Страница:
В поэме упоминаются эмигрировавшие из Южного Азербайджана Балаш Азероглу и Сохраб Тахир - признанные художники слова.
От отчизны вдали
наш язык - эмигрант.
На кладбищах чужих
эмигранткою - смерть!
Молодость - череда
расставаний, утрат...
Эмигрирует боль,
изгоняется свет!
Эмигранты - умы
и гонители тьмы.
Это - Хиябани.
Это - Пишевари
знаменосцы зари!
Всюду вражий оскал,
Вьется по ветру прах...
Пол-отчизны - в цвету.
Пол-отчизны - в слезах.
Сад в дыму
увядает, и вот
брат у брата в дому
эмигрантом слывет...
Смоль волос тронул снег,
Мой Сохраб, свет души!
Не спеши ты седеть,
Я прошу, не спеши...
Пусть замедлят свой бег
Нашей жизни года,
Чтоб сбылась наконец
дорогая мечта,
Ты не сир, не без сил.
Пусть вдали отчий кров,
Нас роднит наша кровь,
а не цвет паспортов,
Нашу память, наш дух
разделить не вольны
ворохами бумаг.
...Что же снег седины
все густеет у вас,
Азероглы?...
Ведь пока караван
не истопчет мосты
затравевшей мечты,
вам негоже седеть...
Ведь по сторону ту
ждать невмочь матерям
и невмочь - умереть...
Судьбы двух поэтов, драма двух патриотов! Поэзия Азероглы впитала в себя великое долготерпение, стойкость и мудрость. Кажется, свою энергию, свою силу он расходует очень бережно, опасается нескорого наступления чаемых дней и, медленно перебирая струны саза своего, ожидает, вглядываясь в пути-дороги истории.
Этим своим неистребимым долготерпением и верой он - в отца, который покинул мир в 1981 году девяностолетним старцем, разлученным с уже седым сыном...
Через два с половиной года после того, как я написал эти строки, в одной из иранских газет я прочел интервью с отцом Балаша Азероглы. Я убедился, что интуитивно угадал характер этого человека. Старик, которому перевалило за девяносто лет, сказал корреспонденту: "Пока Балаш не вернется, я не умру!". Позже мне пришлось побывать в доме Балаша Азероглы, на поминках его отца, умершего на Юге; поминальный обряд был совершен здесь, на Севере. Меня и поныне не покидает ощущение праведной веры старого отца. Ибо те, кто столь непоколебимо верит в идеалы, не могут уйти в небытие...
Наверно, именно эта вера и трагическая надежда не дает угаснуть жизни матери поэта, которая живет в Тегеране.
Легенда о матери. От одного из повстречавшихся на Юге с матерью Азероглы, я услышал потрясший меня рассказ; почтенная, старая женщина не протяжении многих лет, каждый вечер, стелит постель для Балаша. И сейчас, когда я думаю о Юге и поэзии Балаша Азероглы, мне вспоминается его седовласая мать, и представляется мне, что это - символ народных чаяний и кредо и самой поэзии:
"Пока не увижу народ единым, я не замолчу!"
... Все мы помним приезд матери нашего любимого поэта Сохраба Тахира. Этой встречи мы ждали долгие годы. Мать приняла телефонный голос сына за голос своего брата, дяди Сохраба, Она не поверила, что это он, "Помнишь ли меня?" - спрашивала она у Сохраба. "Помню, - отвечал он, - у тебя на правой щеке две, а не левой одна родинка". Долог был путь ко ветрече. Мать стучалась во все двери иранских ведомств, билась, билась, и после многих хождений по мукам, наконец добилась разрешения.
Мы неоднократно с огромными букетами отправлялись на бакинский морской вокзал, но не увидев матери, среди пассажиров, возвращались разочарованные. А приехала мать неожиданно, и когда она ступила на берег, когда увидела сыне после сорокалетней разлуки, то упала на его руки и потеряла сознание.
За полгода пребывания в Советском Азербайджане она убедилась, как уважают ее сына, увидела хорошие условия, в которых он живет, возвратилась в Иран, и будто достигнув исполнения желаний, навсегда покинула мир. Горестная весть дошла до сына через год: в его представлениях мать жила на год дольше. Поминки по матери Сохраба мы совершили в Баку с опозданием на год.
Сохраб часто вспоминает своего дядю, живущего в иранской Астаре, своих братьев, живущих в Тегеране, всюду носит он их фотографии, часто с мягкой усмешкой вспоминает телефонные разговоры с братьями: "Сохраб, я еду в Лондон, приезжай, там увидимся", "Сохраб, я еду в Стамбул, можно там увидеться". "Сохраб, я еду в Токио, приезжай туда". Эти телефонные разговоры братьев напоминают мне легенду о птицах Исаг-Мусаг, которые перелетают с ветки на ветку, из города в город, из края в край и везде слышатся их голоса: "Брат мой, слышишь ли ты меня?" "Да, слышу!" "Брат мой, давай встретимся!"
Какие только кордоны не изобрели в мире вершители политики, чтобы два члена одной семьи, два брата, два азербайджанца не могли встретиться друг с другом. В мире есть несколько народов, разделенных границей. Но и их судьбы не похожи на нашу. Немцы через 30-40 лет после войны, развязанной третьим рейхом и стоившей миру неисчислимых жертв, смогли добиться того, что на одной из Олимпиад Германская Демократическая Республика и Федеративная Республика Германия выступили единой командой, да только ли Олимпиада... В чем же мы провинились, кому мы нанесли урон, чьи тысячелетние памятники мы разрушили, кому же мешаем мы?! Для граждан Советского Азербайджана граница Иранского Азербайджана давно на замке. Более того, если среди советских дипломатов в Иране окажутся азербайджанцы, им не дано увидеть Тебриз: не позволены поездки в Тебриз нашим официальным делегациям и даже спортсменам! Поэт такого масштаба как Сеид Мохаммед Шахрияр, живой классик нашей литературы, так и не смог осуществить свою мечту - побывать в Баку...
В опубликованных иранских впечатлениях народного поэта Наби Хазри рассказано об этой скользкой "разделительной политике, безнадежно устаревшей в наши дни. На его просьбы посетить Тебриз все время уклончиво отвечали: "подумаем", "посмотрим". До последнего дня ему не сказали окончательного "нет!". Это только один эпизод, показывающий лицемерную сущность фарсидского шовинизма! Делать хорошую мину при скверной игре, нож всадить в спину, яд подмешать незаметно, исподволь заползти в душу и орудовать тихой сапой - вот их принцип...
