Страница:
Такие же волюты сдерживают распор второго яруса, возможный под тяжестью третьего. И снова большие каменные завитки лежат на крайних пилястрах первого яруса.
Третий ярус башни устремляется вверх. Его венчает золоченая восьмигранная крыша с четырьмя круглыми окнами в массивных белокаменных рамах. В окнах – черные циферблаты главных часов государства.
Над крышей – стройный, изящный восьмигранник, прорезанный узкими вертикалями проемов. Над ним высокая, тоже восьмигранная, золотая корона. А на ней вместо традиционного креста или бриллианта – тонкая стройная башенка – основание сверкающего шпиля-иглы. И на самом верху – ангел с крестом в руке. От земли до вершины креста 112 метров. На 32 метра выше Ивана Великого.
Только августовским днем 1720 года заиграли часы на колокольне. Над Петербургом зазвучала новая, непривычная музыка. И поплыла над рекой, будоража и удивляя обывателей. Тридцать пять больших и малых колоколов начиная с половины двенадцатого разлили окрест свой мелодичный перезвон.
Петр Алексеевич ликовал. Сбылась еще одна мечта. И тут же изъявил желание подняться на колокольню, осмотреть механизм часов, а заодно оглядеть с высоты свой город.
Государь с приближенными прибыл в крепость утром 21 августа. Откинули ружья на караул бравые часовые. Комендант, салютуя шпагой, прокричал рапорт. И тогда Трезини в своем самом лучшем камзоле шагнул навстречу царю. А тот, бросив на ходу короткое «показывай!», широко зашагал вперед.
С каждым ярусом чуть умеряя прыть, государь поднялся на самый верх. Переведя дух, оглянулся и замерев в радостном восторге. Внизу овалом раскинулся большой город…
После завершения колокольни сам храм достраивали, доделывали и украшали еще десять лет.
Новый облик Петропавловской крепости и всему Петербургу придал построенный позднее Петропавловский собор. Камер-юнкер Ф. Берхгольц записал в 1721 году: «Крепостная церковь… самая большая и красивая в Петербурге; при ней высокая колокольня в новом стиле, крытая медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при ярком солнечном свете… Куранты на колокольне так же велики и хороши, как Амстердамские, и стоили, говорят, 55000 рублей. На них играют каждое утро от 11 до 12 часов, кроме того, каждые полчаса и час они играют еще сами собой, приводимые в движение большой железной машиною с медным валом…»
Творение Трезини – колокольня Петропавловского собора с ее сияющим шпилем – остается главной отличительной приметой Петербурга.
Но не только над созданием Петропавловской крепости трудился Трезини. Весной 1710 года, в середине двора теперешнего Эрмитажного театра, начали бить сваи под первый каменный Зимний дом. Дом этот не сохранился до наших дней, не сохранились его чертежи и модель, исполненные Трезини. Но уцелели документы о его строении и гравюра Алексея Зубова «Зимний дворец», по которой можно судить о требованиях царя и возможностях архитектора.
Обширное, на тринадцать окон в ряд трехэтажное здание. В нижнем, высоком цокольном этаже хранились припасы и жила прислуга. Два верхних занимала семья государя. Правая и левая стороны дома (шириною в два окна каждая) резко выдвинуты вперед. Это ризалиты. Выделен и центр строения шириною в три окна. Он выступает на длину кирпича. К парадной двери с двух сторон ведут широкие лестницы. Шесть фонарей на высоких мачтах освещают их по ночам. По обеим сторонам дома служебные постройки, протянувшиеся в глубину двора. Между ними и домом – ворота с барочными фронтонами, на которых застыли кораблики с наполненными ветром парусами.
Дворец построили из добротного красного кирпича – продолговатого, плоского и крепкого. Но по желанию царя его окрасили в белый цвет, позолотив оконные рамы и архитектурные детали. Этакий франт под тяжелым свинцовым небом среди болотной грязи и кривого подлеска.
Строение государева Зимнего дома закончили осенью 1711 года. Царь был доволен. Трезини потрафил ему и тем самым укрепил свое положение.
Трезини был не просто архитектором при Канцелярии городовых дел. Он фактически стал правой рукой царя по всем строительным делам в Петербурге: крепость, дворцы, пороховые погреба, соборы, отведение места для сооружения партикулярных домов, наблюдение за их пригожестью. И, наконец, гавани. Все надо было успеть исполнить с тщанием и аккуратностью.
Не зря 23 июня 1719 года Петр издал указ:
«Всяких чинов людям объявить, которые строят… по берегу Невы реки и по каналам по указу палаты, також которые впредь по указу будут строиться, и тем людям при тех своих палатах делать гавани таким образом, как сделано на Адмиралтейском острову по берегу большой Невы реки, против дому Федосея Скляева, а делать к двум домам одну гавань, как покажет архитектор Трезин».
Петербург и сегодня бережно хранит приметы градостроительной деятельности Доменико Трезини. Одна из них – район от верховьев Фонтанки к востоку с его четкими, прямыми линиями теперешних улиц Воинова, Каляева, Чайковского, Петра Лаврова, Пестеля. Еще в 1712 году государь повелел архитектору сделать чертеж, по которому «на Первой линии строить каменное или мазанки, назади деревянное», чтобы выглядел берег Невы нарядным и представительным.
Вторая примета – графическая сетка проспектов и линий Васильевского острова. Пожалуй, по размаху строительства, по затраченным силам, масштабам замыслов это главный труд в жизни Трезини. Значительнее, чем Петропавловская крепость. Хотя последняя потребовала от зодчего всей его жизни.
Высшие учреждения страны призваны действовать согласованно, в нерушимом единстве. И дома их должны стоять плотно прижавшись друг к другу, как братья-близнецы, плечом к плечу. И Петр приказал Трезини выстроить здание Коллегии. Построившись в линию, двенадцать «братьев» растянули свой фронт на 383 метра, почти упираясь левым флангом в будущий Мытный двор. У каждого здания свой парадный вход. Своя крыша. Высокая, четырехскатная с переломом. Очень типичная для первой четверти 18-го столетия.
