Яким ухнул филином и застыл. Его туловище с двух сторон под мышками обхватили рога здоровущего ухвата. Не иначе, Якуня из печи те казаны тягала, что сейчас на кольях во дворе сушатся – десяток воинов накормить, не меньше. Зачем двум старикам такие в хозяйстве? Рукоятка ухвата упиралась в опечек – чем больше дед давил, тем надежнее его держало.
   Несколько ударов сердца потребовались Годимиру, чтобы сообразить – вместо меча ему под руку попался вот этот самый король кухонной утвари. Яким это же время потратил с меньшей пользой – хрипел и вращал налитыми кровью глазами. Потом вдруг зарычал (и в голосе его уже не было ничего человеческого – одна лишь слепая ярость) и взмахнул секачом.
   – Ручки коротки! – язвительно бросил рыцарь, не отпуская тем не менее держака. На Господа надейся, а коня привязывай сам.
   Яким рыкнул оголодавшим медведем и попытался пнуть словинца ногой.
   – Ну-ну… – Годимир легко избежал встречи с вражьим чоботом. Просто согнул ноги. А потом с наслаждением саданул деду под колено. Раз! А чтоб доходчивей – повторил. Повторение, как говорится, мать учения.
   Старик-разбойник головы не потерял, несмотря на показное буйство. Быстренько отодвинул ноги за пределы досягаемости пяток рыцаря. Стоять ему, правда, в такой позиции оказалось неудобно. Раскоряка раскорякой. А потому Яким замер, опасаясь пошевелиться.
   – Влип, старый боров? – Годимир, не выпуская из виду опасного старичка, тихонько сел на корточки, потом, взявшись за самый кончик ухватной рукояти, осторожно выпрямился. Яким заворочался, почувствовав, что опора уже не столь крепка, но рыцарь с силой налег на ухват, выталкивая врага в сени. – Пошли, что ли, пенек трухлявый?
   Вот так они и выбрались на подворье – держась за противоположные концы ухвата.
   Тени удлинились, но до сумерек было еще далеко.
   На окровавленной траве валялись мертвые кони. Вспоротые животы глядят в небо. Копыта отрублены. Длинные желтые зубы скалятся в последней усмешке.
   – Ты… – задохнулся Годимир. – Козел душной! Что ж ты наделал?
   Вместо ответа Яким налег на ухват так, что держак согнулся дугой.
   – Сдохнешь!
   Старик широко размахнулся ножом, но по Годимиру не попал – оставил глубокую зарубку на рукоятке ухвата.
   – Сам сдохнешь! – Рыцарь уперся изо всех сил, намереваясь с разгона ударить деда спиной о бревенчатую стену.
   Да не тут-то было! Яким сопротивлялся изо всех сил и, следует признаться, весьма успешно. Крякнул, расставил пошире слегка косолапые ступни и попер навстречу.
   Так они и крутились, вытаптывая траву, валяя колья с казанами и непонятно для чего расставленные там и сям буковые чурки. При этом дед, брызжа слюной, рубил изо всех сил черенок ухвата. Крепкая, отполированная ладонями за долгие годы использования, деревяшка поддавалась с трудом, но вода камень точит – щепки летели все чаще.
   Вот сейчас хрустнет!
   Годимир еще раз попытался опрокинуть упрямого деда, толкнув его на неприметную в зарослях белоуса жердь, но держак вдруг сломался с сухим, мерзким звуком.
   – Ага!!! – заорал Яким, бросаясь вперед.
   Даже не задумываясь, что он делает, рыцарь ударил его слева по ребрам сломанной рукояткой ухвата. По всем правилам боя с длинным мечом. Ни один учитель-мечник не придерется.
   Старик ойкнул и скособочился.
   А Годимир без всякой жалости саданул его по уху, потом по плечу.
   Потом, когда седой разбойник согнулся крючком, по загривку.
   Яким рухнул на колени, но ножа не бросил, а потому рыцарь отступил на два шага, удерживая палку, словно меч, в «Быке», и внимательно следил за каждым его движением.
   Не спускал глаз, а все же чуть не прозевал.
