Страница:
И пана Ланцюга, от безысходности, надо полагать, прорвало.
Бесчестил он Годимира долго. Какими только словами ругательными не называл.
Горемыка бесталанный и неудачник. Пустым мешком из-за угла пришибленный и бездольный. Бездарь, которому не меч в руках держать, а веретено, не на коне скакать, а на шелудивом псе облезлом вокруг выгребной ямы гарцевать. И руки у него из задницы растут, и ноги правую с левой в детстве мамка перепутала, когда рожала обалдуя. И много еще обидного и не вполне справедливого…
В конце обличительной речи сказал пан Стойгнев, что не бывать такому косорукому, кривоногому и дурноглазому… ни за что не бывать рыцарем. В оруженосцах старость встретит. А лучше всего, чтобы ни себе, ни честным людям вреда не приносить, сразу в монастырь уйти, как пан-отец Ладибор некогда советовал.
Недорыцарю не быть рыцарем!
Вот и весь сказ.
И указал непутевому на все четыре стороны.
Годимир ушел.
Не стал унижаться, просить прощения. Тем паче, что и вины особой-то за собой не чувствовал. Ну, скажите на милость, разве он мог предвидеть, что дурацкий сурок нору вырыл в самый раз в том месте, куда его серый ногу поставил? Да и ни одному человеку не дано подобным даром предвидения обладать. Даже чародеям…
Ушел Годимир как был. Без коня и припасов. С мечом за спиной и кольчугой на плечах. Пешком. От Дядичей до Хороброва путь не близкий. Верхом дней двадцать, если не больше. А на своих двоих и подавно…
По дороге изгнанный с позором оруженосец прибился к купеческому обозу из Загорья. Все-таки навыки боя с мечом в руках он не оставил вместе с воинской службой. Пятнадцатилетний мальчишка живо доказал охранникам, среди которых попадались и седые, в деды ему годящиеся, что не задаром хлеб есть вознамерился. А поскольку выглядел он лет на семнадцать, то к концу месяца предводительствовал десятком суровых воинов, каждый из которых был старше его. Потом, словно по заказу, случился набег лесных молодцев. До Хороброва оставалось не больше пяти дневных переходов, скоро должны были начать встречаться заставы княжеской стражи и разъезды служивых рыцарей. Вот разбойники и решили – или пан, или пропал.
Бой оказался яростным и скоротечным. Грабители удрали несолоно хлебавши. Охранники отделались четырьмя ранеными, да ротозей-купец получил стрелу в шею. А Годимир, орудуя мечом в первых рядах защитников обоза, заслужил почет и всеобщее уважение. Настолько высокое, что его звали подождать возвращения купцов обратно, в широко известный южный город Жулны, славный ремесленниками и виноделами.
Но оруженосец по-прежнему грезил рыцарскими шпорами, а потому отказался от любезного предложения, взял плату, которой ему хватило на полгода безбедной, но весьма скромной жизни в Хороброве, и погрузился в чтение манускриптов. Тут, в городском хранилище рукописей, он и познакомился с трудами архиепископа Абдониуша и магистра Родрика, а также проштудировал от корки до корки «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного… Да неважно, как прозвали современники старого басурмана, старательно собравшего и занесшего в манускрипт правдивые и не очень истории о всевозможных чудовищах.
Там же Годимир сочинил и записал первые в своей жизни рифмованные строчки:
Из Хороброва молодой упрямец вышел в начале весеннего месяца кветня. Вишневые сады, которым столь славятся окрестности величайшего города в правобережье Оресы, стояли будто в пене. Жужжали пчелы. Плечи оттягивала увесистая надежность меча.
Годимир радостно подставлял то одну, то другую щеку ласковым лучам еще не вошедшего в полную силу солнца и шагал на север. Он знал, что на этом пути ждут его волколаки и кикиморы, людоеды и драконы. В особенности драконы…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Бесчестил он Годимира долго. Какими только словами ругательными не называл.
Горемыка бесталанный и неудачник. Пустым мешком из-за угла пришибленный и бездольный. Бездарь, которому не меч в руках держать, а веретено, не на коне скакать, а на шелудивом псе облезлом вокруг выгребной ямы гарцевать. И руки у него из задницы растут, и ноги правую с левой в детстве мамка перепутала, когда рожала обалдуя. И много еще обидного и не вполне справедливого…
В конце обличительной речи сказал пан Стойгнев, что не бывать такому косорукому, кривоногому и дурноглазому… ни за что не бывать рыцарем. В оруженосцах старость встретит. А лучше всего, чтобы ни себе, ни честным людям вреда не приносить, сразу в монастырь уйти, как пан-отец Ладибор некогда советовал.
Недорыцарю не быть рыцарем!
Вот и весь сказ.
И указал непутевому на все четыре стороны.
Годимир ушел.
Не стал унижаться, просить прощения. Тем паче, что и вины особой-то за собой не чувствовал. Ну, скажите на милость, разве он мог предвидеть, что дурацкий сурок нору вырыл в самый раз в том месте, куда его серый ногу поставил? Да и ни одному человеку не дано подобным даром предвидения обладать. Даже чародеям…
Ушел Годимир как был. Без коня и припасов. С мечом за спиной и кольчугой на плечах. Пешком. От Дядичей до Хороброва путь не близкий. Верхом дней двадцать, если не больше. А на своих двоих и подавно…
По дороге изгнанный с позором оруженосец прибился к купеческому обозу из Загорья. Все-таки навыки боя с мечом в руках он не оставил вместе с воинской службой. Пятнадцатилетний мальчишка живо доказал охранникам, среди которых попадались и седые, в деды ему годящиеся, что не задаром хлеб есть вознамерился. А поскольку выглядел он лет на семнадцать, то к концу месяца предводительствовал десятком суровых воинов, каждый из которых был старше его. Потом, словно по заказу, случился набег лесных молодцев. До Хороброва оставалось не больше пяти дневных переходов, скоро должны были начать встречаться заставы княжеской стражи и разъезды служивых рыцарей. Вот разбойники и решили – или пан, или пропал.
Бой оказался яростным и скоротечным. Грабители удрали несолоно хлебавши. Охранники отделались четырьмя ранеными, да ротозей-купец получил стрелу в шею. А Годимир, орудуя мечом в первых рядах защитников обоза, заслужил почет и всеобщее уважение. Настолько высокое, что его звали подождать возвращения купцов обратно, в широко известный южный город Жулны, славный ремесленниками и виноделами.
