Рытхэу Юрий Сергеевич. Время таяния снегов

   Максим Григорьевич пристроился рядом. Иногда Ринтын искоса поглядывал на него. Учитель математики обладал необыкновенно быстро растущей бородой. Утром, на уроки, он приходил чисто выбритый, а к вечеру уже вырастала на щеках и подбородке заметная щетина.
   Охотники, находившиеся ближе к Пильхыну, начали уже стрелять. Отсюда было видно, как над головами людей показывались дымки выстрелов, падали сбитые утки, и только через некоторое время доносились звуки выстрелов.
   – Видишь, Ринтын,– поучал Максим Григорьевич,– смотри и запоминай. Здесь наглядно видна разница между скоростью света и звука. Это пригодится в дальнейшем, при изучении физики.
   – Послушайте,– сказал Журин, поднимаясь на ноги,– не перейти ли нам лучше туда, где стреляют. Ведь так мы ничего не убьем и возвратимся домой с пустыми руками.
   – Ай-ай-ай! Какой нетерпеливый охотник! – покачал головой Кукы.– Ждать надо.
   И вот, наконец, стая уток, хорошо заметная над снежной поверхностью лагуны, взяла направление и на то место, где расположились Ринтын и другие охотники.
   Утки стремительно приближались. Когда они очутились над головами охотников, дружно загремели выстрелы. Кинутые ловкими руками, со свистом врывались в стаю эплыкытэты.
   Несколько уток, убитых наповал, упали недалеко от ледового припая.
   Остальные, израненные, спланировали на лед, в море. Но там их уже поджидали ребята. Эти утки принадлежали им.
   Подобрали добычу и подсчитали. Оказалось восемь жирных селезней и шесть самок.
   – Ну, а где же мои? – суетливо спрашивал Журин у Кукы.– Здесь, наверное, не одна убита мной.
   – Послушайте, товарищ Журин,– рассердился, наконец, Кукы.– Если вам сейчас же хочется получить свою долю, выбирайте сами. Посмотрите и сами отберите, какие утки ваши.
   Журин, приняв всерьез его слова, начал ворошить уток, пытаясь по каким-то неизвестным и ему самому признакам узнать “своих” уток.
   Кукы насмешливо наблюдал за Журиным и, когда тот отошел, смущенно разводя руками, швырнул ему несколько уток:
   – Вот, бери и не приставай!
   Журин поправил патронташ, висевший на поясе, и отошел в сторону.
   – Тише! Еще одна стая летит! – громким шепотом сказал Ринтын.
   Охотники притаились. Стая летела прямо на них, и так низко, что утки, казалось, задевали концами крыльев снег на лагуне.
   Свист крыльев! Выстрелы!
   Ринтын успел выстрелить два раза. Он не видел, сколько уток упало на снег. Когда добычу собрали, оказалось восемнадцать штук!
   К полудню лет уток уменьшился. Охотники засобирались домой.

46

   В разгар подготовки к весенней охоте дядя Кмоль готовился вступить в партию. Получилось так, что в это же время готовился в комсомол и Ринтын.
   Вечерами Кмоль и Ринтын садились друг перед другом у ярко горящего жирника и изучали уставы.
   – А что это – демократический централизм? – спросил как-то дядя Кмоль.
   Ринтын, как умел, подробно и старательно объяснил.
   – Вот это верно! – обрадованно сказал дядя Кмоль.– Правильный закон.
   Но чаще дядя Кмоль принимался рассказывать Ринтыну о первых улакских комсомольцах.
