Сандерс Джон. Валентина

прекрасна.
Валентина, недавно пережившая жестокое нервное потрясение, еще не
окончательно исцелившаяся, в иные часы становилась жертвой лихорадочной
экзальтации. В такие часы Бенедикт неотступно находился при ней и пел для
нее. Валентину бросало то в жар, то в холод, вся кровь приливала к голове
и сердцу, она прижимала руки к груди, чтобы успокоить готовое разорваться
сердце, так неистово билось оно, потрясенное звуками, шедшими прямо из
груди, из души Бенедикта. Когда он пел, он становился прекрасным, вопреки
- или, скорее, благодаря - шраму, изуродовавшему лоб. Он любил Валентину
страстно и доказал ей это. Разве это не способно хоть немного украсить
человека? К тому же глаза юноши загорались чарующим блеском. Когда он в
сумерках садился за фортепьяно, глаза его сверкали, как две звезды.
Любуясь в неясных вечерних отблесках этим высоким белым челом, казавшимся
еще выше из-за густых черных волос, этим огненным взглядом, продолговатым
бледным лицом, полускрытым в тени и потому то и дело менявшимся на ее
глазах, Валентина испытывала страх, ей казалось, что перед ней возникает
кровавый призрак некогда любимого человека; и когда он пел глубоким,
мрачным голосом арию Ромео Цингарелли, ее охватывали ужас и волнение, и,
полная предчувствия, она, дрожа, жалась к сестре.
Все эти сцены безмолвной и затаенной страсти разыгрывались в павильоне,
куда Валентина велела перенести свое фортепьяно, и постепенно получилось
так, что Луиза с Бенедиктом стали проводить здесь с ней все вечера.
Опасаясь, как бы Бенедикт не догадался о бурном волнении, овладевавшем ею,
Валентина взяла за привычку не зажигать летними вечерами огня; Бенедикт
пел без нот, по памяти. Потом они отправлялись побродить по парку, или
болтали, сидя у окна, вдыхая свежий аромат смоченной грозовым ливнем
листвы, или взбирались на вершину холма полюбоваться луной. Если бы такая
жизнь могла длиться и впредь, она была бы прекрасна, но Валентина, мучимая
угрызениями совести, отлично понимала, что и так она длится чересчур
долго.
Луиза ни на минуту не оставляла их наедине, она считала своим долгом не
спускать глаз с Валентины, но временами долг этот становился ей в тягость,
ибо она замечала, что руководит ею ревность, и тогда ее благородная душа
невыносимо страдала в борении с этим низким чувством.
Как-то вечером Бенедикт показался Луизе более оживленным, чем обычно,
его горящие взоры, выражение голоса, когда он обращался к Валентине,
причиняли Луизе такую боль, что она удалилась, не в силах вынести свою
роль и свои муки. Она ушла в парк, чтобы подумать в одиночестве. Когда
Бенедикт очутился наедине с Валентиной, он почувствовал, что дрожит с
головы до ног. Она попыталась было завести обычный ничего не значащий
разговор, но голос ей не повиновался. Испугавшись самой себя, она
несколько минут сидела молча, потом попросила Бенедикта спеть, но пение
произвело на ее нервы такое потрясающее действие, что она вышла, оставив
его одного за фортепьяно. Раздосадованный Бенедикт продолжал петь. Тем
временем Валентина присела под деревом на лужайке, в нескольких шагах от
полуоткрытого окна. Сюда сквозь листву, которой играл благоуханный
ветерок, голос Бенедикта доносился еще более сладостно и ласково. Все
вокруг было ароматом и мелодией. Она закрыла лицо руками и, охваченная
самым сильным соблазном, какой только выпадал на долю женщины, залилась
слезами. Бенедикт замолк, а она и не заметила этого, так как чары длились.
Он подошел к окну и увидел Валентину.
