Рытхэу Юрий Сергеевич. Время таяния снегов

   Ринтын и Кайон не отрывались от окна. Поезд шел все медленнее и медленнее, вот показался перрон и на нем встречающие с букетами в руках. Они махали, некоторые что-то кричали и бежали к поезду.
   Марш умолк, и репродуктор объявил: “Граждане пассажиры, наш поезд прибыл в столицу Союза Советских Социалистических Республик – Москву!”

51

   Много городов встретилось на пути Ринтына и Кайона от Чукотки до столицы, но Москва – это был единственный город, который вызвал у них чувство неподдельного изумления. Это был город, непохожий ни на один из других городов.
   Ринтын и Кайон прямо с поезда отправились на Красную площадь, которая оказалась намного меньше, чем они предполагали. Мавзолей был закрыт, и двери охраняли двое часовых. Друзья постояли молча. Вдруг над их головами заиграли куранты – точь-в-точь как по радио. Ринтыну пришла на память полярная станция на берегу Чукотского моря, радиорубка, наполненная голосами далеких городов и мелодичным перезвоном кремлевских курантов.
   По настоянию Кайона и по приглашению майора Федора Нефедовича они все же отправились в бани. Здесь было действительно все великолепно – от величественно восседающих на стульях перед мозольным оператором закутанных в белые простыни людей, похожих на древних римских патрициев, до маленького теплого моря – бассейна.
   Плескаясь в голубой воде, Кайон блаженно говорил:
   – Я согласен стать моржом или, на худой конец, нерпой, если бы наше море было такое теплое.
   С завистью смотрел он, как люди прямо с мраморного берега бросались в воду.
   После купания Кайон вдруг вообразил, что они могут опоздать на поезд. Ринтын догадывался, что тот просто устал и не хочет идти в Третьяковскую галерею. Оставлять же Кайона одного было опасно: он мог потеряться, как в Новосибирске. Ребята попрощались с Федором Нефедовичем, который оставался в Москве на несколько дней, чтобы потом продолжать путь дальше, на запад.
   – Ну, дорогие мои чукотские друзья, надеюсь, вы не обижались на меня в пути, когда я командовал вами? Извините, если чем обидел. Совет вам мой – не сворачивать с пути, который вы себе избрали. Может быть, я говорю слишком высокопарно, тоже извините. А теперь давайте поцелуемся на прощание по-русски.
   Он снял свою военную фуражку и расцеловался сначала с Ринтыном, затем с Кайоном.
   Прохожие останавливались возле метро “Охотный ряд” и с удивлением смотрели, как пожилой военный лобызался с двумя черноволосыми черноглазыми парнями.
   Обменялись адресами. И Федор Нефедович подтолкнул ребят к входу в метро:
   – Идите, идите, друзья.
   – До свидания! – крикнули ребята и пошли навстречу упругому теплому подземному воздуху метро.
   Небольшая заминка произошла на привокзальной площади. Бесконечный поток машин разделил Ринтына и Кайона. Когда Ринтын перебрался на другую сторону, товарища и след простыл.
   Ринтын довольно громко выругался по-чукотски:
   – Мэркычгыргын!
   К нему подошел милиционер и, приложив руку к козырьку, вежливо спросил, что ему нужно.
   Ринтын смутился, но, сообразив, что милиционер скорее всего не понимает по-чукотски, объяснил, что потерял друга, и нарисовал его внешность.
   – Пойдемте со мной,– пригласил милиционер и повел Ринтына в помещение вокзала.
   Кайон стоял возле окошка справочного бюро и уже собирался подать бумажку с объявлением о потере Ринтына.
   – Кто тебя этому научил? – возмущенно спросил Ринтын.– Человека ищут, а он собирается шутить.
   – Его собираются спасать, а он…– Кайон махнул рукой и отошел от окошка.
   Милиционер осведомился:
   – Он?
   Ринтын молча кивнул головой.