Первый этаж здания – галерея, где вместо колонн массивные рустованные пилоны – широкие прямоугольные столбы. Крайние – чуть шире остальных, и в них ниши для статуй. Второй и третий этажи гладкие. Лишь пилястры между окнами. По углам пилястры сдвоены. Они – как строгая рама зрительных границ архитектурного произведения. Каждое здание на одиннадцать осей – протяженностью в одиннадцать окон. Центральная часть в три окна чуть выступает вперед. Это ризалит. Будто неведомая сила, стремясь подчеркнуть парадность входа, выталкивает его.
«Движение» стены вперед или назад от главной линии фасада – один из характернейших признаков стиля барокко. В первой половине XVIII века архитекторы, работавшие в России, очень часто использовали этот прием.
Вход в Коллегию всегда в центре здания. Над ним нависает балкон второго этажа с красивой кованой решеткой. А на крыше, над ризалитом, – нарядный фронтон криволинейных очертаний, как требовал стиль барокко. Середину фронтона – тимпан – украшает лепное изображение эмблемы Коллегии. А на скатах возлежат высеченные из белого камня мифологические фигуры.
Невиданная до тех пор длина постройки, завораживающий ритм ризалитов и фронтонов, пилястр и пилонов, насыщенное отношение красного цвета с белым – все придавало «Двенадцати коллегиям» внушительный, торжественный вид и порождало изумление современников.
Много позднее историк архитектуры М. Иогансен, воздавая должное зодчему, написала: «Хотя весь замысел Трезини реализован не был, тем не менее возведенные по его проектам постройки на протяжении XVIII века не только определили облик Стрелки, но оказали явное влияние на планировку и архитектурное решение отдельных возводимых построек. Так, модулем планировки площади на Стрелке 1760-х годов, предложенной А. Квасовым, было расстояние в 15 сажен – размер «корпуса» коллегий, а за эталон высоты была взята высота этого же здания. Несомненно, что мотив аркады… оказал влияние на облик двух построек, возведенных вдоль северной границы площади по проектам Кваренги… Все… свидетельствует о большом значении этой работы Трезини не только для петровского Петербурга, но и последующего времени… По своему значению и масштабу данная забота должна быть, несомненно, поставлена в ряд важнейших творческих замыслов не только Трезини, но и вообще русской архитектуры того времени».
Строительство здания растянулось на долгие годы, с 1722 по 1734 год, год смерти зодчего.
В Россию Трезини приехал один. Первую свою жену он оставил в Астано. В Петербурге Доменико – вероятно, в 1708 или 1709 году – женился вторично. Джованни Баттиста Цинетти, который в 1729 году работал под началом Трезини и жил у него в доме, вернувшись на родину, рассказывал, что архитектор был женат трижды. Как звали вторую жену, он не упоминал. Знал только ее сына Петра. Третья жена – Мария Карлотта. От нее у зодчего были сыновья Иосиф, Иоаким, Георгий, Матфей и дочь Катарина. В первые годы пребывания в Петербурге Трезини поселился рядом с Греческой слободой. Он ходил в немецком. Не имел чина. Кафтан до колен из синего сукна с большими обшлагами и вместительными накладными карманами. На воротнике и по бортам – строгий серебряный галун. Такого же сукна короткие штаны до колен. Под кафтаном – светлый короткий камзол без складок и воротника. Днем сапоги – лазить по стройке. Вечером – в гости или на ассамблею – чулки и туфли.
Иноземные обыватели Греческой слободы избрали Доменико старостой своего прихода. Никто лучше Трезини не умел решить сложных вопросов и помирить рассорившихся соседей.
Помимо семьи, в доме всегда обитали шестнадцать–восемнадцать мужчин. Сохранились документы, где перечислены все, кто состоял при Трезини и проживал при нем: десять учеников, писарь, копиист и шесть денщиков для посылок. Собственная немалая канцелярия.
Осенью 1717 года, едва вернувшись из Европы, Петр Алексеевич повелел Трезини построить на берегу Большой Невы, на Васильевском острове, «образцовый» дом для зажиточных и самому поселиться в нем для всеобщего примера, сколь удобно и красиво такое жилье. Место для дома царь указал на углу Двенадцатой линии. Дом Трезини построил, но, видимо, так и не поселился в нем. Петр отдал дом барону Остерману.
Однако отобрав готовые хоромы, царь приказывает: «…Построить ему Трезину из казны… каменный дом галанским манером… в 2 кирпича». Но, как говорится, милует царь, да не жалует псарь. Чиновники без личной заинтересованности не спешили исполнить порученное дело, и строительство дома архитектора растянулось на годы.
Трезини, чтобы хорошо и в срок управиться с делами, очень нужны были помощники и верные ученики. А царь Петр хотел, чтобы иноземец обучал будущих русских зодчих. Так что интересы их совпадали. В дом на берегу Мойки приходили молодые люди, обязанные изучать архитектурное искусство.
Одним из первых поселился у Трезини недавний служитель губернской канцелярии Михаил Земцов. Прибыл по велению государя для лучшего изучения итальянского языка. А оказалось, что любит архитектуру и разбирается в строительном деле. Что это: случайное совпадение или прозорливость царя Петра?
Если бы Доменико Трезини ничего не построил в Петербурге, а только воспитал бы первого талантливого русского зодчего, то и этого достаточно, чтобы остаться в памяти благодарных потомков. Из школы Трезини вышло немало опытных помощников архитектора – гезелей: Василий Зайцев, Григорий Несмеянов, Никита Назимов, Данила Ельчанинов, Федор Окулов. Не зарыл мастер свой талант в землю. Целиком отдал на благо России – своей новой родины.
УИЛЬЯМ КЕНТ
МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЗЕМЦОВ
Третий ярус башни устремляется вверх. Его венчает золоченая восьмигранная крыша с четырьмя круглыми окнами в массивных белокаменных рамах. В окнах – черные циферблаты главных часов государства.
Над крышей – стройный, изящный восьмигранник, прорезанный узкими вертикалями проемов. Над ним высокая, тоже восьмигранная, золотая корона. А на ней вместо традиционного креста или бриллианта – тонкая стройная башенка – основание сверкающего шпиля-иглы. И на самом верху – ангел с крестом в руке. От земли до вершины креста 112 метров. На 32 метра выше Ивана Великого.
Только августовским днем 1720 года заиграли часы на колокольне. Над Петербургом зазвучала новая, непривычная музыка. И поплыла над рекой, будоража и удивляя обывателей. Тридцать пять больших и малых колоколов начиная с половины двенадцатого разлили окрест свой мелодичный перезвон.
