Страница:
Эти примеры показывают, что произвольность, субъективизм наносят истории огромный урон. И таких примеров можно привести бесчисленное множество.
Мы не ошибемся, если скажем, что не знаем в нашей истории человека, который имел бы такие заслуги перед страной, как Шах Исмаил Хатаи, не знаем государственного человека столь мужественного и самоотверженного - ведь именно он объединил различные провинции страны в единое государство Азербайджан, поднял азербайджанский язык на уровень государственного языка и в то же время трудно назвать личность, о которой писали бы так скупо, чье значение было бы так принижено. Порой некоторые ученые прямолинейно воспринимают слова К. Маркса о Хатаи: "он был завоеватель, за четырнадцать лет он захватил четырнадцать стран", - эти слова довлеют над ними как незыблемый приговор, и они стыдливо умалчивают о том огромном значении, которое имеет Хатаи в нашей истории. Даже когда преодолеваются сложившиеся исторические стереотипы, когда настоящие историки пытаются избавиться от безоговорочных ярлыков, это мало влияет на подобных ученых. Они не хотят задуматься над тем обстоятельством, что большинство этих "четырнадцати стран" составляли азербайджанские области. "Огнеподобный Султан, озаривший Мир милостью своей и покоривший мир доблестью своей" (Бакиханов А.А.) не захватывал чужие земли, а объединял разобщенную родину. "Быть или не быть" отечеству, решался вопрос: раздираемому распрями и междоусобицами, подобное "завоевательство" было патриотической заслугой, и потому марксово суждение вряд ли можно трактовать однозначно.
Догматическое прочтение нашей истории сказывается и сегодня. Демократизация общественной жизни обязывает избегать предвзятости "ультраклассовых" цензов, когда приставка "шах" определяла наше однозначное отношение к историческому деятелю. Именно в силу инерции таких представлений, мы не смогли должным образом отметить 500-летний юбилей нашего великого поэта Шаха Исмаила Хатаи.
Хотя Хатаи снискал славу крупнейшего полководца Востока, хотя острый меч его "разрубал и оружейные стволы", в груди его билось трепетное сердце поэта. До самой смерти он не смог забыть горечь победоносной Чалдыранской битвы. Ведь она была братоубийственной битвой, результатом внутренних распрей и вероломства. "... Османцы и Сефевидские войска, столкнувшиеся в Чалдыране, говорили на одном языке. Многие из них были детьми одной страны, одних и тех же вотчин и местностей, племен и селений. Обе стороны храбро сражались с одним и тем же заклинанием: "аллах, аллах". (См.: Фаруг Сумер. Роль анатолийских турок в возникновении и становлении Сефевидского государства. Анкара, 1976,стр...36). Жажда владычества, приведшая к братоубийственному столкновению, трагизм и нелепость этого кровопролития трясли душу молодого полководца.
Увы, через пять столетий Хатаи вновь "сталкивается" с небрежением своих сонародников...
* * *
Бесстрастное и прохладное отношение к нашей общественной и литературной истории сквозит и в ряде солидных трудов, изданных в Москве. Как правило, в работах, посвященных древним государствам Закавказья, говорится только об одном государстве, созданном древними азербайджанцами Кавказской Албании, да и то бегло, мимоходом. Между тем, если речь идет о государствах, созданных народами Закавказья, не следует забывать и о таких государствах, созданных азербайджанцами на территории современного Южного Азербайджана, как Манна и Мидия, являвшихся одними из наиболее могущественных держав Востока. В подобных трудах немало ошибок, противоречивых фактов, односторонних подходов, связанных с генезисом азербайджанского народа, историей его культуры и литературы. Характерным примером одностороннего, необъективного, ошибочного подхода к литературно-культурному наследию Азербайджана, к истории его общественной мысли может служить книга Г. 3. Апресяна "Эстетическая мысль народов Закавказья" (Москва, издательство "Искусство", 1968 г.).
Книга посвящена очень богатой и сложной истории эстетической мысли трех соседних народов (домарксовый период). На первый взгляд автор с хронологической последовательностью освещает все основные явления, привлекает к анализу всех выдающихся творцов эстетической мысли закавказских народов. В действительности, при более близком знакомстве пропорции материала, характер анализа вызывают серьезные возражения. Автор, взявшийся за подобную обобщающую работу, призван и обязан объективно и беспристрастно, с верных методологических позиций относиться к предмету исследования, обладать достаточной компетентностью в знании предмета и соответствующим научным опытом. Мы уж не говорим о том, что пишущему об истории эстетической мысли того или иного народа не мешало бы знать его язык: можно ли убедительно говорить о красоте художественной литературы, изобразительных средств, анализировать общественную мысль с эстетической точки зрения на основании переводных текстов?
Дочитав до конца книгу, посвященную эстетическим воззрениям закавказских народов, приходишь к выводу, что автор весьма слабо знаком с историей азербайджанской общественной мысли или же намеренно смещает акценты, и искажает историческую истину.
Сначала анализируется эстетическая мысль Армении и Грузии, а потом, в качестве как бы приложения приводятся данные об азербайджанской культуре. Если автор ощущал себя компетентным только в материале, касающемся Армении и Грузии, он мог ограничиться именно этим материалом: какая необходимость была в искусственном пристегивании мало знакомого ему материала, чтобы достичь ложно понятой "полноты"?
Передержек и ошибок в книге предостаточно.