Гостиная помещалась в нижнем этаже, Бенедикт выскочил из окна и присел
на траву у ног Валентины. Она молчала, и он, испугавшись, что ей
нездоровится, решился отвести ее руки от лица. Тут он увидел слезы, и из
его груди вырвался крик изумления и торжества. Сраженная стыдом,
Валентина, желая спрятать лицо, припала к груди любимого. Как это
случилось, что губы их встретились? Валентина пыталась сопротивляться,
Бенедикт не нашел в себе силы ей повиноваться. Прежде чем Луиза подошла к
ним, они успели обменяться сотней клятв и столькими же страстными
поцелуями. Где же вы были, Луиза?

28

С той минуты как они приблизились к краю гибели, Бенедикт почувствовал
себя столь счастливым, что в упоении гордыни стал пренебрегать опасностью.
Он бросал вызов року и верил, что с любовью Валентины непременно победит
все препятствия. Он был горд своим торжеством, и это придало ему отваги,
он заставил замолчать угрызения совести, мучившие Луизу. Впрочем, ему
удалось отвоевать себе относительную независимость; пока Луиза преданно
ухаживала за ним, он вынужден был волей-неволей подчиняться ей. Со времени
его окончательного выздоровления Луиза переселилась на ферму, и вечерами
они сходились у Валентины, добираясь до павильона каждый своей дорогой. Не
раз случалось Луизе приходить позже, случалось, что Луиза вообще не
приходила, и Бенедикт проводил долгие вечера наедине с Валентиной. На
следующий день, когда Луиза расспрашивала сестру, она без труда угадывала
по ее смятению, какого рода разговоры вели влюбленные, ибо тайна Валентины
перестала быть таковой для Луизы; она так страстно стремилась проникнуть в
тайну сестры, что ее попытки давно увенчались успехом. Чаша горечи
переполнилась и становилась бездонной оттого, что Луиза была не способна
быстро излечить свой недуг. Она понимала, что собственная ее слабость
губительна для Валентины. Владей ею иные мотивы, кроме личных, она, не
колеблясь, открыла бы сестре глаза на всю опасность создавшегося
положения, но, сжигаемая ревностью, хранившая в душе гордость, она
предпочитала поставить на карту счастье Валентины, нежели поддаться
чувству, вызывавшему у нее самой краску стыда. В этой бескорыстности был
свой эгоистический расчет.
Луиза решила вернуться в Париж, чтобы положить конец этой затянувшейся
пытке, так ничего и не придумав для спасения сестры. Она сочла лишь
необходимым осведомить ее о своем скором отъезде, и как-то вечером, когда
Бенедикт собирался уходить, Луиза не пошла с ним, как обычно, а попросила
сестру уделить ей несколько минут для разговора. Услышав эти слова,
Бенедикт помрачнел, его неустанно мучила мысль, что Луиза, терзаемая
угрызениями совести, хочет повредить ему в глазах Валентины. Такие мысли
восстанавливали его еще больше против этой великодушной и преданной
женщины, и бремя признательности в отношении Луизы казалось ему тягостным
и неприятным.
- Сестра, - начала Луиза, - пришло время нам расстаться. Я не могу
дольше жить вдали от сына. Ты во мне больше не нуждаешься, я завтра
уезжаю.
- Завтра! - воскликнула испуганная Валентина. - Ты меня покидаешь,
оставляешь одну, Луиза, а что станется со мной?
- Ведь ты же выздоровела, разве ты не свободна и не счастлива,
Валентина? Зачем тебе теперь нужна несчастная Луиза?
- О сестра моя! Сестра моя! - вскричала Валентина, бросаясь на шею
Луизы. - Нет, ты меня не покинешь! Ты не знаешь моих страданий, не знаешь,
какая опасность подстерегает меня на каждом шагу! Если ты покинешь меня, я
погибла.
Луиза грустно молчала, она не могла подавить чувство невольной
неприязни, выслушивая признания Валентины, и, однако ж, не смела прервать
сестру. А Валентина с краской стыда на лице не решалась заговорить.