Петр Алексеевич ликовал. Сбылась еще одна мечта. И тут же изъявил желание подняться на колокольню, осмотреть механизм часов, а заодно оглядеть с высоты свой город.
Государь с приближенными прибыл в крепость утром 21 августа. Откинули ружья на караул бравые часовые. Комендант, салютуя шпагой, прокричал рапорт. И тогда Трезини в своем самом лучшем камзоле шагнул навстречу царю. А тот, бросив на ходу короткое «показывай!», широко зашагал вперед.
С каждым ярусом чуть умеряя прыть, государь поднялся на самый верх. Переведя дух, оглянулся и замерев в радостном восторге. Внизу овалом раскинулся большой город…
После завершения колокольни сам храм достраивали, доделывали и украшали еще десять лет.
Новый облик Петропавловской крепости и всему Петербургу придал построенный позднее Петропавловский собор. Камер-юнкер Ф. Берхгольц записал в 1721 году: «Крепостная церковь… самая большая и красивая в Петербурге; при ней высокая колокольня в новом стиле, крытая медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при ярком солнечном свете… Куранты на колокольне так же велики и хороши, как Амстердамские, и стоили, говорят, 55000 рублей. На них играют каждое утро от 11 до 12 часов, кроме того, каждые полчаса и час они играют еще сами собой, приводимые в движение большой железной машиною с медным валом…»
Творение Трезини – колокольня Петропавловского собора с ее сияющим шпилем – остается главной отличительной приметой Петербурга.
Но не только над созданием Петропавловской крепости трудился Трезини. Весной 1710 года, в середине двора теперешнего Эрмитажного театра, начали бить сваи под первый каменный Зимний дом. Дом этот не сохранился до наших дней, не сохранились его чертежи и модель, исполненные Трезини. Но уцелели документы о его строении и гравюра Алексея Зубова «Зимний дворец», по которой можно судить о требованиях царя и возможностях архитектора.
Обширное, на тринадцать окон в ряд трехэтажное здание. В нижнем, высоком цокольном этаже хранились припасы и жила прислуга. Два верхних занимала семья государя. Правая и левая стороны дома (шириною в два окна каждая) резко выдвинуты вперед. Это ризалиты. Выделен и центр строения шириною в три окна. Он выступает на длину кирпича. К парадной двери с двух сторон ведут широкие лестницы. Шесть фонарей на высоких мачтах освещают их по ночам. По обеим сторонам дома служебные постройки, протянувшиеся в глубину двора. Между ними и домом – ворота с барочными фронтонами, на которых застыли кораблики с наполненными ветром парусами.
Дворец построили из добротного красного кирпича – продолговатого, плоского и крепкого. Но по желанию царя его окрасили в белый цвет, позолотив оконные рамы и архитектурные детали. Этакий франт под тяжелым свинцовым небом среди болотной грязи и кривого подлеска.
Строение государева Зимнего дома закончили осенью 1711 года. Царь был доволен. Трезини потрафил ему и тем самым укрепил свое положение.
Трезини был не просто архитектором при Канцелярии городовых дел. Он фактически стал правой рукой царя по всем строительным делам в Петербурге: крепость, дворцы, пороховые погреба, соборы, отведение места для сооружения партикулярных домов, наблюдение за их пригожестью. И, наконец, гавани. Все надо было успеть исполнить с тщанием и аккуратностью.
Не зря 23 июня 1719 года Петр издал указ:
«Всяких чинов людям объявить, которые строят… по берегу Невы реки и по каналам по указу палаты, також которые впредь по указу будут строиться, и тем людям при тех своих палатах делать гавани таким образом, как сделано на Адмиралтейском острову по берегу большой Невы реки, против дому Федосея Скляева, а делать к двум домам одну гавань, как покажет архитектор Трезин».
Петербург и сегодня бережно хранит приметы градостроительной деятельности Доменико Трезини. Одна из них – район от верховьев Фонтанки к востоку с его четкими, прямыми линиями теперешних улиц Воинова, Каляева, Чайковского, Петра Лаврова, Пестеля. Еще в 1712 году государь повелел архитектору сделать чертеж, по которому «на Первой линии строить каменное или мазанки, назади деревянное», чтобы выглядел берег Невы нарядным и представительным.
Вторая примета – графическая сетка проспектов и линий Васильевского острова. Пожалуй, по размаху строительства, по затраченным силам, масштабам замыслов это главный труд в жизни Трезини. Значительнее, чем Петропавловская крепость. Хотя последняя потребовала от зодчего всей его жизни.
Высшие учреждения страны призваны действовать согласованно, в нерушимом единстве. И дома их должны стоять плотно прижавшись друг к другу, как братья-близнецы, плечом к плечу. И Петр приказал Трезини выстроить здание Коллегии. Построившись в линию, двенадцать «братьев» растянули свой фронт на 383 метра, почти упираясь левым флангом в будущий Мытный двор. У каждого здания свой парадный вход. Своя крыша. Высокая, четырехскатная с переломом. Очень типичная для первой четверти 18-го столетия.
Первый этаж здания – галерея, где вместо колонн массивные рустованные пилоны – широкие прямоугольные столбы. Крайние – чуть шире остальных, и в них ниши для статуй. Второй и третий этажи гладкие. Лишь пилястры между окнами. По углам пилястры сдвоены. Они – как строгая рама зрительных границ архитектурного произведения. Каждое здание на одиннадцать осей – протяженностью в одиннадцать окон. Центральная часть в три окна чуть выступает вперед. Это ризалит. Будто неведомая сила, стремясь подчеркнуть парадность входа, выталкивает его.
«Движение» стены вперед или назад от главной линии фасада – один из характернейших признаков стиля барокко. В первой половине XVIII века архитекторы, работавшие в России, очень часто использовали этот прием.
Вход в Коллегию всегда в центре здания. Над ним нависает балкон второго этажа с красивой кованой решеткой. А на крыше, над ризалитом, – нарядный фронтон криволинейных очертаний, как требовал стиль барокко. Середину фронтона – тимпан – украшает лепное изображение эмблемы Коллегии. А на скатах возлежат высеченные из белого камня мифологические фигуры.
Невиданная до тех пор длина постройки, завораживающий ритм ризалитов и фронтонов, пилястр и пилонов, насыщенное отношение красного цвета с белым – все придавало «Двенадцати коллегиям» внушительный, торжественный вид и порождало изумление современников.
