, – буркнул пан Тишило, подходя поближе. Он, похоже, что-то хотел сказать Годимиру.
С другой стороны немедленно появилось суровое лицо пана Стойгнева. Это двое так и ходили кругами друг вокруг друга. Словно дворовые псы, сорвавшиеся с цепи, которые решили вдруг выяснить, кто из них сильнее, кто достоин водить свору пустобрехов, а кто нет.
– Невместно оруженосцу ответа у короля требовать! – нравоучительно произнес пан Ланцюг. – То даже не всякому рыцарю пристойно…
– А для таких случаев всякие-разные безгербовые имеются. Так ведь? – немедленно нашелся пан Тишило и подмигнул Годимиру.
– Панове, панове… – примирительно понял ладони Божидар. – Мечник Авдей недужен. В поединке принять участие не сможет еще дня три-четыре, самое малое. А ждать столько нельзя. Ни в коем разе нельзя. Каждый день промедления, панове…
Пан Тишило смутился, развел руками – мол, понимаю, понимаю, что тут сделаешь?
А Стойгнев бросил упрямо:
– Молиться надо Господу больше, тогда и безобразий таких не будет. Там, где Вера в Господа сильна, нечисть не разгуляется!
Годимир хотел было ляпнуть, что плевать хотели и дракон, и вомпер на человеческие молитвы. И об изгоняющих нечисть священниках он тоже не слышал. Иначе отпала бы нужда в странствующих рыцарях. Дешевле и проще монахов кормить – чуть появился волколак, сразу молебен. Но не успел. Пан Тишило буркнул, наливаясь багровым:
– Святоша нашелся, разрази меня гром!
Стойгнев напрягся и церемонно обратился к пану Божидару:
– Не соблаговолит ли благородный пан передать некоторым полещукам дремучим, что им сперва от коросты отмыться не помешает, а уж потом рассуждать о вопросах Веры и рыцарской чести.
– Пан Стойгнев, не стоит личные обиды… – попытался погасить назревающий скандал каштелян, но его перебил пан Конская Голова, произнесший, глядя в никуда:
– Вот я какому-то пану, собачью цепочку через грудь нацепившему, задницу-то надеру…
Оскорбление герба – вещь нешуточная. Стойгнев побелел и схватился за меч.
– Копьем или мечом, конный или пеший… – загремели слова старинной, веками освященной формулы вызова на рыцарский поединок.
– Да слышали уж, слышали! – отмахнулся полещук. – А то я против? Да с дорогой душой…
– Панове, панове! – воскликнул Божидар. – Не здесь и не сейчас! Во-первых, его величество сейчас не в том расположении духа, чтобы потворствовать старым ссорам. А во-вторых, какой же пример вы подаете молодежи? Два таких почтенных уважаемых пана, а ведете себя… – Каштелян покачал головой, повел глазами по сторонам. К ним уже подошли, привлеченные громкими словами пожилых рыцарей, несколько панов помоложе во главе с королевичем Иржи, игравшем, как заметил Годимир, при ошмянском дворе роль заводилы.
Пан Тишило хмыкнул и захватил левый ус в рот едва ли не целиком. Стойгнев приподнялся на цыпочки, развернул плечи и отправился восвояси, вышагивая ровно, словно кол проглотил.
Молодые рыцари заулыбались, но пан Конская Голова так на них зыркнул, что даже самые дерзкие притихли.
– А вы слыхали, панове, загорский подсыл-то сбежал? – громко проговорил королевич из Пищеца, глядя прямо на Годимира.
– Сбежал, спорить не буду. Не уследили, – кивнул Божидар. – До того ли было в кутерьме вчерашней?
– И неизвестно еще, панове, сам удрал, либо помог кто-то. К примеру, оруженосец какой-никакой, – обратился Иржи к товарищам. Те с готовностью заржали.
Годимир почувствовал, что начинает закипать. Рыжий, веснушчатый Иржи не понравился ему с первого знакомства. Вообще, признаться честно, он никогда не любил рыжих. В особенности таких медно-красных, как пан из Поморья. А тут еще обвинение Олешека, которого словинец уже привык считать другом. А теперь и выпады в его сторону, весьма недвусмысленные. Эх, дать бы славную плюху назойливому королевичу. Он ведь из благородных, к кулачному бою не привык, покатится кувырком, как миленький, аж ноги за голову завернутся… Вот только уподобляться Тишило и Стойгневу Годимир не хотел. Зачем выставлять себя на посмешище перед всеми Ошмянами? И так позора натерпелся в достаточной мере. Но и приструнить забияку надо.
Годимир вздохнул и с нарочито деланной серьезностью проговорил, обращаясь к каштеляну:
– А видать побаиваются многие рыцари на дракона выходить?
– Ну… Пожалуй что, – не понимая, к чему был задан вопрос, согласился Божидар.
– Настолько побаиваются, что готовы поединок учинить, даже если точно побиты будут. Лишь бы в Ошмянах подольше задержаться…
– Что?! – взревел Иржи, не дослушав даже до конца. – Ты что городишь, худородный? Да я плетей в сей же час прикажу…
– А ну тихо! – оборвал его ошмянский каштелян. – И следи за речами, королевич. Чай не у себя в Пищеце! – Иржи закусил губу, но замолчал и не пытался перебивать. И верно. Уж если пан Молотило приложится, даже голым кулаком, то можно яму копать сразу. – Ты хоть и королевич, а порядок понимать должен. В Ошмянах слово короля Доброжира – закон. Согласен?