Холодное и жестокое молчание Луизы сковывало Валентину страхом. Наконец
она преодолела внутреннее сопротивление и промолвила взволнованным
голосом:
- Значит, ты не хочешь остаться со мной, Луиза, хотя я сказала, что без
тебя я погибну?
Слово это, повторенное дважды, приобрело для Луизы какой-то новый
смысл, и это невольно вызывало ее раздражение.
- Погибнешь? - горько повторила она. - Ты уже погибла, Валентина?
- О сестра, - ответила Валентина, оскорбленная тем, что Луиза
вкладывает в ее слова совсем иной смысл, - бог пока хранит меня, он
свидетель, что по собственной воле я не поддалась никакому чувству, не
сделала ни одного шага в ущерб своему долгу.
Это благородная гордость собой, на какую Валентина пока еще имела
право, выводила из себя ту, что, возможно, чересчур опрометчиво отдалась
своей страсти. Луизу, отмеченную неизгладимым клеймом, все уязвляло
слишком легко, и теперь она почувствовала к сестре чуть ли не ненависть
как раз за ее превосходство. На мгновение все благородные чувства -
дружба, жалость, великодушие - угасли в ее сердце, лучшим способом мести
показалось ей сейчас унизить Валентину.
- О чем идет речь? - жестко спросила она. - О каких опасностях? Какие
опасности имеешь ты в виду? Ничего не понимаю.
Голос ее прозвучал так сухо, что сердце Валентины болезненно сжалось;
впервые она видела сестру в таком состоянии. С минуту она молча и с
удивлением глядела на Луизу. При неярком свете свечи, стоявшей на
фортепьяно в углу комнаты, ей померещилось, будто она прочла на лице
сестры еще незнакомое выражение. Брови Луизы сошлись к переносице, бледные
губы были плотно сжаты, а тусклый и суровый взгляд безжалостно прикован к
Валентине. Потрясенная Валентина невольно отодвинула стул и, вся дрожа,
попыталась найти причину этой презрительной холодности, - впервые в жизни
она стала объектом таких чувств. Но она могла скорее вообразить себе все,
что угодно, чем догадаться об истине. Смиренная и набожная Валентина
обрела в эту минуту весь героизм духа, какой дает женщинам религия, и,
бросившись к ногам сестры, спрятала в ее коленях залитое слезами лицо.
- Вы совершенно правы, бичуя меня, - проговорила она, - я это вполне
заслужила, и пятнадцать лет добродетельной жизни дают вам право направлять
мою неосмотрительную и суетную молодость. Браните меня, презирайте, но
снизойдите к моему раскаянию и моим страхам. Защитите меня, Луиза, спасите
меня, вам и это под силу - ведь вы знаете все!
- Молчи! - воскликнула Луиза, до глубины души потрясенная словами
сестры, пробудившимися в ее душе все благородные чувства, которые
составляли основу ее характера. - Встань, Валентина, сестра моя, дитя мое,
не стой передо мной на коленях. Это я должна преклонить перед тобой
колена. Это я достойна презрения, и это я должна молить тебя, как ангела
божьего, примирить меня с богом! Увы! Валентина, я знаю все твои горести,
но к чему ты хочешь доверить их мне, мне, несчастной? Ведь я не могу быть
тебе защитой, не имею права давать тебе советы!
- Ты вправе давать мне советы, вправе защитить меня, Луиза, - ответила
Валентина, горячо целуя сестру. - Разве не опыт дает тебе силу и разум?
Этот человек должен удалиться, или я сама должна уехать отсюда. Мы не
должны больше видеться. С каждым днем опасность возрастает, и все труднее
становится для меня возврат к богу. О, я только что зря похвалялась, я
чувствую сердцем свою вину.
Горькие слезы, которые лила Валентина, надрывали сердце Луизы.
- Увы, - растерянно произнесла она, побледнев как полотно, - значит,
зло еще страшнее, чем я опасалась. И вы, вы тоже несчастны навеки!