1) Под эгидой армянской и грузинской эстетической мысли, с одной стороны, и азербайджанской эстетической мысли - с другой противопоставляются друг другу христианский мир и мир ислама, и проводятся грубые сравнения. Так, утверждается, что христианство способствовало тому, что в Армении и Грузии исстари существовало высокоразвитое театральное искусство, в Азербайджане же до XIX века у нас не было понятия о театре, хотя, дескать, была возможность поучиться у соседей, взять за образец их искусство (9) (стр. 286). Непонятно, о каком театре идет речь: если речь идет о профессиональном театре, то первые пьесы у наших соседних народов появились в прошлом веке. Если же речь идет вообще о зрелищном искусстве, о его народных истоках, о площадных действах, то в Азербайджане подобный театр имеет тысячелетнюю историю. Достаточно вспомнить календарные и обрядные празднества, дервишские и атлетические игрища, площадные представления, мистерии, театр теней, словесные состязания в сочинении небылиц - гаравелли, вечера дастанов, меджлисы ашугов и т. д. Хотя Апресян не приемлет и очевидный приоритет азербайджанцев в ашугском искусстве, которое переняли и наши соседи, ему невдомек, если это не преднамеренность, что искусство гусанов в Армении, и масонов в Грузии - производное от древнего искусства озанов, бесспорно тюркско-азербайджанского по своему происхождению. Не случайно он не упоминает о большой эстетической магии этого искусства, побуждавшей сотни армянских и грузинских ашугов творить и исполнять также на азербайджанском языке. Однако замалчивание истины не упраздняет ее: азербайджанское ашугское искусство продолжает жить и развиваться, и невозможно отрицать зрелищное, театральное начало в нем.
2). Автор ведет отсчет истории эстетической мысли армянского и грузинского народов с глубокой древности, историю же азербайджанской эстетической мысли передвигает к возможно позднейшим временам, попутно высказывая ряд "оригинальных суждений" о возникновении азербайджанского народа, о том, что этот народ "сложился" в IX веке или вышел на арену в более поздние времена. Будто бы в Кавказской Албании, в Манне и Мидии жили не азербайджанцы, а иной куда-то вдруг канувший этнос, который успел, правда, создать эти государства и культуру. По мнению Апресяна, "нельзя забывать также о том, что к IX-X векам относится распространение и усиление в Азербайджане исламской религии. А ведь для возрождения в любой стране, как думается нам, характерно не усиление, а, напротив, заметное ослабление власти церкви, влияния религии" (стр. 87).
Итак, картина ясная. Нагромождение ошибочных суждений в одном абзаце (об этногенезе народа, отсутствии в его истории "античного периода", о распространении в Азербайджане ислама и пр.) автору понадобилось для того, чтобы поставить под сомнение вопрос о Ренессансе в Азербайджане! Оставим пока в стороне вопрос о том, в какой степени правомерно связывать Ренессанс с процессами усиления или уменьшения влияния религии. Вместе с тем, если говорить о XI-XV веках, эпохе Ренессанса в Азербайджане, то она приходится на период, когда исламская религия при всех перипетиях стала терять наступательность. Халифат на долгие годы пал под влияние тюркских династий и, хотя формально сохранялся статус религиозных ритуалов, исламские адепты понимали свою зависимость от тюркоязычных правителей...
Автор пишет: "М. Рафили, М. Шагинян, с некоторыми оговорками С. Рзакулизаде высказывались в защиту Азербайджанского Ренессанса. Однако нам кажется, что они не смогли доказать (?) действительность такого процесса в Азербайджане. Но в его истории, особенно в развитии его культуры есть некоторые явления, сходные по своему существу с "фактами армянского и грузинского Ренессанса" (стр. 78), Понятно: мы можем только "походить" и только с точки зрения подобной "похожести" можно говорить об Азербайджанском Ренессансе. Если "невозможно доказать", то вопрос уже решен и -никогда не будет доказан. Разумеется, когда появляются подобные работы, в которых позиция одной стороны выпячивается, а другой - принижается, когда национальная амбиция заслоняет объективное изучение реальных процессов, действительно, "доказывать" становится все труднее и труднее.
Между тем, Азербайджанский Ренессанс - явление, признанное научным и культурным миром. Факт этот остается фактом и от него трудно отмахнуться. В средневековом Азербайджане сложилась реальная почва, подготовившая Ренессанс. Здесь существовало сильное государство Атабеков, которому была подвластна всецело и Армения, и это был период возрождения тюркоязычных народов. Социально-политический подъем, развитие городской культуры, широкий интерес к античной культуре на Востоке через арабский язык, влияние мусульманского Ренессанса, создавшего за несколько веков множество шедевров мирового значения, наконец, углубление и упрочение политических, экономических и культурных связей Азербайджана, как с Востоком, так и Западом... все это создало основу для подлинного Ренессанса; Бахманяр, Гатран Тебризи, Мехсети Гянджеви, Хагани Ширвани, Низами Гянджеви, Гул Али, Гасаногду, Гази Бурханаддин как раз и возросли на этой возрожденческой почве. На этом фундаменте сложились нахичеванская, тебризская и апшеронская школы зодчества, впоследствии оказавшие влияние на весь Ближний и Средний Восток, романы в стихах, создавшие широкую панораму жизни, первые опыты нотной записи музыки, возникновение различных "братств", напоминающих общественные организации нашего времени, развитая философская мысль, в лоне которой возникают модели идеального переустройства мира, предвосхитившие идеи утопического социализма.
В сущности, именно те условия Ренессанса, о которых говорит Апресян; "открытый и широкий взгляд" на жизнь, вера в человека, в его творческий гений, - проявляли себя и в азербайджанской культуре. В творчестве же Низами Гячджеви восточный гуманизм достиг своей вершины, своего пика.
Автору, рассматривающему церковные песнопения как явления Ренессанса, надо было бы посчитаться с той истиной, что, если заглавным признаком Ренессанса считается выход на арену корифеев гуманизма - певцов Человека, то в ту эпоху Азербайджан дал мировой цивилизации подлинных титанов - на поприще литературы, философии, музыки, архитектуры и т. д.
Говоря, что "Руставели по сравнению с автором "Пятерицы" был менее связан с религиозной идеологией", высказывая при анализе творений азербайджанских классиков поверхностные, односторонние, вульгарно-социологические по духу мысли, проистекающие из незнания больших традиций и великих гуманистических концепций наших поэтов, автор не может бросить тень на нашу литературу, а попросту демонстрирует свою неосведомленность.
Как иначе можно расценить слова о том, что Бахманяр фактически повторял написанное Авиценной (стр. 103), что "в архитектуре азербайджанских мечетей в редчайших случаях встречаются собственно азербайджанские народные мотивы" (cтp. 170).