– Ну…
– Я спрашиваю – согласен, пан Иржи?
– Согласен, пан Божидар.
– Так вот. Свое слово о пане Годимире его величество сказал? Сказал. Разрешил честь по чести добиваться рыцарских шпор? Разрешил. Так кто тебе позволил его худородным бесчестить?
Годимир ликовал в душе. Ай да молодец, пан Молотило! Умеет призвать к порядку, не доводя дело до поединка или, что еще хуже, безобразной драки. А Иржи явно напрашивался на драку. Особенно пытаясь задеть род Годимира. Чего-чего, а славных предков, носивших герб Косой Крест, он мог бы перечислить без запинки до дюжины. Вряд ли сам королевич может большим числом благородных предков похвастаться.
– По делу шпильмана его величество что-либо присудил? – продолжал Божидар. – Ну, ответь мне, пан Иржи. Присудил?
– Нет, – упавшим голосом произнес королевич.
– То-то и дело, что нет. Значит, до решения королевского суда нельзя человека считать лазутчиком или подсылом вражеским. Потому как обвинение может подтверждено быть, но может быть и снято. Ясно вам, панове? – Пан каштелян грозно взглянул на присутствующих.
Молодые рыцари смущенно потупились. Щеки королевича полыхали ярче маков. Он развернулся и ушел. Конечно, не так картинно, как пан Стойгнев, но все же сохраняя остатки достоинства…
– Пан Годимир. – Божидар подошел к словинцу почти вплотную и малость наклонился, поскольку превышал его в росте больше, чем на полголовы. – Ты уж прости, но с судом Господним ничего не выйдет. С оружием…
– С оружием я ему помогу, – вмешался пан Тишило, который, как оказалось, никуда и не уходил. Стоял тихонько в сторонке и кусал ус. – Меч можешь себе оставить, пан Косой Крест. Вдруг случится, что новый раздобудешь, тогда вернешь. А нет, так и не жалко. Вот со щитом и копьем хуже… Кольчугу…
– Кольчугу я сам подарю, – вновь перехватил разговор пан Божидар. – И шлем. Правда, у нас в Ошмянах доспехи старомодные, чай, не Беляны и не Хоробров…
– А коня можешь моего оставить, – махнул рукой пан Тишило. – Со всей сбруей. А то рыцарь без коня, что панна без косы.
Годимир от всего сердца поблагодарил. Жаль, само собой темно-рыжего, оставшегося в собственности Желеслава надолго, а скорее всего, теперь уже навсегда, но ничего не попишешь. Зато серый, доставшийся ему от полещука, был лучшим конем, на которого в создавшемся положении можно было рассчитывать. Широколобая голова. Широкие ноздри. Шея толстовата, но зато свидетельствующая о недюжинной силе. Крепкие ноги с широкими копытами и круглыми суставами. Правда, возраст подгулял. Судя по зубам, жеребцу лет пятнадцать. Зато выезженный и надежный. Без присущего молодым коням норова.
– Щита и копья не надо, – подумав, решил Годимир. – Все равно я теперь без оруженосца. А с чудищами рубиться меч лучше всего сгодится. Еще б рогатину…
– Молодец! – одобрил Тишило и, попрощавшись, ушел. Видимо, собираться в поход.
Божидар почесал щеку.
– Ты, пан Годимир, на юг езжай. На юге у нас странное случается. Не слыхал?
– Да кое-что слыхал…
– Люди пропадают. Целыми артелями. Старатели. Слыхал?
– Да слыхал, слыхал. Самоцветы, говорят, у вас там ищут у подножья Запретных гор?
– Как бы не так… – Каштелян понизил голос. – Самоцветы… Скажут тоже. Как бы не так. Клад драконовский они ищут.
– Как?
– Ты что, пан драконоборец, не слыхал что ли? Драконы клады собирают…
– Ну, это я, положим, знаю.
– Так и людишки тоже знают. Вот и ищут. Да только чаще смерть свою находят.
– Ясно, – кивнул Годимир. – Значит, не шутка про дракона.
– Да какая же шутка?! – слегка обиженно протянул каштелян. – Столько знамений!
– Ясно. – Рыцарь помолчал, подумал. И вдруг спросил: – А скажи мне, пан Божидар, зачем ты мне помогаешь?
Пан Молотило ответил сразу, не задумываясь, что заставляло отбросить сомнения в его искренности:
– А я верю, что у тебя получится дракона найти. Найти и убить. И, надеюсь, когда клад, крылатым чудовищем охраняемый, сыщешь, ты меня не забудешь. Так, пан Годимир?
Вот так! Стоит только еще раз сказать: «Ай да молодец, пан Божидар!» Ловкач. Умеет и честь рыцарскую приумножить, и о мошне не забыть. Годимир тряхнул чубом, улыбнулся:
– Пополам, пан Божидар. Согласен?
– Согласен!
А после они, перешучиваясь, словно старые друзья, отправились выбирать доспехи. Следовало поторопиться. Рыцари из ошмянского замка выезжали один за другим. Раньше начнешь искать королевну, больше надежды застать ее живой.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Огромное количество перетасканных наверх ведер не позволило огню распространиться на прочие комнаты, хотя, протекая по лестнице, вода изрядно подпортила покои самого Доброжира. А провонялся уж весь замок, без исключения. Даже в своей комнате, прибежав дабы проверить – не случилось ли чего с цистрой Олешека, – Годимир не сумел вынюхать прежний аромат копченостей. Скорее всего, жилье ошмянского короля еще долго нужно будет проветривать, чтобы избавиться от зловония. И запах какой-то неестественный, непривычный… Торф не такой дым дает, и дрова тоже.
