Сандерс Джон. Валентина

смерти к ее сыну: моим наследником будет Валентин. Я хочу, чтобы он стал
графом де Рембо. Такова цель всей моей жизни... Почему вы вздрогнули,
Бенедикт?
- Вы еще спрашиваете почему! - воскликнул Бенедикт, выходя из
оцепенения, в которое поверг его этот разговор. - Увы, вы совсем не знаете
жизни! До чего вы невозмутимы и непредусмотрительны! Вы говорите о том,
что умрете, не имея потомства, будто... Праведный боже! Вся моя кровь
закипает при этой мысли, но клянусь спасением души, мадам, если вы
говорите неправду...
Он поднялся и в волнении зашагал по комнате; время от времени он
закрывал лицо руками, и только бурное дыхание выдавало его душевные муки.
- Друг мой, - нежно проговорила Валентина. - Сейчас вы слабы и говорите
неразумные вещи. Тема нашего разговора чересчур щекотлива, поверьте мне;
лучше кончим его, я и без того достаточно провинилась, явившись сюда в
такой час по требованию неосмотрительного ребенка. Я не могу успокоить
ваши мучительные, бурные мысли молчанием, и вы должны сами, не требуя от
меня преступных обещаний, понять все... Однако, - добавила она дрожащим
голосом, видя, что с каждой минутой волнение Бенедикта возрастает, - если
действительно для вашего спокойствия необходимо, чтобы я нарушила свой
долг и поступилась бы совестью, можете быть довольны; клянусь вашей и моей
любовью (видите, я не смею клясться именем бога!), я скорее умру, нежели
буду принадлежать какому-либо мужчине.
- Наконец-то вы удостоили бросить мне ободряющее слово, - отрывисто
проговорил Бенедикт, подходя к Валентине. - А я-то решил, что вы дадите
мне уйти раздираемому тревогой и ревностью, а я-то думал, что никогда в
жизни вы не поступитесь ради меня хоть одним из ваших предубеждений! Нет,
правда, вы обещаете? Но ведь это настоящий подвиг!
- Откуда эта горечь, Бенедикт? Уже давно я не видела вас таким. Неужели
все огорчения должны обрушиться на меня разом?
- Ах, все это потому, что я неистово люблю вас! - ответил Бенедикт,
беря ее руку в каком-то диком порыве, - потому, что я отдал бы душу, лишь
бы спасти вашу жизнь, потому что отдал бы, не колеблясь, райское
блаженство, лишь бы ваше сердце не знало даже самой ничтожной из тех мук,
которые терзают меня, потому, что я готов совершить любое преступление по
вашей прихоти, а меж тем вы не совершите даже самого невинного проступка,
чтобы сделать меня счастливым.
- О, не говорите так, - грустно отозвалась Валентина. - Я уже давно
привыкла доверять вам, а выходит, мне придется опасаться вас и бороться,
быть может даже бежать от вас.
- Не будем играть словами! - яростно воскликнул Бенедикт и с силой
отбросил ее руку, которую держал в своих руках. - Вы говорите, что вам
придется бежать от меня! Обреките меня на смерть, это будет проще. Не
думал я, что вы вернетесь к своим былым угрозам; стало быть, вы надеялись,
что я изменился за эти полтора года? Что же, вы, пожалуй, и правы, за эти
полтора года я еще сильнее, чем раньше, полюбил вас, они дали мне силу
жить, тогда как прежнее мое чувство к вам дало мне лишь силу умереть. А
теперь, Валентина, нам уже поздно говорить о разлуке, я слишком вас люблю,
у меня кроме вас нет никого на свете, и даже Луизу и ее сына я люблю
только ради вас. Вы мое будущее, вы цель моей жизни, единственная страсть,
единственный мой помысел; что же станется со мной, если вы меня
оттолкнете? У меня нет ни честолюбия, ни друзей, ни положения в обществе,
никогда у меня не будет того, что является смыслом жизни других. Вы часто
говорили, что с годами меня поглотят те же интересы, что и всех людей; не
знаю, оправдаются ли ваши предсказания, но верно одно - я еще слишком
далек от того возраста, когда гаснут все благородные страсти, да я и не
желаю дожить до той поры, если вы меня оставите. Нет, Валентина, не
прогоняйте меня, это немыслимо! Сжальтесь надо мной, я теряю мужество.