Но оруженосец по-прежнему грезил рыцарскими шпорами, а потому отказался от любезного предложения, взял плату, которой ему хватило на полгода безбедной, но весьма скромной жизни в Хороброве, и погрузился в чтение манускриптов. Тут, в городском хранилище рукописей, он и познакомился с трудами архиепископа Абдониуша и магистра Родрика, а также проштудировал от корки до корки «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного… Да неважно, как прозвали современники старого басурмана, старательно собравшего и занесшего в манускрипт правдивые и не очень истории о всевозможных чудовищах.
Там же Годимир сочинил и записал первые в своей жизни рифмованные строчки:
Он не захотел и не смог изменить себе, ибо свято верил – если хочешь стать рыцарем, то станешь им. И никто не сможет тебе воспрепятствовать. Ни пан Стойгнев герба Ланцюг, ни Славощ-Бычок, ни родной отец.
Господи Пресветлый, успокой мне душу
И из океана выброси на сушу.
Дай мне землю твердую ощутить ногами,
А не зыбкость палубы между берегами,
И не дай мне, грешному, утонуть в пучине,
Не сойти с дороги мне на половине…
Из Хороброва молодой упрямец вышел в начале весеннего месяца кветня. Вишневые сады, которым столь славятся окрестности величайшего города в правобережье Оресы, стояли будто в пене. Жужжали пчелы. Плечи оттягивала увесистая надежность меча.
Годимир радостно подставлял то одну, то другую щеку ласковым лучам еще не вошедшего в полную силу солнца и шагал на север. Он знал, что на этом пути ждут его волколаки и кикиморы, людоеды и драконы. В особенности драконы…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ПУТЬ ЧЕСТИ, ВЫБОР ЛЖИ
Молчание воцарилось в комнате.
За окнами, на подворье замка, дальним кветневым громом пророкотал хохот веселящихся гостей Доброжира.
– А дальше… – робко, совсем непохоже на его обычную, чуть нагловатую манеру, проговорил Олешек. – Дальше что было?
Годимир вздохнул:
– Много чего было. Доброго и злого. Веселого и грустного. Это дома, за мамкиной юбкой и отцовским щитом, можно долго быть маленьким. Дорога и лишения быстро делают из мальчишки взрослого…
Парнишка, сам себя посвятивший в рыцари, шагал и шагал по пыльным трактам Хоробровского королевства. Не забывал каждый вечер и каждое утро упражняться с мечом. Не гнушался обществом кметей и купцов, когда представлялся случай. Иногда даже нанимался к ним поработать за харчи и ночлег под кровом. Плетень поправить, дров наколоть, воды в бочку натаскать – дело нехитрое. И не позор для странствующего рыцаря, давшего обет помогать слабым и защищать обиженных. Тем более что на рыцаря он похож не был.
Рыцарю положен конь, щит, копье, красивая суркотта и шлем с плюмажем. Положены ему слуги и оруженосцы, просторный шатер и телега, набитая доверху всяким барахлом. Как у пана Тишило Конская Голова, к примеру. Вот он – настоящий рыцарь. С первого взгляда отличить от простолюдина можно.
Но в народе болтают: самые упрямые словинцы живут в Бытковском воеводстве. Еще говорят: уперся, как бытковец. А уж паны из Чечевичей всегда отличались особенным, родовым упрямством. Могли идти к намеченной цели, презрев опасности, холод и голод.
И вот ближе к концу липня, в самый раз после дня рождения, когда стукнуло Годимиру немного-немало, а целых шестнадцать годков, повстречался ему в корчме нахальный и заносчивый рыцарь. Пан Тавдзьвил герба Белая Вежа из Поморья.
До той поры Годимир не встречал никого из Поморья. Знал, что речь тамошних жителей отличается чуток от словинецкой. Самую малость. Но в любой толпе сразу услышишь и отличишь. Звуки, срывающиеся с их языков, жужжат усталыми шмелями и шипят рассерженным четырехполосым полозом. Весьма забавно получается.
А еще Годимир знать не знал и ведать не ведал, что поморские паны терпеть не могут, когда словинцы над ними потешаются. В особенности те из них, что в окрестностях города Костравы родились и выросли, а предков своих считают по два десятка поколений и готовы продать скорее последние портки, чем согласиться уступить словинцу.
Пан Тавдзьвил был рыцарем что надо – при копье, коне и щите. Волочилась за ним телега, заваленная выше бортиков каким-то тряпками, тюками, скамеечками и тазами. Имелся и оруженосец – хмурый малый с бородавкой на носу, – и слуга, корчащий по обыкновению такие рожи, словно с рождения маялся зубами. Причем сразу всеми. И, конечно же, благородный пан не сомневался, что с легкостью призовет к ответу излишне развеселившегося мальчишку, а заодно, поскольку мальчишка настоящий меч на перевязь нацепил, и славу стяжает, как и положено, победив вооруженного соперника.
Вначале пан Тавдзьвил велел приструнить юнца своему оруженосцу, который, к слову сказать, был старше Годимира на пару лет, а следовательно, давно мог носить пояс и шпоры, а раз не стал рыцарем, значит воистину рылом не вышел. Или умением…
Годимир с легкостью увернулся от его подзатыльника, просунул руку хмурому оруженосцу между ног и, подсев, вскинул его себе на плечи. После этого, невзирая на протесты со стороны как оруженосца, так и самого рыцаря, вынес несчастного во двор, и с размаху уложил в навозную кучу возле хлева. Корчмарь, видно, огород вознамерился удобрить и ждал, пока коровьи лепешки и конские кругляши хорошенько перепреют.
Оруженосец вскочил, смахнул рукавом навоз с бородавки и кинулся с кулаками, но получил короткий удар в подбородок и отправился в пышущую жаром кучу вторично. На этот раз надолго. Еще бы! Куда ему до Славоща…
Пан Тавдзьвил выскочил следом и видел от начала до конца надругательство над своим человеком. Тут уж никакой рыцарь не стерпит. Даже под угрозой верного поражения. Честь дороже всего. Пан Белая Вежа выхватил меч и бросился в бой. Перчатки он не бросал. Не много ли чести какому-то малолетнему бродяге?
Возможно, горячий пан из Поморья и считался неплохим фехтовальщиком. Да и длиной меч его превосходил клинок лужичанина на добрых три ладони. Это ему не помогло. Вышедший на поединок, не погасив гнева в сердце своем, наполовину побежден. Удача поддерживает хладнокровных и расчетливых воинов.
Годимир встретил каскад его «гневных» ударов – то бишь ударов наотмашь, сверху вниз и наискось, в голову и плечи врага – скользящими отбивами, давая силе Тавдзьвила, помноженной на размах меча, уйти в землю. Потом поймал его клинок на середину своего меча, мягко отвел в сторону и самим кончиком распорол рыцарю левое предплечье, не защищенное кольчугой – по случаю отдыха в корчме хауберк покоился в телеге.