А самое главное событие, о котором объявил его величество Доброжир, – оно перебивало по значительности и пожар, и испорченное добро, и отвратительный смрад – это пропажа королевны.
Аделия исчезла. Пропала, растворилась, улетела по воздуху.
Сгореть она не могла. Хоть какие-то косточки остались бы. Или пуговицы с пряжками от платья.
Убежать тоже. Стражники на воротах клялись и божились, что ее высочество мимо них проскочить никак не могла. Правда, строгая нянька, приставленная к Аделии после того, как ее мать двенадцать лет назад померла от скоротечной горячки, эту ночь промаялась животом и в чулане, где ей положено было спать, находилась лишь изредка. Но всем доказывала, что прозевать королевну не могла.
А еще нянька Михалина всех поразила тем, что, с криками метаясь по комнате Аделии, рвала волосы на голове, разодрала кирейку[43] на груди… А кричала-то… Просто язык не поворачивается повторить. В общем… Как бы сказать помягче…
По словам Михалины выходило, что королевну Аделию украл дракон.
Вот так. Не больше и не меньше.
Мол, уже давно кровиночке, куколке медовой, снились ужасные сны с гадом чешуйчатым. Смущал рассказами прельстительными, волшбой дивной и прочими непристойностями (Годимир тут же вспомнил беседу со лже-Пархимом о инкубах и суккубах). Нянька божилась, что крылатый охальник прилетал к Аделии уж никак не меньше месяца, с конца кветня. Часто просыпалась королевна среди ночи, бежала жаловаться старой Михалине.
Слова няньки сперва восприняли с недоверием. Не рехнулась ли старая? От душевного расстройства – пожар среди ночи, паника, грязные полуодетые мужики с ведрами бегают, исчезновение любимой воспитанницы, к которой привыкла и сроднилась, тем более что своих детей у няньки не имелось. Но потом кто-то обнаружил перекушенную ножку от балдахина, укрывавшего некогда постель королевны. Она не сгорела, поскольку валялась под окном замка.
Найденную деревяшку, наверное, подержали в руках все рыцари, гостившие у Доброжира. Даже Годимиру дали посмотреть, хоть и далеко не все признали его рыцарем. Но пан Божидар рыкнул: «Один-единственный драконоборец в замке! А ну, закрыли рты, кому лишних хлопот не хочется!» При этом он так выразительно сжал кулаки, что рыцари помоложе куда-то срочно разбежались – очевидно, по своим, очень важным делам, а те, кто был постарше, только руками развели – мол, да пускай смотрит, кто бы возражал?
Деревянный брус, толщиной почти в ладонь, в самом деле был перекушен. Уж в чем, в чем, а в этом словинец знал толк. Не перерублен мечом, не сломан, не перепилен острым ножом, не перегрызен, как это сделала бы крупная собака, например, а именно перекушен. Одним махом, одним нажатием огромной челюсти. Сохранились следы по меньшей мере двух клыков.
Тут уж самые недоверчивые сдались.
Против таких свидетельств не попрешь.
Сны королевны – раз.
Перекушенный брус – два.
Чародейский огонь, не поддающийся тушению водой, – три.
Ну и, ясное дело, исчезновение ее высочества…
Отцу, лишившемуся любимой дочери, не позавидуешь. Но король Доброжир держал себя в руках. Не срывал зло на челяди и стражниках. Только постарел сразу лет на десять. Морщины, прежде свидетельствующие скорее об умудренности, теперь стали глубокими и подчеркивали возраст. Мешки под глазами – следствие бессонной ночи – посливели и набрякли. И седины прибавилось… Вроде бы. Но, вполне возможно, рыцарям показалось. Многие видят то, что хотят увидеть.
Его величество, король ошмянский Доброжир герба Трилистник, собрал гостей – островецкого короля с мечником, рыцарей, их спутников более низкого звания.
Перво-наперво Доброжир объявил об отмене турнира.
Кто бы возражал? Смешно сражаться во славу панны, когда сама панна находится в опасности. А может быть, ее и нет уже в живых? Тем более турнир становится бессмысленным.
Во-вторых, его величество призвал рыцарей отправиться на поиски королевны Аделии. В лучших традициях давно забытых преданий. Разыскать дракона, уничтожить мерзкого гада и освободить наследницу ошмянского престола. Так и сказал король:
– Кто привезет мою дочь живой, пускай и не в добром здравии – если надо, и тут подлечим, самых лучших лекарей доставим, – тот получит ее руку, звание королевича, а также в придачу половину королевства, то бишь все земли между Ошмянами и Щарой. Такова моя воля, произнесенная в присутствии цвета рыцарства, и да будет она нерушима…
Очень многие рыцари, тут уж руку на отсечение дать можно, сразу подумали про то, что дочка-то и наследница у Доброжира одна. Так или не так? А коли так, то вскорости к землям между Ошмянами и Щарой можно прирезать земли южнее Ошмян – вплоть до самых Запретных гор, и на запад до границы с королевством Кременя Беспалого. Очень даже соблазнительно.
Поэтому все паны помоложе восприняли речь короля весьма радостно. Вскочили. Зашумели одобрительно. Принялись себя в грудь кулаками стучать. Тут же, над столом, клятвы полетели, одна другой заковыристей и невыполнимей. Господи! Тех рыцарей-то было… Дюжина. Ну, чуть больше. А шуму подняли, как артель пьяных лесорубов. А все от корыстолюбия и желания прибрать к рукам пусть маленькое, но богатое королевство.
