Глаша молчала, улыбалась, изредка тихо отвечая на замечания Кошмара, который справлялся о работе клуба, о посетителях, – вопросы, как понимал Огурцов, были совершенно не обязательными, просто, видимо, Миша, как и многие водители, имел привычку разговаривать за рулем.
– Люблю глухомань, – повторил Кошмар, когда машина высветила фарами высокий дощатый забор. – Как-то в лесу, бригадир, спокойнее. Люди надоели, знаешь, устал от людей. Но ты на себя мои слова не примеривай. Мы с тобой сегодня отдыхаем. И девочка наша отдохнет. Уработалась там, в шалмане своем. Верно, Глаша?
– Да, – усмехнувшись, ответила официантка. – Это точно. Устаешь там, в клубе.
– Ну, ничего, ничего. Все мы пашем, – заметил Миша и аккуратно направил джип в распахнувшиеся перед ним ворота.
Огурцов не успел заметить, кто же там манипулировал воротами, – жизненный опыт подсказывал ему, что наверняка у такого человека, как Миша Кошмар, на даче должна быть охрана. Но и это было сейчас не важно.
Они пили, сидя в гостиной на мягких кожаных диванах, под Колтрейна, саксофон которого тихо пел из небольших, но очень дорогих колонок. Это тоже не удивило Огурцова – Миша Кошмар, тихий алкаш с киностудии, неожиданно превратившийся в авторитетного человека, явно связанного с криминалом – ну и что, – вдобавок, еще и меломан. Большое дело – с людьми и не такие метаморфозы происходят.
Миша стал грустен, видимо, алкоголь, заглушенный необходимостью вести машину, все-таки взял свое.
– Пойду я спать, дети мои, – сказал он, когда Колтрейн сыграл последнюю композицию и на дисплее компакт-проигрывателя высветились цифры, показывающие, что диск закончился. – Пойду. А завтра погуляем, если хотите. Бригадир, ты свободен завтра?
– Да, – почти не услышав вопроса, ответил Огурцов.
– Вот и славно. О делах давно минувших дней побеседуем. Пришелся ты мне, бригадир. Еще на студии. Впрочем, ладно, все – завтра. Глашенька, покажешь бригадиру, где ему спать лечь?
– Конечно, – ответила Глаша.
Когда они поднялись на второй этаж и Глаша, щелкнув выключателем, указала гостю на широкую кровать, стоящую в небольшой, уютной комнатке, Огурцов молча взял девушку за руку.
– Ты ляжешь со мной? – спросил он напрямик, почему-то зная наверняка, что экивоки и намеки сейчас совершенно неуместны.
– Да, – просто ответила Глаша. – Если ты хочешь.
– Конечно, хочу. Ты что, не поняла?
– Я поняла это еще в клубе.
– Глашка... Почему мы раньше с тобой не встретились?
* * *
«Какая разница, где мы находимся? – подумал Огурцов через три часа, когда к нему вернулась способность думать о чем-то, кроме Глашиного тела. – Какая разница – у бандита на даче или еще где-то? И кто такой этот Кошмар – какое мне дело? Что все это значит по сравнению с любовью? Что может быть важнее?»
– Когда мы с тобой увидимся еще? – спросил он у Глаши.
– Мы еще не расстались, – заметила девушка.
– Да... Я не хочу расставаться. – Глаша промолчала. – Знаешь, это, наверное, звучит глупо, но у меня никогда такого не было. Смешно слышать это от человека, которому уже за сорок.
– Саша, ну что ты говоришь? Конечно, смешно. Ты вспомни, подумай спокойно, трезво. Ты ведь уже протрезвел? Или еще нет?
Огурцов вспомнил Веру. В тот день, много лет назад, когда Вера пришла к Полянскому и он увидел ее – не эти ли чувства он испытывал?
