Страница:
– Нет, твое высочество. Больной бы не выжил в глуши. Верно люди говорят – волка ноги кормят. А лесного жителя и ноги, и руки, и голова… Чего угодно лишись и не выживешь. Только косточки обглоданные найдут по весне.
– Заглянем? – предложил шпильман, но его голос не выдавал горячего желания посетить незнакомое жилище.
– Думаю, одним глазком можно, – неуверенно проговорил Бирюк. – Мы все-таки при оружии. Не годится шарахаться, словно пуганая ворона от куста.
– Зайдем, – подвел итог Годимир. – Хоть обед сготовить на очаге попросимся. А то на костре все время каша пригорает с одного боку.
– Это котелок у Дорофея дрянной. Жмотится бортник хорошие вещи у купцов торговать. Берет, что ни попадя, а потом мучается. Он, верно, радуется, что за гарнец прелого пшена и худой котелок долю в драконьем сокровище застолбил… – Ярош махнул рукой и заглянул в яр. – Глубоко, но спуститься можно. Пошли, что ли?
Они осторожно, придерживая и успокаивая коней, волнующихся из-за оседающей под копытами земли, спустились к ручью. Годимир набрал на всякий случай баклажку. Перепрыгнул на тот берег. Отсюда вверх вела довольно утоптанная тропинка. Видно, что один-два раза в день ею пользуются по назначению. Значит, ходят за водой, готовят и стирают. Обычные люди.
Плетня у избушки не обнаружилось. Да и зачем он хозяевам, которые птицу или скотину не держат? Собак, и тех нет. Сразу вспомнился Дорофей – он тоже без охранника обходился. Но на воткнутых в землю кривых кольях, в которых без труда угадывались кое-как обтесанные еловые стволы – елки-ковырялки, как сказал бы Бирюк, – сохли кувшин и три объемистых казана. По одному из них Ярош и постучал кибитью лука.
– Э-гэ-гэй! Добрые люди! Есть кто дома?
Тишина. Только под легким ветерком скрипнул ставень. Или не под ветерком? Ведь откуда туман тогда. В ветреную погоду его не бывает – это всем известно.
– Эй! Есть кто живой? – прокричал еще раз, для порядка, разбойник и пошел к крыльцу.
«Лишь бы неживых не было…» – подумал Годимир.
И тут дверь распахнулась. На пороге возник румяный благообразный старичок в латанной не раз, но чистенькой рубахе. Поклонился с достоинством, но без подобострастия, присущего кметям. Наверное, вольный переселенец.
– Доброго дня вам, гости дорогие! Редко кто в нашу глушь захаживает. Вы уж простите, панове, – разучились гостей принимать. Как есть разучились…
Он шагнул через порог, принимая поводья коня у Годимира. Следом за старичком выскочила бабушка. Тоже румяная, круглолицая, в толстой поневе и вышитой по вороту рубахе. На голове – очипок[47]. В руках полотенце. С первого взгляда видно, что муж и жена. И прожили вместе самое малое лет сорок. Вот про таких и говорят в сказках – жили долго и счастливо и умерли в один день.
– Заходите, заходите в дом, гости дорогие, – зачастила старушка. – А Яким коней устроит. Сена у нас нет, уж не обессудьте, так он их попастись за домом пустит. А вы заходите… Устали с дороги, должно быть? И панночка! Бедная моя деточка. Ладно, мужики здоровые в дорогу трудную отправляются, а тебя-то за что с собой утянули? Ни стыда, ни совести…
Годимир помог королевне соскочить с седла, вежливо пропустил ее вперед и сам шагнул за порог, успев заметить, что Бирюк бдительности не утратил – озирает подворье и опушку ельника, а стрела все еще лежит на тетиве.
В избе было на удивление опрятно, пахло развешенными по углам пучками чабреца и пижмы. Однако резного лика Господа рыцарь не обнаружил, как ни старался. Это, с одной стороны, настораживало. А с другой – да может, они иконоборцы? Или еще какие еретики? И что с того. Главное, чтобы человек был хороший.
– Присаживайтесь, гости дорогие, присаживайтесь, – тарахтела бабулька, словно горох о стену сыпала. – Меня Якуней кличут. А старик мой – Яким. Давно тут живем. Живем помаленьку. Грибы, ягоды собираем. На жизнь хватает. Много ли старикам надо? Моложе были, Яким силки на рябчиков ставил, самострелы на куницу да соболя настораживал… Шкурки носил менять на ярмарку. И в Ошмяны, случалось, забирался. Слыхали про Ошмяны, молодые панычи? Бо-о-ольшой город… Богатый… Теперь никуда не ходим. Много ли старикам надо? Мы уж почитай полста лет тут обретаемся. – Якуня обмахнула полотенцем и без того чистый стол.
Годимир огляделся. Беленая печь. На ней, скорее всего, и спали старики. Лавки вдоль стен застелены плетеными из лоскутов ковриками – их часто делают рачительные и небогатые хозяйки по селам как зареченским, так и словинецким.
Ярош уселся за стол, прислонив лук рядом. Олешек расположился раскованно и вольготно. Закинул ногу за ногу. Правда, решительно воспротивился попытке хозяйки отнять у него цистру и с почетом разместить инструмент в «красном» углу избы. Годимир подумал, что у шпильмана последнее время, похоже, не все в порядке с головой. Кому нужна его бандура? Ишь, втемяшил, что все так и норовят обидеть бедного музыканта, лишив его средства к заработку. Очень надо! Теперь пусть даже предложит взять ее или поучиться играть в отдачу за уроки с мечом, Годимир и сам не примет подачки.
Якуня присела напротив Аделии, подперла пухлую щеку кулачком:
– А кто ж тебя, дитятко, панночка молодая, в путь-дорогу дальнюю выгнал?
– Нужда, бабушка, нужда, – отозвалась королевна.
– Да что ж это за нужда такая лихая? Не верю я в эдакую нужду. Не верю и верить не хочу… Чтоб молоденькая, слабенькая…
– Что-то, бабка, дотошна ты больно, – нахмурился Бирюк. – Ровно сборщик подати. Что да как? Не все ль тебе равно?
– А вот и не все! Вам, басурманам, только волю дай. Заведете куда ни попадя и с пути истинного собьете…
– Я, бабушка, между прочим, странствующий рыцарь, – заметил Годимир. – Дело всей жизни у меня – следить, чтоб никто слабого или беззащитного не обидел.
В это время вошел Яким. Услышал слова словинца и немедленно встрял в разговор:
– Вона как! Пан рыцарь. Да еще из странствующих! А в наших-то краях глухих какими судьбами? Или потребовалось справедливость устанавливать огнем и сталью?
Да уж. Вся дотошность бабки меркла перед въедливостью дедка, как начищенный сковородник – вон, к слову, на припечке красуется – пред ликом солнца.
– Справедливость. А как же! – поддакнул рыцарь просто для того, чтобы уесть старого болтуна. – Пора и ваших землях порядок навести!