Много позднее историк архитектуры М. Иогансен, воздавая должное зодчему, написала: «Хотя весь замысел Трезини реализован не был, тем не менее возведенные по его проектам постройки на протяжении XVIII века не только определили облик Стрелки, но оказали явное влияние на планировку и архитектурное решение отдельных возводимых построек. Так, модулем планировки площади на Стрелке 1760-х годов, предложенной А. Квасовым, было расстояние в 15 сажен – размер «корпуса» коллегий, а за эталон высоты была взята высота этого же здания. Несомненно, что мотив аркады… оказал влияние на облик двух построек, возведенных вдоль северной границы площади по проектам Кваренги… Все… свидетельствует о большом значении этой работы Трезини не только для петровского Петербурга, но и последующего времени… По своему значению и масштабу данная забота должна быть, несомненно, поставлена в ряд важнейших творческих замыслов не только Трезини, но и вообще русской архитектуры того времени».
Строительство здания растянулось на долгие годы, с 1722 по 1734 год, год смерти зодчего.
В Россию Трезини приехал один. Первую свою жену он оставил в Астано. В Петербурге Доменико – вероятно, в 1708 или 1709 году – женился вторично. Джованни Баттиста Цинетти, который в 1729 году работал под началом Трезини и жил у него в доме, вернувшись на родину, рассказывал, что архитектор был женат трижды. Как звали вторую жену, он не упоминал. Знал только ее сына Петра. Третья жена – Мария Карлотта. От нее у зодчего были сыновья Иосиф, Иоаким, Георгий, Матфей и дочь Катарина. В первые годы пребывания в Петербурге Трезини поселился рядом с Греческой слободой. Он ходил в немецком. Не имел чина. Кафтан до колен из синего сукна с большими обшлагами и вместительными накладными карманами. На воротнике и по бортам – строгий серебряный галун. Такого же сукна короткие штаны до колен. Под кафтаном – светлый короткий камзол без складок и воротника. Днем сапоги – лазить по стройке. Вечером – в гости или на ассамблею – чулки и туфли.
Иноземные обыватели Греческой слободы избрали Доменико старостой своего прихода. Никто лучше Трезини не умел решить сложных вопросов и помирить рассорившихся соседей.
Помимо семьи, в доме всегда обитали шестнадцать–восемнадцать мужчин. Сохранились документы, где перечислены все, кто состоял при Трезини и проживал при нем: десять учеников, писарь, копиист и шесть денщиков для посылок. Собственная немалая канцелярия.
Осенью 1717 года, едва вернувшись из Европы, Петр Алексеевич повелел Трезини построить на берегу Большой Невы, на Васильевском острове, «образцовый» дом для зажиточных и самому поселиться в нем для всеобщего примера, сколь удобно и красиво такое жилье. Место для дома царь указал на углу Двенадцатой линии. Дом Трезини построил, но, видимо, так и не поселился в нем. Петр отдал дом барону Остерману.
Однако отобрав готовые хоромы, царь приказывает: «…Построить ему Трезину из казны… каменный дом галанским манером… в 2 кирпича». Но, как говорится, милует царь, да не жалует псарь. Чиновники без личной заинтересованности не спешили исполнить порученное дело, и строительство дома архитектора растянулось на годы.
Трезини, чтобы хорошо и в срок управиться с делами, очень нужны были помощники и верные ученики. А царь Петр хотел, чтобы иноземец обучал будущих русских зодчих. Так что интересы их совпадали. В дом на берегу Мойки приходили молодые люди, обязанные изучать архитектурное искусство.
Одним из первых поселился у Трезини недавний служитель губернской канцелярии Михаил Земцов. Прибыл по велению государя для лучшего изучения итальянского языка. А оказалось, что любит архитектуру и разбирается в строительном деле. Что это: случайное совпадение или прозорливость царя Петра?
Если бы Доменико Трезини ничего не построил в Петербурге, а только воспитал бы первого талантливого русского зодчего, то и этого достаточно, чтобы остаться в памяти благодарных потомков. Из школы Трезини вышло немало опытных помощников архитектора – гезелей: Василий Зайцев, Григорий Несмеянов, Никита Назимов, Данила Ельчанинов, Федор Окулов. Не зарыл мастер свой талант в землю. Целиком отдал на благо России – своей новой родины.
УИЛЬЯМ КЕНТ
(1685—1748)
В начале XVIII века превалировало мнение, что художественное произведение должно отвечать требованиям правды и естественности, а значит, проектируемое здание не должно расходиться с требованиями, исходящими от самой природы вещей. Оно должно держаться законов строгой пропорциональности, естественных законов гармонии чисел, извлеченных из наблюдения над природой и хорошо известных еще античному человечеству, законов, о которых вспомнили затем в век гуманизма. Ярким представителем этого направления в глазах тогдашних английских зодчих был Палладио.
Наиболее значимые зодчие этого лагеря объединились вокруг мецената Ричарда Бойля, третьего графа Берлингтона, который привлекал их к выполнению своих собственных архитектурных заказов, находил им и других заказчиков, субсидировал их издания.
Одним из таких зодчих был Уильям Кент, которого Берлингтон «открыл» в Риме, где тот учился живописи у Бенедетто Луги. В Италии Кент изучал искусство с 1709 по 1719 год. А еще раньше он состоял учеником мастера, расписывавшего кареты. Родился Уильям Кент приблизительно в 1685 году в Бридлингтоне, что в Йоркшире.
В доме Берлингтонов он вскоре стал своим человеком. Кента и похоронили в 1748 году в их семейной усыпальнице в Чисике. В 1724 году Берлингтон поручил Уильяму издать «Проекты Иниго Джонса». Том гравюр с рисунков Иниго Джонса увидел свет в 1727 году.
Поручение Берлингтона окончательно склонило Кента заняться архитектурой и помогло занять ведущее место среди палладианцев 1730—1740-х годов. В 1734 году он начал строить дом в поместье Холькхэм-Холл, графство Норфолк. Это здание открыло новую страницу в истории архитектуры Англии. Она стала первой оригинальной композицией в форме классицизма. С 1735 года Кент становится придворным мастером в Лондоне.