   Яким прыгнул с четырех ног, как кот, стараясь ошеломить и опередить противника. Острие ноже он нацелил снизу вверх, под пряжку ремня. Если бы получилось, внутренности рыцаря вывалились бы на траву в один миг.
   Годимир ударил без какой бы то ни было жалости. Можно сказать, с наслаждением ударил.
   Яким крякнул, застонал.
   Упал под ноги тесак. Перебитое запястье безвольно повисло.
   Злобно задрожал, взвыл расколотый вдоль держак. Крепкий, крепкий, а не выдержал.
   Годимир тяжело дышал и с трудом сдерживался, чтобы не добить мерзкого старикашку, поправшего законы гостеприимства. А что? Даже палкой можно. Три-четыре раза хорошенько по голове… А если не получится, то и за мечом сбегать не грех. Но дед скулил, стоя на коленях и баюкал сломанную руку, жалкий и отталкивающий одновременно. Ярость и ненависть в душе постепенно уступали место презрительному омерзению.
   – Ты мне одно скажи – зачем? – сухим горлом прохрипел Годимир.
   – А-а-а!!!
   Крик старика не содержал более ничего человеческого. Раненый зверь, и все тут…
   Яким покатился словинцу под ноги взъерошенным, окровавленным колобком. В левой руке блеснул подхваченный на лету нож.
   Годимир подпрыгнул, отмахнулся остатками ухвата. Расщепленный конец прочертил через морщинистое, перекошенное лицо длинную багровую полосу.
   Рыцарь приземлился, ударил хлестко, с оттягом, опять-таки поперек ощеренного в крике Якимового рта. Осколками брызнули остатки зубов.
   Еще удар! Кажется, нос сломал… А поделом!
   И несмотря ни на что старик продолжал тыкать клинком – хоть ногу, а зацеплю!
   Получи!
   Заостренная деревяшка – не сталь, но в руках разъяренного бойца разит не хуже. Тычок сверху пришелся Якиму чуть пониже грудины, пробил и фартук, и мышцы, но завяз в требухе. Почувствовав смерть, старик-разбойник взвыл, но успел все же достать голень рыцаря ножом. А Годимир, навалившись всем весом, медленно вдавил ухватный черен, пока он не заскрипел, входя в землю.
   Яким корчился, скреб землю толстыми пальцами с широкими желтыми ногтями, вырывал пучки травы, пускал кровавую слюну на бороду.
   – Похоже, мне наконец-то весело, рыцарь Годимир… – промурлыкал знакомый голос.
   Словинец от неожиданности дернулся. Вскинул голову.
   На поленнице, потягиваясь, словно ухоженная кошечка, восседала навья. Из одежды по-прежнему одни лишь волосы. Но лицо довольное, сытое.
   Сытое? Ну, еще бы! Как там она говорила – «ненависть это мясо, страх – хлеб», а тут и того, и другого изрядно намешано. Годимир сам до конца не понял, он больше боялся опасного старика или все-таки ненавидел?
   – Что ж тут веселого? – пожав плечами, довольно грубо спросил рыцарь.
   – А ты жестокий человек, рыцарь Годимир. – Навья решила, что отвечать на вопросы ниже ее достоинства.
   – Я?! Жестокий?
   – Еще бы… Убивать черенком от ухвата… Почему ты не взял меч?
   – Не успел.
   – А ухват успел?
   Годимир вздохнул:
   – Долго объяснять. – Просто, чтобы перехватить инициативу в разговоре, снова спросил: – Что-то давно тебя не видел. Хорошо развлекалась?
   Она улыбнулась, оскалив зубки:
   – Рыцарь Годимир скучал?
   Молодой человек обвел рукой залитый кровью двор:
   – Сама видишь, иногда я нуждаюсь в твоей помощи…
   – Плохое место, – принюхалась зеленокожая. – Слишком много крови. Свежей. – Она еще потянула воздух ноздрями, передернулась. – И старой… Тут везде смерть…
   – Я думал, ты равнодушна к смертям, раз уж…
   – Раз уж неживая?
   – Ну да.
   – Я не люблю смерть, рыцарь Годимир. Я не люблю свою жизнь – не жизнь. Я не люблю убивать. Без особой нужды. – Последняя фраза прозвучала как скрытая угроза.