Отчаянная контратака пана Белая Вежа, взбешенного ранением не смертельным, но опасным обильно хлынувшей кровью, захлебнулась, разбившись об умелую и хладнокровную защиту. Окружившие место поединка зеваки не знали, что Годимир сейчас истово молит Господа не позволить нелепой случайности увести из-под носа желанную победу.
Господь услышал. Или пан Тавдзьвил был никудышным рыцарем, или гнев помрачил его разум, но он не пытался разнообразить удары. «Гневный» справа, «гневный» слева. «Гневный» справа, «гневный» слева. «Гневный» справа… Годимир не стал отражать или отводить в сторону очередной удар, а просто шагнул в сторону, держа меч в «плуге» и сделал точный выпад. Острие клинка вонзилось самоуверенному пану на ладонь ниже левой ключицы.
Ни в шинке, ни в округе хорошего лекаря не оказалось. А даже если бы нашелся? Смертельную рану ни один медикус не излечит. Тут уж чародея подавай, да и то вряд ли спасет. Волшебство, оно тоже не всесильно, что бы там ни болтали досужие сплетники.
К счастью для Годимира, поединок проходил не где-нибудь, а в окрестностях Выровы, а выровчане, как известно, панов из Поморья не слишком жалуют. Поэтому бой был признан честным и справедливым, а победителю достался конь, щит и копье. От бородавчатого оруженосца и слуги юноша отказался сразу, да те не сильно и навязывались.
– А потом был мой первый волколак, – тихо продолжал Годимир.
– Ты так говоришь… – покачал головой Олешек.
– Как?
– Ну… Как другой сказал бы – первая женщина.
Словинец невесело усмехнулся:
– Верно. Точно подметил. А ведь знаешь, Олешек, волколак у меня первее был, чем женщина…
– Так ты же рыцарем странствующим хотел стать, а не бабником странствующим, а?
Годимир кивнул.
– Ладно. Дальше что было? – махнул рукой шпильман. – Или нет… Давай все же про волколака.
– Ну, про волколака, так про волколака… – Годимир потер ладони.
В село со смешным названием Пузичи – кто только додумался? – он явился ближе к концу лета, под вечер. Еще с утра над трактом пронеслась гроза, оставив после себя сырость и щекочущий ноздри аромат, разлитый в теплом воздухе. Теперь сполохи молний мелькали над дальним лесом, озаряя верхушки деревьев призрачным, причудливым светом.
– Прошу, прошу пана рыцаря, – согнулся в поклоне потрепанный корчмарь, принимая повод коня. – Чем богаты, тем и рады…
В мрачной, освещенной лишь двумя масляными плошками корчме, сидели по лавкам угрюмые кмети. Не пили пиво, не травили байки. Просто сидели и пялились. Кто в лицо соседа, кто в закопченную стену. Поневоле вспомнилась старая сказка про королевство, где люди разучились улыбаться, и пришлось юному рыцарю отправляться разыскивать башню злого колдуна, отобравшего радость и смех, сразиться с ним и… Ну, понятное дело, победить. В сказках юные рыцари всегда побеждают. Чего, к сожалению, нельзя сказать о жизни.
При виде Годимира кмети вскочили, мигом освободив один стол, а сами сгрудились за вторым, продолжая обмениваться неласковыми взглядами.
Отправляться на поиски башни коварного колдуна парню не хотелось. Если признаться честно, он не был уверен наверняка, что сумеет победить самого плохонького чародея. А потому Годимир спросил, глядя прямо в сальные космы, падающие корчмарю на глаза:
– Что стряслось?
Тот долго тряс чубом, кряхтел, пыхтел, не решался начать, а потом выложил все, как на исповеди.
В чащобе, что начиналась за околицей села, завелся волколак. Сперва старуху заел, которая ягоды собирала. Хоть и вредная была бабка, а все-таки жалко. Погрешили на волков, но лесничий, приехавший ради такого случая из панского маетка, сказал, что следы какие-то странные. Вроде бы и волчьи, и не волчьи… Но и не медвежьи, а на рысь не похожи тем паче. Поудивлялись-поудивлялись, похоронили бабку и забыли. Вернее, думали, что забыли. Нападение повторилось. На сей раз пострадал известный гуляка, хорошенько посидевший с вечера в корчме и забредший с пьяных глаз в лес. Его нашли со скрученной шеей. Глубокие ссадины от когтей на коже не были человеческими, но не были и звериными. Вскоре отправившиеся в ближний малинник дети вернулись домой перепуганные до полусмерти и рассказали, что выскочил из кустов мохнатый зверь и кинулся к ним. Бежал он то на четырех, то на двух задних лапах. Спасла детишек от верной смерти верная, если уместна такая игра слов, собака. Бросилась наперерез. Куснула раз, другой, вцепилась зубами в бок… Перепуганная ребятня не стала ожидать исхода схватки, а припустила что есть сил. Добрались до села задыхаясь и падая с ног, но целые и невредимые. А собака не вернулась. И даже тела ее не нашли кмети с вилами, прочесавшие ближний лес частым гребнем. После этого нападения прекратились почти на месяц. И вот третьего дня десяток парней и девок затемно возвращались из соседнего села. С танцев. Смеялись, веселились, пели коломийки, щелкали орехи. Вдруг зашуршало в кустах, воняющая псиной и нечистотами тень пронеслась между столпившимися людьми, походя раскидав крепких парней. Кстати, один до сих пор не пришел в себя – упал, стукнулся головой о корягу. Когда опомнились, пересчитали друг дружку, выяснилось, что пропала Явдоха, дочь бондаря Маркела Рыжика, девка бойкая и конопатая. Кинулись искать, но обнаружили лишь несколько клочков одежды, измаранных кровью и кот[36] с разорванным голенищем. Утром Маркел сунул топор за пояс, взял в руки вилы и ушел в лес. Вот сейчас вторые сутки на исходе, а бондарь все не возвращается.
Годимир выслушал, обвел взглядом сидящих тише воды, ниже травы селян и почувствовал азартное щемление под ложечкой. Сейчас или никогда. Вот оно – чудище, встречи с которым ждал с той поры, как впервые взял в руки учебный незаточенный клинок. И только один удар – славный удар, распластывающий волколака напополам – отделяет оруженосца от странствующего рыцаря. И дело даже не в прилюдном признании, церемонии посвящения, торжественном ударе плашмя по плечу… Дело в самом себе. Ведь в каждом человеке живет некий червячок, шепчущий: «Эх, ты… А еще говорил!» И вот теперь появилась возможность доказать прежде всего самому себе: ты можешь, ты – не косорукий неумеха, ты – рыцарь.
