Сафонов Дмитрий. Шериф

   — Кофе?
   — Ну да. Сбегай домой, налей в термос. Нам ведь тут всю ночь сидеть. Можешь захватить какого-нибудь печенья или пирожков — возражать не буду.
   Ружецкий перевел взгляд с Баженова на того, кто сидел в клетке:
   — Ты справишься один? Баженов принужденно улыбнулся:
   — Конечно. Оставь мне ружье — для верности.
   — Хорошо. Тебе кофе с сахаром? Баженов кивнул:
   — И покрепче. Ночь длинная.
   Ружецкий встал, с сомнением посмотрел на Баженова.
   — Иди быстрее. Я в порядке. — Баженов открыл дверь участка, и Ружецкий нехотя вышел на крыльцо.
   — Кирилл, — сказал он, понизив голос. — Он мне не нравится.
   Баженов оглянулся. Микки следил за каждым его движением. Понимая, что совершает еще одну ошибку, Баженов вышел на крыльцо и прикрыл за собой дверь.
   — Я в него тоже не влюблен, что дальше? Сидеть всю ночь без кофе? Не бойся. Что может случиться?
   — Я не хочу оставлять тебя одного, — сказал Ружецкий, и по его тону нельзя" было понять, за кого он опасается больше: за надзирателя или заключенного.
   Баженов вздохнул, достал из кармана связку, на которой висел ключ от сейфа, и отдал Ружецкому.
   — Так тебе будет спокойнее? Ружецкий спрятал связку в карман:
   — Я не это имел в виду… Но… Так надежнее.
   — Тогда давай, дуй быстрее. Давно бы уже вернулся.
   — Я сейчас!
   Ружецкий спрыгнул с крыльца и побежал по дорожке на улицу.
   — Я мигом!
   Баженов молча покивал, взглянул на черное звездное небо.
   Вот Большая Медведица, а вон — Малая… А вот, прямо над головой — Кассиопея. Небо чистое. Когда взойдет луна, будет светло. И все видно…
   Он сам не понял, почему эта мысль пришла ему в голову.
   Баженов постоял еще немного на пороге, потопал ногами, будто отряхивал с ботинок снег, и вернулся в участок.

