Сартинов Евгений. Золото на крови

Сартинов Евгений

Золото на крови

   Евгений Сартинов
   Золото на крови
   ПРОЛОГ.
   Человеческая жизнь, если к ней хорошо присмотреться, сплошная цепь случайных совпадений. Чаще всего мы их просто не замечаем, порой не придаем им значения, но иногда эти совпадения способны круто изменить всю нашу жизнь.
   Когда наш вездеход, не успев отъехать и двадцати метров от базы второй бригады, как-то странно дернулся и взревел, Андрей, сидевший за рычагами, мгновенно выключил двигатель, сплюнул с досады, и с ходу поставил диагноз:
   - Гусеница полетела.
   Это оказалось именно так, в своем деле бывший лейтенант-танкист был бог и царь. На замеру лопнувшего стального "пальца" мы потратили с полчаса, не больше. Я еще пытался отмыть руки от мазута в речной воде, когда Андрей завел вездеход и для профилактики крутанул тяжелую машину раза три на месте, с лязгом и скрежетом ввинчиваясь гусеницами в каменистую сибирскую почву. Именно тогда мне в голову пришла, как оказалось впоследствии, очень глупая мысль: "Ну, теперь уж все, неожиданностей не будет". Потом я ее не раз и не два вспоминал - когда со смехом, а когда и со слезами.
   Андрей, остановив вездеход, призывно махнул мне рукой. Я подошел к машине, поставил ногу на гусеницу, собираясь залезть в кабину, и именно в этот момент, машинально опустив глаза, увидел торчащую из-под развороченной щебенки кисть человеческой руки. Я застыл на месте, не отрывая глаз от жуткой находки. Устав меня ждать, Андрей приоткрыл дверцу кабины и, стараясь перекричать грохот дизеля, крикнул:
   - Ну ты что там, заснул, что ли?! Лезь давай... Поехали!
   Я с трудом оторвал взгляд от этого страшного подарка судьбы. Не знаю, какое у меня было при этом лицо, но посмотрев на меня, экс-лейтенант, не тратя больше слов, быстро выбрался из кабины и взглянул туда же, куда и я.
   - Мать моя, это что же!..- только и сказал Андрей, быстро запрыгнул обратно, взялся за рычаги, и вездеход с лязгом отполз метров на десять назад. Заглушив двигатель, Андрей выбрался наружу уже с лопатой. Он еще не начал копать, а я уже точно знал, чья это рука. Широкая, мощная ладонь с толстыми, сильными пальцами, с проглядывающими даже сквозь трупную синеву веснушками могла принадлежать только одному человеку - Рыжему.
   РЫЖИЙ
   В первый раз Рыжего я увидел в тот же самый день, когда познакомился и с Андреем. Был конец марта 1991 года. Помните то дикое время? Сейчас это все уже как-то и подзабылось: жуткие очереди за вся и всем, пустые полки магазинов, талоны на спички, мыло, водку, курево... Да всего и не упомнить. По телевизору часами лопотал так быстро исчерпавший себя генсек. Было полное ощущение, что страна в каком-то очередном мрачном тупике.
   Нам с Ленкой тогда тоже доставалось. Дочери не исполнилось еще и полгода, а тут умерла Ленкина бабушка, последняя из ее родни, вырастившая и воспитавшая Елену. О матери же ее не было ни слуху ни духу. Так, наверное, и подохла где-нибудь под забором в обнимку с любимой бутылкой. Про меня и говорить нечего. Подкидышем меня дразнили даже в приюте, далеко ведь не каждого находят в пеленках прямо на крыльце детдома.
