Страница:
Известно, что в сейченто все проблемы имели религиозные корни. Бернини убежден, что владеет даром откровения, и, созерцая Бога в мире, он чувствует себя спасенным. Борромини похож на человека, молящего и взывающего к спасению, он знает, о чем молит, поэтому полон горячности, но не знает, обретет ли спасение. Все его творчество подчинено этому тревожному ожиданию – мгновенное уменьшение напряжения может привести к падению.
Не архитектурное преобразование пространства, а здание как творение человеческих рук, попавшее в пространство, не идея универсальности, а живущий своей интенсивной жизнью организм, не город как единый образ, воплощающий высшие божественные и человеческие силы, а город как место жизни, в котором религиозный опыт пересекается с ежедневным трудом. Неудивительно поэтому, что архитектурные и градостроительные идеи Борромини даже вне Италии были более распространены, чем идеи Бернини: действительно, если они и не выражают духовную власть церкви и государства, то интерпретируют и выражают духовные устремления индивидуума и общества.
Характер у Борромини был резкий, прямой и неистовый. В состоянии глубокого внутреннего кризиса он покончил с собой 3 августа 1667 года.
ЛУИ ЛЕВО
ГВАРИНО ГВАРИНИ
КРИСТОФЕР РЕН
Не архитектурное преобразование пространства, а здание как творение человеческих рук, попавшее в пространство, не идея универсальности, а живущий своей интенсивной жизнью организм, не город как единый образ, воплощающий высшие божественные и человеческие силы, а город как место жизни, в котором религиозный опыт пересекается с ежедневным трудом. Неудивительно поэтому, что архитектурные и градостроительные идеи Борромини даже вне Италии были более распространены, чем идеи Бернини: действительно, если они и не выражают духовную власть церкви и государства, то интерпретируют и выражают духовные устремления индивидуума и общества.
Характер у Борромини был резкий, прямой и неистовый. В состоянии глубокого внутреннего кризиса он покончил с собой 3 августа 1667 года.
ЛУИ ЛЕВО
(1612—1670)
Во-ле-Виконт, Коллеж четырех наций и вклад в создание Версаля поставили Лево в самый первый ряд мастеров архитектуры. Если искусство Мансара обращено во многом уже к следующему столетию, к новой эпохе развития архитектуры, то эффектные архитектурные «мизансцены» Лево стали одним из непосредственных истоков пышного «версальского стиля» последних десятилетий века. Не случайно именно творчество этого мастера обозначило начало нового и более тесного союза архитектуры с такими искусствами, как изобразительно-декоративное оформление зданий и парковое искусство. Вокруг Лево сложилась группа художников разного профиля, которая возглавлялась в одной своей части Лебреном, а в другой – Ленотром и которая осуществила синтетические ансамбли 1660—1690-х годов.
Луи Лево родился в Париже в 1612 году. Ему было сорок три года, когда началось строительство ансамбля дворца и парка Во-ле-Виконт (1655—1661), ставшего первым произведением архитектуры французского классицизма второй половины XVII века, в котором ясно ощущается преобладание художественных принципов классицизма над старыми традициями.
Наряду с Лево создателями этого замечательного произведения, построенного для генерального контролера финансов Фуке и во многом предвосхитившего ансамбль Версаля, были мастер садово-паркового искусства Андре Ленотр, разбивший парк дворца, и живописец Шарль Лебрен, принявший участие в отделке интерьеров дворца и росписи плафонов.
По композиции плана, выделению центрального и угловых башнеобразных объемов, увенчанных высокими кровлями, общему открытому характеру здания, окруженного наполненным водой рвом, дворец Во-ле-Виконт напоминает дворец Мезон-Лаффит. Как в Мезон-Лаффит, в архитектуре этого дворца все еще сохраняются некоторые восходящие к прошлым столетиям традиционные черты французского зодчества. Тем не менее в облике здания, так же как и в композиционном ансамбле в целом, несомненно, торжество классицистических архитектурных принципов.
Это проявляется, прежде всего, в логичном и строго выверенном планировочном решении дворца и парка. Большой овальной формы салон, составляющий центральное звено анфилады парадных помещений, стал композиционным центром не только здания, но и ансамбля в целом, поскольку он расположен на пересечении его основных осей (главной парковой аллеи, идущей от дворца, и поперечных, совпадающих с продольной осью здания). Таким образом, здание и парк подчинены строго централизующему композиционному принципу, позволяющему привести разнообразные элементы ансамбля Во-ле-Виконт к большому художественному единству и выделить дворец как самую главную составную часть ансамбля.
Расчет на далевое восприятие, на обозрение дворца из парка или со стороны главного фасада, от ограды или извне, определил и многие особенности ансамбля Во-ле-Виконт. Преувеличенные по масштабам статуи, полулежащие на фронтонах главного фасада, хорошо видны издалека. Они подчиняются собственным масштабным меркам, поскольку выполняют свою роль не только в облике здания как такового, но и в контексте ансамбля. Рассматриваемые издалека, пилястры колоссального ордера весьма помогают глазу уяснить стройность здания, а пересечение пилястрами межэтажного антаблемента не смущает зрение в такой перспективе. Безукоризненная геометрия партеров, дорожек, водоемов, созданных Ленотром, словно вбирает в себя упорядоченность всего ансамбля в целом и оставляет за дворцом право быть несколько прихотливым, но не преступая при этом некую меру.
Подлинно барочная архитектура не заботилась о комфортности самочувствия человека в сфере своего действия, да и само это действие не таково, чтобы помогать успокоиться. Такая важная часть Во-ле-Виконт, как овальный салон, наделена самой настоящей комфортабельностью уже в своем образном решении, то есть внушает и успокоение, и какую-то «подтянутость» своим просторным, светлым и в то же время обозримым и собранным интерьером. Сходное художественное внушение способен осуществить и парк.