После Годимир долго корил себя. Ну разве можно думать о людях так плохо? Тем более, не о простолюдинах, а о гербовых панах. Неужто все столь корыстолюбивы? Наверняка кто-то еще от чистого сердца собрался в дорогу, а не один лишь он.
Его, Годимира из Чечевичей, в корыстолюбии обвинить было нельзя. А вот в честолюбии – запросто. Ведь не секрет, что найди он дракона, освободи королевну, и рыцарские шпоры обеспечены. Тут и к бабке-ворожке не ходи.
А ведь, если подумать, надежды на успех у Годимира имелось поболее, чем у других-прочих рыцарей. Ни один из собравшихся здесь не читал столько книг о повадках драконов, не готовил себя к противоборству с крылатым кровожадным чудовищем. Тем более, что пан Божидар весьма прозрачно на это намекнул. Да что там намекнул? Прямо так и сказал, когда говорил после короля, поясняя его слова и попутно высказывая собственное мнение относительно постигшей королевство беды.
Так, мол, и так, сказал. Повезло, что заглянул совершенно случайно драконоборец, рыцарь, знающий толк в борьбе с нечистью. Хорошо бы, конечно, если бы Годимир, прежде чем отправляться убивать дракона, разобрался бы со странным происшествием во дворе замка, имевшем место минувшей ночью… Но ничего не попишешь. Жизнь и свобода королевны Аделии важнее.
И, в подтверждение своих слов, пан Божидар надел словинцу на шею рынграф, изображавший Грозю Убийцу Драконов на коне и с любимой дубиной в руках. Согласно легендам, великий герой, основатель королевства полещуков, не шибко праздновал мечи, копья и прочее стальное оружие, а убивал чудовищ вырванным с корнем стволом молодого дубка. Что ж, может быть, кикимору или волколака дубиной убить можно, Годимир не стал бы спорить, но чешуйчатого дракона или верткую выверну… Это вряд ли. Но, несмотря на свои сомнения, рынграф из рук ошмянского каштеляна рыцарь принял. Чинно поблагодарил, пообещал оправдать доверие. Хотел поклясться рыцарской честью, но перехватил насмешливый взгляд пана Стойгнева и сбился.
Зато внезапно накатившая злость (неизвестно на кого именно – на себя или на пана герба Ланцюг) заставила его спросить напрямую:
– А как же Господний суд? Как я должен ехать выручать панну Аделию без коня, копья, щита? Или мне, как Грозя, на дракона с дубьем кидаться, а лучше с голыми кулаками?
Пан Божидар засопел, покраснел, бросил косой взгляд в сторону Желеслава.
– Да уж никак теперь, – сказал и дернул себя за ус. – Посуди сам, пан Годимир, разве до Господних судов сейчас?
– Господний суд никогда не к месту не бывает, – буркнул пан Тишило, подходя поближе. Он, похоже, что-то хотел сказать Годимиру.
С другой стороны немедленно появилось суровое лицо пана Стойгнева. Это двое так и ходили кругами друг вокруг друга. Словно дворовые псы, сорвавшиеся с цепи, которые решили вдруг выяснить, кто из них сильнее, кто достоин водить свору пустобрехов, а кто нет.
– Невместно оруженосцу ответа у короля требовать! – нравоучительно произнес пан Ланцюг. – То даже не всякому рыцарю пристойно…
– А для таких случаев всякие-разные безгербовые имеются. Так ведь? – немедленно нашелся пан Тишило и подмигнул Годимиру.
– Панове, панове… – примирительно понял ладони Божидар. – Мечник Авдей недужен. В поединке принять участие не сможет еще дня три-четыре, самое малое. А ждать столько нельзя. Ни в коем разе нельзя. Каждый день промедления, панове…
Пан Тишило смутился, развел руками – мол, понимаю, понимаю, что тут сделаешь?
А Стойгнев бросил упрямо:
– Молиться надо Господу больше, тогда и безобразий таких не будет. Там, где Вера в Господа сильна, нечисть не разгуляется!
Годимир хотел было ляпнуть, что плевать хотели и дракон, и вомпер на человеческие молитвы. И об изгоняющих нечисть священниках он тоже не слышал. Иначе отпала бы нужда в странствующих рыцарях. Дешевле и проще монахов кормить – чуть появился волколак, сразу молебен. Но не успел. Пан Тишило буркнул, наливаясь багровым:
– Святоша нашелся, разрази меня гром!
Стойгнев напрягся и церемонно обратился к пану Божидару:
– Не соблаговолит ли благородный пан передать некоторым полещукам дремучим, что им сперва от коросты отмыться не помешает, а уж потом рассуждать о вопросах Веры и рыцарской чести.
– Пан Стойгнев, не стоит личные обиды… – попытался погасить назревающий скандал каштелян, но его перебил пан Конская Голова, произнесший, глядя в никуда:
– Вот я какому-то пану, собачью цепочку через грудь нацепившему, задницу-то надеру…
Оскорбление герба – вещь нешуточная. Стойгнев побелел и схватился за меч.
– Копьем или мечом, конный или пеший… – загремели слова старинной, веками освященной формулы вызова на рыцарский поединок.