Бенедикт залился слезами. Для того, чтобы довести мужчину до слез и до
состояния ребяческой слабости, потребны особые душевные потрясения, и
редко женщина, даже мало впечатлительная, способна противостоять этим
внезапным порывам неодолимой чувствительности. Рыдая, Валентина бросилась
на грудь любимого, и всепожирающий пламень поцелуя, соединившего их уста,
открыл ей, сколь близки вершины добродетели к прямой погибели. Но у них
было слишком мало времени, чтобы осознать это: едва только успели они
обменяться этим пламенным излиянием душ, как Валентина замерла от страха -
под окном раздалось сухое покашливание, и затем кто-то беззаботно
замурлыкал оперную арию. Валентина вырвалась из объятий Бенедикта и,
схватив его за руку своей холодной, судорожно сжатой рукой, прикрыла ему
рот ладонью.
- Мы пропали, - шепнула она, - это он!
- Валентина, друг мой, вы здесь? - проговорил господин де Лансак,
непринужденно подходя к крыльцу.
- Спрячьтесь! - приказала Валентина, толкнув Бенедикта за большое
переносное трюмо, стоявшее в углу комнаты.
И она бросилась навстречу Лансаку, вдруг обретя силу притворства, какую
опасность рождает даже в самых неискушенных женщинах.
- Мне показалось, что я видел, как вы направились сюда, в павильон,
четверть часа назад, - сказал Лансак, входя в комнату, - но, не желая
мешать вашей одинокой прогулке, пошел в другую сторону; однако инстинкт
сердца или магическая сила, исходящая от вас, привели меня туда, где вы
находитесь. Не совершил ли я нескромности, нарушив ваши мечтания, и
соблаговолите ли вы допустить меня в вашу святую обитель?
- Я пришла сюда за книгой, которую хочу дочитать нынче ночью, -
ответила Валентина твердым, решительным тоном, так не похожим на ее
обычный тон.
- Разрешите заметить вам, дорогая, что вы ведете довольно странный
образ жизни, и я просто опасаюсь за ваше здоровье. Ночи вы проводите в
чтении и прогулках, а это и неразумно и неосторожно.
- Но, уверяю вас, вы ошибаетесь, - сказала Валентина, стараясь вывести
мужа на крыльцо. - По чистой случайности, я не могла уснуть сегодня ночью
и решила пойти подышать в парк свежим воздухом. Теперь же я успокоилась и
иду домой.
- А книга, которую вы намеревались взять, разве вы ее не нашли?
- Ах, верно, - смутившись, ответила Валентина.
И она сделала вид, что ищет на фортепьяно книгу. Но по несчастной
случайности в гостиной не оказалось ни одной книги.
- Как же вы можете найти что-нибудь в таком мраке? - сказал господин де
Лансак. - Разрешите, я зажгу свечу.
- О, не надо! - испуганно воскликнула Валентина. - Нет, нет, не
зажигайте, мне уже не нужна книга, я раздумала ее читать.
- Но к чему отказываться от поисков, когда так легко зажечь свет? Вчера
я заметил на камине изящную спичечницу. Бьюсь об заклад, я найду ее даже
во мраке.
Взяв пузырек, он обмакнул в него фитиль, который, потрескивая, разлил
по комнате яркий свет, потом его голубоватый слабый огонек, казалось,
умер, сжегши себя до конца; этой короткой вспышки оказалось достаточно -
господин де Лансак успел перехватить испуганный взгляд жены, брошенный в
сторону трюмо. Когда свеча разгорелась, он уже знал, где находится
Бенедикт, и заговорил еще более спокойно и непринужденно.