* * *

   Он закрыл за собой дверь и наткнулся на этот немигающий взгляд, заставивший его вздрогнуть. Микки сидел неподвижно, и сначала Баженову показалось, что он не дышит.
   Да и черт с.ним! Пусть не дышит!
   Он подошел к столу и после недолгого колебания вытащил из каретки заправленные листы бумаги.
   — Правильно! — раздалось из камеры. Сейчас Микки говорил не в голове у Баженова, а так, как это делают все обычные люди.
   — Ты не знаешь, как поступить, потому что не можешь решиться. Тебе нужна помощь? Баженов резко обернулся:
   — Что ты имеешь в виду?
   — То, о чем ты думаешь.
   — Откуда тебе знать, о чем я думаю?
   — Это не сложно. Ты примитивен. — Микки усмехнулся.
   — Мерзкий ублюдок! Как ты смеешь открывать рот… — Баженов потянулся к кобуре и достал пистолет.
   — Открывать рот? — ехидно произнес Микки. — Это интересно!
   Он закрыл глаза и выставил руки перед собой. Пальцы, поначалу застывшие, вдруг начали двигаться, плавно и неторопливо, как щупальца осьминога. Постепенно их движения стали ускоряться, затем Микки сжал левую руку в кулак, а указательный палец правой нацелил на Баженова.
   И тут Баженов ощутил, что его рука, сжимавшая пистолет, поднимается к лицу. Он хотел что-то сказать и раскрыл от удивления рот, но голосовые связки не издали ни звука. Вместо этого рот открылся еще шире, и Баженов почувствовал, как его рука разворачивает пистолет, большой палец ложится на спусковой крючок, а ствол протискивается между зубами, больно царапая мушкой небо. Он засунул ствол так глубоко, что его затошнило. Но тошнота отступила на второй план, когда большой палец стал медленно, как тогда, на поляне, давить на спуск.
   Глубоко, в самой глотке, Баженов ощущал привычный запах ружейной смазки. Ствол, казалось, упирался в самые гланды. На глазах у него выступили слезы, он ожидал грохота выстрела, который разнесет голову на куски.
   Но вместо этого палец уперся. Баженов резким движением вытащил пистолет изо рта. Он долго стоял, не в силах отдышаться. Сквозь пелену слез, застилавших глаза, он посмотрел на пистолет. Так и есть! Предохранитель включен.
   — Всегда есть какой-то предохранитель, — раздался мягкий голос.
   Баженов обернулся, будто его ударили.
   Микки открыл глаза и снова вперился в Баженова неподвижным взглядом.
   — Но не надо его дергать понапрасну, иначе…
   — Что «иначе»?..
   — Иначе мозги окажутся на стене.
   Баженов понял весь ужас ситуации, в которую попал. Он сидит в одной комнате с безумцем, который может заставить его сделать все что угодно, даже засунуть пистолет в рот и нажать на курок.
   «Валерка как чувствовал. Хорошо, что он забрал ключи…» — пронеслось у него в голове.
   И — сразу же, без всякой паузы, раздался насмешливый голос:
   — Излишняя предосторожность. Я не собираюсь никуда убегать. Я бы давно это сделал, если бы хотел. Но я не хочу.
   — А что ты хочешь… сделать? — выдавил из себя Баженов.
   Микки улыбнулся, и эта улыбка была чертовски обаятельной. Он подмигнул Баженову, как заговорщик:
   — Гораздо интереснее, что ВЫ хотите сделать со мной. Понимаешь? Шериф?
   Тогда слово «Шериф» прозвучало для Баженова в первый раз. Он никогда бы так себя не назвал, но… После той ночи он и стал Шерифом. С «дырой в голове».
   Баженов подошел к письменному столу и убрал пистолет в ящик. Чтобы его больше не видеть.
   Затем он с опаской взял ружье, проверил предохранитель и поставил его в угол.
   Микки улыбался. «Ты же понимаешь, что это ничего не меняет?»
   Да. Баженов понимал. Это ровным счетом ничего не меняло. Он мог открыть ящик письменного стола, схватить пистолет и снова засунуть себе в рот. Или упереть в грудь. Или — в ухо. Или — в лоб. На выбор. И это был не его выбор, а Микки.
   Баженов боялся поднять глаза. Он знал, что упрется в черные зрачки чужака, глядящие на него как два пистолетных дула.
   Он взял шуршащий чехол и накрыл машинку.
   Кофе! Проклятый кофе! Где же Валерка? Когда он придет?
   — Брось, Шериф, — произнес насмешливый голос. — Ты не о том думаешь. Тебе надо сделать СВОЙ выбор, и ты должен быть готов.
   К чему готов? Какой выбор?
   Все-таки у Микки было одно неоспоримое достоинство: с ним не нужно было разговаривать.
   — Простой выбор, потому что в конечном счете все зависит от тебя. Только от тебя.
   В конце концов, это было даже не смешно. Человек, сидящий на топчане за решеткой из толстых прутьев, по пояс голый, с приторным лицом голливудского актера, называл его Шерифом и настойчиво советовал сделать выбор. Выбор… Будто это было так просто. Стоило только сказать «да» или «нет»…
   — Это действительно просто. Да… или — нет. Только и всего, Шериф…
   Наконец-то проклятый Микки от него отвернулся. Лег на топчан, положив под голову одну руку, другой закрыл глаза. Свои страшные глаза, которые просвечивали Баженова, как рентгеном.
   Баженов увидел, как мерно вздымается голая грудь.
   Казалось, Микки спал. И от этого Баженову стало немного легче. Он даже начал успокаиваться, сел на стул и откинулся на спинку. Он почти задремал, но какой-то посторонний звук заставил его вскочить и заорать что было сил.
   Микки. Баженов видел, как он встал и двинулся прямо на решетку. Толстые прутья вошли в его тело, как в масло, рассекли на три неравные части, которые тут же снова слились между собой, едва прутья остались позади. Микки двинулся прямо на Баженова. Он ухмылялся, и изо рта его показалась булькающая черная жижа, светящаяся слабым зеленоватым светом.
   Баженов вскочил со стула, закричал и… проснулся.
   Он обнаружил себя стоящим посередине комнаты. На бедре висела кобура, и ее приятная тяжесть не оставляла сомнений: пистолет лежал именно там, а не в ящике письменного стола. Значит, это был сон? Просто сон?
   Он оглянулся на дверь, которая вела на улицу.
   — Кирилл! Что с тобой? — На пороге стоял Ружецкий. Но не Валерка, а его отец — Семен Палыч.
   — Да нет, ничего… — Баженов доковылял до стула и сел. Значит, все-таки сон! Ну и слава богу!
   Он осторожно повернул голову. Микки лежал на топчане, закрыв лицо рукой.
   «Мы оба уснули, вот в чем дело…»
   — Просто переутомился, Семен Палыч. Перенервничал.
   — А-а-а, — понимающе протянул старший Ружецкий. — Бывает. Пойдем-ка на улицу. Разговор есть.