   – Значит, все в порядке.– Он снова приложил руку к козырьку и повернулся на каблуках.
   Друзья сидели в буфете в ожидании посадки и ели мороженое. Ринтын дулся на друга, а тот невозмутимо разглагольствовал:
   – Живем в холоде, а не додумались изготовлять такую вкусовщину.
   Ринтын не поправил Кайона и продолжал грустно глотать действительно вкусную, тающую на языке сладкую холодную массу.
   Когда пришло время садиться в поезд, друзья едва поднялись со стульев – так они устали за день. Возможно, сказывалась усталость и за дни месячного путешествия через всю страну. И если бы цель не была близка, они бы так и уснули, уткнувшись в мокрые от растаявшего мороженого мраморные столики.

52

   Поезд шел вне расписания. Он часто останавливался, пропуская вперед составы, идущие по графику. За окнами расстилалась земля, на которой совсем недавно гремела война. Странно выглядели черные обгорелые деревья. Поезд остановился на большой станции. Здание вокзала еще не было восстановлено, и четко вырисовывался скелет дома с обвалившимися стенами.
   Как страшна, видимо, война, если даже каменные дома не выдерживали! Покореженное железо, уже поржавевшее, валялось рядом со шпалами.
   Где-то невдалеке отсюда воевал и Анатолий Федорович, чье имя носит теперь Ринтын. Будет ли он достоин его? Вот проехали одинокую печку, торчащую посреди черной земли. Но рядом была уже выстроена хибара, из тонкой железной трубы поднимался к небу веселый кудрявый дымок…
   Поезд догонял время, но время шло быстрее поезда, и когда проехали Колпино, солнце село за синеющий вдали лес. А впереди уже угадывался город. Огромная туча висела над ним, закрывая весь горизонт, как пар над полыньей в морозный день. Ринтын прильнув к окну. Кайон тем временем завел разговор с пожилой женщиной и расспрашивал ее о том, как можно доехать от вокзала до улицы Красной Конницы. До Ринтына долетели обрывки разговора:
   – На трамвае, Кирочная… Суворовский проспект.
   Ринтын ждал, когда покажется город, и думал о том, что за время путешествия Кайон уже освоился с жизнью на Большой земле, жалел, что костюмы имели несвежий вид: надо было их беречь до приезда в Ленинград.
   Быстро темнело. По оконному стеклу побежали дрожащие струйки дождевых капель. Поезд уже замедлял ход. И снова навстречу поезду тянулась путаница рельсов, вырастали дома, среди которых было немало разрушенных зданий. Но того, что ожидал Ринтын, не было – ни Невы, ни шпиля Петропавловской крепости. Проскочили по мосту узкую речку с застоявшейся водой, и вот уже несется навстречу знакомый по многим вокзалам перрон.
   – Приехали,– просто, по-будничному сказала собеседница Кайона.
   Ринтын некоторое время сидел неподвижно. Вот и все. Мечта, которой от роду десять лет, сбылась: он в Ленинграде. Но почему нет радости? Ощущалась лишь усталость и беспокойная грусть. Сегодня он в Ленинграде, завтра тоже будет, и послезавтра, и много лет. Можно не торопиться.
   Ринтын и Кайон последними вышли из вагона. Они прошли под гулкими сводами, на которых огненными буквами было написано: “Ленинград”, и вышли на улицу. Теперь им надо было разыскать автобус, на котором им нужно было ехать к Василию Львовичу. Из нескольких улиц вливались на площадь потоки машин. Почти у всех горели фары, и они казались юркими живыми существами, подкарауливающими зазевавшегося пешехода. В воздухе тысячами капель висел дождь, и от этого все кругом казалось пронизанным необыкновенным воздушным светом.
   Мимо друзей катились сотни машин. Основной их поток двигался по прямой как стрела улице. Мокрый асфальт блестел, и в нем тоже горели огни.