- Коль скоро, дорогая, мы очутились здесь вдвоем, - начал он, садясь на
софу к смертельной досаде Валентины, - я решил поговорить с вами по одному
неотложному и мучительному для меня делу. Здесь мы можем быть в полной
уверенности, что нас не услышат, нам не помешают; не будете ли вы так
добры уделить мне несколько минут вашего внимания?
Бледная, как призрак, Валентина без сил упала на стул.
- Сядьте, пожалуйста, поближе, дорогая, - сказал де Лансак, придвигая к
себе маленький столик, на который он поставил свечку.
Подперев подбородок рукой, он приступил к разговору с апломбом
человека, привыкшего предлагать земным владыкам на выбор войну или мир,
даже не меняя при этом тона.

33

- Полагаю, дорогая, вам хочется знать мои планы, чтобы согласовать их с
вашими, - начал он, не спуская с Валентины пристального, пронзительного
взгляда, который словно заворожил ее и приковал к месту. - Итак, да будет
вам известно, что я не могу покинуть свой пост раньше, чем через несколько
лет. Мое состояние сильно пошатнулось, и поправить его мне удастся лишь
усиленными трудами. Увезу ли я вас с собой или не увезу - "That is the
question!" [вот в чем вопрос (англ.)], как сказал Гамлет. Хотите ли вы
последовать за мной? Хотите ли вы остаться здесь? В той мере, в какой это
зависит от меня, я готов покориться вашим желаниям, но скажите ваше
мнение, в этом отношении ваши письма были весьма сдержанны, я бы сказал
даже - излишне целомудренны! Но в конце концов я ваш муж и имею известное
право на ваше доверие...
Валентина пошевелила губами, но не могла выговорить ни слова. Она
чувствовала себя как в аду, терзаемая злой иронией своего повелителя и
ревностью своего возлюбленного.
Она попыталась было поднять глаза на Лансака, чей ястребиный взгляд был
по-прежнему прикован к ней. Потеряв последнее самообладание, Валентина
пробормотала что-то и замолкла.
- Раз вы столь робки, - продолжал граф, повысив голос, - я вправе
сделать благоприятные выводы относительно вашей покорности, и настало
время побеседовать с вами о тех обязанностях, которые мы приняли на себя в
отношении друг друга. Некогда мы были друзьями, Валентина, и подобные
разговоры не пугали вас, нынче вы сторонитесь меня, и я не знаю, чем это
объяснить. Боюсь, что вас постоянно окружали люди, не слишком благосклонно
ко мне расположенные, боюсь - сказать вам все начистоту? - что слишком
интимная близость с некоторыми из них подорвала то доверие, какое вы
питали ко мне.
Валентина вспыхнула, потом побледнела; наконец она отважилась взглянуть
на мужа, надеясь уловить ход его мыслей. Ей почудилось, будто на лице его
под благодушно спокойной маской промелькнуло выражение злобного лукавства,
и решила держаться начеку.
- Продолжайте, сударь, - проговорила она с такой смелостью, какой сама
от себя не ожидала, - сначала скажите все до конца, а потом я вам отвечу.
- Люди порядочные, - возразил Лансак, - должны понимать друг друга без
лишних слов, но коль скоро вы этого требуете, Валентина, я скажу. Мне бы
хотелось, - добавил он с пугающей любезностью, - чтобы мои слова дошли до
вас. Я только что говорил вам о наших взаимных обязанностях, мой долг
состоит в том, чтобы быть с вами и вас защищать...
- О сударь, защищать меня! - повторила Валентина растерянно и в то же
время горько.
- Понимаю вас, - продолжал граф, - вы считаете, что до сего дня защита
моя слишком походила на защиту господа бога. Признаюсь, осуществляется она
издалека и в чересчур скромных размерах, но, если вы пожелаете, -
насмешливо добавил он, - она может проявиться более ощутимо.