Ансамбль создан с расчетом на то, чтобы человек чувствовал себя там и привольно, и спокойно, и удобно. Помещения дворца связываются в додуманные функциональные серии. Парадный «блок» помещений состоит из вестибюля, главного зала, лестницы, столовой. От них отделены индивидуальные жилые «блоки», состоящие обычно из прихожей, спальни, кабинета, гардероба. Отдельные части здания и разные его этажи тщательно изолированы друг от друга, и в то же время продуманы связи между ними, позволяющие избежать далеких переходов. Главные помещения дворца расположены на первом этаже и достижимы без подъема по лестнице. Службы отнесены подальше, в отдельные постройки.
Другим крупнейшим сооружением Лево является отель Ламбер в Париже. А в 1660-е годы Лево построил Коллеж четырех наций – учебное заведение, предназначенное для дворянской молодежи недавно присоединенных к Франции областей. Это произведение обозначает начало нового этапа развития архитектуры.
В Коллеже Лево развивает принципы классицистической архитектуры в условиях городского ансамбля. Располагая здание Коллежа на набережной Сены, Лево раскрывает мощные, широко развернутые полукружия его фасада в сторону реки и ансамбля Лувра таким образом, что купольная церковь, являющаяся центром композиции Коллежа, приходится на оси Лувра. Этим достигается закономерное пространственное единство крупных городских зданий, образующих в совокупности один из архитектурных ансамблей центра Парижа.
Лево не просто связал друг с другом две внушительные постройки, но и обыграл пространство между ними, занятое большей частью рекой с ее набережными. Если барокко пользуется природными элементами в городской среде в виде водных струй фонтанов и вообще предпочитает воду в подвижном и даже стремительном состоянии, то между Лувром и Коллежем расстилается водная гладь. Она играет здесь не скульптурную и не живописную роль, а роль архитектоническую, как бы обозначая, подобно гигантскому уровню, безупречную горизонталь в фундаменте ансамбля.
Вогнутый фасад Коллежа заставляет вспоминать об архитектуре барокко. Во Франции такого рода решения применялись до 1660-х годов только в строительстве внутренних, дворовых фасадов зданий, будь то особняки Ленотра и Лево или двор Орлеанского корпуса в Блуа, где Мансар поставил изогнутую колоннаду, которая зрительно сливается с фасадом.
Поместить вогнутый фасад в узле ответственного городского ансамбля внушительных размеров – это значит предсказать устремления классицизма XVIII века, когда наряду с прямоугольными планами получили развитие и криволинейные композиции больших масштабов.
Характерно для Лево, что фасад является как бы сценической декорацией, точнее, архитектурным экраном, призванным исправить нерегулярное расположение самого здания, идущего наискосок, под углом к линии набережной. Такая зрительная коррекция напоминает о приемах строителей городских отелей, имевших, как правило, дело с неправильными участками. Разработанный в архитектуре отелей, как на небольшом испытательном полигоне, принцип исправления неправильностей утвердился в городской архитектуре классицизма и применялся в таких монументальных ансамблях, как Дворцовая площадь в Петербурге с ее аркой.
Работами Л. Лево и К. Перро начинается тот этап развития архитектуры, когда классическая система мышления заявляет о своей общеобязательности, а ее выразительные средства приобретают особый размах. На переходе к этому этапу существенную роль сыграл Лево, который стремился уловить выдвигаемые временем потребности. Тем более что его искусство достаточно многогранно – от непринужденной зрелищности Во-ле-Виконта до торжественности Коллежа четырех наций. Он пользовался приемами барокко, обращался к традициям Палладио, ценил наследие французских зодчих Возрождения. Лево ни в чем не отказывал своей архитектуре, но не утрировал и не нагромождал разнородное и владел широким диапазоном средств разумно, находчиво и с чувством меры.
Закономерно, что последней стадией творчества Лево становится его работа над Версальским дворцом (с 1668 года). Видоизменив и расширив первоначальный скромный замок, мастер создает П-образную в плане композицию с внушительным фасадом, выходящим в парк, над оформлением которого работает Ленотр. Колоссальный ордер, издавна принадлежавший к типичным и излюбленным средствам Лево, ставится на цокольный этаж. Однако зодчий пытался внести некоторую свободу и живость в торжественное архитектурное зрелище: садовый фасад Лево имел террасу на втором этаже, там, где позднее сооружена Зеркальная галерея.
Эта принадлежность загородного дворца, наделенная известной непринужденностью, оказалась, однако, не ко времени. Государство в лице короля требовало не разнообразия приемов, а определенного рода эффекта. «Большой стиль» достигает своих высот в некоторой степени за счет отказа от более широкой шкалы художественных средств, разрабатывавшихся архитектурой ранее.
Лево умер в Париже 11 октября 1670 года. Версальский дворец достраивался начиная с 1678 года под руководством Ардуэна-Мансара.
Луи Лево родился в Париже в 1612 году. Ему было сорок три года, когда началось строительство ансамбля дворца и парка Во-ле-Виконт (1655—1661), ставшего первым произведением архитектуры французского классицизма второй половины XVII века, в котором ясно ощущается преобладание художественных принципов классицизма над старыми традициями.
Наряду с Лево создателями этого замечательного произведения, построенного для генерального контролера финансов Фуке и во многом предвосхитившего ансамбль Версаля, были мастер садово-паркового искусства Андре Ленотр, разбивший парк дворца, и живописец Шарль Лебрен, принявший участие в отделке интерьеров дворца и росписи плафонов.