– Да слышали уж, слышали! – отмахнулся полещук. – А то я против? Да с дорогой душой…
– Панове, панове! – воскликнул Божидар. – Не здесь и не сейчас! Во-первых, его величество сейчас не в том расположении духа, чтобы потворствовать старым ссорам. А во-вторых, какой же пример вы подаете молодежи? Два таких почтенных уважаемых пана, а ведете себя… – Каштелян покачал головой, повел глазами по сторонам. К ним уже подошли, привлеченные громкими словами пожилых рыцарей, несколько панов помоложе во главе с королевичем Иржи, игравшем, как заметил Годимир, при ошмянском дворе роль заводилы.
Пан Тишило хмыкнул и захватил левый ус в рот едва ли не целиком. Стойгнев приподнялся на цыпочки, развернул плечи и отправился восвояси, вышагивая ровно, словно кол проглотил.
Молодые рыцари заулыбались, но пан Конская Голова так на них зыркнул, что даже самые дерзкие притихли.
– А вы слыхали, панове, загорский подсыл-то сбежал? – громко проговорил королевич из Пищеца, глядя прямо на Годимира.
– Сбежал, спорить не буду. Не уследили, – кивнул Божидар. – До того ли было в кутерьме вчерашней?
– И неизвестно еще, панове, сам удрал, либо помог кто-то. К примеру, оруженосец какой-никакой, – обратился Иржи к товарищам. Те с готовностью заржали.
Годимир почувствовал, что начинает закипать. Рыжий, веснушчатый Иржи не понравился ему с первого знакомства. Вообще, признаться честно, он никогда не любил рыжих. В особенности таких медно-красных, как пан из Поморья. А тут еще обвинение Олешека, которого словинец уже привык считать другом. А теперь и выпады в его сторону, весьма недвусмысленные. Эх, дать бы славную плюху назойливому королевичу. Он ведь из благородных, к кулачному бою не привык, покатится кувырком, как миленький, аж ноги за голову завернутся… Вот только уподобляться Тишило и Стойгневу Годимир не хотел. Зачем выставлять себя на посмешище перед всеми Ошмянами? И так позора натерпелся в достаточной мере. Но и приструнить забияку надо.
Годимир вздохнул и с нарочито деланной серьезностью проговорил, обращаясь к каштеляну:
– А видать побаиваются многие рыцари на дракона выходить?
– Ну… Пожалуй что, – не понимая, к чему был задан вопрос, согласился Божидар.
– Настолько побаиваются, что готовы поединок учинить, даже если точно побиты будут. Лишь бы в Ошмянах подольше задержаться…
– Что?! – взревел Иржи, не дослушав даже до конца. – Ты что городишь, худородный? Да я плетей в сей же час прикажу…
– А ну тихо! – оборвал его ошмянский каштелян. – И следи за речами, королевич. Чай не у себя в Пищеце! – Иржи закусил губу, но замолчал и не пытался перебивать. И верно. Уж если пан Молотило приложится, даже голым кулаком, то можно яму копать сразу. – Ты хоть и королевич, а порядок понимать должен. В Ошмянах слово короля Доброжира – закон. Согласен?
– Ну…
– Я спрашиваю – согласен, пан Иржи?
– Согласен, пан Божидар.
– Так вот. Свое слово о пане Годимире его величество сказал? Сказал. Разрешил честь по чести добиваться рыцарских шпор? Разрешил. Так кто тебе позволил его худородным бесчестить?
Годимир ликовал в душе. Ай да молодец, пан Молотило! Умеет призвать к порядку, не доводя дело до поединка или, что еще хуже, безобразной драки. А Иржи явно напрашивался на драку. Особенно пытаясь задеть род Годимира. Чего-чего, а славных предков, носивших герб Косой Крест, он мог бы перечислить без запинки до дюжины. Вряд ли сам королевич может большим числом благородных предков похвастаться.
– По делу шпильмана его величество что-либо присудил? – продолжал Божидар. – Ну, ответь мне, пан Иржи. Присудил?
– Нет, – упавшим голосом произнес королевич.
– То-то и дело, что нет. Значит, до решения королевского суда нельзя человека считать лазутчиком или подсылом вражеским. Потому как обвинение может подтверждено быть, но может быть и снято. Ясно вам, панове? – Пан каштелян грозно взглянул на присутствующих.
Молодые рыцари смущенно потупились. Щеки королевича полыхали ярче маков. Он развернулся и ушел. Конечно, не так картинно, как пан Стойгнев, но все же сохраняя остатки достоинства…
– Пан Годимир. – Божидар подошел к словинцу почти вплотную и малость наклонился, поскольку превышал его в росте больше, чем на полголовы. – Ты уж прости, но с судом Господним ничего не выйдет. С оружием…
– С оружием я ему помогу, – вмешался пан Тишило, который, как оказалось, никуда и не уходил. Стоял тихонько в сторонке и кусал ус. – Меч можешь себе оставить, пан Косой Крест. Вдруг случится, что новый раздобудешь, тогда вернешь. А нет, так и не жалко. Вот со щитом и копьем хуже… Кольчугу…
– Кольчугу я сам подарю, – вновь перехватил разговор пан Божидар. – И шлем. Правда, у нас в Ошмянах доспехи старомодные, чай, не Беляны и не Хоробров…
– А коня можешь моего оставить, – махнул рукой пан Тишило. – Со всей сбруей. А то рыцарь без коня, что панна без косы.