   Их разговор прервало появление на крыльце испуганной и взъерошенной, словно воробей после грозы, королевны.
   – Пан Годимир! Они никак! – Взгляд ее зацепился за непринужденно помахивающую ногой навью, остановился. Рыцарь подумал, что Аделия сейчас лишится чувств в лучших традициях придворных панночек, но королевна оказалась крепче, чем он предполагал. Только ойкнула и застыла.
   – Там мои друзья, – пояснил словинец. – Похоже, зачарованные.
   – А это кто? – прошипела зеленокожая, напрягаясь, словно для прыжка.
   – Эй, полегче! – предупредил ее рыцарь.
   – Скучал, говоришь? А девку завел…
   – Это не девка! – твердо проговорил Годимир. – Это королевна!
   – Да ну?
   – Святым Хоробром клянусь! Мы ее к отцу-королю, в Ошмяны, везем.
   – В Ош-ш-шмяны… – Вот только что навья была на поленнице, а уже напряженно застыла рядом с Годимиром.
   Аделия, сообразив, что дело неладно, юркнула в избу, захлопнув дверь.
   – Иш-ш-шь ты… – прошипела неживая. – Прячетс-с-ся.
   Она не побежала, как можно было бы предположить, а пошла к избушке легким и, на первый взгляд, неспешным шагом, но Годимиру потребовалось немало прыти, чтобы сравняться с нею.
   – Погоди!
   Зеленокожая обратила внимания на человека не больше, чем на докучливую муху.
   – Постой! – Рыцарь без грубости, но настойчиво попытался схватить ее за плечо.
   Небрежным, незаметным движением навья выскользнула из его ладони.
   – Девчонка лиш-ш-шняя… – высказалась она, не поворачивая головы. – Королевна не нужна!
   – Ты погоди! Погоди! Как не нужна? Кто обещал мне помогать? – Годимир забежал вперед и, раскинув руки, перегородил неживой дорогу. – Постой. Послушай… Да послушай же!
   – Что ещ-щ-ще? – Зеленокожая застыла с протянутой рукой. Острые ногти-коготки подрагивали в вершке от горла рыцаря.
   – Ты обещала мне помочь?
   Молчание. Сопение.
   – Я обещал привезти королевну в Ошмяны. Живой и невредимой. Мне это нужно.
   Навья прищурилась:
   – Зачем?
   – Меня посвятят в рыцари.
   Острый коготок коснулся кадыка словинца. Осторожно прошел вниз, до ключицы, вонзился. Задержался так.
   – Посвятят в рыцари благодаря этой взъерошенной утке?
   – Это – королевна Аделия.
   – Это. Взъерошенная. Утка.
   – Это – королевна. Поверь, ей многое довелось пережить. И совсем недавно она спасла мне жизнь.
   – Она?! – Навья едва не подпрыгнула.
   – Да. Она, – твердо отвечал Годимир.
   – А я?
   – Ты тоже, – кивнул рыцарь и про себя добавил: «Ну как маленькая, а утверждает, что несколько сот лет…»
   – Послушай, рыцарь Годимир. – Навья холодно прищурилась и оскалила клыки. – Послушай и запомни, кто тебе больше нужен. Сюда идут горные людоеды…
   – Откуда…
   – Не перебивай! Мохнопятик сказал. Мы с ним общаемся мысленно.
   – Помоги разбудить Яроша! – воскликнул Годимир. – Мы будем сражаться!
   – Не перебивай! Против дюжины? Вы умрете!
   Теперь настал черед словинца рычать. Рычать от бессилия и безысходности. Горные людоеды (они же – горные великаны) – твари еще те. Каждый на две головы выше самого высокого человека, в плечах – аршина по два, руки с легкостью выкорчевывают молодые дубы. Правда, не слишком сообразительны и не отличаются разнообразием боевых навыков. Главное, к чему стремится горный великан в схватке, – сграбастать врага огромными лапищами и раздавить в лепешку. Ну, или расплющить дубиной. Или запустить камешком размером эдак в полскалы. В общем, враг опасный и победа над ним почетна. Один на один Годимир, может быть, и попробовал бы потягаться с людоедом. А так… Против дюжины и вправду никакой надежды выжить, не то что победить. Ярош – еще помощник, куда ни шло. Навья и без оружия стоит троих вооруженных мужчин. Но Олешек и королевна только обуза. Не совладать…
   – Ты расстроен, рыцарь Годимир? – ядовито осведомилась зеленокожая. Ах, да! Она же чувствует страх. Страх, растерянность, сожаление…
   – Я расстроен, – согласился рыцарь. – Их слишком много, и сражаться я не смогу.