Что-то похожее. Они прожили с Верой полтора года. После чего надоели друг другу смертельно. Расстались и никогда больше не пытались продолжать свой роман. Расстались просто и, кажется, к взаимному удовольствию. Ничего, кроме облегчения, ни он, Огурцов, ни Вера не испытывали. А ведь была у них та самая – большая и светлая любовь. Гуляли белыми ночами по набережным, целовались, трахались так, что Огурцов сам себе удивлялся – откуда только силы-то берутся сутками из постели не вылезать? А, на тебе, прошло полтора года, и выяснилось, что говорить им не о чем, что музыка Вере нравится совсем не та, что Огурцову, что друзья Огурцова ей неприятны, что в гости к ним она ходить не любит и не хочет, да и Огурцов мог бы денег побольше зарабатывать.
Не дождалась Вера той поры, когда начал бывший ее возлюбленный зарабатывать деньги. Когда стал известным, популярным писателем, когда стали в его квартиру звонить и приходить люди именитые, знатные и богатые. Когда оделся он по-взрослому, стал носить хорошие костюмы и дорогие туфли, когда подстригся и купил себе машину – уже и близко Веры не было. Они несколько раз сталкивались в каких-то клубах, на концертах, которые Огурцов посещал теперь очень нечасто, сталкивались, кивали друг другу и расходились в разные стороны.
А ведь любовь была – ну, просто Шекспир. И тоже, вот, как сейчас с Глашей, – с первого взгляда.
Огурцов тяжело приподнялся на постели. Устал. Годы берут свое. Встал, подошел к окну.
– Ты что? – спросил Глаша. – Что-то не так?
– Все так. Просто думаю.
– О чем?
– Не могу сформулировать.
– Ну попробуй. Ты же писатель. Он услышал в голосе девушки иронию.
– Ну, писатель. А что в этом смешного?
– Да так. Инженер человеческих душ, да?
– Отчасти, – отчего-то начиная злиться, ответил Огурцов.
– Знаменитый...
– Не особенно. К сожалению.
– А чего ж так?
– Это сложный вопрос, – ответил Огурцов. – Там же все, как в любой отрасли шоу-бизнеса. В принципе, литература сейчас – тот же шоу-бизнес. Развивается по тем же законам. Раскрутка, реклама, промывание мозгов массового читателя. Поработали как следует, деньги вложили – вот, получайте новую звезду. Нового, так сказать, знаменитого писателя. Причем, в любом жанре. В детективе это заметно больше, в, если можно так выразиться, серьезной литературе – меньше, но суть одна.
– А чего ты сердишься-то, Саша?
– Я? И не думаю. Мне с тобой так хорошо, что я не могу сейчас сердиться, – соврал Огурцов. На самом деле он злился все больше и больше. Злость подпитывала сама себя, началась какая-то цепная реакция – он не понимал причину, вызвавшую мощную волну раздражения, и от этого непонимания все глубже и глубже погружался в бездонный омут агрессивной депрессии.
– Я же вижу, – сказала Глаша. – Вижу, что ты злишься.
– Ну, допустим, – ответил Огурцов.
– Ладно, перестань, Саша. Расскажи лучше, что ты пишешь сейчас?
– А откуда ты меня знаешь вообще?
– Ну, как это – «откуда»? Ты же бываешь в нашем клубе. Редко, но бываешь. И с друзьями. Друзья и говорят. И потом, я ведь слышу, о чем за столиками клиенты беседуют. А город наш, Питер, – он же маленький. Здесь почти всё про всех рано или поздно узнаешь. Книжки твои, между прочим, в магазинах продаются. А знакомые твои – большей частью алкоголики. Как пойдут за столиками трепаться, орать на весь зал – волей-неволей все окружающие в их беседу включаются.
– Ладно... Ты лучше о себе расскажи. Злость не проходила. Встретил, видите ли, женщину своей мечты и вместо того, чтобы предаваться нескончаемой радости, жить этими минутами – кто знает, когда их время закончится, – может быть, никогда, а может быть, уже завтра или сегодня, – вместо этого снова начинается самокопание, комплексы какие-то, размышления о смысле бытия и о месте его, Огурцова, в этом бытии. Может быть, болезнь какая-нибудь психическая развивается? Незаметненько так – подкралась и начинает подтачивать организм известного писателя. Что же – это даже стильно...
– О себе? А что мне о себе рассказывать? Работаю в «Зомби»...
– Это я уже понял.
– Сын у меня...
– Взрослый?