– Ой, а что ж тут делается такого! – всплеснула Якуня пухлыми ладошками, но Яким грозно, скорее больше для вида, прикрикнул на нее, отослав собирать на стол, а сам уселся на ее место, расправил бороду. Сказал негромко и рассудительно:
– Справедливость, говорите? Это правильно. А будет ли мне позволено спросить у благородных панычей, среди кого вы ту справедливость наводить будете? Среди меня с бабкой? Сколь я знаю, тут на десяток верст окрест людей нетути более… – Он хитро прищурился, поглядывая больше на Годимира и Яроша, совершенно разумно посчитав их главными.
– Ну… – Рыцарь замялся. – Ну, зачем мне среди вас справедливость наводить? Вы, как я погляжу, люди мирные и безобидные… – Дед усиленно закивал. – Я дракона убить хочу.
– Дракона?
– Ну да!
– Это ж какого-такого дракона? А! – Яким вдруг хлопнул себя по лбу, аж челюсть клацнула. – Ах, дракона! Тогда да. Тогда понятно. Вы, панычи, позвольте узнать, сами по себе или вас государь какой-нибудь отправил? Кто там нонче в Ошмянах? Я уж лет пятнадцать, а то и все двадцать туды не выбирался…
– Мы, конечно, сами по себе, – заверил его рыцарь. – Но с нами особа королевской крови. Королевна Аделия, законная наследница престола ошмянского.
– Вот оно что! А я гляжу – нет, не кметка сидит в моей избушке! А оно выходит – королевна! Бабка! – вдруг заорал он неожиданно. – Бабка! Ты знаешь, старая карга, кого принимаешь?
– Да знаю, касатик, знаю… – откликнулась Якуня откуда-то из-за спины Годимира. – Слышу. Не глухая. – Бабка выплыла, прижимая к животу широкую мису, аромат от которой шел просто восхитительный. – Вы уж не обессудьте, гостечки дорогие, по-простому мы с дедом живем. Грибочки соленые, капусточка квашеная, лук да чеснок, вот и все богатство наше… Зато уж ежели грибочки, так и опята, и маслята, и подосиновики, и подберезовики, и сморчки, и строчки. Яким мой – великий мастер грибы собирать…
– Да ты б не волновалась, бабушка, – попытался приподняться Ярош. – Мы при харчах. Сами себя прокормим. Что ж мы стариков обжирать будем?
Ладони старушки легли ему на плечи, вжали обратно в лавку:
– Сиди, сиди, касатик… Ишь чего удумал – свои харчи! Мы с дедом, хоть и розвальни старые, а правду, от предков завещанную, блюдем. Гость в дом – счастье в дом. И накормим, и напоим, и спать уложим. Вот с банькой промашка вышла. Не упредили старых заранее, так дед и не истопил ее. Да не беда! Ежели до завтра еще у нас погостите, будет вам к полудню банька.
– Что ты, бабушка, – возразил Годимир. – Нам задерживаться не резон…
Но Якуня его не слушала:
– А какие венички у деда моего… Чудо, а не венички. В дубовую рощу нарочно бегал. День туды, день обратно. Да вы извольте откушать. Ложки в руки взяли… Угощайтесь, угощайтесь… Это еда для панычей благородных, а королевне моей я вот, гляди, чего припасла…
Перед Аделией немедленно была установлена миска с мелко накрошенными буровато-сизыми комочками. Она сморщила носик, но Яким опередил готовое прорваться наружу возмущение:
– Это я сам придумал, королевна моя… Тут ягоды лесные сушеные – и черника, и голубика, и брусника, и малина. А с ними вместе орехи лущеные и толченые. А после все медом залито. Попробуй только, красавица, век будешь стряпню старого Якима в Ошмяны заказывать, а то и заберешь старого главным куховаром королевским…
Аделия нерешительно зацепила липовой ложкой один из кусочков угощения. Разжевала. Улыбнулась. Кивнула.
– Вот! – немедленно восхитился Яким. – Я знал, королевна моя, что тебе пондравится! Да разве ж может это не пондравиться? И вы, панычи, угощайтесь, не побрезгуйте…
«Ну, уж если королевне пришлось по душе, – подумал Годимир. – Так чего простому рыцарю кобениться?»
Он решительно взмахнул ложкой. Капуста оказалась кисло-сладкой, грибочки – нежно, слегка присоленными и таяли во рту. А вся эта вкуснота щедрой рукой пересыпана мелкорубленым укропом, лучком, петрушкой, стрелками дикого чеснока… Объедение!
Ярош и Олешек после первых неуверенных движений так зачастили ложками, что рыцарю стало боязно – а успеет ли он насытиться с такими удальцами-спутниками? Он только хотел посоветовать им реже метать, но дед Яким снова опередил:
– Угощайтесь, угощайтесь! Мы еще притащим, коли мало! Кто в лесу живет, от лесу кормится, голодным от веку не бывает… Лес – и стол, и дом. Только надобно уметь распознать…
Блаженная сытость охватила словинца. А слова старого Якима падали и падали, разбивались о стол, как брызги дождевые, расползались по углам, по щелям тараканами, зудели в голове навязчивыми комарами…
Вот говорливый-то! Годимир хотел поковыряться в ухе пальцем, но почему-то не смог.
Потом на его глазах Якуня взяла цистру Олешека и отложила ее на полати. И шпильман вопреки обыкновению не возмутился. Просто сидел и тупо пялился в стену.
Яким расправил бороду, поднялся. Помахал ладонью перед лицом Яроша. Лесной молодец будто и не заметил его движений. Странно…
Дедок прибрал лук и колчан, толкнул Бирюка в плечо. Знаменитый разбойник свалился, словно куль с мукой.
– Я ведь узнала его, касатик, – издалека донесся голос Якуни. – Ярош. Ярош Бирюк…
– А то я сам слепой и тупой, – ворчливо отозвался дед. – Сыдор-то думал, что избавился от него. Ан нет… Живучий.
– И не говори, касатик, сколько разов вот так уходил от верной гибели?
– Ну, теперича все. Отпрыгался.
– Я, касатик, королевну в чулан запру. Опосля. А с энтими мордоворотами делать что будем?
Толчок в плечо. Годимир опрокинулся навзничь, больно ударившись плечом. Падение отозвалось вспышкой боли в треснутом ребре. Но ни дернуться, ни пошевелиться рыцарь не смог.
– Да хорошо бы их в погреб, чтоб не попортились прежде времени… Приготовь-ка их, старая, а я с лошадками управлюсь пока. Эх-хэ-хэ, грехи наши тяжкие… – Тяжело ступая, Яким прошел в сени, и вскоре его шаркающие шаги затихли.
Годимир лежал в полном оцепенении и недоумевал – опоили или в еду яду подсыпали? Может, потому и не скупились на укроп с луком, чтобы вкус перебить? Скорее всего. А опоить не могли. Они еще ничего не пили.
И как собираются с ними поступить дальше?