Поэтому он молча поднялся, подхватил прислоненные к столу ножны с мечом:
– Где? Покажите.
Корчмарь начал уговаривать – откушай сперва, пан рыцарь, пивка попей, отдохни-выспись, а после уж и за дело браться можно. Работа, как говорится, не волк, в лес не убежит.
Работа, она, конечно, не волк. Не убежит никуда. А волколак убежит, если его вовремя не догнать, не взять сытого, отяжелевшего от сладкой человечины, не застать врасплох сонного, на лежке.
– Так кто покажет? Мне нужно видеть место, где он утащил Явдоху.
Годимир сурово оглядел кметей. Они отводили глаза. Боязно, однако. Солнце уже закатилось, а рыцарь не проверенный. Кто его знает – правда сумеет с чудищем-людоедом совладать или рисуется перед толпой? Вот так пропадешь ни за четверть скойца…
Вызвался идти высокий, плечистый мужик. Руки что лопаты, шея – хоть ярмо надевай. Он вооружился суковатой дубиной, которую нес, словно мальчишка удочку. Пожалуй, непоздоровится ни волколаку, ни дракону, если припечатает по лбу.
– Харлам я.
– Угу. Показывай, Харлам.
Они вышли из корчмы, и кметь уверенно повел Годимира в лес.
Под ногами чавкала раскисшая от дождя листва. Противно так чавкала. Словно выпущенные на свободу потроха.
Не успели околицу миновать, как нагнал их корчмарь. На кого только заведение бросил? Или разогнал всех мужиков? Годимир сперва удивился – с чего бы это человеку, привычному больше к мискам-сковородкам, в лес тащиться, где даже вооруженному бойцу и то рискованно прогуливаться. Но Харлам молчал, не возражал. Шевелил кустистыми бровями и зевал, словно невзначай прикрывая рот ладонью. А потому и рыцарь решил промолчать. Хочет? Пускай идет. Но, чур, потом не ныть – сам напросился.
Вдалеке кричал филин или, по-местному, пугач. Орал, воистину, истошно. Будто с жизнью прощался.
Шагали долго. Годимир успел озябнуть и пожалеть, что не дождался утра. В конце концов, волколака можно брать на лежке и днем. Все равно он старается без особой нужды на солнечный свет не показываться.
Корчмарь то и дело спотыкался. Пару раз умудрился упасть, промочив и штаны, и зипун. И вообще, показал себя крайне неприспособленным для ночной охоты на чудовище. Кряхтел, охал и отчаянно ругался вполголоса…
– Тута, – неожиданно буркнул Харлам, останавливаясь.
Ну, тута и тута.
Неширокая стежка, протоптанная бегающими из села в село танцорами. Справа – деревья и кусты. Слева – кусты и деревья. Темно, как у лешего в… Впрочем, не стоит к ночи про леших.
– Он, сказывают, оттудова выскочил, – затараторил корчмарь, тыча пальцем в кусты с левого боку. – А туда, стало быть, убег…
Очень полезное замечание. Будто бы не один хрен… Хотя, впрочем…
То проглядывавшая, то прячущаяся за грозовыми тучами луна давала мало света, но все же его хватало, чтобы различить сломанную ветку, вспаханную когтистой лапой листву… Надобно по следу идти. Глядишь, и удастся к логову волколака выбраться.
– Не боишься? – прямо спросил Годимир у кметя.
– Боюсь, – честно ответил Харлам, перекладывая дубину с одного плеча на другое.
– Можешь вернуться.
– Не-а, пан. Я – с тобой.
«Побольше бы таких кметей, – подумал тогда Годимир. – Кто тогда Хоробровское королевство одолеет?»
– А ты? – Рыцарь повернулся к корчмарю.
У того тряслись губы, взгляд стал совсем затравленным, но, тем не менее, он упрямо мотнул головой. Не уйду, мол.
– Ладно, куда вас девать? Пошли. – Рыцарь вытянул меч из ножен. Оплетенная кожаным ремешком рукоять льнула к ладони.
Они отправились по следам. С десяток саженей еще встречались отпечатки чоботов и опорок кметей, бегавших тремя днями ранее в поисках Явдохи. После пропали. Видно, побоялись селяне всерьез схватиться с людоедом, а может, просто со следа сбились.
Да нет. Со следа сбиться даже непривычный к лесу горожанин не смог бы. Нет-нет, да и попадаются сломанные побеги, борозды когтей на дерне, такие глубокие, что не смыты дождем, а то и клок темно-бурой шерсти, прилипший к грубой коре дуба.
Значит, испугались.
Но не все.
Кто-то все-таки прошел этим путем перед ними. Бесформенные отпечатки грубых кметских опорок шли по следу волколака с неотвратимостью прихода стужи в подзимнике.
– Маркел, – ни с того ни с сего проговорил Харлам.
Точно! Годимир укорил себя за недогадливость. Конечно же, это был бондарь, потерявший любимую дочку. Это он прошел перед ними. Он единственный, кто не побоялся забраться глубоко в чащу. И скорее всего, на верную гибель.
Задумавшись, рыцарь едва не налетел на кучу валежника – хворост, корявые сучья, комель молодого деревца с раскоряченными, словно пальцы утопленника, корнями. Он остановился, взмахнув руками, оглянулся сперва на Харлама, после на корчмаря, чьего имени так и не спросил, – не зацепил ли мечом ненароком? И лишь убедившись, что спутники целы, вернул взгляд к вороху хвороста и застыл, как обмерший с перепугу жук-рогач, увидев торчащий из беспорядочного переплетения веток грязный, потертый, с прилипшими к подошве ясеневыми листьями, опорок. Дальше виднелся край измаранной штанины.
Ну, вот и Маркел.
Значит, не отомстил. Напротив, сам стал добычей.
А волколак, выходит, запасливый. Не стал жрать, рискуя заработать заворот кишок. Забросал хворостом на черный день.
Ничего удивительного. Уж если медведи, звери обычные и простые, добычу прячут, то уж такому чудищу хитрому и изворотливому, как волколак-людоед, сам Господь велел… Тьфу ты, прости Господи, за упоминание нечестивое…
– Помоги, – Годимир поманил Харлама, намереваясь вытащить труп. Надо же осмотреть следы ранений, понять – чего ждать можно от твари…
Рыцаря спасла зацепившаяся за голенище сапога веточка. Он нагнулся, чтобы откинуть ее в сторону, и в этот миг мохнатая туша, обдавшая человека вонью и жаром, пронеслась над головой.
Волколак!
Чудище врезалось в грудь Харлама, и они покатились, сжимая друг дружку в объятиях. Ну просто не разлей вода.