- Навеки? - пробормотала в испуге Валентина. - Но с помощью неба и с
твердым намерением исцелиться...
- Исцеления нет! - зловещим тоном сказала Луиза, прижав обе руки к
своему наболевшему, безнадежному сердцу.
Поднявшись со стула, она в волнении стала ходить по комнате, время от
времени останавливаясь перед Валентиной, и говорила срывающимся голосом:
- Почему, почему спрашивать советов у меня? Кто я, чтобы советовать и
исцелять? Да что там, вы просите поделиться героизмом, побеждающим
страсти, просите добродетелей, на коих зиждется общество, просите у меня,
у меня, несчастной женщины, которую страсти иссушили, которую общество
прокляло и изгнало! И где возьму я то, чего у меня нет? Как могу я дать
вам то, чего лишена сама? Обращайтесь к женщинам, которых чтит общество,
обратитесь к вашей матери! Вот кто непогрешим, ведь никому не известно,
что мой любовник был также и ее любовником. Она проявила столько
осмотрительности! Когда мой отец, когда ее супруг убил этого человека,
принесшего ему ложную клятву, она рукоплескала, она торжествовала на
глазах всего общества, так как обладает незаурядной силой души и гордыней.
Такие женщины умеют побеждать страсти или исцеляться от них.
Испуганная словами сестры, Валентина хотела было прервать ее, но Луиза
продолжала, как в бреду:
- А такие женщины, как я, падают в борьбе и гибнут навеки! Такие
женщины, как вы, Валентина, должны молиться и бороться, должны черпать
силу в самой себе, а не просить ее у других. Советы! Советы! Ведь любой
совет, какой может исходить от меня, вы в состоянии дать себе сами. Важен
не совет, важно найти силу ему следовать. Значит, вы считаете, что я
сильнее вас? Нет, Валентина, я не такова. Вы сами знаете, какой была моя
жизнь, с какими неукротимыми страстями родилась я на свет, и вы знаете
также, куда они меня завели!
- Молчи, Луиза, - воскликнула с горечью Валентина, прильнув к плечу
сестры, - не клевещи на себя, довольно! Какая другая женщина могла бы
проявить в падении больше величия и силы? Неужели можно вечно обвинять
тебя за ошибку, совершенную в годы неведения и слабости? Увы, вы были
тогда совсем ребенком, с тех пор вы проявили столько величия души, вы
завоевали уважение любого существа с благородным сердцем. Так согласитесь
же, что вам лучше чем кому-либо известна добродетель.
- Увы, - вздохнула Луиза, - не посоветую никому познать ее такой ценою;
с детства предоставленная себе самой, лишенная помощи религии и
материнского покровительства, воспитанная нашей бабушкой, женщиной
легкомысленной и чуждой стыду, - я была обречена идти от позора к позору!
И если этого не случилось, то лишь потому, что судьба преподала мне
кровавые и страшные уроки. Мой любовник, убитый моим же отцом, мой отец,
сраженный горем и стыдом за поступок дочери, отец, искавший и нашедший
смерть на поле брани через несколько дней после поединка; я, проклятая
родными, изгнанная из родительского дома и понуждаемая бедностью влачиться
из города в город с умирающим от голода ребенком на руках... О Валентина,
вот где ужасная судьба!
Впервые Луиза так смело говорила сестре о своих несчастьях. С каким
мрачным удовлетворением оплакивала она свою участь, не в силах преодолеть
нервическое возбуждение, забыв о горе Валентины, забыв о том, что обязана
быть ее оплотом. Но этот безнадежный вопль раскаяния произвел больше
впечатления, нежели самые красноречивые увещевания. Нарисовав Валентине
картину бедствий, куда вовлекают человека страсти, Луиза наполнила душу
сестры ужасом. Валентина уже видела себя на краю бездны, куда некогда
упала Луиза.