Видеть рыцарь мог только стреху изнутри да жерди, на которые она опиралась. Рядом копошилась Якуня. Кряхтела, охала и, по всей видимости, что-то делала с Ярошем. Судя по словам бабки и деда, они хорошо знали Сыдора. Значит, Бирюку теперь точно не жить. Ну, их-то с Олешеком разбойник может и пожалеть по старой памяти… Годимиру захотелось надавать себе пощечин за подобные мысли, проклятая неподвижность помешала. И как ни заставляй себя думать о чем-то другом, все равно не выйдет. Проверенный способ. Попробуй только сказать себе – не хочу думать о булке с маком. Вот увидишь – только о ней мысли и будут лезть в голову.
Аделия все еще сидела на лавке. Тоже безучастная ко всему, словно тряпичная кукла. Ей, по всей видимости, старики-разбойники уготовили иную участь. Еще бы! Особами королевской крови запросто не разбрасываются. Можно выкуп получить. А если сильно постараться и изобразить из себя спасителя королевны от дракона, есть надежда заделаться королевским зятем и установить власть над половиной Ошмянского королевства. Якиму это, само собой, ни к чему, но вот Сыдор – малый ушлый – своего не упустит.
– Эх, касатик, касатик… – кряхтела бабка, едва не касаясь краем поневы щеки Годимира. Рыцарю это прикосновение почему-то было крайне неприятно. Словно мохнатая гусеница ползет или жирная навозная муха на лицо сесть норовит. – Ну, вот и славненько. Теперь ты, родимый…
Старуха нависла над словинцем. В руке ее сверкнул широкий кухонный нож из тех, что годятся и хлеб нарезать и барана выпотрошить.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
– Заглянем? – предложил шпильман, но его голос не выдавал горячего желания посетить незнакомое жилище.
– Думаю, одним глазком можно, – неуверенно проговорил Бирюк. – Мы все-таки при оружии. Не годится шарахаться, словно пуганая ворона от куста.
– Зайдем, – подвел итог Годимир. – Хоть обед сготовить на очаге попросимся. А то на костре все время каша пригорает с одного боку.
– Это котелок у Дорофея дрянной. Жмотится бортник хорошие вещи у купцов торговать. Берет, что ни попадя, а потом мучается. Он, верно, радуется, что за гарнец прелого пшена и худой котелок долю в драконьем сокровище застолбил… – Ярош махнул рукой и заглянул в яр. – Глубоко, но спуститься можно. Пошли, что ли?
Они осторожно, придерживая и успокаивая коней, волнующихся из-за оседающей под копытами земли, спустились к ручью. Годимир набрал на всякий случай баклажку. Перепрыгнул на тот берег. Отсюда вверх вела довольно утоптанная тропинка. Видно, что один-два раза в день ею пользуются по назначению. Значит, ходят за водой, готовят и стирают. Обычные люди.
Плетня у избушки не обнаружилось. Да и зачем он хозяевам, которые птицу или скотину не держат? Собак, и тех нет. Сразу вспомнился Дорофей – он тоже без охранника обходился. Но на воткнутых в землю кривых кольях, в которых без труда угадывались кое-как обтесанные еловые стволы – елки-ковырялки, как сказал бы Бирюк, – сохли кувшин и три объемистых казана. По одному из них Ярош и постучал кибитью лука.
– Э-гэ-гэй! Добрые люди! Есть кто дома?
Тишина. Только под легким ветерком скрипнул ставень. Или не под ветерком? Ведь откуда туман тогда. В ветреную погоду его не бывает – это всем известно.
– Эй! Есть кто живой? – прокричал еще раз, для порядка, разбойник и пошел к крыльцу.
«Лишь бы неживых не было…» – подумал Годимир.
И тут дверь распахнулась. На пороге возник румяный благообразный старичок в латанной не раз, но чистенькой рубахе. Поклонился с достоинством, но без подобострастия, присущего кметям. Наверное, вольный переселенец.
– Доброго дня вам, гости дорогие! Редко кто в нашу глушь захаживает. Вы уж простите, панове, – разучились гостей принимать. Как есть разучились…
Он шагнул через порог, принимая поводья коня у Годимира. Следом за старичком выскочила бабушка. Тоже румяная, круглолицая, в толстой поневе и вышитой по вороту рубахе. На голове – очипок[47]. В руках полотенце. С первого взгляда видно, что муж и жена. И прожили вместе самое малое лет сорок. Вот про таких и говорят в сказках – жили долго и счастливо и умерли в один день.
– Заходите, заходите в дом, гости дорогие, – зачастила старушка. – А Яким коней устроит. Сена у нас нет, уж не обессудьте, так он их попастись за домом пустит. А вы заходите… Устали с дороги, должно быть? И панночка! Бедная моя деточка. Ладно, мужики здоровые в дорогу трудную отправляются, а тебя-то за что с собой утянули? Ни стыда, ни совести…
Годимир помог королевне соскочить с седла, вежливо пропустил ее вперед и сам шагнул за порог, успев заметить, что Бирюк бдительности не утратил – озирает подворье и опушку ельника, а стрела все еще лежит на тетиве.
В избе было на удивление опрятно, пахло развешенными по углам пучками чабреца и пижмы. Однако резного лика Господа рыцарь не обнаружил, как ни старался. Это, с одной стороны, настораживало. А с другой – да может, они иконоборцы? Или еще какие еретики? И что с того. Главное, чтобы человек был хороший.
– Присаживайтесь, гости дорогие, присаживайтесь, – тарахтела бабулька, словно горох о стену сыпала. – Меня Якуней кличут. А старик мой – Яким. Давно тут живем. Живем помаленьку. Грибы, ягоды собираем. На жизнь хватает. Много ли старикам надо? Моложе были, Яким силки на рябчиков ставил, самострелы на куницу да соболя настораживал… Шкурки носил менять на ярмарку. И в Ошмяны, случалось, забирался. Слыхали про Ошмяны, молодые панычи? Бо-о-ольшой город… Богатый… Теперь никуда не ходим. Много ли старикам надо? Мы уж почитай полста лет тут обретаемся. – Якуня обмахнула полотенцем и без того чистый стол.
Годимир огляделся. Беленая печь. На ней, скорее всего, и спали старики. Лавки вдоль стен застелены плетеными из лоскутов ковриками – их часто делают рачительные и небогатые хозяйки по селам как зареченским, так и словинецким.
Ярош уселся за стол, прислонив лук рядом. Олешек расположился раскованно и вольготно. Закинул ногу за ногу. Правда, решительно воспротивился попытке хозяйки отнять у него цистру и с почетом разместить инструмент в «красном» углу избы. Годимир подумал, что у шпильмана последнее время, похоже, не все в порядке с головой. Кому нужна его бандура? Ишь, втемяшил, что все так и норовят обидеть бедного музыканта, лишив его средства к заработку. Очень надо! Теперь пусть даже предложит взять ее или поучиться играть в отдачу за уроки с мечом, Годимир и сам не примет подачки.