Талант Кента был весьма разносторонен. Поначалу он занимался живописью, писал и портреты, и религиозные и исторические картины, расписывал потолки, гравировал офортом, делал рисунки для различной утвари, для книжных иллюстраций, для памятника Шекспиру в Вестминстерском аббатстве, разбивал сады и строил дворцы. Он занимал должности королевского плотника, королевского архитектора, хранителя королевских картин и, наконец, главного королевского живописца. Все это время может быть названо эрой Берлингтона и Кента. Однако произведений Кента сохранилось не так много. Говорят, он строил вместе с Берлингтоном лондонский дворец Берлингтона. Он участвовал и в постройке известной виллы в Чисике. Его же постройки дворец герцогов Девонширских в Лондоне.
Другое, малоблагоприятное мнение можно составить о нем по построенной по его проекту Конногвардейской казарме в Лондоне (1750—1758) (впоследствии – местопребывание главнокомандующего британской армии) – здании с тяжелыми и беспокойными формами. Кент отказался в нем от употребления колонн, и все расчленение фасада произвел путем разных выступов и углублений.
Ему же принадлежит в главных чертах план огромного роскошно отделанного дворца графа Лестера в Холкхеме в графстве Норфолк (начат в 1734 году)
Кент отталкивался от итальянских образцов, но его обуревала нередко страсть к тяжеловесности, заставляя приближаться к вкусам Ванбру. Наибольшее значение для континента имел построенный им элегантный круглый павильон «Храм античной добродетели» в парке Стоу. Повторения его рассыпаны по всей Европе.
С 1730 года началась деятельность Кента как планировщика парков. О нем говорили «Магомет придумал рай, Кент создавал их во множестве».
Кент планировал знаменитые парки виллы герцога Девонширского в Чисике близ Лондона, Карлтон-хауса в Лондоне, Клейрмонта близ Лондона и др. Питая ненависть к прямым линиям в разбивке аллей, он стремился приблизить английский ландшафт к пейзажам Клода Лоррена.
Наиболее совершенным произведением английского паркового искусства является парк Стоу в Бакингемшире, – в резиденции лорда Кобхема. Над созданием его трудились наряду с Кентом садоводы Бриджмен и Денслот Браун. Парк был разбит на пространстве в 200 гектаров. Укрытие садовой стены во рву давало возможность глазу присоединять к парку и открывающиеся окрестности – прием, получивший название «Ах, ах!». Художники-строители стремились изгнать мысль о каком-нибудь насильственном изменении природы и в то же время старались придать ей максимальную живописность.
Умер Кент 12 апреля 1748 года в Лондоне.
Наиболее значимые зодчие этого лагеря объединились вокруг мецената Ричарда Бойля, третьего графа Берлингтона, который привлекал их к выполнению своих собственных архитектурных заказов, находил им и других заказчиков, субсидировал их издания.
Одним из таких зодчих был Уильям Кент, которого Берлингтон «открыл» в Риме, где тот учился живописи у Бенедетто Луги. В Италии Кент изучал искусство с 1709 по 1719 год. А еще раньше он состоял учеником мастера, расписывавшего кареты. Родился Уильям Кент приблизительно в 1685 году в Бридлингтоне, что в Йоркшире.
В доме Берлингтонов он вскоре стал своим человеком. Кента и похоронили в 1748 году в их семейной усыпальнице в Чисике. В 1724 году Берлингтон поручил Уильяму издать «Проекты Иниго Джонса». Том гравюр с рисунков Иниго Джонса увидел свет в 1727 году.
Поручение Берлингтона окончательно склонило Кента заняться архитектурой и помогло занять ведущее место среди палладианцев 1730—1740-х годов. В 1734 году он начал строить дом в поместье Холькхэм-Холл, графство Норфолк. Это здание открыло новую страницу в истории архитектуры Англии. Она стала первой оригинальной композицией в форме классицизма. С 1735 года Кент становится придворным мастером в Лондоне.
Талант Кента был весьма разносторонен. Поначалу он занимался живописью, писал и портреты, и религиозные и исторические картины, расписывал потолки, гравировал офортом, делал рисунки для различной утвари, для книжных иллюстраций, для памятника Шекспиру в Вестминстерском аббатстве, разбивал сады и строил дворцы. Он занимал должности королевского плотника, королевского архитектора, хранителя королевских картин и, наконец, главного королевского живописца. Все это время может быть названо эрой Берлингтона и Кента. Однако произведений Кента сохранилось не так много. Говорят, он строил вместе с Берлингтоном лондонский дворец Берлингтона. Он участвовал и в постройке известной виллы в Чисике. Его же постройки дворец герцогов Девонширских в Лондоне.
Другое, малоблагоприятное мнение можно составить о нем по построенной по его проекту Конногвардейской казарме в Лондоне (1750—1758) (впоследствии – местопребывание главнокомандующего британской армии) – здании с тяжелыми и беспокойными формами. Кент отказался в нем от употребления колонн, и все расчленение фасада произвел путем разных выступов и углублений.
Ему же принадлежит в главных чертах план огромного роскошно отделанного дворца графа Лестера в Холкхеме в графстве Норфолк (начат в 1734 году)
Кент отталкивался от итальянских образцов, но его обуревала нередко страсть к тяжеловесности, заставляя приближаться к вкусам Ванбру. Наибольшее значение для континента имел построенный им элегантный круглый павильон «Храм античной добродетели» в парке Стоу. Повторения его рассыпаны по всей Европе.
С 1730 года началась деятельность Кента как планировщика парков. О нем говорили «Магомет придумал рай, Кент создавал их во множестве».
Кент планировал знаменитые парки виллы герцога Девонширского в Чисике близ Лондона, Карлтон-хауса в Лондоне, Клейрмонта близ Лондона и др. Питая ненависть к прямым линиям в разбивке аллей, он стремился приблизить английский ландшафт к пейзажам Клода Лоррена.
Наиболее совершенным произведением английского паркового искусства является парк Стоу в Бакингемшире, – в резиденции лорда Кобхема. Над созданием его трудились наряду с Кентом садоводы Бриджмен и Денслот Браун. Парк был разбит на пространстве в 200 гектаров. Укрытие садовой стены во рву давало возможность глазу присоединять к парку и открывающиеся окрестности – прием, получивший название «Ах, ах!». Художники-строители стремились изгнать мысль о каком-нибудь насильственном изменении природы и в то же время старались придать ей максимальную живописность.