* * *

   Сколько времени прошло с того момента, как он привел Микки в участок? Наверное, не очень много. Полчаса, от силы. Баженов посмотрел на стрелки наручных часов: они застыли на половине двенадцатого. Он взглянул на небо: светила полная луна, и Большая Медведица сдвинулась далеко против часовой стрелки.
   — Семен Палыч, который час? Мои стоят.
   — Два. Скоро начнет светать, сынок. — Ружецкий достал сигарету, протянул пачку Баженову.
   — Спасибо.
   — Ты заснул на посту? — строго спросил Ружецкий. Баженов виновато пожал плечами:
   —Да…
   — Ладно, бывает. Хорошо, что ключи были в сейфе. Валерка передал мне связку.
   — Ага… — Баженов глубоко затянулся. Голова его тупо гудела.
   — А вот мы не спали!
   — То есть?..
   — Валька Мамонтов подкинул хорошую идею. Все мужики собрались в школе. В спортзале. Надо было поговорить.
   — О чем? — Баженов мог бы и не спрашивать, он и так уже все понял.
   — О НЕМ. — Ружецкий кивнул на дверь участка. — О чем же еще?
   Баженов зевнул: может быть, немного шире, чем следовало. Немного наигранно.
   — А чего о нем говорить? Связи не было. Валерка вам сказал? Утром позвоню в Ковель, пусть приезжают, забирают.
   Ружецкий ухватил его за руку и крепко сжал, до боли, так, что Баженов поморщился.
   — Это ты так решил?
   — Это по закону так положено.
   — А насиловать и вешать маленьких девочек — это по закону?
   — Семен Палыч, — Баженов освободил руку, — его должен судить суд.
   Ружецкий затянулся. Огонек сигареты осветил его сердитое лицо.
   — А мы что? Не суд? На собрании были все. И все как один решили… Решили, что… — Он никак не мог найти нужного слова. — В общем, мы хотим…
   — Его убить? — договорил Баженов. — Так?
   — Нет. — Ружецкий замолчал. — Покарать. За то, что он сделал.
   — Семен Палыч… — начал Баженов, но Ружецкий перебил:
   — Хватит мне талдычить про закон. Я тебе не про закон, а про справедливость говорю. Что, по-твоему, важнее? Ты что-то, Кирюша, — он погрозил Баженову сухим узловатым пальцем, — очень быстро забыл титьку, которую сосал… Он пришел к нам в город, напакостил, убил девчонку, теперь лежит, дрыхнет, как барин, а ты его в Ковель хочешь отправить? Так, что ли?
   Вместо ответа Баженов достал из кобуры пистолет и протянул Ружецкому:
   — Пожалуйста.
   — Что это? — отшатнулся Ружецкий.
   — Идите, застрелите его, пока он спит. Покарайте. Ружецкий покачал головой. Он мягко отвел руку Баженова в сторону:
   — Нет, Кирилл. Мы решили, что это должен сделать ты.
   Баженов усмехнулся:
   — Вы решили? Вы решили за меня?
   Ружецкий сделал несколько быстрых затяжек. Он смотрел в сторону. Его красная обветренная шея торчала из воротника синей рубашки, застегнутой на все пуговицы.
   — А кто у нас власть? Кто должен был его остановить, как не ты? Ты же этого не сделал? Теперь расхлебывай. Исправляй свои ошибки.
   — А если я откажусь, Семен Палыч? — Баженов не ожидал, что сможет это сказать.
   — Значит, — глухо сказал Ружецкий, — ты с ним заодно. А я не на ту лошадь ставил.
   — Семен Палыч, — отчеканил Баженов. — Я вам очень благодарен за то, что вы для меня сделали, но… Поймите… Это ведь не так просто. Что, думаете, нажал на курок — и все?
   Но Ружецкий не хотел слушать никаких возражений.
   — МЫ, — он подчеркнул, выделил голосом это самое «МЫ», — так решили. Мы все… — Он плюнул на коротенький окурок. Уголек зашипел и потух. Ружецкий выбросил окурок в урну рядом с дверью. — Не бойся, все будут молчать. Никто тебя не сдаст. У него ведь, — Ружецкий кивнул на дверь, — нет никаких документов? В Ковель ты пока не дозвонился… Выродок взялся ниоткуда, так пусть исчезнет в никуда. Это придаст тебе авторитета в городе. Покажи, кто в доме хозяин. Мой тебе совет: не иди против народа.
   Баженов стоял на крыльце, покуривая.
   Ружецкий развернулся и стал спускаться с крыльца.
   — До рассвета время еще есть. Еще есть время, сынок! — сказал он и, не оборачиваясь, поднял правую руку, просто поднял и махнул ею, словно говорил «пока!».
   Баженов молчал.
   «Вот он, выбор! „Да“… Или — „нет“? В конечном счете все зависит только от меня…»