Еще одна судьба. Он жил один. Однажды он навестил своих друзей, расплатился с долгами, и больше его никто не видел, нигде он не появлялся, телефон его был вечно занят. На третий день друзья забеспокоились, сломали дверь балкона, вошли во внутрь и застали хозяина мертвым, с телефонной трубкой в руках, на лице застыла блаженная улыбка. В телефонном узле они узнали, что в вечер своей смерти он говорил с Западной Германией с братом, которого не видел и голоса которого не слышал сорок лет: во время разговора с ним он скончался.
* * *
Каждый переживает беду по-своему. Если с Юга эмигрировали сотни тысяч азербайджанцев, то можно написать столько же трагических историй.
Некоторым из них через 30-40 лет довелось повстречаться со своими близкими, но нетрудно представить, какая боль при этом примешивалась к их радости.
Сколько измученных сердец не выдержали радости долгожданной встречи!
...Рассказывают об эмигранте, который отправился на теплоходе в Иран и при приближении к берегу не выдержал, бросился в воду и умер от разрыва сердца.
... В Армении, на ленинаканском железнодорожном вокзале я провожал Зейналабдина Макаса, пропагандиста советской литературы в Турции. Чтобы скрасить горечь разлуки, мы вспоминали наших общих друзей и связанные с ними веселые истории: трудно было поверить, что через несколько часов мы расстанемся, быть может, навсегда. Среди тех, кто находился в таможенном секторе, было много азербайджанцев. Здесь был и исследователь древней Шемахи, автор интересных работ археолог Гусейн Джидди и с ним две его сестры... Одна из его сестер живет в Баку, другая в Иране; они встретились после сорокалетней разлуки. Старшая сестра вновь возвращалась в Иран, но поскольку прямое сообщение с Ираном было проблематичным, она ехала через Турцию. Две сестры сидели в холодном зале, грустно прислонившись друг к другу; казалось, переплелись их белые локоны, черные платки, даже слезы. В соседней комнате они переговорили и наплакались до утра. Сейчас, когда приближалось отправление поезда, они не могли громко плакать, как ночью: молча прижались они лицом к лицу, слезы текли по их лицам, а сами они тихо, жалобно стонали. Только суровое лицо ученого хранило твердое выражение. Этого высокого мужчину можно было увидеть в разных точках зала ожидания: порой он садился рядом с сестрами, смотрел задумавшись куда-то вдаль казалось, он вылеплен из цельного куска скалы, и страдания превратили его в камень. Чем больше стонали сестры, тем больше он замыкался, тем более суровым становился, тем более каменел.
Снег, который шел с ночи, повалил гуще. Нескончаемая белая пелена заволокла древний Гюмрю, и на расстоянии ста-ста пятидесяти шагов ничего не было видно. Перрон с двух сторон был оцеплен: по коридору, который образовали пограничники, пассажиры тащили свой багаж в вагоны. Я говорю Зейналабдину, чтобы в дороге, в случае надобности, он оказал помощь старшей сестре Гусейна Джидди.
Поднялся возбужденный шум: близится расставание. Последние напутствия, последние слова, прощание... На перроне, можно сказать, нет никого, кто бы не плакал, кто, по крайней мере, не прослезился бы.
Вот закрылись двери, оцепление снято, люди разбрелись по открытому перрону. Поезд издает прощальный гудок и медленно трогается. Обернувшись, я вдруг увидел, что мужчина, который все это время стоял молча, с суровым, неприступным лицом, вдруг ринулся к вагону. Большими ручищами обхватил два-три окна; казалось, он порывается удержать поезд. Сестра с той стороны, брат с этой, прижались к ледяному стеклу и, казалось, своими глазами, губами, ногтями стремились растопить, выгрызть эти стекла, разделяющие их.
Поезд неудержимо набирая скорость, ушел, как последний миг встречи после долгой разлуки, как слово, слетевшее с уст, счастье, как сама жизнь... Слезы застилали мне глаза, и я ничего не видел вокруг. Смешавшись с толпой, я вернулся в здание вокзала. Ученый, который со вчерашнего дня держался очень спокойно, выдержан но, сдержанно, застыл каменной глыбой посредине зала, будто не было у него больше сил двигаться. Закрыв ладонями лицо, не обращая внимания на окружающих, он плакал навзрыд, как ребенок. Кажется, только сейчас, когда закончилась двухмесячная встреча после сорокалетней разлуки, когда он нашел свою любимую сестру и вновь потерял ее, когда осознал, что возможно, никогда ее больше не увидит, он дал волю слезам, теперь то они уже не принесут сестре дополнительной боли, нового страдания.
Что всплыло в его душе в эту минуту; далекие, безвозвратные годы детства, проведенные там, на Юге, родные края, отчий дом, прошедшая жизнь, крупица надежды на возможность вновь увидеть милый облик сестры, запечатлевшийся на вагонном стекле в последнем порыве?!
Чтобы почувствовать тяжесть выпавших на нашу долю терзаний, надо было видеть этого пожилого человека, стоящего в центре зала ожидания, слышать этот мужской плач, исторгнутый не столько расставанием, а сознанием разлуки навеки, посмотреть на запрокинутое лицо, являвшее боль, ропот... проклятья судьбе, року, самому богу - надо было видеть этого мужчину в центре зала ожидания...
Отступление: в голову приходят невеселые фантазии о том, как хоть на короткое время соединить разбитые семьи, разлученных братьев и сестер. Уж если нам заказаны встречи по ту и эту сторону, из опасения "как бы чего не вышло...", можно бы найти посередине Аракса островочек огражденный, изолированный, обособленный и там, на этом островке, пусть и встречаются они, пусть наплачутся вволю, насытятся дыханием друг друга, пусть разделят свой праведный хлеб, а потом расстаются. Или пусть на Каспии построят железный остров, где можно было бы встречаться. Чтобы было разрешение на встречу соотечественников! Если это невозможно в Баку, в Тебризе, то можно выбрать любой город в мире, на самом удаленном острове, в океанских просторах! Только бы получить разрешение на встречи!*.
______________ * Сейчас в советско-иранских отношениях наметились позитивные сдвиги. Будем надеяться, что они благотворно скажутся и на участи наших разобщенных сонародников и без моих утопических "проектов" (С. Р.).
Как и отдельные семьи, разделены города, селения.
Как Астара, как Джульфа, как Биласувар...
По эту сторону от Худаферинского моста расположено село Гумдаг Джебраильского района. Как братья-близнецы, одно на той стороне Аракса, другое на этой... Перечислить ли всех подобных близнецов?