Как иначе можно расценить безответственное утверждение, что в Азербайджане границы "реального творчества прекрасного" были более узкими, чем в Армении и Грузии (стр. 166). И это в эпоху Низами, когда жили и творили Хагани Ширвани, Мехсети Гянджеви. Только несведующие "ученые" могут, игнорируя влияние тюркской и исламской культуры на Армению и Грузию, объяснять величие Низами и Хагани хорошим знанием армянской и грузинской культуры (стр. 167).
Автор, высказывающий в корне ошибочную мысль о том, что ислам в отличии от христианства, прививает ненависть к иноверцам, неверным, недалеко ушел от крестоносцев, и нам не трудно понять, что стоит за подобными антиисламскими настроениями.
Обозревая множество подобных искажений, приходишь к выводу, что их корни - в преднамеренном желаний выставить историю нашей культуры в кривом зеркале.
Что до остальных банальностей этого "труда", то и школьник знает, что дуализм добра и зла восходит к зороастризму. Но и здесь автор продолжает свои "открытия", утверждая, что в средние века армянская и грузинская эстетическая мысль развивалась на основе этой идеи, в Азербайджане же "исламская "добродетель", угодная аллаху, а отличие от христианской, оборачивалась реальным злом против "гяуров", то есть иноверцев, немусульманских народов" (стр. 166).
Чтобы принизить значение Низами, автор высказывает такую "мысль", что в XII веке азербайджанская культура была монополией инонационального влияния, а "Пятерица" Низами была написана на основе арабо-фарсидских легенд. Так было и с Хагани, так было и после Низами" (стр. 170).
На протяжении всей книги "Азербайджан" и "азербайджанское" употребляются с частицами "также", "тоже", но когда речь идет о трагических страницах истории (скажем, о монгольском нашествии), то мы выходим на первый план...
Говоря о тебризском искусстве XVI века, автор "забывает" тебризскую школу миниатюрной живописи, но чуть позже становится ясно, что это необходимо ему, чтобы пространно поговорить об "армянской школе миниатюры".
Еще одно "откровение" автора: "из XIV-XVI веков до нас дошло только два имени: Иоанн Воротнеци, Мохаммед Физули" (стр. 176) - комментарии, как говорится, излишни.
По мнению автора, термин "азербайджанский язык" впервые употребил Мирза Казымбек. Ранее, мол, наш язык именовался "татарским" и "туземным" (стр. 236). Он забывает такую "мелочь", что азербайджанский язык - ветвь группы тюркских языков - азербайджанский тюркский. Что касается термина "азербайджанский язык", то впервые его употребил Гатран Тебризи за семь веков до Мирзы Казымбека...
Множество фактических ошибок вызвано искусственной параллелизацией особенностей истории и общественной мысли народов трех республик. Это заставляет автора прийти, например, к выводу, что "теоретическая мысль в Армении, Азербайджане и Грузии XIII-XVI ее ков переживала большой упадок" (стр. 177]. Но ведь для Азербайджана это как раз годы подъема: это годы записи дастана "Китаби Деде Коркут", стремительного развития письменности на родном языке, объединения азербайджанских земель со стороны государств Кара-коюнлу, Аккоюнлу, Сефевидов, возникновения значимых философских творений, появление таких титанов поэзии, творивших на азербайджанском языке, как Гази Бурханаддин, Насими, Хатаи, Физули, строительства крупнейшей обсерватории, работавшей под руководством великого Насиреддина Туси, расцвета городов, разработки систем образования - можно ли считать такой период - периодом упадка?
С понятным патриотическим энтузиазмом, говоря о "Давиде Сасунском", автор словом не обмолвился ни о всемирно известном "Китаби Деде Коркут", ни о других наших героических и любовных эпосах.
Наконец можно ли простить ученому, выпускающему книгу в столице страны на русском языке, такое количество фактических ошибок в именах, названиях, датах.
Вместо "Саиб Тебризи" мы читаем "Сеид Тебризи", вместо "Натаван" "Нотаван", вместо "Навваб" - "Навват", вместо "Калила и Димна" - Калил и Димна"... Автор путает имя Насими с именем его учителя Наими.
Крайним выражением односторонности подхода является его вывод: "Эти народы (разумеется, армяне и грузины. - С. Р.) знали раннесредневековый позднесредневековый период собственной культуры" (стр. 84). Ну, конечно же, азербайджанцы ничего не могли знать о своем прошлом!
Один из характерных признаков армянского и грузинского Ренессанса Г. Апресян видит в том, что деятели культуры этих народов были знакомы с античными греческими поэтами. Соответственно предполагается, что азербайджанские поэты не были знакомы с античной культурой. По-видимому, следует думать, что философские сочинения, в которых часто упоминаются античные поэты, великая поэзия Хагани, связанная с греческими традициями, как и с традициями Востока, один из шедевров мировой литературы поэма "Искендернаме" Низами Гянджеви, в которой выведены образы античных философов и Александра Македонского, созданы не в Азербайджане, а в некоей другой стране...
Автор подробнейшим образом говорит о шедеврах армянской и грузинской архитектуры и только походя отмечает, что "немало ханских дворцов, мечетей и крепостей было сооружено и в Азербайджане" (стр. 83). Почему именно ханские дворцы, мечети, крепости? Почему не Нахичеванские ансамбли - величественные памятники материнству, почему не города, которые и сегодня раскрывают перед нами культурный облик того времени? Почему не Худаферинский мост и Сынык-кёрпю, Красный мост, возведенные через реки Куру и Аракс, почему, наконец, не многочисленные гражданские строения?... Почему все, что связано с Азербайджаном, интерпретируется автором с позиций, чуждых советской науке?... Писать о культуре другого народа - ответственно вдвойне. Это дело интернациональной важности. Когда ты пишешь о другом народе, ты должен проявить по отношению к нему особое уважение. Подобно тому, как гостя усаживают во главе стола, а не у двери. И не подобает принижать его, смотреть на него свысока, - принижение "гостя" может уронить самого "хозяина"... Таков нравственный кодекс кавказских народов!