Резкий шорох за зеркалом оледенил Валентину, и она превратилась в
мраморную статую. Она испуганно взглянула на мужа, но тот, казалось, не
заметил причины ее страха и продолжал:
- Мы поговорим об этом потом, дорогая, я слишком светский человек для
того, чтобы навязывать свидетельства своей любви женщине, отвергающей мои
чувства. Таким образом, мой долг дружбы и защиты будет выполнен согласно
вашему желанию и не иначе, ибо в наше время мужья совсем непереносимы,
когда слишком строго следуют своему долгу. Каково же ваше мнение на этот
счет?
- Я недостаточно опытна, чтобы вам ответить.
- Прекрасный ответ. Теперь, моя прелесть, я скажу о ваших обязанностях
в отношении меня. Это не слишком-то галантно, но так как я ненавижу все,
что хоть отдаленно напоминает наставление учителя, это будет первый и
последний раз в моей жизни. Я убежден, что суть моих наставлений
запечатлеется в вашей памяти. Но как вы дрожите! Какое ребячество! Неужели
вы принимаете меня за допотопного мужлана, для которого нет ничего слаще,
как потрясать перед глазами жены ярмом супружеской верности? Неужели вы
могли подумать, что я начну читать вам проповеди, как старый монах, и
погружу в ваше сердце стилет инквизиции, чтобы выпытать у вас признание в
ваших самых сокровеннейших помыслах? Нет, Валентина, нет, - продолжал он
после паузы, глядя на жену все так же холодно, - я отлично знаю, что
следует сказать, не смутив вас. Я потребую лишь то, чего могу добиться без
всякого насилия над вашими склонностями и не разбив вашего сердца. Ради
бога, только не падайте в обморок, я сейчас кончу. Я ничуть не возражаю
против того, что вы живете в интимной близости с семьей, созданной вами по
влечению сердца, которая часто собирается здесь и следы пребывания которой
могут подтвердить, что члены ее находились здесь еще совсем недавно.
Граф взял со стола альбом для рисования, на переплете которого было
вытиснено имя Бенедикта, и с равнодушным видом перелистал его.
- Но я надеюсь на ваш здравый смысл, - добавил он, отшвырнув альбом
решительным и властным жестом, - он не позволит вам терпеть вмешательство
посторонних советчиков в наши личные дела, и они не посмеют чинить
препятствия управлению нашим общим имуществом. Я надеюсь на вашу совесть,
более того - требую именем тех прав, которые имею над вами в силу своего
положения. Что ж вы не отвечаете? Почему вы все время смотритесь в
зеркало?
- Сударь, - ответила Валентина, сраженная ужасом, - я вовсе не
смотрюсь...
- А по-моему, оно слишком вас занимает. Ну, Валентина, отвечайте
скорее. Если вы по-прежнему будете отвлекаться, я сейчас перенесу трюмо в
противоположный угол, откуда вы не сможете его видеть.
- Не делайте этого, сударь! - растерянно вскричала Валентина. - Какого
ответа вы ждете от меня? Чего требуете? Что приказываете мне сделать?
- Я ничего не приказываю, - ответил граф со своей обычной небрежной
манерой, - я просто прошу вас уделить мне завтра несколько минут вашего
благосклонного внимания. Речь пойдет о скучнейшем и сложнейшем деле, вам
придется согласиться на кое-какие неизбежные уступки, и, надеюсь, ничье
постороннее влияние не сможет вас убедить не повиноваться мне, будь то
даже совет вашего зеркала - этого постоянного оракула, с которым женщины
советуются по любому поводу.
- Сударь, - умоляюще произнесла Валентина, - я заранее согласна
подписать все, что вам заблагорассудится потребовать от меня, но, умоляю,
уйдем отсюда - я слишком устала!
- Это и видно, - подхватил граф.
Тем не менее он продолжал сидеть на софе с безразличным видом и глядел
на Валентину, которая ждала конца этой сцены, стоя со светильником в руке
и чувствуя в душе смертельную тревогу.