   – О, наш комсомол был боевой,– говорил он.– Помню, приехали к нам совсем молодые русские парни. Оба учителя. Тогда впервые мы и услышали это слово. А коммунист и большевик – это мы и раньше слышали. Эти молодые люди первым делом стали учиться говорить на нашем языке. Люди над ними смеялись, а они не поддавались. В те времена мы выбрали первый свой сельский Совет. Туда вошли Гэматтьын – владелец пяти вельботов и склада-лавки – и Понты. Вот был великий шаман! Не то что наша старая, дряхлая Пээп! Понты лечил очень редко – больше предсказывал погоду, вызывал к берегу зверя да распоряжался на разных праздниках. Когда к нему приходили за помощью, никогда не отказывал: продавал какое-нибудь заклинание за два-три пыжика и песцовые шкурки. Чисто жил, культурно. Пришла власть – острошапочник с красной звездой и маленьким ружьецом на поясе. Созвал собрание, говорил много, а потом велел выбрать Совет. А мы-то его не понимали. Гэматтьын да Понты переводили все, что он говорил. По их словам выходило так: новая пришла власть. Она защитит чукотский народ от американских и русских купцов, она не позволит, чтобы обижали чукчей. Для этого нужно избрать своих людей, понимающих в жизни, в Совет и с их помощью строить новую жизнь. Так и сделали. Кто у нас в Улаке знал русский язык и понимал в торговых делах? Конечно, Гэматтьын и Понты. Так было до тех пор, пока не появились комсомольцы.
   Они приехали поздней осенью, а на следующий год ранней весной к Улаку пришел пароход и привез первый деревянный дом. Это была школа. Пошли ребята в школу, и молодежь потянулась туда. Вот тогда и показали свое лицо Гэматтьын и Понты. Убили они комсомольца Панрата, который выступил против них. На его похоронах один из русских сказал: “Панрат был настоящим комсомольцем и погиб как комсомолец”. Тогда была организована улакская комсомольская организация, она повела решительную борьбу против Понты и Гэматтьына. Трудно было. Считай, что с доброй половиной Улака они находились в родстве, а другая была у них в долгах. Я тоже тогда вступил в комсомол. Правда, билет мне не дали – годами не вышел, но все же числился комсомольцем. Одолели мы Понты и Гэматтьына. Шаман повесился, а Гэматтьын хотел убежать на другой берег и утонул.
   Четыре года прожили у нас двое комсомольцев. Они разговаривали на нашем языке, как мы с тобой. Уезжая, обещали прислать книги, написанные на нашем языке. Ты знаешь, кто они. Их имена найдешь на обложке учебника чукотского языка.
   Дядя Кмоль выбивал потухшую трубку и говорил:
   – Я тебе рассказываю все это для того, чтобы ты знал, какой комсомол был у нас в Улаке. Я хочу, чтобы ты был таким же, как Панрат. Он ведь тоже очень хотел учиться. Любопытный был. Даже искусству шаманить учился у Понты!
   Дядя Кмоль повесил в пологе портрет Ленина и заставлял тетю Рытлину особенно следить за ним.
   – Нехорошо, когда в пологе Ленин, а кругом грязь,– говорил он.– К тому же я в скором времени буду коммунист, а Ринтын – комсомолец.
   Он купил таз для умывания и ванночку, чтобы мыть маленького Етылъына.
   Однажды дядя Кмоль пришел вечером и объявил:
   – Вот теперь я кандидат в члены партии. Рассказал коммунистам про свою жизнь, несколько вопросов задали. Василий Львович сказал: “Я думаю, что Кмоля нужно принять в кандидаты. Он человек сознательный и передовой”.– Дядя Кмоль прищурился и спросил Ринтына: – Как ты думаешь, правильно он сказал?
   – Думаю, что правильно,– ответил Ринтын.
   – Раз так, надо завтра же закончить ремонт вельбота,– сказал дядя Кмоль.– Теперь пусть попробуют за мной угнаться!
   Спустя два дня принимали в комсомол Ринтына.
   Когда вечером все собрались в пологе, Ринтын был очень удивлен: у задней стенки полога стояли высокий стол и табуретка.
   – Это тебе подарок,– сказал дядя Кмоль.– Чтобы было удобнее готовить уроки.
   По поводу вступления Ринтына в комсомол дядя Кмоль устроил целый праздник. Тетя Рытлина наварила полный котел оленьего мяса, натолкла мороженой нерпичьей печенки.