* * *
Плохое знание материала, и как результат - многочисленные ошибки, свойственны и некоторым работам по истории, изданным в Дагестане. Как говорят в народе: нельзя бросать камень в темный колодец! Так например, Р. М. Магомедов в своей "Истории Дагестана" (Дагучпедгиз, 1968, на русском языке), повествуя о "Дагестанском (земли Северного Азербайджана того времени - С. Р.) походе отца Шаха Исмаила Хатаи, Шейха Гейдара, пишет: "И табасаранцы выступили против кызылбашей, и в союзе с азербайджанцами на левом берегу Рубаса наголову разбили их. Гейдар был убит" (стр. 120).
Автору невдомек, что кызылбаши и были азербайджанцами!
На 86 стр. той же книги мы читаем: "В Кахской долине и в Цахуре в VII веке была построена церковь и в этой области распространилось правление грузинских царей". Во-первых, грузинская церковь в Кахи была построена много позже, в VII веке и ранее здесь были построены албанские церкви. Во-вторых, какое отношение имеют эти события на исконно азербайджанских землях к "Истории Дагестана"?
* * *
В книге "Моксевай Картлисай" ("Обращение к Грузии", IХ век) есть интересное сообщение о событиях, произошедших в эпоху Александра Македонского: "... когда царь Александр изгнал племена из потомков Лота и оттеснил их в северную страну, нашел бы сведенные племена бунтурков, которые обитали по течению реки Мтквари (Куры - С. Р.) в четырех городах и (окрестных) селениях" (См.: Материалы по истории СССР. М., 1985, стр. 67). В книге указаны и названия этих городов (Саркике, Каспи, Урбниси, Ордзоне и крепости вокруг них).
Здесь же говорится о племенах гуннов, пришедших на эти земли.
К сожалению, авторы и редакторы книги "Материалы по истории СССР" не поняли этнонима "бунтурк", заключив, что оно "пока не раскрыто". Совершенно ясно, что речь в данном случае идет о тюркских племенах, и известны работы азербайджанских ученых, посвященных данному вопросу. Грузинский источник подтверждает, что в современной Борчалинской впадине и в районе Каспийского моря жили оседлые тюркоязычные племена: здесь существовали их города и крепости.
В указанной работе, безоговорочно принята версия армянских ученых о Сунике как армянской земле (см. указ. соч. стр. 71). В действительности Суник являлся территорией Албании, на что указывается в наиболее авторитетном источнике, "Истории Албании" Моисея Каланкатуйского.
По Страбону, Кура имеет следующие притоки: Алазань, Сандотан, Рета и Хан. Два из названий сохранили тюркскую этимологию, что позволяет говорить о том, что еще до нашей эры здесь жили тюркские племена (А л а з а н название одного из тюркоязычных племен, - С. Р.). Однако иные авторы при анализе этимологического смысла исходят из внешней похожести. Так, в указанной выше книге можно прочесть: "Название Кура... по-видимому, иранского происхождения" (стр. 11), в то время как не вызывает сомнений, что слово это происходит от азербайджанского слова "кюр" (бурный, буйный) или "гюр" (громкий, сильный).
В той же книге отмечается, что местное население Ассирии называют субарами. Известно, что население государств Манна и Мидия также называлось субилами, сибарами. (Имя брата правителя Манны, Азана, жившего в VII1 в. до н. э., было Уллуссу. Эти имена с этимологической точки зрения весьма интересны). Думается, неправомерно связывать субаров с алородиями и соответственно с иберо-кавказскими народами. К сожалению, подобная непоследовательность, нелогичность встречается в ряде работ.
В книге Гамит Зубейир Кошая "К истории Эрзерума и его окрестностей" (Анкара, 1984 г.) субары признаются наиболее древним населением Восточной Анатолии, при этом указывается, что они не могут относиться к индоевропейским и семитским народам. Хетты (или хититы) называли субаров хурритами.
В 1500 году до н. э. субары на территории современной Армении и Восточной Анатолии создали государство Ганидалбах. Характерным субарским именем, дошедшим до наших дней, является Мурад. В научной литературе неоднократно отмечалось что Кахетия была в свое время территорией Албании, но некоторые грузинские историки до сих пор оспаривают этот факт. (См.: Материалы по истории СССР, стр. 35).
Во многих книгах и статьях все "восточное" на территории Кавказа индентифицируется с "иранским", а тюркско-азербайджанское начисто исчезает. Так, Е. Д. Кузнецов в своей статье о Нико Пиросмани (См.: Примитив и его место в художественной литературе, культуре Нового и Новейшего времени. М., "Наука", 1983, стр. 122), касаясь художественных особенностей творчества художника, отмечает мощное влияние Востока. Однако, влияние это он почему-то называет иранским. Думается, в рамках иранской империи следует различать специфические проявления фарсидской и азербайджанской культуры, - если не замечать и не обнаруживать этих различий, то мы не сможем всесторонне разобраться в сложном и богатом духовном наследии: упрощение в термине невольно скажется и на упрощенном понимании художественной культуры. Что касается Тифлиса, который Джалил Мамедкулизаде уподобил "столице мусульман-азербайджанцев", то здесь речь может идти об очевидном влиянии азербайджанской культуры. Ведь следует признать, что азербайджанцы в те времена играли важную роль в спектре общественно-культурной истории Тифлиса. В самом Тифлисе и в его окрестностях всегда жило много азербайджанцев, сам Пиросмани родился и вырос среди азербайджанцев. Автор статьи пишет: "Особый интерес представляет вопрос о возможных источниках влияния. Влияние это нередко преувеличивалось вплоть до прямого отнесения живописи Пиросманишвили к иранскому искусству. Но оно, несомненно было: как чуткий художник Пиросманишвили не мог не реагировать на элементы иранской культуры, активно проникавшие в грузинскую (главным образом городскую) жизнь, заметно повлиявшие на бытовую музыку и поэзию. Помимо общего воздействия иранского прикладного искусства, чьи изделия были в изобилии рассеяны по Тифлису, влияние это могло осуществляться главным образом по двум каналам - двум проявлениям собственного изобразительного искусства". Говоря об этих двух формах проявлений, автор имеет в виду искусство иранского портрета (?) и иранской миниатюры (?), в то время как в самом Тифлисе широко были распространены именно образцы азербайджанского прикладного искусства.