- Вы правы, - вскричала она, - ваша судьба страшна, и, чтобы вынести ее
так мужественно и благородно, надо быть вами, а моя душа, не наделенная
такой силой, погибнет. Но, Луиза, помогите мне обрести мужество, помогите
мне удалить Бенедикта.
Как только она произнесла это имя, за спиной их раздался приглушенный
шорох. Сестры невольно вскрикнули, увидев, что за ними, подобно бледному
призраку, стоит Бенедикт.
- Вы упомянули мое имя, мадам, - обратился он к Валентине с ледяным
спокойствием, под которым порой умел искусно скрывать свои подлинные
чувства.
Валентина попыталась улыбнуться. Но Луиза сразу обо всем догадалась.
- Где же вы были, - спросила она, - раз вы слышали наш разговор?
- Я был совсем рядом, мадемуазель, - ответил Бенедикт, бросив на нее
непроницаемый взгляд.
- Это по меньшей мере странно, - сурово проговорила Валентина. - Если
меня не обманывает память, сестра сказала вам, что хочет поговорить со
мной наедине, а вы никуда не ушли и, разумеется, слышали нашу беседу...
Впервые видел Бенедикт, как Валентина сердится на него. Сначала он
опешил и чуть было не отказался от своего дерзкого плана. Но так как для
него это был решительный момент, он смело решил рискнуть и проговорил,
сохраняя обычную твердость и спокойствие во взгляде и манерах, что давало
ему власть над людскими душами:
- Бесполезно скрывать, да, я был здесь, да, я спрятался за шторой и
слышал каждое произнесенное вами слово. Я мог бы услышать больше и
незаметно скрыться через то же окно, куда я вошел. Но я был слишком
заинтересован темой вашего спора.
Он замолк, увидел, что Валентина стала белее, чем ее воротничок, и с
удрученным видом упала в кресло. Ему хотелось броситься к ее ногам, облить
слезами ее руки, но он отлично понимал, что обязан обуздать смятение
сестер силою своего хладнокровия и стойкости.
- Ваш разговор был для меня настолько важен, - повторил он, - что я
счел себя вправе принять в нем участие. Будущее покажет, прав я или нет. А
пока попытаемся поспорить с предназначенной нам судьбой. Луиза, вам не
придется краснеть за то, что вы говорили здесь в моем присутствии:
помните, что вы уже десятки раз обличали себя при мне точно таким же
образом, и я, грешный, подумал было, что в вашем добродетельном
самоуничижении есть доля кокетства, - вы же отлично знаете, какое
впечатление должна производить ваша исповедь на таких людей, как я, то
есть на тех, что чтят вас за все пережитые испытания.
С этими словами он взял руку Луизы, которая, склонившись над сестрой,
обнимала ее; потом ласково и заботливо подвел ее к креслу, стоявшему в
дальнем углу комнаты, сам опустился на стул, на котором она сидела раньше,
и, очутившись, таким образом, между сестрами, повернулся к Луизе спиной,
сразу же забыв о ее присутствии.
- Валентина, - начал он звучным, торжественным тоном.
Впервые он осмелился назвать ее по имени в присутствии третьего лица.
Валентина вздрогнула, отняла руки от лица и бросила на Бенедикта холодный,
оскорбленный взгляд. Но он повторил ее имя с такой властной нежностью, в
глазах его засверкала такая любовь, что Валентина снова закрыла лицо
руками, боясь взглянуть на Бенедикта.
- Валентина, - продолжал он, - не пытайтесь прибегать со мной к этому
ребяческому притворству, которое считается главной защитой вашего пола, мы
уже не можем обманывать друг друга. Видите этот шрам, я унесу его с собой
в могилу! Это печать и символ моей к вам любви. Не считаете же вы, в самом
деле, что я соглашусь потерять вас; надеюсь, вы не впадете в столь наивное
заблуждение. Нет, Валентина, даже и не думайте об этом.
Бенедикт взял ее руки в свои. Укрощенная его решительным видом, она не
сопротивлялась, только испуганно глядела на него.