   Ринтын не знал, как благодарить дядю. По существу, кто он ему? Если разобраться, чужой человек. Ведь Ринтын для Гэвынто, брата дяди Кмоля, неродной сын. Но никогда ни словом, ни делом дядя Кмоль не дал почувствовать это Ринтыну. Он жил, как в родной семье, и лишь недавно ему пришло в голову разобраться в своих родственных отношениях с дядей Кмолем. Каким надо обладать большим и добрым сердцем, чтобы любить и воспитывать чужого!
   – Столик, может быть, и не такой, какой нужно,– сказал за едой дядя Кмоль,– но все лучше, чем ничего.
   – Спасибо, дядя Кмоль,– тихо ответил Ринтын.– Большое спасибо за все доброе, за все хорошее, что вы сделали для меня!

47

   За зиму шхуну заново покрасили, и теперь, сияя свежестью, она только ждала, когда растает на лагуне лед, чтобы выйти в открытое море. Эрмэтэгин передал ключи от колхозного клуба чернокосой девушке по имени Номнаун, присланной из райисполкома, и переселился на “Касатку”.
   Ринтын часто приходил на шхуну, помогал Эрмэтэгину разбирать и чистить двигатель, вникал постоянно в его устройство, слушал рассказы капитана о похождениях в чукотских стойбищах и разные истории, вычитанные им из книг.
   Однажды Ринтын застал Эрмэтэгина мрачным и рассерженным. Капитан “Касатки” лежал поверх одеяла на койке и молча курил. На палубе валялись окурки, в кубрике было не прибрано, неуютно и накурено.
   – Что-нибудь случилось? – осведомился Ринтын..
   Эрмэтэгин длинно выругался, но на вопрос не ответил.
   Ринтын присел на корточки перед железной печуркой, разжег ее и, когда в кубрике стало немного теплее, взялся за книгу, которую давно уже рекомендовал прочесть Эрмэтэгин. Это были “Отверженные” Виктора Гюго.
   – Подожди, Ринтын, читать,– неожиданно остановил его Эрмэтэгин.
   Ринтын приготовился слушать.
   – Как ты думаешь, какое значение в экономике колхоза имеет шхуна “Касатка”? – спросил капитан.
   Ринтын в ответ молча пожал плечами. Он уже привык к тому, что Эрмэтэгин, собираясь произнести речь, обязательно задавал с подходцем какой-нибудь вопрос.
   – Тогда слушай,– продолжал Эрмэтэгин.– Колхоз в этом году израсходовал много денег на ремонт и окраску “Касатки”. Эти расходы “Касатка” должна покрыть и еще принести прибыль колхозу. Иначе и не стоило бы заводить шхуну.
   Эрмэтэгин сел на кровать и пригладил ладонью разлохмаченные волосы.
   – А для того чтобы получить прибыль, нужно думать и искать, где бы заработать. Вот я был сегодня на правлении. Татро предлагает мне, как и в прошлом году, заняться перевозкой добытых моржей. Уж не говоря о том, что этим мы загрязним шхуну и сделаем ее непригодной для перевозки пассажиров, мы выполним работу, с которой может справиться обыкновенный вельбот. Это, так сказать, первое противоречие между мной и Татро. Второе состоит в том, что он хочет сам назначить мне команду. И кого сует! Тэюттына и Лонлы! Дескать, на вельботе они только мешать будут, пусть идут на шхуну! Вот мыслитель!
   Капитан “Касатки” бросил в раскрытую дверцу печки потухшую папиросу и скрутил новую.
   – А ведь заработать для колхоза кучу денег ничего не стоит нашей “Касатке”. В Кытрыне лежат тонны грузов, которые нужно развезти по прибрежным стойбищам; в районных организациях найдутся десятки ретивых чиновников, желающих отправиться в командировку в чистой и уютной каюте “Касатки” без риска промочить даже ноги.
   Выслушав взволнованную речь Эрмэтэгина, Ринтын подивился тому, что Татро не внял таким убедительным доводам.
   – Я хотел бы попроситься на лето в команду “Касатки”,– робко сказал Ринтын.
   Эрмэтэгин сначала безразлично уставился на мальчика, но, когда смысл слов дошел до него, он хлопнул себя по замасленным коленкам суконных брюк и сказал:
   – А ведь это идея, Ринтын!