   Жили мы в бабушкиной комнате в старом деревянном бараке, с общей кухней и туалетом. Говорят, что в этом приземистом здании из потемневших от времени бревен до революции размещались старые казармы, и когда поднимался сильный ветер, то дом скрипел, словно жалуясь на старость, и Ленке все казалось, что рано или поздно он развалится, погребя нас под своими обломками. На фабрике игрушек, где я работал, как раз именно я и замыкал очередь на жилье, то есть значился под номером сто сорок два. В переводе с языка цифр это значило только одно: маячила нам светлая перспектива получить жилье одновременно с постоянной пропиской на кладбище. Поэтому когда в газетах, а затем и по всему городу появились объявления, что в золотодобывающую артель "Заря" требуются механизаторы для сезонной работы, причем десять процентов заработка будет выплачиваться золотом, меня просто как кипятком ошпарило. Вот он, шанс, возможность вырваться из заколдованного круга безнадежности! Рубль он и есть рубль. У нас в городе, куда ни сунься, больше двухсот рублей заработать не дадут. А тут золото - это и весомо, и надежно.
   С боем выбив ранее честно заработанный отгул, я, проклиная свою дурацкую фабрику не менее дурацких игрушек, пошел по указанному в объявлении адресу. Подойдя к зданию Политехнического института, я на минуту почувствовал себя полным идиотом, и лишь расспросив вахтеров и обогнув громадный корпус по периметру, нашел то, что мне было нужно. На довольно обшарпанной двери висела пришпиленная кнопками бумажка: "Артель "Заря". О том, что я не ошибся, подсказывала и небольшая группа мужиков, нещадно смоливших слезоточивую "Приму" и в голос ругающих нынешнюю власть и само время.
   Поднявшись на крыльцо и толкнув дверь, я очутился в узком коридорчике, слабо освещенном парой ламп дневного света. Народ здесь стоял так густо, что пройти дальше мне не удалось, я просто тронул ближайшего ко мне человека за руку и спросил:
   - Кто последний?
   Тот обернулся, глянул на меня, и улыбнувшись, ответил:
   - Держись за мной, не пропадешь.
   Я был готов сразу обидеться на эту улыбку. Ну что поделать, если Господь наделил меня такой внешностью: оттопыренные уши, нос картошкой, веснушки, и в довершение к моему небольшому росту почему-то никто не давал мне моих двадцати двух лет. Что я только не делал, чтобы придать своей персоне солидности: и ходил враскачку, и пробовал говорить басом, да только голос все равно срывался на фальцет, а походка, на воробьиную припрыжку. Но парень улыбнулся без всякого ехидства, и поэтому я спросил:
   - Скажите, а им люди со стажем работы нужны или они всяких берут?
   - Да Бог его знает, сам вот стою гадаю.
   Вскоре подошли еще два претендента на заветное место в артели, и мой сосед предложил:
   - Пойдем покурим, что ли?
   Я, вообще-то, не курю, всю юность пробовал, но ничего не получилось, задыхаюсь я от этого дыма, и все. Такой вот, как говорили врачи, астматический рефлекс. Но в этом узком пространстве набилось человек тридцать, и дышать приходилось тем, что остальные уже выдохнули, так что я охотно проследовал вместе с новым знакомым на улицу.
   На крыльце я отказался от предложенной "Примы" и с удовольствием вздохнул свежий, чуть подмороженный кислород. А день выдался чудесный, выпал последний, как оказалось потом, уже весенний снег, снова прикрывший ржавые пятна асфальта, и хотя арктический воздух еще холодил, но полуденное солнце пригревало уже по-весеннему. Весна приходила и к нам, в Сибирь, может быть, чуть попозже и не так явно как везде, но тем радостней были ее приметы.
   - Тебя как зовут? - спросил мой собеседник.
   - Юрий... Юрий Мартов, - ответил я.
   - Мартов? - удивился тот. - Ты не родственник того самого революционера?
   - Да нет, - замялся я. Не объяснять же каждому встречному, что мои имя и фамилия чистой воды фантазия нашей директрисы.
   - А меня зовут Андрей, Андрей Новиков, старший лейтенант в отставке, танкист.
   Мы скрепили наше знакомство полагающимся в таких случаях рукопожатием.
   - Ты где служил? - спросил он.
   - Под Одессой, в инженерных войсках. Там и корочки получил.
   - А, танк-бульдозер...
   Наш разговор невольно прервал громкий взрыв хохота, донесшийся от стоящей неподалеку от крыльца толпы. Центром внимания всей толпы и основной причиной смеха и был Рыжий.