Известный поэт Южного Азербайджана Али Туде во время поездки по Ярдымлам, удивлялся: село на Юге, в котором он родился, тоже называлось Чанах-булаг, как и здесь, в Ярдымлах!
* * *
Как-то мне пришлось участвовать в сватовстве со стороны моего бывшего однокашника. Девушка была из "демократов". Родственники парня волновались, что им придется познакомиться с совершенно незнакомыми людьми, с "гражданами другой страны".
Во время сватовства выяснилось, что семьи парня и девушки приходятся друг другу родственниками. Попросту говоря, одна часть семьи живет на Юге, в Иране, а другая здесь, в Советском Союзе - по эту и по ту сторону горы!
* * *
Осенью 1982 года в составе советской делегации я принимал участие в IV конференции молодых писателей стран Азии и Африки. Конференция проходила в прекрасные осенние дни в столице Киргизии, городе Фрунзе, Молодые писатели, приехавшие из более чем двадцати стран, говорили о роли своих братьев в борьбе за мир,
И сейчас в моих ушах звучит взволнованный, печальный голос ливанского поэта Зийната Битара: "В Бейруте у меня нет дома, его разрушили израильские танки".
Общую веру наших коллег из арабских стран, многие из которых с юных лет томились по тюрьмам, подвергались преследованиям, хорошо выразили слова йеменца Меджида Абу Шарара: "Израильский террор, хотя и сумел убить Насера, не смог убить Муина Бисуси (в то время он еще был жив. - С.Р.), Махмуда Дервиша! Когда-то мне наверно придется оставить перо, чтобы взять в руки оружие. Израиль, который когда-то начинался с тель-авивского квартала, сейчас диктует нам условия. Сегодня они на кухне дома нашего друга писателя Зийната. Завтра ворвутся в наш дом. Разве можно при этом жить спокойно?"
От имени нашей делегации выступало три человека; одним из них был я. Я говорил об исключительной роли художественного слова в борьбе за национальную независимость народов Южного Азербайджана и о позиции наших сверстников-писателей в революционной борьбе в дни Исламской революции в Иране. "... Сегодня с поэтов не сдирают кожу. Однако борьба за мир, борьба за свободу таким поэтам как Назим Хикмет, Муса Джалил, Пабло Неруда, Алекс Ла Гума, Махмуд Дервиш, Балаш Азероглы, Сохраб Тахир приносит не меньшие испытания.
Ни унижения изгнания, ни пули, ни электрические стулья, ни сфальсифицированные судилища не в состоянии заставить их свернуть с пути истины: дорога азербайджанской литературы - слово, встающее на баррикады, слово, строящее дома, слово, прокладывающее мосты между народами...
... Судьба Азербайджана поучительна с точки зрения того, какая огромная разница существует между двумя мирами.
... Существует любопытная статистика. Так, указывается количество населения мира, которое не смогло освободиться от колониализма, 12 миллионов. Народ Южного Азербайджана не попал в этот список!.. Иранское правительство старается, чтобы за словом "иранец" забылось понятие Азербайджан. Среди вышедших на баррикады против насилья были и писатели. За произведения, воспевающие национальную независимость и свободу, в Тебризе поэту Саади Юзбенди отрубили голову и бросили в подол его матери...
... Мамедбагир Никнам был расстрелян.
... Ашугу Гусейну Зиядоглы сначала переломали все кости, а затем расстреляли.
...Прекрасный детский писатель Самед Бехранги, который ходил по селам, обучая детей родному языку, был утоплен в Араксе руками агентов САВАКа.
... Алирза Октай Набдил боролся против шаха с оружием в руках. Свои революционные стихи он писал в походах, в горах, при свете луны. В знак протеста против приговора суда он выбросился из окна, но остался жив, и тогда своей же рукой он разорвал швы на оперированном желудке, обмотал вокруг руки собственные кишки и погиб.
... Марзия ханум Ахмеди Ускут была убита в уличных боях вражеской пулей, сраженная прямо в сердце...
Я говорил только о тех писателях, чей возраст не больше тридцати...
После моего выступления коллеги из Японии, Монголии, Шри-Ланка, Индии и некоторых арабских стран засыпали меня вопросами, желая подробнее узнать о судьбе Иранского Азербайджана и живущих там азербайджанцев. В этих беседах я осознал истину: мы считаем проблему Южного Азербайджана своей собственной проблемой, своей личной болью и не смогли превратить ее в предмет обсуждения, беспокойства всего мира. Между тем в нашем веке активное вмешательство мирового сообщества сыграло решающую роль в судьбе многих наций. Необходимо привлечь внимание мировой общественности к произволу, который происходит на Юге и эта обязанность ложится на плечи наших писателей.
Отступление: Я спросил у нашего известного народного писателя и общественного деятеля: "Можно сказать, что вы были на всех континентах, побывали во множестве стран, во многих состоялись ваши официальные выступления. Ваша личная судьба, ваш жизненный путь - маленькая модель разделенного надвое Азербайджана, отзвук его судьбы. Поднимали ли вы с этих высоких трибун вопрос о судьбе Азербайджана?" Немного подумав, он ответил: "Я представлял всю страну, а не Азербайджан". Что можно на это ответить, если даже это на самом деле так? За этими взвешенными, правильными словами я ощутил некий холод, индифферентность. Если ты гражданин великой страны, если надежно защищен этим гражданством, можно ли позволить себе безучастность к судьбе собственного народа? Разве политика мира, солидарности с борьбой всех народов за свою независимость, за национальный суверенитет в равной мере не относится и к Южному Азербайджану? Разве положение гражданина Советского Азербайджана, советского гражданина допускает дипломатичное умолчание о заботах разобщенной нации? Напротив, наш строй, и наше время дают писателям невиданные возможности в решении духовных, социальных и национальных проблем. В таком случае, чем можно оправдать нейтральную, безучастную позицию известного писателя?!
Равнодушие, как слой жира, обрастает вокруг сердца, вокруг чувств человека - сквозь этот железный панцирь, трудно пробиться подлинным чувствам, он подавляет мысль, обламывает крылья!
* * *
Кровопролитие продолжалось и до недавнего времени. Карикатура, которую я увидел в одной из зарубежных газет, точно раскрывает сущность этой бойни: линия фронта между Ираном и Ираком. Различно одетые солдаты по обе стороны: один из них воюет за интересы Ирака, другой - за интересы Ирана, но подпись под карикатурой гласит: оба азербайджанцы. Несчастные братья! Ты погибаешь в Мосуле, Керкуке под огнем иранской артиллерии, и ты же вынужден покидать дома в Тебризе, разрушенном иракскими самолетами!..