   – Я могла бы тебя спрятать.
   – Спрятать? Где? То есть… Я хотел сказать: ты спрячешь нас всех? – Годимир подумал немного и добавил: – Пожалуйста.
   – Всех? И облезлую курицу?
   – Ну, во имя Господа! Почему курицу?
   – Потому что мне так хочется.
   – Так ты спрячешь нас? Где?
   – Тут пещера неподалеку. Если двигаться быстро… – Она мельком взглянула на солнце. – Если двигаться быстро, заполночь будем там.
   – Пещера? Не в ней ли живет дракон?
   – Дракон? – Навья сморщила носик, свела брови к переносице. – Это такой, с хвостом и крыльями? – И, видя замешательство Годимира, звонко рассмеялась. – Я знаю, кто такой дракон… Сам увидишь.
   А пока рыцарь обдумывал ее последнюю фразу, дернула его за рынграф:
   – Показывай, где твои музыкант и разбойник.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ПЕЩЕРА

   Долгий путь по гребню холма Годимир запомнил мало. Попросту некогда было глазеть по сторонам, впитывать ощущения вместе с напоенным хвойным ароматом воздухом, наслаждаться красотой близких гор. А нужно всего-то навсего: поднять ногу, перенести вперед, поставить ногу, поднять другую, перенести вперед, поставить… И так до бесконечности. А легкие горят огнем, а сердце увеличилось, похоже, втрое и бьется о ребра, стараясь освободиться, вырваться на приволье. Икры сводит судорогой, а в левом сапоге хлюпает кровь – остановиться, перевязать бы, да нельзя, некогда.
   Когда они с навьей вошли в избушку, Якуня сидела, привязанная к печи, вращала глазами и ругалась такими черными, подсердечными словами, каких Годимир и в войске от наемников не слышал, и когда в обозе раненый лежал. Любой кметь, угодивший молотком вместо гвоздя по пальцу, одним-двумя крепкими словами ограничится и все, выдохся. Но благообразная старушка выдавала такое! Аделия стояла над ней со сковородником в руке и, кажется, серьезно прикидывала – стукнуть или не стукнуть?
   Увидев Годимира, бабка взвыла и разразилась особо громкой тирадой. Были бы кони живы, убежали бы в лес. Уж лучше от волков смерть принять…
   Но тут она разглядела навью. Поперхнулась очередным ругательством, замерла с распахнутым ртом. А потом тихонечко завыла от ужаса. Попыталась вжаться в печь, заскребла опорками по полу.
   Зеленокожая огляделась, втянула ноздрями воздух… Оскалилась:
   – Грубо… Как грубо…
   Легко провела ладонями перед бессмысленными глазами шпильмана и Бирюка.
   – Ох, сука старая… – Ярош тут же зажал кровоточащее ухо. Как и предполагал рыцарь, Якуня срезала ему серьгу, особо не задумываясь – будет ли куда мужику повесить новую. – Убью! Удавлю голыми руками…
   Олешек, как полоумный, пополз по полу, схватил цистру, прижал ее к груди и лишь после этого поднял голову:
   – Какой игре судьбы я обязан обществу столь прекрасной панны, одно присутствие которой наполняет мне… наполняет меня… – Он обворожительно улыбнулся навье, которая ответила ему не менее лучезарной улыбкой. Улыбкой, явившей, как обычно, острые клыки.
   Шпильман судорожно сглотнул и отвел глаза. Зеленокожая умела ставить на место зарвавшихся ухажеров. Чего не отнять, того не отнять. Ма-аленький шажок в сторону музыканта, и он, сидя на заднице, вдруг попятился, словно здоровенный рак.