Глаша усмехнулась.
– Извини...
– Ничего, ничего. Я, наверное, выгляжу уже старушкой, если ты такие вопросы задаешь.
– Да нет, что ты...
– Семь лет. Папа наш где-то по стране рыщет...
– Что так? Бросил?
– Я его послала. Алкаш. Когда замуж за него шла – казался красавцем-мужчиной. Умницей. А потом – ни работы, ничего. Перестройка как раз случилась. Он и запил. Лег на диван – и лежит. Только пиво сосет и водку эту, из банок железных. Ну, полежал год, другой, третий... Начал вещи потихоньку продавать. Я его и послала. Квартира-то – моя. Иди, говорю, куда хочешь. Развелись, одним словом.
– Алименты хоть платит? – спросил Огурцов.
– Я и думать про него забыла – какие, к черту, алименты... Я же по судам не буду таскаться. Противно.
«Да. Ты и так можешь заработать», – подумал Огурцов и тут же назвал себя за эту мысль подонком.
– В общем, если честно, то как белка в колесе.
– А живешь... Одна?
– Хм... Ну, одна. Мне, знаешь, и с сыном проблем хватает. А мужика в дом... Что-то не хочется. После моего благоверного как-то, знаешь, не тянет больше замуж. Даже не замуж, а вообще – как-то одной спокойнее.
– А с Мишей... Ну, то есть, – Огурцов указал пальцем на пол, – с ним у тебя что?
– А что ты имеешь в виду? Если то, о чем я подумала, то в этом смысле – ничего. Просто помогает он мне. Время от времени.
– С друзьями своими знакомит? – не удержался Огурцов.
– Саша... Ты мне кто? Муж? Или папа? Что ты хочешь от меня услышать?
«Я хочу услышать... Что я хочу услышать? Что я самый лучший из всех ее мужчин? Что она хотела бы жить со мной? Чушь. С Веркой так же было. Тоже – любовь до гроба. С первого взгляда... И что? Ничего. Поздно, Огурец. Проехали. Шел бы ты домой».
– Мы с тобой еще увидимся?
– Как хочешь.
– А ты как хочешь?
– Мне с тобой интересно. Ты, кстати, так и не рассказал, что ты сейчас делаешь.
– Я? Пишу новое произведение. Роман века.
– О чем же?
– Обо всем. О тебе, в частности.
– Обо мне? – Глаша села на постели. – Интересно. Ты же меня сегодня в первый раз увидел. Точнее, заметил. Что же ты обо мне можешь написать?
– Там есть девушка, очень на тебя похожая. И ее, представляешь, тоже зовут Глашей. Я как услышал твое имя, так и опух сразу. И внешне... Получается, что я все время о тебе думал, представляешь?
– Бывает, – покачав головой ответила Глаша. – Всякое бывает. Так что же там, в романе твоем?
– Там все... Знаешь, я ведь раньше детективы писал.
– Знаю. Читала кое-что.
– И как тебе?
– Нормально. Вполне. Даже занимательно.
– Вот... Занимательно. И деньги шли хорошие... Поднялся на этом деле. А потом так достало. Вот, решил написать книгу о Ленине.
– О ком?! Глаша хихикнула и повалилась на спину.
– О Ленине. Только не так, как все совки писали. А так, что там и мы фигурируем...
– «Мы» – это кто?
– Мы. Мои друзья, все, короче говоря, кого я знаю. Или знал. Книга о времени. Время – оно относительно... Для меня многие из тех, кого уже нет, они более реальны, чем те, кто рядом ходит... Вот об этом. Но мне сейчас, честно говоря, лень в теорию вдаваться.
– Конечно, – сказала Глаша. – Лень. А мне на работу вечером сегодня – мне не лень. Нереальный ты, Саша. Все вы...
– Кто это – «вы»?
– А вот как ты сказал – ты и твои друзья. Нереальные – у вас мир отдельный, свой, который с реальным миром почти не пересекается. Вы в нем и живете, ничего не замечаете из того, что рядом с вами происходит. Я же в этом клубе много кого видела. И писателей, и артистов, и музыкантов... Совершенно параллельное существование. Мне с вами скучно бы было. Я бы ни с кем из вас жить не смогла.