   – Видишь, Кайон, это настоящий Ленинград! – Ринтын тряхнул своего друга.
   – Проснулся,– проворчал Кайон.
   – А вот – Невский проспект. Если ехать все время по этой улице, можно попасть на Неву, на берегу которой стоит университет. Скорее туда, Кайон!
   – Что ты, Ринтын, куда ехать, теперь ночь? Да и дождь идет. Давай лучше поедем к Василию Львовичу, а завтра на реку.– Кайон говорил мягко и вкрадчиво, как с малым упрямым ребенком.
   – Нет,– отрезал Ринтын,– я очень долго ждал. Если хочешь, я поеду один.
   Они разыскали милиционера и спросили, как проехать к университету. Сели на четвертый номер трамвая, окна которого были загорожены широкими спинами. Кондуктор громко объявляла остановки: Литейный, Садовая, Казанский собор, Главный штаб, Академия наук, Университет!

Книга третья

1

   За толстым стеклом университетской двери стоял человек в красивой форме. На рукаве золотой лентой вился знак, как у полярного капитана.
   Ринтын робко постучал.
   Человек в красивой форме широко распахнул дверь и сиплым голосом спросил:
   – Вы кто? Абитуриенты?
   – Нет, мы чукчи,– объяснил Кайон.
   Человек в красивой форме медленно закрыл дверь и остался по ту сторону толстого стекла.
   Ребята понуро отошли.
   Над Ленинградом спускалась ночь. Бежали звонкие трамваи, подмигивая разноцветными огоньками. От реки тянуло ночной сыростью и какими-то незнакомыми запахами.
   Кайон и Ринтын шагали вдоль набережной. Справа темнели громады домов. Кое-где в окнах горел электрический свет – уютный, теплый. Навстречу попадались прохожие. Они шли мимо Ринтына и Кайона, прижимаясь к гранитному парапету.
   Черная речная вода билась о каменные берега, отраженные в ней огни переливались и мерцали. Иногда проплывал маленький буксирный пароход и тонко посвистывал, приближаясь к мосту.
   – Что будем делать? – спросил Кайон.– Есть хочется.
   – Надо найти магазин и купить чего-нибудь,– ответил Ринтын.– Перейдем трамвайную линию. Там должны быть магазины.
   Ребята долго ждали, пока между двумя мостами не будет трамвая. Они быстро перебежали линию.
   – Ты смотри! – толкнул Ринтын друга.– Кто жил здесь!
   На фасаде тесно лепились мемориальные доски: Павлов, Стеклов, Якоби, Карпинский, Ферсман, Чебышев, Остроградский.
   – Вот это да! – проговорил Ринтын.– Столько знаменитостей!
   Они медленно обошли фасад, читая каждую доску. Шепча про себя великие имена, они испытывали восхищение перед этими людьми, украсившими человечество своим талантом, своим умом. Ведь рядом университет. Так ли они начинали, как завтра начнут Ринтын и Кайон?.. Тоже приехали издалека… Голова кружится. Будто взобрался на высоту и смотришь оттуда на пенные следы волн, угоняемых ветром вдаль от берега.
   Ребята нашли булочную и купили два батона. Они шли по улице и жевали булку, отламывая куски. Чемоданы оттягивали руки, усталость сокращала шаги, хотелось куда-нибудь приткнуться, сесть, лечь…
   – А где будем спать? – спросил Кайон.
   – Надо устроиться на берегу,– решил Ринтын.– Это приметное место. С утра пойдем прямо в университет.
   Они снова пересекли трамвайную линию и остановились. Прямо на них смотрел каменный сфинкс. Ринтын повернулся и увидел второго. У этого был отбит подбородок, и он выглядел добродушнее.
   Взгляды обоях каменных чудовищ были устремлены вдаль, поверх многоэтажных дворцов, золотых шпилей и куполов, поверх мостов и бегущих по ним трамваев. Сфинксы смотрели в свое прошлое, в покинутую родную пустыню.