   – Наполняет, говоришь? – зловеще прошипела навья. – Вижу я, что наполняет тебе мое общество и чем именно…
   – Перестань, – Годимир шагнул вперед. – Олешек, она шутит.
   – Ага! – Шпильман снова сглотнул. – Не сомневался ни мгновения…
   В это время Ярош нашел обрезок уха – мочку и еще добрых полвершка хряща – поднял и взвесил на ладони. Похоже, задумался: не приставить ли обратно, вдруг прирастет? Решил, что все равно ничего не выйдет, и швырнул кусок собственной плоти в бабку.
   Попал в нос.
   Ухо скользнуло Якуне по губам и подбородку, оставляя красный след, и с влажным шлепком упало на пол.
   Старуха жалобно взвизгнула, как будто и не она резала гостей, как будто и не собиралась убить их, как будто не лишил жизни ни в чем не повинных коней ее муженек.
   – Зачем? – Рыцарь навис над хозяйкой, выдвинул меч из ножен. – Зачем ты это сделала?
   – Не убивай, добрый паныч… Я не сама, заставили меня. А я не виноватая… – заныла Якуня, стараясь слиться с печью, стать плоской и незаметной.
   – Зачем? Кто заставил?
   – Дед заставил!
   – А он что ж, такой лютый?
   – Жадный он, а не лютый!
   – А ты не жадная? – Ярош, поигрывая кордом, встал рядом с Годимиром.
   – Я? Нет! Я не жадная! Все отдам! Вон сундук – забирайте все, добрые панычи, благородная неживая! Только не убивайте…
   Олешек, уже не шарахающийся от навьи – он вообще очень быстро приспосабливался к любым невзгодам, вызывая тем самым легкую зависть рыцаря, – приподнял тяжелую крышку сундука, заглянул, обалдело затряс головой, а потом вдруг кинулся в угол, судорожно извергая из себя все, съеденное за завтраком и обедом.
   Зеленокожая бросила единственный взгляд на содержимое сундука. Презрительно скривилась, но отвернулась.
   – И что же там? – еле слышно проговорил Ярош – они с Годимиром достигли прочного дубового ларя одновременно. Под густой бородой разбойника вспучились и заиграли желваки. – Твою мать, курва старая…
   Рыцарь с большим трудом сдержался, чтобы не кинуться следом за Олешеком. Рот наполнила едкая слюна, горький комок подступил к горлу.
   Сундук примерно на треть заполняли отрезанные уши с серьгами – мужские и женские, пальцы с простыми кольцами и довольно дорогими перстнями, измаранные кровью сапоги – Годимиру почему-то показалось, будто в голенище одного из них мелькнул осколок берцовой кости, – еще какие-то украшения…
   Вот так старички… Само воплощение гостеприимства!
   Меч словно сам собой пополз прочь из ножен.
   – Дай, я! – прорычал рядом Бирюк.
   – Людоеды близко, – лениво зевнув, напомнила навья.
   – Во-во! – заголосила старуха. – Вот они и заставили! Это не я! Это они! Они приносят. Меняют…
   – А ты им мяска, а, старая? – осклабился Ярош.
   – Ну да! Жить-то надо…
   – Тебе, конечно, надо. А другим?
   – Так вы случайно попались! – Якуня то и дело срывалась на визг. – Молодые панычи приходят… Не такие, как вы, злые… Быков, коней приводят… Мы с дедом меняем…
   – А случается, и пленных, да? – Ярош занес корд.
   – Ну, было, было! – Бабка ударилась затылком о печь. Аж кирпичи вздрогнули. – Пару раз, не больше…
   Аделия непонимающе посмотрела на мужчин:
   – А что, собственно…
   – Ничего, твое высочество, – ответил Годимир. Бросил меч обратно в ножны. Развернулся. Коротко сказал старухе: – Живи. Если сможешь.
   – Твоей ненависти хватит на седмицу, – шепнула навья, проходя мимо рыцаря к выходу.
   Олешек последовал за ней. Шпильмана слегка пошатывало.
   Аделия брезгливо бросила сковородник в угол, приподнявшись на цыпочки, попробовала заглянуть в сундук, но Ярош захлопнул крышку. Королевна фыркнула и вышла из дома.