Графу хотелось бы отомстить Валентине куда более жестоким способом, чем
этот, но, вспомнив признание Бенедикта, сделанное им всего несколько минут
назад, он вполне здраво рассудил, что сей восторженный юнец вполне
способен его убить; поэтому он поднялся и вышел вместе с Валентиной. А
она, продолжая разыгрывать уже вовсе бесполезную комедию, сделала вид, что
старается запереть дверь павильона.
- Весьма уместная предосторожность, - проговорил граф ядовитым тоном, -
тем паче, что окна здесь устроены таким образом, что любой, обнаружив
дверь на запоре, может преспокойно войти в павильон через окно и выйти
оттуда.
Это последнее замечание наконец просветило Валентину: она поняла,
каковы их истинные взаимоотношения с мужем.

34

На следующий день, как только Валентина встала с постели, граф попросил
разрешения явиться в ее покои вместе с господином Траппом. Они принесли с
собой целый ворох бумаг.
- Прочтите их, мадам, - сказал Лансак, видя, что Валентина, даже не
взглянув на документы, машинально взялась за перо.
Побледнев, она вскинула на мужа глаза, но взгляд его был столь
недвусмыслен, улыбка столь презрительна, что она дрожащей рукой быстро
вывела свое имя и сказала, вручая бумаги мужу:
- Сударь, вы видите, как я доверяю вам: я даже не беру под сомнение то,
что вами написано здесь.
- Понимаю, мадам, - ответил Лансак, передавая бумаги Граппу.
В эту минуту он почувствовал себя таким счастливым, избавившись от
долга, который стоил ему целых десяти лет мучений и преследований, ему
стало так легко, что в нем заговорило нечто вроде признательности к
Валентине, и, поцеловав ей руку, он сказал почти искренне:
- Услуга за услугу, сударыня.
В тот же вечер он объявил Валентине, что вынужден уехать завтра в Париж
с господином Траппом, но в посольство отправится не раньше, чем
попрощается с Валентиной, и тогда они вместе обсудят ее личные планы,
которые, как он добавил, не встретят с его стороны никаких возражений.
В прекрасном расположении духа он отправился спать, радуясь, что разом
отделался и от жены и от долгов.
Оставшись вечером одна, Валентина наконец-то могла хладнокровно
поразмыслить над событиями последних трех дней. До этой минуты страх мешал
ей разобраться в своем положении. Теперь же, когда все уладилось
полюбовно, она сумела бросить на происшедшее ясный взгляд. Но сделанный ею
непоправимый шаг - подписание бумаги - занял ее воображение лишь на один
миг, в душе ее жило чувство величайшей растерянности при мысли, что она
безвозвратно упала в глазах мужа. Это чувство унижения было столь
мучительно, что поглощало все иные чувства.
Надеясь найти успокоение в молитве, Валентина заперлась в молельне; но
тут, привыкшая к тому, что при каждом взлете ее души к небесам перед ней
возникает образ Бенедикта, она даже испугалась, что Бенедикт предстал
перед нею сейчас иным, не похожим на его прежний чистый облик.
Воспоминание о минувшей ночи, о бурной сцене с Бенедиктом, каждое слово
которой, без сомнения, слышал господин де Лансак, вызвало краску на лице
Валентины, память о пламенном поцелуе, еще горевшем на ее губах, все
страхи, все угрызения, все тревоги убеждали ее, что пора отступить, если
она не хочет упасть в бездну. До сих пор ее поддерживало дерзкое ощущение
собственной силы, но одного мига оказалось достаточно, чтобы показать,
сколь нестойка человеческая воля. Пятнадцать месяцев непринужденной
близости и доверия отнюдь не превратили Бенедикта в стоика, раз в
мгновение ока были уничтожены плоды добродетели, собираемой по крохам и
столь неосмотрительно восхваляемой. Валентина уже не могла скрывать от
себя, что любовь, которую она внушила Бенедикту, ничуть не похожа на ту,
какую питают ангелы к господу богу, - это была земная любовь, страстная,
необузданная, это была гроза, готовая смести все.