Якуня присела напротив Аделии, подперла пухлую щеку кулачком:
– А кто ж тебя, дитятко, панночка молодая, в путь-дорогу дальнюю выгнал?
– Нужда, бабушка, нужда, – отозвалась королевна.
– Да что ж это за нужда такая лихая? Не верю я в эдакую нужду. Не верю и верить не хочу… Чтоб молоденькая, слабенькая…
– Что-то, бабка, дотошна ты больно, – нахмурился Бирюк. – Ровно сборщик подати. Что да как? Не все ль тебе равно?
– А вот и не все! Вам, басурманам, только волю дай. Заведете куда ни попадя и с пути истинного собьете…
– Я, бабушка, между прочим, странствующий рыцарь, – заметил Годимир. – Дело всей жизни у меня – следить, чтоб никто слабого или беззащитного не обидел.
В это время вошел Яким. Услышал слова словинца и немедленно встрял в разговор:
– Вона как! Пан рыцарь. Да еще из странствующих! А в наших-то краях глухих какими судьбами? Или потребовалось справедливость устанавливать огнем и сталью?
Да уж. Вся дотошность бабки меркла перед въедливостью дедка, как начищенный сковородник – вон, к слову, на припечке красуется – пред ликом солнца.
– Справедливость. А как же! – поддакнул рыцарь просто для того, чтобы уесть старого болтуна. – Пора и ваших землях порядок навести!
– Ой, а что ж тут делается такого! – всплеснула Якуня пухлыми ладошками, но Яким грозно, скорее больше для вида, прикрикнул на нее, отослав собирать на стол, а сам уселся на ее место, расправил бороду. Сказал негромко и рассудительно:
– Справедливость, говорите? Это правильно. А будет ли мне позволено спросить у благородных панычей, среди кого вы ту справедливость наводить будете? Среди меня с бабкой? Сколь я знаю, тут на десяток верст окрест людей нетути более… – Он хитро прищурился, поглядывая больше на Годимира и Яроша, совершенно разумно посчитав их главными.
– Ну… – Рыцарь замялся. – Ну, зачем мне среди вас справедливость наводить? Вы, как я погляжу, люди мирные и безобидные… – Дед усиленно закивал. – Я дракона убить хочу.
– Дракона?
– Ну да!
– Это ж какого-такого дракона? А! – Яким вдруг хлопнул себя по лбу, аж челюсть клацнула. – Ах, дракона! Тогда да. Тогда понятно. Вы, панычи, позвольте узнать, сами по себе или вас государь какой-нибудь отправил? Кто там нонче в Ошмянах? Я уж лет пятнадцать, а то и все двадцать туды не выбирался…
– Мы, конечно, сами по себе, – заверил его рыцарь. – Но с нами особа королевской крови. Королевна Аделия, законная наследница престола ошмянского.
– Вот оно что! А я гляжу – нет, не кметка сидит в моей избушке! А оно выходит – королевна! Бабка! – вдруг заорал он неожиданно. – Бабка! Ты знаешь, старая карга, кого принимаешь?
– Да знаю, касатик, знаю… – откликнулась Якуня откуда-то из-за спины Годимира. – Слышу. Не глухая. – Бабка выплыла, прижимая к животу широкую мису, аромат от которой шел просто восхитительный. – Вы уж не обессудьте, гостечки дорогие, по-простому мы с дедом живем. Грибочки соленые, капусточка квашеная, лук да чеснок, вот и все богатство наше… Зато уж ежели грибочки, так и опята, и маслята, и подосиновики, и подберезовики, и сморчки, и строчки. Яким мой – великий мастер грибы собирать…
– Да ты б не волновалась, бабушка, – попытался приподняться Ярош. – Мы при харчах. Сами себя прокормим. Что ж мы стариков обжирать будем?
Ладони старушки легли ему на плечи, вжали обратно в лавку:
– Сиди, сиди, касатик… Ишь чего удумал – свои харчи! Мы с дедом, хоть и розвальни старые, а правду, от предков завещанную, блюдем. Гость в дом – счастье в дом. И накормим, и напоим, и спать уложим. Вот с банькой промашка вышла. Не упредили старых заранее, так дед и не истопил ее. Да не беда! Ежели до завтра еще у нас погостите, будет вам к полудню банька.
– Что ты, бабушка, – возразил Годимир. – Нам задерживаться не резон…
Но Якуня его не слушала:
– А какие венички у деда моего… Чудо, а не венички. В дубовую рощу нарочно бегал. День туды, день обратно. Да вы извольте откушать. Ложки в руки взяли… Угощайтесь, угощайтесь… Это еда для панычей благородных, а королевне моей я вот, гляди, чего припасла…
Перед Аделией немедленно была установлена миска с мелко накрошенными буровато-сизыми комочками. Она сморщила носик, но Яким опередил готовое прорваться наружу возмущение:
– Это я сам придумал, королевна моя… Тут ягоды лесные сушеные – и черника, и голубика, и брусника, и малина. А с ними вместе орехи лущеные и толченые. А после все медом залито. Попробуй только, красавица, век будешь стряпню старого Якима в Ошмяны заказывать, а то и заберешь старого главным куховаром королевским…
Аделия нерешительно зацепила липовой ложкой один из кусочков угощения. Разжевала. Улыбнулась. Кивнула.
– Вот! – немедленно восхитился Яким. – Я знал, королевна моя, что тебе пондравится! Да разве ж может это не пондравиться? И вы, панычи, угощайтесь, не побрезгуйте…
«Ну, уж если королевне пришлось по душе, – подумал Годимир. – Так чего простому рыцарю кобениться?»
Он решительно взмахнул ложкой. Капуста оказалась кисло-сладкой, грибочки – нежно, слегка присоленными и таяли во рту. А вся эта вкуснота щедрой рукой пересыпана мелкорубленым укропом, лучком, петрушкой, стрелками дикого чеснока… Объедение!
Ярош и Олешек после первых неуверенных движений так зачастили ложками, что рыцарю стало боязно – а успеет ли он насытиться с такими удальцами-спутниками? Он только хотел посоветовать им реже метать, но дед Яким снова опередил:
– Угощайтесь, угощайтесь! Мы еще притащим, коли мало! Кто в лесу живет, от лесу кормится, голодным от веку не бывает… Лес – и стол, и дом. Только надобно уметь распознать…
Блаженная сытость охватила словинца. А слова старого Якима падали и падали, разбивались о стол, как брызги дождевые, расползались по углам, по щелям тараканами, зудели в голове навязчивыми комарами…
Вот говорливый-то! Годимир хотел поковыряться в ухе пальцем, но почему-то не смог.
Потом на его глазах Якуня взяла цистру Олешека и отложила ее на полати. И шпильман вопреки обыкновению не возмутился. Просто сидел и тупо пялился в стену.
Яким расправил бороду, поднялся. Помахал ладонью перед лицом Яроша. Лесной молодец будто и не заметил его движений. Странно…
Дедок прибрал лук и колчан, толкнул Бирюка в плечо. Знаменитый разбойник свалился, словно куль с мукой.