   – Развяжите, панычи… – ныла старуха.
   – Обойдешься! – рыкнул Годимир.
   – У-у-у, собака… – добавил Ярош, замахиваясь, словно для удара.
   Якуня зажмурилась и втянула голову в плечи.
   – Тьфу ты, ну ты! – сплюнул разбойник. – Как других резать, так не боялась…
   Рыцарь кивнул и пошел к двери. Уже в сенях он услышал стук падения чего-то не слишком тяжелого. Обернулся. Ярош, угрюмо зажимая рану, шагал сзади.
   – Что всполошился, пан рыцарь?
   – Да ничего… – Годимир пожал плечами. – Почудилось.
   На крыльце Бирюк легонько хлопнул словинца по плечу:
   – Я сейчас, пан рыцарь…
   – Ты не слишком задерживайся. Навья сказала – горные людоеды на подходе.
   – Да ну? – Разбойник побледнел. Или показалось в неверном свете клонящегося к закату солнца? – И много?
   – Дюжина.
   – Ну, вот и отгулял свое, Ярош Бирюк… – Заречанин вздохнул, вытер окровавленные пальцы о штаны.
   – Навья выведет к пещере, – попытался ободрить его Годимир.
   – Да? Может быть. Во всяком случае, никто не скажет, что я сдался без боя. – Ярош покрепче сжал в ладони лук, движением плеча поправил тяжелый, полный стрел колчан. – Ладно. Идите пока.
   Он огляделся, подхватил едва заметный в густой траве кол и принялся деловито подпирать двери избы. Внутри тоскливо орала Якуня.
   – Чего это она? – удивился Годимир.
   – А я почем знаю? Может, спятила на радостях?
   – На радостях? Ну-ну…
   Словинец покачал головой и пошел к остальным.
   Олешек опять блевал, упершись головой в поленницу. Тут уж одно из двух. Либо Якима, проткнутого держаком, увидел, либо коней порезанных. В отличие от музыканта, королевна сохраняла спокойствие. По крайней мере, внешне. Ну, разве что чуть-чуть чаще, чем следует, озиралась по сторонам.
   Годимир внимательно глянул на Якима. Старик умирал долго. Об этом свидетельствовали две глубокие борозды, прорытые каблуками его чоботов в утоптанной земле.
   – Ну, так что… – Рыцарь хотел спросить у зеленокожей, не пора ли.
   Но тут меховым комком им под ноги выкатился Мохнопятик. Он оказался размером с крупную дворнягу, желтые зубы торчали изо рта, до боли напоминая бобра, вот только хвост не был похож на бобровый – никакой тебе благородной мясистости, крысиный задохлик. Что за зверь такой? Почему о нем не упоминал не один составитель бестиариев и монстрологий?
   Мохнопятик запрыгал на задних лапах, потешно взмахивая передними, зацокал словно белка.
   На лицо навьи тенью набежала забота.
   – Что, так плохо? – спросил Годимир.
   – Они близко, – кивнула зеленокожая.
   – Так чего же мы ждем? – подошел Ярош. Он наложил стрелу на тетиву, но боевого задора в голосе не слышалось. Уж скорее, обреченность.
   – Побежали! – Навья тряхнула головой, волна волос метнулась с плеча на плечо.
   И они побежали…
   Неживая повела людей на тот самый, похожий на вываленный язык, холм.
   Когда Годимир бросил прощальный взгляд на избушку стариков-предателей, ему почудился внутри отблеск пламени.
   – Что зыркаешь, пан рыцарь? – буркнул Ярош. – Боюсь я, кто-то из нас каганец опрокинул. Вот незадача! Сгорит теперь старуха. Будешь жалеть?
   – Не думаю, – отозвался словинец. – Просто…
   – А коль не пожалеешь, так и говорить не о чем. Ты не грусти, пан рыцарь, этот грех я на себя возьму. Одним больше, одним меньше… Какая разница? Мне по-любому в Королевство Господне не войти.