Годимир от всего сердца поблагодарил. Жаль, само собой темно-рыжего, оставшегося в собственности Желеслава надолго, а скорее всего, теперь уже навсегда, но ничего не попишешь. Зато серый, доставшийся ему от полещука, был лучшим конем, на которого в создавшемся положении можно было рассчитывать. Широколобая голова. Широкие ноздри. Шея толстовата, но зато свидетельствующая о недюжинной силе. Крепкие ноги с широкими копытами и круглыми суставами. Правда, возраст подгулял. Судя по зубам, жеребцу лет пятнадцать. Зато выезженный и надежный. Без присущего молодым коням норова.
– Щита и копья не надо, – подумав, решил Годимир. – Все равно я теперь без оруженосца. А с чудищами рубиться меч лучше всего сгодится. Еще б рогатину…
– Молодец! – одобрил Тишило и, попрощавшись, ушел. Видимо, собираться в поход.
Божидар почесал щеку.
– Ты, пан Годимир, на юг езжай. На юге у нас странное случается. Не слыхал?
– Да кое-что слыхал…
– Люди пропадают. Целыми артелями. Старатели. Слыхал?
– Да слыхал, слыхал. Самоцветы, говорят, у вас там ищут у подножья Запретных гор?
– Как бы не так… – Каштелян понизил голос. – Самоцветы… Скажут тоже. Как бы не так. Клад драконовский они ищут.
– Как?
– Ты что, пан драконоборец, не слыхал что ли? Драконы клады собирают…
– Ну, это я, положим, знаю.
– Так и людишки тоже знают. Вот и ищут. Да только чаще смерть свою находят.
– Ясно, – кивнул Годимир. – Значит, не шутка про дракона.
– Да какая же шутка?! – слегка обиженно протянул каштелян. – Столько знамений!
– Ясно. – Рыцарь помолчал, подумал. И вдруг спросил: – А скажи мне, пан Божидар, зачем ты мне помогаешь?
Пан Молотило ответил сразу, не задумываясь, что заставляло отбросить сомнения в его искренности:
– А я верю, что у тебя получится дракона найти. Найти и убить. И, надеюсь, когда клад, крылатым чудовищем охраняемый, сыщешь, ты меня не забудешь. Так, пан Годимир?
Вот так! Стоит только еще раз сказать: «Ай да молодец, пан Божидар!» Ловкач. Умеет и честь рыцарскую приумножить, и о мошне не забыть. Годимир тряхнул чубом, улыбнулся:
– Пополам, пан Божидар. Согласен?
– Согласен!
А после они, перешучиваясь, словно старые друзья, отправились выбирать доспехи. Следовало поторопиться. Рыцари из ошмянского замка выезжали один за другим. Раньше начнешь искать королевну, больше надежды застать ее живой.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ВОДОГРАЕВА НОЧЬ
Серый конь размеренно ставил копыта на раскисшую землю, оставляя на тракте ровную цепочку следов. При всей своей неказистости, жеребец рысил отменно. Достаточно только на следы посмотреть – отпечатки задних и передних ног смыкаются даже на вольной рыси. Хуже пришлось Ярошу. Его невесть где добытый, крепкий мохногривый савраска оказался дурноезженным с неисправимой тягой к сорочьему скоку[44]. Поэтому подбрасывало лесного молодца в седле прямо-таки немилосердно, а он, хоть и оказался неплохим для недавнего кметя наездником, ничего с этим не мог поделать.
Накануне Яцева дня пошел дождь, застав спутников в дороге, и вымочил их до нитки. Но летний дождь – не беда. Тем более что до Яця Водограя дождь – в засек, а после из засека, как говорят кмети. То бишь, дожди с весны до конца червня урожай прибавляют, а после – мешают сенокосу да вызреванию ржи. Правда, Годимир немножко переживал, чтоб кольчуга не заржавела. Кожаная сума, в которой он ее вез, оказалась худой и пропускала воду. Ярош прятал на груди, под нательной рубахой, тетиву длинного лука.
Рыцарь повстречал разбойника через день по выезду из Ошмян, всего в версте за околицей села Подворье – деревенька на самом деле махонькая, кормящаяся с двух ветряков и выпаса. Румяный улыбчивый корчмарь объяснил Годимиру, как проехать на Гнилушки, заметив, что наезженный тракт там обрывается. Южнее Гнилушек селились только самые отчаянные головы, которые занимались охотой и бортничеством.
Следует заметить, что путешествовал словинец в одиночку.
Да и кто мог составить ему компанию?
Пан Тишило?
Но полещук попрощался, не успели они выехать из Ошмян. Радостно потирая руки, пан Конская Голова сказал, что будет ждать Стойгнева, который задерживался. Старым врагам – кстати, из-за чего разгорелся сыр-бор, переросший в стойкую неприязнь между двумя уважаемыми рыцарями, пан Тишило так и не сказал – предстояло наконец-то встретиться и разрешить все накопившиеся противоречия.
Королевич Иржи с товарищами?
Годимир не был уверен, что обрадовался бы таким попутчикам. Да и выехали горячие головы из замка Доброжира почти на сутки раньше. Очень, видно, хотели первыми добраться до дракона…
Словинец задержался, подбирая себе доспех с паном Божидаром, который не доверил столь ответственное дело слугам. Потерял, конечно, время, зато теперь вез во вьюке вороненый хауберк, рассчитывая надеть его уже после Гнилушек, а к седлу приторочил шлем наподобие шишака, но с переносьем и кольчужной бармицей, защищающей не только шею, но и нижнюю часть лица. Не хуже, чем тот шлем, что отнял у него Желеслав. К подаренному паном Тишило мечу добавили корд и легкую секиру – и дров на привале наколоть сгодится, и врага зарубить.