Умер Кент 12 апреля 1748 года в Лондоне.
МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЗЕМЦОВ
(1686 или 1688—1743)
О детстве и юности Михаила Григорьевича Земцова известно мало. Точные даты рождения и смерти, его происхождение остаются все еще невыясненными. Одни авторы считают, что он родился в 1686 году, другие называют 1688 год. Неизвестно, как протекали его детство и юность.
Первые достоверные сведения о Земцове относятся к 1709 году – времени, когда он обучался в Петербургской губернской канцелярии итальянскому языку. В 1710 году по указу Петра I «изученной итальянского языка ученик Михайла Земцов» был направлен в Аничков дворец в Канцелярию городовых дел, созданную в 1706 году. Канцелярия ведала работами по замене земляных укреплений крепости «Санкт-Питер-Бурх» каменными, а также строительством растущего возле нее города.
Непосредственный надзор за строительными работами осуществлял «подполковник от фортификации и архитект» Доменико Трезини. К нему и определили Михаила.
Земцову, несомненно, повезло, что его наставником оказался Трезини. Поставленный волею обстоятельств во главе бурной строительной деятельности на берегах Невы, он остро ощущал недостаток в хорошо обученных специалистах. Архитектор был заинтересован в их подготовке и стремился как можно скорее сделать каждого способного юношу надежным помощником. Земцов был одним из первых учеников Трезини.
В те времена обучение велось в ходе непосредственного участия будущего зодчего в практической работе учителя. Сначала ученику давали простые поручения, потом более сложные, постепенно приучая его к делу. Так учился и Михаил.
Незаурядные способности и большое трудолюбие способствовали тому, что Земцов очень рано сформировался как мастер. Поэтому не случайно, когда в конце 1718 года было приказано снова строить в Московском Кремле и Китай-городе только каменные здания, и притом «по улицам, а не во дворах, как в старину», для руководства застройкой, основанной на новых принципах, в начале 1719 года направили Земцова.
Земцов пробыл в Москве недолго – год. В начале 1720 года его уже отозвали в Петербург. Внезапный вызов Земцова в Петербург, очевидно, был связан со смертью трех видных архитекторов: Ж.Б.А. Леблона, Г. Маттарнови и Г.И. Устинова-отца. Наиболее ответственные постройки, и в частности, дворцовые комплексы Петергофа и Стрельны, теперь были переданы Н. Микетти.
Микетти оказался в весьма сложном положении. Он всего год прожил в России и плохо еще понимал русскую речь. Естественно, что ему хотелось иметь не только надежного помощника, но и переводчика. В Петербурге находилось много «архитектурии учеников», тем не менее выбор пал на Земцова. Так началась совместная работа Михаила с другим опытным архитектором, которая продолжалась около трех лет.
Сохранилась любопытная характеристика, данная Микетти молодому зодчему. «Я, нижеподписавшийся, – сообщал Микетти, – имел ексаменовать как в чертежах, так и в практике надлежаще именем Михаила Земцова, и я обрел его по убукновенна и достойна в практике архитектурской, и того ради позволяется ему ехать управлять работою… дому… которой строится в Ревели».
Только после такого лестного отзыва Земцова перевели из учеников в подмастерья, или, как тогда чаще их называли, в «архитектурии гезели». Теперь он стал получать по 180 рублей в год.
Строительный сезон 1721 года Земцов провел в Ревеле, но в январе 1722 года он уже прибыл в Петербург для получения инструкций у «генерального архитектура» – так в документах этого времени именовался Микетти – по вопросам «устройства фонтанов и беседок в саду, которые надлежит там в Ревеле сочинять».
Возвращался Земцов в Ревель в апреле 1722 года не один, а с Михаилом Огибаловым. Спутник его был учеником Микетти. Земцову предстояло не только использовать его как помощника, но и обучить «практике архитектурной науки». Так у Земцова появился свой первый ученик. Руководя на месте строительством Екатерининского дворца, Земцов должен был дорабатывать проект Микетти и, естественно, вносил в него что-то свое. Этим можно объяснить известную разнохарактерность в архитектурной обработке фасадов дворца и его интерьеров.
Много сил вложил архитектор в устройство регулярного парка перед дворцом. Хранящиеся в Центральном архиве древних актов чертежи, выполненные Земцовым, яркое тому свидетельство. В создании нарядного парка с клумбами сложного рисунка, беседками и фонтанами ему помогал Илья Сурмин – талантливый русский мастер садово-паркового искусства, с которым в дальнейшем Земцов не раз встретится на работах в Петергофе, Летнем саду и других объектах.
Строительство ревельского дворца было пробой сил молодого зодчего, который своим примером убедительно доказал, что можно стать «добрым архитектором» и без обучения за границей.
Затем Петр I отправил Земцова в Стокгольм с важными для строительства столицы заданиями. Сходство климатических условий на всем побережье Балтийского моря позволяло надеяться, что рецепт обмазки зданий, применявшейся шведами, будет пригоден и для петербургских построек. Указом Петра I Земцову предписывалось не только выяснить, «как у них держится подмаска у палат», но и «приговорить в нашу службу человек двух, также и иных мастеров, ежели есть искусные мастера, каких у нас нет, или есть да дороги, или не потребны, и протчих, в чем у нас есть нужда, нанять».
Земцов успешно справился с поручением. Он нанял восемь человек. Среди них были умевшие «всякие мельницы делать», садовник, каменотес, мастера по сооружению «шпицов», мостов, плотин, столяр и другие. Нашел он и опытных каменщиков, которые знали, «какой кирпич употреблять» и как «наружу подмазать крепко, что ни от морозу, ни от мокроты вредиться не будет».
Поездка в Стокгольм, так же как и длительное пребывание в Ревеле, позволили Земцову познакомиться с образцами готической архитектуры и работами мастеров северного барокко, значительно более сдержанного чем немецкое, итальянское и даже французское, на которых были воспитаны мастера-иностранцы, трудившиеся в Петербурге. Все это расширяло профессиональный кругозор Земцова и обогащало его новыми знаниями.