По композиции плана, выделению центрального и угловых башнеобразных объемов, увенчанных высокими кровлями, общему открытому характеру здания, окруженного наполненным водой рвом, дворец Во-ле-Виконт напоминает дворец Мезон-Лаффит. Как в Мезон-Лаффит, в архитектуре этого дворца все еще сохраняются некоторые восходящие к прошлым столетиям традиционные черты французского зодчества. Тем не менее в облике здания, так же как и в композиционном ансамбле в целом, несомненно, торжество классицистических архитектурных принципов.
Это проявляется, прежде всего, в логичном и строго выверенном планировочном решении дворца и парка. Большой овальной формы салон, составляющий центральное звено анфилады парадных помещений, стал композиционным центром не только здания, но и ансамбля в целом, поскольку он расположен на пересечении его основных осей (главной парковой аллеи, идущей от дворца, и поперечных, совпадающих с продольной осью здания). Таким образом, здание и парк подчинены строго централизующему композиционному принципу, позволяющему привести разнообразные элементы ансамбля Во-ле-Виконт к большому художественному единству и выделить дворец как самую главную составную часть ансамбля.
Расчет на далевое восприятие, на обозрение дворца из парка или со стороны главного фасада, от ограды или извне, определил и многие особенности ансамбля Во-ле-Виконт. Преувеличенные по масштабам статуи, полулежащие на фронтонах главного фасада, хорошо видны издалека. Они подчиняются собственным масштабным меркам, поскольку выполняют свою роль не только в облике здания как такового, но и в контексте ансамбля. Рассматриваемые издалека, пилястры колоссального ордера весьма помогают глазу уяснить стройность здания, а пересечение пилястрами межэтажного антаблемента не смущает зрение в такой перспективе. Безукоризненная геометрия партеров, дорожек, водоемов, созданных Ленотром, словно вбирает в себя упорядоченность всего ансамбля в целом и оставляет за дворцом право быть несколько прихотливым, но не преступая при этом некую меру.
Подлинно барочная архитектура не заботилась о комфортности самочувствия человека в сфере своего действия, да и само это действие не таково, чтобы помогать успокоиться. Такая важная часть Во-ле-Виконт, как овальный салон, наделена самой настоящей комфортабельностью уже в своем образном решении, то есть внушает и успокоение, и какую-то «подтянутость» своим просторным, светлым и в то же время обозримым и собранным интерьером. Сходное художественное внушение способен осуществить и парк.
Ансамбль создан с расчетом на то, чтобы человек чувствовал себя там и привольно, и спокойно, и удобно. Помещения дворца связываются в додуманные функциональные серии. Парадный «блок» помещений состоит из вестибюля, главного зала, лестницы, столовой. От них отделены индивидуальные жилые «блоки», состоящие обычно из прихожей, спальни, кабинета, гардероба. Отдельные части здания и разные его этажи тщательно изолированы друг от друга, и в то же время продуманы связи между ними, позволяющие избежать далеких переходов. Главные помещения дворца расположены на первом этаже и достижимы без подъема по лестнице. Службы отнесены подальше, в отдельные постройки.
Другим крупнейшим сооружением Лево является отель Ламбер в Париже. А в 1660-е годы Лево построил Коллеж четырех наций – учебное заведение, предназначенное для дворянской молодежи недавно присоединенных к Франции областей. Это произведение обозначает начало нового этапа развития архитектуры.
В Коллеже Лево развивает принципы классицистической архитектуры в условиях городского ансамбля. Располагая здание Коллежа на набережной Сены, Лево раскрывает мощные, широко развернутые полукружия его фасада в сторону реки и ансамбля Лувра таким образом, что купольная церковь, являющаяся центром композиции Коллежа, приходится на оси Лувра. Этим достигается закономерное пространственное единство крупных городских зданий, образующих в совокупности один из архитектурных ансамблей центра Парижа.
Лево не просто связал друг с другом две внушительные постройки, но и обыграл пространство между ними, занятое большей частью рекой с ее набережными. Если барокко пользуется природными элементами в городской среде в виде водных струй фонтанов и вообще предпочитает воду в подвижном и даже стремительном состоянии, то между Лувром и Коллежем расстилается водная гладь. Она играет здесь не скульптурную и не живописную роль, а роль архитектоническую, как бы обозначая, подобно гигантскому уровню, безупречную горизонталь в фундаменте ансамбля.
Вогнутый фасад Коллежа заставляет вспоминать об архитектуре барокко. Во Франции такого рода решения применялись до 1660-х годов только в строительстве внутренних, дворовых фасадов зданий, будь то особняки Ленотра и Лево или двор Орлеанского корпуса в Блуа, где Мансар поставил изогнутую колоннаду, которая зрительно сливается с фасадом.
Поместить вогнутый фасад в узле ответственного городского ансамбля внушительных размеров – это значит предсказать устремления классицизма XVIII века, когда наряду с прямоугольными планами получили развитие и криволинейные композиции больших масштабов.
Характерно для Лево, что фасад является как бы сценической декорацией, точнее, архитектурным экраном, призванным исправить нерегулярное расположение самого здания, идущего наискосок, под углом к линии набережной. Такая зрительная коррекция напоминает о приемах строителей городских отелей, имевших, как правило, дело с неправильными участками. Разработанный в архитектуре отелей, как на небольшом испытательном полигоне, принцип исправления неправильностей утвердился в городской архитектуре классицизма и применялся в таких монументальных ансамблях, как Дворцовая площадь в Петербурге с ее аркой.