- Не прячьте от меня ваше лицо, - сказал он, - и не бойтесь взглянуть
на призрак, который вы спасли от могилы! Вы сами этого пожелали, и если
ныне я стал в ваших глазах ужасным и отвратительным пугалом, пеняйте на
себя. Но, послушай, Валентина, моя всемогущая владычица, я слишком люблю
тебя, чтобы противоречить: скажи всего одно слово, и я опять сойду во
гроб, откуда ты меня подняла.
Тут он вынул из кармана пистолет и показал его Валентине.
- Видишь, - сказал он, - это тот же самый, все тот же самый; сослужив
мне верную службу, он по-прежнему цел и невредим, и этот надежный друг
всегда к твоим услугам. Скажи одно слово, прогони меня, и все будет
кончено. О, успокойтесь, - воскликнул он насмешливо, видя, что сестры,
побледнев от страха, с криком отпрянули назад, - не бойтесь, я не убью
себя на ваших глазах, это ведь неприлично; я знаю, что следует щадить
нервы дам.
- Какая ужасная сцена! - воскликнула перепуганная Луиза. - Вы доведете
Валентину до могилы.
- Вы будете потом читать мне наставления, мадемуазель, - возразил
Бенедикт высокомерно и сухо, - а теперь я говорю с Валентиной и еще не
сказал всего.
Разрядив пистолет, он положил его в карман.
- Послушайте, - обратился он к Валентине, - ради вас только я живу, не
ради вашего удовольствия, но и ради своего. А мои удовольствия и радости
были и будут весьма скромными. Я не прошу у вас ничего, кроме чистейшей
дружбы, которую вы можете подарить мне не краснея. Спросите вашу память и
вашу совесть, видели ли вы когда-либо, чтобы Бенедикт, у которого нет
ничего, кроме единой страсти, был дерзок или опасен? А эта страсть - вы.
Вам не на что надеяться, никогда у него не будет иной страсти, у него,
который уже стар сердцем и слишком искушен; тот, кто вас любил, никогда не
полюбит другую женщину, и в конце концов этот Бенедикт, которого вы
намерены прогнать, не такой уж зверь! Да что там, значит, вы слишком
любите меня, если боитесь, и вы слишком презираете меня, если надеетесь,
что я соглашусь отказаться от вас. О, какое безумие! Нет, нет, пока я
дышу, я не откажусь от вас; клянусь в том-небом и адом, я буду вас видеть,
буду вашим другом, вашим братом, а если нет - да проклянет меня бог!
- Сжальтесь, замолчите, - бледнея и задыхаясь, проговорила Валентина,
судорожно сжимая его руки, - я сделаю все, что вы пожелаете, я навек
погублю свою душу, если это понадобится, лишь бы спасти вашу жизнь...
- Нет, вы не погубите вашу душу, - возразил он, - вы спасете нас обоих.
Неужели вы полагаете, что я не смогу тоже заслужить блаженство и сдержать
клятву? Увы, до встречи с вами я едва ли верил в бога, но я усвоил все
ваши принципы, принял вашу веру. Я готов поклясться в том любым из
ангелов, которого вы мне назовете. Дайте мне жить, Валентина, это для вас
такая малость! Я не отвергаю смерть, умереть вновь, на сей раз по вашему
слову, будет мне еще слаще, чем в тот, первый раз. Но смилуйтесь,
Валентина, не обрекайте меня на небытие. Ну, вот вы и нахмурились. О, ты
ведь знаешь, что я тоже верю в рай, где я буду с тобою, но рай без тебя -
небытие. Там, где нет тебя, нет неба, я знаю это, знаю, и если ты обречешь
меня на смерть, я могу убить и тебя, чтобы с тобой не расставаться. Я
много думал об этом, и эта мысль чуть было не возобладала над всеми
прочими. Но послушай меня, побудем здесь еще несколько дней! Увы, разве мы
не счастливы? И в чем же мы виновны? Ты не покинешь меня, скажи, что не
покинешь! Ты не прикажешь мне умереть, это было бы немыслимо, ведь ты
любишь меня и знаешь, что твоя честь, твой покой, твои принципы для меня
священны. Неужели, Луиза, вы считаете, что я способен злоупотреблять ими?