   Он достал новую сигарету, теперь уже свою. Прикурил ее от той, что дал Ружецкий. Он не торопился обратно в участок. Баженов должен был решить все для себя здесь, на крыльце, стоя под звездным небом.
   Он нашел Большую Медведицу, мысленно провел от правой границы ковша прямую линию вверх… Там — Полярная. Единственная звезда на небосводе, которая остается неподвижной. Ей наплевать на то, что Земля крутится вокруг Солнца, а Солнце — вокруг еще какой-то хреновины, она всегда остается неподвижной, что бы ни случилось. Она одна знает, как оставаться неподвижной. А остальным приходится крутиться, как беременным вшам на мокром…
   Баженов покачал головой. А ему что делать? Да… или нет? В любом случае — остаться неподвижным уже не удастся.
   С исчезновением Микки решались многие проблемы. Очень многие.
   Как он сказал?
   «Это действительно просто. Да!.. — или нет. Только и всего, Шериф…» Шериф…
   Баженов повторил это слово вслух, будто пробовал его на вкус. Шериф.
   Он неожиданно понял, что участковый Баженов и Шериф Баженов — два разных человека. То, чего нельзя участковому, позволено Шерифу. Даже является его первейшей обязанностью.
   Он сам назвал меня Шерифом. Так пусть теперь не обижается!
   Возможно, всезнающий доктор Пинт, который появится в Горной Долине только через десять лет, назвал бы это раздвоением личности. Вполне возможно. Но для Баженова это было бегством в новую, спасительную оболочку. Участковый Кирилл Александрович Баженов не мог сделать то, чего от него хотели, и остаться участковым — Баженовым Кириллом Александровичем.
   Это было выше его сил.
   Но Шериф Баженов запросто влепит засранцу пулю меж глаз… Пулю? Нет. Хороший заряд крупной картечи, вот что он влепит! И не поморщится! Скажет мерзавцу: «Благодари Бога, что мы тебя не повесили на центральной площади, напротив магазина Рубинова, в котором продаются такие замечательные веревки!» И сплюнет под ноги добрую порцию табачной жвачки.
   Участковый Баженов остался на крыльце. В участке его никто не ждал, и он остался на крыльце.
   Дверь открылась, и на пороге появился Шериф Баженов: пока без ковбойских сапог и знаменитой шляпы, но…
   На все сто пятьдесят процентов Шериф, если вы понимаете, о чем я толкую!
   Он снял дурацкую портупею: маленький, словно дамский, «Макаров», стал его раздражать. Баженов вынул из кармана ключи и открыл сейф. Небрежно бросил туда кобуру с оружием и достал новенькие, в смазке, наручники. Ему еще ни разу не приходилось их использовать. Но сейчас, похоже, настал момент. Очень подходящий момент. Баженов взял с верхней полки сейфа ключи от камеры и подошел к решетке.
   — Эй! Как тебя там? Микки? Вставай!
   Микки убрал руку от глаз. Вид у него был сонный.
   — Что случилось?
   — Все! Все УЖЕ случилось! — Теперь они поменялись ролями: Баженов ухмылялся, а Микки был напуган. — Подойди к решетке, повернись ко мне спиной и просунь свои сраные руки!
   Микки хлопал глазами:
   — Я… Я не понимаю, в чем дело? Что вы задумали?
   Баженов задвигал челюстями — плотоядно, будто жевал сырое мясо и сок, смешанный со слюной, стекал ему на подбородок.
   — Увидишь… Суй руки, кому говорят! — Он заорал — так громко, что все койоты в Техасе заскулили от страха.
   Микки послушно повернулся и просунул руки между прутьями. Баженов защелкнул на его запястьях наручники. Если бы он поднял глаза и посмотрел в маленькое зарешеченное оконце камеры, то в его неверном отражении он бы заметил, что Микки улыбается. По-прежнему улыбается, засранец, потому что ему нравится эта игра. Ведь это была ЕГО игра.
   Баженов вставил ключ в замок, сделал два скрежещущих оборота. Дернул дверь на себя, она отворилась с надсадным скрипом.
   «Это хорошо! — подумал Баженов. — Дверь в камере ДОЛЖНА скрипеть. А если бы не скрипела, петли пришлось бы полить соленой водой, чтобы они как следует заржавели!»
   Не сводя глаз с полуголого чужака, Баженов отступал к столу. Он ударился бедром о столешницу и пошарил рукой, пытаясь нащупать ружье там, где его оставил Ружецкий. Но на столе ружья не оказалось: оно стояло в углу за сейфом. Баженов сделал еще два шага и взял ружье.
   Оно не лежало на столе, а стояло в углу. Участкового Баженова это могло бы насторожить. Но Шериф Баженов не придал этому никакого значения.