Мы не ошибемся, если скажем, что не знаем в нашей истории человека, который имел бы такие заслуги перед страной, как Шах Исмаил Хатаи, не знаем государственного человека столь мужественного и самоотверженного - ведь именно он объединил различные провинции страны в единое государство Азербайджан, поднял азербайджанский язык на уровень государственного языка и в то же время трудно назвать личность, о которой писали бы так скупо, чье значение было бы так принижено. Порой некоторые ученые прямолинейно воспринимают слова К. Маркса о Хатаи: "он был завоеватель, за четырнадцать лет он захватил четырнадцать стран", - эти слова довлеют над ними как незыблемый приговор, и они стыдливо умалчивают о том огромном значении, которое имеет Хатаи в нашей истории. Даже когда преодолеваются сложившиеся исторические стереотипы, когда настоящие историки пытаются избавиться от безоговорочных ярлыков, это мало влияет на подобных ученых. Они не хотят задуматься над тем обстоятельством, что большинство этих "четырнадцати стран" составляли азербайджанские области. "Огнеподобный Султан, озаривший Мир милостью своей и покоривший мир доблестью своей" (Бакиханов А.А.) не захватывал чужие земли, а объединял разобщенную родину. "Быть или не быть" отечеству, решался вопрос: раздираемому распрями и междоусобицами, подобное "завоевательство" было патриотической заслугой, и потому марксово суждение вряд ли можно трактовать однозначно.
Догматическое прочтение нашей истории сказывается и сегодня. Демократизация общественной жизни обязывает избегать предвзятости "ультраклассовых" цензов, когда приставка "шах" определяла наше однозначное отношение к историческому деятелю. Именно в силу инерции таких представлений, мы не смогли должным образом отметить 500-летний юбилей нашего великого поэта Шаха Исмаила Хатаи.
Хотя Хатаи снискал славу крупнейшего полководца Востока, хотя острый меч его "разрубал и оружейные стволы", в груди его билось трепетное сердце поэта. До самой смерти он не смог забыть горечь победоносной Чалдыранской битвы. Ведь она была братоубийственной битвой, результатом внутренних распрей и вероломства. "... Османцы и Сефевидские войска, столкнувшиеся в Чалдыране, говорили на одном языке. Многие из них были детьми одной страны, одних и тех же вотчин и местностей, племен и селений. Обе стороны храбро сражались с одним и тем же заклинанием: "аллах, аллах". (См.: Фаруг Сумер. Роль анатолийских турок в возникновении и становлении Сефевидского государства. Анкара, 1976,стр...36). Жажда владычества, приведшая к братоубийственному столкновению, трагизм и нелепость этого кровопролития трясли душу молодого полководца.
Увы, через пять столетий Хатаи вновь "сталкивается" с небрежением своих сонародников...
* * *
Бесстрастное и прохладное отношение к нашей общественной и литературной истории сквозит и в ряде солидных трудов, изданных в Москве. Как правило, в работах, посвященных древним государствам Закавказья, говорится только об одном государстве, созданном древними азербайджанцами Кавказской Албании, да и то бегло, мимоходом. Между тем, если речь идет о государствах, созданных народами Закавказья, не следует забывать и о таких государствах, созданных азербайджанцами на территории современного Южного Азербайджана, как Манна и Мидия, являвшихся одними из наиболее могущественных держав Востока. В подобных трудах немало ошибок, противоречивых фактов, односторонних подходов, связанных с генезисом азербайджанского народа, историей его культуры и литературы. Характерным примером одностороннего, необъективного, ошибочного подхода к литературно-культурному наследию Азербайджана, к истории его общественной мысли может служить книга Г. 3. Апресяна "Эстетическая мысль народов Закавказья" (Москва, издательство "Искусство", 1968 г.).
Книга посвящена очень богатой и сложной истории эстетической мысли трех соседних народов (домарксовый период). На первый взгляд автор с хронологической последовательностью освещает все основные явления, привлекает к анализу всех выдающихся творцов эстетической мысли закавказских народов. В действительности, при более близком знакомстве пропорции материала, характер анализа вызывают серьезные возражения. Автор, взявшийся за подобную обобщающую работу, призван и обязан объективно и беспристрастно, с верных методологических позиций относиться к предмету исследования, обладать достаточной компетентностью в знании предмета и соответствующим научным опытом. Мы уж не говорим о том, что пишущему об истории эстетической мысли того или иного народа не мешало бы знать его язык: можно ли убедительно говорить о красоте художественной литературы, изобразительных средств, анализировать общественную мысль с эстетической точки зрения на основании переводных текстов?
Дочитав до конца книгу, посвященную эстетическим воззрениям закавказских народов, приходишь к выводу, что автор весьма слабо знаком с историей азербайджанской общественной мысли или же намеренно смещает акценты, и искажает историческую истину.
Сначала анализируется эстетическая мысль Армении и Грузии, а потом, в качестве как бы приложения приводятся данные об азербайджанской культуре. Если автор ощущал себя компетентным только в материале, касающемся Армении и Грузии, он мог ограничиться именно этим материалом: какая необходимость была в искусственном пристегивании мало знакомого ему материала, чтобы достичь ложно понятой "полноты"?
Передержек и ошибок в книге предостаточно.