- спросил он, резко оборачиваясь к старшей сестре. - Вы только что
нарисовали ужасающую картину зла, куда завлекают человека страсти, но я
верю в себя, и если бы тогда вы полюбили меня, ваша жизнь не была бы
отравлена и загублена. Нет, Луиза, нет, Валентина, не все мы так подлы...
Еще долго говорил Бенедикт то пылко и страстно, то с холодной иронией,
то кротко и нежно. Напугав обеих женщин и укротив их силою страха, он
растрогал их и тем окончательно подчинил себе. Ему удалось полностью
покорить их, и к моменту разлуки он без труда получил все обещания, какие
всего час назад обе сочли бы немыслимым ему дать.

29

Вот каков был результат их беседы.
Луиза уехала в Париж и возвратилась через две недели вместе с сыном.
Она убедила мадам Лери ежемесячно брать с нее за содержание определенную
сумму. Бенедикт и Валентина поочередно занимались воспитанием Валентина и
продолжали видеться почти ежедневно после захода солнца.
Пятнадцатилетний Валентин был высокий, стройный белокурый мальчик. Он
походил на Валентину, и характер у него был такой же ровный и легкий. Уже
сейчас его большие голубые глаза глядели с нежно ласкающим выражением,
которое всех чаровало в его тетке. И улыбка у него была такая же ясная,
добрая. Чуть ли не с первого дня он проникся к ней такой любовью, что мать
почувствовала невольную ревность.
Был установлен твердый распорядок его занятий: каждое утро он два часа
занимался с теткой, которая стремилась привить ему любовь к изящным
искусствам. А все остальное время он проводил в домике у оврага. Бенедикт
достаточно много и хорошо учился и с успехом заменил мальчику его
парижских учителей. Чуть ли не силком он заставил Луизу доверить ему
воспитание сына; он чувствовал, что ему хватит мужества и воли посвятить
мальчику многие годы своей жизни. Таким образом, он как бы расквитался с
Луизой и с жаром взялся за свои обязанности. Но когда Бенедикт впервые
увидел Валентина, столь похожего и лицом и характером на Валентину, не
говоря уже о том, что у них были одинаковые имена, он почувствовал к
мальчику такую привязанность, на какую не считал себя способным. Он принял
его в сердце свое и, желая избавить ребенка от долгой ежедневной ходьбы,
убедил Луизу поселить Валентина у него в доме. Правда, он пережил немало
неприятных минут, когда сестры, под тем предлогом, что им хочется устроить
ребенка с большими удобствами, рьяно взялись украшать его жилище. Их
трудами через несколько дней домик у оврага превратился в прелестный
уголок, как бы созданный для уединенной жизни такой скромной и поэтической
натуры, как Бенедикт; вместо каменных плиток, от которых шла вредная для
здоровья сырость, появился новый деревянный пол, поднятый над землей на
несколько футов. Стены обтянули простой темной материей, но зато она была
изящно подхвачена и образовывала как бы шатер с целью скрыть потолочные
балки. Простенькая, но чистая мебель, со вкусом подобранные книги,
несколько гравюр и картин, принесенных из замка и написанных Валентиной,
довершали убранство, и, словно по мановению волшебного жезла, под
соломенной кровлей хижины Бенедикта возник вдруг изящный рабочий кабинет.
Валентина подарила племяннику хорошенького пони местной породы, чтобы
мальчик мог по утрам ездить к ней завтракать и заниматься. Садовник из
замка привел в порядок маленький садик, разбитый перед хижиной; грядки с
прозаическими овощами он скрыл за виноградными шпалерами; засеял цветами