Кметь заорал, захлебываясь, и Годимир догадался, что это кровь булькает в разорванном горле проводника. Меч все еще оттягивал правую руку.
Размах!
Перед глазами маячила сгорбленная спина – проплешины блестящей кожи чередовались с длинным космами, спутанными в колтуны; позвонки торчали петушиным гребнем.
Вот сейчас!
– НЕ НАДО!!!
Корчмарь ударил плечом Годимира в бок, обхватил, облапил на удивление крепкими ручищами.
– Ты что?!! – Рыцарь попытался отмахнуться, оттолкнуть нежданную помеху локтем, но мужик прицепился как репей к собачьему хвосту.
– Не надо, не надо… – частил он задыхаясь, умоляющим голосом.
Тем временем Харлам перестал сучить ногами. Дернулся в последний раз и затих. Сидящий у него на груди волколак повернулся вроде бы неспешно, но с пугающей грацией. Оскалил острые клыки…
Олешек не удержался, прочел по памяти отрывок из старинной песни, повествующей о рыцарских подвигах:
Морда волколака напоминала человеческую. Да иначе и быть не может. Всем известно, что в волколака (или оборотня, как их называют ближе к Студеному морю) превращается человек либо отринувший Господа, Пресветлого и Всеблагого, и увлекшийся чернокнижием, либо дорогу злобному чародею перешедший. В первом случае становятся волколаками по своей воле, а во втором – по чужой, и путь к спасению еще имеется – в молитвах, посте, паломничестве к прославленным монастырям. Но не в том суть… Волколачья морда, заросшая бурой бородой, сейчас слипшейся от крови, с сильно выступающими вперед челюстями и покатым лбом, до боли напоминала лицо корчмаря, висевшего на Годимире, словно клещ. Тот же нос – мясистый, круглый, как репка; тот же падающий на глаза засаленный чуб; те же оттопыренные круглые уши…
Неужели родственники? Да еще, не приведи Господи, братья?
– Не надо, не надо… – тянул корчмарь, будто напрочь забыл все другие слова.
Волколак присел на задние лапы (или ноги?), напрягся. Поползла вверх губа, еще больше обнажая зубы, не имевшие уже ничего общего с человеческими.
– Отпусти, придурок! – Годимир дернулся изо всех сил, да куда там! Что придавало невзрачному на вид мужику столько сил? Страх? Братская любовь? Ненависть?
Оборотень прыгнул, выставив перед собой когтистые лапы. Рыцарь крутанулся, сделав единственное, что было в его силах, – закрылся бормочущим корчмарем.
Когти ударили человеку в спину и затылок. Рванули.
Корчмарь взвизгнул пронзительно и разжал руки. Годимир толкнул его локтем в грудь, бросая на волколака. Прокрутился на пятке и, добавив скорости мечу, рубанул по шее чудовища.
Получилось!
Славно отточенное лезвие вошло между позвонками, срезая голову, как на плахе палача.
Волколак не вскрикнул, не зарычал. Просто не успел.
Пошатываясь, рыцарь отошел в сторону, привалился плечом к стволу ясеня. Долго стоял, вдыхая аромат размокшей коры.
Сзади поскуливал, корчась в палой листве, раненый корчмарь. Он что-то говорил. Слов Годимир не разбирал, но не сомневался, что слышит проклятья на свою голову. Вскоре голос мужика стал тише, а потом и смолк совсем. Вместе с вытекающей кровью уходила и жизнь. Помогать ему юноша не стал. И сейчас, когда прошло уже четыре года с той памятной ночи, раскаянья не ощущал.
В Пузичи рыцарь вернулся на рассвете. Бросил на площадь у колодца отрубленную голову волколака, оседлал коня и уехал.
Он не особо рассчитывал на благодарность кметей, а тем более на награду.
Ну и пусть.
Настоящий странствующий рыцарь не обращает внимания на такие мелочи, как благодарность толпы. Он исполняет обет, данный Господу в сердце своем, а служить может лишь королю или панне.
За окнами, на подворье замка, дальним кветневым громом пророкотал хохот веселящихся гостей Доброжира.
– А дальше… – робко, совсем непохоже на его обычную, чуть нагловатую манеру, проговорил Олешек. – Дальше что было?
Годимир вздохнул:
– Много чего было. Доброго и злого. Веселого и грустного. Это дома, за мамкиной юбкой и отцовским щитом, можно долго быть маленьким. Дорога и лишения быстро делают из мальчишки взрослого…
Парнишка, сам себя посвятивший в рыцари, шагал и шагал по пыльным трактам Хоробровского королевства. Не забывал каждый вечер и каждое утро упражняться с мечом. Не гнушался обществом кметей и купцов, когда представлялся случай. Иногда даже нанимался к ним поработать за харчи и ночлег под кровом. Плетень поправить, дров наколоть, воды в бочку натаскать – дело нехитрое. И не позор для странствующего рыцаря, давшего обет помогать слабым и защищать обиженных. Тем более что на рыцаря он похож не был.
Рыцарю положен конь, щит, копье, красивая суркотта и шлем с плюмажем. Положены ему слуги и оруженосцы, просторный шатер и телега, набитая доверху всяким барахлом. Как у пана Тишило Конская Голова, к примеру. Вот он – настоящий рыцарь. С первого взгляда отличить от простолюдина можно.
Но в народе болтают: самые упрямые словинцы живут в Бытковском воеводстве. Еще говорят: уперся, как бытковец. А уж паны из Чечевичей всегда отличались особенным, родовым упрямством. Могли идти к намеченной цели, презрев опасности, холод и голод.
И вот ближе к концу липня, в самый раз после дня рождения, когда стукнуло Годимиру немного-немало, а целых шестнадцать годков, повстречался ему в корчме нахальный и заносчивый рыцарь. Пан Тавдзьвил герба Белая Вежа из Поморья.
До той поры Годимир не встречал никого из Поморья. Знал, что речь тамошних жителей отличается чуток от словинецкой. Самую малость. Но в любой толпе сразу услышишь и отличишь. Звуки, срывающиеся с их языков, жужжат усталыми шмелями и шипят рассерженным четырехполосым полозом. Весьма забавно получается.
А еще Годимир знать не знал и ведать не ведал, что поморские паны терпеть не могут, когда словинцы над ними потешаются. В особенности те из них, что в окрестностях города Костравы родились и выросли, а предков своих считают по два десятка поколений и готовы продать скорее последние портки, чем согласиться уступить словинцу.