* * *

   — И вы повели его к штольне, Шериф? — еле слышно спросил Пинт.
   Теперь, кажется, все стало на свои места. Нет, еще не стало, но постепенно СТАНОВИЛОСЬ.
   Они сидели в уазике, стоявшем во Втором переулке, между магазином Рубинова и участком. Вокруг было темно и тихо.
   Шериф специально занял эту позицию: самый центр города, случись что, он успеет в любое место без задержки. Но в городе было тихо.
   Шериф понимал, что искать Микки… или Петю наобум бесполезно. И еще он понимал, что Микки сам где-нибудь объявится.
   Рано или поздно — обязательно объявится. Ведь он именно поэтому ВЕРНУЛСЯ.
   Фонарь перед магазином Рубинова посылал слабые лучи через заднее стекло уазика. В салоне было не продохнуть от табачного дыма: Шериф смолил одну за другой, наплевав на все предупреждения Минздрава. Он словно знал наверняка: смерть от рака легких ему не грозит.
   Шериф ловко щелкнул пальцами, выбросив окурок на улицу. Он потянулся за следующей сигаретой, но увидел, что в пачке осталось всего четыре штуки.
   — Маловато, — сказал он задумчиво. Он еще не знал, что ему этого хватит. До самой смерти.
   — У меня есть, — успокоил Пинт. — Я не такой поклонник никотина, как вы.
   — Да? Ну ладно. — Шериф сложил ладони аккуратной лодочкой и закурил.
   — Так вы повели его к штольне? — повторил Пинт.
   Баженов задумался, вспоминая. Он хотел мысленно представить себе эту картину еще раз: полуголый Микки, руки в наручниках за спиной, а за ним — молодой Баженов с ружьем наперевес. О том, что когда-то он был участковым, напоминали только форменные брюки, рубашка и ботинки. Больше без особой нужды он форму не надевал.
   Синий галстук на резинке валялся на полу участка.
   И ружье было снято с предохранителя.
   — Да, док… — наконец ответил Шериф. — Тогда мне это показалось хорошей идеей. Лесная поляна, которую трудно найти. Точнее, ее ЛЕГКО НЕ ЗАМЕТИТЬ. Заброшенная штольня, в которую удобно сбросить тело… Все так. Светила луна, и к тому же ОН САМ показывал мне дорогу. Он хорошо запомнил дорогу… Он ее ЗНАЛ.