– Да почему же – нереальный? Что ты знаешь-то обо всем этом? Это самая настоящая реальность и есть. Там такие люди, в шоу-бизнесе... Такие бабки крутятся... Там людей могут замочить в два счета. Или – звездой сделать в неделю. Я столько историй могу рассказать, ты с ума сойдешь. И все они реальны. По-настоящему. Ты меня удивляешь, Глаша. Надо же такое сказать – «нереальный». Хм...
Огурцов вдруг понял, что вся его сегодняшняя злость была вызвана той самой мыслью, которую неожиданно озвучила официантка из клуба «Зомби» по имени Глаша. Он не мог, не хотел себе признаться в том, что последнее время подсознательно ощущал то, о чем сейчас услышал от девушки, с которой провел ночь, – ощущал полную нереальность собственного существования.
– Мне тоже лень в теорию вдаваться, как и тебе, Сашенька. Но я – реальный человек. Это вы умеете деньги из воздуха делать, а я – нет. Я своим горбом зарабатываю себе на хлеб и сыну своему... А вы – нет. Я ничего плохого сказать не хочу... Писатели должны писать, певцы – петь... Только у вас все не так. Вы словно фантомы. Словно призраки какие-то. И чувства ваши – на девяносто процентов выдумка. Вы заигрались, ушли в свою тусовку, заперлись в ней. А вне тусовки вы беспомощны, даже не как дети, а как... Как... Чуть что – спиваетесь, в наркоту падаете, еще что-нибудь с вами происходит. Мужики вроде взрослые, сильные, а истеричные, как бабы.
Слава вам нужна. Слава, популярность, внимание... Ты вот про Мишу спрашивал. Миша – он сильный мужик. За это я его и люблю по-своему. На него опереться можно. А на кого из вас можно опереться? Вот ты бы на его месте – истерику мне бы закатил, стал бы с балкона бросаться, самоубийство разыгрывать – как же, его девушка трахается с кем-то там...
– Так ты его девушка?
– Вот видишь, тебя уже зацепило. Уже глазки расширились. Могла бы тебе и не говорить... Нет, Саша, я не его девушка. Мы с ним просто дружим. Потому что я – тоже сильная. А он силу уважает. И тебя сильным считает. Хотя... Он в людях очень хорошо разбирается. Может быть, уже и не считает.
– Ты меня не знаешь совсем, – сказал Огурцов. – Почему ты думаешь, что я – истеричный слабак?
– Не знаю... Может быть, я и ошибаюсь. Только я повторяю – навидалась я вашего брата на своем веку.
– Спиваемся мы, значит... Зато весь остальной народ не спивается, – ехидно заметил Огурцов, чтобы только что-нибудь сказать..
– Ладно, Саша... Давай не будем об этом. Иди ко мне.
«Провокаторша, – подумал Огурцов, залезая под одеяло и целуя Глашины губы. – Настоящая провокаторша».
– Так мы увидимся еще? – успел спросить он перед тем, как снова погрузиться в неистовую нирвану. – Глаша? Увидимся?
– Ты мне роман свой принеси почитать, ладно? Вот этот. Который про Ленина.
– Конечно. Только он еще не написан.
– А когда...
– Вот я его в данный момент и заканчиваю, – сказал Огурцов. – Вот сейчас... Сейчас...
Глава шестая
ПРЕЗЕНТАЦИЯ
Самая большая трагедия моей жизни – это смерть Анны Карениной.
С. Довлатов
– Вставайте, приехали.
Огурцов открыл глаза. Он лежал на аккуратно застеленной полке, на хрустящем от крахмала белье. На столике перед ним стояли три нераскупоренные бутылки коньяка, две картонные пачки с дорогим соком, на блюдечке – горка ломтиков копченой колбасы, на другом блюдечке угнездился крепенький пупырчатый лимон с синим лейблом на крутом бочке. Огурцов пошевелился, поднял голову и увидел, что он лежит на неразобранной постели не только в костюме и пальто, но и в ботинках. Вот так нынче ездят в Москву известные писатели.
– Очухался? – приветливо спросил его неизвестный мужчина.