   Эрмэтэгин вскочил с койки и зашагал по тесному кубрику. Время от времени он потирал лоб, приводя свои мысли в порядок.
   – Таким образом я избавлюсь от необходимости иметь на борту великовозрастных лентяев и бездельников,– рассуждал он вслух.– У меня будут толковые и грамотные помощники. Надо немедленно об этом довести до сведения Татро. Пошли, Ринтын!
   Татро вопреки ожиданиям Ринтына и Эрмэтэгина одобрил мысль укомплектовать команду “Касатки” из старшеклассников Улакской школы.
   Через несколько дней после сдачи переводных испытаний Ринтын, Аккай и Петя взошли на борт “Касатки” полноправными членами экипажа.
   Эрмэтэгин их встретил на верхней палубе. На его голове красовалась капитанская фуражка, не по росту маленький бушлат плотно обтягивал грудь. Зато брюки внизу были такой непомерной ширины, что под ними совершенно исчезали тюленьи торбаза.
   – Проходите, проходите! Не робейте! – покрикивал он добрым голосом.– Будьте как дома.
   В кубрике он распределил койки, аккуратно застланные серыми одеялами, вырванными с боем у Татро из колхозного склада.
   – Отныне,– торжественно объявил Эрмэтэгин,– вы не просто улакские школьники, а моряки. “Касатка” хоть и малое суденышко, но и на нее распространяются неписаные морские законы.
   – А какие эти законы? – спросил Петя.
   – Со временем узнаете,– пообещал Эрмэтэгин.– А пока принимайтесь за уборку. Постарайтесь, чтобы “Касатка” выглядела не хуже военно-морского корабля!
   Пока ждали, когда разойдется лед на лагуне, Эрмэтэгин не давал сидеть ребятам. Каждый вечер он читал лекции по кораблевождению, по замасленным тетрадям объяснял устройство мотора или просто рассказывал морские приключения, якобы случившиеся с ним. Полочка, прибитая в кубрике над койками, заполнилась книгами Станюковича, Новикова-Прибоя.
   Наконец наступил день, когда можно было проплыть по лагуне, не рискуя пропороть днище шхуны. Татро дал приказ следовать в бухту Лаврентия и привезти оттуда бочки с бензином. Кроме того, нужно было отвезти в районный центр мешки с пушниной.
   – Черт знает что! – с такими словами капитан взошел на палубу.– Провоняем корабль бензином! Не могут послать за ним просто вельбот!.. Да перестань ты читать!
   Ринтын в это время лежал на нагретой солнцем палубе и читал “Человека-невидимку”.
   – Иди заводи мотор! Грузиться будем с морского берега.
   Аккай и Петя с помощью ручной лебедки подняли якорь, и “Касатка”, развернувшись, тихим ходом пошла к проливу Пильхыну, соединяющему улакскую лагуну с морем.
   Отрегулировав мотор, Ринтын вышел на палубу и встал рядом с Эрмэтэгином. Капитан одной рукой лениво вертел рулевое колесо. Ринтын смотрел на берег, на яранги и дома стойбища. Внизу мерно стучал мотор, и весь корпус шхуны мелко дрожал.
   – Смотри, Ринтын,– говорил Эрмэтэгин,– присматривайся. Самое трудное – это вести “Касатку” по улакской лагуне. Того и гляди наскочишь на мель. А особенно наблюдай, когда будем проходить Пильхын: это самое опасное место.
   Пролив-горловину прошли на самом малом ходу. Здесь было множество подводных камней, и даже мелкосидящие байдары часто распарывали покрышки. Когда вышли из пролива в море, Эрмэтэгин передал рулевое колесо Ринтыну:
   – Курс на пушной склад.
   Во время погрузки на берег спустилась заведующая колхозным клубом Номнаут. В руках она несла маленький чемодан.
   – А вы куда? – недружелюбно спросил ее Эрмэтэгин.
   – В Кытрын,– ответила не сразу девушка.– Мать у меня там заболела. Надо навестить.
   Эрмэтэгин покосился на ребят и, кашлянув, протянул ей руку:
   – Раз такое дело, полезайте на корабль.