1) Под эгидой армянской и грузинской эстетической мысли, с одной стороны, и азербайджанской эстетической мысли - с другой противопоставляются друг другу христианский мир и мир ислама, и проводятся грубые сравнения. Так, утверждается, что христианство способствовало тому, что в Армении и Грузии исстари существовало высокоразвитое театральное искусство, в Азербайджане же до XIX века у нас не было понятия о театре, хотя, дескать, была возможность поучиться у соседей, взять за образец их искусство (9) (стр. 286). Непонятно, о каком театре идет речь: если речь идет о профессиональном театре, то первые пьесы у наших соседних народов появились в прошлом веке. Если же речь идет вообще о зрелищном искусстве, о его народных истоках, о площадных действах, то в Азербайджане подобный театр имеет тысячелетнюю историю. Достаточно вспомнить календарные и обрядные празднества, дервишские и атлетические игрища, площадные представления, мистерии, театр теней, словесные состязания в сочинении небылиц - гаравелли, вечера дастанов, меджлисы ашугов и т. д. Хотя Апресян не приемлет и очевидный приоритет азербайджанцев в ашугском искусстве, которое переняли и наши соседи, ему невдомек, если это не преднамеренность, что искусство гусанов в Армении, и масонов в Грузии - производное от древнего искусства озанов, бесспорно тюркско-азербайджанского по своему происхождению. Не случайно он не упоминает о большой эстетической магии этого искусства, побуждавшей сотни армянских и грузинских ашугов творить и исполнять также на азербайджанском языке. Однако замалчивание истины не упраздняет ее: азербайджанское ашугское искусство продолжает жить и развиваться, и невозможно отрицать зрелищное, театральное начало в нем.
2). Автор ведет отсчет истории эстетической мысли армянского и грузинского народов с глубокой древности, историю же азербайджанской эстетической мысли передвигает к возможно позднейшим временам, попутно высказывая ряд "оригинальных суждений" о возникновении азербайджанского народа, о том, что этот народ "сложился" в IX веке или вышел на арену в более поздние времена. Будто бы в Кавказской Албании, в Манне и Мидии жили не азербайджанцы, а иной куда-то вдруг канувший этнос, который успел, правда, создать эти государства и культуру. По мнению Апресяна, "нельзя забывать также о том, что к IX-X векам относится распространение и усиление в Азербайджане исламской религии. А ведь для возрождения в любой стране, как думается нам, характерно не усиление, а, напротив, заметное ослабление власти церкви, влияния религии" (стр. 87).
Итак, картина ясная. Нагромождение ошибочных суждений в одном абзаце (об этногенезе народа, отсутствии в его истории "античного периода", о распространении в Азербайджане ислама и пр.) автору понадобилось для того, чтобы поставить под сомнение вопрос о Ренессансе в Азербайджане! Оставим пока в стороне вопрос о том, в какой степени правомерно связывать Ренессанс с процессами усиления или уменьшения влияния религии. Вместе с тем, если говорить о XI-XV веках, эпохе Ренессанса в Азербайджане, то она приходится на период, когда исламская религия при всех перипетиях стала терять наступательность. Халифат на долгие годы пал под влияние тюркских династий и, хотя формально сохранялся статус религиозных ритуалов, исламские адепты понимали свою зависимость от тюркоязычных правителей...
Автор пишет: "М. Рафили, М. Шагинян, с некоторыми оговорками С. Рзакулизаде высказывались в защиту Азербайджанского Ренессанса. Однако нам кажется, что они не смогли доказать (?) действительность такого процесса в Азербайджане. Но в его истории, особенно в развитии его культуры есть некоторые явления, сходные по своему существу с "фактами армянского и грузинского Ренессанса" (стр. 78), Понятно: мы можем только "походить" и только с точки зрения подобной "похожести" можно говорить об Азербайджанском Ренессансе. Если "невозможно доказать", то вопрос уже решен и -никогда не будет доказан. Разумеется, когда появляются подобные работы, в которых позиция одной стороны выпячивается, а другой - принижается, когда национальная амбиция заслоняет объективное изучение реальных процессов, действительно, "доказывать" становится все труднее и труднее.
Между тем, Азербайджанский Ренессанс - явление, признанное научным и культурным миром. Факт этот остается фактом и от него трудно отмахнуться. В средневековом Азербайджане сложилась реальная почва, подготовившая Ренессанс. Здесь существовало сильное государство Атабеков, которому была подвластна всецело и Армения, и это был период возрождения тюркоязычных народов. Социально-политический подъем, развитие городской культуры, широкий интерес к античной культуре на Востоке через арабский язык, влияние мусульманского Ренессанса, создавшего за несколько веков множество шедевров мирового значения, наконец, углубление и упрочение политических, экономических и культурных связей Азербайджана, как с Востоком, так и Западом... все это создало основу для подлинного Ренессанса; Бахманяр, Гатран Тебризи, Мехсети Гянджеви, Хагани Ширвани, Низами Гянджеви, Гул Али, Гасаногду, Гази Бурханаддин как раз и возросли на этой возрожденческой почве. На этом фундаменте сложились нахичеванская, тебризская и апшеронская школы зодчества, впоследствии оказавшие влияние на весь Ближний и Средний Восток, романы в стихах, создавшие широкую панораму жизни, первые опыты нотной записи музыки, возникновение различных "братств", напоминающих общественные организации нашего времени, развитая философская мысль, в лоне которой возникают модели идеального переустройства мира, предвосхитившие идеи утопического социализма.
В сущности, именно те условия Ренессанса, о которых говорит Апресян; "открытый и широкий взгляд" на жизнь, вера в человека, в его творческий гений, - проявляли себя и в азербайджанской культуре. В творчестве же Низами Гячджеви восточный гуманизм достиг своей вершины, своего пика.
Автору, рассматривающему церковные песнопения как явления Ренессанса, надо было бы посчитаться с той истиной, что, если заглавным признаком Ренессанса считается выход на арену корифеев гуманизма - певцов Человека, то в ту эпоху Азербайджан дал мировой цивилизации подлинных титанов - на поприще литературы, философии, музыки, архитектуры и т. д.
Говоря, что "Руставели по сравнению с автором "Пятерицы" был менее связан с религиозной идеологией", высказывая при анализе творений азербайджанских классиков поверхностные, односторонние, вульгарно-социологические по духу мысли, проистекающие из незнания больших традиций и великих гуманистических концепций наших поэтов, автор не может бросить тень на нашу литературу, а попросту демонстрирует свою неосведомленность.
Как иначе можно расценить слова о том, что Бахманяр фактически повторял написанное Авиценной (стр. 103), что "в архитектуре азербайджанских мечетей в редчайших случаях встречаются собственно азербайджанские народные мотивы" (cтp. 170).