Как только она прислушалась к сокровенному голосу совести, прежняя ее
набожность, неумолимо суровая, рассудительная и беспощадная, сразу же
обрекла ее на муки раскаяния и страха. Тщетно Валентина пыталась уснуть,
вся ночь прошла в этих страхах. Наконец с первым проблеском зари она,
доведенная чуть не до бреда своими муками, задумала некий романтический и
возвышенный план, который привлекает не одну молодую женщину накануне ее
первого падения. Валентина решила повидаться с мужем и воззвать к его
помощи.
Испуганная предстоящим объяснением, она наспех оделась и уже готовилась
выйти из спальни, но внезапно отказалась от своего намерения; потом она
вновь вернулась к нему, снова отбросила его и после четверти часа
колебаний и мук твердо решила спуститься вниз и велела позвать господина
де Лансака.
Еще не пробило пяти часов утра. Граф рассчитывал покинуть замок до
того, как проснется его жена. Он надеялся ускользнуть потихоньку, желая
избежать новых прощаний и новой сцены притворства. Мысль о предстоящем
свидании привела его в дурное расположение духа, но он не нашел
благовидного предлога отказаться. Он отправился в гостиную, слегка
раздосадованный, что не может угадать причину этого внезапного
приглашения.
Но граф нахмурился еще больше, увидев, как тщательно Валентина запирает
двери, чтобы их никто не услышал, увидев ее искаженное мукой лицо, услышав
ее прерывистый голос, так как он не чувствовал себя способным выдержать
трогательную сцену. Выразительные брови Лансака сошлись к переносью, и
когда Валентина заговорила, она внезапно заметила перед собой такое
холодное и отталкивающее лицо, что сразу замолкла и растерялась.
Несколько вежливых слов, произнесенных мужем, дали ей почувствовать,
что он не расположен ждать, и тогда, сделав над собой нечеловеческое
усилие, она вновь попыталась заговорить, но сумела выразить свой позор и
горе лишь судорожными рыданиями.
- Ну, ну, дорогая, - наконец проговорил граф, не без труда напустив на
себя ласковый и прямодушный вид, - полноте ребячиться! Что же такое вы
можете мне сказать? По-моему, мы чудесно поладили по всем пунктам. Ради
бога, не будем терять зря время: Грапп меня ждет. А Грапп неумолим:
- Так вот, сударь, - сказала Валентина, собравшись с духом, - я выражу
в двух словах, чего жду от вашего великодушия, - увезите меня.
При этом она склонилась перед графом, почти встала перед ним на колени.
Он невольно отшатнулся.
- Увезти вас? Вас? Вы отдаете себе отчет в своей просьбе?
- Я знаю, что вы меня презираете! - воскликнула Валентина с мужеством
отчаяния. - Но я знаю также, что вы не имеете на то права. Клянусь,
сударь, пока я еще достойна быть подругой честного человека.
- Не соблаговолите ли вы доставить мне удовольствие и сообщить, -
медленно и с подчеркнутой иронией проговорил граф, - сколько ночных
прогулок вы сделали "в одиночестве", как, скажем, вчера, и сколько раз,
хотя бы приблизительно, вы побывали в павильоне за два года нашей разлуки?
Сознавая свою невинность, Валентина почувствовала, как растет ее
отвага.
- Клянусь вам богом и честью, вчера это было впервые, - ответила она.
- Бог милосерд, а честь женщины - предмет весьма хрупкий. Потрудитесь
поклясться чем-нибудь другим.