– Если проснулся в ботинках, значит вечер удался, – вяло пошутил Огурцов.
Неизвестный мужчина хохотнул.
– Да уж, у тебя-то – точно. Я, признаться, завидую. Сам-то я на подшивке... Ну, ладно, сосед, удачи тебе.
В принципе, Огурцов мог бы вспомнить, кто этот добрый человек, но вспоминать было лень. Дверь купе щелкнула задвижкой, и неизвестный сосед навсегда исчез из жизни видного писателя Огурцова.
Он посмотрел в окно. По перрону шли люди с отвратительно озабоченными или, что еще хуже, с тошнотворно-радостными лицами. Некоторые же были просто омерзительно беззаботны. Огурцов открыл бутылку, сделал большой глоток из горлышка, вздрогнул от ужаса перед наступающим днем, потянулся к колбасе и, поняв, что не хочет ее, взял лимон и отгрыз от него приличный кусок.
Сумка валялась под столиком. Огурцов сунул в нее две непочатые бутылки, взял в руку начатую и вальяжно вышел из купе.
– Всего доброго, – стараясь улыбнуться, сказал он чудовищно некрасивой женщине в убогой форме железнодорожницы. Та не ответила, но состроила такую гримасу, словно собиралась смачно плюнуть себе под ноги.
«Ни одного приятного лица, – думал Огурцов, уверенно шагая по перрону. – Одни уроды. Хоть вот на этого грузчика посмотреть... Квазимодо... И погода мерзейшая. И вокзал – гадость одна, архитектора расстрелял бы... Асфальт замусорен. Лотки книжные с дерьмом всяким...»
Он остановился у одного из лотков, за которым стоял продавец со взглядом удава.
«Это что такое? – подумал Огурцов, глядя на сверкающую целлофанированную обложку с изображением четвертованного брюнета, судя по виду – иностранца. – Что за чушь?»
– Дайте эту, – неожиданно для себя сказал он продавцу-удаву, ежась не то от мелкого холодного дождика, не то от похмелья.
– «Швейцарский излом»? – спросил продавец. Огурцов внимательно посмотрел на него и понял, что перед ним стоит не продавец, а продавщица.
– Ну да... «Излом»...
– Вчера только поступила, – услужливо забормотал удав женского рода. – Я уже прочитала... Очень интересная книжка. Необычная такая...
– Хорошо, хорошо... Огурцов сунул книгу в карман и, сделав еще один глоток из бутылки, двинулся к стоянке такси.
В номере гостиницы он допил бутылку и улегся на кровать. Что-то кольнуло в бок.
«Ах ты, как же я опять забыл... – Огурцов встал и снял пальто. Из кармана выпала книжка с глянцевой обложкой. – Четвертованный иностранец... Откуда же это?»
Ботинки он решил не снимать. Снова рухнул на кровать, открыл «Швейцарский излом» и углубился в чтение. Читал он, по привычке, быстро, время от времени морщился от корявой фразы, смачно матерился. Когда дошел до последней страницы, вторая бутылка закончилась.
Книжка не понравилась Огурцову. Композиция – дерьмо, длинноты, зачем-то Ленин вместе со своим братом Сашей, какие-то бухари, ни с того ни с сего Шаляпин затесался. Дешевая стилизация под постмодернизм. Булгаков для бедных. Что-то смутно всплыло в его памяти, но вспоминать было лень. Огурцов встал, пошел и справил нужду, попутно бросив книжку в мусорную корзину. Заняться было решительно нечем. Посмотрев на часы, он понял, что до презентации, ради которой он, собственно, и приехал, еще куча времени. Открыл третью бутылку, решил допить, а дальше – целенаправленно трезветь. Нужно появиться на людях в более или менее вменяемом состоянии. Это тоже часть работы.
* * *
– Вам открыть?
– Чего?
– Открыть, говорю?
– Слышь, мужик, не задерживай.
Голос, прозвучавший за спиной Огурцова, был веселым, лишенным привычной для подобного обращения агрессии и смутно знакомым.
Унылый осенний пейзаж. Новостройки. Амбразура ларька, из которой высовывается красная, в цыпках, рука продавщицы. В цыпочных, потрескавшихся пальцах – открытая бутылка пива.