Как иначе можно расценить безответственное утверждение, что в Азербайджане границы "реального творчества прекрасного" были более узкими, чем в Армении и Грузии (стр. 166). И это в эпоху Низами, когда жили и творили Хагани Ширвани, Мехсети Гянджеви. Только несведующие "ученые" могут, игнорируя влияние тюркской и исламской культуры на Армению и Грузию, объяснять величие Низами и Хагани хорошим знанием армянской и грузинской культуры (стр. 167).
Автор, высказывающий в корне ошибочную мысль о том, что ислам в отличии от христианства, прививает ненависть к иноверцам, неверным, недалеко ушел от крестоносцев, и нам не трудно понять, что стоит за подобными антиисламскими настроениями.
Обозревая множество подобных искажений, приходишь к выводу, что их корни - в преднамеренном желаний выставить историю нашей культуры в кривом зеркале.
Что до остальных банальностей этого "труда", то и школьник знает, что дуализм добра и зла восходит к зороастризму. Но и здесь автор продолжает свои "открытия", утверждая, что в средние века армянская и грузинская эстетическая мысль развивалась на основе этой идеи, в Азербайджане же "исламская "добродетель", угодная аллаху, а отличие от христианской, оборачивалась реальным злом против "гяуров", то есть иноверцев, немусульманских народов" (стр. 166).
Чтобы принизить значение Низами, автор высказывает такую "мысль", что в XII веке азербайджанская культура была монополией инонационального влияния, а "Пятерица" Низами была написана на основе арабо-фарсидских легенд. Так было и с Хагани, так было и после Низами" (стр. 170).
На протяжении всей книги "Азербайджан" и "азербайджанское" употребляются с частицами "также", "тоже", но когда речь идет о трагических страницах истории (скажем, о монгольском нашествии), то мы выходим на первый план...
Говоря о тебризском искусстве XVI века, автор "забывает" тебризскую школу миниатюрной живописи, но чуть позже становится ясно, что это необходимо ему, чтобы пространно поговорить об "армянской школе миниатюры".
Еще одно "откровение" автора: "из XIV-XVI веков до нас дошло только два имени: Иоанн Воротнеци, Мохаммед Физули" (стр. 176) - комментарии, как говорится, излишни.
По мнению автора, термин "азербайджанский язык" впервые употребил Мирза Казымбек. Ранее, мол, наш язык именовался "татарским" и "туземным" (стр. 236). Он забывает такую "мелочь", что азербайджанский язык - ветвь группы тюркских языков - азербайджанский тюркский. Что касается термина "азербайджанский язык", то впервые его употребил Гатран Тебризи за семь веков до Мирзы Казымбека...
Множество фактических ошибок вызвано искусственной параллелизацией особенностей истории и общественной мысли народов трех республик. Это заставляет автора прийти, например, к выводу, что "теоретическая мысль в Армении, Азербайджане и Грузии XIII-XVI ее ков переживала большой упадок" (стр. 177]. Но ведь для Азербайджана это как раз годы подъема: это годы записи дастана "Китаби Деде Коркут", стремительного развития письменности на родном языке, объединения азербайджанских земель со стороны государств Кара-коюнлу, Аккоюнлу, Сефевидов, возникновения значимых философских творений, появление таких титанов поэзии, творивших на азербайджанском языке, как Гази Бурханаддин, Насими, Хатаи, Физули, строительства крупнейшей обсерватории, работавшей под руководством великого Насиреддина Туси, расцвета городов, разработки систем образования - можно ли считать такой период - периодом упадка?
С понятным патриотическим энтузиазмом, говоря о "Давиде Сасунском", автор словом не обмолвился ни о всемирно известном "Китаби Деде Коркут", ни о других наших героических и любовных эпосах.
Наконец можно ли простить ученому, выпускающему книгу в столице страны на русском языке, такое количество фактических ошибок в именах, названиях, датах.
Вместо "Саиб Тебризи" мы читаем "Сеид Тебризи", вместо "Натаван" "Нотаван", вместо "Навваб" - "Навват", вместо "Калила и Димна" - Калил и Димна"... Автор путает имя Насими с именем его учителя Наими.
Крайним выражением односторонности подхода является его вывод: "Эти народы (разумеется, армяне и грузины. - С. Р.) знали раннесредневековый позднесредневековый период собственной культуры" (стр. 84). Ну, конечно же, азербайджанцы ничего не могли знать о своем прошлом!
Один из характерных признаков армянского и грузинского Ренессанса Г. Апресян видит в том, что деятели культуры этих народов были знакомы с античными греческими поэтами. Соответственно предполагается, что азербайджанские поэты не были знакомы с античной культурой. По-видимому, следует думать, что философские сочинения, в которых часто упоминаются античные поэты, великая поэзия Хагани, связанная с греческими традициями, как и с традициями Востока, один из шедевров мировой литературы поэма "Искендернаме" Низами Гянджеви, в которой выведены образы античных философов и Александра Македонского, созданы не в Азербайджане, а в некоей другой стране...
Автор подробнейшим образом говорит о шедеврах армянской и грузинской архитектуры и только походя отмечает, что "немало ханских дворцов, мечетей и крепостей было сооружено и в Азербайджане" (стр. 83). Почему именно ханские дворцы, мечети, крепости? Почему не Нахичеванские ансамбли - величественные памятники материнству, почему не города, которые и сегодня раскрывают перед нами культурный облик того времени? Почему не Худаферинский мост и Сынык-кёрпю, Красный мост, возведенные через реки Куру и Аракс, почему, наконец, не многочисленные гражданские строения?... Почему все, что связано с Азербайджаном, интерпретируется автором с позиций, чуждых советской науке?... Писать о культуре другого народа - ответственно вдвойне. Это дело интернациональной важности. Когда ты пишешь о другом народе, ты должен проявить по отношению к нему особое уважение. Подобно тому, как гостя усаживают во главе стола, а не у двери. И не подобает принижать его, смотреть на него свысока, - принижение "гостя" может уронить самого "хозяина"... Таков нравственный кодекс кавказских народов!