   Сначала я не видел его, только слышал голос, скрипучий, неприятный, с какими-то циничными интонациями. Затем кто-то из толпы ушел, и я увидел лицо Рыжего - толстое, мясистое, с большим носом, украшенным солидной горбинкой, широким подбородком, к тому же раздвоенным посредине. Кустистые блеклые брови нависали над маленькими хитрыми глазками остряка; из-за крупных губ рот казался огромным, нижняя губа, постоянно мокрая и чуть оттопыренная вниз, приоткрывала желтые крепкие зубы. Да и все в нем было сделано словно с двойным запасом прочности: коренастый, широкоплечий, с длинными, мощными ручищами, покрытыми, как и все тело, густой россыпью веснушек. Любой другой, например, я, пришел бы в отчаяние от таких не голивудских стандартов. Этот же абсолютно не унывал. Редкое жизнелюбие прямо-таки веяло от него, даже манера носить шапку набекрень и говорить не выпуская цигарки из уголка губ говорила об уверенности в себе. Мало того, Рыжий был большой охотник приударить за женским полом, причем женщины у него делились на три категории: цыпочки, бигсы и просто бабы. Как раз в тот момент он начал свой очередной рассказ.
   - В Одессе поднимаюсь по Потемкинской лестнице, смотрю, стоит такая бигса... Все при ней, в мини, на платформе, размалевана что надо. И стоит она вот так, смотри, - Рыжий начал изображать девицу, подбоченился, выдвинул вперед левую ногу. - Я думаю, ну все, королева, не подойти. Тут выворачивается из толпы какой-то очкастый хмырь, подваливает к ней и говорит: "Двадцать" . Она ему: "Пятьдесят". Он ей снова: "Двадцать", она ему опять: "Пятьдесят... Ну ладно, пошли". И пошла...
   Под общий хохот толпы Рыжий изобразил прыгающую походку хромоногой жрицы любви.
   - Да брешешь ты все, Рыжик, - прогудел высокий краснолицый мужик в новой нутриевой шапке. - Я этот анекдот еще в детстве слышал, акурат после войны.
   Этого замечания Рыжий краснолицему не спустил.
   - Врешь ты все, Гапоненко. Ты же сам мне рассказывал, что твой батька после войны из-за угла по москалям из колымета пулял. Ты ж до пятидесятого года по схронам в лесу ховался, а потом на Колыме с батяней лет десять кайлом вечную мерзлоту ковырял. Так что не три мне уши снегом, я их еще не отморозил.
   Андрей, уже докуривший сигарету, рассмеялся и сказал мне вполголоса, кивнув на толпу весельчаков:
   - Наши с тобой основные конкуренты, старые артельные кадры. Каждый лет по десять отработал на золоте.
   - А сколько человек набирают? - спросил я, опасливо разглядывая "конкурентов".
   - Шестьдесят. А приходило уже раза в три больше.
   Я окончательно приуныл. Андрей понял это по моему лицу и рассмеялся.
   - Ничего, прорвемся, что мы, не танкисты?
   На вид лейтенанту можно было дать лет двадцать семь- двадцать девять. Он был высок и красив. Отличная выправка, светло-русые густые волосы, голубые глаза, брови вразлет, волевой, тяжелый подбородок. Просто плакатное воплощение советского офицера. Несмотря на мороз, на нем были легкая осенняя куртка и старенькая ондатровая шапка. За время двухчасового совместного ожидания мы с ним разговорились. У нас нашлось даже кое-что общее, например, сиротство. Родители Андрея погибли в автомобильной катастрофе, когда ему не было еще тринадцати лет. Его, как сына офицера, отправили в суворовское училище, ну а дальше прямым путем в танковое училище.
   В разгар нашего разговора открылась заветная дверь, и в коридор вывалился прямо-таки пышущий гневом Гапоненко. Его лицо, и без того красное, теперь просто пылало.