Работами Л. Лево и К. Перро начинается тот этап развития архитектуры, когда классическая система мышления заявляет о своей общеобязательности, а ее выразительные средства приобретают особый размах. На переходе к этому этапу существенную роль сыграл Лево, который стремился уловить выдвигаемые временем потребности. Тем более что его искусство достаточно многогранно – от непринужденной зрелищности Во-ле-Виконта до торжественности Коллежа четырех наций. Он пользовался приемами барокко, обращался к традициям Палладио, ценил наследие французских зодчих Возрождения. Лево ни в чем не отказывал своей архитектуре, но не утрировал и не нагромождал разнородное и владел широким диапазоном средств разумно, находчиво и с чувством меры.
Закономерно, что последней стадией творчества Лево становится его работа над Версальским дворцом (с 1668 года). Видоизменив и расширив первоначальный скромный замок, мастер создает П-образную в плане композицию с внушительным фасадом, выходящим в парк, над оформлением которого работает Ленотр. Колоссальный ордер, издавна принадлежавший к типичным и излюбленным средствам Лево, ставится на цокольный этаж. Однако зодчий пытался внести некоторую свободу и живость в торжественное архитектурное зрелище: садовый фасад Лево имел террасу на втором этаже, там, где позднее сооружена Зеркальная галерея.
Эта принадлежность загородного дворца, наделенная известной непринужденностью, оказалась, однако, не ко времени. Государство в лице короля требовало не разнообразия приемов, а определенного рода эффекта. «Большой стиль» достигает своих высот в некоторой степени за счет отказа от более широкой шкалы художественных средств, разрабатывавшихся архитектурой ранее.
Лево умер в Париже 11 октября 1670 года. Версальский дворец достраивался начиная с 1678 года под руководством Ардуэна-Мансара.
ГВАРИНО ГВАРИНИ
(1624—1683)
В итальянской архитектуре Гварини занял особое положение. Ему удалось внести в общий тон трезвой рациональности туринской архитектуры контрастную ноту. Именно в годы пребывания в столице Савойского герцогства Гварини создал свои главные произведения.
Гварино Гварини родился в Модене 7 января 1624 года. Он впервые попал в Рим в то время, когда Борромини работал над интерьером своей церкви Сан-Карло алле Куатро Фонтане.
Гварини стал профессором философии в Мессине (Сицилия). Здесь он спроектировал несколько церквей, которые все были разрушены землетрясением. С 1662 года он преподавал теологию в Париже. Здесь Гварини начал строить новую церковь. Усилия его, однако, не увенчались успехом подобно тому, как это было в Сицилии церковь пострадала от пожара в период строительства и здание так и не было завершено. Путешествуя, Гварини повидал готические церкви Франции и мавританские мечети Кордовы в Испании. Он был законченным космополитом. Хотя никогда не терял связи со своей страной и со своей эпохой, он воспринимал прошлое во всех его эстетических проявлениях.
Нет ничего более характерного для этого периода позднего барокко, чем широко распространенное совмещение в одном лице художника и ученого, экспериментатора-архитектора и специалиста в области математики. Здесь проявляется удивительное единство, существующее между методом мышления и характером восприятия, более того, здесь существует прямая связь между художественным познанием мира и математическими знаниями. Как только появлялась новая математическая концепция, она тут же находила выражение в области искусства.
Биография Гварини служит превосходной иллюстрацией тесной связи между искусством и математикой в эпоху позднего барокко. Он был не только архитектором и ученым, но и в равной степени весьма одаренным математиком. Опубликованные им работы говорят о том, что он в значительной мере предугадал открытие начертательной геометрии, которое было сделано веком позже и принадлежит Гаспару Монжу.
Самая важная работа Гварини была выполнена им в Турине, где он жил с 1666 года до самой смерти. Он исполнял обязанности аббата в своем монашеском ордене и одновременно инженера на службе герцога Савойского. Самые красивые его дворцы и церкви построены им в Турине.
Одно из его поздних произведений, палаццо Кариньяно (1680), служит примером того, каким образом Гварини добивался в области моделировки почти такой же пластики, как Борромини. Влияние этого палаццо с изогнутыми очертаниями фасада и пластичными формами лестничных пролетов, оказанное на дворцовую архитектуру Южной Германии позднейшего периода, несомненно. Большой, эллиптический в плане вестибюль служит центром, к которому привязаны все остальные элементы проекта палаццо Кариньяно. Внутреннее движение стен вестибюля, описывающих эллипс, переходит на стены лестничных пролетов, примыкающих к вестибюлю двумя крылами справа и слева, и переносится с них на все элементы волнообразной наружной стены. Однако, несмотря на архитектурную мощь, которую продемонстрировал Гварини в этой работе, принятая им планировка интерьера даже не приближается к решению специфических проблем гражданской архитектуры, с которым столкнулись архитекторы того времени. Главные творческие силы итальянской архитектуры этого периода были сосредоточены на решении интерьеров церквей. С точки зрения техники строительства все их необузданное воображение устремлялось на оформление огромных внутренних пространств. Это общее суждение остается справедливым и для Гварини.
Гварини продемонстрировал свое мастерство при создании церкви Сан-Лоренцо в Турине (1668—1687). Церковь Сан-Лоренцо была построена для ордена, к которому принадлежал Гварини. В плане форма церкви представляет собой прямоугольник, образованный мощными стенами. Купол круглый. Между уровнем пола и куполом внутренние стены образуют восьмигранник, грани которого попеременно то выпуклы, то вогнуты и образуют сложный рисунок, благодаря чему они архитектурно связаны с расположенными выше элементами.
Цель Гварини состояла в том, чтобы архитектурными средствами выразить характерные для периода барокко представления о таинственном и бесконечном. Периоду барокко присуще увлечение конструкциями, которые как будто преодолели силу тяжести. Все средства искусства, включая эффекты, создаваемые цветными источниками света, были направлены на создание этого волнующего впечатления. В Риме была построена капелла, где световой фонарь купола покоился на плечах изваяния, изображавшего ангела.