– Я ведь узнала его, касатик, – издалека донесся голос Якуни. – Ярош. Ярош Бирюк…
– А то я сам слепой и тупой, – ворчливо отозвался дед. – Сыдор-то думал, что избавился от него. Ан нет… Живучий.
– И не говори, касатик, сколько разов вот так уходил от верной гибели?
– Ну, теперича все. Отпрыгался.
– Я, касатик, королевну в чулан запру. Опосля. А с энтими мордоворотами делать что будем?
Толчок в плечо. Годимир опрокинулся навзничь, больно ударившись плечом. Падение отозвалось вспышкой боли в треснутом ребре. Но ни дернуться, ни пошевелиться рыцарь не смог.
– Да хорошо бы их в погреб, чтоб не попортились прежде времени… Приготовь-ка их, старая, а я с лошадками управлюсь пока. Эх-хэ-хэ, грехи наши тяжкие… – Тяжело ступая, Яким прошел в сени, и вскоре его шаркающие шаги затихли.
Годимир лежал в полном оцепенении и недоумевал – опоили или в еду яду подсыпали? Может, потому и не скупились на укроп с луком, чтобы вкус перебить? Скорее всего. А опоить не могли. Они еще ничего не пили.
И как собираются с ними поступить дальше?
Видеть рыцарь мог только стреху изнутри да жерди, на которые она опиралась. Рядом копошилась Якуня. Кряхтела, охала и, по всей видимости, что-то делала с Ярошем. Судя по словам бабки и деда, они хорошо знали Сыдора. Значит, Бирюку теперь точно не жить. Ну, их-то с Олешеком разбойник может и пожалеть по старой памяти… Годимиру захотелось надавать себе пощечин за подобные мысли, проклятая неподвижность помешала. И как ни заставляй себя думать о чем-то другом, все равно не выйдет. Проверенный способ. Попробуй только сказать себе – не хочу думать о булке с маком. Вот увидишь – только о ней мысли и будут лезть в голову.
Аделия все еще сидела на лавке. Тоже безучастная ко всему, словно тряпичная кукла. Ей, по всей видимости, старики-разбойники уготовили иную участь. Еще бы! Особами королевской крови запросто не разбрасываются. Можно выкуп получить. А если сильно постараться и изобразить из себя спасителя королевны от дракона, есть надежда заделаться королевским зятем и установить власть над половиной Ошмянского королевства. Якиму это, само собой, ни к чему, но вот Сыдор – малый ушлый – своего не упустит.
– Эх, касатик, касатик… – кряхтела бабка, едва не касаясь краем поневы щеки Годимира. Рыцарю это прикосновение почему-то было крайне неприятно. Словно мохнатая гусеница ползет или жирная навозная муха на лицо сесть норовит. – Ну, вот и славненько. Теперь ты, родимый…
Старуха нависла над словинцем. В руке ее сверкнул широкий кухонный нож из тех, что годятся и хлеб нарезать и барана выпотрошить.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
МНОГО КРОВИ И НОВАЯ БЕДА
Багровый отблеск каганца сверкнул на лезвии ножа, словно крысиный глаз. Бабка сопела. От нее несло потом, мочой и квашенной капустой.
– Гладенький, упитанный… – бормотала Якуня. – Будут оглоедушки довольны. Заплатят старикам хорошо. Да и Сыдор не обидит… Все довольны будут. А панычи? Что ж, не повезло панычам. Не вовремя к Якиму с Якуней заехали… А что ж это нету у него ничего… Ничего-ничегошеньки…
Лезвием ножа бабка приподняла рыцарю мочку левого уха. Потом правого. Что он ищет? Осмотрела руки… Годимир догадался – это она сперва высматривала серьги, а теперь проверяла имеются ли у него перстни. Хвала Господу, словинец побрякушки из золота и серебра не любил, считал их баловством, не достойным рыцаря. Теперь оставалось лишь благодарить Господа, Пресветлого и Всеблагого, за эту нелюбовь. А что там у товарищей? Кажется, у Яроша в левом ухе висела серьга в виде крейцбергского талера на цепочке. Не повезло лесному молодцу…
Вдруг послышался гулкий звук удара, будто кто-то церковный колокол зазвонил. Глаза Якуни смешно сошлись к переносице, а после и вовсе закатились. Бабка безвольно уселась Годимиру прямо на живот. Несмотря на малый рост, весила она изрядно. Дышалось рыцарю и так тяжело от неведомой отравы, а теперь и вовсе стало невмоготу.
К счастью, старуха просидела так недолго и не успела удушить жертву.
Посидела, посидела и сползла на бок. А перед глазами рыцаря возникло озабоченное лицо Аделии. В правой руке королевна сжимала тот самый сковородник. Начищенный и блестящий.
Девушка наклонилась над бесчувственной Якуней, ткнула ее пару раз сковородой. Не иначе, боялась, что та притворилась. Старуха не подавала признаков жизни, и королевна, отбросив в сторону свое грозное оружие, присела на корточки у поверженного рыцаря.
– Пан Годимир, слышишь, пан Годимир, – дрожащим голосом позвала она.
Словинец и рад был откликнуться, да не мог. Язык не слушался, и губы онемели. Даже подмигнуть не выходило. Славную отраву старики-разбойнички используют. Мастера! Их бы в Мариенберг, в Академию на факультет алхимии. Могли бы большие деньги зарабатывать и, между прочим, чистыми руками.
Аделия сперва осторожно, а потом все смелее и смелее хлопала его по щекам. Даже удивительно как-то. Слышать шлепки – полновесные, уверенные, а ничего не чувствовать. Будто и не тебя лупцуют, а кого-то другого…
Отчаявшись, а может, просто отбив ладошки, Аделия перескочила к Ярошу. Для начала позвала, потом тряхнула – у разбойника аж голова о глинобитный пол стукнулась, – а после съездила по щеке. Ойкнула, едва не завизжала.
«Наверное, в кровь залезла. Не зря Якуня с ножиком над Бирюком колдовала».
Королевна легко перепрыгнула через Годимира. Снова присела.
«Все правильно. Слева Олешек должен лежать. А ну-ка, поглядим, что выйдет у нее?»
Годимир даже подивился своему нездоровому азарту. Тут молиться надо, чтобы кто-то очнулся и помог девчонке остальных выручать, а он размышляет, прикидывает. Словно в «любит – не любит» играет на ромашке.
– Пан шпильман, пан шпильман… Олешек! Да очнись же ты, проклятущий!
Пощечина. Еще одна!
«А ну, давай-давай. Музыканты, они к побоям не привычные, вдруг получится!»
Не получилось. То ли Олешек оказался к затрещинам и оплеухам еще более приученный, нежели сам Годимир, то ли зелье Якуни не собиралось так быстро выветриваться.