   – “Сфинкс из древних Фив в Египте перевезен в град Святого Петра в 1832 году”,– громко прочитал надпись Кайон и сказал: – Земляк.
   – Какой же он земляк? – удивился Ринтын.– Читай: “из древних Фив в Египте…”
   – В том смысле земляк, что тоже издалека,– пояснил Кайон.– Хоть бы улыбнулся нам… А что-то у них в лицах есть… Да, Ринтын? Вроде улыбки?
   Кайон смотрел на каменные чудовища, громко говорил, но чувствовалось, что он немножко растерян, ему еще не верится, что наконец-то кончилась долгая дорога, завтра им не нужно никуда ехать. Он сдвинул шапку на затылок, открыв выпуклый, выдающийся вперед, как у олененка, лоб; узкие, широко расставленные глаза блестели от возбуждения и любопытства.
   Под сфинксами у самой воды стояла полукруглая каменная скамья.
   – Здесь и устроимся,– сказал Ринтын.– Можно даже лечь.
   Ребята спустились к воде, поставили чемоданы на каменную скамью, уселись и блаженно вытянули ноги.
   – Устал,– вздохнул Кайон.
   – Я тоже,– признался Ринтын.– Знаешь, а ведь прошли-то мы совсем немного. Больше ехали.
   – Это потому что ходили по камню,– догадался Кайон.– Ведь тундра мягкая, а тут земля закрыта асфальтом и придавлена камнем.
   У ног плескалась вода. На другом берегу реки тускло блестел огромный купол собора Исаакия. Ринтын узнал собор, который раньше видел на фотографиях.
   – В этом соборе висит маятник Фуко. Он показывает вращение Земли,– сообщил он Кайону.
   – Знаю,– ответил Кайон, занося ноги на каменную скамью.
   – Ты бы разулся…
   – Да? – удивился Кайон, но опустил ногу и принялся развязывать шнурки.
   Ринтыну не спалось, хотя было поздно. Прохожие больше не появлялись, огней становилось все меньше и меньше. Воздух был теплый, густой.
   Только сейчас, когда Кайон заснул, Ринтын осознал, что он в Ленинграде, в городе, о котором мечтал много лет, видел во снах, грезил наяву, читал в книгах… Вот он, лежит вокруг: за рекой, за спиной, справа и слева – огромный, живой, еще непонятный… Сегодняшний день еще принадлежал тому Ринтыну, который мечтал о Ленинграде, а завтра начнется новая жизнь, и сам Ринтын станет другим, оставившим за чертой дня и ночи детство и отрочество.
   Сгущалась темнота. Над рекой поднимался ночной туман. Ринтын привалился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Он часто просыпался и каждый раз видел один и тот же сон: он спит на берегу моря, а в ногах шумит океанский прибой. Сон возвращал его на родину, на холодное ветровое побережье и, просыпаясь, он ожидал увидеть синие горы, дальние мысы, льдины, освещенные низким полуночным солнцем, услышать птичий гомон над горным ручьем… Но река плескалась тихо, сфинксы безмолвствовали, а океанский гул шел отовсюду, от всего города.
   Сквозь туман пробился рассвет. Вместе с ним откуда-то справа донеслись пароходные гудки. Ринтыну невольно пришли на память дни, когда он работал грузчиком в бухте Гуврэль. Как много осталось позади! Если вспомнить день за днем, получится, что прожито не так уж мало… Ринтын усмехнулся про себя и посмотрел на проступивший сквозь туман мост. Что такое! Мост переломился пополам! Ринтын глянул налево. И этот мост задрал к небу две свои половинки.
   Ринтын растолкал Кайона.
   – Что случилось? – Кайон недовольно протер глаза.
   – Гляди, мосты сломались!