В Сан-Лоренцо Гварини использовал чисто архитектурные средства, чтобы выразить полное пренебрежение силой тяжести. В пределах квадратного основания он продолжает существующую в архитектуре традицию, но, достигнув кольца в основании купола, Гварини дает волю фантазии. Переплетение пересекающихся арок как бы паутиной закрывает отверстие. Арки пересекают одна другую, образуя восьмиугольник звезд. Тем самым создается впечатление, что расположенный под арками световой фонарь таинственным образом висит в воздухе. В действительности он опирается на восьмиугольник, образованный их пересечением.
Впечатление бесконечно уходящего вверх пространства достигнуто не применением эффектов, создающих иллюзию бескрайней перспективы, либо живописным изображением неба на куполе, но исключительно архитектурными средствами. Свет, который проникает сквозь филигранные грани восьмиугольной звезды, создает эффект, благодаря которому все окружающее кажется нематериальным. Можно с уверенностью сказать, что купол церкви Сан-Лоренцо никогда бы не был создан, если бы Гварини не был знаком с куполами над молитвенными нишами в мечети аль Хаким-Моше в Кордове. Эти купола были сооружены к концу тысячелетия, точнее, в 965 году. Те же методы конструирования были применены в куполе Сан-Лоренцо. Он также был возведен над прямоугольным основанием с использованием системы переплетающихся арок, образующих при пересечении восьмиугольную звезду, на которую опирается световой фонарь, как бы парящий в воздухе.
Но размеры мавританских куполов представляются весьма скромными по сравнению с шедевром дерзновенного мастерства Гварини. Переплетающиеся арки Сан-Лоренцо смонтированы из длинных массивных каменных балок – способ опасный и трудоемкий. Создатель Сан-Лоренцо предъявлял к конструкции такие требования, которые почти превосходили все достижения в данной области в то время. Ни один из архитекторов последующих времен не дерзнул повторить прием, использованный Гварини при создании этой церкви.
Конструкцией Сан-Лоренцо технические возможности эпохи были полностью исчерпаны, что совпало с этапом, когда прогресс архитектуры начал сменяться упадком.
Гварини умер 6 марта 1683 года в Милане, немного не дожив до шестидесяти лет.
Гварино Гварини родился в Модене 7 января 1624 года. Он впервые попал в Рим в то время, когда Борромини работал над интерьером своей церкви Сан-Карло алле Куатро Фонтане.
Гварини стал профессором философии в Мессине (Сицилия). Здесь он спроектировал несколько церквей, которые все были разрушены землетрясением. С 1662 года он преподавал теологию в Париже. Здесь Гварини начал строить новую церковь. Усилия его, однако, не увенчались успехом подобно тому, как это было в Сицилии церковь пострадала от пожара в период строительства и здание так и не было завершено. Путешествуя, Гварини повидал готические церкви Франции и мавританские мечети Кордовы в Испании. Он был законченным космополитом. Хотя никогда не терял связи со своей страной и со своей эпохой, он воспринимал прошлое во всех его эстетических проявлениях.
Нет ничего более характерного для этого периода позднего барокко, чем широко распространенное совмещение в одном лице художника и ученого, экспериментатора-архитектора и специалиста в области математики. Здесь проявляется удивительное единство, существующее между методом мышления и характером восприятия, более того, здесь существует прямая связь между художественным познанием мира и математическими знаниями. Как только появлялась новая математическая концепция, она тут же находила выражение в области искусства.
Биография Гварини служит превосходной иллюстрацией тесной связи между искусством и математикой в эпоху позднего барокко. Он был не только архитектором и ученым, но и в равной степени весьма одаренным математиком. Опубликованные им работы говорят о том, что он в значительной мере предугадал открытие начертательной геометрии, которое было сделано веком позже и принадлежит Гаспару Монжу.
Самая важная работа Гварини была выполнена им в Турине, где он жил с 1666 года до самой смерти. Он исполнял обязанности аббата в своем монашеском ордене и одновременно инженера на службе герцога Савойского. Самые красивые его дворцы и церкви построены им в Турине.
Одно из его поздних произведений, палаццо Кариньяно (1680), служит примером того, каким образом Гварини добивался в области моделировки почти такой же пластики, как Борромини. Влияние этого палаццо с изогнутыми очертаниями фасада и пластичными формами лестничных пролетов, оказанное на дворцовую архитектуру Южной Германии позднейшего периода, несомненно. Большой, эллиптический в плане вестибюль служит центром, к которому привязаны все остальные элементы проекта палаццо Кариньяно. Внутреннее движение стен вестибюля, описывающих эллипс, переходит на стены лестничных пролетов, примыкающих к вестибюлю двумя крылами справа и слева, и переносится с них на все элементы волнообразной наружной стены. Однако, несмотря на архитектурную мощь, которую продемонстрировал Гварини в этой работе, принятая им планировка интерьера даже не приближается к решению специфических проблем гражданской архитектуры, с которым столкнулись архитекторы того времени. Главные творческие силы итальянской архитектуры этого периода были сосредоточены на решении интерьеров церквей. С точки зрения техники строительства все их необузданное воображение устремлялось на оформление огромных внутренних пространств. Это общее суждение остается справедливым и для Гварини.
Гварини продемонстрировал свое мастерство при создании церкви Сан-Лоренцо в Турине (1668—1687). Церковь Сан-Лоренцо была построена для ордена, к которому принадлежал Гварини. В плане форма церкви представляет собой прямоугольник, образованный мощными стенами. Купол круглый. Между уровнем пола и куполом внутренние стены образуют восьмигранник, грани которого попеременно то выпуклы, то вогнуты и образуют сложный рисунок, благодаря чему они архитектурно связаны с расположенными выше элементами.