* * *

   Они ступили на поляну. На этот раз жужжания не было. Никто не пытался залезть Баженову в мозги. Он все делал сам, ведь это был ЕГО выбор. Он подвел Микки к штольне и не удержался от искушения: врезал ему прикладом по затылку. Микки упал на колени.
   — Молись, ублюдок! — сказал Баженов. — Мне интересно, что ты Ему скажешь. «Господи, прости, ибо я немножко согрешил сегодня. Позавчера я имел дурные мысли, вчера я солгал, а сегодня — изнасиловал и повесил маленькую девочку, которой было всего десять лет»? Так? Ты это Ему скажешь?
   — Еще интересней, что Он мне ответит, — неожиданно сказал Микки. — «Приди в мои объятия, возлюбленный сын мой, ибо все мы грешны»? Ведь так обычно говорит ваш Бог? Он же всех любит? С чего бы ему любить меня меньше, чем эту малышку, которая в пятнадцать лет стала бы вокзальной проституткой в Ковеле, а в семнадцать — давала бы всем за стакан портвейна? Может, я оказал ей неоценимую услугу — благодаря мне она вошла в царство Божие безгрешной. Говорят, для безгрешных там другие расценки и к тому же — большие сезонные скидки…
   Баженова поразила его… Наглость? Цинизм? Или, может, его поразило, как созвучны оказались эти слова с его собственными мыслями? Он испугался, поэтому голос его немного дрожал:
   — Я знаю одно: для тебя скидок не будет, мразь! «А для тебя? А для тебя? А — ДЛЯ ТЕБЯ?»
   Эта фраза повторялась в его голове, словно тупая игла никак не могла соскочить с дорожки запиленной пластинки.
   Баженов провел рукой по лицу, но фраза звучала в его голове все громче и громче.
   «Это потому, что я еще немного участковый! Ничего, уже недолго…»
   «А для тебя?» — повторялось на все лады. Баженов явственно слышал чей-то ехидный смех, пронзительный и режущий, как коса.
   Он почувствовал, как на спине выступил холодный пот.
   «Я просто пытаюсь его остановить! Я должен его остановить!» — оправдывался участковый.
   — Какого цвета у него мозги? — вкрадчиво спрашивал Шериф.
   «Око за око, зуб за зуб…» — лепетал участковый.
   «Давайте вздернем этого парня, пусть спляшет с пеньковым галстуком на шее!» — веселился Шериф.
   «И аз воздам…» — приплел последний довод участковый.
   «У нас здесь сапоги стоят дороже, чем твоя шкура!» — рубил последнюю надежду Шериф.
   Оглушительный выстрел, от которого заложило уши. Точнее, так: сначала — сильная отдача в плечо, а потом — оглушительный выстрел, от которого заложило уши.
   А еще точнее — слова, сказанные тихим зловещим шепотом:
   — Я вернусь…
   А потом — сильная отдача в плечо и оглушительный выстрел, от которого заложило уши.