После возвращения Земцова на родину в судьбе его произошли существенные изменения. Микетти уехал в Италию, решив не продлевать срока пребывания в России. Он покинул Петербург, оставив незавершенными многие работы. Исполнение его многочисленных обязанностей поручили Земцову. Однако ни его оклад, ни звание, ни чин не изменились к лучшему. Он по-прежнему оставался «архитектурии гезелем» с окладом 180 рублей в год, в то время как Микетти за ту же работу получал 1500 рублей. Несмотря на эту несправедливость, сам факт передачи работ «генерального архитектура» Земцову, который не имел еще и звания архитектора, свидетельствует о фактическом признании его и царем и руководством Канцелярии от строений равным лучшим иностранным мастерам.
С этого времени Земцов возглавляет все работы, производившиеся в столичных и загородных царских резиденциях. Одной из таких работ в 1723 году было благоустройство летних садов Петра I, которые занимали территорию нынешних Летнего и Михайловского садов, Марсова поля, Инженерного замка и далее до Невского проспекта.
На долю русского зодчего, кроме завершения начатых до него работ выпала сложная задача претворить в жизнь грандиозные замыслы Петра l, зафиксированные на чертеже, выполненном царем после того, как он отверг проект Леблона.
Одновременно с работами в столичной летней резиденции Земцов руководил благоустройством парка в Петергофе. Не менее примечательны работы Земцова, связанные с оформлением Большого каскада. В мае 1724 года, не удовлетворенный выполненными в 1721 году в Англии масками по рисункам Леблона и Браунштейна, Петр I поручил Земцову создать проект нового скульптурного оформления пристенных фонтанов на фасадах Верхнего грота. «Маскароны с орнаментом», изображающие Нептуна и Вакха, исполненные Б.К. Растрелли по рисункам Земцова, были значительно крупнее и более соответствовали масштабам грандиозного сооружения. Земцов работал также над Марлинским каскадом, «нишельными» фонтанами вдоль Большого канала, скульптурные группы которых были созданы на сюжеты «эзоповских фабул», и многим другим.
Все работы 1723—1724 годов говорят о том, что Земцов фактически являлся главным архитектором царских резиденций. Теперь он был не исполнителем чужих проектов, вынужденным согласовывать с автором и заказчиком каждое нововведение, а уверенным в своих силах распорядителем строительства, осуществлявшим собственные замыслы и руководившим работой многих иноземных мастеров. Им предписывалось быть «безотлучно и делать со всяким поспешением, как покажет он, Земцов».
К этому времени в полную силу раскрылось мастерство Земцова-графика. После отъезда Микетти он считался лучшим исполнителем перспективных видов и чертежей. Петр I выбрал именно его для «срисовывания» Петергофа и Стрельны. Их виды Петр I хотел отгравировать по образцу хорошо ему известных альбомов с перспективами знаменитых французских и итальянских дворцов и парков.
В эти годы, несмотря на невероятную загруженность, Земцов много времени и сил отдавал подготовке отечественных специалистов. Он был не только кровно заинтересован в хорошо обученных помощниках, но и любил педагогическую деятельность. Система преподавания в команде Земцова строилась следующим образом. Сначала «малолетние» обучались арифметике, затем геометрии. После этого шло штудирование архитектурных ордеров по «трем книгам архитектуры» знаменитого итальянского архитектора и теоретика Виньолы. Около двух лет уходило на эти «штудии», и только после освоения архитектурной азбуки ученики переходили к следующему этапу – составлению чертежей, а затем к работе на строительстве. Слава о Земцове-учителе быстро росла, и в середине 1720-х годов он имел самую многочисленную архитектурную команду в Петербурге.
Первые достоверные сведения о Земцове относятся к 1709 году – времени, когда он обучался в Петербургской губернской канцелярии итальянскому языку. В 1710 году по указу Петра I «изученной итальянского языка ученик Михайла Земцов» был направлен в Аничков дворец в Канцелярию городовых дел, созданную в 1706 году. Канцелярия ведала работами по замене земляных укреплений крепости «Санкт-Питер-Бурх» каменными, а также строительством растущего возле нее города.
Непосредственный надзор за строительными работами осуществлял «подполковник от фортификации и архитект» Доменико Трезини. К нему и определили Михаила.
Земцову, несомненно, повезло, что его наставником оказался Трезини. Поставленный волею обстоятельств во главе бурной строительной деятельности на берегах Невы, он остро ощущал недостаток в хорошо обученных специалистах. Архитектор был заинтересован в их подготовке и стремился как можно скорее сделать каждого способного юношу надежным помощником. Земцов был одним из первых учеников Трезини.
В те времена обучение велось в ходе непосредственного участия будущего зодчего в практической работе учителя. Сначала ученику давали простые поручения, потом более сложные, постепенно приучая его к делу. Так учился и Михаил.
Незаурядные способности и большое трудолюбие способствовали тому, что Земцов очень рано сформировался как мастер. Поэтому не случайно, когда в конце 1718 года было приказано снова строить в Московском Кремле и Китай-городе только каменные здания, и притом «по улицам, а не во дворах, как в старину», для руководства застройкой, основанной на новых принципах, в начале 1719 года направили Земцова.
Земцов пробыл в Москве недолго – год. В начале 1720 года его уже отозвали в Петербург. Внезапный вызов Земцова в Петербург, очевидно, был связан со смертью трех видных архитекторов: Ж.Б.А. Леблона, Г. Маттарнови и Г.И. Устинова-отца. Наиболее ответственные постройки, и в частности, дворцовые комплексы Петергофа и Стрельны, теперь были переданы Н. Микетти.
Микетти оказался в весьма сложном положении. Он всего год прожил в России и плохо еще понимал русскую речь. Естественно, что ему хотелось иметь не только надежного помощника, но и переводчика. В Петербурге находилось много «архитектурии учеников», тем не менее выбор пал на Земцова. Так началась совместная работа Михаила с другим опытным архитектором, которая продолжалась около трех лет.
Сохранилась любопытная характеристика, данная Микетти молодому зодчему. «Я, нижеподписавшийся, – сообщал Микетти, – имел ексаменовать как в чертежах, так и в практике надлежаще именем Михаила Земцова, и я обрел его по убукновенна и достойна в практике архитектурской, и того ради позволяется ему ехать управлять работою… дому… которой строится в Ревели».
Только после такого лестного отзыва Земцова перевели из учеников в подмастерья, или, как тогда чаще их называли, в «архитектурии гезели». Теперь он стал получать по 180 рублей в год.