   - С-суки канцелярские! Сидят там! "Ваше семейное положение..." громогласно передразнил он кого-то из чиновников, нервным движением заправляя выбившийся мохеровый шарф. - Какой вам хрен, дело до моего семейного положения?! Пятеро детей, ну и что? Что я от этого, хуже работать буду? Наоборот. Я с самим Тумановым семь лет отработал, пока эти придурки артели не прикрыли...
   Он ушел, бормоча ругательства. Мы с Андреем переглянулись.
   - А у тебя как насчет семейного положения? - спросил он.
   - Да живу тут с одной, - мне даже стало стыдно, что я так обозвал свою ненаглядную Елену, но слово не воробей, уже вырвалось. -У нас ребенок, но мы не расписаны.
   - Почему?
   - Да так получилось, - не стал вдаваться в подробности я. Что делать, если наша любовь закрутилась, когда Ленке не было еще и семнадцати.
   Свою историю Андрей рассказал во время очередного перекура.
   - Я женился еще в училище и по распределению попал сразу в ЗГВ, в Германии. Жили вроде бы хорошо. Детей только не было. А тут выводить нас вздумали... Спасибо лысому, ни дна ему ни покрышки. У Вальки в Москве родители, она уехала на полгода раньше меня. Красивая, собака, была. - Глаза Андрея отразили еще живую тоску, он сделал паузу, глубоко затянулся, потом продолжил. - А когда я приехал, оказалось, что уже не нужен. Это я еще в загранке что-то значил, а так - самый обычный старший лейтенант, и до генерала как до Магадана пешком. А папочка с мамочкой ей уже новую, выгодную партию нашли. Толстопузый один из горкома партии, завотделом.
   Он помолчал, стряхнул с плеча несколько снежинок, слетевших с крыши, словно они ему мешали, а потом продолжил:
   - Валюха все себе оставила - стенку, мягкий уголок, аппаратуры одной только полконтейнера было, на продажу. Шмотки даже мои не отдала, ношеные уже. Куда они ей? Этот толстопузый все равно в них не влезет. Да и черт с ними, пусть подавится. Не это обидно...
   Глаза у него стали совсем как у побитой собаки.
   - Я пару дней терпел, а потом принял на грудь хорошенько, да пошел разбираться. А они меня даже на порог не пускают. Ну я всю обойму из табельного "макарова" им в дверь и засадил. Думал, посадят, но ничего, замяли. Тот райкомовский дятел тоже понял, что этот скандал ему ни к чему, могли и выговор влепить по партийной линии. Пока я в кутузке, сидел меня заочно развели...
   - Разве так можно? - удивился я.
   - У них все можно. Один звоночек по телефону кому надо, и все, я уже холостой. Выперли меня из армии, из столицы. Поехал куда глаза глядят... Билет взял до Владивостока, лишь бы подальше от Вальки, а в поезде как загудел, не помню, как в вашем городе вышел. Очухался три дня назад в женском общежитии при ткацкой фабрике. И смех, и грех, все тело в засосах, денег ни копья, а было много, еще и дойчмарки водились. Из одежды только то, что на мне, хорошо еще, что документы не потерял. Так вот бывает в жизни.
   За разговорами время прошло быстро. В кабинет мы попали почти одновременно, так как принимали двое: полная дама в очках с непонятно-ржавого цвета волосами и худощавый мужчина с лицом, навеки исковерканным тяжким трудом делопроизводителя. Я попал на допрос к даме, а Андрей - к мумифицированному чиновнику.
   Анкетные данные, что требовались от нас, действительно оказались весьма обширными, и, кроме естественных в таких случаях вопросов: о специальности, квалификации, стаже, - дама подробно расспросила меня о семейном положении, даже интересовалась адресами самых близких родственников. На всякий случай я умолчал о Ленке, не знаю уж и почему, как-то на меня подействовал тот монолог краснолицего Гапоненко.
   - Результаты будут известны через неделю, - в конце своего допроса объявила мадам. - Списки принятых мы вывесим на дверях.
   Я с облегчением покинул душный кабинет. Вскоре вышел и Андрей.
   - Ну что? - спросил я. - Тоже через неделю?