Ехал Годимир особо не торопясь, но быстро. Коня не мучил непосильной скачкой, но заснуть на ходу тоже не давал. Коль ты рыцарский конь, давай рыси, старайся оправдать доверие.
Стоящего на обочине Яроша он сперва не узнал.
Чего греха таить, разбойник оказался мастером менять обличья. То нищий оборванец, к которому и прикоснуться-то противно, то иконоборец, а теперь вот – кметь кметем. Кептарь из лохматой овчиной шкуры, на голове – куколь, крашенный березовой корой в бледно-желтый цвет. С первого взгляда рыцарь принял Яроша за пастуха. Даже кибить расснаряженного лука на плече показалась ярлыгой[45]. Селянин на обочине сам по себе внимания благородного пана не привлечет, а потому Годимир нацелился проехать мимо.
– И куда ж это пан рыцарь собрался? – раздался вдруг знакомый голос.
Годимир вздрогнул и даже сжал кулак, чтобы проучить дерзкого, но, увидев щербатый оскал, который Ярош почему-то считал улыбкой, вздохнул с облегчением.
– А ты, никак, вновь на большую дорогу вышел? – усмехнулся он в ответ.
– Не-а, пан рыцарь. Я с этим делом пока повременю. Надоело.
– Да неужто?
– Точно. Решил я на юг прогуляться. Сперва до Гнилушек, а там видно будет…
Не дожидаясь одобрения или неодобрения со стороны рыцаря, Ярош свистнул, и из кустов выбежал короткошеий, пузатый конек саврасой масти. Подседланный и в уздечке.
Ярош поймал ногой стремя, крякнул и запрыгнул в седло:
– Поехали, что ли?
Годимир почесал кончик носа:
– А что ж ты Сыдора не ищешь больше?
Ярош пристроил лук поперек седла, оскалился:
– А нету его в Ошмянах! Удрал, сука!
– Вот как? – удивился словинец, трогая коня шенкелями. – Неужто испугался?
– Да кто ж его знает? Если испугался, то не меня. Я так думаю.
– Почему?
– А откуда ему знать, что я его ищу? Нет, неправильно я сказал… То, что я его искать буду, он наверняка знает. С тех пор, как ты, пан рыцарь, ему рассказал, что мою цепь перерубил. Он не знает, что я знаю, что он в Ошмянах… Тьфу ты! Во закрутил! – Ярош покачал головой.
– Ну, я-то понял. – Годимир усмехнулся, расправил перекрутившийся повод. – А как Сыдор сумел догадаться и удрать из Ошмян?
– Да я и не думаю, что он о чем-то догадался. Просто уладил те дела, ради которых заявился… Ты не слышал часом, пан рыцарь, никому горло не перерезали дня три назад?
– Перерезать не перерезали, вот кости чуть не переломали! – Помимо воли рыцарь коснулся правого бока. Ребра после удара Горюна еще болели. Не так сильно, чтобы заподозрить перелом, но все же чувствительно. Удовольствия мало. В особенности, когда трясет на рыси.
– Тебе, что ли? – догадался разбойник.
– Ну да! – Годимир вкратце пересказал свои приключения после ухода Яроша. Само собой, ни слова он не сказал заречанину о появлении навьи и ее участии в схватке. Не нужно ему знать, как странствующему рыцарю нежить помогает с врагами расправиться. Хотя, с другой стороны, теперь события выглядели так, словно рыцарь в одиночку и без оружия одолел троих прожженных бойцов. Очень уж на неприкрытое хвастовство смахивает.
Скорее всего, именно об этом и подумал Бирюк. Дураком-то он не был. Но если и заподозрил спутника во лжи, виду не подал. Оглядел рыцаря прищурившись. Присвистнул так, что саврасый запрядал ушами.
– Говоришь, промеж ног Авдею приложил?
– Ну…
– Это радует. Если с душой врезать, еще дня три в седло не сядет. Успеешь подальше отъехать.
– Ты думаешь, что…
– Да чего там думать! Я Авдея знаю, как облупленного. Теперь он не успокоится, пока твою голову не увидит насаженной на копье или своими руками горло не перережет.
– Радуешь ты меня, – подергал себя за ус Годимир.
– А ты, пан рыцарь, я гляжу, не сильно пугаешься.
Накануне Яцева дня пошел дождь, застав спутников в дороге, и вымочил их до нитки. Но летний дождь – не беда. Тем более что до Яця Водограя дождь – в засек, а после из засека, как говорят кмети. То бишь, дожди с весны до конца червня урожай прибавляют, а после – мешают сенокосу да вызреванию ржи. Правда, Годимир немножко переживал, чтоб кольчуга не заржавела. Кожаная сума, в которой он ее вез, оказалась худой и пропускала воду. Ярош прятал на груди, под нательной рубахой, тетиву длинного лука.
Рыцарь повстречал разбойника через день по выезду из Ошмян, всего в версте за околицей села Подворье – деревенька на самом деле махонькая, кормящаяся с двух ветряков и выпаса. Румяный улыбчивый корчмарь объяснил Годимиру, как проехать на Гнилушки, заметив, что наезженный тракт там обрывается. Южнее Гнилушек селились только самые отчаянные головы, которые занимались охотой и бортничеством.
Следует заметить, что путешествовал словинец в одиночку.
Да и кто мог составить ему компанию?
Пан Тишило?