Цель Гварини состояла в том, чтобы архитектурными средствами выразить характерные для периода барокко представления о таинственном и бесконечном. Периоду барокко присуще увлечение конструкциями, которые как будто преодолели силу тяжести. Все средства искусства, включая эффекты, создаваемые цветными источниками света, были направлены на создание этого волнующего впечатления. В Риме была построена капелла, где световой фонарь купола покоился на плечах изваяния, изображавшего ангела.
В Сан-Лоренцо Гварини использовал чисто архитектурные средства, чтобы выразить полное пренебрежение силой тяжести. В пределах квадратного основания он продолжает существующую в архитектуре традицию, но, достигнув кольца в основании купола, Гварини дает волю фантазии. Переплетение пересекающихся арок как бы паутиной закрывает отверстие. Арки пересекают одна другую, образуя восьмиугольник звезд. Тем самым создается впечатление, что расположенный под арками световой фонарь таинственным образом висит в воздухе. В действительности он опирается на восьмиугольник, образованный их пересечением.
Впечатление бесконечно уходящего вверх пространства достигнуто не применением эффектов, создающих иллюзию бескрайней перспективы, либо живописным изображением неба на куполе, но исключительно архитектурными средствами. Свет, который проникает сквозь филигранные грани восьмиугольной звезды, создает эффект, благодаря которому все окружающее кажется нематериальным. Можно с уверенностью сказать, что купол церкви Сан-Лоренцо никогда бы не был создан, если бы Гварини не был знаком с куполами над молитвенными нишами в мечети аль Хаким-Моше в Кордове. Эти купола были сооружены к концу тысячелетия, точнее, в 965 году. Те же методы конструирования были применены в куполе Сан-Лоренцо. Он также был возведен над прямоугольным основанием с использованием системы переплетающихся арок, образующих при пересечении восьмиугольную звезду, на которую опирается световой фонарь, как бы парящий в воздухе.
Но размеры мавританских куполов представляются весьма скромными по сравнению с шедевром дерзновенного мастерства Гварини. Переплетающиеся арки Сан-Лоренцо смонтированы из длинных массивных каменных балок – способ опасный и трудоемкий. Создатель Сан-Лоренцо предъявлял к конструкции такие требования, которые почти превосходили все достижения в данной области в то время. Ни один из архитекторов последующих времен не дерзнул повторить прием, использованный Гварини при создании этой церкви.
Конструкцией Сан-Лоренцо технические возможности эпохи были полностью исчерпаны, что совпало с этапом, когда прогресс архитектуры начал сменяться упадком.
Гварини умер 6 марта 1683 года в Милане, немного не дожив до шестидесяти лет.
КРИСТОФЕР РЕН
(1632—1723)
Глубокие изменения всей культурной ситуации и, в частности, художественных вкусов в области архитектуры, оказались сфокусированными в творчестве и в самой личности Кристофера Рена, который по своему значению для эпохи справедливо ставится в один ряд с самыми замечательными англичанами XVII века – Шекспиром, Ньютоном и Мильтоном. Примечательно, однако, что, несмотря на разносторонность дарований, Рен уже далек от известного типа универсального человека Возрождения.
Кристофер Рен родился 20 октября 1632 года. Его жизнь свободна от мятежных исканий предшествовавшего поколения и до краев заполнена часто весьма смелым, но уверенным и планомерным развитием достигнутого в области точных наук, а затем и архитектуры. Изобразительные искусства, литература и вообще гуманитарные науки его, видимо, не увлекали. Сын настоятеля Виндзорского аббатства и племянник епископа, а значит, представитель привилегированной общественной прослойки, с ее устоявшимся бытом и влиятельными связями, Кристофер получил блестящее по тому времени образование и рано отдался научным интересам, обнаружив, как и многие представители его поколения, безразличие к политике.
Рен был членом кружка передовых университетских деятелей. Как математик, являлся, по свидетельству Ньютона, одним из трех наиболее выдающихся геометров своего времени. Рен был профессором астрономии в Оксфорде. Он изобрел многие, в том числе строительные механизмы, а впоследствии стал одним из основателей и первых президентов созданного в 1660 году Королевского общества (Английской академии наук). Однако Рен вошел в историю, прежде всего, как самый выдающийся зодчий своей страны. Хотя он неоднократно избирался в парламент (1685—1702), известно лишь одно его выступление – в связи с налогообложением для постройки госпиталя в Челси. Позднее он был возведен в дворянское звание и получил титул баронета.
К архитектуре Рен обратился сравнительно поздно, на тридцать третьем году жизни, и то после неоднократных настояний влиятельных заказчиков. Это само по себе свидетельствует о новом отношении к архитектуре, воспринимавшейся к тому времени как деятельность, требующая глубоких, многообразных знаний и широкого кругозора.
Первым сооружением Рена оказался так называемый Шелдонский театр в Оксфорде, возведенный на средства епископа Шелдона для присуждения научных степеней и других торжественных университетских церемоний. Повторив принципиальную схему театра Марцелла в Риме, Рен перекрыл его плоским, подвешенным к фермам потолком (его пролет, в 21 метр, поразил современников), роспись которого изображала открытое небо и тенты античного прототипа. В этой, как и в следующей постройке, капелле Пембрук-колледжа в Кембридже (1663—1665), нарушения некоторых строгих канонов классицизма указывают, вероятно, не столько на неопытность Рена, как считали многие авторы, сколько на склонность мастера к барочной свободе, которая позднее будет для него характерна.
Однако переломным пунктом в жизни Рена, обусловившим его обращение к архитектуре, оказались пребывание во Франции (1665—1666) и Большой пожар Лондона (1666).