Пан Тавдзьвил был рыцарем что надо – при копье, коне и щите. Волочилась за ним телега, заваленная выше бортиков каким-то тряпками, тюками, скамеечками и тазами. Имелся и оруженосец – хмурый малый с бородавкой на носу, – и слуга, корчащий по обыкновению такие рожи, словно с рождения маялся зубами. Причем сразу всеми. И, конечно же, благородный пан не сомневался, что с легкостью призовет к ответу излишне развеселившегося мальчишку, а заодно, поскольку мальчишка настоящий меч на перевязь нацепил, и славу стяжает, как и положено, победив вооруженного соперника.
Вначале пан Тавдзьвил велел приструнить юнца своему оруженосцу, который, к слову сказать, был старше Годимира на пару лет, а следовательно, давно мог носить пояс и шпоры, а раз не стал рыцарем, значит воистину рылом не вышел. Или умением…
Годимир с легкостью увернулся от его подзатыльника, просунул руку хмурому оруженосцу между ног и, подсев, вскинул его себе на плечи. После этого, невзирая на протесты со стороны как оруженосца, так и самого рыцаря, вынес несчастного во двор, и с размаху уложил в навозную кучу возле хлева. Корчмарь, видно, огород вознамерился удобрить и ждал, пока коровьи лепешки и конские кругляши хорошенько перепреют.
Оруженосец вскочил, смахнул рукавом навоз с бородавки и кинулся с кулаками, но получил короткий удар в подбородок и отправился в пышущую жаром кучу вторично. На этот раз надолго. Еще бы! Куда ему до Славоща…
Пан Тавдзьвил выскочил следом и видел от начала до конца надругательство над своим человеком. Тут уж никакой рыцарь не стерпит. Даже под угрозой верного поражения. Честь дороже всего. Пан Белая Вежа выхватил меч и бросился в бой. Перчатки он не бросал. Не много ли чести какому-то малолетнему бродяге?
Возможно, горячий пан из Поморья и считался неплохим фехтовальщиком. Да и длиной меч его превосходил клинок лужичанина на добрых три ладони. Это ему не помогло. Вышедший на поединок, не погасив гнева в сердце своем, наполовину побежден. Удача поддерживает хладнокровных и расчетливых воинов.
Годимир встретил каскад его «гневных» ударов – то бишь ударов наотмашь, сверху вниз и наискось, в голову и плечи врага – скользящими отбивами, давая силе Тавдзьвила, помноженной на размах меча, уйти в землю. Потом поймал его клинок на середину своего меча, мягко отвел в сторону и самим кончиком распорол рыцарю левое предплечье, не защищенное кольчугой – по случаю отдыха в корчме хауберк покоился в телеге.
Отчаянная контратака пана Белая Вежа, взбешенного ранением не смертельным, но опасным обильно хлынувшей кровью, захлебнулась, разбившись об умелую и хладнокровную защиту. Окружившие место поединка зеваки не знали, что Годимир сейчас истово молит Господа не позволить нелепой случайности увести из-под носа желанную победу.
Господь услышал. Или пан Тавдзьвил был никудышным рыцарем, или гнев помрачил его разум, но он не пытался разнообразить удары. «Гневный» справа, «гневный» слева. «Гневный» справа, «гневный» слева. «Гневный» справа… Годимир не стал отражать или отводить в сторону очередной удар, а просто шагнул в сторону, держа меч в «плуге» и сделал точный выпад. Острие клинка вонзилось самоуверенному пану на ладонь ниже левой ключицы.
Ни в шинке, ни в округе хорошего лекаря не оказалось. А даже если бы нашелся? Смертельную рану ни один медикус не излечит. Тут уж чародея подавай, да и то вряд ли спасет. Волшебство, оно тоже не всесильно, что бы там ни болтали досужие сплетники.
К счастью для Годимира, поединок проходил не где-нибудь, а в окрестностях Выровы, а выровчане, как известно, панов из Поморья не слишком жалуют. Поэтому бой был признан честным и справедливым, а победителю достался конь, щит и копье. От бородавчатого оруженосца и слуги юноша отказался сразу, да те не сильно и навязывались.
– А потом был мой первый волколак, – тихо продолжал Годимир.
– Ты так говоришь… – покачал головой Олешек.
– Как?
– Ну… Как другой сказал бы – первая женщина.
Словинец невесело усмехнулся:
– Верно. Точно подметил. А ведь знаешь, Олешек, волколак у меня первее был, чем женщина…
– Так ты же рыцарем странствующим хотел стать, а не бабником странствующим, а?
Годимир кивнул.
– Ладно. Дальше что было? – махнул рукой шпильман. – Или нет… Давай все же про волколака.
– Ну, про волколака, так про волколака… – Годимир потер ладони.
В село со смешным названием Пузичи – кто только додумался? – он явился ближе к концу лета, под вечер. Еще с утра над трактом пронеслась гроза, оставив после себя сырость и щекочущий ноздри аромат, разлитый в теплом воздухе. Теперь сполохи молний мелькали над дальним лесом, озаряя верхушки деревьев призрачным, причудливым светом.
– Прошу, прошу пана рыцаря, – согнулся в поклоне потрепанный корчмарь, принимая повод коня. – Чем богаты, тем и рады…
В мрачной, освещенной лишь двумя масляными плошками корчме, сидели по лавкам угрюмые кмети. Не пили пиво, не травили байки. Просто сидели и пялились. Кто в лицо соседа, кто в закопченную стену. Поневоле вспомнилась старая сказка про королевство, где люди разучились улыбаться, и пришлось юному рыцарю отправляться разыскивать башню злого колдуна, отобравшего радость и смех, сразиться с ним и… Ну, понятное дело, победить. В сказках юные рыцари всегда побеждают. Чего, к сожалению, нельзя сказать о жизни.
При виде Годимира кмети вскочили, мигом освободив один стол, а сами сгрудились за вторым, продолжая обмениваться неласковыми взглядами.
Отправляться на поиски башни коварного колдуна парню не хотелось. Если признаться честно, он не был уверен наверняка, что сумеет победить самого плохонького чародея. А потому Годимир спросил, глядя прямо в сальные космы, падающие корчмарю на глаза:
– Что стряслось?
Тот долго тряс чубом, кряхтел, пыхтел, не решался начать, а потом выложил все, как на исповеди.