   Ребята знали понаслышке о попытках Эрмэтэгина поухаживать за новой заведующей клубом. Каких успехов достиг в этом деле капитан, никому не было известно.
   – Ну что уставились? – крикнул Эрмэтэгин на своих матросов.– Пора отчаливать!
   “Касатка” вышла в открытое море и взяла курс на Кытрын. Навстречу дул свежий ветер, и поднятые им легкие волны не мешали ходу шхуны. Вахту первым нес Ринтын. Вертеть рулевое колесо оказалось не таким уж легким делом, как это представлялось ему раньше. Приходилось все время быть начеку, чтобы не сбиваться с курса.
   В проливе Ирвытгыр началась такая качка, что Ринтын едва удерживался на ногах. На палубу полетели брызги, и Аккай с Петей спустились вниз, в кубрик, оставив Ринтына одного.
   Вышел Эрмэтэгин, принес Ринтыну брезентовый плащ.
   – Через час сменят тебя,– сказал он.– Держи курс.
   За проливом Ирвытгыр уже пошли воды Тихого океана. Ринтын втайне надеялся увидеть границу, разделяющую воды Ледовитого и Тихого океанов, но кругом была, насколько мог охватить взор, одинаковая светло-зеленая вода.
   Позади остался Ирвытгыр, растаяли в синей дымке видневшиеся по левому борту берега Аляски. На палубу сменить Ринтына поднялся Аккай. Вместе с ним вышел Эрмэтэгин.
   – Держи курс по этой линии,– показал он Аккаю черту на компасе,– юго-юго-запад. А проще всего – вон на тот мыс.
   Ринтын передал Аккаю плащ и вместе с Эрмэтэгином спустился в кубрик.
   Он чувствовал себя очень усталым, хотя провел за штурвалом всего два с половиной часа. Постоянная напряженность, опасение сбиться с заданного курса сильно утомили. Со вздохом облегчения он опустился на койку рядом с дремавшим Петей. Эрмэтэгин занял место около Номнаут и принялся рассказывать ей смешные истории, изредка выходя посмотреть за работой двигателя.
   Приткнувшись плечом к Пете, Ринтын задремал. Сквозь сон он слышал, как капитан читал Номнаут стихи:
   Океан дремал зеркальный,
   Злые бури отошли.
   В час закатный, в час хрустальный
   Показались корабли.
   А уж там – за той косою,—
   Неожиданно светла,
   С затуманенной красою
   Их красавица ждала…
   Ночью Ринтын проснулся от тишины. Мотор не работал, “Касатка” покачивалась на волнах.
   На верхней палубе сидел Эрмэтэгин и курил.
   – Почему стоим? – спросил Ринтын.
   – Туман. Тут где-то близко государственная граница проходит. Союзники союзниками, а туда все-таки попадать неохота.
   Плотный туман окутал все вокруг. Даже нос “Касатки” и то едва был виден.
   – А те стихи, которые вы читали девушке, ваши? – спросил Ринтын.
   – Нет.– Эрмэтэгин помолчал.– Что стихи! Они у меня все равно получаются плохие, намного хуже, чем у других поэтов. А потом это дело нестоящей. Писание стихов плохо действует на человека, расслабляет его волю. Правда, бывают такие дни, что руки сами тянутся к бумаге и карандашу, звучные строки заполняют голову. И нужно иметь большую силу воли, чтобы не поддаться искушению. У меня это все равно что тяга к спиртному… Ты иди поспи.
   Утром Эрмэтэгин разбудил ребят громким криком:
   – Все наверх! Чистить и драить палубу! Скоро прибываем в Кытрын!
   От ночного тумана не осталось и следа. Впереди хорошо был виден Кытрынский мыс. Ветра не было, и море сверкало солнечными бликами.
   Вымытая и чистенькая, с трепещущим красным флагом на корме, “Касатка” вошла в Кытрынский залив.