Во Франции Рен встречался с Ардуэн-Мансаром и с Бернини, приезжавшим в Париж по приглашению короля, и на примере первых парижских площадей и ансамблей, а также строительства Лувра мог оценить огромное общественное значение и широкие возможности зодчества. Мы читаем в его позднейших заметках: «Архитектура имеет свое политическое назначение; общественные здания являются украшением страны; она утверждает нацию, привлекает народ и торговлю; заставляет народ любить родную страну, каковая страсть – источник всех великих деяний в государстве…» Парижские впечатления, несомненно, сказались на всем архитектурном творчестве Рена, которое радикально отличается от архитектуры первой половины века широтой и разнообразием замыслов, свободой в обращении с языком зодчества античности и Возрождения, а главное, градостроительным подходом. В одном из писем Рен называл Париж «школой архитектуры, сегодня, может быть, наилучшей в Европе».
Пожар, уничтоживший чуть ли не половину Лондона, был едва лишь приостановлен, когда Рен представил королю свой план перестройки центральной части столицы. Предложение Рена не было осуществлено, но он сразу же был включен в Комиссию по восстановлению города Лондона, составленную из представителей королевских и городских властей. Генеральный план, так быстро разработанный Реном, по рисунку отдаленно напоминающий планировку версальских садов Ленотра, по сути дела, гораздо ближе к планировке Рима, начатой папой Сикстом V в конце XVI века, но почти, наверное, неизвестной Рену даже по изображениям.
Мы видим такие же прямые, рассчитанные на далекие перспективы улицы, лучеобразно сходящиеся к парадным репрезентативным площадям и общественным зданиям, отмечающим важнейшие узлы города, который трактуется как единая пространственная композиция.
Рен активно участвовал в составлении ряда указов комиссии, предписывавших строительство только из кирпича, регламентировавших высоту построек, толщину стен и прочее, а также изыскивавших средства для восстановления города и его важнейших зданий путем введения специальных налогов. Одних только церквей, уничтоженных пожаром, насчитывалось восемьдесят пять, и, хотя многие приходы были комиссией объединены, Рену все же пришлось спроектировать более пятидесяти новых, из которых по крайней мере тридцать пять возводились под его непосредственным наблюдением. Архитектура этих церквей – плод удивительного сочетания творческой фантазии, изобретательности и пытливости научно тренированного ума, склонного к упорядочению рабочего материала, почти что каталогизации разнообразных композиционных возможностей и опробованию их в натуре.
Церкви Рена представляют собою совершенно новую главу в истории английской архитектуры. Они знаменуют расцвет английского классицизма в органическом сочетании с такими традиционными национальными особенностями зодчества, как противопоставление вздымающихся вертикалей низким объемам и трезвый практицизм планировки.
Рен с исключительной ясностью осознал требования протестантского культа, рассматривающего церковь, прежде всего, как аудиторию для проповедника, а не место для сценически эффектной католической литургии, и четко сформулировал эти требования в специальной записке.
Небольшие, необычайно разнообразные по плану, эти церкви искусно вкомпонованы мастером в неправильные и затесненные участки. Характерные для классицизма фасады сочетаются в них с целостностью пространства интерьера. В этом отношении особенно характерна церковь Сен-Стивен Уолбрук (1672—1687), с ее просторным и плоским куполом, объединяющим все пространство. Часто в главное пространство широко раскрываются хоры галереи для прихожан (Сен-Брайд на Флит-стрит, 1670—1684 годы). При несомненном сходстве с протестантскими церквами Северной Европы интерьеры церквей Рена отличаются от последних большей парадностью и утонченностью отделки.
Знаменитые колокольни Рена, частью разрушенные во время Второй мировой войны, поистине поражают разнообразием композиции и в то же время неизменно отличаются свойственным лишь им одним сложным и легким, учащающимся кверху ритмом. В них, с одной стороны, проявился тот глубокий отпечаток, который наложила готика на национальный характер английского зодчества, а с другой – своеобразная разработка «темы с вариациями» (каждая из которых имеет и вполне самостоятельное значение) – разработка, до того встречавшаяся только в ряде палладианских вилл и дворцов. Можно полагать, что если бы реновский генеральный план Лондона был осуществлен, то шпили этих изящных колоколен, просматриваемые сквозь спрямленные улицы, сыграли бы в английской столице едва ли не большую роль, чем обелиски в барочном Риме, создав не только ориентиры для движения вперед, но и обратные зрительные связи, объединяя, таким образом, отдельные архитектурные мизансцены в целостный градостроительный организм.
Кристофер Рен родился 20 октября 1632 года. Его жизнь свободна от мятежных исканий предшествовавшего поколения и до краев заполнена часто весьма смелым, но уверенным и планомерным развитием достигнутого в области точных наук, а затем и архитектуры. Изобразительные искусства, литература и вообще гуманитарные науки его, видимо, не увлекали. Сын настоятеля Виндзорского аббатства и племянник епископа, а значит, представитель привилегированной общественной прослойки, с ее устоявшимся бытом и влиятельными связями, Кристофер получил блестящее по тому времени образование и рано отдался научным интересам, обнаружив, как и многие представители его поколения, безразличие к политике.
Рен был членом кружка передовых университетских деятелей. Как математик, являлся, по свидетельству Ньютона, одним из трех наиболее выдающихся геометров своего времени. Рен был профессором астрономии в Оксфорде. Он изобрел многие, в том числе строительные механизмы, а впоследствии стал одним из основателей и первых президентов созданного в 1660 году Королевского общества (Английской академии наук). Однако Рен вошел в историю, прежде всего, как самый выдающийся зодчий своей страны. Хотя он неоднократно избирался в парламент (1685—1702), известно лишь одно его выступление – в связи с налогообложением для постройки госпиталя в Челси. Позднее он был возведен в дворянское звание и получил титул баронета.