   – О! – воскликнул Кайон.– Будто распилили за ночь! Постой! Я где-то читал об этом. Это называется: разводить мосты… В книге о революции читал: когда “Аврора” входила в Неву, разводили мосты. Точно!
   Теперь и Ринтын вспомнил об этом. По Неве шли корабли. Большие и малые. Вон проплыл буксир с плотами. На плотах стояли избы и сушилось белье. Из домика вышла женщина. Она была босиком, волосы спутались – видно, со сна. Она посмотрела на двух парней, стоящих с разинутыми ртами у самой воды, и улыбнулась.
   Ринтыну захотелось махнуть рукой, но почему-то он постеснялся. Он лишь улыбнулся в ответ.
   – Вот бы сесть на такой плот и поплыть,– мечтательно произнес Кайон.– Всю Россию посмотрели бы.
   Ринтын только вздохнул.
   Утренние берега Невы были освещены далеким солнцем, встающим за каменными горами домов. Утренние берега… Они только поначалу кажутся чужими, но ведь именно с них начинались дальние дороги. Сколько было их у Ринтына и Кайона! Сначала вельбот причалил к галечной гряде, отполированной ледяными волнами студеного моря. Потом была низкая коса у Анадырского лимана, утренние зеленые берега России у Владивостока, красный каменный пояс Кремля над Москвой-рекой, и вот эти берега давней и далекой мечты – утренние берега Невы…
   Сзади послышались тяжелые шаги. Ринтын обернулся и увидел милиционера. Он стоял, широко расставив ноги, и пытливо смотрел на ребят.
   – Любуетесь? – спросил он, стараясь придать своему голосу дружелюбие.
   – Да,– ответил Кайон.– Только что встали.
   – Ночевали здесь?
   – Да. Мы приехали вечером, и нам некуда было деться,– виновато пояснил Ринтын.
   – В таком случае следуйте за мной,– приказал милиционер.
   Ребята взвалили на плечи чемоданы и послушно зашагали за милиционером, который шел, то и дело оглядываясь: удостоверялся, идут ли за ним.
   На улицах было еще пустынно. Тепло одетая женщина в белом фартуке поливала из шланга сырую от ночного тумана улицу. Редкие прохожие провожали удивленными взглядами Кайона и Ринтына и идущего впереди милиционера. Проносились полупустые трамваи, автобусы, одинокие легковые машины.
   Ребята не чувствовали за собой никакой вины, но все же было неприятно идти по городу в сопровождении милиционера. В чем их могут обвинить? В том, что спали в неположенном месте, только и всего. Правда, все зависит от того, насколько тяжелым считается преступление – спать на берегу Невы в обществе сфинксов.
   Еще издали ребята увидели в светящемся стеклянном четырехугольнике слово “Милиция”. У подъезда стояли мотоцикл и синяя закрытая машина с красной полосой, как будто подпоясанная.
   Милиционер толкнул дверь, и они очутились в просторной комнате, перегороженной высокой стойкой, за которой дремал, подперев щеку рукой, лейтенант. Он поднял голову, и в его глазах появилось любопытство: эти ребята совсем не походили на обычный “ночной улов”.
   – Здравствуйте,– почти одновременно сказали Ринтын и Кайон и поставили чемоданы на пол.
   – Товарищ лейтенант! – приложив руку к козырьку, начал докладывать милиционер.– Данные лица обнаружены мной при пробуждении на берегу Невы, в районе исторических достопримечательностей.
   – Каких таких достопримечательностей? – переспросил лейтенант, продолжая разглядывать ребят.
   – Египетских сфинксов, товарищ лейтенант!
   Лейтенант протянул руку:
   – Ваши документы!
   Ринтын и Кайон распаковали чемоданы и вынули паспорта, направления и дипломы об окончании Въэнского педагогического училища.
   Лейтенант просмотрел документы. Он был еще совсем молодой, светловолосый и курносый. По возрасту начальником быть бы не ему, а тому милиционеру, который привел их с набережной.