В чащобе, что начиналась за околицей села, завелся волколак. Сперва старуху заел, которая ягоды собирала. Хоть и вредная была бабка, а все-таки жалко. Погрешили на волков, но лесничий, приехавший ради такого случая из панского маетка, сказал, что следы какие-то странные. Вроде бы и волчьи, и не волчьи… Но и не медвежьи, а на рысь не похожи тем паче. Поудивлялись-поудивлялись, похоронили бабку и забыли. Вернее, думали, что забыли. Нападение повторилось. На сей раз пострадал известный гуляка, хорошенько посидевший с вечера в корчме и забредший с пьяных глаз в лес. Его нашли со скрученной шеей. Глубокие ссадины от когтей на коже не были человеческими, но не были и звериными. Вскоре отправившиеся в ближний малинник дети вернулись домой перепуганные до полусмерти и рассказали, что выскочил из кустов мохнатый зверь и кинулся к ним. Бежал он то на четырех, то на двух задних лапах. Спасла детишек от верной смерти верная, если уместна такая игра слов, собака. Бросилась наперерез. Куснула раз, другой, вцепилась зубами в бок… Перепуганная ребятня не стала ожидать исхода схватки, а припустила что есть сил. Добрались до села задыхаясь и падая с ног, но целые и невредимые. А собака не вернулась. И даже тела ее не нашли кмети с вилами, прочесавшие ближний лес частым гребнем. После этого нападения прекратились почти на месяц. И вот третьего дня десяток парней и девок затемно возвращались из соседнего села. С танцев. Смеялись, веселились, пели коломийки, щелкали орехи. Вдруг зашуршало в кустах, воняющая псиной и нечистотами тень пронеслась между столпившимися людьми, походя раскидав крепких парней. Кстати, один до сих пор не пришел в себя – упал, стукнулся головой о корягу. Когда опомнились, пересчитали друг дружку, выяснилось, что пропала Явдоха, дочь бондаря Маркела Рыжика, девка бойкая и конопатая. Кинулись искать, но обнаружили лишь несколько клочков одежды, измаранных кровью и кот[36] с разорванным голенищем. Утром Маркел сунул топор за пояс, взял в руки вилы и ушел в лес. Вот сейчас вторые сутки на исходе, а бондарь все не возвращается.
Годимир выслушал, обвел взглядом сидящих тише воды, ниже травы селян и почувствовал азартное щемление под ложечкой. Сейчас или никогда. Вот оно – чудище, встречи с которым ждал с той поры, как впервые взял в руки учебный незаточенный клинок. И только один удар – славный удар, распластывающий волколака напополам – отделяет оруженосца от странствующего рыцаря. И дело даже не в прилюдном признании, церемонии посвящения, торжественном ударе плашмя по плечу… Дело в самом себе. Ведь в каждом человеке живет некий червячок, шепчущий: «Эх, ты… А еще говорил!» И вот теперь появилась возможность доказать прежде всего самому себе: ты можешь, ты – не косорукий неумеха, ты – рыцарь.
Поэтому он молча поднялся, подхватил прислоненные к столу ножны с мечом:
– Где? Покажите.
Корчмарь начал уговаривать – откушай сперва, пан рыцарь, пивка попей, отдохни-выспись, а после уж и за дело браться можно. Работа, как говорится, не волк, в лес не убежит.
Работа, она, конечно, не волк. Не убежит никуда. А волколак убежит, если его вовремя не догнать, не взять сытого, отяжелевшего от сладкой человечины, не застать врасплох сонного, на лежке.
– Так кто покажет? Мне нужно видеть место, где он утащил Явдоху.
Годимир сурово оглядел кметей. Они отводили глаза. Боязно, однако. Солнце уже закатилось, а рыцарь не проверенный. Кто его знает – правда сумеет с чудищем-людоедом совладать или рисуется перед толпой? Вот так пропадешь ни за четверть скойца…
Вызвался идти высокий, плечистый мужик. Руки что лопаты, шея – хоть ярмо надевай. Он вооружился суковатой дубиной, которую нес, словно мальчишка удочку. Пожалуй, непоздоровится ни волколаку, ни дракону, если припечатает по лбу.
– Харлам я.
– Угу. Показывай, Харлам.
Они вышли из корчмы, и кметь уверенно повел Годимира в лес.
Под ногами чавкала раскисшая от дождя листва. Противно так чавкала. Словно выпущенные на свободу потроха.
Не успели околицу миновать, как нагнал их корчмарь. На кого только заведение бросил? Или разогнал всех мужиков? Годимир сперва удивился – с чего бы это человеку, привычному больше к мискам-сковородкам, в лес тащиться, где даже вооруженному бойцу и то рискованно прогуливаться. Но Харлам молчал, не возражал. Шевелил кустистыми бровями и зевал, словно невзначай прикрывая рот ладонью. А потому и рыцарь решил промолчать. Хочет? Пускай идет. Но, чур, потом не ныть – сам напросился.
Вдалеке кричал филин или, по-местному, пугач. Орал, воистину, истошно. Будто с жизнью прощался.
Шагали долго. Годимир успел озябнуть и пожалеть, что не дождался утра. В конце концов, волколака можно брать на лежке и днем. Все равно он старается без особой нужды на солнечный свет не показываться.
Корчмарь то и дело спотыкался. Пару раз умудрился упасть, промочив и штаны, и зипун. И вообще, показал себя крайне неприспособленным для ночной охоты на чудовище. Кряхтел, охал и отчаянно ругался вполголоса…
– Тута, – неожиданно буркнул Харлам, останавливаясь.
Ну, тута и тута.
Неширокая стежка, протоптанная бегающими из села в село танцорами. Справа – деревья и кусты. Слева – кусты и деревья. Темно, как у лешего в… Впрочем, не стоит к ночи про леших.
– Он, сказывают, оттудова выскочил, – затараторил корчмарь, тыча пальцем в кусты с левого боку. – А туда, стало быть, убег…
Очень полезное замечание. Будто бы не один хрен… Хотя, впрочем…
То проглядывавшая, то прячущаяся за грозовыми тучами луна давала мало света, но все же его хватало, чтобы различить сломанную ветку, вспаханную когтистой лапой листву… Надобно по следу идти. Глядишь, и удастся к логову волколака выбраться.
– Не боишься? – прямо спросил Годимир у кметя.
– Боюсь, – честно ответил Харлам, перекладывая дубину с одного плеча на другое.
– Можешь вернуться.
– Не-а, пан. Я – с тобой.
«Побольше бы таких кметей, – подумал тогда Годимир. – Кто тогда Хоробровское королевство одолеет?»
– А ты? – Рыцарь повернулся к корчмарю.
У того тряслись губы, взгляд стал совсем затравленным, но, тем не менее, он упрямо мотнул головой. Не уйду, мол.
– Ладно, куда вас девать? Пошли. – Рыцарь вытянул меч из ножен. Оплетенная кожаным ремешком рукоять льнула к ладони.
Они отправились по следам. С десяток саженей еще встречались отпечатки чоботов и опорок кметей, бегавших тремя днями ранее в поисках Явдохи. После пропали. Видно, побоялись селяне всерьез схватиться с людоедом, а может, просто со следа сбились.