   После они молчали. Поднимаясь по крутому склону, где корни елей цепляются за ноги, а колючие лапы хлещут по лицу и плечам, много не поболтаешь. Но на гребне рыцаря вновь заставил обернуться протяжный громкий не то крик, не то вой, донесшийся снизу…
   Избушка дымилась. Плотные белые клубы вырывались из-под начавших скрючиваться и коробиться пластов дерна, в окне металось багровое пламя. Вряд ли Якуня выжила. Даже если и не сгорела, то в дыму задохнулась как пить дать. А может, это и к лучшему? Как бы отнеслись людоеды к бабке, упустившей добычу? Кто знает?
   А потом Годимир увидел и нелюдей.
   И вправду, около дюжины – пересчитывать не хотелось.
   Здоровые, мохнатые, ручищи свисают ниже колен. Головы тяжелые, вырастающие прямо из плеч, со скошенными назад лбами и толстыми надбровными дугами. Рыцарь сумел разглядеть курносые носы с вывернутыми ноздрями, толстые губы и маленькие глазки. У большинства лица (или морды?) заросшие рыжими бородами, а у одного – очень высокого, широкоплечего – блестела на темени обширная лысина.
   – Так вот вы какие, горные людоеды… – прошептал Олешек. – Не такими я вас представлял…
   – А какими? – хмыкнул Ярош.
   – Да кто его знает… Не такими, и все тут.
   – Да и я, признаться, думал, они больше на людей похожи, – согласился Годимир.
   – Во-во! – подхватил шпильман. – На басурман только. С кольцами в носу, кривыми мечами… Как их там в Басурмани кличут?
   – Ятаганы, – подсказал рыцарь, приглядываясь повнимательнее к оружию людоедов. Ни мечей, ни сабель не наблюдалось. В ручищах они сжимали огромные дубины – в человеческий рост, не меньше, – и заостренные камни. У двоих под мышками были грубо и коряво сплетенные из бересты (или какой другой коры) туеса. При мысли, что же может находиться в них, словинца начало потихоньку мутить.
   Великаны скучковались около конских трупов. Заголосили, размахивая дубинами. Лысый главарь что-то протяжно выкрикнул, тыча дубиной в сторону дымящейся избушки. Ему ответил светло-рыжий крепыш, кривоногий и сутулый. Запрыгал, ударил раза три дубиной оземь. Вожак заверещал, смешно вытягивая губы трубочкой, замахнулся дубиной. Крепыш отскочил и побежал вокруг вырубленной Якимом поляны, пригибаясь так низко, что казалось, будто он нюхает траву.
   – Нас ищет… – едва слышно проговорила Аделия.
   – Накаркаешь, твое высочество, – покачал головой Бирюк.
   Навья наградила их обоих презрительным взглядом.
   – Ты собираешься стоять тут вечно, рыцарь Годимир? – произнесла она, почесывая Мохнопятика за ухом.
   – Да нет, – ответил словинец.
   И тут рыщущий вокруг поляны крепыш заорал, на радостях застучал кулаками о землю. Побежал к холму. Прочие людоеды, вытянувшись в цепочку, поспешили за ним.
   – За нами! – дрожащим голосом прошептал Олешек.
   – Бегом! Живее! – выкрикнул Ярош.
   Упрашивать никого не пришлось.
   Они снова побежали. Теперь по гребню холма.
   Преследователи не таились, время от времени испуская пронзительные крики. Наверное, когда находили особо заметный отпечаток ноги или сломанную ненароком ветку. Судя по их голосам, людоеды не слишком уж отставали, но и приблизиться не могли. Кривые ноги с широкими ступнями не умели бегать быстро.
   Еще не смерклось, а Годимир уже почувствовал себя смертельно уставшим. Еще немного, и рухнет прямо в желтую, осыпавшуюся хвою, закроет глаза и… хотите – ешьте сырым, хотите – жарьте или варите, – все равно. Зачем только кольчугу надевал? От жадности, не иначе, чтоб людоедам не досталась…
   Рыцарь готов был стонать, но держался.
   Держался, глядя на упрямо бегущую рядом Аделию.
   У королевны, похоже, даже дыхание не сбилось. И где она научилась так бегать? Неужели в королевском дворце? А с лошадьми, напротив, не в ладах. Вон – и заседлать не сумела, и взнуздать…