   - Да, - ответил тот и так тоскливо огляделся по сторонам, что я понял идти лейтенанту некуда.
   - Пошли к нам, поживешь первое время, а там, может, и пристроишься куда, - предложил я.
   - Идет, - легко согласился он, а потом смущенно добавил: - В общежитие больше не тянет, не затрахают до смерти, так сопьешься там на фиг.
   Нельзя сказать чтобы Ленку обрадовал постоялец в нашей "грандиозной" восемнадцатиметровой комнатенке. При знакомстве Андрей очень осторожно пожал хозяйке руку. Его можно было понять - если я выглядел моложе своих лет, то Елена смотрелась на все свои законные семнадцать годков. Маленькая, хрупкая, со светлыми, почти белыми волосами, она не производила впечатления замужней женщины и матери. Только Валерия, заоравшая в своей кроватке, подтвердила, что это именно так. Глянув на дочь, Андрей сразу заявил:
   - Мамина дочка. Глаза один к одному.
   Да, это он верно подметил. За эти голубые сапфиры я и полюбил в свое время Елену. Такого оттенка, с сиреневыми полутонами, я не встречал ни у кого, кроме нее и, конечно, дочери.
   Первое время Ленка с Андреем держалась настороженно, но лейтенант обладал дьявольским природным обаянием, и буквально через два часа полностью растопил лед в ее глазах. Да что она! За один вечер лейтенант покорил весь личный состав нашего барака, не только женской его половины, но и мужчин. Быстрый, легкий на подъем, очень общительный и веселый, к ночи он был уже своим для обитателей всех шести комнат бывшей казармы. Когда через три дня наш нефтяник-вахтовик Семенов отбыл на месяц в Тюмень, то ключ от комнаты оставил Андрею. Впрочем, воровать у Семенова было нечего. Единственная его спутница жизни - подружка-поллитра, не позволяла нефтяннику обзаводиться слишком дорогим имуществом. Месяц он добросовестно трудился, и месяц же потом столь же добросовестно пропивал все заработанное.
   Дня два Андрей с утра уходил в город, возвращался лишь к вечеру не очень довольный, а на третий пришел с целой сумкой продуктов.
   - Откуда это у тебя? - удивилась Ленка, выкладывая на стол все это богатство. Кроме колбасы, сыра, там оказалась даже бутылка вина, большая редкость в те времена повальной талонизации спиртного.
   - Нашел место, где можно хорошо подработать, вагоны разгружать. И прописки не требуют, и деньги сразу на руки.
   Только тут я заметил, что Андрей выглядит усталым, он даже улыбался с трудом. Плотно поужинав, Андрей от вина отказался, сказав, что смотреть на него не может, и сразу пошел спать. Теперь он пропадал целыми днями, приходил усталым, но довольным. И всегда приносил что-нибудь для нашей девчонки: то дефицитное детское питание, то какую-нибудь погремушку.
   Через неделю мы с утра отправились к зданию института. Заветный список уже висел на двери, и, как это ни странно, но в нем оказались и наши фамилии. Я обрадовался, еще раз перечитал список от начала до конца и с удивлением обнаружил, что в нем отсутствует пресловутый Гапоненко, ветеран золотодобывающей промышленности и доблесный отец пятерых детей.
   - Смотри-ка ты, а этого краснолицего не взяли, помнишь здорового такого, Гапоненко? - напомнил я Андрею.
   - В самом деле, - удивился тот. - Чем же он им не угодил? Наверное, выступал много. С этой канцелярской сволочью ссориться опасно.
   На следующий день уже к вечеру мы пришли на собрание артельщиков. Инструктаж проводил тот самый чересчур пересушенный бюрократ.
   - Пока паводок не пройдет, работать не начнете, так что прийдется еще подождать. Все собираются на вокзале десятого мая.
   - Это что ж, не самолетом? - удивился кто-то из бывалых артельщиков. Сколько же на поезде до Магадана пилить? Неделю?
   Инструктор задержал на спрашивающем свои рыбьи глаза и сухо объяснил:
   - Про Магадан речи нет. Район, куда вы отправляетесь, гораздо западнее, в районе реки Катуги.