К архитектуре Рен обратился сравнительно поздно, на тридцать третьем году жизни, и то после неоднократных настояний влиятельных заказчиков. Это само по себе свидетельствует о новом отношении к архитектуре, воспринимавшейся к тому времени как деятельность, требующая глубоких, многообразных знаний и широкого кругозора.
Первым сооружением Рена оказался так называемый Шелдонский театр в Оксфорде, возведенный на средства епископа Шелдона для присуждения научных степеней и других торжественных университетских церемоний. Повторив принципиальную схему театра Марцелла в Риме, Рен перекрыл его плоским, подвешенным к фермам потолком (его пролет, в 21 метр, поразил современников), роспись которого изображала открытое небо и тенты античного прототипа. В этой, как и в следующей постройке, капелле Пембрук-колледжа в Кембридже (1663—1665), нарушения некоторых строгих канонов классицизма указывают, вероятно, не столько на неопытность Рена, как считали многие авторы, сколько на склонность мастера к барочной свободе, которая позднее будет для него характерна.
Однако переломным пунктом в жизни Рена, обусловившим его обращение к архитектуре, оказались пребывание во Франции (1665—1666) и Большой пожар Лондона (1666).
Во Франции Рен встречался с Ардуэн-Мансаром и с Бернини, приезжавшим в Париж по приглашению короля, и на примере первых парижских площадей и ансамблей, а также строительства Лувра мог оценить огромное общественное значение и широкие возможности зодчества. Мы читаем в его позднейших заметках: «Архитектура имеет свое политическое назначение; общественные здания являются украшением страны; она утверждает нацию, привлекает народ и торговлю; заставляет народ любить родную страну, каковая страсть – источник всех великих деяний в государстве…» Парижские впечатления, несомненно, сказались на всем архитектурном творчестве Рена, которое радикально отличается от архитектуры первой половины века широтой и разнообразием замыслов, свободой в обращении с языком зодчества античности и Возрождения, а главное, градостроительным подходом. В одном из писем Рен называл Париж «школой архитектуры, сегодня, может быть, наилучшей в Европе».
Пожар, уничтоживший чуть ли не половину Лондона, был едва лишь приостановлен, когда Рен представил королю свой план перестройки центральной части столицы. Предложение Рена не было осуществлено, но он сразу же был включен в Комиссию по восстановлению города Лондона, составленную из представителей королевских и городских властей. Генеральный план, так быстро разработанный Реном, по рисунку отдаленно напоминающий планировку версальских садов Ленотра, по сути дела, гораздо ближе к планировке Рима, начатой папой Сикстом V в конце XVI века, но почти, наверное, неизвестной Рену даже по изображениям.
Мы видим такие же прямые, рассчитанные на далекие перспективы улицы, лучеобразно сходящиеся к парадным репрезентативным площадям и общественным зданиям, отмечающим важнейшие узлы города, который трактуется как единая пространственная композиция.
Рен активно участвовал в составлении ряда указов комиссии, предписывавших строительство только из кирпича, регламентировавших высоту построек, толщину стен и прочее, а также изыскивавших средства для восстановления города и его важнейших зданий путем введения специальных налогов. Одних только церквей, уничтоженных пожаром, насчитывалось восемьдесят пять, и, хотя многие приходы были комиссией объединены, Рену все же пришлось спроектировать более пятидесяти новых, из которых по крайней мере тридцать пять возводились под его непосредственным наблюдением. Архитектура этих церквей – плод удивительного сочетания творческой фантазии, изобретательности и пытливости научно тренированного ума, склонного к упорядочению рабочего материала, почти что каталогизации разнообразных композиционных возможностей и опробованию их в натуре.
Церкви Рена представляют собою совершенно новую главу в истории английской архитектуры. Они знаменуют расцвет английского классицизма в органическом сочетании с такими традиционными национальными особенностями зодчества, как противопоставление вздымающихся вертикалей низким объемам и трезвый практицизм планировки.
Рен с исключительной ясностью осознал требования протестантского культа, рассматривающего церковь, прежде всего, как аудиторию для проповедника, а не место для сценически эффектной католической литургии, и четко сформулировал эти требования в специальной записке.
Небольшие, необычайно разнообразные по плану, эти церкви искусно вкомпонованы мастером в неправильные и затесненные участки. Характерные для классицизма фасады сочетаются в них с целостностью пространства интерьера. В этом отношении особенно характерна церковь Сен-Стивен Уолбрук (1672—1687), с ее просторным и плоским куполом, объединяющим все пространство. Часто в главное пространство широко раскрываются хоры галереи для прихожан (Сен-Брайд на Флит-стрит, 1670—1684 годы). При несомненном сходстве с протестантскими церквами Северной Европы интерьеры церквей Рена отличаются от последних большей парадностью и утонченностью отделки.
Знаменитые колокольни Рена, частью разрушенные во время Второй мировой войны, поистине поражают разнообразием композиции и в то же время неизменно отличаются свойственным лишь им одним сложным и легким, учащающимся кверху ритмом. В них, с одной стороны, проявился тот глубокий отпечаток, который наложила готика на национальный характер английского зодчества, а с другой – своеобразная разработка «темы с вариациями» (каждая из которых имеет и вполне самостоятельное значение) – разработка, до того встречавшаяся только в ряде палладианских вилл и дворцов. Можно полагать, что если бы реновский генеральный план Лондона был осуществлен, то шпили этих изящных колоколен, просматриваемые сквозь спрямленные улицы, сыграли бы в английской столице едва ли не большую роль, чем обелиски в барочном Риме, создав не только ориентиры для движения вперед, но и обратные зрительные связи, объединяя, таким образом, отдельные архитектурные мизансцены в целостный градостроительный организм.