Жестокости, к которым прибегала в Иране "исламская реакция", чужды всякому здравому смыслу. Под лозунгом борьбы во имя "истинной веры" истреблялись люди, им причинялись неисчислимые страдания. В сентябре 1984 года в комиссии по правам человека Организации Объединенных Наций представитель Ирана доктор Реджави сказал: "Если физические наказания или казни проводятся в жизнь в соответствии с исламскими законами, их нельзя считать пытками и наказанием...". Девушек, находящихся в тюрьмах, перед казнью насильно отдают в жены фанатикам, якобы совершая тем самым благое дело, уменьшая их грех. Подобное глумление объясняют тем, что "девственницы не смогут сразу попасть в рай". Это и есть "благодеяние" режима Хомейни!..
Продолжаются пытки в тюрьмах. У приговоренных к смерти отнимают последнюю кровь, чтобы использовать для лечения раненных на войне. Эти факты приведены в газете "Рабочая жизнь", органе Французской Общетрудовой Федерации.
* * *
Поезд движется вдоль Аракса. Сменяют друг друга картины старых крепостей, руин городов, опустевших сел по обоим берегам Аракса, и горькое пламя обжигает мне душу.
Продолжают пустеть города и веси и дороги, вьющиеся по изумрудно-зеленым склонам и устремляющиеся в неизвестность, вновь уводят в безвозвратность храбрых сыновей земли моей.
Эмигранты с Юга, покинувшие страну в последние годы, исчисляются многими тысячами. Они растекаются по различным странам. Часть из них находит убежище вновь в нашей стране. Мне пришлось разговаривать с некоторыми из них. Боже мой, как эти двадцатилетние, двадцатипятилетние молодые люди мечтали попасть к нам, какие муки испытали на этом пути!
Заметая следы, им приходилось сбрасывать одежду, бегать за ночь десятки километров, случалось, заблудившись, помногу дней плутать в лесах, попадать в дорожные катастрофы, проваливаться в пропасти, тонуть в реках; обнаруженных, пойманных вешали за ноги... Какие из их бед перечислить?
Какой бы любовью ни окружали их у нас в стране, мы не в состоянии восполнить их потери. И все-таки мы должны стремиться создать им такие условия, чтобы они в полной мере могли проявить свои дарования, свои способности. Скажем откровенно, порой созданный в их воображении мир советской страны разрушается холодным равнодушием невежественного чиновника; безразличие к ним порой приводит к тому, что они не находят здесь пристанища и вынуждены вновь скитаться по свету - можно ли нанести больший вред международному авторитету нашей страны? В то же время следует помнить, что в Южном Азербайджане, в Тебризе живет великая вера в Советский Союз, в наши идеалы. Эту веру, эту любовь следует оберегать не на словах, а на деле.
Этого требуют наши международные позиции, наш авторитет и наша интернациональная политика.
В какой бы европейской стране я ни побывал, всюду встречал наших соотечественников из Южного Азербайджана.
... Когда я вспоминаю азербайджанскую семью, которую встретил в Польше, радость моя смешивается с горечью. Молодые муж и жена, которых вынудил на эмиграцию фарсидский гегемонизм, национальный гнет (они сами рассказывали об этом), общались между собой на фарси, - и здесь, далеко от Ирана. Меня поразила эта привязанность к языку страны, которая вынудила тебя стать беженцем, стремилась обезличить, стереть с лица земли тебя, твой язык, твою историю, само твое название... В чем корень этой раболепной привязанности, этой автоматической инерции, недомыслия?
Наш известный певец на страницах журнала делится своими впечатлениями о европейских гастролях. Не могу забыть один эпизод. Он очень волновался, когда в Лондоне ему предстояло петь наши известные народные песни в сопровождении традиционного азербайджанского трио: тар, кяманча и деф (бубен). Поймут ли наши мелодии здесь, в этой далекой от нас стране? Однако после первой же песни он почувствовал, что зал оживился, после второй песни зал стал подпевать, третью песню они пели вместе с залом, вставшим на ноги.
Так мы "встречаемся" с нашими южными братьями и сестрами в городах Европы!
* * *
Идет поезд вдоль Аракса... Полотно вплотную приблизилось к реке. Кажется, мы плывем по самой реке. На той стороне Карадаг, на этой Зангезур... Горы Мегри. Вершины расположены так близко друг к другу, что, кажется, стоит им податься навстречу - прикоснуться друг к другу, обнимутся, через Аракс... Все здесь одинаковое, все до боли похожее, родное! И камни, и горы, и лица людей, смотрящих друг на друга с той и этой стороны... Станция Мегри... Отсюда дорога идет к древним землям Зангезура. Идет к Мегри! Этот район расположен между Нахичеванью и Карабахом. Исторически он находился в составе древнего Арцаха, в составе Албании, и до недавней поры здесь проживали и азербайджанцы...
Хотя мне не пришлось побывать в Мегри, названия сел этой местности я знаю со студенческих лет. Мои друзья из Армении, в первую очередь поэт Идаят, столько об этом нарассказали, что эти названия навсегда запали мне в память. Помнится, на первом курсе, он в пухлой бухгалтерской тетради записывал сами собой рождающиеся стихи, навеянные тоской по Мегри, по его первой возлюбленной, жившей в этом городе. Меня очаровывали названия селений, местностей, которые встречались в этих стихах: Ал-дере, Марал-земи, Мюлк, Бановша-пуч, Ганлы-земи, Пушгях, Тагемир...
Вся территория Армении усеяна такими прекрасными азербайджанскими названиями, далекими отзвуками далекой истории. В старину, когда не было сегодняшних границ, не было разговоров на тему "мое" - "не мое", предки этих двух народов, живших рядом и в согласии, придумывали прекрасные, поэтические названия этим горам и долам, ущельям и рекам. За каждым из этих названий лежит история какого-то рода, поколения.
... На противоположном берегу параллельно нашей дороге идет другая дорога. Она уходит вдаль, петляет, разветвляется и исчезает среди гор, среди ущелий, за дальними хребтами. Подобно тому, как все дороги на этой стороне ведут в Баку, в Гянджу, дороги на той стороне ведут в Тебриз!
ТЕБРИЗ
Есть слова, вызывающие в сердце столько чувств, которые не охватишь, пожалуй, и целой книгой. Помните пушкинское:
Москва. Москва!.. Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось
Как много в нем отозвалось!..
Что для француза Париж, итальянца - Рим, грека - Афины турка - Стамбул, то же значит Тебриз для азербайджанца. Это имя столь же святое, как "мать", "отчизна", будит а сердце нашем бездну чувств.