   Далее все было ясно, как в армии: ложку, чашку, паек на три дня. Выйдя из института, мы с Андреем решили срезать угол и пройти по обширному парку, окружавшему старинное здание. Завернув за угол мы неожиданно наткнулись на небольшой костер. Кто-то в черном, стоя спиной к нам, равномерно кидал в огонь большие квадратные листы бумаги. Услышав наши шаги, человек обернулся. С удивлением я узнал в поджигателе ту самую очкастую даму, так неласково допрашивавшую меня в прошлый раз. Я машинально поздоровался, но она не соизволила ответить. Пляска огней костра, крючковатый нос и круглые очки делали ее похожей на сову, а вся ее угрюмая физиономия с недобрым взглядом увеличенных линзами выпуклых глаз произвела на меня какое-то жуткое впечатление. У меня даже мурашки по шкуре пробежали. Так и не соизволив ответить, мадам отвернулась и продолжила свое непонятное занятие, не давая угаснуть костру.
   Уже отойдя подальше, Андрей остановился, закурил сигарету и спросил меня:
   - Ты понял, что эта кукушка делала?
   - Бумаги жгла.
   - А какие бумаги?
   - Да черт его знает, - пожал я плечами.
   - Не черт его знает, а наши с тобой анкеты. Только вот на кой ляд это ей надо? Лучше бы в макулатуру сдала, может, в обмен какую-нибудь книжку дали бы.
   Но это мимолетное неприятное впечатление не шло ни в какое сравнение с охватившей нас эйфорией. На фабрике меня, конечно, так просто отпускать не хотели, предложили отработать положенные два месяца. Я оставил в отделе кадров заявление, а через месяц забрал свою трудовую. Все оставшееся до отъезда время я вместе с Андреем калымил на "железке", стараясь заработать как можно больше для Елены. Все-таки ей надо было на что-то жить до самой осени.
   В первый день разгружали вагоны с комбикормом, по четыре человека на вагон. Я, признаться, думал, что сдохну. Если Андрей после смены еще шутил и улыбался, то я в первый раз еле смог впихнуть в себя ужин, а потом завалился в постель, причем уснул, по-моему, еще на лету, не коснувшись щекой подушки. Тело на следующий день болело так, словно меня всю ночь кто-то долго и упорно пинал.
   - Ничего, трудно только первую неделю, - приободрил меня Андрей.
   Не знаю, может быть, он лукавил, а может, у меня организм такой, абсолютно неприспособленный к физической работе, но мне кажется, что я так и не смог привыкнуть к таким перегрузкам даже и через месяц.
   Боже, чего мы за это время только не разгружали! Сахар и муку, ковры и телевизоры, телефонный кабель и ящики с консервами. Оказывается, в стране все это было, непонятно только, куда потом девалось. Грузчики были народ тертый, наглый, и редко какой день мы не приходили домой с образцами разгруженной продукции. Особо удачно мы разгрузили вагон с импортной молочной смесью, жутким по тем временам дефицитом. Ленка как раз начала подкармливать Валерию, так что на полгода детским питанием мы ее обеспечили.
   Наконец пришло время отъезда. Ленка нервничала, плакала, да и мне было не по себе, все казалось, что если я уеду, с ней непременно случится что-то нехорошее.
   И ее, и меня поразил Андрей. Перед самым выходом из дома, мы уже стояли одетые, он полез в карман своей куртки, вытащил толстую пачку денег и протянул ее Ленке.
   - Возьми, это тебе, - просто сказал он.
   - Зачем? А тебе...- попробовала возразить Елена, но он твердо прервал ее.
   - Бери-бери. Тебе сколько жить-то, я же для тебя зарабатывал.
   Мы были просто сражены его щедрым жестом. После этого Андрей стал для меня еще ближе, просто брат родной, такой, о каком я мечтал все свое сиротское детство - старший, более опытный, сильный и мудрый.