Строительный сезон 1721 года Земцов провел в Ревеле, но в январе 1722 года он уже прибыл в Петербург для получения инструкций у «генерального архитектура» – так в документах этого времени именовался Микетти – по вопросам «устройства фонтанов и беседок в саду, которые надлежит там в Ревеле сочинять».
Возвращался Земцов в Ревель в апреле 1722 года не один, а с Михаилом Огибаловым. Спутник его был учеником Микетти. Земцову предстояло не только использовать его как помощника, но и обучить «практике архитектурной науки». Так у Земцова появился свой первый ученик. Руководя на месте строительством Екатерининского дворца, Земцов должен был дорабатывать проект Микетти и, естественно, вносил в него что-то свое. Этим можно объяснить известную разнохарактерность в архитектурной обработке фасадов дворца и его интерьеров.
Много сил вложил архитектор в устройство регулярного парка перед дворцом. Хранящиеся в Центральном архиве древних актов чертежи, выполненные Земцовым, яркое тому свидетельство. В создании нарядного парка с клумбами сложного рисунка, беседками и фонтанами ему помогал Илья Сурмин – талантливый русский мастер садово-паркового искусства, с которым в дальнейшем Земцов не раз встретится на работах в Петергофе, Летнем саду и других объектах.
Строительство ревельского дворца было пробой сил молодого зодчего, который своим примером убедительно доказал, что можно стать «добрым архитектором» и без обучения за границей.
Затем Петр I отправил Земцова в Стокгольм с важными для строительства столицы заданиями. Сходство климатических условий на всем побережье Балтийского моря позволяло надеяться, что рецепт обмазки зданий, применявшейся шведами, будет пригоден и для петербургских построек. Указом Петра I Земцову предписывалось не только выяснить, «как у них держится подмаска у палат», но и «приговорить в нашу службу человек двух, также и иных мастеров, ежели есть искусные мастера, каких у нас нет, или есть да дороги, или не потребны, и протчих, в чем у нас есть нужда, нанять».
Земцов успешно справился с поручением. Он нанял восемь человек. Среди них были умевшие «всякие мельницы делать», садовник, каменотес, мастера по сооружению «шпицов», мостов, плотин, столяр и другие. Нашел он и опытных каменщиков, которые знали, «какой кирпич употреблять» и как «наружу подмазать крепко, что ни от морозу, ни от мокроты вредиться не будет».
Поездка в Стокгольм, так же как и длительное пребывание в Ревеле, позволили Земцову познакомиться с образцами готической архитектуры и работами мастеров северного барокко, значительно более сдержанного чем немецкое, итальянское и даже французское, на которых были воспитаны мастера-иностранцы, трудившиеся в Петербурге. Все это расширяло профессиональный кругозор Земцова и обогащало его новыми знаниями.
После возвращения Земцова на родину в судьбе его произошли существенные изменения. Микетти уехал в Италию, решив не продлевать срока пребывания в России. Он покинул Петербург, оставив незавершенными многие работы. Исполнение его многочисленных обязанностей поручили Земцову. Однако ни его оклад, ни звание, ни чин не изменились к лучшему. Он по-прежнему оставался «архитектурии гезелем» с окладом 180 рублей в год, в то время как Микетти за ту же работу получал 1500 рублей. Несмотря на эту несправедливость, сам факт передачи работ «генерального архитектура» Земцову, который не имел еще и звания архитектора, свидетельствует о фактическом признании его и царем и руководством Канцелярии от строений равным лучшим иностранным мастерам.
С этого времени Земцов возглавляет все работы, производившиеся в столичных и загородных царских резиденциях. Одной из таких работ в 1723 году было благоустройство летних садов Петра I, которые занимали территорию нынешних Летнего и Михайловского садов, Марсова поля, Инженерного замка и далее до Невского проспекта.
На долю русского зодчего, кроме завершения начатых до него работ выпала сложная задача претворить в жизнь грандиозные замыслы Петра l, зафиксированные на чертеже, выполненном царем после того, как он отверг проект Леблона.
Одновременно с работами в столичной летней резиденции Земцов руководил благоустройством парка в Петергофе. Не менее примечательны работы Земцова, связанные с оформлением Большого каскада. В мае 1724 года, не удовлетворенный выполненными в 1721 году в Англии масками по рисункам Леблона и Браунштейна, Петр I поручил Земцову создать проект нового скульптурного оформления пристенных фонтанов на фасадах Верхнего грота. «Маскароны с орнаментом», изображающие Нептуна и Вакха, исполненные Б.К. Растрелли по рисункам Земцова, были значительно крупнее и более соответствовали масштабам грандиозного сооружения. Земцов работал также над Марлинским каскадом, «нишельными» фонтанами вдоль Большого канала, скульптурные группы которых были созданы на сюжеты «эзоповских фабул», и многим другим.
Все работы 1723—1724 годов говорят о том, что Земцов фактически являлся главным архитектором царских резиденций. Теперь он был не исполнителем чужих проектов, вынужденным согласовывать с автором и заказчиком каждое нововведение, а уверенным в своих силах распорядителем строительства, осуществлявшим собственные замыслы и руководившим работой многих иноземных мастеров. Им предписывалось быть «безотлучно и делать со всяким поспешением, как покажет он, Земцов».
К этому времени в полную силу раскрылось мастерство Земцова-графика. После отъезда Микетти он считался лучшим исполнителем перспективных видов и чертежей. Петр I выбрал именно его для «срисовывания» Петергофа и Стрельны. Их виды Петр I хотел отгравировать по образцу хорошо ему известных альбомов с перспективами знаменитых французских и итальянских дворцов и парков.
В эти годы, несмотря на невероятную загруженность, Земцов много времени и сил отдавал подготовке отечественных специалистов. Он был не только кровно заинтересован в хорошо обученных помощниках, но и любил педагогическую деятельность. Система преподавания в команде Земцова строилась следующим образом. Сначала «малолетние» обучались арифметике, затем геометрии. После этого шло штудирование архитектурных ордеров по «трем книгам архитектуры» знаменитого итальянского архитектора и теоретика Виньолы. Около двух лет уходило на эти «штудии», и только после освоения архитектурной азбуки ученики переходили к следующему этапу – составлению чертежей, а затем к работе на строительстве. Слава о Земцове-учителе быстро росла, и в середине 1720-х годов он имел самую многочисленную архитектурную команду в Петербурге.