   – С Чукотки, значит? – сказал лейтенант.
   – Да, оттуда,– ответил Ринтын.
   – Учиться, значит, приехали?
   – Учиться, значит,– кивнул Кайон и поинтересовался: – А что с нами будет?
   – В данном случае наказание такое: во-первых, садитесь, а во-вторых… Товарищ Мушкин,– обратился он к милиционеру,– поставьте чайник и напоите задержанных!
   – Каким это образом? – развел руками Мушкин.
   – Вам никогда не приходилось ставить чайник на электрическую плитку?
   – Приходилось,– ответил милиционер.
   – Тогда выполняйте приказание!
   Милиционер скрылся за дверью. Лейтенант подошел к ребятам.
   – Будем знакомы: Василий Голев, тоже студент университета. Заочник юридического,– он протянул руку.– Издалека пришлось вам добираться,– сказал он.– Через всю страну! Долго ехали?
   – Недели три,– ответил Кайон.
   – На какой факультет поступаете?
   – Нам сказали, что в университете открылся новый факультет – северный,– ответил Кайон.– Туда и будем поступать.
   – Жаль, что никто из вас не идет на юридический. Вместе бы учились…
   Открылась дверь в глубине комнаты, и, держа в одной руке чайник, а в другой нанизанные на пальцы алюминиевые кружки, появился милиционер Мушкин. Ринтыну показалось, что он оставил в той комнате строгое лицо. Мушкин улыбался во весь рот и был приветлив, как радушный и гостеприимный хозяин.
   Он расстелил на столе газету, нарезал белый хлеб, откуда-то принес масло, сахар и разлил чай по кружкам.
   – Давайте, ребята, чайку попьем,– пригласил Голев Ринтына и Кайона.
   Милицейский чай был крепкий и вкусный. Ребята пили его с удовольствием, не отставал от них и Мушкин. Он снял фуражку, часто вытирал лысую голову большим платком и рассказывал:
   – Иду я по вверенной мне территории, прихожу к мосту лейтенанта Шмидта, гляжу, на скамье под сфинксами лежат двое… Ну, думаю, опять Мирошка и Женька с Косо” линии. Нализались с получки. Подхожу ближе. Вроде со спины не похожи. Да и разговор не наш, другой. Ну, думаю, дело пахнет международными осложнениями… А оказалось, студенты!.. На вверенной мне территории студентов много. На Пятой линии общежитие да здесь на Университетской набережной, опять же художники – народ горячий и неорганизованный… Ничего люди, только любят на трамваях бесплатно ездить…
   – Мы будем платить,– обещал Кайон.
   – Да ладно, чего уж там,– махнул рукой Мушкин,– теперь свои люди, как-нибудь разберемся.
   После чаепития Голев снова занял место за барьером. Некоторое время он что-то писал.
   Пришел другой лейтенант. Видимо, сменить Голева. Он вопросительно посмотрел в сторону Ринтына и Кайона, но Голев его успокоил:
   – Это мои знакомые. Поступать приехали в университет.
   Сдав смену, Голев взялся проводить ребят.
   Они пошли по знакомой набережной. Голев, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, рассказывал:
   – Напротив нас купол Исаакиевского собора, чуть подальше Адмиралтейство… Налево в саду памятник “Румянцева победам”. А вот этот дворец принадлежал Меншикову. Сейчас здесь юридический институт…
   Ринтын не сводил глаз с Голева. Перед ним был первый университетский студент. Он оказался совсем не похожим на того, каким виделся Ринтыну его будущий коллега. Милиционер – и студент! Это было совершенно неожиданным.
   – Вы здесь и учитесь? – спросил Кайон Голева.
   – Нет, я учусь в университете.
   – А какая разница между юридическим факультетом университета и институтом? – спросил Ринтын.
   Голев попытался объяснить, но сам запутался и коротко закончил:
   – Университет – это выше.