- Но, сударь, - воскликнула Валентина властным тоном, схватив мужа за
руку, - вы сами слышали минувшей ночью наш разговор, я знаю это, уверена в
этом. Так вот, я взываю к вашей совести, разве не служит наш разговор
лучшим свидетельством того, что я неповинна в своем увлечении? Разве не
поняли вы, что даже если я виновна и низка в своих собственных глазах,
зато поведение мое ничем не запятнано в глазах мужа? О, вы сами это
отлично знаете, вы знаете также, что будь все иначе, у меня не хватило бы
дерзости молить вас о защите. О Эварист, не отказывайте мне! Еще не
поздно, еще можно меня спасти; отвратите же удар судьбы, отведите меня от
соблазна, который мучит, неотступно преследует меня! Я бегу от него, я его
ненавижу, я хочу его отогнать! Но я, увы, только бедная, одинокая,
покинутая всеми женщина, помогите же мне! Еще не поздно - слышите? - я
могу смотреть вам в глаза. Взгляните, разве я покраснела? Разве с таким
лицом лгут? Вы человек проницательный, вас нельзя обмануть так грубо. Да
разве я осмелилась бы? Великий боже, вы мне не верите? О, ваше сомнение -
жесточайшая для меня кара!
С этими словами несчастная Валентина, уже не надеясь победить
оскорбительную холодность этого каменного сердца, упала на колени и,
сложив руки, воздела их к небу, как бы призывая его в свидетели.
- Вы и вправду прекрасны и вправду красноречивы! - проговорил граф,
нарушив свое жестокое молчание. - Надо иметь черствое сердце, чтобы
отказать вам в том, что вы так мило просите, но неужели вы хотите из-за
меня вновь стать клятвопреступницей? Ведь вы же поклялись ночью вашему
любовнику, что не будете принадлежать другому.
Услышав этот разящий ответ, Валентина с негодованием поднялась и, глядя
на мужа с той высоты, на которую гордость возносит оскорбленную женщину,
проговорила:
- Так вот как вы толкуете мою просьбу! Вы находитесь в странном
заблуждении, сударь, неужели вы думаете, что я на коленях вымаливаю себе
место в вашей постели?
Смертельно оскорбленный высокомерным презрением этой женщины, еще
минуту назад столь униженно молившей о спасении, Лансак побледнел и,
прикусив губу, молча направился к дверям. Но Валентина схватила его за
руку.
- Итак, вы меня отталкиваете, - сказала она, - вы отказываетесь дать
мне приют и спасение в вашем доме! Будь вы в состоянии лишить меня своего
имени, вы, несомненно, так бы и сделали! О, как вы несправедливы, сударь!
Еще вчера вы говорили о наших взаимных обязательствах в отношении друг
друга, и так-то вы выполняете ваши? Вы же видите, что я вот-вот рухну в
бездну, внушающую мне ужас, а когда я молю вас протянуть мне руку, вы
отталкиваете меня пинком ноги. Так пусть мои грехи падут на вашу голову!
- Вы совершенно правы, Валентина, - насмешливо ответил граф,
поворачиваясь к ней спиной, - ваши грехи падут именно на мою голову.
И он шагнул к двери, восхищенный собственным остроумным ответом; но
Валентина вновь удержала его, она сумела стать покорной, трогательной,
патетичной, какой только может быть женщина в минуту душевного смятения.
Говорила она так красноречиво и так правдиво, что господин де Лансак,
удивленный ее умом, взглянул на жену с таким видом, что ей показалось на
мгновение, будто он тронут. Но он легонько высвободил свою руку со
словами:
- Все это прекрасно, дорогая, но до чрезвычайности смешно. Вы еще очень
молоды, так послушайтесь совета друга: ни при каких обстоятельствах
женщина не должна брать своего мужа в исповедники, - это значит требовать
от него больше добродетелей, чем ему положено по чину. Лично я нахожу вас
очаровательной, но я веду слишком занятую жизнь, чтобы взять на себя
непосильную задачу - исцелить вас от великой страсти. Впрочем, я и не льщу
себя надеждой добиться успеха. Я и так, по-моему, сделал для вас
достаточно, закрыв на многое глаза, вы мне открыли их силой; поэтому-то