– Спасибо, – стараясь сохранить достоинство, выдавил Огурцов и, повернувшись к тому, кто его только что поторопил, добавил: – Извините...
– Сдачу-то возьмешь? – насмешливо спросила продавщица. – Нам чужого не надо...
Огурцов вздрогнул и трясущейся рукой сгреб внушительную пачку купюр. Несколько из них упало в грязный снег, Огурцов заметил это и понял, что наклониться за ними он не в силах.
– Чего соришь? – снова спросили его из-за спины знакомым голосом. – Не иначе, большие бабки получил... Ладно, я подберу.
– Спасибо, – не оборачиваясь ответил Огурцов «Большие бабки... Большие бабки... – Он посмотрел на часы. До презентации оставался час. – Ладно. Сейчас пива... И все. А где я?»
– А где я? – спросил он у продавщицы, но вместо лица увидел перед собой обширный, дышащий уютный домашним теплом зад, обтянутый синими шароварами. Дородная продавщица, пыхтя, копалась в своих ящиках и спасибо, что не пукала от упоения любимой работой в лицо видному писателю.
– Держи свои бабки. Пиво с тебя, – сказал терпеливый покупатель за его спиной.
– Ага. Спасибо. Огурцов, не глядя на соседа по очереди, принял из невидимой руки несколько смятых, мокрых бумажек, не считая, комком, запихнул их в карман пальто и шагнул в сторону, чтобы освободить место у амбразуры неизвестному доброжелателю.
– Пиво-то возьми, – укоризненно напомнил тот.
– А... Спасибо. Он взял с алюминиевого прилавка бутылку, отошел в сторону и огляделся.
– Ну что, поправимся? Видно, хорошо вчера погулял, да?
– Что?
– Хорошо погулял, говорю. Рядом с Огурцовым стоял мужичок – среднего роста, в нейлоновой дешевой куртке и турецких, с вещевого рынка, джинсах. В руке мужичок держал бутылку пива и неотрывно смотрел на своего визави.
– Слушай, а где я? – спросил Огурцов.
– Вот я и говорю, хорошо погулял. Бабки-то большие у тебя. Ты поосторожней тут... А где? Улица Космонавтов. Район лихой. Так что – гляди в оба. Повезло тебе, что на меня нарвался. Другой бы тебя тут прямо у ларя обул бы. Может, проводить? Тебе куда ехать-то?
– Мне в центр... А улица Космонавтов – это где?
– Это тут, – весело ответил мужичок. – До центра-то, в общем, недалеко. Ты только тачку возьми, а то в метро менты повяжут. А с твоими бабками, сам понимаешь... Бизнесмен?
– Да нет... Писатель.
– О-о, писатель... Сейчас все пишут. Вот я бы написал – такого бы написал. Про свою жизнь – ого-го, сколько у меня было разного. Роман целый можно отгрохать. Круче любого детектива будет. У меня ведь тоже – и большие бабки были, и все такое... А теперь, знаешь, в магазине работаю, грузчик – так и хрен с ним. Мне понта не надо. А деньги тоже зарабатываю – не жалуюсь.
Халтура каждый день, наликом платят – а мне что? Ну, ты писатель, ты врубаешься... Как звать-то тебя, кстати? Меня – Славиком. Меня тут все знают. Так что, ежели что, писатель, огурчики, помидорчики – все ниже госцены – обращайся. Тебе ведь гостей принимать надо? Надо. Вот и приходи. Седьмой гастроном, ну, семерка, тут все знают. Спросишь Славика... Всегда поможем хорошему человеку...
– А откуда ты знаешь, что я хороший? Да, извини, Саша я. Огурцов фамилия.
– Так видно, что Саша Огурцов, – хмыкнул мужичок. – Ну, давай, Огурец, по пивку...
– А почему это видно, что я... Лицо у мужика знакомое. Аж зло берет – настолько знакомое, что явно встречались раньше, но не вспомнить, где, когда... И – странная штука – точно где-то его видел – меняется это лицо. Очень привычно как-то меняется – вот оно опухшее, а вот – худое, строгое... И улыбается так... И про большие бабки он что-то...