* * *
Плохое знание материала, и как результат - многочисленные ошибки, свойственны и некоторым работам по истории, изданным в Дагестане. Как говорят в народе: нельзя бросать камень в темный колодец! Так например, Р. М. Магомедов в своей "Истории Дагестана" (Дагучпедгиз, 1968, на русском языке), повествуя о "Дагестанском (земли Северного Азербайджана того времени - С. Р.) походе отца Шаха Исмаила Хатаи, Шейха Гейдара, пишет: "И табасаранцы выступили против кызылбашей, и в союзе с азербайджанцами на левом берегу Рубаса наголову разбили их. Гейдар был убит" (стр. 120).
Автору невдомек, что кызылбаши и были азербайджанцами!
На 86 стр. той же книги мы читаем: "В Кахской долине и в Цахуре в VII веке была построена церковь и в этой области распространилось правление грузинских царей". Во-первых, грузинская церковь в Кахи была построена много позже, в VII веке и ранее здесь были построены албанские церкви. Во-вторых, какое отношение имеют эти события на исконно азербайджанских землях к "Истории Дагестана"?
* * *
В книге "Моксевай Картлисай" ("Обращение к Грузии", IХ век) есть интересное сообщение о событиях, произошедших в эпоху Александра Македонского: "... когда царь Александр изгнал племена из потомков Лота и оттеснил их в северную страну, нашел бы сведенные племена бунтурков, которые обитали по течению реки Мтквари (Куры - С. Р.) в четырех городах и (окрестных) селениях" (См.: Материалы по истории СССР. М., 1985, стр. 67). В книге указаны и названия этих городов (Саркике, Каспи, Урбниси, Ордзоне и крепости вокруг них).
Здесь же говорится о племенах гуннов, пришедших на эти земли.
К сожалению, авторы и редакторы книги "Материалы по истории СССР" не поняли этнонима "бунтурк", заключив, что оно "пока не раскрыто". Совершенно ясно, что речь в данном случае идет о тюркских племенах, и известны работы азербайджанских ученых, посвященных данному вопросу. Грузинский источник подтверждает, что в современной Борчалинской впадине и в районе Каспийского моря жили оседлые тюркоязычные племена: здесь существовали их города и крепости.
В указанной работе, безоговорочно принята версия армянских ученых о Сунике как армянской земле (см. указ. соч. стр. 71). В действительности Суник являлся территорией Албании, на что указывается в наиболее авторитетном источнике, "Истории Албании" Моисея Каланкатуйского.
По Страбону, Кура имеет следующие притоки: Алазань, Сандотан, Рета и Хан. Два из названий сохранили тюркскую этимологию, что позволяет говорить о том, что еще до нашей эры здесь жили тюркские племена (А л а з а н название одного из тюркоязычных племен, - С. Р.). Однако иные авторы при анализе этимологического смысла исходят из внешней похожести. Так, в указанной выше книге можно прочесть: "Название Кура... по-видимому, иранского происхождения" (стр. 11), в то время как не вызывает сомнений, что слово это происходит от азербайджанского слова "кюр" (бурный, буйный) или "гюр" (громкий, сильный).
В той же книге отмечается, что местное население Ассирии называют субарами. Известно, что население государств Манна и Мидия также называлось субилами, сибарами. (Имя брата правителя Манны, Азана, жившего в VII1 в. до н. э., было Уллуссу. Эти имена с этимологической точки зрения весьма интересны). Думается, неправомерно связывать субаров с алородиями и соответственно с иберо-кавказскими народами. К сожалению, подобная непоследовательность, нелогичность встречается в ряде работ.
В книге Гамит Зубейир Кошая "К истории Эрзерума и его окрестностей" (Анкара, 1984 г.) субары признаются наиболее древним населением Восточной Анатолии, при этом указывается, что они не могут относиться к индоевропейским и семитским народам. Хетты (или хититы) называли субаров хурритами.
В 1500 году до н. э. субары на территории современной Армении и Восточной Анатолии создали государство Ганидалбах. Характерным субарским именем, дошедшим до наших дней, является Мурад. В научной литературе неоднократно отмечалось что Кахетия была в свое время территорией Албании, но некоторые грузинские историки до сих пор оспаривают этот факт. (См.: Материалы по истории СССР, стр. 35).
Во многих книгах и статьях все "восточное" на территории Кавказа индентифицируется с "иранским", а тюркско-азербайджанское начисто исчезает. Так, Е. Д. Кузнецов в своей статье о Нико Пиросмани (См.: Примитив и его место в художественной литературе, культуре Нового и Новейшего времени. М., "Наука", 1983, стр. 122), касаясь художественных особенностей творчества художника, отмечает мощное влияние Востока. Однако, влияние это он почему-то называет иранским. Думается, в рамках иранской империи следует различать специфические проявления фарсидской и азербайджанской культуры, - если не замечать и не обнаруживать этих различий, то мы не сможем всесторонне разобраться в сложном и богатом духовном наследии: упрощение в термине невольно скажется и на упрощенном понимании художественной культуры. Что касается Тифлиса, который Джалил Мамедкулизаде уподобил "столице мусульман-азербайджанцев", то здесь речь может идти об очевидном влиянии азербайджанской культуры. Ведь следует признать, что азербайджанцы в те времена играли важную роль в спектре общественно-культурной истории Тифлиса. В самом Тифлисе и в его окрестностях всегда жило много азербайджанцев, сам Пиросмани родился и вырос среди азербайджанцев. Автор статьи пишет: "Особый интерес представляет вопрос о возможных источниках влияния. Влияние это нередко преувеличивалось вплоть до прямого отнесения живописи Пиросманишвили к иранскому искусству. Но оно, несомненно было: как чуткий художник Пиросманишвили не мог не реагировать на элементы иранской культуры, активно проникавшие в грузинскую (главным образом городскую) жизнь, заметно повлиявшие на бытовую музыку и поэзию. Помимо общего воздействия иранского прикладного искусства, чьи изделия были в изобилии рассеяны по Тифлису, влияние это могло осуществляться главным образом по двум каналам - двум проявлениям собственного изобразительного искусства". Говоря об этих двух формах проявлений, автор имеет в виду искусство иранского портрета (?) и иранской миниатюры (?), в то время как в самом Тифлисе широко были распространены именно образцы азербайджанского прикладного искусства.