От отчизны вдали
наш язык - эмигрант.
На кладбищах чужих
эмигранткою - смерть!
Молодость - череда
расставаний, утрат...
Эмигрирует боль,
изгоняется свет!
Эмигранты - умы
и гонители тьмы.
Это - Хиябани.
Это - Пишевари
знаменосцы зари!
Всюду вражий оскал,
Вьется по ветру прах...
Пол-отчизны - в цвету.
Пол-отчизны - в слезах.
Сад в дыму
увядает, и вот
брат у брата в дому
эмигрантом слывет...
Смоль волос тронул снег,
Мой Сохраб, свет души!
Не спеши ты седеть,
Я прошу, не спеши...
Пусть замедлят свой бег
Нашей жизни года,
Чтоб сбылась наконец
дорогая мечта,
Ты не сир, не без сил.
Пусть вдали отчий кров,
Нас роднит наша кровь,
а не цвет паспортов,
Нашу память, наш дух
разделить не вольны
ворохами бумаг.
...Что же снег седины
все густеет у вас,
Азероглы?...
Ведь пока караван
не истопчет мосты
затравевшей мечты,
вам негоже седеть...
Ведь по сторону ту
ждать невмочь матерям
и невмочь - умереть...
Судьбы двух поэтов, драма двух патриотов! Поэзия Азероглы впитала в себя великое долготерпение, стойкость и мудрость. Кажется, свою энергию, свою силу он расходует очень бережно, опасается нескорого наступления чаемых дней и, медленно перебирая струны саза своего, ожидает, вглядываясь в пути-дороги истории.
Этим своим неистребимым долготерпением и верой он - в отца, который покинул мир в 1981 году девяностолетним старцем, разлученным с уже седым сыном...
Через два с половиной года после того, как я написал эти строки, в одной из иранских газет я прочел интервью с отцом Балаша Азероглы. Я убедился, что интуитивно угадал характер этого человека. Старик, которому перевалило за девяносто лет, сказал корреспонденту: "Пока Балаш не вернется, я не умру!". Позже мне пришлось побывать в доме Балаша Азероглы, на поминках его отца, умершего на Юге; поминальный обряд был совершен здесь, на Севере. Меня и поныне не покидает ощущение праведной веры старого отца. Ибо те, кто столь непоколебимо верит в идеалы, не могут уйти в небытие...
Наверно, именно эта вера и трагическая надежда не дает угаснуть жизни матери поэта, которая живет в Тегеране.
Легенда о матери. От одного из повстречавшихся на Юге с матерью Азероглы, я услышал потрясший меня рассказ; почтенная, старая женщина не протяжении многих лет, каждый вечер, стелит постель для Балаша. И сейчас, когда я думаю о Юге и поэзии Балаша Азероглы, мне вспоминается его седовласая мать, и представляется мне, что это - символ народных чаяний и кредо и самой поэзии:
"Пока не увижу народ единым, я не замолчу!"
... Все мы помним приезд матери нашего любимого поэта Сохраба Тахира. Этой встречи мы ждали долгие годы. Мать приняла телефонный голос сына за голос своего брата, дяди Сохраба, Она не поверила, что это он, "Помнишь ли меня?" - спрашивала она у Сохраба. "Помню, - отвечал он, - у тебя на правой щеке две, а не левой одна родинка". Долог был путь ко ветрече. Мать стучалась во все двери иранских ведомств, билась, билась, и после многих хождений по мукам, наконец добилась разрешения.
Мы неоднократно с огромными букетами отправлялись на бакинский морской вокзал, но не увидев матери, среди пассажиров, возвращались разочарованные. А приехала мать неожиданно, и когда она ступила на берег, когда увидела сыне после сорокалетней разлуки, то упала на его руки и потеряла сознание.
За полгода пребывания в Советском Азербайджане она убедилась, как уважают ее сына, увидела хорошие условия, в которых он живет, возвратилась в Иран, и будто достигнув исполнения желаний, навсегда покинула мир. Горестная весть дошла до сына через год: в его представлениях мать жила на год дольше. Поминки по матери Сохраба мы совершили в Баку с опозданием на год.
Сохраб часто вспоминает своего дядю, живущего в иранской Астаре, своих братьев, живущих в Тегеране, всюду носит он их фотографии, часто с мягкой усмешкой вспоминает телефонные разговоры с братьями: "Сохраб, я еду в Лондон, приезжай, там увидимся", "Сохраб, я еду в Стамбул, можно там увидеться". "Сохраб, я еду в Токио, приезжай туда". Эти телефонные разговоры братьев напоминают мне легенду о птицах Исаг-Мусаг, которые перелетают с ветки на ветку, из города в город, из края в край и везде слышатся их голоса: "Брат мой, слышишь ли ты меня?" "Да, слышу!" "Брат мой, давай встретимся!"
Какие только кордоны не изобрели в мире вершители политики, чтобы два члена одной семьи, два брата, два азербайджанца не могли встретиться друг с другом. В мире есть несколько народов, разделенных границей. Но и их судьбы не похожи на нашу. Немцы через 30-40 лет после войны, развязанной третьим рейхом и стоившей миру неисчислимых жертв, смогли добиться того, что на одной из Олимпиад Германская Демократическая Республика и Федеративная Республика Германия выступили единой командой, да только ли Олимпиада... В чем же мы провинились, кому мы нанесли урон, чьи тысячелетние памятники мы разрушили, кому же мешаем мы?! Для граждан Советского Азербайджана граница Иранского Азербайджана давно на замке. Более того, если среди советских дипломатов в Иране окажутся азербайджанцы, им не дано увидеть Тебриз: не позволены поездки в Тебриз нашим официальным делегациям и даже спортсменам! Поэт такого масштаба как Сеид Мохаммед Шахрияр, живой классик нашей литературы, так и не смог осуществить свою мечту - побывать в Баку...
В опубликованных иранских впечатлениях народного поэта Наби Хазри рассказано об этой скользкой "разделительной политике, безнадежно устаревшей в наши дни. На его просьбы посетить Тебриз все время уклончиво отвечали: "подумаем", "посмотрим". До последнего дня ему не сказали окончательного "нет!". Это только один эпизод, показывающий лицемерную сущность фарсидского шовинизма! Делать хорошую мину при скверной игре, нож всадить в спину, яд подмешать незаметно, исподволь заползти в душу и орудовать тихой сапой - вот их принцип...