Да нет. Со следа сбиться даже непривычный к лесу горожанин не смог бы. Нет-нет, да и попадаются сломанные побеги, борозды когтей на дерне, такие глубокие, что не смыты дождем, а то и клок темно-бурой шерсти, прилипший к грубой коре дуба.
Значит, испугались.
Но не все.
Кто-то все-таки прошел этим путем перед ними. Бесформенные отпечатки грубых кметских опорок шли по следу волколака с неотвратимостью прихода стужи в подзимнике.
– Маркел, – ни с того ни с сего проговорил Харлам.
Точно! Годимир укорил себя за недогадливость. Конечно же, это был бондарь, потерявший любимую дочку. Это он прошел перед ними. Он единственный, кто не побоялся забраться глубоко в чащу. И скорее всего, на верную гибель.
Задумавшись, рыцарь едва не налетел на кучу валежника – хворост, корявые сучья, комель молодого деревца с раскоряченными, словно пальцы утопленника, корнями. Он остановился, взмахнув руками, оглянулся сперва на Харлама, после на корчмаря, чьего имени так и не спросил, – не зацепил ли мечом ненароком? И лишь убедившись, что спутники целы, вернул взгляд к вороху хвороста и застыл, как обмерший с перепугу жук-рогач, увидев торчащий из беспорядочного переплетения веток грязный, потертый, с прилипшими к подошве ясеневыми листьями, опорок. Дальше виднелся край измаранной штанины.
Ну, вот и Маркел.
Значит, не отомстил. Напротив, сам стал добычей.
А волколак, выходит, запасливый. Не стал жрать, рискуя заработать заворот кишок. Забросал хворостом на черный день.
Ничего удивительного. Уж если медведи, звери обычные и простые, добычу прячут, то уж такому чудищу хитрому и изворотливому, как волколак-людоед, сам Господь велел… Тьфу ты, прости Господи, за упоминание нечестивое…
– Помоги, – Годимир поманил Харлама, намереваясь вытащить труп. Надо же осмотреть следы ранений, понять – чего ждать можно от твари…
Рыцаря спасла зацепившаяся за голенище сапога веточка. Он нагнулся, чтобы откинуть ее в сторону, и в этот миг мохнатая туша, обдавшая человека вонью и жаром, пронеслась над головой.
Волколак!
Чудище врезалось в грудь Харлама, и они покатились, сжимая друг дружку в объятиях. Ну просто не разлей вода.
Кметь заорал, захлебываясь, и Годимир догадался, что это кровь булькает в разорванном горле проводника. Меч все еще оттягивал правую руку.
Размах!
Перед глазами маячила сгорбленная спина – проплешины блестящей кожи чередовались с длинным космами, спутанными в колтуны; позвонки торчали петушиным гребнем.
Вот сейчас!
– НЕ НАДО!!!
Корчмарь ударил плечом Годимира в бок, обхватил, облапил на удивление крепкими ручищами.
– Ты что?!! – Рыцарь попытался отмахнуться, оттолкнуть нежданную помеху локтем, но мужик прицепился как репей к собачьему хвосту.
– Не надо, не надо… – частил он задыхаясь, умоляющим голосом.
Тем временем Харлам перестал сучить ногами. Дернулся в последний раз и затих. Сидящий у него на груди волколак повернулся вроде бы неспешно, но с пугающей грацией. Оскалил острые клыки…
Олешек не удержался, прочел по памяти отрывок из старинной песни, повествующей о рыцарских подвигах:
– Похоже на то, – кивнул Годимир. – Смрада из пасти я, правда, не почуял – далековато, да и псиной так несло, что любую иную вонь перебьет. Зато другое увидел…
– Зубы оскалены словно мечи,
Распялена смрадная пасть.
Вцепится в горло – кричи, не кричи…
Не дай же, Господь, пропасть!
Морда волколака напоминала человеческую. Да иначе и быть не может. Всем известно, что в волколака (или оборотня, как их называют ближе к Студеному морю) превращается человек либо отринувший Господа, Пресветлого и Всеблагого, и увлекшийся чернокнижием, либо дорогу злобному чародею перешедший. В первом случае становятся волколаками по своей воле, а во втором – по чужой, и путь к спасению еще имеется – в молитвах, посте, паломничестве к прославленным монастырям. Но не в том суть… Волколачья морда, заросшая бурой бородой, сейчас слипшейся от крови, с сильно выступающими вперед челюстями и покатым лбом, до боли напоминала лицо корчмаря, висевшего на Годимире, словно клещ. Тот же нос – мясистый, круглый, как репка; тот же падающий на глаза засаленный чуб; те же оттопыренные круглые уши…
Неужели родственники? Да еще, не приведи Господи, братья?
– Не надо, не надо… – тянул корчмарь, будто напрочь забыл все другие слова.
Волколак присел на задние лапы (или ноги?), напрягся. Поползла вверх губа, еще больше обнажая зубы, не имевшие уже ничего общего с человеческими.
– Отпусти, придурок! – Годимир дернулся изо всех сил, да куда там! Что придавало невзрачному на вид мужику столько сил? Страх? Братская любовь? Ненависть?
Оборотень прыгнул, выставив перед собой когтистые лапы. Рыцарь крутанулся, сделав единственное, что было в его силах, – закрылся бормочущим корчмарем.
Когти ударили человеку в спину и затылок. Рванули.
Корчмарь взвизгнул пронзительно и разжал руки. Годимир толкнул его локтем в грудь, бросая на волколака. Прокрутился на пятке и, добавив скорости мечу, рубанул по шее чудовища.
Получилось!
Славно отточенное лезвие вошло между позвонками, срезая голову, как на плахе палача.
Волколак не вскрикнул, не зарычал. Просто не успел.
Пошатываясь, рыцарь отошел в сторону, привалился плечом к стволу ясеня. Долго стоял, вдыхая аромат размокшей коры.
Сзади поскуливал, корчась в палой листве, раненый корчмарь. Он что-то говорил. Слов Годимир не разбирал, но не сомневался, что слышит проклятья на свою голову. Вскоре голос мужика стал тише, а потом и смолк совсем. Вместе с вытекающей кровью уходила и жизнь. Помогать ему юноша не стал. И сейчас, когда прошло уже четыре года с той памятной ночи, раскаянья не ощущал.
В Пузичи рыцарь вернулся на рассвете. Бросил на площадь у колодца отрубленную голову волколака, оседлал коня и уехал.
Он не особо рассчитывал на благодарность кметей, а тем более на награду.
Ну и пусть.
Настоящий странствующий рыцарь не обращает внимания на такие мелочи, как благодарность толпы. Он исполняет обет, данный Господу в сердце своем, а служить может лишь королю или панне.