Аделия заметалась по избе. Что-то придумала? Или просто от безысходности, как зверь в западне? Удирала бы, пока не поздно. Чем там дед занят? Неровен час, вернется, а с ним так запросто, как с бабкой, не совладаешь. В этом рыцарь почему-то не сомневался.
Уф-ф!
Целый водопад обрушился сверху, залил глаза, рот и ноздри. Холодными пальцами проник за ворот жака, потек по полу вдоль хребта, подбираясь к гашнику штанов.
«Вот это постаралась, твое высочество! Благодетельница, мать тво…»
Ой, нет! Нельзя. Не положено странствующему рыцарю подобные выражения употреблять по отношению к прекрасным паннам и особам королевских кровей. Тем паче, что мать ее, как ни крути, тоже королева. Но додуматься до такого! Это ж надо! Вот теперь лежи, пан Годимир, на полу, в луже, с мокрыми штанами и жди прихода приторно-благостного Якима. Уж он-то ножичек Якунин подберет и использует по назначению, не задумываясь о смысле бытия или борьбе добра со злом. Чик, и все. И хорошо, если сразу зарежет, а не начнет в отместку за жену по кусочку кромсать.
– Пан Годимир! – Уже с рыданием в голосе королевна вновь принялась трясти рыцаря за плечи. С его усов слетали брызги. Выходило так, будто собака, заскочившая под кров после дождя, отряхивается. А вернее, не сама отряхивается, а ее кто-то схватил и отряхивает…
Тьфу ты, Господи, Пресветлый и Всеблагой, укрепи и наставь на путь истинный, а то в предсмертный час такие мысли в голову лезут, что на голову не наденешь… Ну, вот опять! Разве позволительно эдакое ерничество в мгновения, которые следует встречать сурово и с достоинством, просветлев лицом и разумом?
– Пан Годимир! Годимир! Вставай! Слышишь, вставай! Мне страшно! Там кони так ржали жалобно, а больше не ржут! После топор звенел… Я боюсь… У Якима этого пальцы… Он – убийца. У него глаза пустые…
«Что у него там с пальцами? Не забыть, глянуть перед смертью. А что касается пустых глаз убийцы, так это еще как посмотреть. Вон, у Сыдора из Гражды обычные глаза. Лукавые, цепкие, но не пустые. И Яроша тоже не зря в двух королевствах Бирюком прозвали. Поди, смертей на совести предостаточно. А разве глаза у него пустые? Какие угодно, но только не пустые…»
Что-то горячее капнуло словинцу на щеку. Потом еще и еще.
Не вода. Вода должна быть холодной…
– Па-а-ан Годими-и-ир… Вставай…
Это же Аделия плачет! Ну вот, довели королевну до слез, негодяи!
– Не… го… дя… – он и сам не понял, как безвольные язык сумел пошевелиться, выталкивая звуки через онемевшие губы, – и…
– Пан Годимир! Очнись же! – Окрыленная успехом, Аделия удвоила усилия.
Словинец попытался приподняться, но сумел лишь пошевелить плечами и шеей.
– Ни… как…
– Ну, Годимир же… Я боюсь…
Королевна разжала пальцы и, прежде чем рыцарь успел осознанно обрадоваться ощущению боли от удара затылком об пол, наклонилась, мазнув мокрой щекой по носу, и поцеловала его в подбородок. Нет, конечно, она хотела попасть в губы, но в спешке промахнулась.
Правы ли старинные сказки, повествующие о пробуждении заколдованных красавиц, спящих в хрустальных гробах? Если уж поцелуй рыцаря может перебить чародейское заклинание, то уж поцелуй королевны, вне всякого сомнения, должен одолеть ведовство захолустной Якуни.
Годимир, изо всех сил стремящийся переломить позорную слабость, дернулся и… боднул Аделию. Лоб в лоб, даже искры брызнули из глаз.
Девушка охнула и уселась прямо в лужу. Ойкнула.
– Прощения прошу, твое высочество… – проговорил рыцарь, переворачиваясь на бок. Отдохнуть бы еще чуток, собраться с силами.
– Что ж ты дерешься, пан… – обиженно протянула королевна и вдруг сообразила, что к чему, просияла лицом. – Тебе лучше?
«Лучше ли мне? Это ж надо такую глупость сморозить! Стоит ответить, что ради лишнего поцелуя ее высочества я готов заколдовываться по десять раз на дню? Или это звучит, как у провинциального шпильмана?» – подумал Годимир и вдруг понял: никогда он такого не ляпнет. Ну, хотя бы потому, что это самая правдивая правда.
– Где меч? – Рыцарь встал на четвереньки, зачерпнул ладонью из лужи, плеснул в лицо. Штаны все-таки промокли не только сверху, но и до неприличия. Хорошенький вид у него теперь будет – с мечом наголо и в мокрых портках. Навевает смутные подозрения…
– Ой! Где-то был… – Аделия вскочила. – А! Вот он! Целехонек!
– Повезло… – пробормотал словинец и, как оказалось, сглазил.
Скрипнула дощатая дверь. Из сеней донесся голос, в котором мед и елей, присутствовавшие еще недавно с избытком, выветрились начисто:
– Долго возишься, старая! Иди мне помогать!
Годимир оттолкнулся от пола руками, опираясь локтем на край лавки, поднялся на одно колено…
– Нет, старая, я сам, что ли, туши свеже…
На ввалившемся в горенку Якиме был длинный – такие обычно используют ковали – фартук, забрызганный кровью. Капли крови пятнали седенькую бороду, щеки и нос, ухитрились даже забраться на голую, как колено макушку. В правой руке – свежевальный нож острием книзу.
– Ах, вот вы как!
Не избалованный с детства балами и охотами, Годимир знал лишь понаслышке, как бросается на свору подраненный кабан. Так вот, судя по рассказам бывалых ловчих, Яким от вепря отличался мало. Разве что не был столь быстр.
От первой атаки Годимиру удалось уклониться.
Дедок ударился коленками о лавку, потерял равновесие, упал животом на стол. Рыцарь от всей души пожелал ему отбить нутро, да не тут-то было! Старик живо вскочил и, вращая красным от бешенства глазами, махнул ножом наискось. Словинец шагнул назад со всей прыти, не то оказался бы распластан, как лещ перед копчением.
– Ах, вот вы как!
Новый удар.
Еще один!
Яким не баловал противника разнообразием атакующих приемов, зато поражал завидной в его возрасте силой и напором.
– И я так! И я так!
Хрипло выдыхая на слове «так», он вновь попытался разрубить рыцаря, который не успел подхватить с пола меч и теперь метался по избе, стараясь хоть как-то уцелеть. Ну, спрашивается, должен этот старый пенек умаяться? Или они до бесконечности будут играть в «кошки-мышки»? А тут еще лужа на полу, два тела, опрокинутая лавка… Хвала Господу, что Аделия с появлением Якима поступала единственно правильно – не помогала, но и не мешала. Забилась за печку и сидела там, испуганно выглядывая.
Вот зря он отвлекся на королевну!