   ЗА ЗОЛОТОМ
   Андрей разгребал лопатой речную гальку, смешанную с песком, и постепенно проявлялись контуры человеческого тела. Труп лежал на спине. Освободив голову, лейтенант смахнул рукавицей с лица остатки земли, но мне можно было и не смотреть. Смерть сильно изменила Рыжего, но не настолько сильно, чтобы не узнать его. Андрей долго всматривался в его лицо, потом снова взялся за лопату. Вскоре рядом с головой Рыжего появились чьи-то ноги, и Андрей сделал единственный вывод, пришедший в голову и мне самому:
   - Похоже, они тут все. Все пятнадцать человек.
   Это словно лишило его сил. Выпустив из рук лопату, он сел на край выкопанной им могилы, обхватил голову руками, и со стоном сказал:
   - Боже мой, Боже мой, какие сволочи! А как все хорошо начиналось!
   Да, начиналось все просто прекрасно. Попасть в золотодобывающую артель было большой удачей, сродни выигрышу "Жигулей" по лотерейному билету. Еще незабвенный Иосиф Виссарионович официально разрешил эту несоциалистическую форму труда. И он не прогадал. Ни героизм стахановцев, ни миллионные армии зэков не могли поспорить с производительностью труда работающих на себя людей. Золотоискатели строили в тайге новые поселки, прокладывали дороги. Чтобы добыть золото в уже разведанном месторождении, приходилось зимой, когда мороз сковывал реки и болота льдом, тянуть туда тяжелую технику, завозить топливо, строить жилье для добытчиков. А затем уже коротким сибирским летом, в промежутке между весенним паводком и первыми серьезными морозами переработать тысячи тонн пустой породы, промыть все это и добыть как можно больше "презренного" желтого металла. Заработок зависел от количества сданного государству золота, и эти мужики на три месяца забывали значение слов "праздник", "выходной", "отгул". Пахали от зари до зари, зная лишь один вид отдыха - сон. Но все это стоило того. За один сезон старатель мог заработать и на квартиру, и на машину.
   Самый большой вред артельному делу принесла, как это ни странно, перестройка. Кому-то из горбачевского Политбюро пришла в голову мысль о том, что артели пропагандируют несоциалистическую форму труда. И эти "реформаторы" сделали то, на что не поднялась рука "отца народов", запретили артелям добывать золото. И то, что в этом году одной артели, не очень крупной разрешили заняться своим делом в далеко не самом золотоносном районе страны, и мы попали в узкий круг этих счастливчиков, уже было подобно чуду.
   Про дорогу туда можно было бы не говорить, дорога и есть дорога, если бы не Рыжий. Мало того что он притащил с собой целый ящик водки, но и, переходя из одного купе в другое, по мере сил веселил и развлекал путешественников. В нынешнем составе старичков ветеранов было не более десятка, и Рыжик, как некоторые звали нашего "массовика-затейника", вовсю распушил свои павлиньи перья.
   В наше купе он ввалился уже на вторые сутки пути, под вечер, с эскортом из двух мужиков, уже еле державшихся на ногах и, как заведенных, смеявшихся по поводу и без повода. Плюхнувшись на полку рядом со мной, Рыжий с энтузиазмом обнял меня за шею, чуть не свернув ее, изрядно встряхнул весь мой щуплый организм и начал разговор, щедро выдохнув мне в лицо запах застоявшегося перегара.
   - Ну, что, пацан? Мы едем, едем, едем в далекие края... А ты знаешь какие там края? Э, брат, гиблые это места. Там медведей больше, чем ментов в Москве, ей-Богу. В восемьдесят втором Леньку Фомина схарчили за милую душу. Мы тогда трактора перегоняли по зимнику. "КрАЗ" заглох, пока водитель возился с движком, Ленька по нужде отошел. Минуты не прошло, тот слышит, вскрикнул Ленька, и все. Шатун попался. Водила с испугу в трактор на прицепе залез и просидел там три часа, пока летучка за ними не вернулась. Чуть яйца себе не отморозил, мороз был градусов пятьдесят, не меньше. А от Леньки одни ноги и нашли, так-то вот... Наливай, Леха...