Но полещук попрощался, не успели они выехать из Ошмян. Радостно потирая руки, пан Конская Голова сказал, что будет ждать Стойгнева, который задерживался. Старым врагам – кстати, из-за чего разгорелся сыр-бор, переросший в стойкую неприязнь между двумя уважаемыми рыцарями, пан Тишило так и не сказал – предстояло наконец-то встретиться и разрешить все накопившиеся противоречия.
Королевич Иржи с товарищами?
Годимир не был уверен, что обрадовался бы таким попутчикам. Да и выехали горячие головы из замка Доброжира почти на сутки раньше. Очень, видно, хотели первыми добраться до дракона…
Словинец задержался, подбирая себе доспех с паном Божидаром, который не доверил столь ответственное дело слугам. Потерял, конечно, время, зато теперь вез во вьюке вороненый хауберк, рассчитывая надеть его уже после Гнилушек, а к седлу приторочил шлем наподобие шишака, но с переносьем и кольчужной бармицей, защищающей не только шею, но и нижнюю часть лица. Не хуже, чем тот шлем, что отнял у него Желеслав. К подаренному паном Тишило мечу добавили корд и легкую секиру – и дров на привале наколоть сгодится, и врага зарубить.
Ехал Годимир особо не торопясь, но быстро. Коня не мучил непосильной скачкой, но заснуть на ходу тоже не давал. Коль ты рыцарский конь, давай рыси, старайся оправдать доверие.
Стоящего на обочине Яроша он сперва не узнал.
Чего греха таить, разбойник оказался мастером менять обличья. То нищий оборванец, к которому и прикоснуться-то противно, то иконоборец, а теперь вот – кметь кметем. Кептарь из лохматой овчиной шкуры, на голове – куколь, крашенный березовой корой в бледно-желтый цвет. С первого взгляда рыцарь принял Яроша за пастуха. Даже кибить расснаряженного лука на плече показалась ярлыгой[45]. Селянин на обочине сам по себе внимания благородного пана не привлечет, а потому Годимир нацелился проехать мимо.
– И куда ж это пан рыцарь собрался? – раздался вдруг знакомый голос.
Годимир вздрогнул и даже сжал кулак, чтобы проучить дерзкого, но, увидев щербатый оскал, который Ярош почему-то считал улыбкой, вздохнул с облегчением.
– А ты, никак, вновь на большую дорогу вышел? – усмехнулся он в ответ.
– Не-а, пан рыцарь. Я с этим делом пока повременю. Надоело.
– Да неужто?
– Точно. Решил я на юг прогуляться. Сперва до Гнилушек, а там видно будет…
Не дожидаясь одобрения или неодобрения со стороны рыцаря, Ярош свистнул, и из кустов выбежал короткошеий, пузатый конек саврасой масти. Подседланный и в уздечке.
Ярош поймал ногой стремя, крякнул и запрыгнул в седло:
– Поехали, что ли?
Годимир почесал кончик носа:
– А что ж ты Сыдора не ищешь больше?
Ярош пристроил лук поперек седла, оскалился:
– А нету его в Ошмянах! Удрал, сука!
– Вот как? – удивился словинец, трогая коня шенкелями. – Неужто испугался?
– Да кто ж его знает? Если испугался, то не меня. Я так думаю.
– Почему?
– А откуда ему знать, что я его ищу? Нет, неправильно я сказал… То, что я его искать буду, он наверняка знает. С тех пор, как ты, пан рыцарь, ему рассказал, что мою цепь перерубил. Он не знает, что я знаю, что он в Ошмянах… Тьфу ты! Во закрутил! – Ярош покачал головой.
– Ну, я-то понял. – Годимир усмехнулся, расправил перекрутившийся повод. – А как Сыдор сумел догадаться и удрать из Ошмян?
– Да я и не думаю, что он о чем-то догадался. Просто уладил те дела, ради которых заявился… Ты не слышал часом, пан рыцарь, никому горло не перерезали дня три назад?
– Перерезать не перерезали, вот кости чуть не переломали! – Помимо воли рыцарь коснулся правого бока. Ребра после удара Горюна еще болели. Не так сильно, чтобы заподозрить перелом, но все же чувствительно. Удовольствия мало. В особенности, когда трясет на рыси.
– Тебе, что ли? – догадался разбойник.
– Ну да! – Годимир вкратце пересказал свои приключения после ухода Яроша. Само собой, ни слова он не сказал заречанину о появлении навьи и ее участии в схватке. Не нужно ему знать, как странствующему рыцарю нежить помогает с врагами расправиться. Хотя, с другой стороны, теперь события выглядели так, словно рыцарь в одиночку и без оружия одолел троих прожженных бойцов. Очень уж на неприкрытое хвастовство смахивает.
Скорее всего, именно об этом и подумал Бирюк. Дураком-то он не был. Но если и заподозрил спутника во лжи, виду не подал. Оглядел рыцаря прищурившись. Присвистнул так, что саврасый запрядал ушами.
– Говоришь, промеж ног Авдею приложил?
– Ну…
– Это радует. Если с душой врезать, еще дня три в седло не сядет. Успеешь подальше отъехать.
– Ты думаешь, что…
– Да чего там думать! Я Авдея знаю, как облупленного. Теперь он не успокоится, пока твою голову не увидит насаженной на копье или своими руками горло не перережет.
– Радуешь ты меня, – подергал себя за ус Годимир.
– А ты, пан рыцарь, я гляжу, не сильно пугаешься.