– Васька? – неожиданно для себя спросил Огурцов понизив голос. – Леков? Ты, что ли? Ты же...
Лицо мужичка посерьезнело и стало совсем уже знакомым.
– Знаешь что, писатель Огурцов, – сказал он рассудительно. – Давай-ка я тебя сам в тачку посажу. А то тебя глючить начинает. Славик я, а не Васька. Славик. Я тебя в машину пристрою, и езжай себе – Бог тебе судья. А за помидорчиками, ежели что – не забудь – седьмой гастроном. Улица Космонавтов. Во-он там.
– Погоди, мужик, погоди... Как тебя... Славик... Васька... Сильные руки тащили Огурцова по мокрому снегу, перед его лицом мелькнул рукав нейлоновой куртки, скрипнули тормоза, и через секунду он оказался в тесном, пахнущем бензином, салоне «Москвича».
– В центр ему, – услышал Огурцов знакомый голос. – Довези, шеф, это хороший человек.
– Ну и куда тебе, хороший человек? – спросил водитель.
– В «Россию», – машинально ответил Огурцов, пытаясь рассмотреть сквозь заляпанное снегом стекло удаляющегося Славика.
«Это он. Он. Леков. И походка его и все... Вот сволочь-то. Скрылся от всех. Это в его стиле. Сколько раз так исчезал. А теперь дошел уже совсем – смерть свою инсценировал. А на хрена? Может быть, и мне? Надоели все... Скучно. Может быть, взять, вот, как он: раз – и всю жизнь поменять. И вместо одной жизни две прожить. Полянский об этом говорил... Да, а что – как Александр Первый, если это, конечно, не туфта. Бросить все к черту и начать заново...»
– В «Россию»? – переспросил водитель.
– Да, – спохватился Огурцов. – И побыстрей, командир. Не обижу.
* * *
– Отсутствие метафор – это еще не признак плохой литературы. Литература хороша тем, что она – разная. И фирменный стиль Огурцова – стальной сюжет и вкусный текст. Книга, которую мы сегодня представляем, надеюсь, оправдает, уважаемые читатели, ваши ожидания. На мой лично взгляд, это – я, конечно, прошу прощения у уважаемого мною и всеми нашими сотрудниками автора – большой шаг вперед. Книга чрезвычайно необычна и насыщенна... Впрочем, дорогие наши гости, вы сами сможете в этом убедиться, купив и прочитав новую работу Александра Огурцова.
Мария Николаевна Зуева, главный редактор издательства «Дронтъ», перевела дух и посмотрела в сторону Огурцова, который стоял за колонной. Со стороны могло показаться, что он потупился от врожденной или благоприобретенной скромности, но, на самом деле, у основания престола его души в смертельную битву вступили пиво и коньяк – две вещи несовместные, ян и инь, лед и пламень, вода и камень. Огурцов шагнул к микрофону.
– Пиво, – сказал он, – вторгается в коньяк словно орды северных варваров в цветущие виноградники юга...
Блеснули вспышками сразу несколько фотоаппаратов. Огурцов тут же вспотел.
– Я продолжу, – сказал он, пытаясь сосредоточиться и чувствуя, как рот его наполняется вязкой, с металлическим привкусом ржавчины, слюной. Опустив глаза долу, чтобы собраться с мыслями и не видеть толпы журналистов и читателей, явившихся на презентацию его новой книги, он увидел перед собой несколько диктофонов.
«Раз они лежат, значит, это кому-нибудь нужно, – ни к селу ни к городу подумал он. – Пусть будет лучше хотя бы одному из них».
Он взял первый попавшийся под руку диктофон и поднес его к губам.
– Так я продолжу, – повторил Огурцов. – Хотя, на самом деле, говорить я не умею. Я не рассказчик. Все, что я хочу сказать... – Он говорил давно заученные фразы. – Все, что я хочу сказать, я пишу. Такая у меня профессия...
Это была не первая его презентация, и он знал уже, в каком месте монолога публика засмеется, когда начнут щелкать фотоаппараты, когда журналисты начнут задавать вопросы разной степени каверзности.