Еще одна судьба. Он жил один. Однажды он навестил своих друзей, расплатился с долгами, и больше его никто не видел, нигде он не появлялся, телефон его был вечно занят. На третий день друзья забеспокоились, сломали дверь балкона, вошли во внутрь и застали хозяина мертвым, с телефонной трубкой в руках, на лице застыла блаженная улыбка. В телефонном узле они узнали, что в вечер своей смерти он говорил с Западной Германией с братом, которого не видел и голоса которого не слышал сорок лет: во время разговора с ним он скончался.
* * *
Каждый переживает беду по-своему. Если с Юга эмигрировали сотни тысяч азербайджанцев, то можно написать столько же трагических историй.
Некоторым из них через 30-40 лет довелось повстречаться со своими близкими, но нетрудно представить, какая боль при этом примешивалась к их радости.
Сколько измученных сердец не выдержали радости долгожданной встречи!
...Рассказывают об эмигранте, который отправился на теплоходе в Иран и при приближении к берегу не выдержал, бросился в воду и умер от разрыва сердца.
... В Армении, на ленинаканском железнодорожном вокзале я провожал Зейналабдина Макаса, пропагандиста советской литературы в Турции. Чтобы скрасить горечь разлуки, мы вспоминали наших общих друзей и связанные с ними веселые истории: трудно было поверить, что через несколько часов мы расстанемся, быть может, навсегда. Среди тех, кто находился в таможенном секторе, было много азербайджанцев. Здесь был и исследователь древней Шемахи, автор интересных работ археолог Гусейн Джидди и с ним две его сестры... Одна из его сестер живет в Баку, другая в Иране; они встретились после сорокалетней разлуки. Старшая сестра вновь возвращалась в Иран, но поскольку прямое сообщение с Ираном было проблематичным, она ехала через Турцию. Две сестры сидели в холодном зале, грустно прислонившись друг к другу; казалось, переплелись их белые локоны, черные платки, даже слезы. В соседней комнате они переговорили и наплакались до утра. Сейчас, когда приближалось отправление поезда, они не могли громко плакать, как ночью: молча прижались они лицом к лицу, слезы текли по их лицам, а сами они тихо, жалобно стонали. Только суровое лицо ученого хранило твердое выражение. Этого высокого мужчину можно было увидеть в разных точках зала ожидания: порой он садился рядом с сестрами, смотрел задумавшись куда-то вдаль казалось, он вылеплен из цельного куска скалы, и страдания превратили его в камень. Чем больше стонали сестры, тем больше он замыкался, тем более суровым становился, тем более каменел.
Снег, который шел с ночи, повалил гуще. Нескончаемая белая пелена заволокла древний Гюмрю, и на расстоянии ста-ста пятидесяти шагов ничего не было видно. Перрон с двух сторон был оцеплен: по коридору, который образовали пограничники, пассажиры тащили свой багаж в вагоны. Я говорю Зейналабдину, чтобы в дороге, в случае надобности, он оказал помощь старшей сестре Гусейна Джидди.
Поднялся возбужденный шум: близится расставание. Последние напутствия, последние слова, прощание... На перроне, можно сказать, нет никого, кто бы не плакал, кто, по крайней мере, не прослезился бы.
Вот закрылись двери, оцепление снято, люди разбрелись по открытому перрону. Поезд издает прощальный гудок и медленно трогается. Обернувшись, я вдруг увидел, что мужчина, который все это время стоял молча, с суровым, неприступным лицом, вдруг ринулся к вагону. Большими ручищами обхватил два-три окна; казалось, он порывается удержать поезд. Сестра с той стороны, брат с этой, прижались к ледяному стеклу и, казалось, своими глазами, губами, ногтями стремились растопить, выгрызть эти стекла, разделяющие их.
Поезд неудержимо набирая скорость, ушел, как последний миг встречи после долгой разлуки, как слово, слетевшее с уст, счастье, как сама жизнь... Слезы застилали мне глаза, и я ничего не видел вокруг. Смешавшись с толпой, я вернулся в здание вокзала. Ученый, который со вчерашнего дня держался очень спокойно, выдержан но, сдержанно, застыл каменной глыбой посредине зала, будто не было у него больше сил двигаться. Закрыв ладонями лицо, не обращая внимания на окружающих, он плакал навзрыд, как ребенок. Кажется, только сейчас, когда закончилась двухмесячная встреча после сорокалетней разлуки, когда он нашел свою любимую сестру и вновь потерял ее, когда осознал, что возможно, никогда ее больше не увидит, он дал волю слезам, теперь то они уже не принесут сестре дополнительной боли, нового страдания.
Что всплыло в его душе в эту минуту; далекие, безвозвратные годы детства, проведенные там, на Юге, родные края, отчий дом, прошедшая жизнь, крупица надежды на возможность вновь увидеть милый облик сестры, запечатлевшийся на вагонном стекле в последнем порыве?!
Чтобы почувствовать тяжесть выпавших на нашу долю терзаний, надо было видеть этого пожилого человека, стоящего в центре зала ожидания, слышать этот мужской плач, исторгнутый не столько расставанием, а сознанием разлуки навеки, посмотреть на запрокинутое лицо, являвшее боль, ропот... проклятья судьбе, року, самому богу - надо было видеть этого мужчину в центре зала ожидания...
Отступление: в голову приходят невеселые фантазии о том, как хоть на короткое время соединить разбитые семьи, разлученных братьев и сестер. Уж если нам заказаны встречи по ту и эту сторону, из опасения "как бы чего не вышло...", можно бы найти посередине Аракса островочек огражденный, изолированный, обособленный и там, на этом островке, пусть и встречаются они, пусть наплачутся вволю, насытятся дыханием друг друга, пусть разделят свой праведный хлеб, а потом расстаются. Или пусть на Каспии построят железный остров, где можно было бы встречаться. Чтобы было разрешение на встречу соотечественников! Если это невозможно в Баку, в Тебризе, то можно выбрать любой город в мире, на самом удаленном острове, в океанских просторах! Только бы получить разрешение на встречи!*.
______________ * Сейчас в советско-иранских отношениях наметились позитивные сдвиги. Будем надеяться, что они благотворно скажутся и на участи наших разобщенных сонародников и без моих утопических "проектов" (С. Р.).
Как и отдельные семьи, разделены города, селения.
Как Астара, как Джульфа, как Биласувар...
По эту сторону от Худаферинского моста расположено село Гумдаг Джебраильского района. Как братья-близнецы, одно на той стороне Аракса, другое на этой... Перечислить ли всех подобных близнецов?