   Прошли мимо трехэтажного зеленого здания.
   – Здесь помещаются филологический и восточный факультеты,– сказал Голев.
   – А куда мы идем? – спросил Ринтын.
   – В главное здание. Спросим там, где ваш факультет.
   Вчерашний красиво одетый старик предупредительно раскрыл дверь перед Голевым и взял под козырек. Ринтын и Кайон в удивлении приостановились.
   – Здорово, Ефимыч! – Голев фамильярно поздоровался со стариком.– Начальство здесь?
   – Проректор Иванов-Томский пришли! – важно сообщил старик.
   Голев прошел мимо секретарши в дверь с надписью на медной дощечке: “Проректор Иванов-Томский”. Ринтын и Кайон остались в приемной. Через минуту дверь открылась, и Голев пальцем поманил ребят.
   Проректор оказался еще совсем не старым человеком в полувоенной форме со следами погон на плечах.
   Ребята почтительно поздоровались с ним.
   – С Чукотки приехали?
   – Так точно! – вместо них ответил Голев.
   – По-русски понимаете?
   – Понимают,– сказал Голев.
   – Чего же они молчат? – удивился проректор.
   – Не могу знать,– пожал плечами лейтенант и обратился к ребятам: – Давайте рассказывайте.
   – Нам бы найти наш факультет,– сказал Ринтын.
   – Видал! – Иванов-Томский улыбнулся Голеву.– Да они не хуже нас с тобой говорят по-русски. Ваш факультет в том же здании, где восточный и филологический. Это рядом. Проводи их, Голев.
   – Есть, товарищ майор! – с готовностью сказал Голев и тут же поправился: – Простите, товарищ проректор.
   По дороге на северный факультет Голев рассказал, что они с проректором служили в одной части и вместе дошли до Берлина.
   – А кто этот важный старик у дверей? – спросил Ринтын.
   – У каких дверей? – не понял Голев.
   – Которого вы назвали Ефимычем,– напомнил Ринтын.
   – Это швейцар. Старый моряк. Тоже воевал в ополчении.
   По широкой лестнице в сопровождении Голева поднялись на второй этаж. На одной из дверей висела бумажка, написанная от руки: “Северный факультет. Деканат”.
   – Здесь я с вами распрощаюсь,– сказал Голев и добавил непонятное: – Ни пуха ни пера!..

2

   Ребята сдали вступительные экзамены и поселились в общежитии на одной из линий Васильевского острова.
   Комната находилась на последнем этаже большого старого здания. Жили вшестером: Ринтын с Кайоном, нанаец Черуль – студент третьего курса, чех Иржи Грдличка и два венгра – Михай Тот и Ласло Немети.
   Когда Ринтын впервые появился во Въэнском педагогическом училище, поначалу все студенты казались ему на одно лицо. Потом такое было в общежитии грузчиков в Гуврэльском порту. Здесь же все жители студенческой комнаты были настолько разными, что при всем желании их невозможно было перепутать. Венгр Михай – низенький, толстый, в очках в тонкой металлической оправе. Он все делал медленно, с толком. Даже к такому, казалось бы, привычному делу, как ко сну, он готовился основательно: разглаживал ладонями простыни, взбивал набитую ватой подушку, долго пристраивался, подыскивая для головы единственно правильное и удобное положение. Высокий и худой Ласло, тонкие жилистые ноги которого не умещались под коротким одеялом, посмеивался над своим земляком и товарищем.
   Черуля и Иржи, схожих по телосложению, широких в плечах, тоже не перепутаешь: один белолицый, а другой смуглый, с узкими, как прорез для монеты в телефоне-автомате, глазами.
   Старостой комнаты избрали Черуля. Предлагали Иржи, но тот категорически отказался, заявив, что он и так всю войну был вроде старосты в партизанском отряде. Венгры же только начинали говорить по-русски и не годились для объяснений с комендантом.