   На рейде стоял небольшой белый пароход. Огибая его, ребята прочитали на борту название: “Чукотка”. К берегу, к маленькому причалу, куда направил “Касатку” Эрмэтэгин, ошвартовались две большие баржи, груженные лесом, и большой паровой буксир “Водопьянов”. Поравнявшись с ним, ребята поняли, какой, в сущности, малой посудиной является их “Касатка”, громко именуемая шхуной.
   Рядом с “Водопьяновым” она казалась нерпой по сравнению с моржом.
   Ошвартовались рядом с баржами и перебросили на причал широкую доску, заменявшую на “Касатке” парадный трап. Попрощавшись с ребятами, Номнаут сошла на берег.
   – Хорошая девушка! – не удержался от восхищения Эрмэтэгин и продекламировал ей вслед:
   Она сошла на землю не впервые,
   Но вкруг ее толпятся в первый раз
   Богатыри не те и витязи иные…

48

   Бочки с бензином давно были погружены на “Касатку” и крепко принайтованы к палубе, а капитан все не давал команды сниматься с якоря. Каждый день с утра он уходил в райисполком и возвращался оттуда на корабль возбужденный и злой.
   Ребята изнывали от безделья. Ринтын бродил по поселку, вспоминая дни, проведенные здесь в пионерском лагере. В первый же день он зашел в райком комсомола и получил членский билет. Билет был как билет – ничего на первый взгляд особенного в нем не было. Но для Ринтына он был особенным. Во-первых, это был его билет, а во-вторых, маленькая темно-серая книжечка с дорогим силуэтом на обложке являлась свидетельством того, что для Ринтына наступила новая пора в жизни: кончилось детство, и приближалось время, когда он должен окончательно решить свою судьбу.
   На четвертый день Эрмэтэгин собрал команду в кубрике и серьезным голосом сказал:
   – Вот какое дело, ребята. Райисполком предлагает нам взять одну баржу с лесом и отбуксировать ее в Улак. Я пробовал доказывать, что это невозможно. Мы не имеем опыта подобных перевозок. Председатель райисполкома дал телеграмму Татро. И вот какой ответ прислал.– Эрмэтэгин вынул из кармана листок бумаги, пощелкал по нему пальцами и прочитал: – “Предлагаю вам доставить лес в Улак”. Вот что он написал: “Предлагаю…” А что мне делать? Дисциплина требует, чтобы я подчинился. Но, с другой стороны, мне просто страшно браться за такое дело, имея неполноценный в смысле несовершеннолетия экипаж. Что вы скажете? Как быть?
   Ребята молчали, смущенные своей “неполноценностью”. Кроме того, к ним впервые обращались с таким серьезным предложением. Сидевший ближе к капитану Петя, поерзав немного, спросил:
   – А как вы сами думаете, товарищ капитан?
   Эрмэтэгин посмотрел на него, покачал головой и со вздохом сказал:
   – Эх, если бы я сам был волен решать! Одним словом, есть приказ готовиться к выходу. С нами едет секретарь райкома.
   Когда “Касатка” уже была готова к выходу в море, баржа с лесом забуксирована и оставалось только дождаться секретаря райкома, на берег пришла Номнаут в сопровождении молоденького русского пограничника. Эрмэтэгин, неодобрительно косясь на пограничника, обрадованно крикнул ей по-чукотски:
   – Иди скорей сюда! Вот хорошо, что ты с нами едешь!
   Номнаут повернулась лицом к капитану, приветливо улыбнулась и снова занялась разговором с пограничником.
   Когда девушка взошла на “Касатку”, Эрмэтэгин ни словом не обмолвился с ней и даже не взглянул.
   – Капитан наш влюбился,– шепнул Аккай Ринтыну.– Это плохо.
   – Почему плохо? – удивился Ринтын.
   – Такая примета,– таинственно сообщил Аккай.
   – Послушай,– в свою очередь, сказал Пете Ринтын,– Эрмэтэгин влюбился в Номнаут и страдает.
   Капитан “Касатки” действительно страдал. Во всяком случае, всем своим видом он старался показать это.
   Пришел секретарь райкома. Это был полный круглолицый человек в высоких резиновых сапогах. Когда он поднимался по доске на борт “Касатки”, Эрмэтэгин громко проворчал:
   – Каждый, будь он маленький или большой начальник, всегда норовит опоздать.