Известный поэт Южного Азербайджана Али Туде во время поездки по Ярдымлам, удивлялся: село на Юге, в котором он родился, тоже называлось Чанах-булаг, как и здесь, в Ярдымлах!
* * *
Как-то мне пришлось участвовать в сватовстве со стороны моего бывшего однокашника. Девушка была из "демократов". Родственники парня волновались, что им придется познакомиться с совершенно незнакомыми людьми, с "гражданами другой страны".
Во время сватовства выяснилось, что семьи парня и девушки приходятся друг другу родственниками. Попросту говоря, одна часть семьи живет на Юге, в Иране, а другая здесь, в Советском Союзе - по эту и по ту сторону горы!
* * *
Осенью 1982 года в составе советской делегации я принимал участие в IV конференции молодых писателей стран Азии и Африки. Конференция проходила в прекрасные осенние дни в столице Киргизии, городе Фрунзе, Молодые писатели, приехавшие из более чем двадцати стран, говорили о роли своих братьев в борьбе за мир,
И сейчас в моих ушах звучит взволнованный, печальный голос ливанского поэта Зийната Битара: "В Бейруте у меня нет дома, его разрушили израильские танки".
Общую веру наших коллег из арабских стран, многие из которых с юных лет томились по тюрьмам, подвергались преследованиям, хорошо выразили слова йеменца Меджида Абу Шарара: "Израильский террор, хотя и сумел убить Насера, не смог убить Муина Бисуси (в то время он еще был жив. - С.Р.), Махмуда Дервиша! Когда-то мне наверно придется оставить перо, чтобы взять в руки оружие. Израиль, который когда-то начинался с тель-авивского квартала, сейчас диктует нам условия. Сегодня они на кухне дома нашего друга писателя Зийната. Завтра ворвутся в наш дом. Разве можно при этом жить спокойно?"
От имени нашей делегации выступало три человека; одним из них был я. Я говорил об исключительной роли художественного слова в борьбе за национальную независимость народов Южного Азербайджана и о позиции наших сверстников-писателей в революционной борьбе в дни Исламской революции в Иране. "... Сегодня с поэтов не сдирают кожу. Однако борьба за мир, борьба за свободу таким поэтам как Назим Хикмет, Муса Джалил, Пабло Неруда, Алекс Ла Гума, Махмуд Дервиш, Балаш Азероглы, Сохраб Тахир приносит не меньшие испытания.
Ни унижения изгнания, ни пули, ни электрические стулья, ни сфальсифицированные судилища не в состоянии заставить их свернуть с пути истины: дорога азербайджанской литературы - слово, встающее на баррикады, слово, строящее дома, слово, прокладывающее мосты между народами...
... Судьба Азербайджана поучительна с точки зрения того, какая огромная разница существует между двумя мирами.
... Существует любопытная статистика. Так, указывается количество населения мира, которое не смогло освободиться от колониализма, 12 миллионов. Народ Южного Азербайджана не попал в этот список!.. Иранское правительство старается, чтобы за словом "иранец" забылось понятие Азербайджан. Среди вышедших на баррикады против насилья были и писатели. За произведения, воспевающие национальную независимость и свободу, в Тебризе поэту Саади Юзбенди отрубили голову и бросили в подол его матери...
... Мамедбагир Никнам был расстрелян.
... Ашугу Гусейну Зиядоглы сначала переломали все кости, а затем расстреляли.
...Прекрасный детский писатель Самед Бехранги, который ходил по селам, обучая детей родному языку, был утоплен в Араксе руками агентов САВАКа.
... Алирза Октай Набдил боролся против шаха с оружием в руках. Свои революционные стихи он писал в походах, в горах, при свете луны. В знак протеста против приговора суда он выбросился из окна, но остался жив, и тогда своей же рукой он разорвал швы на оперированном желудке, обмотал вокруг руки собственные кишки и погиб.
... Марзия ханум Ахмеди Ускут была убита в уличных боях вражеской пулей, сраженная прямо в сердце...
Я говорил только о тех писателях, чей возраст не больше тридцати...
После моего выступления коллеги из Японии, Монголии, Шри-Ланка, Индии и некоторых арабских стран засыпали меня вопросами, желая подробнее узнать о судьбе Иранского Азербайджана и живущих там азербайджанцев. В этих беседах я осознал истину: мы считаем проблему Южного Азербайджана своей собственной проблемой, своей личной болью и не смогли превратить ее в предмет обсуждения, беспокойства всего мира. Между тем в нашем веке активное вмешательство мирового сообщества сыграло решающую роль в судьбе многих наций. Необходимо привлечь внимание мировой общественности к произволу, который происходит на Юге и эта обязанность ложится на плечи наших писателей.
Отступление: Я спросил у нашего известного народного писателя и общественного деятеля: "Можно сказать, что вы были на всех континентах, побывали во множестве стран, во многих состоялись ваши официальные выступления. Ваша личная судьба, ваш жизненный путь - маленькая модель разделенного надвое Азербайджана, отзвук его судьбы. Поднимали ли вы с этих высоких трибун вопрос о судьбе Азербайджана?" Немного подумав, он ответил: "Я представлял всю страну, а не Азербайджан". Что можно на это ответить, если даже это на самом деле так? За этими взвешенными, правильными словами я ощутил некий холод, индифферентность. Если ты гражданин великой страны, если надежно защищен этим гражданством, можно ли позволить себе безучастность к судьбе собственного народа? Разве политика мира, солидарности с борьбой всех народов за свою независимость, за национальный суверенитет в равной мере не относится и к Южному Азербайджану? Разве положение гражданина Советского Азербайджана, советского гражданина допускает дипломатичное умолчание о заботах разобщенной нации? Напротив, наш строй, и наше время дают писателям невиданные возможности в решении духовных, социальных и национальных проблем. В таком случае, чем можно оправдать нейтральную, безучастную позицию известного писателя?!
Равнодушие, как слой жира, обрастает вокруг сердца, вокруг чувств человека - сквозь этот железный панцирь, трудно пробиться подлинным чувствам, он подавляет мысль, обламывает крылья!
* * *
Кровопролитие продолжалось и до недавнего времени. Карикатура, которую я увидел в одной из зарубежных газет, точно раскрывает сущность этой бойни: линия фронта между Ираном и Ираком. Различно одетые солдаты по обе стороны: один из них воюет за интересы Ирака, другой - за интересы Ирана, но подпись под карикатурой гласит: оба азербайджанцы. Несчастные братья! Ты погибаешь в Мосуле, Керкуке под огнем иранской артиллерии, и ты же вынужден покидать дома в Тебризе, разрушенном иракскими самолетами!..