Стоило только скосить глаза в сторону от дедка-убийцы, как тот ловко сократил расстояние и зацепил Годимира по плечу. Вскользь, самым кончиком лезвия, но очень чувствительно.
Зашипев от боли, рыцарь попытался поднырнуть под вооруженную руку, но Яким легко разгадал его маневр, полоснул на уровне живота – своего живота, само собой, – и едва не обрезал усы. Вместе с носом.
– Старый ты козел! – позабыв о приличиях и чести странствующего рыцаря, ругнулся Годимир, обходя стол. Хоть мебелью отгородиться на время и перевести дыхание.
– Все сдохнете! – Яким, не раздумывая, саданул ногой по столешнице снизу. Нет, ну разве так должен драться пожилой человек, пусть даже и самой разбойничьей натуры? И силища-то, силища… Молодым был, небось, медведей ломал голыми руками.
Стол подскочил, как живой, ударил рыцаря в живот, отбросил к стене и подмял упавшего, придавив немалым весом. Тоже ладили на совесть – из дуба или бука.
Под торжествующий рев старика, Годимир попытался выползти из-под стола. Крутился ужом или, по меткому выражению кметей из Чечевичей, как гадюка на вилах.
– Врешь, не уйдешь! – орал Яким, норовя пнуть сапогом по судорожно дергающимся ногам рыцаря. К счастью, не попал ни разу. Схватился свободной рукой за ножку. Крякнул, дернул!
Пальцы Годимира вдруг поймали что-то продолговато-округлое, до боли похожее на рукоять меча.
– Ага!
Словинец коротким тычком снизу-вверх встретил прыжок размахнувшегося ножом деда…
– Гладенький, упитанный… – бормотала Якуня. – Будут оглоедушки довольны. Заплатят старикам хорошо. Да и Сыдор не обидит… Все довольны будут. А панычи? Что ж, не повезло панычам. Не вовремя к Якиму с Якуней заехали… А что ж это нету у него ничего… Ничего-ничегошеньки…
Лезвием ножа бабка приподняла рыцарю мочку левого уха. Потом правого. Что он ищет? Осмотрела руки… Годимир догадался – это она сперва высматривала серьги, а теперь проверяла имеются ли у него перстни. Хвала Господу, словинец побрякушки из золота и серебра не любил, считал их баловством, не достойным рыцаря. Теперь оставалось лишь благодарить Господа, Пресветлого и Всеблагого, за эту нелюбовь. А что там у товарищей? Кажется, у Яроша в левом ухе висела серьга в виде крейцбергского талера на цепочке. Не повезло лесному молодцу…
Вдруг послышался гулкий звук удара, будто кто-то церковный колокол зазвонил. Глаза Якуни смешно сошлись к переносице, а после и вовсе закатились. Бабка безвольно уселась Годимиру прямо на живот. Несмотря на малый рост, весила она изрядно. Дышалось рыцарю и так тяжело от неведомой отравы, а теперь и вовсе стало невмоготу.
К счастью, старуха просидела так недолго и не успела удушить жертву.
Посидела, посидела и сползла на бок. А перед глазами рыцаря возникло озабоченное лицо Аделии. В правой руке королевна сжимала тот самый сковородник. Начищенный и блестящий.
Девушка наклонилась над бесчувственной Якуней, ткнула ее пару раз сковородой. Не иначе, боялась, что та притворилась. Старуха не подавала признаков жизни, и королевна, отбросив в сторону свое грозное оружие, присела на корточки у поверженного рыцаря.
– Пан Годимир, слышишь, пан Годимир, – дрожащим голосом позвала она.
Словинец и рад был откликнуться, да не мог. Язык не слушался, и губы онемели. Даже подмигнуть не выходило. Славную отраву старики-разбойнички используют. Мастера! Их бы в Мариенберг, в Академию на факультет алхимии. Могли бы большие деньги зарабатывать и, между прочим, чистыми руками.
Аделия сперва осторожно, а потом все смелее и смелее хлопала его по щекам. Даже удивительно как-то. Слышать шлепки – полновесные, уверенные, а ничего не чувствовать. Будто и не тебя лупцуют, а кого-то другого…
Отчаявшись, а может, просто отбив ладошки, Аделия перескочила к Ярошу. Для начала позвала, потом тряхнула – у разбойника аж голова о глинобитный пол стукнулась, – а после съездила по щеке. Ойкнула, едва не завизжала.
«Наверное, в кровь залезла. Не зря Якуня с ножиком над Бирюком колдовала».
Королевна легко перепрыгнула через Годимира. Снова присела.
«Все правильно. Слева Олешек должен лежать. А ну-ка, поглядим, что выйдет у нее?»
Годимир даже подивился своему нездоровому азарту. Тут молиться надо, чтобы кто-то очнулся и помог девчонке остальных выручать, а он размышляет, прикидывает. Словно в «любит – не любит» играет на ромашке.
– Пан шпильман, пан шпильман… Олешек! Да очнись же ты, проклятущий!
Пощечина. Еще одна!
«А ну, давай-давай. Музыканты, они к побоям не привычные, вдруг получится!»
Не получилось. То ли Олешек оказался к затрещинам и оплеухам еще более приученный, нежели сам Годимир, то ли зелье Якуни не собиралось так быстро выветриваться.
Аделия заметалась по избе. Что-то придумала? Или просто от безысходности, как зверь в западне? Удирала бы, пока не поздно. Чем там дед занят? Неровен час, вернется, а с ним так запросто, как с бабкой, не совладаешь. В этом рыцарь почему-то не сомневался.
Уф-ф!
Целый водопад обрушился сверху, залил глаза, рот и ноздри. Холодными пальцами проник за ворот жака, потек по полу вдоль хребта, подбираясь к гашнику штанов.
«Вот это постаралась, твое высочество! Благодетельница, мать тво…»
Ой, нет! Нельзя. Не положено странствующему рыцарю подобные выражения употреблять по отношению к прекрасным паннам и особам королевских кровей. Тем паче, что мать ее, как ни крути, тоже королева. Но додуматься до такого! Это ж надо! Вот теперь лежи, пан Годимир, на полу, в луже, с мокрыми штанами и жди прихода приторно-благостного Якима. Уж он-то ножичек Якунин подберет и использует по назначению, не задумываясь о смысле бытия или борьбе добра со злом. Чик, и все. И хорошо, если сразу зарежет, а не начнет в отместку за жену по кусочку кромсать.
– Пан Годимир! – Уже с рыданием в голосе королевна вновь принялась трясти рыцаря за плечи. С его усов слетали брызги. Выходило так, будто собака, заскочившая под кров после дождя, отряхивается. А вернее, не сама отряхивается, а ее кто-то схватил и отряхивает…
Тьфу ты, Господи, Пресветлый и Всеблагой, укрепи и наставь на путь истинный, а то в предсмертный час такие мысли в голову лезут, что на голову не наденешь… Ну, вот опять! Разве позволительно эдакое ерничество в мгновения, которые следует встречать сурово и с достоинством, просветлев лицом и разумом?