   Наконец “Касатка” отчалила и взяла курс на Улак. Был небольшой ветерок, ярко светило солнце, и никому не хотелось сидеть в тесном, душном кубрике. На маленькой площадке, заменявшей на “Касатке” капитанский мостик, собралась вся команда и пассажиры. Стоявший у руля Аккай задевал локтями находившихся рядом – так было тесно.
   – Молодцы ребята! – восхищался вслух секретарь райкома.– Всех после окончания школы в мореходное училище направлю. Хотите, ребята? Город повидаете. Петропавловск-на-Камчатке! Вот ты, рулевой, кем хочешь быть?
   – Кос! – воскликнул Аккай.– Наверное, летчиком.
   – Ну, а ты? – обратился секретарь к Ринтыну.
   – Я еще не знаю,– тихо ответил Ринтын.– После окончания школы поеду в Ленинград, в высшую школу – университет.
   – Ого! – сказал секретарь райкома.– Ну, а ты?
   Петя посмотрел на Аккая, потом на Ринтына, словно ища у них поддержки, и сказал:
   – А я туда, куда Ринтын. Мы с ним друзья!
   За мысом навстречу пошла крупная волна. Эрмэтэгин сам встал за рулевое колесо и сурово приказал:
   – Посторонних прошу спуститься в кубрик.
   Номнаут, бросив на капитана сердитый взгляд, направилась к люку.
   – Вас это тоже касается,– обратился Эрмэтэгин к секретарю райкома.
   Секретарь заторопился и втиснулся в узкий для его тучной фигуры люк.
   Тяжелая баржа неохотно следовала за “Касаткой”. Каждая встречная волна заставляла так дергаться буксир, что шхуна вся трещала, от кончика мачты до киля.
   Ринтын только успел отвернуться от брызг, как был сбит с ног лопнувшим буксиром. Больно ударившись головой о бочонок с пресной водой, Ринтын сразу вскочил. “Касатка”, как сорвавшаяся с цепи собака, помчалась вперед, зарываясь носом в волны.
   Аккай по приказанию Эрмэтэгина спустился к двигателю и сбавил обороты. “Касатка” развернулась и медленно подошла к барже. Ринтын прыгнул на нее, за ним Петя. Вдвоем они выбрали тяжелый мокрый буксирный канат. Долго провозились, прежде чем удалось снова забросить этот канат на “Касатку”.
   – Вы оставайтесь на барже на всякий случай! – прокричал им со шхуны Эрмэтэгин.– Я поверну “Касатку” к берегу, в бухту Куй-мэн!
   Не прошло и часа, как “Касатка”, буксируя за собой баржу с лесом, вошла в тихую бухту, окаймленную высокими сопками.
   Бросили якорь, сошли на берег. Здесь когда-то находилось старинное чукотское стойбище. Побелевшие от времени большие китовые ребра, воткнутые в землю, крупные камни, очерчивающие круг, на котором когда-то стояли яранги, свидетельствовали о том, что здесь в далекие времена кипела жизнь. В бухту впадала небольшая речушка. По берегам ее рос высокий кустарник.
   Решили заночевать на берегу. Перенесли сюда несколько досок, матрацы и одеяла с “Касатки”. После ужина все легли спать. У догорающего костра сидели Эрмэтэгин и Номнаут и о чем-то тихо переговаривались.
   Ринтын лежал на спине и смотрел в низкое черное небо. Наверху шумел ветер и доносил тяжелый грохот разбивающихся о скалы бушующих волн. Спавший рядом секретарь райкома повернулся на бок, что-то пробормотав во сне.
   – Ты с ума сошла! – услышал Ринтын голос Эрмэтэгина.– Разве мало среди чукчей достойных женихов?
   – Но я его люблю,– ответила Номнаут.
   – Брось ты! Ты любишь не его – тебе нравится в нем то, что он белокур и красив. По крайней мере хоть он-то любит тебя?
   – Он первый мне в этом признался.
   – Увезет куда-нибудь далеко от родной земли и оставит. Что тогда ты будешь делать?