Жестокости, к которым прибегала в Иране "исламская реакция", чужды всякому здравому смыслу. Под лозунгом борьбы во имя "истинной веры" истреблялись люди, им причинялись неисчислимые страдания. В сентябре 1984 года в комиссии по правам человека Организации Объединенных Наций представитель Ирана доктор Реджави сказал: "Если физические наказания или казни проводятся в жизнь в соответствии с исламскими законами, их нельзя считать пытками и наказанием...". Девушек, находящихся в тюрьмах, перед казнью насильно отдают в жены фанатикам, якобы совершая тем самым благое дело, уменьшая их грех. Подобное глумление объясняют тем, что "девственницы не смогут сразу попасть в рай". Это и есть "благодеяние" режима Хомейни!..
Продолжаются пытки в тюрьмах. У приговоренных к смерти отнимают последнюю кровь, чтобы использовать для лечения раненных на войне. Эти факты приведены в газете "Рабочая жизнь", органе Французской Общетрудовой Федерации.
* * *
Поезд движется вдоль Аракса. Сменяют друг друга картины старых крепостей, руин городов, опустевших сел по обоим берегам Аракса, и горькое пламя обжигает мне душу.
Продолжают пустеть города и веси и дороги, вьющиеся по изумрудно-зеленым склонам и устремляющиеся в неизвестность, вновь уводят в безвозвратность храбрых сыновей земли моей.
Эмигранты с Юга, покинувшие страну в последние годы, исчисляются многими тысячами. Они растекаются по различным странам. Часть из них находит убежище вновь в нашей стране. Мне пришлось разговаривать с некоторыми из них. Боже мой, как эти двадцатилетние, двадцатипятилетние молодые люди мечтали попасть к нам, какие муки испытали на этом пути!
Заметая следы, им приходилось сбрасывать одежду, бегать за ночь десятки километров, случалось, заблудившись, помногу дней плутать в лесах, попадать в дорожные катастрофы, проваливаться в пропасти, тонуть в реках; обнаруженных, пойманных вешали за ноги... Какие из их бед перечислить?
Какой бы любовью ни окружали их у нас в стране, мы не в состоянии восполнить их потери. И все-таки мы должны стремиться создать им такие условия, чтобы они в полной мере могли проявить свои дарования, свои способности. Скажем откровенно, порой созданный в их воображении мир советской страны разрушается холодным равнодушием невежественного чиновника; безразличие к ним порой приводит к тому, что они не находят здесь пристанища и вынуждены вновь скитаться по свету - можно ли нанести больший вред международному авторитету нашей страны? В то же время следует помнить, что в Южном Азербайджане, в Тебризе живет великая вера в Советский Союз, в наши идеалы. Эту веру, эту любовь следует оберегать не на словах, а на деле.
Этого требуют наши международные позиции, наш авторитет и наша интернациональная политика.
В какой бы европейской стране я ни побывал, всюду встречал наших соотечественников из Южного Азербайджана.
... Когда я вспоминаю азербайджанскую семью, которую встретил в Польше, радость моя смешивается с горечью. Молодые муж и жена, которых вынудил на эмиграцию фарсидский гегемонизм, национальный гнет (они сами рассказывали об этом), общались между собой на фарси, - и здесь, далеко от Ирана. Меня поразила эта привязанность к языку страны, которая вынудила тебя стать беженцем, стремилась обезличить, стереть с лица земли тебя, твой язык, твою историю, само твое название... В чем корень этой раболепной привязанности, этой автоматической инерции, недомыслия?
Наш известный певец на страницах журнала делится своими впечатлениями о европейских гастролях. Не могу забыть один эпизод. Он очень волновался, когда в Лондоне ему предстояло петь наши известные народные песни в сопровождении традиционного азербайджанского трио: тар, кяманча и деф (бубен). Поймут ли наши мелодии здесь, в этой далекой от нас стране? Однако после первой же песни он почувствовал, что зал оживился, после второй песни зал стал подпевать, третью песню они пели вместе с залом, вставшим на ноги.
Так мы "встречаемся" с нашими южными братьями и сестрами в городах Европы!
* * *
Идет поезд вдоль Аракса... Полотно вплотную приблизилось к реке. Кажется, мы плывем по самой реке. На той стороне Карадаг, на этой Зангезур... Горы Мегри. Вершины расположены так близко друг к другу, что, кажется, стоит им податься навстречу - прикоснуться друг к другу, обнимутся, через Аракс... Все здесь одинаковое, все до боли похожее, родное! И камни, и горы, и лица людей, смотрящих друг на друга с той и этой стороны... Станция Мегри... Отсюда дорога идет к древним землям Зангезура. Идет к Мегри! Этот район расположен между Нахичеванью и Карабахом. Исторически он находился в составе древнего Арцаха, в составе Албании, и до недавней поры здесь проживали и азербайджанцы...
Хотя мне не пришлось побывать в Мегри, названия сел этой местности я знаю со студенческих лет. Мои друзья из Армении, в первую очередь поэт Идаят, столько об этом нарассказали, что эти названия навсегда запали мне в память. Помнится, на первом курсе, он в пухлой бухгалтерской тетради записывал сами собой рождающиеся стихи, навеянные тоской по Мегри, по его первой возлюбленной, жившей в этом городе. Меня очаровывали названия селений, местностей, которые встречались в этих стихах: Ал-дере, Марал-земи, Мюлк, Бановша-пуч, Ганлы-земи, Пушгях, Тагемир...
Вся территория Армении усеяна такими прекрасными азербайджанскими названиями, далекими отзвуками далекой истории. В старину, когда не было сегодняшних границ, не было разговоров на тему "мое" - "не мое", предки этих двух народов, живших рядом и в согласии, придумывали прекрасные, поэтические названия этим горам и долам, ущельям и рекам. За каждым из этих названий лежит история какого-то рода, поколения.
... На противоположном берегу параллельно нашей дороге идет другая дорога. Она уходит вдаль, петляет, разветвляется и исчезает среди гор, среди ущелий, за дальними хребтами. Подобно тому, как все дороги на этой стороне ведут в Баку, в Гянджу, дороги на той стороне ведут в Тебриз!
ТЕБРИЗ
Есть слова, вызывающие в сердце столько чувств, которые не охватишь, пожалуй, и целой книгой. Помните пушкинское:
Москва. Москва!.. Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось
Как много в нем отозвалось!..
Что для француза Париж, итальянца - Рим, грека - Афины турка - Стамбул, то же значит Тебриз для азербайджанца. Это имя столь же святое, как "мать", "отчизна", будит а сердце нашем бездну чувств.