– Пан Годимир! Годимир! Вставай! Слышишь, вставай! Мне страшно! Там кони так ржали жалобно, а больше не ржут! После топор звенел… Я боюсь… У Якима этого пальцы… Он – убийца. У него глаза пустые…
«Что у него там с пальцами? Не забыть, глянуть перед смертью. А что касается пустых глаз убийцы, так это еще как посмотреть. Вон, у Сыдора из Гражды обычные глаза. Лукавые, цепкие, но не пустые. И Яроша тоже не зря в двух королевствах Бирюком прозвали. Поди, смертей на совести предостаточно. А разве глаза у него пустые? Какие угодно, но только не пустые…»
Что-то горячее капнуло словинцу на щеку. Потом еще и еще.
Не вода. Вода должна быть холодной…
– Па-а-ан Годими-и-ир… Вставай…
Это же Аделия плачет! Ну вот, довели королевну до слез, негодяи!
– Не… го… дя… – он и сам не понял, как безвольные язык сумел пошевелиться, выталкивая звуки через онемевшие губы, – и…
– Пан Годимир! Очнись же! – Окрыленная успехом, Аделия удвоила усилия.
Словинец попытался приподняться, но сумел лишь пошевелить плечами и шеей.
– Ни… как…
– Ну, Годимир же… Я боюсь…
Королевна разжала пальцы и, прежде чем рыцарь успел осознанно обрадоваться ощущению боли от удара затылком об пол, наклонилась, мазнув мокрой щекой по носу, и поцеловала его в подбородок. Нет, конечно, она хотела попасть в губы, но в спешке промахнулась.
Правы ли старинные сказки, повествующие о пробуждении заколдованных красавиц, спящих в хрустальных гробах? Если уж поцелуй рыцаря может перебить чародейское заклинание, то уж поцелуй королевны, вне всякого сомнения, должен одолеть ведовство захолустной Якуни.
Годимир, изо всех сил стремящийся переломить позорную слабость, дернулся и… боднул Аделию. Лоб в лоб, даже искры брызнули из глаз.
Девушка охнула и уселась прямо в лужу. Ойкнула.
– Прощения прошу, твое высочество… – проговорил рыцарь, переворачиваясь на бок. Отдохнуть бы еще чуток, собраться с силами.
– Что ж ты дерешься, пан… – обиженно протянула королевна и вдруг сообразила, что к чему, просияла лицом. – Тебе лучше?
«Лучше ли мне? Это ж надо такую глупость сморозить! Стоит ответить, что ради лишнего поцелуя ее высочества я готов заколдовываться по десять раз на дню? Или это звучит, как у провинциального шпильмана?» – подумал Годимир и вдруг понял: никогда он такого не ляпнет. Ну, хотя бы потому, что это самая правдивая правда.
– Где меч? – Рыцарь встал на четвереньки, зачерпнул ладонью из лужи, плеснул в лицо. Штаны все-таки промокли не только сверху, но и до неприличия. Хорошенький вид у него теперь будет – с мечом наголо и в мокрых портках. Навевает смутные подозрения…
– Ой! Где-то был… – Аделия вскочила. – А! Вот он! Целехонек!
– Повезло… – пробормотал словинец и, как оказалось, сглазил.
Скрипнула дощатая дверь. Из сеней донесся голос, в котором мед и елей, присутствовавшие еще недавно с избытком, выветрились начисто:
– Долго возишься, старая! Иди мне помогать!
Годимир оттолкнулся от пола руками, опираясь локтем на край лавки, поднялся на одно колено…
– Нет, старая, я сам, что ли, туши свеже…
На ввалившемся в горенку Якиме был длинный – такие обычно используют ковали – фартук, забрызганный кровью. Капли крови пятнали седенькую бороду, щеки и нос, ухитрились даже забраться на голую, как колено макушку. В правой руке – свежевальный нож острием книзу.
– Ах, вот вы как!
Не избалованный с детства балами и охотами, Годимир знал лишь понаслышке, как бросается на свору подраненный кабан. Так вот, судя по рассказам бывалых ловчих, Яким от вепря отличался мало. Разве что не был столь быстр.
От первой атаки Годимиру удалось уклониться.
Дедок ударился коленками о лавку, потерял равновесие, упал животом на стол. Рыцарь от всей души пожелал ему отбить нутро, да не тут-то было! Старик живо вскочил и, вращая красным от бешенства глазами, махнул ножом наискось. Словинец шагнул назад со всей прыти, не то оказался бы распластан, как лещ перед копчением.
– Ах, вот вы как!
Новый удар.
Еще один!
Яким не баловал противника разнообразием атакующих приемов, зато поражал завидной в его возрасте силой и напором.
– И я так! И я так!
Хрипло выдыхая на слове «так», он вновь попытался разрубить рыцаря, который не успел подхватить с пола меч и теперь метался по избе, стараясь хоть как-то уцелеть. Ну, спрашивается, должен этот старый пенек умаяться? Или они до бесконечности будут играть в «кошки-мышки»? А тут еще лужа на полу, два тела, опрокинутая лавка… Хвала Господу, что Аделия с появлением Якима поступала единственно правильно – не помогала, но и не мешала. Забилась за печку и сидела там, испуганно выглядывая.
Вот зря он отвлекся на королевну!
Стоило только скосить глаза в сторону от дедка-убийцы, как тот ловко сократил расстояние и зацепил Годимира по плечу. Вскользь, самым кончиком лезвия, но очень чувствительно.
Зашипев от боли, рыцарь попытался поднырнуть под вооруженную руку, но Яким легко разгадал его маневр, полоснул на уровне живота – своего живота, само собой, – и едва не обрезал усы. Вместе с носом.
– Старый ты козел! – позабыв о приличиях и чести странствующего рыцаря, ругнулся Годимир, обходя стол. Хоть мебелью отгородиться на время и перевести дыхание.
– Все сдохнете! – Яким, не раздумывая, саданул ногой по столешнице снизу. Нет, ну разве так должен драться пожилой человек, пусть даже и самой разбойничьей натуры? И силища-то, силища… Молодым был, небось, медведей ломал голыми руками.
Стол подскочил, как живой, ударил рыцаря в живот, отбросил к стене и подмял упавшего, придавив немалым весом. Тоже ладили на совесть – из дуба или бука.
Под торжествующий рев старика, Годимир попытался выползти из-под стола. Крутился ужом или, по меткому выражению кметей из Чечевичей, как гадюка на вилах.
– Врешь, не уйдешь! – орал Яким, норовя пнуть сапогом по судорожно дергающимся ногам рыцаря. К счастью, не попал ни разу. Схватился свободной рукой за ножку. Крякнул, дернул!
Пальцы Годимира вдруг поймали что-то продолговато-округлое, до боли похожее на рукоять меча.
– Ага!
Словинец коротким тычком снизу-вверх встретил прыжок размахнувшегося ножом деда…