* * *

   — Вы выстрелили в него? — утверждающе сказал Пинт.
   Шериф кивнул.
   Они надолго замолчали.
   Затем Пинт с наигранной беспечностью вздохнул, потянулся, будто только что встал с постели, и преувеличенно бодрым голосом сказал:
   — Ну и… хрен с ним. Он заслужил. Шериф опять кивнул.
   Была еще какая-то мысль. Она промелькнула в голове Оскара и вдруг ярко вспыхнула, как одинокое дерево, в которое попала молния..
   — Постойте, Шериф… Вы сказали, что в ту ночь побывали у заброшенной штольни еще дважды. Так? Значит, вы ЕЩЕ РАЗ туда возвращались? Зачем?
   Баженов повернулся к Пинту. В глазах его стояли слезы. Именно это напугало Пинта больше всего: не шерифская проверка в лесу, не встреча с БЕЛОЙ ТЕНЬЮ и не три трупа за один вечер, — а слезы в глазах у Шерифа. Выходит, дело и впрямь было ни к черту.
   Такие мужики, как Баженов, не гнутся, они ломаются— пополам и с громким треском. Раз и навсегда.
   Пинт слышал этот треск, он становился все громче и громче.
   — Да, док… Я выстрелил в него. Я не говорю, что убил его. Потому что это было бы неправдой. Я не говорю, что выпустил ему мозги, потому что это тоже неправда. Но все равно — я переступил черту. Я выстрелил ему в голову. Из обоих стволов. И головы не стало. Осталась только шея — противным тонким стебельком, торчащим из плеч. Он повалился и упал навзничь. И остался лежать неподвижно. И тогда я вспомнил его слова: «Где конец? И где начало? Нам не дано узнать, ибо грядущее скрыто во мраке. Непроглядном мраке вечной ночи». И она, похоже, наступает. И я не знаю, как ее остановить.
 

* * *

   Из того обрубка с неровными острыми краями, который когда-то был шеей, пульсируя, вытекала черная густая слизь. Она светилась в темноте бледным зеленоватым светом.
   Баженов присмотрелся: тело Микки стало опадать. Оно опадало все больше и больше, как дырявый надувной матрас, по мере того, как из него вытекала черная слизь с противным гнилостным запахом.
   Баженов сделал шаг назад, оступился и упал. Он подтянул к себе бесполезное ружье: всего два патрона, больше у него не было. И даже если бы были? В кого бы он стрелял?
   Отталкиваясь пятками, он прополз несколько метров на заднице. Брюки стали мокрыми от вечерней росы.
   Ему казалось, что слизь сейчас развернется и потечет прямо на него, подбираясь к ногам. Он быстро вскочил и отбежал на другой конец поляны.
   Слизь лениво переливалась в лунном свете. Медленно, будто нехотя.
   Баженов протер глаза, желая убедиться, что все это ему не приснилось.
   Деревья, растущие по краю поляны, тихо шелестели. Трава серебрилась в лунном свете. От земли тянуло сыростью и прохладой.
   На небе, начинавшем помаленьку светлеть, мерцали звезды.
   Но ведь все это могло быть и во сне.
   Одно убеждало его в том, что он не спит. Запах. Сколько ни пытался вспомнить свои сны Баженов, он не мог вспомнить в них запаха.
   Сны его были яркими, иногда веселыми, иногда — страшными, но они были лишены запаха. А сейчас…
   Густое зловоние, расползающееся по поляне, заставило его понять, что это не сон. Нет. Вовсе не сон.
   Он подхватил ружье и бросился бежать.

* * *

   — И тогда я пошел к Тамбовцеву. Он был самым дельным мужиком в Горной Долине. Да что был? Он и сейчас… — Шериф замолчал. Желтые от никотина пальцы выбивали нервную дробь на большом руле. — Он и сейчас… Только жизнь его изрядно потрепала… Сначала он не хотел никуда идти, потому что был занят. С Лизой… Ну, ты понимаешь. Он не хотел, чтобы мать… — Баженов уставился в окно машины. Внезапно он резко обернулся к Пинту: — Но я не мог, док… Я не мог вынести это в одиночку. Я бы не выдержал. Эта картина до сих пор не дает мне покоя: черная светящаяся слизь, вытекающая из обрубка между плеч…
   Пинт молчал, не зная, что сказать. Да и кто нашел бы нужные слова в такой ситуации? Он мог бы собрать целый консилиум из светил психиатрии и взглянуть на их вытянутые от удивления лица. Интересно, какой диагноз поставили бы они Шерифу? Параноидальный бред? Мания преследования? Шизофрения?
   А что бы они сказали, проведи они один только день в Горной Долине? Сегодняшний день — ДЕВЯТНАДЦАТОЕ АВГУСТА?
   Скорее всего, они бы сами расселись по палатам с прочными дверями и решетками на окнах, накинули бы на себя смирительные рубашки и попросили потуже привязать их к кроватям. Потому что ни в одном учебнике не описан подобный случай. И вряд ли будет описан. Вряд ли.